"Убить мертвых" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

Глава 2

До рассвета оставался еще час. Парл Дро стоял на узком деревянном мосту над бурной рекой. Разбухшая от талых снегов высокогорья, река бешено билась о каменные опоры моста, готовая жадно сомкнуться над любым безумцем, который захочет переправиться через нее вброд или вплавь. Но на мосту ждал некто пострашнее горной реки. Когда-то он был человеком, теперь стал бесплотной тенью с длинными когтями. За годы посмертных явлений тень обрела способность становиться не менее реальной и опасной, чем река. Даже более осязаемой, чем мост, доски которого местами прогнили и вывалились. Ненависть держала призрака здесь, ненависть и зависть ко всем, кто остался жить.

Их поединок — воля против воли, дух против духа — длился с самого восхода луны. Призрак не мог стронуться с одного края моста, Парл Дро — с другого. Дюйм за дюймом каждый из них отвоевывал пространство у своего противника. Дюйм за дюймом продвигались они друг к другу, навстречу последней схватке, которая решит, кому из них суждено остаться на этом свете.

Дро был уверен — связующее звено, что держит неупокоенного, скрыто где-то на середине моста, там, где призрак чаще всего нападал на прохожих, вонзая в их плоть длинные зубы, с которых облезли десны, и вырывая им внутренности. Долгие часы, с самого восхода луны, Парл Дро продвигался к этому месту, одновременно пытаясь не пустить туда призрака. Неупокоенный отчаянно сопротивлялся, рычал и шипел от ярости и боли. Охотник обливался потом, синяки покрывали его тело, как если бы двое сошлись не в поединке разумов, а в рукопашной схватке. Это было как карабкаться вверх по вертикальной скале, страдая от тяжелой лихорадки.

Теперь лишь три дюйма отделяли его от просевшей доски, под которой, как он думал, скрывалось связующее звено.

Ему понадобились все его силы, чтобы поднять доску и добраться до связующего звена. Ужас и напряжение возросли во много раз, тошнота и слабость накрыли душу и тело. И все же он чувствовал свою руку, вцепившуюся в дерево, мышцы кисти и плеча напряглись, словно под воздействием магии. Он вытащил планку, и пальцы нащупали в мягкой трухе под настилом — кость. Кость принадлежала неупокоенному, когда тот еще был человеком. Она осталась лежать тут по недосмотру с тех самых пор, как его жестоко убили на этом месте. Через ее вещественную сущность призрак, не желавший уходить за грань, поддерживал свою противоестественную связь с миром живых. С тех пор из-за этого погибли сотни людей. Он упивался их предсмертными криками ужаса и боли. Он бы убил всех, оставшихся в живых, сколько их ни есть на свете, если бы мог. Теперь его отделяло от небытия, или по крайней мере, от перехода в нечто иное, лишь расстояние от правой кисти Парла Дро до левой. В одной руке охотник сжимал кость, в другой — маленькие, но гибельные щипцы, которые раздробили бы кость на множество осколков.

Но в считанные мгновения, когда все силы Дро сосредоточились на том, чтобы удержать связующее звено, неупокоенный преодолел пространство между ними.

Стоило поднести кость к щипцам, как призрак был уже рядом. За годы своей фальшивой жизни он обрел способность становиться плотным и осязаемым, и у него было достаточно сил, чтобы схватить охотника и швырнуть оземь.

Дро услышал треск потревоженных досок. В следующее мгновение перед глазами у него потемнело. Когда в лицо плеснуло водой, он с трудом осознал, что призрак столкнул его в брешь деревянного настила. Дро висел вниз головой, чудом удерживаясь за доски согнутыми в коленях ногами. Тело его билось об опору моста, бешеный поток примерно на каждом четвертом вдохе захлестывал голову, и тогда охотник временно слеп и захлебывался. Удивительно, но Дро не потерял кость — он чувствовал, что все еще сжимает ее в левой руке. Но щипцы пропали — наверное, он выронил их при падении.

Казалось, прошел год (хотя на самом деле вряд ли больше минуты), прежде чем Дро вспомнил, что кость хрупка, а каменная опора, о которую раз за разом швыряла его неистовая река — тверда. Он наглотался воды, и ему чудилось, что она плещется у него в голове, но это было всего-навсего оглушительное биение крови в висках. Он свисал, словно дохлая ворона с шеста, теряя сознание и захлебываясь, но все же сохранил достаточную ясность рассудка, чтобы начать бить хрупкой костью о камень опоры.

Глупо и смешно, но он успел забыть о создании, с которым сражался. Когда к его мучениям добавилась новая пытка — страшная боль в левой икре — Дро тупо подумал, не сломал ли он ногу.

Неупокоенные, для которых, словно в зеркальном отражении, правая и левая стороны меняются местами, обычно нападают слева, и это делает человеческие сердца крайне уязвимыми для них. Дро запоздало понял, что призрак вцепился ему в ногу зубами и когтями, раздирая плоть.

Осознание истинной причины боли сделало ее невыносимой. Дро завыл, вознося дикие, протяжные, хриплые гимны страшному мучению. Под эти звуки призрак продолжал терзать его ногу, но Дро, заходясь в безумных воплях, вновь и вновь ударял костью о камень опоры, пока и рука, и опора не окрасились кровью.

Кость рассыпалась неожиданно, но адская боль в ноге не прошла. Дро казалось, что тварь грызет его ногу, даже после того, как он ее уничтожил. Он думал так, пока его не унесли с моста, и белый солнечный свет не обжег ему глаза...

Довольно часто он думал так и позже, когда вновь проживал все произошедшее во сне, раз за разом с точностью воспроизводящем прошлое.

Вначале он лежал час или больше, дрожа и обливаясь потом, пока не приходил в себя. Теперь восстановление шло быстрее — минута, не более. Вот только каждый раз по-прежнему хотелось протянуть руку и убедиться, что нога на месте. Но это быстро проходит. Снова старая знакомая — боль. Снова — презрение к ней.

В проеме окна, смотрящего на восток, виднелась голубая озерная гладь меж крышами сельских домов. Нежная голубизна, которая была вовсе не озером, а занимающимся рассветом.

Весь постоялый двор, похоже, крепко спал. Дро воспользовался теми немногочисленными удобствами, что нашлись — включая затхлую, с привкусом железа, воду из бочки в нижнем зале и большой кусок вчерашнего хлеба. Он оставил горсть монет, достаточную, чтобы с лихвой покрыть его счет, на тюфяке, где во сне снова сражался с тварью. Наличность Дро сократилась не больше, чем он рассчитывал, ибо тот кошелек, что так мастерски стащил у него воришка-менестрель, был полон всего лишь мелких гладких кругляшек. Уже не первый карманник в назидание себе выуживал такой улов из складок зловещей мантии.

На улице щебетала стайка птичек, зазывая восходящее солнце. Небесное озеро разлилось высоко над крышами, не затопив их, и на дне его покоился нераскрывшийся бутон водяной розы.

Дро вышел на главную улицу и направился в сторону сине-стальной дороги. У деревенского колодца вполголоса сплетничали женщины с ведрами. Он хотел, чтобы его видели — они увидели и принялись бестолково тыкать в него пальцами. Одна из них, молоденькая, с лилейно-белой кожей, смотрела на него во все глаза, потом залилась краской и потупилась.

Он был доволен, что его заметили. Теперь не придется как-либо иначе объявлять о своем уходе.

Девушка с лилейной кожей пошла за ним, держась на безопасном расстоянии, и проследила, как он вышел на дорогу и направился на восток — прочь от деревни и, что более важно, от покосившегося дома на отшибе.

Дорога взбиралась по склону невысокого холма. За ним шла череда плавных спусков и подъемов. Земли, окрашенные в нежно-пастельные тона, по мере того как поднималось солнце расцветали сочной зеленью, а у самого горизонта обманчиво отливали синевой. Туда лежал путь Парла Дро, и он пройдет его. Но не сейчас.

Он сел на склоне холма, под колоннадой сливовых деревьев, лицом к долине и деревне, покинутой на рассвете. Ветер играл в кронах — шелестели листья, покачивались ветви, и это было хорошо. Отсюда селение было как на ладони, крохотное и чистенькое, а за ним — петля дороги, которая огибала старый дом и поднималась в гору, при свете дня подобную гладкому мраморному конусу.

Когда утро вступило в свои права, Дро увидел, как проснулась и ожила деревня. Крошечные человечки высыпали на улицы, игрушечный скот погнали на пастбища. Иногда теплый ветерок доносил с той стороны мычание коров, блеяние овец, издали больше похожее на мяуканье, собачий лай, звон кузнечного молота, скрип телег.

Перед самым полуднем толпа селян, как мужчин, так и женщин, прошла по главной улице, свернула на дорогу и направилась к дому с башней. Несколько минут они стояли перед домом. Когда ветер подул со стороны гор, Парл Дро расслышал отдаленные вопли и звуки, сильно напоминающие удары камней о прочные доски.

События в деревне не вызвали у него радости, но и не взволновали его чрезмерно. Точно так же красота Сидди — скрытая, незаметная с первого взгляда — заинтересовала его, но не подтолкнула к тому, чтобы делать глупости.

Когда сельские гонители ведьм возвращались в деревню, Дро заметил в толпе яркие одежды менестреля. Подойдя вместе с остальными к перекрестку, где главная улица деревни ответвлялась от дороги, музыкант отделился от них. Кое-кто пытался с ним спорить, но, похоже, не настаивал. Вскоре менестрель нырнул в поля молодой пшеницы, и Дро потерял его из виду.

День разгорелся в полную силу, наполнив окружающий пейзаж яркими солнечными красками. Парл Дро сидел, прислонившись спиной к стволу, расслабившись, но не поддаваясь дремоте, и смотрел вниз, на деревню, из-под опущенных век. Его черный плащ лежал рядом на траве, не скрывая более, что штаны, рубашка и сапоги путника тоже черные, черные, как его глаза, а волосы на солнце лишь самую малость светлее. Он выглядел странным, чуждым и опасным. Только глупец стал бы подкрадываться к нему со спины. Человек, бесшумно подобравшийся с южной стороны холма, может быть, и был глупцом, но не до такой степени.

Темно-зеленый сливался с травой, зато маково-красный бросался в глаза. Если музыкант и рассчитывал застать Дро врасплох, то явно отказался от своей задумки, смирившись с тем, что подкрасться незаметно ему все равно не под силу. Он зашел слева, предстал перед Дро во всей красе и воззрился на него с искренним осуждением.

— Ты знал, что я приду, да? — расстроенно спросил он.

Дро глянул на него. Ни недовольства, ни одобрения не было в этом взгляде.

— Мог бы и притвориться, что удивлен, — сказал музыкант. — Это бы тебя не убило.

— Зато могло убить тебя, — ответил Дро.

Менестрель пожал плечами и устало проделал остаток пути по склону холма. Остановившись прямо перед Дро, он извлек кошелек с пустышками, который стащил прошлой ночью, и театральным жестом швырнул к ногам владельца.

— Это была подлая шутка, — сказал музыкант.

— Украсть кошелек тоже было не слишком благонравным деянием.

— Ты бы это пережил. Ты же знаменитость! Я никогда не ворую у тех, у кого каждая монета на счету. Чем, по-твоему, я должен был платить за ужин? Думаешь, мне там в долг отпускают? Хотят, чтобы я и песни пел, и денежки платил!

Дро сидел неподвижно и смотрел на долину внизу.

Музыкант сдернул с плеча потрепанную вышитую перевязь, на которой висел его инструмент, и уселся на траву в шаге от Дро.

— И вообще, — сказал менестрель, — я вчера уже присмотрел себе девчонку на ночь. А сам так вымотался, что... нет, лучше промолчу, а то ты вот-вот расплачешься от жалости.

Дро все так же молча разглядывал деревню.

Музыкант лег в траву и устремил взор на листья над головой, мелькание пронзительно-зеленого на пронзительно-синем. Лицо менестреля, с его длинным носом и гривой темно-золотых волос, портили уныние и беспокойство. В одном ракурсе оно казалось заурядным, в другом — исключительно симпатичным, но и в том, и в другом — мрачным и угрюмым.

— Ты, наверное, хочешь знать, что я тут делаю, — раздумчиво предположил он.

— Не особенно.

— Хорошо. Тогда так: ты хочешь знать, почему у меня не хватает ума унести ноги?

Тишина в ответ.

— Ладно, я скажу тебе. На самом деле нам с тобой по пути.

— По которому?

— Да брось ты! Я о том пути, по которому обречен пойти любой парень с такой профессией, как у тебя. Не в этом году, так в следующем. Конечно, это может быть простой сказкой. Но если так, я все равно в деле — я и тогда могу сложить песню. Я говорю о Гисте Мортуа.

— О ком-то из твоих знакомых? — предположил Парл Дро.

— О месте, про которое мы оба знаем. Если оно вообще существует. Я несколько дней скитался по округе, пытаясь разузнать о нем или найти кого-то, кто знает дорогу туда. Готов поспорить, ты — знаешь.

— В самом деле?

— Видишь ли, при моем роде занятий нужна песня, чтобы сделать себе имя. Неподражаемая, изумительная, из тех, какие никто никогда не сможет хорошо перепеть. Однажды ночью, когда удача совсем — то есть совершенно! — отвернулась от меня, я вдруг понял, что моя песня ждет меня в Гисте Мортуа. Не думай, я не из тех непуганых идиотов, что выпрыгнут из штанов за двухгрошовую монетку. Миаль Лемьяль, то есть я — разумный человек. Я понимаю, когда не смогу обойтись без проводника. А что до тебя, то, может, тебе придется по душе немного музыки в дороге.

— А может, — мягко сказал Дро, — и нет.

— А может, и нет. Кстати, о той девушке в старом доме. По-моему, очень гадко с твоей стороны — так испортить ей жизнь. Сегодня утром я вместе с остальными ходил к ее дому. Они кричали, что, мол, ты ушел, но они-то остались, и кидали камни в ее дверь. Не такой уж ты и великий герой, верно?

Дро усмехнулся.

— По сравнению с тобой?

— Ладно-ладно, можешь издеваться, сколько влезет...

Двигаясь с небрежной ленцой, Миаль Лемьяль привел себя в сидячее положение и подхватил инструмент, лежавший рядом в траве. Это был весьма необычный предмет. Дека деревянная, аляповато раскрашенная, с инкрустацией из слоновой кости. От деки тянулись два скрещенных грифа с пятью струнами на каждом. На концах их соединяла общая планка с серебряными колками, вбитыми, похоже, наобум, куда придется. К той же планке крепилась деревянная дудочка, мундштук ее был из слоновой кости, а другой конец уходил в резонатор. Клапаны ее были расположены так, что — Миаль Лемьяль это бегло продемонстрировал — проворные пальцы могли управляться со струнами и клапанами одновременно. Играть на подобном инструменте, если подумать, было за гранью возможного. Но менестрель, удерживая свой инструмент в неустойчивом равновесии на плече, коснулся губами мундштука из слоновой кости, а пальцы его уже танцевали на струнах. Волосы тут же упали ему на глаза, а сами глаза сошлись у переносицы. Он казался одновременно одухотворенным и нелепым. А из адского инструмента лилась райская музыка. Звуки арф, которые одновременно были свирелями, лютней, превращавшихся во флейты, мандолин, что притворялись лирами и трубами; чистая, как небеса, мелодия, что не приснится и во сне, удивительно гармоничная и пронизанная странным ритмом...

Закончив играть, музыкант опустил инструмент в траву и уставился на него в глубокой меланхолии. Казалось, отзвуки мелодии еще живут вокруг, словно сам холм тихонько напевает.

— Так ты говоришь, — отважился наконец Миаль, — что музыка тебе безразлична?

— Мне просто любопытно, — выговорил Парл Дро, — зачем такому гению таскать чужие кошельки в глуши?

— Гений? — Миаль улыбнулся. У него была ангельская улыбка. Когда она появлялась на лице музыканта, в его чертах сквозило благородство, он казался даже красивым, но эта иллюзия быстро рассеивалась. — Э-э... Ну ты знаешь, как оно бывает в жизни...

— А инструмент ты тоже украл?

— Я?! Нет, что ты! Его стянул мой папаша, которому пришлось убить прежнего его владельца. Наверное, тот успел наложить на отца проклятье, и не удивлюсь, если и на меня тоже. У отца была привычка поколачивать меня, когда напьется, а напивался он частенько. А когда он бывал трезвый, то учил меня играть. Ненавижу его. У меня-то слух похуже, чем у папаши.

И он погрузился в мрачные раздумья, глядя, как человек в черном, похожий на саму Смерть, наделенную мужской красотой, все смотрит и смотрит на селение в долине, на дорогу, на гору. Посидев так немного, Миаль снова лег в траву.

— Как ты поступишь с той девушкой, Сидди Собан? — спросил он.

— А ты как считаешь?

— Вернешься и испортишь ей жизнь еще больше. Выставишь ее мертвую сестренку прочь из этого мира, чтобы они обе могли вдоволь напиться горя и одиночества.

Что-то ткнулось ему в ладонь. Испугавшись, что это змея, Миаль вскочил на ноги и отпрыгнул фута на три назад. А когда приземлился, увидел, что это всего лишь фляжка, которую протянул ему Дро. Музыкант недоверчиво взял ее, откупорил и понюхал. Благодарная усмешка, в отличие от улыбки, сделала его унылое лицо еще более жалким.

— Белый бренди! Мне не доводилось пить его с тех пор, как я отирался в землях Холодного Графа!

Он попробовал, потом отпил еще немного и продолжил в том же духе. Дро ему не мешал.

Они поговорили еще, причем высказывания Миаля становились все более и более неразборчивыми. Пчелы зажужжали над клевером, над горой стали собираться тучи цвета спелого винограда, обведенные золотом...

— Зачем ты это делаешь? — спрашивал Миаль Лемьяль. — Зач'чем ты игз... изгн... гонишь их пррочь из этого мира, если они не хотят уход'ить?

— Зачем лекарь вырывает сгнивший зуб у больного?

— Эт' не одно и тож'же! Са-авсем! Слышал я о тебе и твоей доброте. Гонишь, понимаешь, бедных маленьких прив'идений оттуда, где им хор'рошо. А они пла-ачут!

— Это необходимо. Тот, кто уже умер, не должен притворяться живым.

— А тогда па-ачему ты хоч'чешь в Г'исте-мортува...

К тому времени, когда стало темнеть, перед глазами Миаля Лемьяля уже и без того стояла плотная тьма. Мертвецки упившись белым бренди, он рухнул в клевер. И все же его рука бессознательно нащупала перевязь гротескного инструмента и вцепилась в нее стальной хваткой.

А Парла Дро уже и след простыл.

Проснувшись, Миаль увидел на небе звезды, подобные крапу игральных костей, и понял, что в очередной раз дал маху.

С холмов дул свежий благоуханный ветерок. Он немного облегчил пульсирующую головную боль, но был бессилен помочь в другом затруднении: Миаль упустил Короля Мечей, Смерть в прекрасном обличье, Парла Дро, Убийцу Призраков.

Конечно, иначе и быть не могло — он просто не мог не прохлопать и этот шанс тоже. Первым промахом в своей жизни Миаль считал то, что вообще родился на свет. С тех пор он только и делал, что упускал удачу и с завидным постоянством усложнял себе жизнь.

Хуже всего, что он до сих пор был пьян. Помимо головной боли и неизбежной слабости, он никак не мог отделаться от дурацкого желания упасть обратно в траву, заливаясь безумным смехом. Собственная глупость бесила его. Он закинул инструмент за плечо и стал спускаться с холма, то хихикая, то кляня себя последними словами.

Миаль успел обойти деревню, пробравшись через поля, и выйти на дорогу ближе к слабо светящейся в ночи горе, прежде чем понял, куда и зачем идет. Хотя Дро и бросил его, он не мог оставить в покое покосившийся дом и двух сестер, живую и мертвую. Раньше или позже, но Дро вернется в этот дом. Значит, надо только оказаться где-нибудь поблизости, чтобы возобновить знакомство. Может быть, дальше все получится само собой.

«У меня никогда не было старшего брата. Не было никого, с кого я мог брать пример, кому старался бы подражать», — Миаль будто услышал, как говорит это, и невольно передернулся. Человека, подобного Дро, так легко не проведешь.

Когда он снова вышел на дорогу, покосившийся дом стоял на месте, как привык стоять уже много лет. Луна еще не очнулась от сна, и в свете звезд, под сенью высоких деревьев, дом выглядел настоящей обителью призраков.

По спине у Миаля бегали мурашки, он дрожал от страха и в то же время чувствовал некое волнение романтического свойства. Он мельком видел живую сестру, Сидди — пять вечеров назад, когда в полном изнеможении спустился с горы. Она была истинная леди, как женщины Холодного Графа или Серого Герцога, как дамы при бесчисленных дворах, по которым Миаль порхал, будто мотылек с опаленными крылышками. Сидди тоже была похожа на мотылька — бледная, изящная, хрупкая. И в чем-то зловещая, пугающая. Этот нечеловеческий блеск в ее глазах...

Миаль познал неодолимый страх, который испытывает заблудившийся в потемках ребенок.

Он бросил взгляд на дом среди деревьев и попытался хоть немного успокоиться. Конечно же, скоро на дороге появится Парл Дро и застанет его здесь трясущимся от страха. Но вокруг не наблюдалось никаких признаков ни самого Дро, ни зловещего ритуала изгнания призраков.

Вдруг неодолимое побуждение охватило его. Он знал за собой подобное: такие побуждения никогда не доводили до добра и вечно сбивали с пути истинного. Извращенные указания, исходящие неизвестно откуда — например, уронить поднос, нагруженный дорогой стеклянной посудой, или перепрыгнуть с крыши одного мчащегося фургона на другой, или плюнуть в лицо прислуге знатного господина — Миаль был совершенно не способен сопротивляться подобным идеям, которые нормальный взрослый человек умеет задавить в зародыше. Они происходили вовсе не от безрассудной отваги — храбростью он не отличался — а все от тех же загадочных природных механизмов, что столь неосмотрительно вынудили его родиться на свет.

В этот раз зловредная иголка в седалище заставила его пересечь дорогу и толкнуть железную створку ворот. Ступив во тьму двора, он уселся на каменную стенку колодца, бодро стуча зубами, взялся за инструмент и запел любовную песню для Сидди (или все же для Силни?) Его голосу недоставало силы, но он был высок и приятен на слух. В ночной тиши собственное пение казалось Миалю очень громким. Струны отзывались на прикосновения пальцев, и звуки сыпались на стены башни косым дождем.

Когда наверху хлопнула оконная рама, у Миаля едва не остановилось сердце. Продолжая петь, он поднял глаза. Среди плюща повисло бледное пятно света, словно оторванное крыло ночной бабочки.

Девушка в окне чуть наклонилась вперед. Эта была та, что жива... наверное. Ее косы были подобны свету луны.

Миаль задохнулся и умолк. Он наполовину сгорал от любви к ней, а на вторую половину леденел от страха.

— Что тебе надо? — спросила девушка. Она разглядывала музыкальный инструмент, ее тонкие руки опирались о подоконник, как лисьи лапки. — Чего ты хочешь?

— Хочу... — Миаль нервно сглотнул и окончательно потерял голову. — Хочу предупредить тебя.

— Напрасно. Я знаю селян, они свое место помнят. И все еще уважают имя Собанов.

— Я не о том. Я о человеке по имени Дро, — он заметил, как она затаила дыхание. Она была прекрасна, но Миаль мечтал очутиться за тысячу миль от нее. — Он притворился, что ушел, но он вернется, если еще не вернулся. Он направляется в Гисте Мортуа — я так думаю. Но сперва он намерен разобраться с тобой. С тобой и твоей сестрой.

— Уходи! — выкрикнула девушка в окне.

Миаль спрыгнул на землю, но злость и угроза в ее голосе вернули ему привычную почву под ногами.

— Я просто пытался помочь тебе. Прости за сказанное.

— Погоди, — окликнула его девушка, вдруг ставшая беззащитной и трогательной. — Что ты знаешь о нем?

— Только то, что он вернется. Мой тебе совет, хотя вряд ли ты его послушаешься: беги отсюда.

— Куда же мне бежать?

— Хотя бы — со мной.

Он смотрел на нее снизу вверх, пылая романтическим чувством и в то же время от души проклиная свой болтливый язык. К его досаде и облегчению, девушка рассмеялась.

— С тобой? Да кто ты такой? И потом, как же моя сестра? Куда убежит она! Тоже... с тобой?

— Быть может, — Миаль пожал плечами. — Парл Дро ошибся. Наверное, я не верю в призраков.

Пронзительный крик разорвал ночь. Он прилетел с верхнего этажа башни, с северной стороны дома.

Миаль и Сидди окаменели, но девушка первая справилась с потрясением. Оставив окно распахнутым, она бегом скрылась в глубине дома. Миаль же остался стоять во дворе, под деревьями, ошеломленно глядя на угол башни.