Ли ТанитДерево Джанфия

Тэнит ЛИ

ДЕРЕВО ДЖАНФИЯ

Восемь лет - достаточный срок, чтобы невезение превратилось в образ жизни, И нельзя сказать, что эта жизнь заслуживает драматического эпитета "несчастная". Все-таки несчастье и невезение - вещи разные. В том смысле, что отсутствие счастья еще не есть несчастье. Однако рано или поздно наступает момент, когда ты уже ничего не ждешь от судьбы. Ни хорошего, ни плохого. И потому немножко успокаиваешься. Обретаешь душевное равновесие. Конечно, оно далеко от совершенства, то и дело ты поддаешься ярости и чувству собственной никчемности. Все-таки трудно отказаться от надежды - этой последней из пакостей, выскочивших на волю из шкатулки Пандоры. И всякий раз после всплеска надежды, ничем не обоснованного, кроме отсутствия какой бы то ни было пищи для нее, в душе некоторое время царит полный упадок. Хочется даже не смерти.., а просто чтобы твой мучитель вышел наконец из теней и представился и поделился своими планами в отношении твоей скромной персоны. И ты даже призываешь его как правило, очень наивно. Например, переходишь улицу на красный свет. Так сказать, искушаешь судьбу.

- Э, да ты неважно выглядишь, - сказала Изабелла, когда я сел к ней в машину. Мы ехали по городку в закутавшей все и вся белой пыли.

Я не стал спорить. Я и сам знал, что выгляжу не ахти.

- Бедняжка. Ну, хоть отдохнешь наконец.

- Отдохну, как же...

Безусловно, мои страдания казались ей сущей ерундой. Да и любой из миллионов поднял бы меня на смех, вздумай я поплакаться ему в жилетку. Вдобавок я начисто исчерпал квоту людского сочувствия. Ну, да и Бог с ним. Изабелла предложила пожить в ее вилле, и это походило не на избавление, о котором я мог только мечтать, а на временную передышку. Спасибо и на том. Однако не мешало бы сменить малоприятную тему. Словно прочитав мои мысли, она сказала:

- Глянь на оливы, разве не красота? Я, полуослепший от солнца и пыли, посмотрел на проносящиеся мимо деревья.

- А вон, гляди! Вон там, прямо в небе! Действительно, вилла поднималась в ярко-синее небо, венчая собою позолоченную солнцем, поросшую кипарисами и соснами скалу. Под лучами здание выглядело алебастровым, и, перемешиваясь с его тенями, свет розовел. Внизу дорогу омывало море олив, листва переливчато серебрилась, когда ее шевелил ветер. Действительно, это было очень красиво, но почему-то очарование жизни ты замечаешь лишь на ее закате.

Машина свернула с шоссе на подъездную дорожку, утонула в пламенных джунглях бугенвилий и рододендронов. Изабелла провела меня через веранду в дом, не имевший ни малейших оснований корить своих хозяев за скупость и небрежение. Во время этой экскурсии я узнал все его достоинства и полюбовался великолепными видами, которые открывались из каждого окна и со всех без исключения балконов.

- Марта ушла вниз, но она скоро вернется. Якобы должна проведать тетушку, но я подозреваю, дело не в тетушке, а в дружке. Впрочем, она милая девочка, превосходно тут управляется, сам увидишь. Еще будет кухарка, а садовники придут только через неделю. Так что тебя никто не побеспокоит.

- Дай-то Бог.

- Никто, кроме меня, - поправилась она. - Я буду тебя навещать. И помни, завтра ждем тебя к ужину. Мы вон там, за теми соснами, на живописной гряде. Отсюда - меньше полумили. Если знаешь азбуку Морзе, можешь сигналить нам вечерами из окна спальни на втором этаже. Правда, здорово? Ну, пока.

- Изабелла, ты так добра...

- Ерунда. Кто еще позаботится о старом нытике и зануде?

Она меня обняла, и я, к ужасу своему, прослезился. Изабелла тоже. Она вытерла глаза и сказала, что у меня все будет хорошо. Разумеется, она ошибалась.

Мартой звали зефирное создание лет четырнадцати на вид. Наверное, ей были все восемнадцать. Лучась оптимизмом, она вежливо поздоровалась. Я ничего особенного не почувствовал. Я часто завидую молодым, но больше не желаю себе ни юности, ни жизненных сил, ни здоровья. Сказать по правде, я их никогда не желал.

- И правда, дружок, - сказала Изабелла, когда девушка ушла. - Господи! Ты помнишь, как это свежо бывает в таком возрасте? Все эти тисканья и поцелуи в укромных уголках...

В отличие от нее, меня не грели подобные воспоминания, но я улыбнулся.

- А тем более - тут, - продолжала она. - Под нежным солнышком, среди цветочков и медовых ароматов. Это же Аркадия, рай на земле. Все-таки хорошо, что я не одна, рядом - старина Алек. Он совсем как мальчишка - то и дело преподносит сюрпризы.

- Можно спросить? - сказал я. - Как называется вон то цветущее дерево?

Ни о чем я не хотел ее спрашивать, и дерево заметил лишь секунду назад. Просто испугался, что она вздумала со мною флиртовать. Слишком долго я воздерживался от секса, подавлял в себе желания, чтобы чувствовать себя в такой ситуации уютно.

Изабелла, обожавшая свои пожитки, легко поддалась на трюк и повела меня рассматривать дерево. Оно стояло в белой керамической кадке, штамб и крона четко прорисовывались на золотистом фоне. От растения шел мягкий аромат, и я, подойдя ближе, понял: это им заполнена вся веранда.

- Ах да, запах, - сказала Изабелла. - К вечеру он окрепнет, а ночью заглушит почти все. А ну-ка, что тут у нас? - Она раздвинула темные глянцевитые листья и взяла изящный ярко-белый бутон. - После заката раскроется, - пообещала. - Господи, как же оно называется?

Она напряженно посмотрела на меня и вдруг просияла, словно нашла возможность сделать мне новый подарок.

- Джанфия. Сейчас я тебе о ней расскажу. Джанфия - это, кажется, от французского "жанвье".

Она просто светилась. Не подыграть ей было нельзя.

- Январь? Почему? Оно что, цветет зимой?

- Возможно. Хотя у меня ни разу зимой не цвело. Нет, наверное, дело в другом. Но январь имеет какое-то отношение, точно...

- Может, не январь, а Янус? - спросил я. - Двуликий бог входов и выходов? Ты всегда это дерево держишь у входа в дом?

Я едва не сказал, что Янус якобы приносит удачу.

- Может быть, ты и прав. Но не думаю, что оно действительно охраняет дом. Нет, с ним связана какая-то история... Черт, подзабыла. Что-то вроде легенды о мирте.., или о базилике? Ну, ты, наверное, слышал. Дух, живущий в дереве...

- Это про мирт. По ночам Венера выходит развлекаться.., или нимфа. А днем прячется в ветвях. Базилик символизирует отсеченную голову. Он пророс через отверстия черепа и сказал юной девушке, что ее возлюбленного убил ее родной брат, а голову спрятал в цветочном горшке.

- Угу, - сказала Изабелла. - Ладно, спрошу Алека, наверняка он знает точно, что такое "джанфия". Завтра за ужином расскажет.

Я снова улыбнулся. Ради Изабеллы мы с Алеком изо всех сил старались найти общий язык. Ничего путного из этого не вышло. Он меня недолюбливал, и со временем я стал ему платить той же монетой. Кроме Изабеллы нас объединяло только снисхождение к недостаткам друг друга. Хотя эти недостатки здорово раздражали.

Прощаясь с Изабеллой, я раздумывал, как бы отвертеться от совместного ужина.

Остаток дня я распаковывал чемоданы и обустраивался, купаясь в янтарном свете, то и дело бросая взгляд на сосны, на море олив. Вдали маячила оранжевая церквушка, раскинулась ферма с римскими крышами. Город уже терялся в пурпурном сумраке. Поддавшись коварным чарам пейзажа, я испытал миг блаженства. Это пугало, но я не противился. Все нормально. В растительном покое нет ничего плохого. Он никак не влияет на все остальное. На тоску. На дамоклов меч, висящий на ниточке. Рок сильнее меня. Я смирился. Стоит ли тревожиться по пустякам?

Однако мне полегчало, забрезжила мысль, что еще не все потеряно. Я отважился хлебнуть красного вина и с аппетитом поужинал. И приятно было вспоминать, что меня ждут.

Ночью я крепко спал, позабыв, что лежу в незнакомой постели. Один раз проснулся от странного ощущения, будто в спальне я не один. И правда, не один - со мною был запах дерева джанфия, он затекал с веранды через отворенное окно. Помнится, дерево растет прямо под окном. Какой резкий, непривычный запах! Я уснул, а утром обнаружил, что запах исчез, зато желудок наполнился комьями боли. Меня тошнило. Долгий путь, жара, сытная пища, вино. Но нет худа без добра - я теперь имею право с чистой совестью отказаться от ужина у Изабеллы и Алека. Часов в одиннадцать позвоню...

Она меня простила. А что ей оставалось? Мне надо отдохнуть и прийти в себя, а встретиться и поточить лясы мы еще успеем.

Во второй половине дня мне слегка полегчало, и я задремал. Разбудила Изабелла. Она привезла два пластиковых стакана йогурта местного производства не иначе, волшебной панацеи.

- Я только на минутку. Господи, да ты бледный как смерть. Что-нибудь для желудка принял?

- Да.

- Хорошо. Попробуй йогурт.

- Обязательно, как только смогу шевелиться.

- Между прочим, я теперь все знаю про джанфию. - Она подошла к окну и глянула вниз. - Очень мрачная история. Уверен, что хочешь послушать?

- Расскажи. - Я ее не звал, но, раз уж приехала, пускай остается. Странно, но отпускать ее не хотелось. Хотелось, чтобы она поужинала со мной. Без Алека. Изабелла всегда была снисходительна ко мне.

Но, увы, я для людей бесполезен. Не умею привязываться, не плачу добром за добро. И что бы им не оставить меня в покое?

- Так вот, жил на свете молодой и красивый поэт, и за его стихи принцы платили золотом.

- Бывали времена, - лениво подтвердил я.

- Да. Шел четырнадцатый век. Ни канализации, ни антибиотиков, только предрассудки и золото как всеобщий эквивалент.

- Изабелла, что я слышу? Ностальгические нотки?

- А ну цыц! У молодого поэта была привычка бродить по окрестностям, он вожделел вдохновения и, несомненно, находил его в обществе красивых пастушек. Как-то раз на закате он уловил роскошный запах и в поисках его источника набрел на куст со светлыми цветами. Пахло так восхитительно, что юноша выкопал кустик, принес домой и посадил в кадку на балконе своей спальни. Там кустик вырос в целое дерево, и там поэт просиживал день-деньской, а вечером выносил на балкон матрас и засыпал в лунном сиянии, под кроной дерева.

Изабелла посмотрела на меня.

- Мило, правда? Кто из нас это запишет?

- Я слишком устал, писать больше не тянет. Да и не продать ничего. Давай ты.

- Там будет видно. Меня эта корова, редакторша, так допекла! Вспомню ее руки опускаются...

- Ничего, это проведет. А пока расскажи до конца.

Изабелла кивнула.

- Вскоре все заметили, что поэт очень исхудал, осунулся, ослаб. Он не сочинил больше ни строчки. Дни и ночи проводил у дерева. Напрасно друзья дожидались его в тавернах, напрасно меценаты надеялись услышать его новые стихи. Наконец очень влиятельный принц, властелин города, сам пришел к поэту. И там, к великому своему разочарованию, увидел лежащего под деревом живого мертвеца. Близилась ночь, в небе висела первая звезда, а сквозь листву джанфии на бледное лицо стихотворца светила молодая луна. Казалось, его дни сочтены, и это подтвердили срочно вызванные принцем врачи.

"Как же так? - вскричал принц. - Друг мой, что же с тобою случилось?"

Он смирился с мыслью, что юноша обречен, но все же предложил перенести его в более удобное место. Поэт отказался. "Жизнь мне больше ни к чему", - сказал он. И попросил, чтобы принц оставил его, так как приближается ночь и он хочет побыть в одиночестве.

В душе принца сразу зародились подозрения. Он отослал свиту, а сам тайком спрятался в спальне поэта - посмотреть, что будет дальше.

И в полночь, когда высоко в черном небе горела луна, листва джанфии едва слышно зашуршала. Вдруг из кроны в сноп лунных лучей шагнул юноша с темными волосами и бледной кожей, в одеянии, сшитом, казалось, из листвы. Он склонился над поэтом и поцеловал его, и поэт протянул руки навстречу. И это зрелище наполнило принца невыразимым ужасом и омерзением, ибо он лицезрел не только демона, но и злодеяние, проклятое христианской церковью. Под спудом этих чувств принц лишился сознания, а когда пришел в себя, загорался рассвет, дерево не пахло, а лежащий под ним поэт был мертв.

И естественно, - бодро добавила Изабелла, - принц заявил, что стал свидетелем гнусного колдовства, в дом покойника пришли попы и сожгли дерево. Осталась лишь крошечная веточка - ее, к своему изумлению, отломал и спрятал принц. Несчастного стихотворца похоронили в неосвященной земле, затем, спустя немалый срок, принц счел веточку засохшей и выбросил из окна своего дворца в сад.

Она посмотрела на меня.

- И там, - подхватил я, - он напился дождевой влаги, и пустил корни, и питался лишь сиянием луны по ночам.

- А однажды вечером, - сказала Изабелла, - принц, исполненный странных чувств, сидел в кресле, и вдруг в воздухе разлился поразительный аромат, такой таинственный, такой чарующий, что принц не осмелился даже голову повернуть в поисках его источника. Он сидел и ждал, сам не зная чего, и внезапно на его плечо и на пол легла тень. А затем он ощутил прикосновение к своей шее холодной, как росный лист, руки. Тут мы расхохотались.

- Шикарно, - сказал я. - Эротика, готика, голубизна, уайльдизм и фрейдизм. Ну и компот!

- И теперь только попробуй заикнуться, что не собираешься это записать.

Я отрицательно покачал головой.

- Нет. Может, когда-нибудь... Если ты не напишешь. Однако твоя легенда не говорит, откуда взялось название.

- Алек считает, оно связано с Ианом, мужской версией Дианы - олицетворения луны и ночи. Впрочем, это всего лишь догадка. О! - Она посмотрела на меня. - А ведь ты выглядишь гораздо лучше.

Я вспомнил, что недужу и по-прежнему на волоске висит дамоклов меч, и отвлек меня от всего этого лишь пошловатый фольклорный рассказик ужасов.

- Все-таки, как насчет ужина? Уверен, что не справишься?

- Если и справлюсь, обязательно об этом пожалею. Нет, спасибо. Пока достаточно йогурта, поглядим, кто кого.

- Ну, ладно, мне пора, завтра позвоню. Я поселился на вилле ради смены климата и уединения. Но, конечно, знал: климат - это всего лишь климат, да и уединение ничего не даст свыше того, что сулит своим названием.

Солнце было чудесным, пейзаж - прелестным, но я очень скоро понял, что не знаю, какой мне прок от светила и красот. Возможно, следовало перевести зрелища на язык слов и чувств, но чувства, вопреки моим ожиданиям, не реагировали. Я попытался вести дневник и вскоре бросил это занятие. Я пробовал читать и обнаружил, что взгляд не желает фокусироваться на буквах. На третий день я отправился ужинать к Изабелле и Алеку, старался не показаться невежливым, глядел, как Алек с той же целью лезет вон из кожи, вернулся под хмельком, и к тому же меня тошнило. Даже не в теле сидела дурнота, а в душе. Оставшись в одиночестве, я позорно пустил слезу. В конце концов запах джанфии, волнами затекая в комнату, привлек меня к окну. Я постоял, глядя на веранду, на далекие холмы, осиянные только звездами, на черное дерево; казалось, оно стоит гораздо ближе, пестря облачками раскрывшихся цветов. И я задумался о поэте и о духе дерева, инкубе. Час был вполне подходящий для таких мыслей. Надо же - дерево-вампир, неотразимый соблазнитель, убивающий плотскими наслаждениями. Какой чарующий образ... И какой точный. Если на то пошло, сама жизнь - вампир, она в конце концов приканчивает свои заколдованные жертвы.

Я уже не верил в Бога и потому нисколько не надеялся найти в мире что-нибудь сверхъестественное. Возможно, существует абстрактное зло или инкарнаций человеческой души, но нет ничего художественного, вроде демонов, выходящих по ночам из деревьев.

И тут зашуршали листья джанфии. Наверное, их шевельнул ночной ветерок, но он почему-то не тронул других растений на веранде.

На виллу часто приходили две красивые и робкие дикие кошки. Повариха давала им объедки, а однажды утром я увидел, как Марта поставила большую миску с водой в тени кипариса, по которому они любили лазать. Может, это кошка, пробираясь по перилам веранды, задела ветки джанфии? Я напряг зрение, пытаясь разглядеть желтые глаза, но увидел иное.

Тень. Ее роняло дерево, но она имела совсем другую форму. Кругом царила мгла, светили только звезды над холмами, но и этого было достаточно. Внизу стоял молодой и стройный мужчина с бледным, как месяц, лицом. Голова была запрокинута. Я понял, что он смотрит в мое окно.

Повинуясь инстинкту, я отпрянул. Надо сказать, меня изумило, даже взволновало сильное чувство, которому не было ни места, ни имени на современной земле. Что-то вроде первобытного страха, языческого ужаса перед стихийным, божественным, грозным явлением.

Выйдя из прострации я попытался найти рациональное объяснение. Вор? Я снова подошел к растворенному окну и поглядел вниз и никого не увидел. Только дерево на фоне звездного неба.

***

- Изабелла, - сказал я по телефону, - ты не будешь протестовать, если я перенесу дерево в спальню?

- Дерево? Я хохотнул.

- Да я не про сосну. Про малютку джанфию. Понимаю, это смешно, но мне теперь лучше спится. Похоже, запах помогает. Почти как непрерывная ингаляция паров двойного бренди. Перенесу в комнату, глядишь, буду засыпать с гарантией.

- Хорошо, делай, как считаешь нужным. Только смотри, чтобы голова не разболелась. По ночам растения выделяют окись углерода.., или двуокись? Помнишь, кто-то из знаменитостей насмерть отравился цветочным запахом? Кажется, одна из любовниц Мирабо. Нет, это было из-за жаровни с углем...

- Твои садовники наконец объявились, - прервал я. - И их не затруднит перенести кадку наверх. Поставлю ее у окна, так что асфиксии можно не опасаться.

- Ну, ладно, будь по-твоему. - Она еще минуту-другую расспрашивала меня о самочувствии и пообещала заглянуть завтра. Алек подцепил какой-то вирус, и ей было не до меня. Я сомневался, что увижу Изабеллу на этой неделе.

Марта мигом договорилась с садовниками. Каждый из них счел своим долгом покоситься на меня. Но они подняли кадку с деревом, перенесли, кряхтя, на второй этаж и поставили у окна. Затем в спальню поднялась Марта с банкой воды - полить джанфию. И с равнодушием хирурга удалила два поврежденных листа. Дерево стало деталью меблировки, а значит, перешло под опеку Марты.

У меня возникла занятная идея. Конечно, ночью на веранде я не видел никакого призрака, это были всего лишь галлюцинации под влиянием алкоголя. Но все же хотелось бы вывести джанфию на чистую воду. В какой-то мере она виновата передо мной. Наверное, цветы выделяют слабый галлюциноген. Короче говоря, надо проверить. За неимением творческой работы и интересного общества сгодится небольшой эксперимент.

Днем дерево почти не пахло. А утром я вообще не улавливал запаха. Я посидел, посмотрел на джанфию, затем прилег вздремнуть. Едва уснул, как увидел, что лежу на пропитанном кровью матрасе прямо на тротуаре оживленной улицы. Мимо проходят люди, некоторые ругаются, встретив препятствие, но никто не предлагает помощь. Я ловлю за рукав кого-то безликого, бесполого, и он добродушно успокаивает: "Не волнуйтесь, все будет в порядке".

Я проснулся в поту. Спать посреди бела дня не очень полезно, особенно в такую жару. Неудивительно, что приснился кошмар. Бросалась в глаза и психологическая подоплека сна - паранойя и мучительная жалость к себе. Джентльмену необходимы спокойствие и хорошие манеры, иначе от него быстро устают. Даже для больных нет исключений из этого правила. Я смотрел на джанфию, она лоснилась, излучала красоту и здоровье; она выглядела надменной. Неужели это и правда вампир?

Неужели она, чтобы выжить, высасывает жизнь из людей?

А ведь это вполне бы устроило меня. Чем не способ порвать с мерзким существованием? Никакой крови и боли. Экстатично, эстетично, романтично.

Меня, конечно, не поймут. Скажут: "Он всегда был чокнутым". А Изабелла, вспомнив легенду, ошеломленно посмотрит на джанфию и нервно хихикнет, и передернет плечами, отгоняя страшную догадку.

Я встал и подошел к дереву.

- Что же ты медлишь? Я здесь. Я готов. Я... Я буду только рад такому концу. Погибнуть в объятиях того, кому - или чему? - ты нужен, умереть в наслаждении... А не от кровавого равнодушного скальпеля похмельного хирурга, теряющего - ах, какая жалость! - уже не первого пациента за день. И не жить в проклятой тоске, то и дело получая от судьбы в зубы и ни одного дела не доводя до конца... Нет, надо вырваться из порочного круга и забыться навсегда или даже начать все сызнова, и если есть на свете бородатый старикашка Бог, он ведь не упрекнет меня за такой исход, правда? "Всемилостивейший! - скажу ему. - Я готов был идти дальше, еще сорок лет терпеть твое издевательство, но повстречал демона на свою беду... Ты же понимаешь, против него у меня не было шансов".

Я посмотрел на джанфию в упор.

- А что? Неплохая идея, верно? Интересно, она меня слышит? Понимает? Я протянул руку и потрогал ствол, листья, сочные, тугие цветы. Казалось, все они пели, в них вибрировала колоссальная скрытая сила; вот так же гудит оставленный музыкантом инструмент.

Боже, я схожу с ума!

Я отвернулся и захохотал.

"Все - ложь, - говорил мой смех. - Я это знаю, а потому не боюсь тебя".

В комнате был письменный стол. Я редко пишу за столом, но сейчас уселся на него и вчерне записал легенду о дереве. Не то чтобы мне было это интересно, я просто хотел убить время. И оно убивалось легко - вскоре настала пора пропустить стаканчик. Я с чистой совестью пошел вниз - откупорить бутылку вина.

Сквозь нижние ветви кипариса проникали лучи закатного солнца, и под ними стояла понурая Марта с тарелкой объедков в руках.

- Что, у кошек пропал аппетит? - спросил я ее.

Она бросила на меня хмурый взгляд.

- Кошки убежали. Миссис Изабелла их любит, наверное, они сейчас у нее. Они чего-то испугались. Бежали как бешеные, глазищи - во! - Она показала, какие глазищи были у кошек.

Я удивился - тому, что еще способен удивляться. И содрогнулся.

- И что же их так испугало? Марта пожала плечами.

- Не знаю. Увидела только, как они удирали. Шерсть дыбом, глазищи - во!

- Где это случилось?

- Сейчас. Только что.

- Но где? Тут?

Она снова пожала плечами.

- Тут ничего не было. Сбежали, и все. Ну, я пошла, меня тетя ждет.

- Ах, да, тетя. Ладно, до встречи.

Я улыбнулся. Марта прикинулась, будто не заметила. Сама она мне улыбалась, только когда я бывал серьезен, или сосредоточен, или неважно чувствовал себя. И по-английски в моем присутствии она говорила хуже, чем при Изабелле. Видимо, так проявлялась защитная реакция, - Марта заподозрила, что невезение заразно.

Я уже всем успел объяснить, что ничего особенного мне на обед не нужно, вполне достаточно сыра и фруктов. Не надо было далеко ходить за этими продуктами, однако все исчезли. И повариха, и кошки, и Марта. И вот я один. Один ли?

После третьего стакана я начал строить планы. Часа в два за окном спальни покажется луна, комнату зальет ясный свет, и кто бы ни прошел по ней, он бросит резкую тень.

Да, я подыграю джанфии. У нее не будет оснований считать меня страусом, прячущим голову в песок. Я сяду за стол спиной к ночи, луне и дереву. И запасусь терпением.

Господи, и чего это в голову лезет всякая чушь? Как пить дать, завтра, не дождавшись свидания с упоительной гибелью, я воскликну: "Боги мертвы! Я обречен до конца своих дней гнить в этом дерьмовом мире!"

Должно быть, я серьезно напился. Конечно же, дело было в этом, и ни в чем ином. Душа и сердце раскрываются под воздействием алкоголя, что-то творится и с психикой. Сыру и фруктам не нарушить винных чар. Они лишь успокоили мой желудок, помогли ему приспособиться к вину.

Завтра я пожалею, что так нализался. Впрочем, завтра я пожалею вообще обо всем...

Рассудив таким образом, я почал вторую бутылку и понес ее в ванную, дабы пройти ритуал очищения, прежде чем займусь магией.

***

Я уснул за столом. В окне догорал закат, передо мной стояли бутылка и лампа и лежал дневник. Сзади натекал запах джанфии, он казался слабым и светящимся, как умирающий день. Читать было легче - вино дивным образом помогало разбирать и воспринимать текст. Раз или два я посмотрел на часы. Четыре, три часа до появления луны...

Когда я проснулся, фитиль (я предпочитаю читать при керосиновой лампе) еле тлел, я сразу протянул руку и погасил огонь. Остался только лунный свет. Луна поднималась в небо за чернильным силуэтом джанфии. Пахло неописуемо. Возможно, у меня разыгралось воображение, но я, кажется, еще ни разу не ощущал такого запаха.

И опять я улавливал мощную вибрацию, чуть ли не мелодию. Вероятно, ее создавала полная луна. Я больше не поворачивался к окну. Я даже придвинул к себе тетрадь и ручку. Но ничего не написал, лишь выводил дурацкие завитки несомненно, психиатр почерпнул бы в них уйму информации. В уме была пустота. Пьяная, восприимчивая, дружелюбная пустота.

Я был весел и бодр. Любое чудо казалось вполне вероятным. Если восемь лет моя жизнь не выходит из черной полосы, то наверняка существуют и всевозможные привидения, порча и сглаз. На меня, стол и тетрадь падала тень джанфии. Сквозь кружево листвы и раскрывшихся цветов сочилось жидкое серебро. А затем появилось кое-что еще. Тень протянула вперед длинный палец. Неужели это оно? Нет, нельзя поворачиваться. Наверное, свет луны упал на выступающий лист или на что-нибудь из мебели.

По спине бежали мурашки. Я не двигался, словно окаменел; я следил за медленным движением тени. Знал, что рано или поздно она обернется высоким и стройным мужчиной. Ни звука. Молчали даже цикады. Хоть бы собака залаяла на холмах! Вилла совершенно онемела, обезлюдела, остался только я и, возможно, призрак. Но и он не издавал ни звука.

И тут зашуршала листва джанфии. Как будто дерево смеялось!

Ветер. Конечно, это он. Или ночное насекомое. Или запоздало распускается цветок...

Смесь страха и возбуждения удерживали меня на месте. Я широко раскрыл глаза и учащенно дышал. Я уже не пытался найти рациональное объяснение. Я перестал даже чувствовать. Я ждал. Ждал, словно в бреду, когда к моей шее прикоснется холодная длань жестокой сирены...

Да, я знал: в конце концов из тени выступит истина с обнаженным клинком.

Что бы ни произошло со мною, лучше испытать это с закрытыми глазами.

А потом - лакуна, провал. Из памяти выпал отрезок времени. Должно быть, мозг не выдержал нагрузки и отключился.

В сознание меня привел звук. Очень необычный звук. Знакомый - и при этом совершенно несообразный. Против воли вернулись нормальные чувства.

Это какое-то животное на ночной охоте. Лисица? Но странные, странные звуки даже для лисы. Не то хрип, не то кашель, не то рвота. А может, все вместе. Страшные, враждебные звуки.

На какое-то время вернулась тишина, переполнила тревогой все мое существо; наконец я открыл глаза и резко встал. Я обливался холодным потом, желудок выворачивался наизнанку. Запах джанфии подавлял, отравлял, а больше не происходило ничего. Тени выглядели совершенно обычными, и я, повернувшись к окну, увидел край луны и дерево, словно вырезанное из черной бумаги.

Я злобно обругал весь мир и себя. Болван, поделом тебе, никогда ничего не жди от судьбы. Я вспомнил длинную тень. Что это было? Какая-нибудь ерунда. Зачем было закрывать глаза? Конечно, чтобы помочь иллюзии.

Страшно другое, и об этом знает ночь. Знает, что я, как дурак, призывал демонов, знает об их отказе. О моей неудаче. Однако надо выйти из комнаты, от запаха меня вот-вот вырвет. Интересно, почему раньше он казался приятным? Я прихватил бутылку, чтобы поставить внизу в холодильник, вышел в коридор и включил свет. Спустился на первый этаж и торопливо постучал по другим выключателям, затопил виллу резким сиянием современных ламп. Луне было не тягаться с ними. Но меня преследовал запах джанфии - он просочился всюду. Я вышел на западную веранду, но и там, с другой стороны дома, он лез в ноздри.

Я изо всех сил пытался рассуждать здраво. Пытался запереть дверь в иной мир, усыпить разбуженную мною стихию. Призрак не явился предо мной, но каким-то образом он проник в мою реальность и остался блуждать в ночи. В чем же тут дело? Разумеется, только во мне. У меня не выдержали нервы, и я затеял дурацкий флирт с силами тьмы. Их не существует в природе, зато они есть в каждом из нас. Я вызвал своих собственных демонов. И вот они, вырвавшись на свободу, кишат вокруг.

Оставалась только надежда на кофе, кипу глупых журналов и на крепкий сон до рассвета. Но что это с кипарисом? Луна, скользнувшая над крышей в погоне за мной, поймала в свои серебряные тенета дерево. Странный выступ. Что это, сломанный сук?

Заинтригованный, я решил пройти между кустами и бросить прозаический взгляд. До кипариса было рукой подать, и луна светила ярко. Вокруг виллы сконцентрировалась вся ночь, вся ее сущность, однако, когда я первый раз посмотрел вверх, испытал не страх, а лишь изумление. Я отказался считать это зрелище сверхъестественным. Я огляделся и нашел опрокинутую табуретку, а потом снова задрал голову и удостоверился: это действительно Марта.

Она еле покачивалась, бледное лицо застыло в страшной гримасе. "Крепкую веревку взяла", - подумал я.

И в этот момент я понял: те странные звуки издавала Марта, когда в конвульсиях дергалась на суку.

***

Изабелла была так потрясена, что слегла. Она очень любила Марту и не могла понять, почему бедняжка не поделилась с нею своим горем. Что же толкнуло несчастную девушку на самоубийство? Бросил любовник? И вдобавок она была беременна? Но ведь Изабелла могла помочь. Ребенка и в одиночку вырастить можно, были б деньги. По словам поварихи, Марта последние дни ходила сама не своя и не желала говорить, в чем дело. Не иначе, умом тронулась.

Прости ее, Господи, ибо не ведала, что творила...

Я сидел на веранде другой виллы в окружении чемоданов и ждал, когда приедет машина и отвезет меня в город. Алек с Изабеллой, бледные после болезней, сидели за белым чугунным столиком и смотрели на меня.

- Твоей вины тут нет, - сказал Алек Изабелле. - И нечего себя корить. Остается лишь гадать, почему она так поступила.

Затем он вышел, сославшись на температуру, но обещал попрощаться со мной.

- Ах ты бедняжка, - чуть не плача, сказала Изабелла. - Я тебя пригласила оглохнуть, а тут такое горе!

Я ей не сказал, что в случившемся есть и моя вина. Пробудив тьму, я, сам того не желая, обрек Марту на смерть. Сути этого процесса я не понимал, видел лишь результат, но и этого было достаточно. Не сказал я Изабелле и о том, что дерево джанфия, по-видимому, заболело и его дни сочтены. Гниют листья и цветы, и пахнет уже не сладко, а едко. Это сделали мои вибрации. А может, причина в том, что джанфия попала в фокус моего невезения и сгорела, как спичечная головка в фокусе лупы под солнцем.

Как бы то ни было, через ту лупу я разглядел врага в самом себе. Да, той могучей силой, что медленно убивала меня, тем мучителем из теней был я сам. И, выведя его на чистую воду, я не избавился от него, нет. Напротив, добавил ему сил.

- Ах, Марта, Марта, что же ты наделала, глупышка...

Изабелла заплакала, а я подумал, что это не поможет ни ей, ни Марте.

Вскоре по пыльной дороге прикатил нарядный красно-белый автомобиль и весело засигналил. Улыбчивый водитель, забирая мой багаж, воскликнул:

- До чего же прекрасный денек! Ах, до чего же прекрасный денек!