"Серебряный любовник" - читать интересную книгу автора (Танит Ли)

Часть 1

Мама, я влюбилась в робота. Нет. Вряд ли ей это понравится. Мама, я влюбилась. В самом деле, дорогая? О да, мама, да. У него каштановые волосы и очень большие, похожие на янтарь, глаза. А кожа у него серебряная. Молчание. Мама, я влюбилась. В кого, дорогая? Его зовут Сильвер. Звучит, как металл. Да. Это означает Серебряный Ионизированный Лабильный Вокализованный Электронный Робот. Молчание. Молчание. Молчание. Мама...
1

Я выросла в Чез-Стратосе, в заоблачном доме моей матери. Это чудесный дом, но я не знала, пока мне не сказали об этом. "Какое чудо!" - восклицали люди, а для меня это был просто дом. Он очень роскошный, и это ужасно. Название его явно вульгарно, и это недвусмысленно говорит о том, что моя мама не обладает тонким вкусом. Сейчас я немного расскажу о ней.

Ростом она пять футов семь дюймов, у нее очень светлые волосы и ярко-зеленые глаза. Ей шестьдесят три, но выглядит она на тридцать семь, потому что регулярно проходит курсы омоложения. Моя мать довольно поздно решила завести ребенка, но благодаря этим курсам все прошло хорошо. Она выбрала меня, была искусственно оплодотворена и через пять месяцев родила по ускоренному методу. Вскормлена я была грудью, потому что это полезно. Мать брала меня с собой всюду, иногда в кругосветные путешествия, по болотам и развалинам, по бурным морям, но я мало что из этого помню: когда мне было лет шесть, ей все это надоело, и мы поселились в Чез-Стратосе, где живем с тех пор почти безвыездно. Город отсюда в двадцати милях, в ясные дни его хорошо видно из окон. Я всегда любила город, особенно мне нравится смотреть на него по ночам, когда его огни сверкают, будто нитки и россыпи драгоценных камней. Услышав однажды такое сравнение, мать сказала, что оно не слишком изысканно. Но город по ночам мне кажется именно таким, и я не знаю, как еще сказать. Мне трудно будет писать, если мои метафоры всякий раз будут такими же неудачными. Наверное, я просто постараюсь обходиться без них.

А ведь именно метафоры делают меня мной.

Мне шестнадцать лет, росту во мне пять футов четыре дюйма, и мать говорит, что я еще немного подрасту. Когда мне было семь лет, мать составила схему моего физического совершенства, чтобы выяснить идеальный вес и мышечный тонус, подходящий к моему телосложению. Каждые полгода я принимала специальные капсулы, чтобы достичь теперешнего веса и тонуса, благодаря которым я стала маленькой толстушкой; у меня фигура Венеры Медийской, а та имеет весьма пышные формы. Кроме того, мать сделала и схему цветосущности, чтобы узнать, какой цвет волос подходит к моей коже и глазам. Теперь мой бледно-бронзовый цвет раз в месяц подвергается молекулярному восстановлению. Каков естественный цвет моих волос, я не помню, но думаю, что они были каштановыми. Глаза у меня зеленые, но темнее, чем у матери.

Кстати, зовут ее Деметра. А меня - Джейн. Но я обычно зову ее "мама", а она меня "милая" или "дорогая". Мать говорит, что искусство словесного выражения чувств отмирает. Ее мнения меняются крайне редко, и одно из них гласит, что мне лучше вообще их не иметь.

Это, однако, только усложняет наши с ней отношения.

Кое-что я записывала и раньше. Но как это сделать теперь? Наверное, даже пытаться - безумие. Нет, мне кажется, я должна. Постараюсь начать с самого начала. Я всегда очень легко влюблялась, но обычно в героев видиков, книг или драматических актеров. У меня шесть друзей приблизительно моего возраста (шесть - как раз среднестатистическая цифра), трое из них имеют отцов. Кловис, у которого как раз есть отец, сказал, что я легко влюбляюсь, но не в настоящих людей, и это потому, что у меня нет отца. Я ответила, что актеры, в которых я влюбляюсь, люди настоящие. "Спорный вопрос, - сказал Кловис. - Позволь мне объяснить. Ты влюбляешься в выдумку, которую они играют. При встрече ты бы их возненавидела". В одно прекрасное утро, чтобы доказать свою теорию, Кловис познакомил меня с актером, в которого я влюбилась накануне вечером в театре, но я оказалась такой застенчивой, что не могла даже взглянуть на своего кумира. А потом узнала, что они с Кловисом любовники, и я была так потрясена, что перестала стесняться и сердито нахмурилась, а Кловис сказал: "Я же говорил тебе". А ведь это вряд ли честно с его стороны. Кловис высокий и стройный, у него темные вьющиеся волосы. А еще он К-3, поэтому ему не нужны контрацептивные уколы, и всем, кто ими пользуется, он говорит, что контрацептивы опасны.

Остальных друзей я не очень люблю. Дэвидид сейчас на экваторе, изучает ил, и эти его занятия не способствуют нашему взаимопониманию. Египтия очень требовательна, хотя и на себя берет многое. Она довольно привлекательна и слишком эмоциональна, иногда это меня смущает. Хлоя симпатичная, но не так, чтобы очень. Джейсон и Медея - брат и сестра, у них тоже есть отец, но они ненадежны. Однажды они были у нас в доме и стянули маленький голубой камешек с Астероида. Отпирались потом, но я-то знала. Когда мать спросила, куда девался голубой камень, я решила сказать правду, но мать заявила, что я должна была сделать вид, будто сама его разбила. Верность друзьям прежде всего. Теперь я вижу, что выдала их слишком явно, но как было сделать лучше, я не знаю. Безыскусность - один из моих худших недостатков.

Начну я, наверное, с того, что Египтия позвонила мне по видеотелефону и принялась безутешно рыдать. Несчастье Египтии заключается в том, что она чувствует в себе огромные способности, но никак не может придумать, куда их приложить. Ей едва исполнилось восемнадцать, но ее ужасно страшит, что жизнь проходит слишком быстро. Хотя большинство людей живет полторы сотни лет, Египтия боится, что на Землю упадет комета и все разрушит, а она не успеет совершить ничего стоящего. Из-за этого у нее вечно мрачные мысли.

Египтия никогда не следовала схемам физического совершенства и цветосушности. Недавно она выкрасила свои темные волосы в голубой цвет. Еиптия очень худая, потому что сидит на диете: еще один ее пунктик состоит в том, что предстоящие землетрясения вызовут нехватку продовольствия в мире, и нужно привыкнуть голодать.

Наконец, Египтия перестала рыдать и сообщила, что причина рыданий драматическое прослушивание, которое состоится у нее днем. Тут она опять зарыдала. Когда Египтия посылала театралам свой голос и внешние данные, ей казалось, что она должна это сделать, ведь способности вполне могут проявиться в искусстве перевоплощения, но теперь она поняла, что ошиблась, и они не проявятся. Прослушивать ее будут в Театре Конкор-дасис. Это очень маленький театр, и плата за членство небольшая. Актеры тоже должны платить, но мать Египтии, которая на дне океана исследовала Колумбийскую впадину, оставила дочери достаточно денег, хотя, конечно, для других целей.

– О, Джейн, - сказала Египтия сквозь голубые от туши слезы. - О, Джейн. Мое сердце стучит так тяжело и глухо. По-моему, я умру еще до прослушивания.

В моих глазах тоже появились слезы. Сердце мигом застучало тяжело и глухо. Я отчаянный гиперхондрик и могу тут же подхватить любую болезнь, если мне описать ее симптомы.

– О, Египтия, - сказала я.

– О, Джейн, - ответила Египтия.

Мы обе, учащенно дыша, прилипли к экранам видео.

– Что мне делать? - выдохнула Египтия.

– Не знаю.

– Я должна идти на прослушивание.

– Я тоже так думаю.

– Но я боюсь. Вдруг начнутся земные толчки? Помнишь те толчки, когда мы наткнулись на Астероид?

– Нет...

Ни я, ни она тогда еще не родились, но Египтия часто об этом забывает. Интересно, почувствовала бы я качание Чез-Стратоса при этом толчке? Правда, он несокрушим и устойчив, но все равно иногда при сильном ветре легонько покачивается.

– Джейн, - сказала Египтия, - ты должна пойти со мной.

– Что ты изображаешь?

– Смерть, - сказала Египтия и закатила свои великолепные глаза.

Моей матери нравится, что я общаюсь с Египтией, которую она считает ненормальной. По ее мнению, это послужит для меня стимулом и приучит ответственно относиться к другим. Само собой разумеется, что Египтия боится моей матери.

"Бэкстер Эмпайр" был занят матерью, к тому же слишком сложен, и я не умею им управлять. Пришлось выйти к Каньону и ждать общественный флаер.

Воздушные линии над головой красиво сверкали на солнце, над Каньоном поднималась пыль, похожая на легкий парок. В ожидании флаера я смотрела на Чез-Стратос, точнее туда, где он должен находиться, на смутный голубой призрак. С земли видно только стальные опоры.

Перед приходом флаера воздушные линии посвистывают. Об этом не все знают, ведь в городе слишком шумно, чтобы это услышать. Я нажала сигнал на платформе и флаер остановился передо мной, как большая стеклянная тыква. Внутри было пусто, но несколько сидений были изрезаны, вероятно, сегодня утром, иначе ремонтные системы обнаружили бы это.

Мы пролетели над краем Каньона и взяли курс на город, которого пока не было видно. Нужно было ждать, когда он покажется на горизонте: серо-голубые конусы и мириады сверкающих оконных стекол.

Но не это поглощало мое внимание - было что-что необычное в роботе, ведущем флаер. Эта машина всегда была простым ящиком с ручками управления и щелью для монет. Сегодня же у этого ящика оказалась голова, голова мужчины лет сорока, который не проходил курсов омоложения (если бы проходил, то семидесяти). Глаза и волосы были бесцветными, а лицо - какого-то медного цвета. Когда я отпустила монету в щель, голова обескуражила меня словами: "Добро пожаловать на борт".

Я села на целое сиденье и стала рассматривать голову. Я перевидала немало роботов, ведь в городе они управляют почти всеми механизмами. Даже у матери в Чез-Стратосе три домашних робота, но те сделаны из блестящего голубого металла, а вместо лиц у них поляризованные экраны. Мне они напоминают космонавтов, вернее, скафандры, которые люди надевают на Луне или Астероиде, и я всегда называла наших роботов "космонавтами". В городе роботы еще более невыразительны, просто ящики или панели, вделанные в стены. В конце концов, я спросила водителя флаера:

– А почему вы сегодня с головой? Я не думала, что он может ответить, но робот произнес:

– Я - опытный образец. Меня поместили сюда, чтобы вы чувствовали себя как дома.

– Понятно.

– Считаете ли вы, что так лучше?

– Не уверена, - ответила я, чуть нервничая.

– Я изготовлен компанией "Электроник Металз Лимитед", 21/2 Ист-Арбор. Если желаете получить каталог наших товаров, нажмите кнопку у меня за левым ухом.

– Я спрошу у мамы.

Деметра обязательно скажет: "Нужно самой принимать решения, дорогая".

Я разглядывала его бесцветные волосы, казавшиеся настоящими, и думала, что это глупо. Однако мне не хотелось быть грубой с ним.

В этот момент проступили очертания города.

– Сегодня в городе, - объявила голова, - вы можете увидеть несколько различных опытных образцов, а также девять усложненных образцов. Они работают на 23-й Авеню перед Делюкс Хайпериа Билдинг, на третьем этаже Каза Бьянки, на Звездной улице... - я отвлеклась и услышала только конец - ... Большой лестнице, ведущей к театру Конкордасис. - Тут я представила Египтию в состоянии, близком к истерике. - Вы можете подойти к любому из этих образцов и затребовать информацию. Усложненные образцы каталогов не выдают. Если вы пожелаете приобрести какой-нибудь из них для своего дома, затребуйте номер модели и буквенное имя. Каждый из усложненных образцов имеет специальное имя, что способствует более быстрому запоминанию его покупателем. Кроме того...

Я совершенно перестала слушать, потому что флаер пролетал над мостом Ле-Анже - знаменитой балочной конструкцией, похожей на паутину: внизу текла Олд-Ривер, загрязненная химикалиями и причудливо переливавшаяся багряным и бледно-янтарным цветами. Меня всегда завораживают растения-мутанты, торчащие из воды, и страшные панцирные рыбы, которые несутся вслед за судами, щелкая челюстями. Приманка для туристов, Олд-Ривер. За ней город, где бедняки заняты работой, которую оставляют им машины - отвратительной работой вроде чистки старых канализационных труб, слишком узких и проржавевших, чтобы можно было запускать туда роботов. Или престижной работой в сфере торговли, особенно в самых шикарных магазинах: "Здесь вас обслуживают только люди". Странно, конечно, когда богатый человек из-за этого страдает. Мать подумывала, не отправить ли меня на годик в город без денег, чтобы я поработала и поняла, как умудряются выжить бедняки.

"У них крепкие спины и твердый характер, дорогая", - говорила мать. В социологии она дока. Но потом она поняла, что благодаря изначальным преимуществам у меня уже сформировались определенные представления о перспективах, поэтому даже если я добьюсь успеха среди бедняков, мне не удается реализовать себя как личность. Я вышла из флаера на платформу крыши Джегида и спустилась на лифте в подземку.

Египтия стояла у подножия Большой Лестницы, ведущей к театру Конкордасис. Макияж ее был выполнен в золотистых тонах, на ней была голубая вельветовая накидка с полосками лимонного шелка, во лбу сиял топаз. Люди на нее оглядывались. Она делала мне отчаянные знаки.

– Джейн, Джейн!

– Привет!

– О, Джейн.

– Что?

– О, Джейн. О, Джейн.

– Нам наверх?

Египтия всплеснула руками, и я покраснела, почувствовав себя высокомерным ничтожеством. В этот момент какой-то человек неожиданно схватил Египтию за поднятую руку.

– Прекрасно, - сказал он. - Говори свой номер. Мы с Египтией удивленно посмотрели на него.

– Оставьте меня в покое, - сказала Египтия, и ее глаза наполнились слезами. Она не могла вынести всех сюрпризов, которые ей преподносила жизнь.

– Я могу заплатить! Я никогда подобного не видел. Я слышал, что они похожи на живых, но боже мой...

Ты... Я беру тебя. Скажи только свой регистрационный номер... постой... у тебя же его нет, это другой тип. Значит, буквенное имя, так? Говорили, что они металлические. Ты - золото, правильно? Я не ошибаюсь?

Египтия воздела глаза к небу, словно Иоанна на костре. Внезапно я поняла, в чем дело.

– Вы ошиблись, - сказала я мужчине.

– Не мешай, - ответил он. - Зачем она тебе? В качестве кривого зеркала? Лучше найди себе настоящую девушку.

– Она не то, что вы думаете, - настаивала я.

– Она? Это оно.

– Нет, - я начала закипать. - Она моя подруга, а не усложненный образец робота.

– Она робот. Они же сказали. Работает на Большой лестнице.

– Нет.

– О господи, - завопила Египтия. На это мужчине нечего было ответить.

– Все в порядке, Египтия. Вот видите, она не робот. Уходите, а то я нажму на код и вызову полицию.

Сказала и тут же пожалела об этом. Мужчина, как и мы с Египтией, был богат и имел свой собственный код. Я поняла, что поступила невежливо, но ничего другого придумать не могла.

– Хорошо, - сказал он. - Я пожалуюсь в "Электроник Металз". Я вправлю вам мозги.

Египтия резко повернулась, пронзила его взглядом и заверещала, будто сумасшедшая хищная птица. Мужчина, который принял ее за робота, быстро отошел в сторону. Египтия отрешилась от всего, что ее окружало, завернулась в свою накидку и величественно двинулась вверх по лестнице.

Я смотрела на нее, но у меня не возникло особого желания следовать за ней. Мать бы сказала, что я должна была это сделать: надо быть ответственной.

Стоял теплый осенний день. Мне не хотелось думать ни о мужчине, ни о Египтии. Мне хотелось думать о чем-то таком, что было частью этого дня и меня самой. Внезапно я почувствовала неясную, но острую боль где-то между ребрами и позвоночником - как будто поворачивали ключ. Казалось, я забыла нечто очень важное и вот-вот вспомню, стоит только хорошенько напрячься. Я постояла на месте минут пять, но вспомнить не могла, а ощущение несколько притупилось.

Словно я влюбилась - такое бывает, - когда кончается видик, но знаешь, что стоит перед сном или с утра немного проветриться, и все пройдет. Ужасно и удивительно. Удивительно, что это можно так ясно чувствовать. Я пишу об этом, потому что, наверное, именно здесь скрывается психологический смысл того, что произошло впоследствии.

Я попыталась представить, как Египтия изображает в театре смерть и пошла вверх по Большой лестнице. Там наверху - газон с Фонтаном. Фонтан похож на стеклянную арку, можно встать прямо под стекло и не вымокнуть. А на другой стороне улицы - грязный, обшарпанный фасад когда-то роскошного театра. Перед дверью расхаживает лев с тикающим заводным механизмом. Я никогда не видела ничего подобного. Наверное, это и есть усложненный образец. Что-то останавливало мой взгляд.

Солнце сверкало и искрилось красновато-коричневым блеском. Я смотрела, и мои глаза купались в этом свете. Я знала, что красный цвет не успокаивает, но этот ласкал глаз.

Потом я увидела, что так блестело на солнце. Это были длинные волосы молодого человека, стоявшего спиной ко мне и говорившего с группой из пяти-шести человек.

Он начал петь. Я не ожидала услышать такой голос. Я была им просто захвачена. Прекрасный голос менестреля, только какой-то фантастичный, будто на нотах играет само время. Должно быть, здорово, когда твое горло без всяких усилий извлекает такие звуки. На его куртке сверкали маленькие зеркала, и я подумала, что он пришел сюда на прослушивание, как Египтия, и репетирует перед началом. Потом он перестал петь и повернулся, показывая что-то небольшой компании, собравшейся вокруг него, ко мне лицом, не видя меня. Он был красив, а глаза его походили на две темно-красные звезды. Кожа, правда, показалась мне бледной, как будто была покрыта гримом, но потом поняла, что она серебряная - лицо, шея, грудь в вырезе распахнутой рубашки, кисти рук, выступавшие из кружевных обшлагов. Серебряный цвет переходил в более естественный на губах, ногтях. Но все же серебряный. Серебряный.

Это было очень глупо, но я начала плакать. Это было ужасно. Я не знала, что делать. Моя мать ничего не имела против того, чтобы я давала волю своим эмоциям, какими бы они ни были, но в то же время она надеялась, что я сумею держать себя в руках. А я не умела.

Поэтому я отправилась к Фонтану и оттуда смотрела на него, пока слезы не высохли.

Когда я вышла из-под стеклянной арки, толпа вокруг робота уже редела. Номер, или что там у него было, записали все, но мало кто мог позволить себе его купить.

Я стояла и смотрела на него, мне было интересно, отключится ли он, когда толпа разойдется. Нет. Он начал прохаживаться взад-вперед. На плече у него висела гитара, которую я раньше не замечала. Он начал наигрывать на ней какие-то мелодии. С ума сойти.

Вдруг робот, как и следовало ожидать, увидел, что я на него смотрю, и пошел ко мне.

Я испугалась. Он выглядел совсем как человек, и я не могла понять, что меня так напугало. Я не убежала, как ребенок, но от страха не могла сдвинуться с места.

Он остановился в трех футах и улыбнулся мне. Во всяком случае, положение мышц лица соответствовало улыбке. Казалось, человек как человек, правда, чересчур красивый.

– Привет, - сказал он.

– А вы... - начала было я.

– Что я?

– Вы... значит, вы и есть робот?

– Да. По регистрационному имени Сильвер. То есть С.И.Л.В.Е.Р.. Что означает Серебряный Ионизированный Лабильный Вокализованный Электронный Робот. Изящно, не правда ли?

– Нет, - сказала я, и без всякой причины вновь расплакалась. Его улыбка исчезла. Казалось, он обеспокоен, глаза будто налились бурым свинцом. Реакции были безупречны. Я ненавидела его. Пусть он будет либо ящиком на колесах, либо человеком.

– Что случилось? - спросил он наконец, спросил очень вежливо, отчего стало только хуже. - Мое основное занятие развлекать вас. Я сделал что-то не так? Я вызываю у вас печальные чувства?

– Вы отвратительны, - всхлипнула я. - Зачем вы здесь стоите и говорите со мной?

Его реакции были изумительны. Глаза потускнели, стали невыразительными. Он одарил меня такой ледяной улыбкой, каких я никогда не видела, и поклонился, а потом повернулся на каблуках и двинулся прочь.

Я готова была провалиться сквозь землю. Еще я хотела, чтобы мне было десять лет и можно было побежать домой к маме, которая приголубила бы меня или отчитала - все равно, лишь бы казалась всемогущей. А еще лучше, стать стодвадцатилетней, мудрой и бесстрастной.

Так или иначе я помчалась к Кловису.

Окна квартиры Кловиса выходят на Нью-Ривер, вода в которой чистая и искрящаяся. Те, кто живет на ее берегах, могут открывать окна, тогда как жителям берегов загрязненной Олд-Ривер даже зимой приходится пользоваться кондиционерами и воздушными фильтрами. В каждой квартире на Олд-Ривер в оконные рамы врезана предупредительная надпись: "Главным хирургом установлено, что если окно будет открываться чаще, чем раз в день, и дольше, чем на десять минут, это может серьезно подорвать ваше здоровье". У Кловиса есть друзья на Олд-Ривер, которые постоянно держат окна открытыми. "Чего мы не видели в этих домах? - говорят они. - Почему бы Главному хирургу и Городскому судебному исполнителю не очистить сначала воздух от выхлопных газов, а уж потом переживать из-за этой чертовой реки". А Кловис никогда не открывает свои окна потому, что Нью-Ривер выглядит слишком стерильно, и это нагоняет на него тоску.

Когда я добралась до пятнадцатой галереи, дверь Кловиса долго не хотела меня пускать, а когда я все же вошла, то обнаружила, что Кловис как раз пытается отделаться от очередного любовника-приживалы с помощью спиритического сеанса.

Кловис не любит длительных отношений, разве что изредка с женщинами, да и то не на сексуальной основе. Однажды он десять месяцев прожил с Хлоей, а мальчики у него приходят и уходят, как дни недели. О ком можно сказать: "кривое зеркало", так это о Кловисе. Он не просто спит с парнями, его любовники всегда похожи на него. Этот тоже не был исключением. Высокий стройный молодой человек с темными кудряшками лежал на тахте среди блестящих черных подушек и мрачно смотрел на меня.

– Это Остин, - сказал Кловис.

– Привет, - буркнул Остин.

Я вспомнила, каким музыкальным голосом приветствовал меня улыбающийся робот. Лучше бы я сюда не приходила.

– А это Джейн, - сказал Кловис Остину. - Она свой парень, сам увидишь.

Остин прищурился. Он казался малость туповатым, и я почувствовала жалость к нему, вздумавшему тягаться с Кловисом. Кловис закончил раскладывать на столе пластмассовые карточки с буквами и цифрами.

– Вставай, Остин. Иди сюда и садись. Ты тоже, Джейн, раз пришла.

Тон Кловиса свидетельствовал о том, что настроение у него убийственное. Сам он сел по-турецки на ковер перед столом.

– Кло, - заныл Остин. - Не кажется ли тебе, что в таком современном доме нужно иногда прибираться?

– Не поверишь, но приятнее всего, когда уходишь отсюда, - сказал Кловис.

Такой ответ Остина не устраивал, но все же Он приковылял к столу.

– Но ведь квартира совсем новая, - не унимался он.

– Сядь! - рявкнул Кловис.

– Ну хорошо, хорошо. Я сяду, но ведь это детские сказки. Остин опустился на ковер. Я подошла и села с другой стороны. В центре стола стоял бокал из граненого стекла, треснувший год назад, когда им швырнул в Кловиса один из его любовников. Мы все положили на бокал палец.

– Детские игрушки, - сказал Остин. - Если он и движется, то это просто давление. У тебя просто рука дрожит.

– Моя рука не дрожит, - сказал Кловис.

– Я-то знаю, дорогой мой, - сказал Остин.

Я почувствовала себя такой одинокой, что опять заплакала, но ни тот, ни другой ничего не замечали. Я наклонила голову, и слезы начали капать прямо в подол, где рисовали необычный абстрактный узор в темный горошек. Стало даже интересно гадать, куда же упадет очередная слеза.

– Ну милый ты мой, - проговорил Остин. - Это же скучно.

– Я всегда этим занимаюсь, - сказал Кловис.

– Разве тебе не скучно?

– Я вообще человек скучный.

– Терпеть не могу скучных.

Внезапно бокал начал двигаться. Он скользнул через весь стол, потом обратно и начал неуверенное движение по кругу, прикасаясь к краям карточек.

– А-а, - произнес Остин. - Это ты сам делаешь. Кловис убрал свой палец с бокала. На нем теперь остались лишь мой и Остина, но бокал не остановился.

– Значит, это она, - усмехнулся Остин. - Как я сразу не догадался сам по себе.

– Джейн, убери палец с бокала, - сказал Кловис. Я убрала. Бокал продолжал кружиться.

– Ой! - воскликнул Остин и отдернул руку, будто его ударило током. Бокал продолжал двигаться.

– О Боже, - вырвалось у Остнина.

– Вряд ли это действительно Бог. Можешь спрашивать.

– Не буду я ничего спрашивать.

– Все вы, - сказал Кловис, словно обращался к толпе из тридцати человек, - кладите пальцы обратно. Сначала Джейн, потом Остин, а потом я.

Я сделала, как сказал Кловис, Остин тоже осторожно прикоснулся к бокалу. Когда свой палец положил Кловис, Остин спросил: - В этой комнате кто-то умер?

– Пока нет, - ответил Кловис.

– А откуда тогда он берется?

– Люди везде умирают. А потом не забывай, что за двадцать лет до того, как построили этот дом, здесь находился кондоминиум, который обрушился и похоронил множество народу. Мы сидим на камнях и костях.

– Жутковато ты выражаешься. От чего он обрушился?

– Разве ты никогда не слышал, - терпеливо объяснял Кловис, - о землетрясениях, цунами и геологических сдвигах, которые произошли, когда мы столкнулись с Геморроидом? (Геморроидом Кловис называл Астероид). Ведь тогда затонула треть Восточной Европы, а Северная Америка приобрела семьдесят два острова, которых раньше не было. Ну, и тому подобное.

– А-а, - протянул Остин, - это что, урок истории?

Бокал начал подпрыгивать на столе.

Я подумала о людях, которые погибли во время землетрясений, были сметены разъяренными волнами в море, и постаралась заглушить рыдание. Я видела много развалин и болот, но была тогда слишком маленькая и ничего не помню. Я представила, как Чез-Стратос падает с неба, как город опрокидывается в реку, представила Сильвера, лежащего под водой, не мертвого, ведь вода не может его убить, а насквозь заржавевшего, и слезинки образовали на моем подоле карту таинственного материка.

– Что нам теперь делать? - сказал Остин, когда бокал обскакал по-лягушачьи весь стол.

– Спроси что-нибудь.

– Ну что ж. Ты кто?

Бокал подлетел сначала к букве "Н", потом к "Е" и наконец к "Т".

– Иными словами, - сурово произнес Кловис, - не твоего ума дело. Есть ли у тебя послание для кого-нибудь из нас?

От буквы "О" бокал перелетел к "С", затем к "Т"...

– О-о!

– Сядь, Остин.

– Но это же...

– Да, это Остин. Остин хочет узнать, что говорится в послании.

– Нет, - в тревоге закричал Остин. - Я не хочу ничего знать.

– Поздно, - сказал Кловис с чувством глубокого удовлетворения.

Бокал быстро взялся за дело. Кловис считывал буквы, а потом слова: "На вас отрицательно воздействуют. Вас ждет приятное волнение, но не здесь. Вас предупреждают."

– Что ж, спасибо, - сказал Кловис. Бокал задрожал и остановился.

– Ты его спугнул, - пожаловался Остин.

– Ты же видел, что он сказал. Наверное, это я оказываю отрицательное воздействие.

– Куда это ты?

Остин встал и начал подкрадываться к выходу.

– За сигаринами, - сказал Остин.

– Я думал, ты бросил.

– Мало ли что было вчера.

Шкаф выдал Остину трехцветную куртку, дверь выпустила наружу, и вскоре мы услышали звук лифта.

– Если бы можно было отделаться так быстро, - горестно сказал Кловис, освобождая стол. - Он вернется. Вернется и будет здесь торчать, пока до него не дойдет смысл послания, и он не поймет, что должен убраться.

Спиритический стол Кловиса - это мошенничество. Джейсон, который неплохо разбирается в электричестве, сделал его для Кловиса, а в бокал вставил электронный магнит размером с булавочную головку. Кловис запомнил последовательность букв, и послание всегда получается одним и тем же. Кловис очень жесток. Он любит играть со своими любовниками и наблюдать за их реакцией, вместо того, чтобы просто попросить их уйти.

– Привет, Джейн, - сказал Кловис, когда звук спускающего лифта прекратился. - Если ты решила полить цветы, то немножко промахнулась.

– Я думала, ты не видишь.

– Такой горький плач? С каких это пор я ослеп?

Я перестала плакать, и Кловис принес мне стакан яблочного вина. Его поддержка всегда ограничивается словами. Не помню, прикасался ли он когда-нибудь ко мне, да и к своим любовникам он никогда не прикасался, зато они к нему - постоянно. Если бы Кловис вдруг меня приобнял, я бы оторопела.

Я рассказала ему о С.И.Л.В.Е.Р.е, не вдаваясь в подробности, отчасти потому, что я сама мало что понимала, отчасти из-за того, что Остин мог в любой момент вернуться.

Бесстрастный и элегантный, Кловис слушал меня, а за окном под заходящим солнцем сверкала Нью-Ривер.

– Что за дурацкая мысль, - сказал Кловис, когда я остановилась. Мужчина из металла. Комикс какой-то. Непонятное что-то с тобой происходит.

– Да нет, совсем не то... он... он был...

– Он был красивый и красиво звучал.

– Дело просто в том... как он может быть роботом, и...

– Не может. Он всего лишь куча металла. Специально обработанный металл обладает текучестью и эластичностью. Если хочешь знать, такой мягкости не могли добиться долгие годы. Был создан прекрасный образец куклы мужского пола. Убери кожу - и ты увидишь колесики с зубами. Эй, Джейн, тебе что, плохо? Здесь же ковер.

– Н-нет. Со мной все в порядке.

– Если этот робот будет у всех вызывать такую реакцию, то "Электроник Металз Лимитед" пожалеет о своей рекламной компании.

– Все остальные были им очарованы.

– А у тебя возникло отвращение.

– Я была... - мои глаза снова наполнились влагой.

– Бедняжка Джейн, - сказал Кловис. - Какие мощные эмоциональные реакции. Интересно, подходит ли он к обстановке. Я бы купил такую модель и поставил в гардеробе. Знаешь, как раз, когда я решил расстаться с Остином, я подумал, что хорошо бы завести робота. Думаю, у него все на месте.

– Что ты имеешь в виду?

– Джейн, не притворяйся невинной овечкой.

– А-а. Да, наверное, все.

– По-моему, ты не уловила суть насчет усложненных образцов. Это сексуальные игрушки. Робот во флаере сказал, девять моделей? Девять усложненных образцов...

– Но он пел. Играл на гитаре.

– Все это встроено внутри. Кое-что может сыграть и робот. В смысле, приятную бездушную музыку.

– Совсем нет, это была...

– И приятно бездушен в постели. Что ж, геям выбирать не приходится.

Когда Кловис так говорит, он немного смущается. А может быть, ему передается мое смущение. Я вечно забываю, что он всего на год меня старше, он кажется таким взрослым, лет двадцати, наверное. Робот выглядел как раз лет на двадцать.

– К тому же, - продолжал Кловис, - он мог бы сейчас выйти и спеть что-нибудь Остину... да тебя явно тошнит.

– Да.

– Ты ведь знаешь, где ванная?

– Да.

Я побежала в ванную и захлопнула в дверь. Нагнулась над бледно-зеленым унитазом, но тут меня перестало тошнить. Тогда я улеглась во весь рост на мраморных плитках, не зная ни что со мной, ни где мне хочется быть, ни к кому меня тянет. Я услышала звук лифта, потом открывающейся двери и раздраженный голос Кловиса: "Не дыши на меня своей вонючей марихуаной".

Когда я робко вышла из ванной, Остин включил что-то ритмичное и принялся кувыркаться перед окном, наверное, надеясь, что кто-нибудь в мощный бинокль увидит его с другого берега реки.

– Вызвать тебе такси? - предложил Кловис. - В сторону твоего дома провели линию с водителями-людьми. Новинка.

– Я лучше на флаере. Тут на углу Рейсина один останавливается в пять часов.

– Рейсин - неприятная остановка. Я вовсе не хочу видеть твое белое личико порезанным.

– У меня полицкод.

– А ты им хоть раз пользовалась? Я как-то попробовал и ждал спасение целых две минуты. Меня за это время могли по косточкам разобрать.

Остин хихикнул, дико вращая бедрами.

Все снова вошло в норму. Я сама пришла в себя. Вспомнила про Египтию и подумала, не поискать ли ее возле театра или в ее квартире на Острове, или в ресторанчике "Сады Вавилона", где она любит иногда посидеть среди цветущих виноградных лоз. Или не искать никого, ведь можно и одной пойти куда угодно. Или позвонить Хлое, Медее. Но я знала, что ничего этого делать не буду. Я знала, что отправлюсь домой, как и предлагал Кловис.

Чез-Стратос был моим убежищем. Что бы со мной не случилось, меня трясло только до тех пор, пока я не добиралась туда. Я пойду домой и расскажу обо всем матери. Даже думая о том, как я буду рассказывать, я уже чувствовала себя спокойнее, хотя мое поведение наверняка покажется ей подозрительным.

Кловису явно хотелось, чтобы я ушла. Положив на кофейный столик блокнот, он нарисовал там красивого молодого человека с ключом, торчащим из спины.

– Не будь ты как горем убитая, Джейн, - сказал он. - Иди домой и расслабься.

Остин вытянул руки по швам и послал мне поцелуй.

У Кловиса мне не понравилось, я повернулась на каблуках, совсем как тот робот, и вышла.

Странно, должно быть, жить на социальное пособие. Ведь надо каждый месяц ходить отмечаться и каждую неделю получать чек на почте. Существует множество программ обучения, и большинство из них ничего не дает. Невиданный бум в роботостроении, вызванный всеобщим смятением, после столкновения с Астероидом, стал причиной всевозрастающей безработицы. Мать говорит, что искусство и творческий труд всегда найдут спрос и дадут работу. Но если роботы смогут стать искусными музыкантами и научиться ангельски петь, то что тогда?

А если он может даже заниматься любовью?..

Наверное, очень глупо, что я страдаю из-за этого. Может не так уж это и страшно? В конце концов, если бы они могли заниматься любовью, то должны бы ощущать кожу и плоть при прикосновениях, ощущать по-человечески... ну, во всех отношениях. Я сидела в такси, которое все же вызвала из будки, и втыкала ногти в ладони, пытаясь остановить опять накатившую тошноту.

Я не умею жить. Порой мне кажется, что и не научусь никогда, и это приводит меня в отчаяние...

Такси мчалось по шоссе, вздымая клубы пыли, горевшей золотом на фоне тихого заката. Робот-водитель был простой панелью с отверстием для монет и записок. Флаер стоит немного дешевле и в нем приятнее, ведь он летит на высоте сто футов.

"Бэкстер Эмпайр" тоже летает, это одна из старых моделей с вертикальным взлетом. Мать пользовалась им в джунглях, где при взлете лопасти срезали верхушки деревьев и за окнами разлетались части разрубленных обезьян. Я мало что помню из своих детских путешествий, но этого не забыла, не забыла своих рыданий. Мать тогда сказала, что ни люди, ни животные не умирают окончательно, психологические силы остаются после физической смерти и продолжают жить в других телах. В то время я мысленно бунтовала, считая, что мать придумала это для оправдания убийства обезьян. Но, наверное, она была права. Как-то легче, когда веришь в это.

Почему я вспомнила про этих обезьян? Какая связь между ними и рыжеволосым роботом? Не надо о нем думать. Но я не смогу не думать, пока не расскажу матери. Это моя специфическая черта. Даже когда я не хотела тревожить ее своими проблемами, я все равно не могла найти себе место, не обсудив все это с ней. Точнее, пока она не посоветует, что делать. Жить согласно этим советам мне не очень нравилось, но так было проще. Я перенимала ее мнения, даже если они были неверны. Я так до сих пор и живу. Делаю, что она говорит, следую ее советам, но мое истинное отношение к жизни все же другое. Вот странно, раньше я никогда об этом не думала.

Минут через двадцать показались стальные опоры. Теперь, когда стемнело, не видно было даже очертаний дома. Я расплатилась, вышла из такси и подошла к белому бетонному сооружению между деревьями.

Лифт находился у ближайшей опоры, и, если я заговаривала с ним, он всегда отвечает: "Привет, Джейн." Когда я была маленькой, со мной говорили все механизмы в доме, и я привыкла к этому.

И до сих пор не отвыкла.

Лифт пошел вверх мягко, в нем совершенно не ощущалось ни начало, ни конец движения. Я испугалась: вдруг матери до сих пор нет, ведь она могла выступать где-нибудь на собрании или читать лекцию. Но почувствовав слабый аромат грушевого масла - топлива для "Бэкстера", я немного успокоилась, хотя ошибиться все равно можно. Лет пять назад я была сильно расстроена, торопилась домой и почувствовала запах газа "Бэкстера", хотя знала, что матери еще нет. Я бросилась в дом и обнаружила, что ее действительно нет.

Когда лифт остановился и дверь отъехала в сторону, я учуяла слабый, едва заметный, аромат ее духов "Лаверте".

Когда я была ребенком, этот запах мог заставить меня смеяться от ощущения безоблачного счастья. Однажды я разлила эти духи по всем коврам и портьерам, по всей мебели, чтобы весь дом пах, как моя мать. Мать усадила меня рядом с собой и терпеливо объяснила, что я поступила неправильно, проветривая тем временем жилище. Ни разу в жизни мать меня не ударила, не шлепнула, даже голоса не повысила. Она говорила, что это было бы признанием своего бессилия. Детям все нужно объяснять. Тогда их поступки будут почти такими же сознательными, как у взрослых.

Забавно то, что в детстве я, кажется, была более зрелой, чем сейчас.

Лифт доставил меня прямо в фойе. Египтия говорила, что когда она впервые увидела наше фойе, оно показалось ей сделанным из белого мороженого, которое вот-вот проглотит ее. На самом деле это белый мрамор с темно-желтыми прожилками. Колонны толщиной с карандаш поднимаются группами к дискам, излучающим по ночам мягкий свет. Днем свет сюда проникает через иллюминаторы, расположенные кругом наверху. В центре фойе открыт лифт, и до других этажей надо добираться на нем. Мать выбрала для него дизайн, который увидела в одном старом видике. Прямо из фойе можно пройти в ванные комнаты, в помещения для роботов, в кухню и винный погреб. Две комнаты для гостей с отдельными ванными находятся в пристрое с восточной стороны. Когда едешь вверх на внутреннем лифте, то минуешь антресольный этаж, где тоже есть комнаты для гостей, самозапирающаяся кладовая, в которой хранятся финансовые и другие деловые бумаги, а также дорогие древние документы. Туда ходит только мать. Еще там есть библиотека, в которой стоит бесценный глобус, показывающий, каким был мир до столкновения с Астероидом. Возле библиотеки находится один из балконов и я иногда сажусь там почитать, но мне это плохо удается, созерцание неба мешает сосредоточиться.

Последний этаж занимает апартаменты матери, ее рабочий кабинет и студия, все это звуконепроницаемо и тоже запирается. Остальная часть этажа - это Перспектива, чудесный полукруг, оттуда можно обозревать все стороны света. Когда входишь туда, небо заполняет комнату, и ты будто не в комнате находишься, а в небе. Для усиления этого эффекта вся мебель здесь очень простая и сделана либо из стекла, либо из зеркального материала. Нельзя сказать, что мы живем очень уж высоко, но даже на такой высоте приходится герметизировать дом и насыщать его кислородом. Окна нам открывать нельзя. Зато мы никогда не задергиваем занавески.

Когда я вошла в Перспективу, комната оказалась золотой. Золотые ковры, золотые стулья; обеденный стол на застекленном балконе, как будто залит хересом амонтильядо. Химические канделябры на потолке были погашены, но все равно светились золотом, исходящим от неба. Само небо было цвета вина из желтой сливы. Я с восхищением созерцала закат. На такой высоте кажется, что он будет длиться целые недели, но небо начало бледнеть, и я перебежала на восточную сторону, чтобы не упустить появления Астероида. Он похож на огромную сине-зеленую звезду, но с ним приходят сильные ветра, в морях возникают гигантские волны и усиливают приливы. Астероид вызывал на Земле страшные катаклизмы, пока орбита его не стабилизировалась. Люди побывали на Астероиде. Он красивый, но из-за него погибла треть земного населения. Это статистика.

С южной стороны Перспективы есть маленький пристрой, туда ведет лесенка. Мои апартаменты отделаны зеленым, бронзовым и белым в соответствии со всеми моими схемами. Тут есть все, что нужно современной девушке: видео - и аудиомагнитофоны, плейер, парикмахерский узел, полные шкафы одежды, оригинальные украшения, игры, книги. Правда, здесь нет балконов, так что чаще я бываю в Перспективе.

Когда я приблизилась к пианино, которое теперь отсвечивало серо-лиловым, в комнату вошла мать. На ней был павлиний костюм с высоким воротником, стоящим над головой, будто распущенный веер хвоста. Вероятно, она собралась уходить.

– Иди ко мне, дорогая, - сказала мать.

Я подошла и мать обняла меня. Окунувшись в волшебный запах "Лаверте", я почувствовала себя в безопасности. Потом она ослабила объятия, но продолжала удерживать меня, улыбаясь. Мать выглядела прекрасно, ее зеленые глаза были похожи на крыжовник.

– Ты поддержала Египтию, дорогая?

– Я хотела было. Мама, мне надо тебе кое-что рассказать, может быть, ты что-нибудь посоветуешь.

– Милая, я опаздываю. Мне хотелось увидеть тебя перед уходом. Ты можешь рассказать быстро?

– Нет... вряд ли... не думаю...

– Тогда расскажешь завтра, хорошо, Джейн?

– Ну, мама, - захныкала я, снова принимаясь плакать.

– Дорогая, я же говорила тебе, что делать, когда я не могу побыть с тобой. Возьми чистую пленку и запиши, что случилось, представляя, будто, я сижу рядом и держу тебя за руку. А завтра я ее послушаю, и мы все обсудим.

– Мама...

– Дорогая, - сказала она, легонько встряхивая меня, - но мне правда нужно уходить.

– Куда? - вяло поинтересовалась я.

– На обед, о котором я тебе говорила.

– Не помню.

– Потому что не хочешь помнить. Отпусти мой рукав, Джейн. Ты умная, способная, я же приучила тебя думать самостоятельно.

– И говорить с тобой.

– Мы и поговорим. Завтра.

В младенчестве она брала меня с собой всюду, но только я немного подросла, она стала оставлять меня одну, ведь моя мать - очень занятая женщина, она специалист в парфюмерии и знаток драгоценных камней, она теолог и оратор - может читать лекции в аудитории любого уровня. И когда она уходила от меня, я никогда не могла сдержать слез. А теперь и подавно.

– Ступай, Джейн, - сказала мать, целуя меня в лоб. - Тебе нужно принять ванну, одеться и накраситься. Позвони Джейсону или Дэвидиду, ты тоже можешь пойти к кому-нибудь на обед.

– Дэвидид на экваторе.

– Да ну! Надеюсь, его предупредили, что там бывает жарко.

– Закопался по уши в свой ил, - сказала я, выходя вместе с матерью из комнаты. - Знаешь, мама, я, наверное, лучше лягу спать.

– Это уже тревожно, - мать взглянула на меня, держа длинный бирюзовый ноготь на кнопке лифта. - Дорогая, пока ты не завела себе любовника, ты регулярно мастурбируешь, как я тебе советовала?

Я покраснела, хотя прекрасно понимала, что краснеть в данном случае глупо.

– Ну... да.

– Твой физический тип свидетельствует о высоком сексуальном развитии, но тело должно познать само себя. Ты это понимаешь?

– Ну... да.

– До свидания, дорогая, - сказала мать, когда лифт, словно клетка с павлином, начал опускаться вниз.

– До свидания, мама.

В наступившей тишине я смогла уловить лишь шум белого шевроле, отъехавшего от стальных опор. Можно было видеть мерцание его огоньков, когда он уносился в темноту.

Я заснула прямо в ванне. Разбудил меня звонок видеотелефона, стоявшего здесь же, в ванной комнате. Я отключила изображение и сняла трубку. Это была Египтия.

– Джейн! Джейн! Меня приняли! Судя по шуму, звонила она с вечеринки.

– Куда? - не поняла я спросонья.

– Не глупи. Труппа театра Конкордасис. Я им понравилась. Как будто мы всегда друг друга знали. Я уже заплатила взнос, и закатила вечеринку в "Садах Вавилона". Шикарная вечеринка. Шампанское льется рекой прямо на веранду.

Я вспомнила совет матери.

– Может, мне присоединиться?

– Ну... - голос Египтии сразу стал сдержаннее. Я не хотела никуда идти. Ванна остыла, настроение подавленное, но мать считала, что так будет лучше.

– Видишь ли, по правде говоря, эта вечеринка не в твоем вкусе, заговорила Египтия.

Тем более я должна пойти. Почему Египтия зовет меня только тогда, когда это нужно ей? Стыдится она меня, что ли? Что-то заставило меня сказать самой себе: "Я так не согласна. Я не могу оставаться одна."

Иногда я добиваюсь желаемого, подражая голосу и интонациям Египтии. Я поняла, что раньше делала это интуитивно, бессознательно, а теперь намеренно. Я не хотела идти на вечеринку, но не желала и сидеть в одиночестве.

– Мне так плохо, Египтия. Тот человек на Большой лестнице меня так расстроил, что я не могла пойти с тобой. Я боялась за тебя.

– Да, - вздохнула Египтия. Я представила, как она закатила глаза, вновь переживая все это.

– Египтия, я хочу прийти на вечеринку и увидеть тебя. Убедиться, что ты счастлива. Что с тобой все в порядке.

– Я в третьем ярусе, под одним из навесов...

Наверное, Египтия оплачивает вечеринку, вся эта труппа гуляет за ее счет, она ведь сейчас в состоянии эйфории. Зачем мне туда идти?

Но произошло что-то очень необычное. Я стала торопиться. Из ванны прямо в гардероб. Даже напевать начала, пока на вспомнила, на что похоже мое пение. Натянув зеленое белье и зеленое платье, я на миг остановилась, глядя на свои широкие бедра. Мне вовсе не нравился тип Венеры Медийской. Однажды подвыпивший Кловис сказал, что я похожа на мальчика. - "Но ведь я Венера Медийская". - Кловис пожал плечами. Может быть, все дело в лице, оно у меня почти овальное, только заострен подбородок с едва заметной ямочкой посередине.

Я попыталась самостоятельно уложить волосы, но безуспешно, и пришлось их снова расчесать. Потом я накрасилась, напудрилась, и, наконец, стала выглядеть гораздо старше и представительней. Мне иногда говорили, что я хорошенькая, но уверенности у меня в этом не было. Мне хотелось быть кем-то другим, а не собой.

По телефону я вызвала такси и в девять часов отправилась в город. По вечерам он поражает воображение - здания кажутся составленными из тысяч кубиков света, которых становится все больше и больше по мере наступления темноты. По дорогам шумно проносятся роскошные машины, выбрасывая розовый дым. Я возбуждена. Я рада, что возвращаюсь.

Чувствуя себя двадцатипятилетней, я расплатилась и ступила на движущуюся лестницу, которая понесла меня в "Вавилон"; внизу мелькала поросшая мхом земля, вверху - неоновые гирлянды, горящие изумрудным светом.

Стоял тихий осенний вечер. Под навесом, где праздновала Египтия, все сияло от яркого света, а может быть, такое впечатление создавал яркий, вызывающий макияж каждого из присутствующих.

Я встала на край светового круга, и наблюдала, как Египтия со стройным красивым мужчиной и несколько других пар танцует танец змеи. Трава была густо усеяна людьми и бутылками, а воздухе вились клубы голубоватого дыма. Именно такого рода вечеринки обожает Кловис, потому что них можно не стесняться.

Ко мне подошел молодой человек лет двадцати с небольшим. Он спросил:

– А ты кто такая?

– Меня зовут Джейн. Я подруга Египтии.

– Я и не знал, что у нее есть подруги. Стань лучше моей подругой, и тогда сможешь войти.

– Благодарю вас.

– О, не стоит, - он посмотрел на мое платье из доастероидного восточного шелка. В моем гардеробе просто нет дешевых вещей или хотя бы таких, которые не казались бы дорогими. - Очаровательная маленькая принцесса, - сказал молодой человек, одновременно привлекательный и неприятный. - Ты тоже хочешь попасть на прослушивание?

– Я не умею играть.

– Все умеют играть. В жизни мы только и делаем, что играем.

– Но не на сцене.

– Театр Конкордасис не может позволить себе иметь сцену. Мы просто сдвигаем вместе столы.

Наверное, он шутил, и я не знала, что ответить. Нельзя сказать, что я остра на язык.

Молодой человек повел меня под навес. Его зовут Лорд. Он налил мне стакан шипучего зеленоватого вина и поцеловал. Если я скажу, что смертельно надоели мужские поцелуи, это покажется попыткой выпендриться, хотя так оно и есть. Я пыталась увлечься, но у меня никак не получалось. Ничего при этом не происходит, лишь изредка возникает какое-то непонятное ощущение, и я все жду, когда оно станет приятным, но это словно слабый зуд где-то под кожей. Поэтому я отпрянула от Лорда, а он сказал:

– Ты застенчивая. Какая прелесть.

Я покраснела и обрадовалась, что под слоем косметики этого не видно. Но я уже чувствовала себя не двадцатипятилетней, а одиннадцатилетней, и мне хотелось уйти.

Танец змеи кончился, так как на ленте возникла пауза. Интересно, подойдет ли Египтия ко мне или притворится, что не видит меня. Но она была слишком занята своим партнером и действительно не видела меня. Выглядела Египтия весьма экстравагантно. Я потягивала ледяное вино и от всей души желала, чтобы она достигла успеха в театре. Глаза ее сияли. Она забыла, что кометы падают на Землю.

– Эй, хватит ритма, давай пер-лиз, - послышался чей-то голос. - Я весь вечер жду эти песни. Где же они? Или я попал не на ту вечеринку?

К нему присоединились другие голоса с разными вычурно заумными замечаниями.

Я напряглась в ожидании ленты с песнями, но по открытой площадки, где стояли танцоры, слонялось уйма людей, размахивая стаканами, а ленту никто и не думал ставить.

– Импровизацию! - завопил кто-то.

Тут поставили другую ленту с ритмом, а может ту же самую. После четырех ударов началась песня. Конечно, в ритме нет мелодии, только перкуссия и ударные, для танцев. Я и раньше слушала, как люди импровизируют, накладывая мелодию или песню на ритм; у Кловиса это не плохо получается, только песни всегда похабные. На этот раз песня была просто дикая; слова сыпались, как Фейерверк, но они отскакивали от меня, а вот гитарные аккорды, раздававшиеся с земли, резонировали и как будто застревали в моем мозгу. Слушая песню, почти все притихли. Только Лорд-который-меня-целовал сказал:

– Звучит неплохо, верно? Лучше, чем я ожидал. Ты его когда-нибудь видела? Это просто потрясающе. Пойдем, я тебе покажу.

Я как раз пыталась угадать, кто бы это мог так петь. Но Лорду сказала:

– Нет, не хочу.

Пока Лорд вел меня, обняв своей мягкой рукой за талию, мои ноги путались в траве от этой дикой музыки. А гитара звенела в ушах, в суставах, в сердце, эти звуки переполняли меня. Казалось, взамен моя кровь вытекает на траву. Я уронила чей-то стакан с зеленым вином. Мне стало трудно дышать.

Мой гид продолжал болтать. Египтия, презрительно и отчаянно сообщила труппе, что один человек принял ее за робота. Трое ее новых друзей отправились искать настоящего. Египтия сорила деньгами, будто это всего лишь блестки ее платья, шиковала, стараясь выглядеть щедрой в глазах тех, кто ее полюбил и мог помочь раскрыться ее способностям. Они выяснили регистрационное имя настоящего робота, позвонили в "Электроник Металз Лимитед" и наняли его на вечер, так же, как заказали навес, магнитофонные ленты и механизм, доставляющий на лужайку ящики с бутылками.

Мы оказались у края толпы. Он пел. Робот пел. Он пел в моих венах, где раньше текла кровь, а теперь звучали ноты и гитарные аккорды. Я чувствовала, как его песня вибрирует в моем горле, будто я тоже пою. Его я не видела. Если бы толпа расступилась, и я его увидела, то умерла бы на месте.

Зачем я сюда пришла? Спешила, будто предчувствовала. Если бы я знала, ни за что бы не пришла.

Кто-то передвинулся, и я увидела рукав белой рубашки, вышитой серебром, серебряную руку и отблески света на стальных нитях. Я закрыла глаза и стала яростно проталкиваться к нему сквозь толпу. Теперь передо мной остался только он.

Земля сотрясалась от ритмичных ударов и звуков едва поспевавшей за ними гитары. Он делал это очень искусно, но не без усилий. Трудно было бы предположить, что играет робот, хотя для человека это, пожалуй, чересчур виртуозно. Вряд ли человек может играть так быстро и так, чтобы был слышен каждый звук. Кроме того, в музыке чувствовалась глубина и та особая красота, которая может придать только живое чувство. Это была короткая интерлюдия, без голоса, а потом он снова запел. Были слышны все слова. Смысла в них не было, а мне хотелось удержать их в памяти, но в голосе застревали только корявые обрывки фраз: снег-огонь, алые кони, крылатая карусель, городские огни, расплесканные по ветровым стеклам, машины в полете и миры, парящие подобно птицам...

Я открыла глаза и прикусила язык, чтобы не вскрикнуть.

Он склонил голову, и его волосы ниспадали на лицо, на широкие плечи, на рубашку, вышитую серебром. Они напоминали темно-красный бархат или какой-то вид плюша. Его брови были темно-коричневыми. На груди у него тоже были волосы, будто тонкие росчерки дождя на серебряной коже. Это испугало меня. Отхлынувшая кровь вдруг устремилась обратно в сердце, как цунами, и я чуть не задохнулась.

– Заткнись, - сказал кто-то Лорду, очевидно, он все еще что-то говорил мне, во всяком случае, пытался, но я ничего не слышала.

Песня закончилась, и ритм, записанный на ленте, тоже. Конечно, робот мог определить момент его окончания и в соответствии с этим закончить свою песню. У человека бы так не вышло, если бы он не знал партию ритма заранее.

Кто-то выключил магнитофон. Наступила тишина, а потом раздался взрыв аплодисментов, который внезапно оборвался и сменился неловким чертыханием и хихиканьем. Разве машине аплодируют?

Он поднял глаза. С.И.Л.В.Э.Р. поднял глаза. Он смотрел на меня и улыбался. Улыбка была дружелюбной, доброй. Он хотел доставить им удовольствие, развлечь их, и поскольку им понравилось, то он был рад, очень рад.

Египтия со своим партнером пробралась сквозь толпу. Она предложила роботу стакан шампанского.

– Ты умеешь пить?

– Если вы этого хотите, - сказал он, всем своим видом выражая удовлетворение и добродушие,

– Ну тогда, - сказала Египтия, - пей!

Робот выпил шампанское. При этом его интересовал не напиток, а необходимость быть любезным, и он оказывал эту любезность, словно пил лимонад.

– Боже, какая гадость, - громко проговорил кто-то.

– Боюсь, что так, - широко улыбнулся Сильвер, обнажив белые зубы.

– Ты такой красивый, - сказала Египтия роботу.

– Спасибо.

Вокруг засмеялись. Египтия взяла робота за руку.

– Спой мне любовную песню.

– Отпустите мою руку, тогда спою.

– Сначала поцелуй меня.

Робот нагнул голову и поцеловал ее. Это был очень долгий поцелуй, какого, видимо, Египтия и ждала.

Вокруг захлопали и загалдели. Меня снова затошнило. Египтия отошла от робота и стала смотреть на него с нарочито театральным изумлением. Потом она взглянула на толпу, веселившуюся сегодня за ее счет и сказала:

– Хочу вам кое-что сообщить. Скоро мужчины могут оказаться ненужными.

– Ну ты даешь, - проворчал Лорд, - будто не знаешь, что есть и женские образцы.

Египтия уселась у ног робота и снова попросила спеть любовную песню. Он тронул струну и запел. Песне этой было веков пять, он заменил какие-то слова, но все же это была "Гринсливз" ["Зеленые рукава" (.англ.)]. "Увы, моя любовь, зачем ты так вероломно меня покидаешь? Предел страсти - песня, и провалиться мне в преисподнюю, если я не дошел до него".

Толпа взорвалась от хохота. Египтия тоже смеялась. "Гринсливз, моя радость, твое платье - словно летняя листва, Гринсливз, я ведь не кусаюсь пока меня об этом не попросят, о моя Гринсливз".

Песня вызвала оживление. Египтия улыбалась и надувала губки, ведь у нее было платье без рукавов. Робот в последний раз ударив по струнам, посмотрел прямо на меня и только тут я вспомнила, какого цвета моя одежда.

Я оцепенела. Я не могла не только двинуться с места, но даже пошевелиться, хотя щеки и глаза у меня пылали. И сразу же отвести взгляд я тоже не могла. Он смотрел на меня без всякого выражения. Никакой холодности, граничащей с жестокостью, которую я видела в его глазах раньше, а может, это мне только померещилось? Вряд ли роботам позволено быть жестокими с людьми, а тут - ни доброжелательности во взгляде, ни улыбки.

Мои неистовые, безумные глаза обратились к Египтии. Сделав вид, что только сейчас меня увидела, и сменив роль вожделяющей Клеопатры на роль задушевной подруги, она поднялась и подплыла ко мне.

– Джейн, милая. Ты все-таки пришла.

Египтия обвила меня руками. В ее объятиях я забыла о своих страхах и прижалась к ней, осторожно, чтобы не помять ее одежду, - это целый трюк, который постоянно приходится применять с матерью. За ее плечом робот отвел взгляд в сторону и принялся наигрывать на гитаре. Люди, сидевшие рядом с ним, задавали ему какие-то вопросы, и он отвечал, заставляя их смеяться все громче и громче.

– Джейн, ты выглядишь восхитительно. Выпей шампанское.

Я выпила шампанского.

Я все еще надеялась, что тяжелое чувство пройдет, что их сменит душевный подъем и веселье, но ничего не менялось. Вскоре он снова заиграл, а я села поодаль в кустах, пытаясь проглотить неудержимо катящиеся из глаз слезы. В конце концов этот противный Лорд увел меня в рощицу, усадив под виноградными лозами, увешанными тяжелыми гроздьями, стал целовать и ласкать. Я не сопротивлялась, но все время думала: я же его терпеть не могу. Как заставить его остановиться?

Когда около часа ночи он стал уговаривать пойти к нему на квартиру, у меня появилась спасительная мысль.

– Я не сделала в этом месяце контрацептивного укола, а прежний укол уже не действует.

– А я делал. И мы будем осторожны.

– Нет, я - тип Венеры Медийской, а она плодовитая. Я не могу рисковать.

– Так какого же дьявола ты раньше молчала?

Переполненная стыдом и смущением, я смотрела на гроздья и думала о роботе, о том, как он целовал Египтию, и обо всех женщинах, которые будут просить его поцеловать их. Если бы я попросила, он бы и меня поцеловал. Или укусил. Он сделает все, что я скажу, ведь за него заплачено компании.

– Меня тошнит, - сказала я Лорду. - Выворачивает. Извини.

– Только на меня не надо, - сказал он, встал и исчез.

Оставалось еще немного вина, и я допила его, не чувствуя вкуса. Потом попыталась представить, что я в древней Италии, вокруг висят гроздья винограда, на город опустилась плотная осенняя ночь и обняла его крепко, как любовника. Но с одной стороны слышались звуки оркестра, с другой гремели магнитофоны.

Сквозь листву я увидела огоньки, потом сияющую серебряную кожу, а когда он оказался футах в десяти, блеск его волос. Я решила, что он идет ко мне, и сердце у меня замерло. Но вспомнив, что сижу рядом с лестницей, ведущей на улицу, поняла, что он просто уходит из садов с гитарой на шнурке через одно плечо и кроваво-красным плащом, наброшенным на другое.

Спускаясь по ступенькам, он прошел совсем близко от меня, а через минуту исчез из виду.

Мое сердце забилось и я вскочила на ноги.

Поддерживая свою длинную юбку, я бросилась за ним.

Ярко горели фонари, открытые еще магазины, театры и бары сияли вывесками и окнами. Он шел среди огней, неоновых ламп, мимо людей и машин, силуэт его то темнел, то становился малиновым или белым. Пролетел похожий на призму флаер, он оглянулся и проводил его взглядом. Это был настоящий человек, только кожа напоминала о другом, но ведь это мог быть грим. Он действовал как актер, так почему бы ему не раскрасить себя? Прохожие смотрели на него, оглядывались.

Я шла за ним. Куда он идет? Я предполагала, что он запрограммирован на возвращение - но куда? В магазин? На завод? На склад? Его снова запакуют в ящик? Выключив перед этим его глаза? Отключив улыбку и музыку?

Какой-то человек схватил меня за руку. Я огрызнулась, несказанно удивив и его, и себя. В туфлях на высоких каблуках я пустилась бегом.

Я догнала робота на углу Пейн и Бич.

– Прошу прощения, - сказала я, задыхаясь, но не от того, что бежала, балансируя на каблуках.

Он остановился, глядя прямо перед собой. Потом медленно повернулся и посмотрел на меня.

– Прошу прощения, - быстро повторила я, ослепнув от его близости, от его лица. - Я была груба с тобой. Я не буду больше так говорить.

– А что ты сказала?

– Ты же знаешь, что я сказала.

– Ты думаешь, что я должен тебя помнить? Сказал - как по лицу ударил. Умный человек возненавидел бы его за это, а я не могла.

– Ты пел ту песню, чтобы обсмеять меня.

– Какую песню?

– "Гринсливз".

– Нет, - сказал он. - Я пел ее просто так.

– Ты смотрел на меня.

– Извиняюсь, но я тебя не заметил. Я был сосредоточен на последнем аккорде, там очень сложный прибор.

– Я тебе не верю.

– Я не умею лгать, - сказал он.

Что-то щелкнуло во мне, словно отключился механизм. Глаза перестали мигать, отяжелели. Я не могла сглотнуть.

– Ты... - начала я, - ты не должен был так поступать. Я так испугалась, что сказала тебе что-то ужасное. Ты вытеснил меня оттуда, сам ушел, и теперь...

Он смотрел на меня с очень серьезным видом, и, когда я запнулась, подождал немного, а потом сказал:

– По-моему, следует объяснить тебе, что я собой представляю. Когда случается что-то не предусмотрительное программой, мой мыслительный процесс переключается. В этот момент я могу проявить несообразительность и холодность. Так происходит, когда вы совершаете необычный поступок. Ничего личного в этом нет.

– Я сказала, - продолжала я, намертво сцепив руки, - что ты отвратителен.

– Да, - сказал он и ослабил, смягчил свой пристальный взгляд.

– Теперь я вспомнил, а раньше не мог. Ты расплакалась.

– Зачем ты пытаешься меня успокоить? Ведь ты обиделся на мои слова. Я тебя не упрекаю, наоборот, прошу прощения...

– Кажется, - тихо сказал он, - ты все еще не понимаешь. Ты приписываешь мне человеческие реакции.

Я отступила от него на шаг, и мой каблук попал в трещину на тротуаре. Я начала терять равновесие, но он не дал мне упасть, поддержав своей рукой за локоть. Когда я выровнялась, его рука, прежде чем отпустить, скользнула по моей. Это была настоящая ласка, тактичная, ненавязчивая, дружеская ласка. Незапрограммированная. Рука была прохладная и сильная, но не холодная, не механическая. Человеческая, и в то же время не человеческая.

Он был корректен. Без пошлых заигрываний, на которые способен иногда Кловис. Я все перепутала. Я думала о нем как о человеке, но какое ему дело, что я думала и как поступаю. Его нельзя оскорбить или обидеть. Он просто игрушка.

Мое лицо как будто онемело. Я уставилась в землю.

– Прости, - сказал он, - но к двум часам я должен быть на Острове.

– Египтия... - мой голос дрогнул.

– Сегодняшнюю ночь я проведу у нее, - сказал он и широко, заразительно улыбнулся.

– Ты будешь спать с ней? - проговорила я.

– Да.

Он был робот, и делал то, для чего был нанят или куплен. Как Египтия могла...

– Как ты можешь?! - вырвалось у меня. Человеку бы я этого никогда не сказала, ведь Египтия такая красивая. А для него это просто работа. И все же...

– Моя функция, - сказал он, - развлекать, приносить счастье, доставлять удовольствие. - Его лицо выражало жалость, он видел, какая борьба происходит во мне. Ведь я для него тоже потенциальная клиентка, значит, и меня нужно развлекать, утешать, веселить.

– Наверное, ты великолепный любовник? - я сама поразилась, как могла задать такой вопрос.

– Да, - просто ответил он. - Факт есть факт.

– Наверное, ты можешь... заниматься любовью... столько раз подряд... сколько хочет тот, кто тебя нанимает?

– Конечно.

– А петь ты при этом можешь? Он засмеялся, излучая радость:

– А это идея.

Тонкая ирония. Но он не помнил меня. Отсутствие всякого выражения в его глазах - это перегруппировка его мыслительных ячеек. Конечно. Но кто, кроме меня, мог бы почувствовать к нему отвращение?

Подняв голову, я посмотрела ему в глаза.

– Я была на вечеринке, куда тебя наняли. Ты, наверное, нанят до завтра? Понятно. - Последние слова храбро произнести не получилось, и я прошептала. - Поцелуй меня.

Он внимательно посмотрел на меня, оставаясь неподвижным и спокойным. Потом приблизился, взял своими серебряными руками мое лицо, наклонил каштановую голову и поцеловал. Это был формальный поцелуй, не интимный" Тихий, неторопливый, короткий. Видимо, только на такой поцелуй имела право гостья Египтии. Отступив в сторону, он взял мою руку и тоже поцеловал ее, в знак особого расположения. Затем робот отправился к подземке, а я, трепеща, продолжала стоять на месте. Теперь я поняла, что меня мучило весь этот день.

Я бы сравнила это ощущение с тем, что чувствует часовой механизм, когда его заводят, или берег, когда на него накатывается волна. На его коже нет пор, значит она не человеческая. Его волосы похожи на траву. Они ничем не пахнут, ведь у него нет ни гормонов, ни крови. Хотя, запах у него все же был - мужской, опьяняющий, но неопределенный. Это мое ощущение было связано лишь с ним. Все остальное - только фон.

Я записала все это на бумаге, потому что не смогла произнести достаточно громко для магнитофонной записи. Завтра мать напомнит, что я хотела поговорить. Но это не для матери.

Он машина, а я в него влюбилась. Он - с Египтией, а я в него влюбилась. Его запакуют в ящик, а я в него влюбилась. Мама, я в робота влюбилась...