"Одержимый Шон" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

Глава 2 ПЛЕМЯ КРЕЯ

Когда мир снова пришел в порядок, он был уже несколько другим, чем в его воспоминаниях. Земля с папоротниками и корнями повисла в пространстве, а сам он лежал на воздухе, вернее, на чем-то твердом в воздухе и листья шелестели вокруг него.

Затем он догадался, что, наверное, лежит на суку в шести метрах над землей. Его лицо обращено к земле, а крона дерева шевелится над ним. Перед глазами у него плавали голубые пятна, он чувствовал себя разбитым и ощущал во рту металлический вкус крови. Голова тупо гудела. Однако постепенно он разобрался что к чему: Джоф ударил его, он потерял сознание, оттащил подальше в лес и повесил повыше на сук. Кроме того, Джоф завернул его в порванную сеть, которую он нес, и ею привязал к суку. Затем забрал копье и нож Шона и был таков.

Естественно, Джоф будет лгать. Хотя, конечно, часть правды он расскажет: что он поколотил своего брата и что тот, теперь дуется между деревьями и стыдится идти за королевскими воинами.

Сначала Тром будет смеяться и язвить. Лорт скажет, что должен пойти к Шону в лес, а Тром будет его отговаривать, насмехаясь.

Джоф заявит, что Шон вблизи опушки и вне опасности. Без сомнения он скроет, что Шон привязан к дереву и у него нет ножа, чтобы освободиться.

Шон страдал не столько от того, что находится в висячем положении, сколько от побоев. Стало смеркаться. Скала загораживала дорогу солнечному свету, он уже не проникал на дно долины, хотя наверху было еще светло. Мужчины будут карабкаться вслед за солнечным светом и ловить его. Они хотят уйти от темноты, которая сперва накроет лес…

Шон начал дергать стяжки сети, которые были слабые и должны были порваться. Вскоре ему стало дурно. Он лежал на суку и пыхтел, пока дурнота постепенно не прошла. Когда он почувствовал себя лучше, он снова принялся рвать и теребить. Через некоторое время он услышал, как с сухим звуком одна из жил порвалась, и вскоре почувствовал ослабление оков, которые опутывали его. Он подумал, что теперь все будет гораздо проще, однако легче нисколько не стало. Наконец он оставил свои усилия, чтобы успокоиться, и заметил, что лес теперь стал еще темнее. Это была удивительная красно-коричнево-зеленая темнота.

Намеревался ли Джоф держать его здесь всю ночь? Наверняка он хотел этого.

В сказаниях это была ночь, когда видели Крея. Крей — это смерть, а племя Крея — это дети смерти. Они выходили из трясины Крея, места обитания смерти на восточной стороне реки. Они скакали по лесу на зверях, которые бежали на четырех ногах, как обычные дикие звери, но их ноги были из белого металла. Их головы были длинными, как головы змей и покрыты бахромой из волос. Хвосты их вихрем болтались от бешеной скачки.

Забудь это! И забудь Джофа! Лучше думай о сети, которая после нескольких усилий порвется и отпустит тебя.

Конечно, это были только легенды о Крее, который являлся в лесу.

Нет, это не просто легенды. Ведь были одержимые — те, кого коснулась смерть, те, кто стал одержимым злыми духами, кто ночными ветрами переносился в трясину Крея и отталкивал души живых…

Что на самом деле случилось с тем одержимым мальчиком в лагере между Пещерным Городом и Еловой Рощей? Что рассказывали мужчины? Мальчик два дня провел в лесу, чтобы нарубить дров и вернулся поздно после захода солнца и очень тихо. Вещун Пещерного Города расспросил его, однако мальчик показался ему нормальным. Затем ночью, в торговом лагере, он начал кричать о вещах, которые считались магическими, и говорить о которых было запрещено, а затем попытался скрыться страшным и необычным способом. Они его поймали и убили, так как это был их долг.

Казалось, земля выгнулась большой аркой и качалась перед глазами Шона. Он снова почувствовал себя жалким и лежал без движения, чтобы дурнота прошла. Однако она не проходила, ему казалось, что он погружается в яму собственного желудка.

Когда он снова очнулся и открыл глаза, лес был погружен в густые, как слизистые, сумерки, солнечный свет погас и темнота стояла на пороге.

Птицы, которые целый день пели на деревьях, молчали. Молчание было пронизано тенями. Шон почувствовал, что готов поддаться панике, и разозлил себя. Он кричал во все горло, качался и катался по суку туда и сюда и не раз пробовал упираться в дерево. И вдруг сеть порвалась, он освободился и полетел…

На полдороге к земле сеть, в которую он еще частично был завернут, зацепилась за нижний сук. Это спасло Шона, и он не сломал себе ни ногу, ни шею. Судорожно дергаясь и извергая проклятия, он высвободился из обрывков сети и пролетел последние два метра до земли. Он покатился по папоротнику, встал и встряхнулся, как собака.

Люди Трома уже наверное были дома, и Ати плакала. Наул скажет, что завтра пойдет искать своего младшего дурного сына. Они все будут нервничать и молча размышлять об опасностях леса. Конечно, будет нервничать и Джоф. Шон догадывался, что Джоф не обдумал последствия своей мести. Если с Шоном действительно что-то случится, то, конечно, будет виноват Джоф. А если Шон придет в деревню и позабавит всех рассказом о поступке Джофа, тот будет беситься. Он был слишком глуп, чтобы совершить обдуманные действия.

Шон язвительно улыбнулся сам себе в темноте — лес был теперь совсем темным, — когда он представил себе поражение Джофа.

Однако вскоре улыбка исчезла.

Шон понял, что в темноте ему придется трудно без огня и без его собаки, и он не сможет найти край леса.

В любом направлении лес казался одинаково густым. Солнце просто исчезло, или по крайней мере так казалось Шону, когда он трепыхался в сети. Запахи леса, которые могли бы ему что-то подсказать, стали другими после захода солнца. Все теперь пахло одинаково, как глубокая река, и запах не исчезал, там, где лес был светлее, как это бывало днем. Ну, и где же запад?

И где восток?

Шон придумал для себя план. Как многие из племени Хижин, он мог примерно различать полные часы и их половины (хотя днем ориентироваться помогал ход солнца). Тем не менее он решил идти в ту часть леса, где солнце, по его мнению, задержалось дольше всего. Если он не достигнет поляны за время, которое он определит в полчаса, он повернется и побежит час в другом направлении.

Он не достиг просвета в деревьях за выбранное время, повернулся и пошел назад по своим следам — однако почти наугад, так как звездный свет едва сочился сквозь густые кроны деревьев. Часто он оказывался почти в полной черноте, ударялся о стволы деревьев и пробирался вперед наощупь, как слепой. Иногда вверху появлялся просвет в листве и становилось чуть светлее, но этого было недостаточно. Восходившая луна могла бы указать на восток, но луны не было.

Шон был сбит с толку. Что за местность, сколько времени?

Наконец, он убедился, что два или три часа ходит кругами.

Темнота и телесная усталость одолели его. Когда он выбрался из особенно густых, опутанных тенями зарослей, он заметил между деревьями лунный свет. Небо здесь было свободным, и свет мерцал на водной поверхности.

Какое-то мгновение Шон не мог поверить, что во время своих кружных блужданий забрел на восток к Холодному ручью.

Однако он пришел к нему не с запада, а с севера… По меньшей мере, думал он с мрачноватым удовольствием, теперь он может сказать, какую дорогу он должен выбрать. Запад находился там…

Он почувствовал жажду. Но из Холодного ручья пить было опасно.

Он выглядел холодным, холодным как лед и казался теперь светлее, когда он подошел ближе. Или яркость увеличилась?

Блеск в ручье усилился. Маленький бутон света медленно поднимался кверху, чтобы расцвести на поверхности воды.

Очарованный и испуганный, Шон стоял и смотрел.

Издавая мелодичный плюхающий звук, подобно прыгающей лягушке, на воде танцевала звезда. Нечто похожее на звезду. Оно так выглядело, круглое, гладкое и светящееся, цвета белого металла.

Шон уставился на нее, а звезда легко ударилась о поверхность ручья и стала рассыпать нежный шепот. Пока он вдруг не превратился в громкий, звонкий, почти человеческий крик:

— Здесь у воды! Он здесь! Он здесь!

И созвучно этому крику раздался жуткий барабанный бой, словно из-под земли.

Хотя Шон был ошеломлен, он осознал, что это предвещало, и вихрем бросился назад между деревьев.

Бежать было трудно. И бесполезно. Он споткнулся и упал. Снова поднялся на ноги, побежал, споткнулся, упал.

Он заметался, прямо как затравленная дичь или кабан, когда он в чаще спасает свою жизнь. Шон тоже боролся за свою жизнь. Он знал это. Казалось, его сердце спотыкается, как и он, и вываливается из груди. Он едва слышал шум, причиной которого был он сам или таинственный, страшный барабанный бой в земле, похожий на его сердцебиение, с каждой секундой становившийся все громче.

Им овладел страх. Он недолго скрывал его. Именно благодаря страху он обрел способность бешенно продираться все дальше, несмотря на препятствия, падения, боль и черноту.

Но все-таки он не мог скрыться, так же, как дичь или кабан.

Они схватят его.

Кто?

Не думай об этом!

Но он мог догадаться.

В конце концов путь ему преградил овраг, и он на бегу угодил в него, как в западню. Пыхтя, и барахтаясь, цепляясь за корни растений, он попытался преодолеть западный склон; сердце его бешенно колотилось, и в паузах он слышал, что барабанный бой перерос в чудовищный грохот. Прежде чем ©я выбрался наверх, грохот разбушевался вокруг него, захлестнув его волной.

Были так же и огни.

Вокруг пенился и ревел шум, и огни стекали и разрывались. Все кружилось, и ночь гудела.

Огненный зной искрился теперь всеми красками, густо плясали тени, и можно было различить отдельные звуки, какие издают фыркающие звери, тут и там в овраг Шона сползали то камень, то груда земли.

— Ты думаешь, он жив? — спросил кто-то высоко вверху.

— Конечно. Он шевелится, пробует спрятаться. Пробует, чтобы не видеть нас. Жалкая тварь, хочет стать кротом и зарыться.

Это был уже второй голос. Затем третий:

— Посмотри сюда, крот! Ты находишься в обществе. Посмотри сюда и окажи Детям Смерти свое почтение.

Раздался смех, наверное, пяти глоток. Настоящий хохот Детей Смерти: жесткий, язвительный и буйный.

Шон вдыхал сырой запах земли. Вещун молился за деревню. У Шона не было молитвы, которую он мог бы предложить богам в обмен на свою жизнь. Через некоторое время, дрожа и смирившись со своей судьбой он посмотрел вверх.

Он все понял. Легенды были бестелесными, так как никто из тех, кто видел Крея не оставался в живых. Хоть он и понял все, Шон еще не был побежден. Но сердце его было вялым, и он долго не мог услышать, как оно бьется.

Он не знал, сколько их было, он хоть и видел их, но он не мог сосчитать. Они скакали на зверях, упоминавшихся в легендах. Однако были еще животные, о которых не рассказывали легенды, — черные и блестящие. Волосы на их головах и шеях, а так же хвосты струились, как шелк, блестя и звеня. Уздечка была из металла, и поводья с бахромой тянулись от морд в руки тех, кто на них сидел.

Мертвые, народ Крея.

Наверное, они, да и сам Крей, получили это имя и из-за накидок. Вороньи крылья, покрытые черными или белыми, как у альбиноса перьями, которые отливали зеленым, темно-малиновым или ядовито-голубым. Из под накидок топорщились белые руки, усеянные искрящимися камнями и поверх этого головы, полностью обросшие волосами, обесцвеченными, блеклыми или же мрачными красно-черным» или кислотно-зелеными, цвета чешуи ящерицы или лавандово-белыми, как цветы. У них совершенно не было лиц. Там, где собственно должны были быть лица, зияла ночь, и иногда там, как на воде, блестели лучи и краски. В волосах они несли цветы, расцветающие ночью. Он мог ощущать их горько-сладкий аромат. Над их головами парил огонь, который все это освещал. Ледяной или багровый огонь в форме шара, как звезда, которая выпрыгнула из Холодного ручья.

— Крот несчастен, — сказал один из них.

— Бедный крот!

Огненная петля просвистела в воздухе. Она опустилась сверху на Шона и легла ему на грудь и руки. Блестящая веревка, которая, как ни странно, казалась настоящей, начала поднимать его вверх. Они вытаскивали его из ямы.

Шон уже не пытался ни помогать им, ни оказывать сопротивление. Было слишком поздно. Он перестал дрожать — не имело смысла дрожать.

Они вытащили его. Он ждал на склоне и рассматривал их. У них были туманные фигуры, неясные очертания…

Сильные тонкие руки взяли его за плечи. Они все смеялись над новеньким, охотно принимали его, так как могли сделать ему больно. Один стоял перед ним и протягивал ему золотой кубок. В кубке был напиток. Шон мог его попробовать, так как он слегка касался его губ.

— Пей! — сказало Водяное лицо.

Шон выпил. Вкус был мягкий и приятный. Он тоже засмеялся без причины.

— Этот какой-то другой, — сказал кто-то.

Темно-красные кудри казались шелковыми. Накидки из перьев были сняты. Тонкий палец коснулся его кожи. Любопытный. Этот был немного ниже его. Хотя, впрочем, у мертвых много форм и масок.

— Взять бы его с собой, — сказал красно-черноволосый кротко.

— А что на это скажет Крей?

Они закричали и завизжали от веселья. Они были сумасшедшие.

Их голоса, шедшие из воды, которая образовывала их лица, звучали совершенно необычно. И все же красно-волосый говорил при этом голосом девочки.

Он не должен был пить их напиток.

Но что теперь? Он был уже обречен.

— Мне жаль его, — сказал красно-волосый.

— Он скоро будет мертвым, — пробормотал кто-то нежно.

— Мы можем привязать его между лошадьми и заняться спортом… — еще один.

— Нет, — сказал красно-волосый. Она (да, она должна быть девочкой, мертвой девочкой) взяла лицо Шона обеими руками. — Не ходи домой! — прошептала она. — Мы нечестивые, но я все же могу тебя предупредить. Ты знаешь, что твои люди лишь убьют тебя?

Цветы в ее волосах были карликовыми нарциссами, величиной с желудь.

— У тебя голубые глаза, — сказала она. Ее голос зазвучал печально.

Затем она отпустила его.

Где-то в лесу ухнула сова. Шон стоял на коленях. Огненная веревка растаяла; всадники садились на своих зверей и удалялись, и лошади били копытами о землю.

— Какое направление? — крикнул один из мертвых.

— Там просвет между деревьями! — крикнул другой. — Это направление.

А потом…

А потом Шон осознал, что накидки из перьев были вовсе не накидки, а крылья лошадей, сложенные сзади, чтобы укутать всадника. И крылья били, хлопали, как гигантские вееры. Воздух был полон хлопаньем крыльев и ветром, пахнувшим цветами и пламенем. Они взлетали один за другим к просвету в кроне деревьев, пролетали насквозь и исчезали.

Шон опустился на склон. Он заплакал. Не от страха или облегчения, изумления или разочарования. Он не мог бы сказать, почему. В любом случае не было никого, кто бы спросил его об этом.