"Убить мертвых" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

Глава 5

Дочь Серого Герцога строила Миалю глазки. Ему было лестно ее внимание, но в то же время он боялся ее. Теперь она бочком подбиралась к нему, с венком из бледно-желтых асфоделей на светлых волосах, босая. Вода стекала с ее платья.

— Вставай, — сказала она, — осталось пройти совсем чуть-чуть.

Голос у нее был неправильный. Темный, чистый и совершенно явно мужской.

— Не хочу вставать, — сказал Миаль. — И идти не хочу.

— Нет, хочешь, — возразил голос.

Дочки Серого Герцога больше не было. Смерть, Король Мечей, закутывал Миаля в шерстяное одеяло. Музыкальный инструмент висел у менестреля на плече и тоже был укутан в одеяло. Смерть была красивым мужчиной старше Миаля лет на десять-двенадцать, а может, и больше, и одна щека у него была расцарапана. Женщины — они царапаются. В постели они царапают тебе спину, а если не хотят идти с тобой в постель — или, наоборот, если ты сам против — тогда лицо.

— Вижу, она все-таки достала тебя, — поддержал разговор Миаль. — Пометила. Это хорошо.

Он сам не очень понимал, о ком это он. Он стоял, но ног у него не было. Он с трудом балансировал на двух бумажных подпорках, которые постепенно сгибались под его весом. Мужчина-Смерть поддерживал его. Так они и пошли.

— Ты от меня так просто не отделаешься, — сказал Миаль.

— Боюсь, ты зря так думаешь.

Они шли по открытой местности. Страшный холод — или жар? — охватил Миаля, он чуть не падал замертво, и ему было уже все равно, умрет он или нет.

А потом оказалось, что он не умер. Он лежал на спине маленькой лошадки и отрешенно глядел вниз, на высокую траву, мелкие камешки и дикие цветы у нее под копытами. Лошадка шла рысью, и голова Миаля свисала, поэтому было очень тряско и все казалось перевернутым вверх ногами: небо было внизу, а земля, неровно ступающие черные сапоги и развевающийся край черного плаща — наверху.

— Куда это мы? — спросил Миаль.

Он был почти уверен, что теперь не бредит. Он очень хорошо отличал минуты, когда беспамятство покидало его, потому что именно в эти минуты ему было совсем плохо. Вчера — или не вчера, а очень давно? — он шел вслед за Дро на восток. Сперва он решил, что Дро и дальше будет идти по дороге. Потом от дороги отделилась тропинка, и Миаль озадачился: тропка казалась слишком неудобной, чтобы хромой человек выбрал ее. Но, с другой стороны, дорога уходила на юг, а все истории о Гисте Мортуа утверждали, что это место лежит где-то на востоке или северо-востоке. И тут недомогание, не дававшее покоя Миалю, вдруг стало совершенно невыносимым. Голова раскалывалась от боли, но ему казалось, что он вполне способен трезво мыслить. Жажда деятельности обуревала его. Смутные фантазии о том, как он убьет Парла Дро, превратились в яркие, вдохновляющие на подвиги видения. Миаль кинулся по тропинке без единой четкой мысли в голове. После заката он заблудился в лесу и принялся кричать. Но Дро, казалось, оставлял за собой след своей извращенной и темной души. И чем больше донимала Миаля лихорадка, тем четче он видел этот след.

Когда, идя по болоту, Миаль увидел алый отсвет костра, тонким вымпелом реющий над крепостью, он подобрал у дороги камень с острыми краями. Но что-то пошло не так. Всегда что-то идет не так, как надо.

— Сидди, — сказал он, обращаясь к земле.

— Это из-за нее, верно? — промолвил Король Мечей.

Миаль смотрел на сапоги короля.

— Она была слишком молода, чтобы умереть, — трагическим тоном заявил он.

Из глаз у него покатились слезы. Пока они набухали в глазах, менестрель временно слеп, но снова обретал зрение, когда капли падали в траву. Одна слезинка упала на венчик луговой гвоздики. Миаль представил, как испугался цветок: «Ах! Теперь еще и соленый дождь!»

— Что тебе стоило просто оставить их в покое? — жалобно спросил менестрель. — Она сняла туфельки на берегу и, прямо как стояла, повалилась в воду. Я пытался что-то сделать, но когда вытащил ее, она была уже мертва.

После этих слов Миаль снова сдался на произвол лихорадки. Он лежал, погрузившись в боль и жар, и ждал, когда сознание милосердно оставит его. Затем Король Мечей потряс его за плечи. Или ему только казалось это? Лошадь стояла на месте.

— Что ты сказал?!

— Что я сказал? Не знаю... Ты уверен, что я вообще что-то говорил? Наверное, я просто бредил. Не стоит принимать всерьез мои...

— Ты говорил, что Сидди Собан мертва.

— Ох... — Миаль застонал. Новые слезы наполнили его глаза. — Она утопилась. Это ты виноват, ублюдок проклятый!

Что-то в голосе Парла Дро, хотя тот говорил ровно и почти без интонаций, в конце концов заставило Миаля сообразить, что Убийца Призраков ничего не мог знать о Сидди. Еще один идиотский поступок — попытаться казнить человека за преступление, о котором тот даже не подозревает.

— Когда ее сестра исчезла, ей стало больше незачем жить, — объяснил Миаль.

Дро стоял и смотрел куда-то в просторы утра. Менестрель мог повернуть голову и взглянуть на него, но удерживать ее в таком положении ему было не под силу.

— Буду надеяться, что твоя музыка не столь банальна, как твои речи, — наконец сказал Дро.

Лошадь снова потрусила вперед. Миаль запел — тихонько, обращаясь к земле под копытами — песню, которую сложил для Сидди Собан, и пел, пока к нему не вернулось беспамятство.

Гостиниц в поселке было семь, но только эту держали монахи. Храм стоял, чуть поодаль, над ним высилась беленая башня с деревянной колокольней на вершине. Странноприимный дом, длинное одноэтажное здание из старого кирпича, был окружен высоким забором. Через калитку в заборе постоянно ходили монахи — набрать воды из колодца во дворе. Ветви олив скребли по стенам. Пахло масличным прессом и лошадьми. Здесь Дро за небольшую плату одолжил лошадь и шерстяное одеяло. Монахи были единственной общиной в округе, способной принять больного и ухаживать за ним. Дро спустился в поселок с первыми лучами солнца и выяснил все это. Но даже монахи не хотели помогать бесплатно. Когда он шел на рассвете через поселок и видел, как они работают в садах, ловят рыбу, суетятся со стиркой и готовкой, то удивился — когда же они успевают молиться? Если, конечно, они вообще молятся...

Когда он вернулся с лошадью в крепость, стало ясно, что Миаль слишком слаб для путешествия через луговину, гать и поселок.

Лихорадка была из тех, что временами то усиливаются, то ослабевают. Дро выбрал момент, когда менестрелю станет чуть легче, вытащил его из крепости и взвалил на лошадь. К тому времени уже близился полдень.

План охотника был прост: препоручить музыканта заботам братии, оставив достаточно денег, чтобы хватило до самого выздоровления. Это искупило бы все его грехи, подлинные или мнимые. Но новость, принесенная Миалем, заставила его пересмотреть планы. Конечно, если она была правдой — в бреду человек может видеть бессчетные видения и искренне верить в реальность каждого из них. Но Дро уже знал, что Миаль не столь слеп, как простые смертные. Интуиция, которой охотник привык доверять в таких делах, была готова поверить в смерть Сидди Собан. В ее смерть и в то зловещее, неназываемое, о чем говорило ему предчувствие.

Святые братья уже держали наготове носилки. Трое из них уложили Миаля и перенесли его в одноэтажную гостиницу.

Дро остался снаружи. Через открытую дверь ему была видна большая комната, которую делили на части ширмы и косые лучи утреннего солнца. В углу громоздились сборные кровати, одну из которых уже подготовили для приема больного.

Цветом ордена был кремовый — тот же, что у старой побелки на стенах. Кирпич, домотканые простыни, люди — все вылиняло до оттенка райского сияния. Придя в себя, Миаль, чего доброго, решит, что попал в странное загробное царство, населенное уродливыми ангелами.

Один из этих ангелов подлетел к человеку в черном плаще.

— Милосердие твое воистину достойно похвалы, сын мой, — сказал монах, который был куда моложе Дро. — Привезти недужного путника сюда и заплатить за его кров... Поверь, твое сострадание к ближнему не останется незамеченным.

— Неужели? Я так старался не привлекать внимания.

Монах скорбно улыбнулся.

— Кажется, ты упоминал, что хочешь сегодня же двинуться в путь. Мы могли бы... некоторым образом... договориться о лошади. В общем-то наша община не занимаемся торговлей, но я уверен, что мы сойдемся в цене. Принимая во внимание твои... э-э... затруднения...

— Какие затруднения?

Монах недоуменно уставился на него.

— Твой недуг.

— Какой недуг?

— Твою ногу. Я заметил твою хромоту.

— О, — сказал Парл Дро. — Надо же!

Монах озадаченно воззрился на охотника.

Должно быть, святой брат только сейчас понял, что Дро над ним издевается. Монах сложил руки перед грудью и спрятал ладони в рукавах, опасаясь, что его жесты и застарелые трудовые мозоли слишком о многом говорят.

— Без сомнения, тебе будет удобнее ехать верхом, чем путешествовать пешим.

— В стенах гостиницы — вряд ли, — усмехнулся Парл Дро, повернулся и пошел прочь. Монах прищелкнул языком, увидев его хромоту. Охотник обернулся и посмотрел на него. Монах невольно отступил на шаг и снова спрятал руки в рукавах.

Дро вышел за ворота, перешел по цепочке камней уличную канаву и зашагал по другой стороне улицы. Но, проходя мимо кожевенной лавки, он обнаружил, что монах догнал его и теперь семенит почти бок о бок.

— Сын мой, нам должно расстаться друзьями.

— Не думаю, что это обязательно.

— В священном писании сказано, что обязательно, — с важным видом заявил монашек. — Всем, кто повстречался в пути, должно расставаться друзьями.

— Жаль, что это правило никогда не соблюдается.

Женщина грациозно склонилась к большой печи для обжига горшков. Ее волосы были того же цвета, что и глина. Она смерила Дро долгим и нежным взором и заставила зазвучать в его душе те самые струны, что он так не хотел трогать. Но тут монашек дернул его за рукав и отвлек.

— Когда соберешься в путь, подумай о лошади. Мы можем договориться без посторонних, если хочешь, тогда я уступлю ее дешевле. Не забудь.

— Прости великодушно, — сказал Дро, — но, кажется, я уже забыл.

Он толкнул дверь и вошел в таверну.

Монашек остался снаружи с открытым ртом. Когда он обернулся, рыжеволосой женщины уже не было видно.

Четверть часа спустя она вошла в таверну. На ней было другое платье, более открытое, и большие медные серьги в форме листьев. В зале таверны никого не было, кроме кошки — или двух кошек? — и Парла Дро, который в дальнем углу пил местное вино.

Женщина взяла кружку со стойки и присела за столик напротив него. Дро молча посмотрел на нее.

— Не угостишь ли меня? — осведомилась она.

— Не угощу, но если хочешь — пей, — он пододвинул к ней бутыль.

Она наполнила кружку и осушила ее. Солнце лишь чуть-чуть позолотило ее матовую кожу. В ее глазах таился соблазн прохладной тени в летний полдень, оттененный огненным блеском медных листьев в ушах.

— Моего мужа нет дома, — сказала она негромко.

Дро молча смотрел на нее.

— Я хочу сказать, — пояснила она, — что мой дом пуст. И пусто мое ложе.

— Нет, — сказал он. — Спасибо.

— Я не приглянулась тебе.

— Ты очень привлекательна.

— Но не для тебя.

— Почему? Ведь я сам сказал, что ты привлекательна.

— Однако тебе я не нужна. Или я просто кого-то тебе напоминаю? — она улыбнулась ему. — Хорошо бы поплавать на лодке в омутах твоих глаз. Ты очень красив, даже больше, чем рассказывают. И гораздо моложе. Видишь, я знаю, кто ты такой. Может, и другой слух тоже обернется правдой, — она замолчала, ожидая, что он спросит, о каком слухе идет речь. Но Дро, разумеется, промолчал. — Говорят, что ни один охотник за призраками никогда ни с кем не делит ложа. Нерастраченная страсть дает вам запас сил. Как пресловутая девственница, которая может приручить единорога... Нет, я вовсе не хотела сказать, что ты девственник. Да и единорогов не бывает, если уж на то пошло... На улице шелковисто зашуршали капли дождя. Дверной проем затянули серебряные нити. Женщина взглянула на них.

— Думаю, что знаю, куда ты держишь путь, если только это место в самом деле существует. Может быть, когда ты доберешься туда, то пожалеешь, что не был ласков со мной.

— Почему?

— О, тебе стало интересно, не так ли? Почему? Да потому что, сказав, что моего мужа нет дома, я умолчала о кое-каких подробностях. Он ушел от меня два года назад — решил попытать счастья на твоем поприще. Он не столь одарен, как ты, и не стяжал твоей славы. И я не думаю, что ему удастся прожить так же долго, как тебе. Он бросил меня, потому что ему вздумалось побывать в древнем городе, что зовется Гисте Мортуа. Он никогда не вернется, я на это и не рассчитываю. Может быть, он нашел себе другую женщину, лучше меня, и решил остаться с нею. А может, обрел свой город на склоне холма или в озере, куда его снесло оползнем. Призрачный город. И этот город убил его. Он никогда не мог объяснить толком, говорил, что Гисте стоит одновременно в нашем и каком-то ином мире, и найти его можно только в правильное время, когда звезды располагаются по-особенному. Но мой муж был из тех, кто никогда не отрекается от зова плоти. Наверное, потому он и не достиг высот в твоем ремесле, Парл Дро.

Она встала, повернувшись лицом к мерцанию дождевых струй.

— Этим утром, — проговорила она, — незадолго до рассвета я видела девушку. Она шла по улице, прошла прямо под моим окном. Больше никого вокруг не было. Я ее не узнала, но, впрочем, было еще довольно темно. Потом я увидела — что-то блестит. За ней оставались мокрые следы. Она шла к странноприимному дому монахов. Когда она подошла к стене, окружающей монастырь, уже светлело, и я увидела сквозь нее кирпичную кладку.

Умолкнув, женщина продолжала стоять и отрешенно смотреть на дождь.

— Возможно, тебе стоит попробовать сменить ремесло, — наконец произнес Дро.

— Может быть, стоит... Немного позже я раскинула карты для гадания. Мне выпал Король Мечей, то есть ты. А в Зодиаке — водяной знак двух Рыб и воздушный знак Лиры, слабость и гениальность — наверное, это твой больной юный друг. И она тоже там была. Дева верхом на единороге, захлестнувшая цепь вокруг его шеи. Берегись, мой прекрасный герой.

— Хорошо, — отозвался он. — Спасибо за предупреждение.

— Если я буду нужна тебе зачем-нибудь, — сказала она, — мой дом стоит сразу за гончарной лавкой. А зовусь я Синнабар.

— Я запомню.

— Ничуть не сомневаюсь.

Днем, когда шел дождь и мягкие тени скользили по потолку гостиницы, лихорадка унесла Миаля в неведомые просторы на своих огненных крыльях. Он все время что-то бормотал, и монахи один за другим подбирались к нему, чтобы послушать. Под предлогом, что нужно поддерживать огонь в жаровне, принести угля, новое одеяло, благовония или влажную тряпицу, чтобы смочить иссушенные лихорадкой губы страдальца, они собирались у его кровати и услышали множество совершенно бестолковых историй.

Они услышали о странном пристрастии Холодного Графа к обнаженным девицам верхом на спинах жеребцов при лунном свете. Они узнали о дочери Серого Герцога и о том, что произошло между нею и менестрелем в лесу. Они слушали о придворных оргиях и играх, и о печальном времени года, когда река несет золотые листья, птицы улетают на юг, а денежки — в чужие карманы. Они внимали рассказу Миаля о вечно пьяном отце с налитыми кровью глазами и ремнем, зажатым в кулаке, и о том, что стало с задирами, которые думали, что отец менестреля на склоне лет потерял форму; рассказам о герцогах, трактирщиках, слугах и тюремщиках...

Монахи охали и ахали, слушали, затаив дыхание, и тихонько подвывали от восторга. Вместе с Миалем им доставалось на орехи от отца, вместе с Миалем их соблазняли девицы, вместе с Миалем они уходили от погони. Они прятались, воровали, играли музыку, занимались любовью и ночевали на грязном тюремном полу — вместе с Миалем.

И когда сумрачный день стал клониться к закату, они понурились вокруг ложа больного, словно маленькая смерть разлучала каждого из них с одолженной на время чужой жизнью.

Потом с западной стороны неба в облаках открылся просвет, янтарный луч низкого солнца скользнул в окно. Лихорадка Миаля тут же отступила, разбилась на тысячи осколков о какой-то высокий и пылающий берег, словно вечерний луч был условным знаком. Больной прерывисто вздохнул и обмяк на тюфяке, расслабился, задышал спокойно и ровно, будто напевая тихую песню, в которой не было слов.

Братия стала уныло расходиться. Разочарованными голосами возблагодарили они высшие силы за исцеление недужного и поспешили прочь — все, кроме одного, назначенного дежурить ночью у ложа больного.

Оставшийся монах задремал. Ему снился обед, который постепенно сделался трапезой в замке Холодного Графа. По залу гарцевала на черном жеребце распутная девица и бросала трапезничающим цветы и фрукты. Но когда очередь дошла до монаха, девица швырнула ему в подол рясы разъяренного тюремщика, сжимающего в кулаке сыромятный ремень.

Святой брат в ужасе проснулся.

Солнце уже село, окна затопила густая синева. Он хотел встать и зажечь свечи, когда снова ощутил на своем колене чье-то прикосновение. Не тюремщика с кнутом, конечно — для этого касание было слишком легким. Монах хихикнул, решив, что это, должно быть, заблудившийся щенок монастырской сторожевой собаки. Он протянул руку, чтобы ласково потрепать звереныша... и наткнулся на что-то холодное, чешуйчатое, извивающееся.

С диким воплем монах вскочил, опрокинув стул. В этот миг луч света из трапезной упал через открытую дверь на кровать больного путника и на что-то бледное, едва видимое, вокруг нее. Это было немного похоже на дым, но больше — на воду, и в глубине этой воды что-то медленно переворачивалось и плавало.

У монаха мороз пошел по коже, он едва не упал без чувств. Кое-как святой брат доковылял до двери и вышел. О своем подопечном он не думал — он вообще не мог думать, пока не добрался до трапезной, где ярко горел свет.

К вечеру таверна стала заполняться народом. Убийца Призраков сидел на лавке в углу. За полчаса до заката он съел скромный ужин. Перед ним стояла бутыль с вином, полная на две трети и закупоренная. Он пил воду, когда в таверну торопливо вошли два монаха.

Все взгляды притянулись к ним. Всем известно, что монахи пьют охотно и с воодушевлением, однако они никогда не занимаются этим в мирских тавернах, полных греха. Но еще более любопытно было то, что монахи со всех ног бросились прямо к страннику в черном плаще.

— Ответь мне, — начал тот из братьев, что был потолще, хотя оба они отличались упитанностью, — тот ли ты, за кого мы тебя принимаем?

— Начнем с начала, — равнодушно сказал Дро. — Кем вы меня считаете?

— Одним из этих греховных и преступных... — выпалил менее упитанный брат, но другой монах осадил его.

— Тихо ты, дурак! — и сказал, обращаясь к Дро: — Мы полагаем, что ты сведущ в мастерстве изгнания неупокоенных духов.

Дро окинул их холодным взглядом.

— И что с того?

Тучный монах обуздал свою гордость.

— То, что нам требуются твои услуги, сын мой.

Все таверна смотрела на них и прислушивалась к разговору. Даже кошачий выводок, рассевшийся на бочонках с пивом, широко открыл глаза и навострил ушки.

— Дело вот в чем, сын мой, — заговорил менее упитанный брат, борясь с неприязнью. — Возможно, мы ошибаемся, но...

— Но в странноприимном доме, где мы ухаживаем за твоим другом, происходит нечто непонятное. Мы полагаем, ты должен проявить ответственность, сын мой.

— Признаю, — сказал Дро, — что один из вас мог как-нибудь ночью перелезть через монастырскую ограду. Но полагать отцами вас обоих было бы противно природе. Кроме того, мне кажется, что женщина ввела вас в заблуждение. Прикиньте по годам. Не думаю, что прихожусь кому-то из вас сыном, если только вы не сопровождали настоятеля в его похождениях.

По таверне прокатились злорадные смешки. Оба монаха потемнели лицом. Младший сказал:

— Он мошенник и нечестивец! Оставь его, идем отсюда. Тот брат-глупец в гостинице наполовину спал. И теперь мы должны терпеть оскорбления только потому, что безмозглому болвану привиделась бьющаяся рыба в подоле рясы!

Монах обернулся и свирепым взглядом обвел посетителей, которые без особого успеха сдерживали усмешки. Когда Парл Дро прошел мимо него к двери, святой брат подскочил на месте.

Протолкавшись к выходу из таверны, монахи увидели, как охотник перешел по цепочке камней на другую сторону улицы, свернул за угол и вошел в ворота гостиницы. Они поспешили за ним. Следом потянулись подвыпившие любопытные, однако войти в ворота никто из них не решился.

Толпа растянулась по улице, и от самого храма до странноприимного дома стало светло и суетно: кто-то высекал огонь, кто-то пил, и все громко выясняли, что происходит. Толпа собрала еще большую толпу, сотни людей перекрыли главный проезд. Монахи роились, как кремовые пчелы, утихомиривая толпу, пробираясь сквозь нее к недолговечным островкам спокойствия. Никто не говорил прямо, что же случилось, но селяне по крупице собрали слухи и решили, что в странноприимном доме завелось привидение.

Монахи старались держаться подальше от дверей приюта. Они даже не заходили в ворота, ожидая на улице, как и остальные зеваки. Парлу Дро пришлось задержаться во дворе по той причине, что братство снаружи завалило дверь приюта бревнами, кольями и корзинами — как будто призраку составит хоть какой-то труд пройти сквозь это нагромождение. Дро расшвырял баррикаду, пинком распахнул дверь и так же резко захлопнул ее за собой, как только переступил порог.

Внутри странноприимный дом был темен, окна чернели беззвездными провалами. Дро подобрал опрокинутый стул монаха и подпер им дверь. В отличие от первой, новая баррикада должна была удержать от вторжения живых.

В комнате было холодно и сыро — промозгло, как в склепе. На первый взгляд, больше ничего необычного не было, разве что гул толпы на улице казался слишком уж далеким и приглушенным.

Зрачки Дро расширились, и вскоре он уже мог видеть во мраке благодаря кошачьему зрению — одному из проявлений седьмого чувства. Он не прикоснулся к свечам и огниву. Время от времени случайный луч света от факелов селян проскальзывал над оградой и падал в комнату, но потихоньку они померкли. А затем охотник расслышал мелодичное журчание — плеск горной речки. Реки Силни. И Сидди.

Миаль, которого монахи отважно бросили на произвол судьбы — более того, заперли, оставив один на один с загадочным ужасом — оставался в беспамятстве. Он лежал на кровати и мирно спал. Вид этого умиротворения наполнил душу Парла Дро еле сдерживаемым гневом.

Охотник шагнул вперед, но тут призрак начал возвращаться.

Она проявлялась постепенно, полупрозрачной тенью в изножье у менестреля. Ее было видно от колен и выше, а ниже колен, сквозь тюфяк и распластавшегося на нем Миаля, текли дымные струи призрачной реки. Она просвечивала, и все же Дро четко видел, что на ней нет признаков окоченения, хотя она отчетливо, пусть и бессознательно, воспроизводила обстоятельства своей гибели. Сперва ее лицо было пустым и безразличным, но когда она увидела охотника и сосредоточилась на нем, в ней что-то изменилось. Ее глаза стали бездонными черными провалами. Она усмехнулась, и ее усмешка, обнажающая только нижние зубы, была невыразимо ужасна. Подняв руки, в которых билась живая рыбка, она поднесла ее ко рту, словно хотела поцеловать, и вонзила зубы в трепещущую серебристую спинку. Струйки светящейся бледной крови побежали по ее подбородку.

Конечно же, рыба была лишь иллюзией. Мертвая Сидди Собан была даже больше ведьмой, чем при жизни. Она создавала видения, чтобы запугать Дро. Когда же она поняла, что он не испугался, рыба, рыбья кровь и даже призрачные воды реки исчезли.

Она парила в воздухе и по-прежнему кривила губы в отвратительном оскале. Потом ее усмешка исчезла, и Сидди отпрянула — Дро безжалостно отталкивал ее своей внутренней силой.

Она разинула рот в беззвучном крике и снова воздела руки. Ее ногти уже успели удлиниться. Она бросилась в драку, но Дро был искушен в борьбе такого рода, а она — нет. Он отталкивал и отталкивал ее, пока не вдавил в стену, так что призрачная девушка казалась теперь лишь слабо светящимся отпечатком на побелке. Волосы ее легли на стену лунными лучами. Воля Дро удерживала ее распятой, словно бабочку на булавке, пока он, не сводя с нее глаз, безжалостной рукой сдавливал горло Миаля. Лишь когда тот, задыхаясь и кашляя, восстал ото сна, Дро выпустил его шею.

Миаль исторг лавину ругательств и упреков. Дро перебил его, схватив за волосы и развернув лицом к стене:

— Смотри, дурак!

Менестрель замер, окаменел, став не менее жестким, чем хватка Дро.

— Что... что это?

— А ты не знаешь?

— Сидди... это же Сид...

— Хватить твердить ее имя. Она и без того имеет немалую власть над тобой. Как ты чувствуешь себя?

— Безумная слабость, — ответил Миаль с ноткой нелепого укора, будто это Дро был виноват в его слабости. — Мне никогда еще не было хуже, чем сейчас.

— Тебе станет куда хуже, если она и дальше будет пожирать тебя.

— Пожирать?

— Она использует твою жизненную силу, чтобы поддерживать свое существование. Разве ты не чувствуешь?

— Я... ну да, что-то чувствую. Ужасно я себя чувствую.

Дро отпустил менестреля, и тот без сил рухнул на кровать. Все это время Убийца Призраков не спускал глаз с призрака, пришпиленного к стене. Даже когда он говорил, три четверти его сознания и немалая доля энергии были сосредоточены на том, чтобы удерживать Сидди как можно дальше от Миаля, источника ее силы. И еще — чтобы не дать ей улететь. Ей вполне могло прийти в голову, что полет отныне — единственное ее развлечение.

— Что ты прихватил с собой, Миаль? — спросил Дро. — Тогда, у реки?

— Чего?

— У реки, где она умерла, ты взял что-то с ее тела — прядь волос, ленту, что угодно...

— Ничего я не брал!

— Не отрицай. Взгляни на нее — она убьет тебя так или иначе. Или подтолкнет к гибели, потому что завидует, что ты живой. Или вытянет из тебя всю жизнь, капля за каплей.

— Кажется, — сказал Миаль и закашлялся, — кажется, я взял с собой одну из ее туфелек. Не знаю, почему. Забыл. Они были атласные, очень маленькие. Я наступил на одну из них на берегу. Тогда я уже был почти больной. Я не знал, что я...

— Где она?

— Где мой инструмент? Должно быть, положили куда-то...

— В изножье кровати. Достань его и дай мне.

— Не могу. Я слишком слаб, чтобы двигаться.

— Ничего, сможешь.

— Ладно, я... я попытаюсь...

Миаль забарахтался в постели. Руки его так дрожали, что он едва сумел ухватить перевязь и подтащить к себе гротескное сооружение из дерева и струн. Прикосновение к вещи отрезвило менестреля. Но смятая туфелька действительно лежала в резонаторе. Должно быть, он засунул ее в отверстие под струнами, хотя не мог припомнить, чтобы делал это. И все же, как-то он умудрился...

По-прежнему не глядя на музыканта, Дро вырвал туфельку у него из рук.

— Теперь, что бы ни случилось, оставайся на месте и помалкивай.

— А что должно случиться?

Миаль покосился на запертую дверь, но перед глазами все плыло. Тогда он ткнулся носом в подушку, чтобы ничего не видеть.

Парл Дро встал примерно посередине между кроватью и дверью и бросил туфельку на пол. Подошва треснула там, где Миаль стиснул ее в кулаке. Бедная туфелька, все ее мучают...

Дро достал огниво и высек огонь. Услышав щелчок кремня, менестрель еще глубже зарылся в подушку. Неловко — ему мешала увечная нога — Дро нагнулся и поджег туфельку. Внутренне он уже приготовился принять на себя ярость умирающего призрака. Но ничего не произошло.

Пламя охватило туфельку, превращая ее в пепел. Дро стоял и смотрел на то, что осталось от Сидди Собан. Она распласталась по стене — бледная, хрупкая, как мотылек, и прекрасная, не двигаясь и лишь пожирая его огромными пустыми глазами. А потом она поблекла, растаяла, как иней. И исчезла.

Замогильный сырой холод тоже исчез, стало даже как-то неестественно сухо.

Дро перевел дыхание. Знакомая усталость наваливалась на него, усталость и что-то еще. Что-то такое...

Шум толпы снаружи стал слышнее — призрачного барьера на его пути больше не было. Послышались торопливые шаги — кто-то пробежал через двор — и дверь содрогнулась под ударами. На улице собралось достаточно людей, чтобы в тесной концентрации у них возникло нечто вроде коллективного седьмого чувства. И это чувство уловило, что изгнание призрака свершилось.

Дро оттащил стул от двери.

— Уже все? Что бы там оно ни было? — простонал в подушку Миаль.

— Надеюсь, — ответил Дро — и сам испугался вылетевшего слова. Никогда прежде у него не оставалось сомнений.