Ли ТанитВладыка смерти (Сага о плоской земле I, Том 1)

Танит ЛИ

САГА О ПЛОСКОЙ ЗЕМЛЕ I

ВЛАДЫКА СМЕРТИ

ТОМ 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЛАДЫКА СМЕРТИ И КОРОЛЕВА

Глава 1

Наразен, повелительница леопардов и королева Мерха, стояла у окна и наблюдала за разгуливающей по городу чумой. На чуме было желтое одеяние, под стать цвету болезни - желтой лихорадке; желтое, словно пыль, прилетевшая с равнин, засыпавшая город Мерх и теперь душившая его, желтое, как зловонная грязь, в которую превратилась прежде широкая река, протекавшая через Мерх. Наразен в бессильной ярости мысленно обратилась к Чуме: "Что же мне сделать, чтобы избавиться от тебя? - И ей почудилось, что дама в желтом оскалилась и скорчила гримасу, ответив: "Ты и сама знаешь, но не сможешь этого сделать". Потом пыльный смерч унес чуму, а Наразен с досадой захлопнула ставни.

На стенах королевской спальни висело полированное оружие, а сами стены были расписаны сценами охоты и сражений, пол устилали шкуры леопардов и тигров, добытых Наразен. По ночам постель согревали хорошенькие девушки, очередные любовницы королевы. Король Мерха растил и воспитывал Наразен скорее как сына, наследника престола, нежели как дочь, и такое воспитание развило в принцессе странные наклонности, хоть будущая королева и была красавицей.

За год до описываемых событий Наразен со свитой избранных придворных отправилась охотиться на леопардов. Ее охотничье снаряжение было золотым, а охотничьи собаки казались белыми, словно снег. Ярко-рыжие волосы Наразен украшал головной убор из тонких золотых нитей и жемчуга, а глаза сверкали как у хищников. Но в тот день королева и ее свита не встретили ни одного леопарда.

Добравшись до излучины реки, в те времена еще темной и прохладной, по берегам которой росли огромные старые деревья, колесницы остановились. Пока собаки утоляли жажду, спутники Наразен заметили юношу, сидящего под деревом. Его красота ослепляла, и, несмотря на то что незнакомец гулял совсем один, без слуг и охраны, он был в богатых одеждах. У ног его лежал белый деревянный посох, украшенный двумя большими изумрудами.

- Приведите ко мне этого юношу, - приказала Наразен, когда ей доложили о незнакомце, и слуги тут же выполнили ее приказ. - Теперь объясни мне, откуда ты взялся, - потребовала королева Мерха. - Ты находишься в моем королевстве, но ты чужестранец, раз в одиночестве бродишь в этих краях в такой богатой одежде. Неужели никто не предупредил тебя, что дикие звери, идущие на водопой, издали чувствуют запах человечьего мяса, а разбойники моего королевства, впрочем как и любого другого, любят драгоценные камни?

Юноша поклонился, пристально рассматривая королеву. Такой взгляд она когда-то уже видела и ошибиться не могла.., это был недобрый взгляд. Но отвечал незнакомец вежливо:

- Меня зовут Иссак. Я чародей и сын чародея. Я не боюсь ни зверей, ни людей, ибо знаю заклинания, которые могут обезопасить меня.

- Тогда ты счастливец или хвастун, - сказала Наразен. - Ну-ка, покажи мне свое искусство.

Юноша вновь поклонился. Он поднял посох, и тот превратился в белую змею с изумрудными глазами, которая трижды обвилась вокруг его шеи. После этого он тихонько свистнул, и река забурлила от множества маленьких разноцветных рыбок, резвящихся на поверхности и выпрыгивающих из воды. Потом снова свистнул, но по-другому, и с деревьев, словно листья, слетели птицы и устроились на его плечах и руках.

Придворным понравилось это представление, и они захлопали в ладоши. Но Наразен, недовольная дерзким взглядом незнакомца, сказала:

- А теперь пусть появятся леопарды. Птицы сразу же вспорхнули на деревья, а рыбки камнем ушли в глубину реки. Юноша, назвавшийся Иссаком, задержал взгляд на королеве и, слегка нахмурившись, свистнул в третий раз. Из-за деревьев медленно вышли десять золотистых леопардов. Их пятнистые гибкие тела казались почти неразличимы в тени листвы, но у всех хищников были глаза Наразен. Королева улыбнулась, знаком подозвав оруженосцев, но едва только отвела для броска руку, сжимавшую копье, юноша-колдун сорвал с шеи змею и бросил наземь. Тотчас змея превратилась в посох и глубоко вонзилась в землю, а леопарды исчезли.

- Значит, это была только иллюзия, - разочарованно вздохнула Наразен, обман. Я не люблю, когда меня дурачат.

Иссак улыбнулся и вежливо сказал:

- Как бы то ни было, прекраснейшая из королев, думаю, ты не властна приказывать мне.

Наразен не привыкла обсуждать, что она может, а что нет. Обернувшись к одному из стражников, она сказала:

- Дайте этому лицедею несколько монет. Он выглядит голодным, а дорогое платье, вероятно, тоже иллюзия.

Иссак отказался от платы.

- Мне не нужны деньги. Я изголодался по иной пище и жажду другой награды.

- И какой же?

- Королевы Мерха.

Ни один мужчина не смел говорить с Наразен подобным образом. Гнев охватил королеву, но при этом она почувствовала странное беспокойство. Тем не менее она старалась казаться беспечной:

- Поскольку ты, скорей всего, варвар и не знаешь хороших манер, я не стану приказывать выпороть тебя.

- Никто, кроме тебя, не сможет ударить меня, - ответил колдун.

Одна из собак королевы, чувствуя гнев хозяйки, зарычала на Иссака, но чародей протянул к ней руку, и зверь тут же лег и заснул.

- А теперь, прекрасная Наразен, - продолжал юноша, - ты должна кое-что понять. Я могу заколдовать тебя, как эту собаку, однако я не стану этого делать. Несмотря на надменный тон и высокое положение, ты пробудила во мне страсть. Сегодня ночью ты станешь моей, и никакая сила не сможет этому помешать.

Странно, что, произнося дерзкие и страстные речи, колдун оставался печальным.

Наразен сделала знак стражникам. Они бросились вперед, чтобы схватить чародея. Но стоило им протянуть руки, как Иссак исчез так же, как и его леопарды, и хотя воины долго и бестолково метались среди деревьев в поисках следов юноши, они ничего не сумели отыскать.

***

Наразен вернулась в город в странном настроении. Королева не считала себя тираном, хотя порой бывала жестокой. Теперь же ее охватило страстное желание отплатить незнакомцу за дерзость. Владычица Мерха не сомневалась, что намерения колдуна достаточно серьезны, и понимала: он имеет шансы на успех, учитывая то, как он преуспел в магии. Не испытывая влечения к мужчинам, Наразен могла бы смилостивиться над Иссаком, если бы он повел себя как-то иначе...

Но тут ей вспомнилось странное, трагическое выражение его лица, отмеченное печатью безнадежности и боли... Наразен с шумом распахнула бронзовые двери своих покоев и кликнула придворных колдунов.

Черный цветок ночи распустился в небе, а внизу, у подножия королевского дворца, будто большой цветник, замерцали разноцветные фонари Мерха. Наразен приказала удвоить стражу у ворот дворца и не пропускать посторонних. Возле покоев королевы встали два великана с медными дубинками, косясь друг на друга и надеясь, что сегодня-то они смогут продемонстрировать свою силу. На внутренней стороне двери повесили череп гиены и другие страшные амулеты изделия придворных колдунов. В комнатах Наразен стоял запах ароматических курений.

Шло время, и, по мере того как затихал городской шум, росли сомнения королевы. Из окна она видела, как гаснут фонари-цветы Мерха: вот потух алый, потом золотой, напоследок разорвав мирную темноту голубыми пальцами-лучами, Наразен подумала о придворных колдунах, шепчущих заклинания и хвастающихся друг перед другом в королевской приемной. Она вспомнила, что, так и не притронувшись к пище, отослала служанок. Потом королева подумала о девушке с длинными льняными волосами, целый месяц делившей с ней ложе, наконец, о чародее Иссаке и засмеялась про себя над ним, над его искусными фокусами, его хвастовством, его страстью. Королева даже пожалела его...

Вот Наразен вышла в приемную и сквозь пурпурный дым бронзовых жаровен увидела своих колдунов, заснувших за работой, прямо на полу, усыпанном магическими принадлежностями - кусочками костей, серебряными цепочками и полированными четками. Королева подошла к бронзовым дверям и распахнула их. У дверей на страже, словно огромные замшелые деревья, замерли два великана, и хотя их глаза были широко открыты, они ничего не видели. По залу металась зеленая птица. Стоило Наразен открыть двери, птица пролетела мимо нее и впорхнула в приемную. Затем, сбросив оперение, она превратилась в зеленый драгоценный камень, который упал на пол и раскололся надвое. Из него в потолок ударил яркий луч света. Когда же он померк, перед королевой возник чародей Иссак.

Он смотрел на Наразен, и его лицо казалось очень бледным. В руках он держал голубую розу: об этом цветке часто говорили, но редко кому доводилось его видеть. Иссак протянул розу Наразен и, когда королева отвергла подарок, сказал:

- Если ты предпочитаешь сапфиры, пусть будет так.

Наразен едва не онемела от удивления, но все же у нее хватило сил произнести;

- Видно, ты и в самом деле опытный колдун. И что же, следующим номером в твоей программе буду я?

- Если ты уступишь моей любви... Королева внимательно рассматривала бледное лицо Иссака и руку, в которой дрожал стебель розы.

- Я не сплю с мужчинами, - возразила Наразен.

- Сегодня ночью это случится.

- Возможно, - пробормотала королева. - Выпей со мной, и мы обсудим это.

Иссак не остановил Наразен, когда она подошла к шкафчику с винами. Королева налила своему гостю крепкого напитка, а сама ограничилась безобидным финиковым шербетом.

- А теперь, - продолжала Наразен, наблюдая, как чародей медленно пьет вино, - ответь мне на один вопрос. Ты - могущественный колдун, хотя прежде, чем использовать свое искусство, ты пытаешься ухаживать за мной. Ты говоришь о страсти, но при этом бледен, как человек, охваченный страхом или печалью. Ты добиваешься меня при помощи подарков, хотя грозишься взять силой. Почему?

Иссак глотнул из кубка, и к его бледному лицу прилила кровь.

- Я отвечу тебе, прекрасная Наразен, - сказал он. - Как ты знаешь, я волшебник и в свое время имел дело с демонами, в особенности с дринами, безобразными карликами из Нижнего Мира. Я хотел стать еще могущественнее, и дрины привели меня в дом искусного мага, намного старше и коварнее меня, сказав, что я смогу многому научиться у него. Но, как оказалось, дрины ценили этого негодяя за его жестокость. Этот колдун заключил со мной сделку, в виде платы за обучение я должен был каждую ночь спать с ним. Тогда я был молод и глуп, но мечтал стать мудрым и могущественным. Мне казалось, что плотские удовольствия, даже извращенные, - ничто по сравнению со знаниями, которые я получу. Поэтому, несмотря на то что мой учитель был грязен, стар и груб, я согласился. Ну, а потом каждую ночь мне приходилось терпеть его. Целый месяц я был его учеником днем и его любовником с наступлением темноты. Мне казалось, что это слишком высокая плата за обучение, но я не знал истинной цены. Каждую ночь вместе с его семенем распутство и грех проникали в меня, в мою плоть и душу. И каждый раз, когда это происходило, колдун терял год жизни. Чтобы возместить себе потерянное время, он сверх всего забрал у меня за каждый день обучения год моей жизни. Такой оказалась природа его заклятий, и, когда я, не в силах более терпеть, собрался уйти, он сказал:

..Ты уходишь от меня, Иссак, магом, познавшим большую часть моего искусства. Правда, есть еще один дар, которым я наградил тебя. Хотя в тебе остались пыл и сила молодости, я наделил тебя всеми своими пороками и страстями. Время от времени ты будешь совершать поступки, от которых я получал наслаждение: ты станешь насиловать девушек и грабить мужчин. Однако не огорчайся понапрасну, тебе не придется долго мучиться. За этот месяц ты прибавил к моей жизни тридцать лет, и только три года жизни осталось тебе. Не сомневайся, ты весело проведешь оставшееся время". И я, - продолжал Иссак, выпустив из пальцев недопитый кубок, - стал таким, как и обещал мерзкий старик. Когда я увидел тебя, вся сила страшного наследства увлекла меня сюда. Голубая роза - единственное, что осталось от моей прежней души.

Потом Иссак уронил голову на руки и разрыдался, как ребенок.

- Ты должен противостоять этому колдовству, - объявила Наразен.

- Я пытался, - вздохнул Иссак, - но это сильнее меня.

- Ну, не плачь, - попыталась утешить его королева.

В ее душе презрение смешалось с жалостью, и, позабыв об опасности, Наразен подошла и по-братски положила руку на плечо колдуна. Слишком поздно она заметила, что слезы Иссака уже высохли . В тот же миг чародей схватил ее.

Наразен была сильной и гибкой, но Иссак обладал невероятной силой. Он повалил красавицу на пол. Лицо его налилось кровью, раскраснелось, как у пьяницы или сумасшедшего, а из глазниц чародея на Наразен смотрели глаза другого человека, чужого и страшного.

Одной железной рукой колдун держал королеву, другой разорвал ее платье, словно оно было бумажным. Иссак дышал тяжело и часто, как собака, и слюна его капала ей на грудь.

Но Наразен вовсе не была наивной девушкой, какой пыталась казаться, и потому, разливая напитки, припрятала в рукаве маленький острый нож, который держала в шкафчике для вин, обычно этим ножом открывали бутылки. Когда колдун навалился на королеву, стараясь овладеть ею, Наразен перестала сопротивляться и расслабилась.

- Такой ты мне даже нравишься, - прошептала она, - не хнычущий, а властный. Давай же возьми меня, мой дорогой. Отпусти мои руки, и я сама помогу тебе.

Однако Иссак освободил только левую руку королевы, крепко держа правую. Тогда Наразен начала ласкать и целовать насильника, и он, от удивления забыв об осторожности, отпустил ее. Королева осторожно вытащила припрятанный в рукаве нож и ударила колдуна в ухо.

Завопив от страшной боли, Иссак упал возле Наразен, но теперь в душе королевы не осталось и тени сострадания. Подбежав к стене, она схватила одно из копий и вонзила его прямо в сердце чародея с такой силой, что острие насквозь пробило тело и вонзилось в пол.

Иссак умер не сразу. Прежде с ним произошла отвратительная перемена. Тело его ссохлось и покрылось трупными пятнами. Плоть разлагалась на глазах. Она растаяла, словно кусок льда на солнце. Теперь королева увидела подлинный облик колдуна, то, во что превратил его учитель. Только хитрые заклинания, которым выучился Иссак, позволяли ему сохранять иллюзию молодости и красоты. Теперь он выглядел отвратительно. Внешний вид Иссака соответствовал черной душе колдуна. Но, словно не чувствуя боли, Иссак ухмыльнулся и прокричал Наразен:

- Вот и истекли три года, отпущенных мне моим учителем. Я умру на полу твоего дворца... Ты безжалостно исполнила приговор. А теперь я расскажу тебе о твоей судьбе, Наразен из Мерха. Мне еще хватит сил наложить на тебя заклятие, и ты не сумеешь заставить меня замолчать. Ты предпочитаешь не спать с мужчинами, так пусть то, что могло бы доставить тебе величайшее наслаждение, принесет страшные муки... За год в землях Мерха произойдет много событий. Сначала подуют ураганные ветры и принесут в Мерх три засухи, которых люди боятся больше всего: высохнет вода в реках, пропадет молоко у всех домашних животных и, наконец, иссякнет плодородие женского чрева. Богатая страна превратится в бесплодную пустыню, реки станут грязными, желтая пыль осядет на губах и ресницах людей, и не родится ни один ребенок, ни один зверь. Земля станет бесплодной, как чрево королевы. Голод и Мор будут разгуливать по улицам, играя с людьми как кошки с мышками. Люди будут вопить, видя жуткие знамения; они станут взывать к богам, умоляя облегчить их участь, избавить от бед, сказать, когда же наконец придет конец всем несчастьям. И тогда оракул скажет им: Мерх будет как Наразен, Когда прекрасная Наразен родит ребенка, тогда и ее страна возродится. Когда Наразен принесет дитя, тогда к земле вернется плодородие". И они, о королева, придут и станут стучать в дворцовые ворота и требовать, чтобы ты спала с мужчинами. И тогда, несмотря на унижения, стыд и отвращение, ты, королева, будешь спать со всеми мужчинами, будь то принц, нищий, свинопас или бродяга. Каждый будет входить в твою дверь и выходить, не оставив в тебе плода. И единственной причиной этих бед станешь ты сама. Ты уподобишься скорпиону, жалящему себя же и умирающему от собственного яда. Твое бунтующее чрево никогда не воскреснет. Никогда от семени живого мужчины не принесешь ты плода, и твое королевство погибнет. Мерх будет как Наразен. Если твой народ не убьет тебя, ты вечно будешь скитаться по земле... Когда же ты останешься совсем одна, вспомни об Иссаке.

Потом тело колдуна обмякло, но перед смертью глаза его переполнились печалью, и он прошептал:

- Наразен, яд учителя заставил меня наложить на тебя проклятие. Я сам никогда не сделал бы этого, любимая.

Внезапно изо рта Иссака хлынула кровь, и жизнь покинула его тело.

***

Когда стихли слова проклятия, Наразен похолодела. Но вместе с останками Иссака, погребенными в безымянной могиле, за городскими воротами, там, где хоронили преступников и самоубийц, она похоронила память о нем. Однако в глубине души королевы проклятие оставило свой след, Наразен не забыла о нем.

Целый месяц дули сильные ветры. Они раскрасили город во всевозможные оттенки охры, засыпав его пылью равнин, и Мерх стал маленьким адом. Ветры сменились засухой, выпившей всю воду в реке. Стада не могли напиться, вымя животных опустело. Вслед за тем пропало молоко у женщин, им нечем стало кормить новорожденных младенцев, а потом исчезли те, кому оно было нужно, все дети рождались мертвыми. Ни в Мерхе, ни в его окрестностях не стало женщин, гордо выставлявших напоказ большие округлые животы. За все лето не было ни одного дождя. Страшная жара выжгла весь урожай. Наступил голод, и чума танцевала на улицах Мерха то в красных одеждах, то в желтых...

Как и предрекал Иссак, люди обратились к богам. И согласно предсказанию, боги сжалились и ответили людям, но, возможно, это были слова жрецов, видящих лишь раскаленные гроты или пересохшие родники там, где когда-то текла зеленая и прозрачная вода. Оракулы сказали: "Мерх будет как Наразен. Когда у королевы Мерха родится ребенок, кончатся бедствия. Когда лоно Наразен станет плодородным, тогда страна возродится, но, пока королева суха, как кость, страна будет такой же, а то и еще хуже".

Самое удивительное, что прорицание оракулов совпадало с проклятием Иссака - или того, кто властвовал над его душой. Королеве не оставалось ничего другого, как поступать согласно пророчеству колдуна. Однако Наразен верила, что существует лазейка, какое-то упущение в проклятии, и если бы королева смогла ее найти она спасла бы страну от гибели и подданные вновь полюбили бы ее. Ибо если Наразен что-то и любила, то это было королевство Мерх. Если ей суждено принять позор ради спасения Мерха, она не станет отступать и не будет ни унижена, ни оскорблена этим.

И Наразен открыла двери своей спальни. Не великаны стояли теперь у входа, охраняя ее покои, а толпа мужчин. Одних все происходившее смущало, другие же, наоборот, держали себя самоуверенно, разглядывая повелительницу Мерха, как быки корову. Подходящее наказание для такой женщины как Наразен, но не это занимало ее мысли. Королева учтиво кивала каждому из мужчин. Все они были достаточно известны. Королева вела их за собой, и они входили спальню, а затем в Наразен. Она терпела, и подданные хвалили ее за это. А когда королева не зачала, знатные люди послали самых крепких, здоровых мужчин королевства послужить ей. Позднее в спальню королевы допустили и чужеземцев.

Этот год выгорел и осыпался желтой шелухой. И Наразен, крутившаяся в его пламени, казалась такой же выгоревшей и высохшей. Лишь душа ее не сгорела в этом огне. Сохранилась и ее красота. Королева по-прежнему притягивала взгляды мужчин И еще у Наразен осталась гордость, хотя в дальних странах теперь ее называли Шлюхой из Мерха - ведь никто не верил, что она не получает удовольствия от своего наказания. Страдания, которые прежде раздирали ее, постепенно притупились. Королева стала бесчувственной, носила черные одежды, чтобы быть похожей на тень. "Остерегайтесь, когда будете проходить через Мерх, а то Шлюха съест вас вместе с вашими фаллосами, - говорили путники друг другу. - Всем известно, Наразен всегда голодна, да и страна ее голодает".

Пришла зима, тяжелая холодная зима. В стране царили голод и разруха, словно по цветущим равнинам прокатилась волна огня. Высоко в горах лежал снег, но и там его покрывали хлопья сажи. Даже зима заболела в Мерхе.

Наразен бродила по высокогорным тропам. Она спала с пастухами и подпасками. Когда она, обнаженная, появлялась перед ними, ее тело цвета майского меда и огненно-рыжие волосы возбуждали их. Мужчинам казалось, что это богиня спустилась с небес осчастливить их. Они мечтали о сыновьях, зачатых ими в прекрасном теле богини. Сыновей не было, но любовники Наразен об этом не знали. Королева спала с разбойниками. Один из них полоснул ее ножом, и повелительница Мерха приказала убить его. Всю злость от собственной беспомощности выместила она на этом несчастном. В ее постели не осталось места для женщин, так же как больше не было и пронзенных копьями леопардов у ее ног. Ложе с Наразен делили только мужчины, а сама королева стала леопардом на их копьях. Она ничего не чувствовала и жила, как будто во сне. Наразен могла быть только такой - гордой и прекрасной, без стыда несущей бремя позора. Но по-прежнему она оставалась бесплодна, и страна умирала.

Зима наконец с радостью покинула Мерх. Весна принесла новые ураганы, лето - желтую пыль. Чума, отоспавшись за зиму, надела просторные одежды желтой лихорадки и бродила по улицам города, стуча в двери домов.

И тогда настал день, когда Наразен пробудилась от сна, сковывавшего ее. Она выглянула из окна, увидела ад, в который превратился ее Мерх, и подумала: "Все мои попытки закончились неудачей. Я должна была хранить свое тело для себя, вместо того чтобы сдавать его внаем. Я стала добычей, теперь же пора вновь превратиться в охотницу". И тогда посмотрела она чуме в глаза и подумала: "Что же мне сделать, чтобы избавиться от тебя?" И чума ответила: "Ты и сама знаешь, но не сможешь этого сделать". Тогда Наразен с шумом захлопнула ставни, отгородившись от пыли и зловония Мерха.

Но королева догадалась, что надо сделать, когда услышала, как неподалеку от дворца какая-то женщина заплакала и стала причитать:

- Мой милый умер от лихорадки! Мой любимый умер!

Услышав стоны несчастной, Наразен вздрогнула всем телом, неожиданно осознав, в кого превратил ее Иссак, и сжала кулаки, ибо поняла наконец, где проходит путь, ведущий к спасению.

Глава 2

Ночью Владыка Улум бродил по полю битвы. Битва давно закончилась (как кончаются любые забавы, даже самые лучшие), и теперь здесь воцарилась тишина. Победители с добычей ускакали на север, оставив позади себя только Смерть... Когда стихли все звуки, из засады появились вороны; со всех сторон сбежались шакалы, чтобы начать междуусобную войну среди куч, холмов, гор безмолвных и неподвижных тел. Тут и там в темноте замерцали огоньки светлячков, но все они быстро погасли. Только звезды неизменно, неугасимо сияли в небе. Сверкающая россыпь на равнине неба, тишина и безмолвие... Как будто на небесах тоже шла битва и там теперь тоже лежали трупы, отличающиеся от земных лишь тем, что были прекрасны и светились в темноте.

Но все же это были лишь звезды, освещавшие для Владыки Улума поле боя: то, что еще заслуживало внимания.

Улум был черным, атласно-черным, как шкура пантеры, блестяще-черным, как отшлифованный черный жемчуг. Его высокая стройная фигура казалась отлитой из тьмы, а длинные белые волосы, как и одеяния, были цвета слоновой кости. Белые волосы и белый плащ колыхались и мерцали в темноте, и казалось, что это клубы дыма скользят по полю битвы. Лицо Улума редкой, необъяснимой красоты всегда носило маску отрешенности. Люди смотрели на бесстрастное лицо Владыки Смерти и не могли впоследствии вспомнить его. Лик Улума ускользал из их памяти, как вода утекает между пальцами, как морская волна уходит в прибрежный песок во время отлива.

На поле боя протекал неглубокий ручей. Те немногие, кому хватило сил добраться сюда и напиться воды перед смертью, уже умерли, и теперь их лица и руки скрылись под водой, окрасив ее в темный цвет крови. В нескольких шагах от ручья лежал еще живой молодой воин. От боли все плыло у него перед его глазами, но он все же заметил, как высокая тень Улума скользнула мимо, на мгновение закрыв звезды. Воин позвал его. Голос несчастного звучал тише, чем шелест травы в поле. Тем не менее Улум подошел к несчастному.

Воин был очень молод. Его раны выглядели ужасно, но казалось, он видит Улума. Юноша еще раз прошептал свою просьбу, и Улум склонился к нему, чтобы расслышать.

- Если в вас есть хоть капля сострадания, принесите мне воды.

- Я никогда не испытываю сострадания, - ответил Улум. - Кроме того, вода в ручье скверная.

- Вы ищете своих родных? - прошептал юноша. - Утром сюда придут женщины. Они станут искать среди убитых своих мужчин. Наши враги разрешат им это. Придут моя мать и сестры. Они заберут то, что оставят от моего тела шакалы, и отнесут домой. В этом году мне не придется собирать урожай.

- Урожай уже собран, - возразил Улум. Его огромные глаза были полны грусти и напоминали колодец непролитых слез.

- Дайте мне воды или любого питья, сладкого или горького, - попросил юноша.

- У меня есть только один напиток, - спокойно ответил Улум, - но, возможно, он тебе не понравится. Подумай хорошенько. Может быть, ты еще доживешь до утра.

- Ночь холодна, а я очень хочу пить.

- Ну что ж, - вздохнул Улум. Из-под плаща он достал флягу и чашу из желто-белой полированной кости. В чашу он налил питье. Жидкость не имела ни цвета, ни запаха, ни определенного вкуса. Улум приподнял голову юноши рукой и протянул ему чашу.

- Через три часа, - сказал Улум, - наступит утро...

- Все равно звери успеют добраться до меня, - сказал юноша. - Я не вынесу этой жажды.

- Тогда пей, - приказал Улум и поднес чащу к его губам.

Молодой воин выпил и прошептал;

- Это вкус летней травы... - А затем добавил:

- Больше я ничего не хочу... - и закрыл глаза навсегда.

Следом за Улумом, на холм поднялась группа женщин. Они не несли светильников, ибо пришли слишком рано, украдкой, боясь врага-победителя, не подчинившись его жестоким указам. Они, суетясь, сбились в кучку, и темнота окутала их, как плащ, но, увидев Улума, они со стоном отпрянули. Когда же Владыка Смерти миновал их, одна женщина очнулась от страха и прокричала ему вслед: "Я знаю тебя, ты шакал!" - и плюнула на землю, где только что ступила нога Владыки.

Глава 3

В пяти милях к востоку от города Мерха поднималась стена гор. Чтобы пересечь их, путнику нужно было семь дней. По ту сторону гор лежала бесплодная равнина, а за ней стоял лес древних мертвых кедров. Эта часть пути занимала два дня. За лесом открывалась дикая страна, где растения и животные взбунтовались против законов природы. Здесь цвели розы с огромными колючками, взлохмаченные, как кошки, попавшие в куст шиповника; яблоки были соленые, а плоды айвы - горькие, как полынь. В непроходимых зарослях жили яркие птицы, но они не пели песен. Звери в этих краях были свирепыми, но им редко удавалось поохотиться на человека, ибо люди избегали этих мест. В трех милях к востоку от мертвого леса раскинулся сад, в котором росли дикие гранатовые деревья. Плоды их были ядовиты и имели нездоровый зеленоватый оттенок, а в центре сада стоял синий дом. В этом жилище, известном как Дом Синего Пса, обитала колдунья.

Наразен, стремясь разузнать поподробнее о Доме Синего Пса, расспрашивала придворных колдунов и других магов, живших в Мерхе. Ее народ потерял всякое терпение и начал именовать Наразен Шлюхой. "Она не может зачать, потому что похоть выжгла ее чрево", - говорили одни, бегая, как стая гиен, по улицам Мерха и разнося мерзкие слухи, другие писали имя королевы на стенах домов, добавляя самые мерзкие эпитеты. Дошло до того, что несколько человек ночью ворвались во дворец - они хотели убить повелительницу Мерха. Тогда Наразен обнажила меч и собственноручно убила их. Наконец королева поняла, что цель ее поисков лежит за пределами города. Она отправилась в опасное путешествие, взяв с собой только десять воинов, - остальная стража осталась в Мерхе во дворце. Наразен пересекла горы, каменистую долину, проехала через мертвый кедровый лес и оказалась в дикой стране.

На одиннадцатый день путешествия королева и ее отряд выехали на луга, которые окаймляли сад колдуньи. Здесь Наразен спешилась и пошла дальше одна.

Хотя уже наступил день, в саду ведьмы царил полумрак. Дом Синего Пса внезапно появился перед Наразен. Два синих столба поднимались по обе стороны бронзовой двери, над которой розовым огнем горел высокий светильник из голубого стекла.

Наразен подошла к двери и постучала рукояткой кнута. Дверь тотчас же отворилась. В дверном проеме стоял пес. Семи ладоней ростом, он был искусно сделан из голубой эмали. Пес открыл пасть и залаял, но лай его показался королеве речью.

- Кто ты? - пролаял пес.

- Та, которой нужна твоя хозяйка, - ответила Наразен.

- Это и так понятно. Но я обычно докладываю ей, называя имя гостя.

- Тогда доложи, что я Наразен, королева Мерха.

- Те, кто лжет, умирают, - прорычал пес.

- Тогда не лги и оставайся среди живых, - огрызнулась Наразен. - Иди и доложи обо мне своей хозяйке-колдунье. Я не собираюсь беседовать с шавкой.

Пес завилял хвостом, как будто ему понравилась надменность Наразен, и лизнул ее руку языком, похожим на сухое горячее стекло.

- Прошу следовать за мной, - сказал он. Внутри дома все было голубым. Собака проводила Наразен вверх по лазурной лестнице, в комнату с множеством голубых светильников. Внутри каждого из них горел розовый огонек.

- Садитесь, - предложил пес. - Вам принести чего-нибудь освежающего?

- Я не буду ни есть, ни пить в этом доме, - сказала Наразен. - Ходят слухи, будто твоя хозяйка так мудра, что немногие осмеливаются войти в ее дом. А еще говорят, что сюда легче войти, чем выйти.

Раздался необычный звук, словно керамические плитки потрескивали в огне камина, - это смеялась собака. А потом портьера на дверях качнулась в сторону, и в комнату вошла колдунья.

Наразен много слышала о таинственной Хозяйке Синего Дома. Многие знали о ней, но мало кто ее видел. Одни говорили, что колдунья напоминала василиска и ее взгляд обращал людей в камень, другие говорили, что она старая карга. Но перед Наразен стояла юная девушка, не старше пятнадцати лет, стройная, как шелковая нить. Наготу ее прикрывали лишь выгоревшие темные волосы, которые ниспадали почти до пола. Время от времени из-под завесы волос появлялась тонкая белая рука, изящная ножка, бедро или грудь, похожая на бутон водяной лилии. Наразен понимала, что эта красота - творение магии, но, когда королева увидела колдунью, сердце ее затрепетало. А юная ведьма пересекла комнату, села у ног Наразен и, улыбаясь, внимательно оглядела гостью. Губы чародейки казались нежными, как первый розовый луч рассвета.

- Я готова выслушать тебя, старшая сестра, - сказала колдунья. - Ведь ты же не ради забавы проделала такой путь, чтобы найти меня.

Наразен взяла себя в руки. Она старалась не обращать внимания на Синего Пса, хотя тот с явным удовольствием грыз в углу синюю фарфоровую кость; королева заставила себя забыть про манящее тело колдуньи, проглядывавшее сквозь покрывало волос. Наразен рассказала о своей беде, Иссаке и мерзких пороках его наставника, о чуме и о бесплодии Мерха; о том, что земля не сможет приносить плоды до тех пор, пока она, королева, не родит ребенка.

- Но тебе придется выйти замуж и жить с мужчиной, чтобы вырастить и воспитать ребенка, - сказала ведьма.

- Да, это правда, хотя я и не люблю кобелей. Я отдавалась самым разным мужчинам, безумцам и вонючим разбойникам. Я отдавалась всем, не щадя себя, но оставалась бесплодной. Таков яд этого проклятия-скорпиона: мое чрево никогда не понесет от семени живого мужчины.

- Что ж, это искусное проклятие, - сказала колдунья. - Показать дорогу и преградить путь по ней. Но колдовство есть колдовство. Проклятие такого чародея, как Иссак, невозможно снять... Для этого искала меня, королева?

Наразен заметила лукавый блеск в глазах ведьмы. "Она поможет мне", подумала Наразен и ответила:

- Я искала тебя, так как слышала, что Хозяйка Дома Синего Пса общается с могущественной особой, одним из Владык Тьмы...

- Допустим, это так, но чем это поможет Наразен из Мерха?

- Я поняла, что Мерх может быть спасен только, если я рожу ребенка, и для этого мне придется спать с мужчиной. Но обычные мужчины не подходят. Но если я не могу родить дитя от "семени живого мужчины", то почему бы мне не попробовать переспать с мертвецом?

Некоторое время колдунья молчала, а потом еще шире заулыбалась.

- Королева Мерха достаточна умна, - сказала она наконец, откинув назад волосы и открыв Наразен чистое бледное лицо, раньше скрытое под волосами, и удивительное украшение - вокруг талии ведьмы позвякивала гирлянда маленьких белых косточек - человеческие пальцы, нанизанные на золотую цепочку. - Что ж, - продолжила колдунья. - Допустим, я смогу уговорить Владыку Тьмы, и он поможет тебе, если пожелает. Я позову его, но, придет он или нет, не знаю. Он никому не подчиняется.., а я всего лишь его служанка. И все же он может снизойти и исполнить мою просьбу. Если он придет, будь готова преодолеть страх, ибо он внушает страх простым смертным. Не так-то просто пригласить его, но еще труднее сделать так, чтоб он выслушал тебя. И как ты понимаешь, он заключит с тобой сделку.

- Я слышала об этом, - кивнула Наразен.

- Ты можешь отказаться, - продолжала ведьма. - Даже поговорив с ним, ты имеешь право отказаться. Он никого не принуждает. Но отказаться не так-то просто. Ты все еще хочешь, чтобы я позвала его?

- Да, хочу, - сказала Наразен.

Тогда Хозяйка Синего Дома задрожала всем телом, то ли от ужаса, то ли от радости. Она свистнула, и пес выбежал из комнаты. Померкли огни в светильниках. Затем колдунья подошла к столу и открыла стоящую там шкатулку из слоновой кости. Внутри лежал барабан, такой крохотный, будто сделанный для маленького ребенка. Но этот барабан не был детской игрушкой. Его изготовили из человеческих костей, а кожу, обтягивающую его, сняли с тела прекрасной девственницы.

Колдунья уселась у ног Наразен и начала выстукивать ритм быстрыми легкими движениями пальцев. И тут Наразен заметила то, чего не видела раньше. Третий палец левой руки колдуньи был отрезан до второго сустава. Наразен вспомнила косточки фаланг вокруг талии колдуньи, но тут во всех лампах разом погасли огни.

То, что вошло в дом, было не простой темнотой, а тьмой огромной черной раковины, спрятанной в глубине земли, абсолютной тьмой. В ней остались лишь шепот, дыхание, вздохи и легкий стук барабана колдуньи.

***

Садилось солнце, бросая на землю красные лучи. Они осветили двери лачуги, перед которой остановился Улум. Молодая женщина у входа поклонилась ему.

- Прошу вас, заходите, чувствуйте себя свободно в моем доме, - сказала она.

В жалкой тесной комнате на лоскутном одеяле сидели несколько детишек, серьезных и мрачных, как совята, а на кровати лежала маленькая девочка трех-четырех лет.

- Я послала мужа за доктором, но он еще не вернулся. - продолжала женщина. - Очевидно, вы опередили его?

- Да, - кивнул Улум, переступив порог. Владыка принес с собою покой, больной ребенок почувствовал это. Веки девочки тихонько опустились. Но мать заволновалась.

- Я сожалею, - сказала она, - но сейчас мы ничего не сможем заплатить вам. Однако я обещаю, что вы получите все деньги от продажи поросят, когда наша свинья родит.

Улум наклонился над больным ребенком. Тесная и жалкая каморка наполнилась зыбким мерцанием, похожим на серые сумерки, хотя небо за дверью еще пылало закатом.

- Подождите, - взмолилась мать. - Скажите, кто вы?

- Вы и сами знаете, - ответил Улум. Мать стиснула руки.

- Я думала, вы доктор, но ошиблась, - прошептала женщина. - Прошу вас, уйдите.

- Вы непоследовательны, - вздохнул Улум. - Вспомните, что последние три ночи вы умоляли меня избавить вас хотя бы от одного из детишек, которых вам нечем кормить. От одного из малышей, которые должны быть одеты и согреты.

- Да, это правда, - пробормотала мать, - Я вижу, боги наказали меня за мою злобу.

Она заплакала и спрятала лицо в ладони. Улум наклонился над кроватью, легко коснулся сердца ребенка, повернулся и вышел. Когда он покинул лачугу, две бесстрастные ледяные слезы скатились с его белых ресниц на полевые цветы, растущие у двери, и те завяли.

Но остальные дети беззаботно болтали, им показалось, что это вечерний ветер ворвался в комнату и стало чуть холоднее, чем раньше. Больной ребенок затих...

Улум следовал за солнцем на запад. Несмотря на могущество и власть, тьма не всегда подчинялась ему. Он шел быстрее, чем обычный смертный, но солнце всегда обгоняло его. Красное, как хна, оно пряталось за краем земли, но не навсегда.

Улум остановился посмотреть, как ночь опускается на землю. И как только тьма накрыла его, послышался мягкий приглушенный звук, напоминающий то ли стук дождевых капель, падающих на потрескивающую от солнца землю, то ли крылья мотылька, хлопающие в полете, - звук, неразличимый для человека. Но Улум услышал его и понял, чьи нежные пальцы выстукивают дробь на коже барабана.

Какое-то время Улум стоял, раздумывая. Его глаза, еще полные ледяных слез, обратились на восток. На его лице ничего нельзя было прочесть. Оно ничего не выражало, но весь облик Владыки передавал определенное настроение. Возможно, Улума создали боги, очень давно, в дни бесформенного хаоса. А может быть, он появился потому, что потребовался простым смертным.

***

Молодая колдунья, затаив дыхание, продолжала выстукивать сложный ритм. Косточки на цепочке вокруг ее тонкой талии щелкали, ударяясь друг о дружку. Потом в темноте, обволакивающей Дом Синего Пса, появилась дышащая жаром, опаляющая, но ничего не согревающая тень.

В дальнем конце комнаты в синеватом свечении появился поджарый, мертвенно-бледный Пес.

Косточки застучали, когда она преклонила голову перед Псом, и ее волосы рассыпались по полу.

- Мой господин, - прошептала ведьма, - прости твою служанку за то, что побеспокоила тебя.

Пес подошел ближе. Он был благороден, но вид его вызывал дрожь. Любой другой, встретив такую собаку, испугался бы, но не Наразен. Мгновение - и пес исчез, а на его месте появился мужчина, прекраснее которого королева никого в жизни не встречала. Но и более странного она тоже не встречала: белый плащ, белые волосы, но черная кожа и мертвые фарфоровые глаза. Тут-то королева и почувствовала страх. Не перед мужчиной. Не именно перед Владыкой Смерти. Ее страх напоминал мрачную печаль, приходящую по ночам в тяжелые часы уныния; страх полной безнадежности; неминуемая бездна, поглощающая человека незаметно, безболезненно.

Владыка не удостоил взглядом Наразен, он пристально смотрел в лицо ведьмы. Почему-то глаза его показались королеве слепыми. Затем Улум проговорил ровным, тихим голосом:

- Я здесь.

- Мой господин, - стала бормотать ведьма, глядя на него снизу вверх, - ко мне пришла одна дама. Она хочет обратиться к тебе с просьбой.

- Пусть говорит, - приказал Улум. Колдунья встала и кивнула Наразен. Королева покинула свое место и вышла вперед, приблизившись к мужчине в белом плаще. Она смело взглянула в бездонные глаза Улума и почувствовала, что его взгляд завораживает ее все сильнее и сильнее.

- Надеюсь, вы понимаете, - сказала Наразен, - что я не дрожу от страха. В конце концов никто не может избежать встречи с вами.

Тогда Владыка Смерти - реже его называли Улумом - один из Владык Тьмы, приказал королеве:

- Скажи мне, чего ты хочешь.

- Чтобы спасти мою страну и корону, я должна родить ребенка, - ответила ему Наразен. - Но на мне лежит проклятие. Я не могу родить дитя от живого мужчины. Я должна зачать его от мертвеца. А мертвые - ваши подданные, мой господин.

Колдунья хлопнула в ладоши. Появился каменный трон, задрапированный белым бархатом. Золотые подлокотники трона венчали золотые головы скалящихся собак. Жемчужины сверкали в их глазницах. Владыка Смерти сел на трон и задумался над тем, что сказала ему Наразен. Наконец он промолвил;

- Это можно сделать. Но сможешь ли ты вынести объятия мертвеца?

- Объятия любого мужчины отвратительны мне, - откровенно ответила Наразен, несмотря на то что Смерть явилась в облике мужчины. - Живой или мертвый самец - невелика разница... Может быть, мертвый даже лучше.

- А известна ли тебе цена?

- Очевидно, когда я умру, я должна буду навеки стать вашей рабыней. Полагаю, что все люди платят вам таким образом.

- Нет, - покачал головой Владыка Смерти Улум. - Я Владыка пустого королевства, я покажу тебе. Одно условие ты узнаешь сейчас: после смерти ты должна будешь оставаться со мной тысячу лет. Не больше, но и не меньше.

Наразен побледнела, но отступать не собиралась:

- Это и в самом деле небольшой срок. Но зачем я вам?

Улум взглянул на нее. Сердце Наразен сжалось, но она поборола страх.

- Ну же, - взмолилась она. - Прошу, не упорствуйте, скажите мне.

Что-то переменилось в лице Улума.

- Жизнь не растоптала тебя, - промолвил он. - Большинство тех, кто ищет меня, - жертвы собственных пороков. Они внутренне сдаются прежде, чем зовут меня. Но ты сожгла все зло и грязь, которые низвергли тебя в пучину. Я буду рад твоему обществу. Именно его ты продашь мне на тысячу лет. Не тело, нет. Тело станет моим в любом случае, как только ты умрешь. Оно будет лежать в земле до тех пор, пока само не станет землей. Не нужна мне и твоя красота - я не люблю ни мужчин, ни женщин. У Смерти нет ложа, у Смерти нет возлюбленной. Подумай, каким посмешищем станет Смерть, если обзаведется потомством, порожденным его семенем. Нет, мне нужна твоя душа. Я сохраню ее и верну в твое тело, а потом ты будешь служить мне тысячу лет. Когда же время истечет, твоя душа вольна будет покинуть меня.

- И это все? - быстро спросила Наразен.

- Нет, еще одно: не требуй от меня после смерти рассказов о жизни живых, сказал он. Наразен воскликнула:

- Покажите мне свое королевство, подарите возможность зачать ребенка, я согласна с вашими условиями!

Из тени за троном до нее донесся шипящий голос колдуньи;

- Ты слишком нетерпелива! Держи себя в руках!

Тут Владыка Смерти произнес несколько слов, которых Наразен не поняла, ведьма вздохнула и не произнесла больше ни слова.

Тогда Улум поднялся со своего каменного трона. Его плащ взметнулся подобно белой волне, и Наразен оказалась закутанной в него. Комната колдуньи пропала. Наразен вдруг обнаружила, что она, завернутая в белое крыло плаща, висит в темноте высоко над землей. Огни человеческих жилищ горели внизу, а звезды сияли над головой. Плащ Смерти был огромен. Он окутывал королеву со всех сторон, так что она не касалась Улума.

- Куда дальше? - спросила Наразен.

- Во Внутренний Мир; туда, где находится мое королевство.

Владыка Смерти, кружась, устремился к земле. Перед ними открылась широкая долина. Когда они снизились, Улум вытянул руку, и земля разверзлась. Оказалось, что Смерть бывает везде и поэтому может править всем миром. Наразен показалось, что она очутилась на огромном кладбище, наполненном умирающими, будь то люди, деревья или цветки, листки или травинки. Даже в морях, живущих по собственным законам и правилам там, где владычествовали самые могущественные чародеи, даже там погибали рыбы, обитающие у поверхности, и чудовища глубин, - даже туда Владыка Смерти приходил по собственному усмотрению, и никто не мог противостоять ему... Но вот земля покорно разверзлась, открыв широкий проход, Улум с Наразен из Мерха нырнул в мир подземелий.

Наразен ничего не видела. Происходящее напоминало ей падение во сне. Лица и видения проносились в голове королевы, а не перед ее глазами. Один раз ей показалось, что она попала в водоворот, где, толкаясь, плавала толпа призраков. Но и они вскоре исчезли. Владыка Смерти уносил Наразен все глубже и глубже, пока, королева не очутилась на равнине, где было очень тихо и темно.

Королева больше не могла сдержать страх.

- Неужели это могила? - удивилась она.

- Потерпи, - приказал Улум, Владыка Смерти. - Ты увидишь и услышишь все, что можно видеть и слышать в моих владениях. Ты вошла сюда живая, поэтому пока не в состоянии оценить красоту этого мира. Как дух мертвого человека, не освободившийся от забот бренного мира, возвращается навестить землю, не имея плоти, так и ты здесь - призрак в мире мертвых.

Наразен напрягла зрение. Она не слышала ни одного звука, пальцы ее трогали пустоту, и нечего было положить в рот, чтобы почувствовать вкус. Королева ощущала себя, как и сказал Улум, живым призраком в стране мертвых.

Но для Наразен оказалось достаточно и того, что она видела сейчас. Пожалуй, этого оказалось даже слишком много. Женщина содрогнулась в глубине души, и это та, кто нанизывала леопардов на копье и бесстрашно сражалась в битвах наравне с отважными воинами.

Владыка и королева стояли на вершине скалы. У их ног раскинулись холмистые равнины с разбросанными тут и там валунами. Слева темнела мрачная цепь гор. Все, что их окружало, было серого цвета, скала цветом напоминала свинец. Из трещин росли серые пучки растений, похожие не на траву, а на волосы старой женщины, такие же тонкие и хрупкие. Из широких расщелин пробивался более темный мох. Равнина внизу казалась пустыней, покрытой серой пылью, а там, где каменистые холмы отбрасывали тень, она была черной. Небо Внутренней Земли выглядело пасмурно белым и печальным. Ни солнца, ни луны или звезд не существовало в Нижнем Мире. Небо не менялось, только иногда случайное облако проплывало по нему, словно горсть остывшего пепла. Тут царила тишина. Ее нарушали лишь порывы ветра, который бессильно шумел и завывал. Но ему едва хватало сил гнать облака, поэтому они плыли очень медленно. Огромный плащ Смерти повис, будто складки его наполнились свинцом.

Заметив, что Наразен дрожит, Владыка Смерти спросил ее;

- Это не твоя земля. Почему ты боишься ее?

- Вот куда вы привели меня... Вот куда все человечество должно прийти после смерти...

- Пройди со мной через эту страну, - предложил Улум, - и, если ты увидишь хоть одного человека, скажи мне.

Они спустились со скалы. Владыка Смерти отбрасывал тень, черную, как смола, но у Наразен не было даже тени. Они пересекли пыльную пустыню, миновали каменистые холмы, за которыми раскинулся лес. Деревья напоминали колонны из серого сланца. Странники вышли к реке, белой, как молоко. В ней отражалось небо. Наразен видела лишь ее поверхность. Ничто не нарушало покой вод.

Они шли долго. Небо оставалось неизменным, время, похоже, остановилось. Наразен, живой призрак, не чувствовала усталости. И сколько она ни смотрела, ни вглядывалась, ни вслушивалась, она не слышала голоса ни человека, ни животного. На ветвях каменных деревьев не было птичьих гнезд. Ни одно живое существо не обитало здесь.

- Ты не права, - отозвался Улум, читая мысли Наразен. - Тут живу я... Но иногда встречаются и другие заключившие сделку со мной - тысячелетие в обмен на услугу, которую могла выполнить только Смерть.

Наразен взглянула на Владыку.

- Значит, души мертвых отправляются в другое место. Если это так, то мне жаль вас, - холодно сказала она. - Даже судьба Мерха не стоит того, чтобы навеки оказаться в таком мире.

- Подожди, - сказал Улум. - Ты еще не все видела.

Они пошли дальше, и Наразен, гроза леопардов, вновь поборов страх, с презрением и насмешкой наблюдала за своим спутником.

Впереди показался дворец, сложенный из гранита. Высокие каменные колонны поддерживали крышу дворца-призрака. Внутри не горел ни один факел - там царила прохладная полутьма. В главной зале, ожидая хозяина, стоял гранитный трон без украшений. Владыка Смерти сел, опершись подбородком на руку. Он уставился в пустоту, и слезы скатились с его ресниц. Король скорби - таким сделали его боги или кошмарные видения людей. Меланхоличная безнадежность посреди каменной пустыни...

И тогда Наразен услышала мелодию, поразившую ее. Она огляделась. Через множество сводчатых дверей в зал вошли мужчины и женщины. Вместе с ними появилась музыка, заглушая слабый шум ветра. Как только люди заполнили зал, все вокруг изменилось.

Стены зала оказались задрапированы пурпурными, алыми, красными и золотыми тканями. Расцвели огнями свечи в золотых светильниках. На полу сплелись выложенные мозаикой драконы. Под куполообразным потолком из миллионов драгоценных камней, кружась, забили крыльями голуби. Блики - голубые и красные, зеленые и фиолетовые, черные и белые - превратили птиц в маленькие радуги. Столы из цветного стекла были уставлены изысканными блюдами и напитками.

Владыка Смерти замер на троне, но только теперь трон был из чистого золота. Над Владыкой колыхался стяг цвета крови. Золотая цепь на шее и перстни на пальцах Улума вспыхивали мириадами огней, белое одеяние сверкало серебром и самоцветами. Рубиновый обруч придерживал длинные белые волосы, а на коленях Владыки покоился скипетр из слоновой кости, увенчанный серебряным черепом.

Без сомнения, это был Владыка Смерти. Наразен взглянула на него, и он ответил ей, и только ей, и лишь она услышала его голос;

- Перед тобой иллюзия, которую создают эти мужчины и женщины, воображая, что они мои придворные, а я их император. В этой зале нет ничего реального, только обрывки воспоминаний о Верхнем Мире и его богатствах. Мертвые воссоздают их, пока находятся здесь, ведь они не в состоянии вынести Внутреннюю Землю в ее подлинном виде.

- А как это у них получается? - невозмутимо спросила Наразен.

- Видишь ли, их души живы, и, хотя тела мертвы, души все еще в телах. Все они заключили со мной сделку на тысячу лет. Душа каждого человека - настоящая чародейка. Только живое тело препятствует этому.

- А вы, Владыка, держите души здесь, чтобы они развлекали вас? - с раздражением бросила Наразен. - Неужели вы не можете найти себе развлечений на земле?

- Земля не принадлежит мне, хотя я и земное создание, - ответил ей Улум. Я часто бываю там, но всегда по делу.

Наразен развернулась и прошла между мертвыми мужчинами и женщинами, чьи души томились в телах, как в темницах. Плоть несчастных полностью сохранилась. Мертвых не затронуло ни разложение, ни могильные черви, ни пожиратели падали. Тела сохранили тот возраст, когда их застигла смерть, и казались живыми. Большинство выглядели совсем молодо, одни умерли от болезней, другие погибли от ран - и эти раны были заметны, хотя старательно замаскированы. Молодой воин, заколотый мечом, носил на груди золотую розу. Другой, умерший от того, что камень пробил ему глаз, вставил в глазницу сапфир - и, казалось, видел им так же хорошо, как и здоровым глазом. У колонны сидела очень бледная женщина, не пережившая родов и потерявшая много крови. На коленях она нянчила маленького тигренка, размером с грудного младенца. Она даже дала ему грудь, и он осторожно сосал молоко, а женщина улыбалась. В центре зала два седобородых старика играли в кости, смеясь словно юноши. Улум подошел к Наразен.

- Здесь нет боли, и, несмотря на возраст тела, души не ощущают груза прожитых лет и усталости. И настоящего вина тоже нет. Они лишь вообразили себе его, хотя ощущают его вкус, наслаждаются им и скоро захмелеют. Эта страна чистый лист бумаги, где каждый может писать, что пожелает.

Наразен поверила ему. Вино и еда были не настоящими. Ни души, ни мертвые тела не нуждались в них. И удивительного интерьера тут тоже не было. Не существовало и птиц под радужным куполом, а тигренок был фантазией женщины, горевавшей по ребенку, оставленному в мире живых.

- И вы считаете меня такой же дурой, как все они? - удивилась Наразен. Вы думаете, я сяду и стану тосковать по внешнему миру, создам его подобие, чтобы это опьянило меня, стану развлекать вас целое тысячелетие? Нет. Я скажу вам об этом сейчас, пока я здесь, в вашем мрачном королевстве.

- Ты не выдержишь, - произнес Улум.

- Посмотрим, - возразила Наразен. - Возможно, вы измените свое мнение, когда я надоем вам так же, как эти безмолвные птицы. И тогда вы подарите мне свободу прежде, чем окончится мой срок.

- И не мечтай, - сказал Владыка Смерти.

- Я мечтаю о том, что мне нравится, - вновь возразила Наразен. - Никогда я не стану ничего делать для вашего удовольствия, мой господин.

Лицо Владыки Смерти ничего не выражало, однако едва заметная тень скользнула по нему.

- Все же мне кажется, ты согласишься на мои условия, - продолжал он.

- Если только ради Мерха... Да, я согласна. Наразен заметила окно. Оно выходило в сад, где росли цветы и деревья, а за ними виднелись вечерние холмы и сверкающая река под молодой луной, изогнутой, как бледно-зеленый лук. Королева засмеялась, вспомнив ныне бесплодные мертвые земли Мерха такими, как они были прежде. Ради возрождения страны она могла вытерпеть все, даже если придется тысячу лет бороться с Улумом, Владыкой Смерти.

В следующее мгновение все растаяло, как дым. Владыка и королева вернулись на землю.

Глава 4

Колдунья вышла из дома и прокралась в сад, где росли ядовитые гранатовые деревья. Она потеряла покой от зависти к Наразен, к ее независимости и к тому, что сейчас королева путешествовала с Улумом.

Хозяйка Дома Синего Пса уже в двенадцать лет была хитрой и сообразительной. Два года она училась у магов и колдунов, торгуя своим телом на улицах, чтобы заработать деньги для платы за обучение. Ни один из ее учителей не обманул ее так, как был обманут Иссак, потому что девочка оказалась хитрее и изворотливее лисы. Звали ее Лилас. Когда маленькой колдунье исполнилось четырнадцать лет, однажды, бредя домой с непристойной оргии, она, за час до рассвета, встретилась с Владыкой Смерти. Это произошло на неприглядной полянке среди колючих кустов, где возвышались три виселицы с преступниками. Лилас хорошо училась и знала многое, доступное лишь опытным магам. Увидев черного господина в белых одеждах, она остановилась под скрипящими на ветру виселицами. Сердце ее учащенно забилось, зубы застучали, руки похолодели, а во рту пересохло. Лилас поняла - это тот редкий случай, который подворачивается лишь однажды, и есть два выхода: воспользоваться им или упустить, а потом сожалеть об этом всю жизнь. Лилас выбрала первый путь. Она подошла к Улуму и робко обратилась к нему.

Они говорили недолго - Владыка и колдунья. Небо разгоралось на востоке, и качающиеся тени висельников превратились из черных в красновато-бурые. Тогда Владыка Смерти и девица заключили сделку. Он взял у Лилас нечто, являвшееся поручительством, и пообещал взамен кое-что другое. Девица ушла с именем Владыки на устах и потом стала делать лишь то, что ей нравилось... Ведьма прекрасно жила в Синем Доме уже двести лет и собиралась жить дальше, так как не состарилась ни на день, ни на час, ни на минуту со дня своего пятнадцатилетия.

Однако теперь, снедаемая завистью, она прокралась в сад и сорвала ядовитый плод с дикого дерева. Неожиданно дерево справа от нее скрипнуло, расколовшись, словно от удара огромного топора, и оттуда вышел Улум, а следом за ним Наразен.

Ведьма поклонилась Улуму так низко, что ее волосы, рассыпавшись по земле, закрыли узловатые корни гранатовых деревьев.

- Решено! - промолвил Владыка, а потом повернулся к Наразен. - Как ты понимаешь, тебе придется кое-что отдать в качестве залога.

Королева Мерха не ответила, а колдунья сказала ласково, чтобы скрыть злобу:

- Моя уважаемая старшая сестра должна отдать мне палец левой руки или хотя бы одну верхнюю фалангу.

- Я готова, - кивнула Наразен и стянула кольца с этого пальца.

Она заметила, что все живые мертвецы при дворе Владыки Смерти были лишены этой части тела, равно как и колдунья из Синего Дома.

Лилас носила косточки людей, заключивших договор с Улумом, на золотой цепочке, обмотанной вокруг талии, и, когда долг был заплачен, то есть душа и тело отправлялись во Внутреннюю Землю, ведьма брала косточку, молола ее в порошок и выпивала с вином. Эти кости стали связующей печатью на договоре между смертью и жизнью, именно они сохраняли молодость колдуньи. Что же касается ее роли, то она была посредником, отыскивая людей, готовых заключить сделку с Владыкой Смерти.

Лилас подбежала к Наразен. Ей не терпелось заполучить палец королевы.

Улум прикоснулся к третьему пальцу левой руки Наразен, и тот потерял чувствительность до второго сустава. Когда нож ведьмы алчно сверкнул в полумраке, Наразен не ощутила боли, из раны не вытекло ни капли крови.

- Готово, - сказала Лилас.

- Итак, дело сделано, - проговорила Наразен. - И сколько мне теперь ждать?

- Как она нетерпелива, мой господин, - хихикнула колдунья.

- Я заплатила за товар и теперь имею право потребовать его. Я прошу лишь об одном одолжении, могущественный Владыка Тьмы. Пусть тот, с кем мне придется спать, не слишком долго лежал в земле.

- В сделках я педантичен, - ответил Улум, - и уже сделал скидку на твое положение. Возвращайся на опушку кедрового леса и жди. Завтра ночью я исполню свою часть сделки.

Затем Улум взглянул на колдунью. Она прислонилась к дереву, опираясь на него одной рукой, а в другой сжимала палец Наразен.

- Научи царственную госпожу всему тому, что она должна знать, точно так, как учили тебя. Лилас снова поклонилась до земли:

- Ваша служанка повинуется вам, самый могущественный из Владык.

Колдунья на коленях подползла и прижала губы к тому месту, где только что стоял Владыка Смерти, позаботившись о том, чтобы Наразен видела это. Но королева не обратила внимания. Ее прошиб холодный пот, в голове звенело. Тогда она стала растирать свое тело, пытаясь согреться.

Глава 5

Над лесом окаменевших деревьев пылало солнце, но лучи его не пробивались сквозь черный навес ветвей. Когда солнце село, наступили синие сумерки, в отличие от солнечных лучей они беспрепятственно проникли под кроны деревьев.

Малиновый шатер Наразен раскинулся на опушке леса. Перед шатром горел воткнутый в землю факел, невдалеке вокруг костра расположились шесть стражников королевы. Воины коротали время за игрой, двигая маленькие кружочки раскрашенного дерева по расписной доске. Солдаты нервничали, даже ругались вполголоса. Двое караульных обходили лагерь. А еще одна пара из десятка стражников, отправившихся с Наразен, ночью дезертировала, бежав в луга мимо сада колдуньи.

Наразен сидела в шатре и ждала. Она приготовилась, отбросив страх и сосредоточившись в мыслях на Мерхе. Перед ней стояла чаша крепкого темного ликера, но она едва пригубила напиток. Возле чаши лежал деревянный ларец.

В кедровом лесу часовой неожиданно вздрогнул и вытаращил глаза, но это всего лишь три черные ящерицы пробежали мимо лагеря королевы.

Один из стражников, сидя у костра, пробормотал:

- Я не уверен, что готов признать Наразен своей королевой и повелительницей. Сначала она ведет себя как мужчина и спит с женщинами, потом становится шлюхой и раздвигает ноги для каждого мужчины. Теперь же она домогается покойников.

Но капитан стражи ударил стражника по лицу и приказал замолчать.

- Королева делает все, чтобы спасти нашу страну, - объяснил капитан.

Но глаза его говорили другое: "Пусть она будет сукой, шлюхой или ведьмой, но она платит мне жалованье".

***

Юноше было всего шестнадцать лет, когда он умер. Брат убил его в тот самый день, когда Наразен возвращалась к своему шатру в кедровом лесу.

Старший брат, грубый и сильный, выполнял всю тяжелую работу на отцовской сыромятне. Младший, по словам старшего брата, был ленив и предпочитал бродить у реки, среди цветов на высоких стебельках, которые, склоняя венчики к воде, словно предлагали юноше тоже полюбоваться своим отражением.

- Ты девчонка и ведешь себя словно баба! - закричал старший брат и, забыв - а возможно, и нет, - что в руке у него острый нож для выделки кожи, ударил брата. Нож глубоко вонзился в тело, ранив юношу. Кровь потекла на пол сыромятни. Младший брат закрыл глаза и упал. Вскоре он умер, побелев, как холодный мрамор.

Женщины рыдали, когда готовили тело младшего брата в последний путь. Они говорили, что не было юноши в деревне красивее его. Они обмыли бескровное тело, расчесали русые волосы и скрыли страшную рану, забинтовав шею мертвеца шелковым шарфом. "Смерть жестока', - неосмотрительно решили женщины.

Деревенские жители отнесли юношу на кладбище с каменными склепами. Старший брат, тяжело ступая, шел за гробом. Он натер лимоном глаза, чтобы они стали красными и влажными. Никто не видел, как он ударил брата, а в деревне он сказал, что младший брат споткнулся о лавку и случайно напоролся на нож.

Юношу в гробу положили в склеп и закрыли двери обители мертвых. Священник и родственники на ночь остались возле склепа охранять тело.

За два часа до полуночи дверь склепа отворилась, и оттуда вышел мертвый сын кожевника. В лице его не было ни кровинки, на голове был надет венок, сплетенный женщинами. Не глядя ни вправо, ни влево, он прошел по тропинке между охваченными ужасом стражами, повернул к каменной стене могильника, а потом налетевший порыв ветра унес его. Родные стали молиться, священник потерял сознание. Старший брат с воплями убежал и утопился в одном из огромных чанов сыромятни, где вымачивали кожи...

Наступила полночь. Стражники Наразен сидели неподвижно, будто окаменев вместе с кедровыми деревьями. Костер давно погас, а факел перед шатром едва тлея.

И вдруг из леса налетел ветер. Обрушившись на лагерь, он разметал пепел потухшего костра, стал играть одеждами и волосами скованных страхом людей. Постепенно ветер стих.

Тогда из леса вышла белая фигура.

Медленно, так же медленно, как двигалась эта фигура, поднялись и попятились солдаты. Они расступились, отойдя дальше, чем требовалось, чтобы пропустить к шатру хрупкого юношу с венком на голове и шелковой повязкой на шее. Солдаты пятились до тех пор, пока их спины не наткнулись на холодные колонны кедровых стволов. Юноша прошел мимо них и остановился у шатра королевы.

Наразен, застыв перед нетронутой чашей и деревянным ларцом, заметила колыхание малинового полотнища у входа в шатер. Но она не двинулась с места, а лишь прищурила глаза, чтобы разглядеть, кого же прислал ей Улум, Владыка Смерти.

Через мгновение она перевела дыхание и улыбнулась.

Встав со своего места и подойдя к призраку, она внимательно осмотрела и даже дотронулась до него.

- Ну что ж, - сказала Наразен, - твой хозяин неплохо обошелся со мной.

С этими словами королева увлекла мертвеца в центр шатра. Податливый, словно маленький ребенок, юноша во всем слушался королеву. Смерть лишила его воли, и теперь с разрешения Владыки Смерти он стал рабом Наразен. Королева оглядела гостя, обошла вокруг и внимательно посмотрела ему в лицо.

Улум учел пожелание Наразен, как и обещал. Юноши еще не коснулось разложение. Тело осталось свежим и гладким, прикосновение к нему доставляло удовольствие; оно сохранило запах жизни и радовало взгляд. Голубые глаза юноши были открыты и лишь слегка подернулись поволокой, как бывает у спящих. Взгляд его казался скорее рассеянным, чем отсутствующим, а томные и чрезвычайно мягкие движения походили на движения пьяного. Юноша, который при жизни был больше похож на девушку, чем на мужчину, обладал девичьей красотой. Он был стройным, и очертания его тела казались скорее округлыми, чем угловатыми. Несмотря на смертельную бледность, два бутона на его груди, как и губы, все еще сохраняли теплый оттенок рассвета - цвет губ колдуньи. Округлое лицо напоминало лик девы, по-юношески гладкое, с нежными очертаниями, похожее на мраморное изваяние. Топазы украшали его чело цвета слоновой кости, а в длинные волосы женщины вплели цветы, словно несчастный собирался на пир или на свадьбу.

Наразен уложила тело юноши на ковре. Потом она достала деревянный ларец, полученный от колдуньи, и открыла его. Внутри находился свернутый в кольцо плетеный шнур. Наразен обмотала этот шнур вокруг неподвижного тела юноши, вокруг плеч и торса, между пальцами изящных рук и вокруг покорных чресел.

Конец шнура упал на пол возле светильников, в них взвилось пламя, будто выхваченное из ножен лезвие клинка.

Королева вытянулась рядом с телом прекрасного юноши и коснулась губами его лица, похожего на лицо девушки.

- Если твое тело помнит что-то, - прошептала Наразен, - то представь, что я какой-то мужчина, которого ты любил. Представь, что я - это он. Я не оскорблю тебя. Но этой ночью я стану твоим любовником.

Потом королева встала на колени перед юношей и склонилась, лаская его тело. Руки и губы королевы скользили по коже юноши, пахнущей благовониями и сохранившей аромат жизни.

В мерцании света лампы задрожала странная тень. Неяркий огонь облизывал сетку светильника маленькими язычками, а рядом с ним появилась змея с янтарной чешуей, спрятавшая голову в тени, - вот чем стал шнур из деревянного ларца.

Наразен текла, как река, через тело юноши. Ее рыжие волосы, освободясь, разметались, окружив мертвеца красным светом, подобно малиновому шатру. Ее руки скользнули на мель речного ложа, меж прекрасного золотого тростника, прокладывая курс, чтобы река вошла в свое русло.

В свете догорающей лампы янтарная змея вздрагивала, вытянувшись во всю длину и переливаясь. Теперь она вся была на свету. Лишь ее голова по-прежнему оставалась в тени.

Пальцы Наразен обвили корень реки, ее исток. Она наклонила голову, чтобы глотнуть немного воды.

В мерцании светильника змея двигалась резкими толчками, пульсировала. Потом змея стала рекой, которая волновалась и текла по речному ложу. Голова колдовского создания ударялась об пол и вдруг поднялась из тени и застыла в воздухе. Змея танцевала на хвосте.

Наразен приподнялась. Она заключила юношу в объятия на коврах малинового шатра. Свет серебряными кинжалами скользил по спине Наразен, так же как по телу корчившейся змеи. Наразен смотрела в девичьи глаза юноши, на копье мужчины, вонзившееся в нее, и думала о Мерхе. Сейчас она стала леопардом и боролась, как леопард, пронзенный копьем. Королева выгнула спину и потянулась, наслаждаясь кровью леопарда, наслаждаясь его смертью.

Змея подняла голову, раскрыла пасть и зашипела, рассыпая по шатру дождь огненных игл.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЛАЧУЩИЙ РЕБЕНОК

Глава 1

С приходом весны Мерх снова стал зеленым и золотистым. Его широкая река цвета темного нефрита, вновь прохладная и чистая, извивалась между огромными деревьями. Животные Мерха приходили напиться к ее берегам, в заводях поселились длинноногие птицы. В земле созревало молодое зерно, свежие плоды росли в цветущих садах. В озерах появилась вода, а в округлых грудях женщин молоко. В стойлах снова раздавались крики молодняка, а в домах плакали маленькие дети. Люди назвали эту весну временем Плачущего Ребенка. Но была еще одна причина для такого названия...

Когда Наразен вернулась с востока, она увидела исцеленную землю, здоровую и благополучную. Больше месяца королева провела в кедровом лесу. Возвращаясь, она знала, почему Мерх вновь стал плодородным, ведь он был подобен Наразен. Королева сняла проклятие Иссака со своей страны: она возвращалась с ребенком.

Везде, где бы она ни проходила, люди становились перед ней на колени. Они приносили ей венки полевых цветов и кувшины с вином, приходили к ней с корзинами зерна, чтобы Наразен благословила его. Теперь королева стала их богиней плодородия. В городе люди падали ниц перед своей владычицей, разливали благовония на тех улицах, где она должна была пройти. На площади перед дворцовыми воротами нескольких горожан повесили за то, что они оскорбляли королеву в дни чумы. Начальник стражи Наразен, охранявший дворец во время отсутствия королевы и следивший за порядком на улицах, вышел с важным видом и поклонился своей повелительнице, прикрыв глаза, чтобы не видеть ее живот, Наразен так же стойко терпела свою беременность, как и все, что предпринимала раньше во имя спасения Мерха. Но она ощущала себя рабыней, таскающей в животе тяжелый жернов. К тому же ребенок не стремился покинуть чрево. Он клубочком свернулся в животе королевы и спал. Казалось, что он не собирается родиться в положенное время, Наразен с отвращением думала о ребенке. Он был ленивым, этот ребенок от мертвеца. Возможно, он тоже оживший мертвец... Королева не могла ни ездить верхом, ни охотиться. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Она не хотела видеть своих любовниц. Толстая, как огромный кит, выброшенный из воды на безжалостную землю, она терпела все неудобства. "Выйди, жернов, освободи меня. Ты уже сделал свое дело". Королева считала, что должна убить ребенка, как только он родится. Ведь в душе она оставалась воином и мужчиной. Да, она непременно убьет ребенка.

Наконец ребенок зашевелился. Боль мечом рассекла тело Наразен. "Я не буду унижаться перед тобой, - подумала королева. - Это ты будешь пронзительно кричать, а не я".

И правительница Мерха не издала ни звука, хотя ребенок разрывал и раздирал ее чрево, как кусок полотна.

- Она умрет, - скорбно шептали лекари, склонясь над Наразен. - Даже ее чрево отказывается верить в то, что принадлежит женщине, и поэтому королева не может освободиться от ребенка. Она умрет...

- Я не умру, - отвечала Наразен с обидой и яростью. - Я запомнила того, кто сказал эти слова.

Прошло два дня и две ночи. Дни, будто расплавленное серебро, и ночи, как горячая черная кровь. Она вспоминала Иссака, его рассказ о том, как его обманули дрины, карлики из земель демонов... Теперь королеве казалось, что эти дрины поселились в ее животе и постоянно били молотками по своим наковальням, как заправские кузнецы; раскаленным металлом служили ее страдания, а драгоценными камнями - сгустки жуткой боли.

- Да, - утверждали лекари, - королева умрет.

Наразен уже не могла отвечать. Она думала:

"Нет, я не умру, но завтра же убью всех мужчин в королевстве. Всех, кто своей похотью причиняют женщинам такие страдания".

Пришел третий день. Он незаметно подкрался к дверям дворца в шелковых туфлях. Сразу же за ним устремился четвертый, он принес облегчение.

- Королева, поблагодарите богов за то, что они даровали вам ребенка воскликнул девичий голос.

- Если это мальчик, задушите его, - прошептала Наразен.

- Это девочка, Ваше Величество! - воскликнул главный лекарь.

Наразен очнулась. Тело ее превратилось в сгусток боли, но она осталась жива, лежала на кровати. Вокруг на стенах, расписанных военными и охотничьими сценами, сверкало оружие.

Главный лекарь и его помощники поднесли младенца к окну, рассматривая его с явным изумлением. Но один из них остался у изголовья королевы. Он нагнулся и поднес к губам Наразен небольшую чашу. Жидкость потекла в рот женщины, и ей пришлось проглотить горький напиток. Лекарь с чашей выпрямился и выскользнул в дверь.

Наразен показалось, будто паук жалит ее в сердце. Она открыла глаза и сквозь трепещущую кровавую пелену разглядела женщину в синем, размалывающую что-то в ступке. Все закружилось перед глазами королевы, алая дымка превратилась в багровый туман, напоминающий густое вино, и Наразен поплыла, как размолотая косточка в этом вине, а где-то далеко-далеко засмеялся Синий Пес.

"Неужели я так слаба и переживу эти дурацкие роды?" - спрашивала сама себя Наразен. Она чувствовала, что погружается в ледяную воду и та смывает ее выдержку и надежду.

Королева еще успела подумать о чаше горького напитка, о странном лекаре, быстро выскользнувшем из ее покоев. У Наразен были враги: многие завидова-1щ королеве, а некоторые просто ненавидели ее. Неужели именно сейчас, когда ей удалось спасти королевство и она может жить, вновь наслаждаясь властью, ей суждено умереть из-за одного-единственного глотка отравленного зелья? Нет... Но холодный поток в ее жилах становился все сильнее и шумел, как море...

Доктора оживленно разговаривали у окна. Кожа ребенка, которого они разглядывали, напоминала молоко, и дневной свет, казалось, проходил сквозь нее. Дитя шевелило ножками и ручками, но не плакало. "Ты тоже молчишь", подумала Наразен, А потом королева разозлилась, она ведь рассчитывала царствовать в Мерхе лет шестьдесят или больше. Ради этого она переносила насилие, распутство, колдовство, продала в рабство свою душу и, наконец, выносила младенца, заставила его выжить. Теперь все это у нее отняли. У Наразен не осталось сил даже для того, чтобы злиться.

И тут она увидела в воздухе у стены спальни черную тень. Еще не Смерть, но предвестника Смерти.

- Так, - сказала Наразен, - меня обманули...

- Нет, - ответила тень. - Я не властен над часом твоей кончины. Этим распоряжается твоя судьба. Твои враги повинны в этом. Смерть, словно ночь, приходит в положенный срок, но не вольна выбирать момент своего появления. Владыка Смерти не всесилен.

Наразен вымученно улыбнулась:

- Я слишком слаба, чтобы спорить. Но остерегайся меня, когда я попаду в твое царство праха. Я вновь обрету силу в стране праха. Это будет скоро. Я знаю.

***

Лекарь, отравивший королеву, мчался по коридорам дворца. Стрелой влетел он в комнату начальника стражи. Тот, развалившись на широком диване ел плод багрового цвета. Начальник стражи был красив, но слишком ленив.

- Господин Жорнадеш, королева очень больна, - сказал лекарь.

- Ты прав, к сожалению, - ответил Жорнадеш, продолжая жевать.

- Такие мучительные роды, - продолжал лекарь. - Она потеряла много крови. Кроме того, ребенок был зачат при помощи колдовства, извращения и порока... Скоро нам придется надеть траурные одежды - смерть Наразен неизбежна.

- И когда же это случится? - спросил Жорнадеш.

- На закате, - ответил лекарь. - Осмелюсь почтительно напомнить, ваша светлость, что доза яда, который я дал королеве, подобрана с большой тщательностью. Это зелье очень эффективно. Я также посмею сказать вашей светлости, что я очень старался, выбирая лекарство. Никаких следов не обнаружится при условии, что королева будет незамедлительно похоронена.

- А ребенок? - нетерпеливо спросил Жорнадеш. - Он тоже мертв?

- Нет. Он жив, но, говорят, урод, - сказал лекарь. - Лучше всего похоронить его вместе с матерью.

- Конечно, так будет лучше, - согласился Жорнадеш, выплевывая косточки. он всегда испытывал отвращение к противоестественным наклонностям королевы Мерха и удивлялся, почему престол должен принадлежать такой женщине. Во время отсутствия королевы, оставшись единственным хозяином во дворце, он много размышлял. Теперь Наразен оказалась на смертном ложе, а воины Жорнадеша были готовы захватить власть в Мерхе. Отныне Жорнадеш сам станет править государством. Чтобы не прогневать богов, он решил не убивать новорожденного инфанта. Пролить кровь невинного младенца было бы позором даже для такого жестокого человека, как он. Похоронить дитя живьем - другое дело. Пусть боги вмешаются, если хотят не допустить греха. Жорнадеш был доволен собой. Он все продумал. Дав денег лекарю, он отослал его, а следом отправил своего человека, чтобы тот расплатился с отравителем другой монетой - острым ножом. Затем Жорнадеш послал за кувшином желтого вина и девушкой с винно-желтыми волосами. Теперь он ждал хороших вестей.

***

Наразен умерла на закате. В ее спальне бродили лишь тени, но на улицах горели факелы. За три часа до полуночи Жорнадеш стал королем Мерха, а у королевы Наразен остался лишь серебряный гроб.

Ее тело увезли по реке.

Стояла безлунная ночь. Тусклые светильники на носу и корме корабля не могли развеять ночную тьму. Священники шептали молитвы, гребцы в темных одеждах сушили весла, отдавшись во власть течению. Ладья плыла вдоль берега, как призрак, закутанный в погребальный саван. С берега никто не наблюдал за медленно плывущим кораблем, так как весть о смерти Наразен продвигалась еще медленнее, чем похоронная процессия. А те, кто видел ладью, приняли ее за нечто сверхъестественное. Потом налетел ветер. Он принес запах ладана и звуки ритуальных молитв в память умершей, а еще тонкий, кристально чистый плач, разорвавший кожу ночи, как серебристое лезвие кинжала.

Новорожденный долго не плакал. Он вступил в мир безбоязненно, радуясь спасению из ненавистной клетки, утробы матери. Но теперь ему угрожала смерть. Ребенок начал всхлипывать, но никто не пытался успокоить младенца. Все его боялись. Никто не знал, что с ним делать - убить или оставить в живых. Его положили в большую круглую чашу из красной меди, и там он копошился, пытаясь найти точку опоры на гладких стенках или отыскать нечто похожее на мягкий холмик, из которого должно бежать молоко. Чаша оказалась еще более ненавистной, чем чрево Наразен. По ее медным стенкам стучали черные капли дождя. Они били в глаза ребенку, а река словно в насмешку раскачивала его колыбель.

Река бежала к северным окраинам Мерха. Раскидистые деревья проплывали мимо траурной ладьи, ветви склонившихся над водой черных ив сплетались, как волосы. На них зелеными драгоценностями сверкали светлячки. Вскоре на черной лужайке над рекой показалась каменная ограда с бронзовыми воротами.

Процессия сошла на берег. Священники размахивали кадилами, солдаты несли гроб с королевой и чашу с ребенком, беспомощно шевелившимся внутри. Они вошли через бронзовые ворота и проследовали по улицам, где не горело ни одного огонька, ибо в них не было смысла. Здесь никто не выглядывал из окон и не произносил приветствий. Это было кладбище Мерха. Наконец процессия поднялась на возвышение. Там находился склеп из красного камня, где на протяжении трех столетий хоронили правителей Мерха. Сюда же принесли Наразен.

Священники поспешили совершить похоронный обряд. Вокруг в тусклом свете фонарей поблескивали человеческие кости, кое-где сверкали драгоценности. Но если происходящее и побеспокоило усопших королей, то они остались безучастными.

Ребенок все еще кричал, словно хотел потревожить предков, призвать их на помощь. Маленький зверек голода грыз его внутренности. Устав кричать, малыш начал тихонько хныкать. Но эти звуки без труда заглушало бормотание священников. Малыш вытягивал ручки и ножки, но вокруг был только холод и тени, и даже чернокожая нянька, резко качавшая чашу-колыбель, больше не заботилась о нем. Наконец тусклый свет и неясное бормотание пропали. С лязгом захлопнулись двери склепа... И тогда ребенок, зачатый от мертвеца, остался один на один со Смертью во дворце мертвых.

И в этот момент появился Владыка Смерти.

Зрение у ребенка еще не прояснилось, но в те дни даже новорожденный мог узнать Владыку Улума.

Владыка Смерти подошел к младенцу. Его изящная длинная рука черной птицей повисла над ребенком, но так и не коснулась его. Желто-зеленые глаза малыша напоминали драгоценные камни их глубоких горных пещер. Именно их взгляд удерживал Улума, отталкивал его. В глазах ребенка Улум разглядел трогательное, слабое, но все же непобедимое желание жить, а Владыка Смерти не был ни убийцей, ни разбойником.

Отвернувшись, он подошел к Наразен и поднял ее тело из серебряного гроба. На королеву надели черное одеяние, украсили его поясом из рубинов, на руки и на шею повесили золотые цепи, а в уши - серьги из топазов. Все-таки она правила Мерхом, и Жорнадеш, захватив трон, оставил ей часть былого великолепия. Волосы королевы были распущены и напоминали тонкую красную вуаль, но теперь их оттенок изменился и стал синим. Ее кожа и даже белки золотистых глаз, которые открылись от прикосновения Улума, тоже приобрели синий оттенок.

- Я не сопротивляюсь, - проговорила Наразен. - Я готова следовать за вами.

Она обняла Улума за плечи. Ребенок почувствовал, как черный мужчина и женщина с синеватой кожей провалились прямо сквозь пол склепа. Теперь рядом с ним никого не осталось.

Младенец собрал последние силы и пронзительно закричал, будто понимая, что крик - единственное, что отличает его сейчас от мертвых.

Но кто из живых, услышав ночью крики, доносящиеся с кладбища, поспешит туда?

Внизу, у подножия города могил, прибрежные реки ивы сменил густой лес. Стояла безлунная ночь. Там танцевали черные тени. Распустились ночные цветы, а светлячки, рассевшиеся на бледно-желтых лепестках, напоминали капельки света.

В эту ночь среди деревьев бродили двое демонов эшва. Временами они пускались в пляс под музыку шуршащих на ветру листьев.

В Нижнем Мире было три разновидности обитателей: карлики дрины, изготовившие различные вещи; царственные ваздру, и эшвы, основным занятием которых были грезы. Они грезили, жили в грезах и мечтали о грезах... Они любили гулять по ночам - безмолвные и прекрасные.

Две эшвы, оказавшиеся в ту ночь неподалеку от кладбища, были женщинами. В их черных волосах извивались серебристые змеи, а два черных кота, завороженные магией демонесс, кружились у их ног.

Вдруг тишину ночи разорвал отчаянный крик ребенка. Эшвы остановились, покачиваясь в воздухе. Они не испытывали сострадания, но были очень любопытны и обожали вмешиваться в дела людей.

Слившись в одно целое, скользнули они между деревьями, а два черных кота побежали за ними следом. Эшвы подлетели к каменной ограде кладбища. Для них не существовало материальных преград; они пролетели над стеной и поплыли над городом могил, как сухие листья. Демонессы скользили над улицами города мертвецов, прислушиваясь к крикам ребенка, которые становились все слабее, затихая. Эшвы не боялись смерти. Они избегали только солнечного света и опасались недовольства их повелителя князя ваздру, величайшего из князей Нижнего Мира. Добравшись до возвышения, выложенного мраморными плитами, они подлетели к двери склепа, сложенного из красного мрамора.

Одна из демонесс подула на двери, погладила их нежными пальчиками, и те тихо застонали. Черные коты прыгали по мраморным плитам, играя с цветами, которые притащили с собой из леса. Вторая демонесса вздохнула и закрыла глаза.

Наконец дверь открылась, несмотря на сложный замок. Она больше не могла противиться колдовской ласке.

Ребенок уже не кричал, а только всхлипывал. Он лежал в медной чаше, не двигаясь, не в силах бороться с маленьким зверьком под названием голод, грызущим его изнутри. Эшва, открывшая двери, осторожно проскользнула в склеп и, коснувшись ребенка, почувствовала его тепло. Она сразу же поняла, что этот малыш не такой, как другие.

Эшва склонилась к нему, и змеи, извивающиеся в волосах демонессы, слегка задели его. Младенец задрожал. Очарованная эшва лизнула веки ребенка, ощутив соленый вкус слез, подула в его ноздри дыханием демона, напоминавшим ароматное зелье. Ребенок поймал руку эшвы, засунул ее палец в свой ротик и начал сосать его.

Тогда демонесса улыбнулась. Она вынула ребенка из чаши и взяла с собой, укутав своими волосами, а змеи, развернувшись, заглядывали в лицо младенца, но он не замечал их.

Эшва поспешила на восток, к равнинам Мерха, и за ней последовала ее подруга. Следом за демонессами, пока хватало сил, бежали коты.

Недалеко от реки, в пещере под высокой скалой, было логово самки леопарда. Наразен никогда не охотилась на нее, хотя и убила ее самца. Теперь самка нашла себе пару где-то в другом месте и, когда отступила засуха, обрушившаяся на Мерх и изменившая сезон спаривания, принесла потомство. Сейчас огромная кошка спала в пещере со своим единственным детенышем. Прошло два часа после полуночи, осталось два часа до рассвета, до наступления времени охоты. Но сейчас в сны кошки вошло что-то светящееся и дразнящее. Это было так приятно, что она проснулась.

Эшвы выманили самку из пещеры. Когда она скользнула в ночную тьму, демонессы дунули ей в глаза и поглаживали бархатистую пятнистую шкуру, пока огромная кошка не улеглась рядом с ними. Тогда они прижали ребенка к ее животу и засунули ему в рот янтарный шарик соска. Ребенок крепко держался ручонками за мягкую шерсть огромной кошки и сосал. Его тело мягко покачивалось, ритмично сжимаясь и расслабляясь. Сладкое молоко с мускусным запахом наполняло желудок. Насытившись, младенец перевернулся на спинку и тут же заснул.

Глава 2

Хотя демоны время от времени размножались, они делали это не так, как люди. Любовь для них стала развлечением и искусством, а их семя было бесплодным, поэтому демонессы не могли рожать детей и прекрасно обходились без этого. Возможно, эшвы, забравшие ребенка Наразен из склепа, в отличие от других, стали питать к младенцу материнские чувства. Но скорее всего малыш для них был игрушкой, и на его месте мог оказаться детеныш пантеры или змеи. Так или иначе, но эшвы провели много месяцев, нянчась с младенцем, хотя время в стране демонов течет совсем не так, как в земле смертных. В Нижнем Мире годы пролетают иногда за день, а порой быстрее или медленнее. Тем не менее эшвы долго возились с ребенком.

Днем они оставляли его одного, но всегда в безопасном месте, например в брошенном дупле филина. Как бы то ни было, но, оставляя ребенка, они всегда зачаровывали его, поглаживая прядями своих волос, и навевали на него крепкий сон. Малыш все это время даже не шевелился. Никто не смог бы его найти. Если зверь подходил к этому месту, он не чуял ничего и уходил прочь. По ночам эшвы брали ребенка с собой. Они вскармливали младенца молоком леопардов, лисиц и диких оленей, а позже травами, цветами и разными плодами. Дитя, столь странно рожденное, росло под опекой прекрасных странниц и участвовало в их ночных прогулках. Он привык к бессловесному языку эшв. Перед тем как малыш произнес первое слово человеческой речи, он уже мог позвать птицу, летящую под облаками, и змею, выползающую из-под камня. И хотя ни один смертный не мог увидеть демонов, этот младенец знал об эшвах все, благодаря своим сверхъестественным способностям командовал ими и ничего не боялся. Если бы он воспитывался среди людей, это была бы уже совсем другая история.

Черты обоих родителей странным образом смешались в их чаде. Цвета их волос - рыжий и белокурый - придали волосам ребенка оттенок созревших абрикосов. Цвета глаз родителей - золотистый и голубой, - смешавшись, сделали глаза малыша шафраново-зелеными. Он был прекрасен, как его отец и мать, но близость между мужеподобной Наразен, королевой Мерха, и по-женски прелестным мертвым юношей наложила отпечаток и на ребенка: младенец не был ни мальчиком и ни девочкой, а и тем и другим одновременно. Воистину, подходящая игрушка для эшв.

Демонессы не воспитывали ребенка и решили ничему его не учить. Но, общаясь с ними, он сам многое узнал. Инстинкт, отец всех человеческих чувств, вел его с той же легкостью, с какой пузырьки воздуха поднимаются со дна озера. Все дни напролет ребенок проводил в снах и грезах, а ночами гулял среди теней. Иногда он вместе с эшвами летал над землей. Внизу мелькали сверкающие огнями города и равнины морей, выглядевшие в лунном свете стеклянными равнинами. Ребенок видел горы, окрашенные в розовый цвет лунным сиянием. Пустыни казались ему снегами.

Эшвы и малыш давно покинули Мерх. Они много путешествовали. Иногда ребенок замечал на темных равнинах людей, но видел их глазами демона, или почти демона... В полночь он не раз танцевал с черными детенышами пантеры, а над ним плыли эшвы, кружась под тихую музыку - шорох листвы.

Несомненно, демонессы вскоре устали бы от своего подопечного или просто забыли бы о нем. В одну прекрасную ночь, увлеченные чем-нибудь другим, они бы не вернулись за ребенком туда, где его оставили; хотя они по-своему и любили его. Эшвы есть эшвы. Однако, прежде чем произошло неизбежное, один из князей ваздру призвал эшв к себе в Драхим-Ванашту, подземный город демонов. Много земных суток могло пройти за один час Нижнего Мира. Зато если бы поручение князя ваздру оказалось сложным, то время на земле по сравнению с подземным текло бы медленно и незаметно, как песок на морском берегу. Но даже мечтательные эшвы понимали, что нельзя оставлять беззащитное человеческое дитя на произвол судьбы, ведь младенец непременно умрет, если о нем некому будет позаботиться.

И тогда демонессы отнесли ребенка в старый сад, где в голубых сумерках с деревьев слетали белые цветы, устилая гладь пруда. Младенца посадили возле статуи мальчика, играющего на дудочке. Статуя казалась очень старой. В трещинах рук гнездились муравьи. Ребенок, заинтересовавшись, немедленно превратился в существо женского пола. Маленькая девочка положила головку на каменное бедро, ее абрикосовые волосы обвились вокруг его ног.

- Посмотрите-ка сюда, - говорили муравьи, и ребенок понимал их. - Еще одна статуя. Но на ней нет трещин, и она двигается.

Вдруг из зарослей цветущих деревьев возле пруда появился отвратительный карлик. Его ноги были такими кривыми, что живот почти волочился по земле. На поясе, явно хвастаясь, он носил огромный меч из сверкающего металла, украшенный ослепительными драгоценностями. Лицо карлика напоминало омерзительную маску, разбитую вдребезги и склеенную без должного умения. Любой обычный ребенок, увидев такое чудовище, зажмурился бы от страха и расплакался, не испытывая ни малейшего любопытства. Но малыш, выросший на руках эшв, ничуть не испугался. А ведь карликом был не кто иной, как один из низших демонов, Дрин.

- Ха! - воскликнул дрин, слизывая толстыми губами муравьев. - Если бы вы были бы чуть побольше и спустились вниз, мы бы неплохо провели время.

Дрины любили заниматься любовью с насекомыми Нижнего Мира.

Но тут появились эшвы. Они скользнули над прудом, словно два темных лебедя. Увидев их, ребенок мгновенно изменился. Его органы преобразовались. Превращение произошло непроизвольно, подобно тому как хамелеон меняет цвет или цветок закрывается на закате солнца. Изменение формы тела оказалось не слишком приятным, но вполне естественным для ребенка.

Зато у дрина превращение малыша из девочки в мальчика вызвало приступ дикого непристойного смеха. Он низко поклонился эшвам, поцеловав их лодыжки, и поздравил с необычной находкой.

Ребенок не знал языка дринов, но чувствовал, что речь идет о нем. Он понял: эшвы собираются покинуть его. Печаль, присущая только людям, охватила малыша, он испугался и начал всхлипывать, тараща золотисто-зеленые глаза. Карлик подошел к нему и надел на шею серебряную цепь с драгоценным камнем точно такого же цвета, как его глаза.

- Взгляните, повелительницы, - обратился дрин к демонессам, - теперь у вашего воспитанника три глаза. На этом камне я вырезал имя, как вы приказали.

Малыш посмотрел на символ, выгравированный на драгоценной гемме. Он не мог прочесть то, что написали демоны на одном из семи языков Нижнего Мира, но все же понял, как должно оно звучать. Там было написано - Симму, что на языке демонов означало Дважды Прекрасный.

Эшвы подошли к ребенку и поцеловали его. Их поцелуи напоминали легкий огонь, голова у него закружилась, и он закрыл глаза. Дрин запрыгал, крича:

- Поцелуйте и меня! Поцелуйте меня тоже!

Но эшвы не обратили на него внимания. Они унесли ребенка, а дрин остался один, ворча и прыгая на одной ноге.

В нескольких милях к западу от того места стоял храм. Вокруг него раскинулись рощи и пастбища. Там цвели сады и стояло несколько усадеб. Белые птицы вили гнезда на крышах домов и летали повсюду. Монахи, жившие в храме, проповедовали сдержанность и скромность, но само здание храма окружали желтые столбы, украшенные золотыми обручами. Тут и там стояли статуи богов и мудрецов, руки и лица которых были вырезаны из слоновой кости и инкрустированы серебром.

У дверей храма, за час до восхода солнца, эшвы оставили ребенка. Они грустно улыбались своим туманным и озорным мыслям о том, какого шалуна сюда принесли. Затем они посмотрели на малыша и прослезились.

Увидев их слезы, ребенок тоже заплакал, впервые с тех пор, как его унесли из склепа в Мерхе.

Но восток бледнел, ожидая восхода солнца. Птицы махали крыльями, как веерами, взлетая на крыши домов, и эшвы покинули плачущего ребенка. Они закружились в водовороте темного узора волос и одежд, растворились в темноте и вернулись в Нижний Мир еще до того, как последняя звезда исчезла с небосвода.

Солнце встало. Вскоре из храма вышли четверо молодых монахов и обнаружили ребенка, сидящего на ступеньках, - голого мальчика, в возрасте двух лет, с зеленой драгоценной геммой на шее. Малыш горько плакал. Появление монахов не успокоило его, он не реагировал на их слова и продолжал плакать, даже когда они взяли его и унесли в храм. И в последующие дни его глаза были наполнены слезами - он никак не мог утешиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЛАДЫКА НОЧИ

Глава 1

Теперь для Симму наступило время жизни среди людей, время забвения. Он напоминал дерево зимой - дремлющее растение без плодов и листьев. Весна пробуждает дерево; она бы пробудила и Симму. Но до его весны было еще очень далеко.

Эшвы ушли, а вскоре исчезли и воспоминания, связанные с ними. Забывая эшв, месяцы, проведенные с ними, и то, что он едва не стал одним из них, околдованный их чарами, мальчик не помнил своего прошлого - кем он был и кем мог стать. Теперь он превратился в простого смертного, приобрел человеческие черты.

Симму оставался мальчиком, ибо все в нем теперь стало мужским. Он забыл о том, что мог выглядеть иначе. Теперь необычный малыш ничем не отличался от обычного беспризорного ребенка, лишнего рта, который невозможно прокормить. Конечно, он забыл имя, которым его нарекли демоны. В человеческих языках не существовало аналога знаку, начертанному на камне дринов. Благочестивые братья, приютившие малыша из милосердия, назвали его Шеллом, что означает "раковина", утверждая, что нашли мальчика в море слез. Монахам понравился яркий зеленый камень, и они милостиво приняли его в уплату за содержание ребенка, положив драгоценность в сокровищницу храма.

Шелл, который прежде звался Симму, вырос при храме. Таких, как он, было несколько. Братья охотно брали под свою опеку каждого, кто не имел явных физических недостатков и обладал приятной внешностью - не могли же боги принимать к себе уродов или калек. Предпочтение отдавалось тем детям, рядом с которыми находили плату в знак надлежащего почтения и благодарности. Живя среди опоясанных золотом колонн, дети служили богам, восхваляя идеалы бедности и смирения.

У воспитанников храма был отдельный двор, где они играли, резвились и бегали под присмотром многочисленных послушников, в чьи обязанности входила забота о мальчиках, поскольку женщинам запрещалось ступать на священную землю храма. Хотя многие питомцы были слишком юны, они неуклонно подчинялись жесткому распорядку: дети просыпались, ели и ложились спать всегда в одно и то же время. Любой, даже самый маленький из них ежедневно совершал молитву перед изваяниями двух богов, возвышающихся над стенами храма. Детей заставляли преклонять перед ними колени и низко опускать головы. Тех же, кто осмеливался всхлипнуть или засмеяться, наказывали. Боги вселяли суеверный страх в сердца детей. Лик одного был синим, другого - красным. Их головы венчали серебряные короны, а нижняя часть туловища изображала животное: синий бог был тигром, а красный - овном. Они считались повелителями стихий: Синий Тигр обладал властью над штормовыми ветрами, а Красный Овен - над летней засухой. Боги эти остались от старого культа, гораздо более древнего, чем тот, что исповедовали теперь в храме. Считалось, что тигр и овен охраняют детей, и воспитанники относились к ним со странной смесью предупредительного почтения и насмешки.

Мальчиков, когда им исполнялось двенадцать лет, принимали в братство. С шести лет обучали их чтению и письму. В десять лет они приступали к изучению потемневших от времени свитков и пыльных книг, составляющих огромную библиотеку. Много занимаясь, дети изучали историю земли и войн, что на ней велись; они изучали предания, пытались осознать сущность их мира, имевшего странную плоскую форму, подобную блюду, на котором моря и горы окружала неизвестная субстанция - океан или эфир. Им открывались тайны природных богатств и законов этой земли, людей и животных, населяющих ее. Кроме того, будущих послушников посвящали в таинства ритуалов и учений храма. Мальчики читали заветы великих пророков и мессий, поучавших, что необходимо покоряться божьей воле, ценить каждого человека и творить лишь добро.

В полумиле к востоку от монастырской ограды находились хозяйственные постройки. Сюда допускались женщины. Они стирали одежды монахов и шили новые, готовили еду и пекли хлеб. Неподалеку возвышался Дом Даров. Туда охотники приносили десятую часть своей добычи, земледельцы - двадцатую часть собранного урожая. Купцы отдавали монахам одну пятую часть своего годового дохода, полученного от продажи товаров. Иногда какой-нибудь богач преподносил дар храму - малахитовое блюдо или нитку жемчуга, чтобы братья помолились за него. Когда девушка из богатой семьи выходила замуж, она просила благословения богов в Святилище Дев, расположенном в роще к западу от храма. В знак благодарности она должна была заплатить столько золота, сколько весила ее правая рука. Когда женщине приходил срок разрешиться от бремени, ее муж в благодарность богам приносил кувшин вина. Если же рождался мальчик и он был здоров, его отец жертвовал храму небольшую раку. Стоила же она кошель серебра, или семь снопов пшеницы, или три овцы.

Перед праздниками - а их было пять в году - несколько молодых монахов избирались для паломничества по всему краю. В их обязанности входило благословлять каждого пришедшего к ним и исцелять болезни. За паломниками следовали две или три повозки, на которые складывали дары, полученные в знак признательности. Перед праздником сбора урожая в путь отправлялся сам настоятель монастыря. Он правил колесницей, крытой балдахином и влекомой четырьмя белыми быками. За ним следовали аж пять повозок.

Облачение настоятеля шилось из желтого шелка, символизирующего могущество света и чистоту дня, и было украшено рубинами и изумрудами - камнями мудрости и любви. Молодые братья носили одеяния из желтого полотна. Зимой они надевали плащи из шерсти, подбитые желтым мехом пустынной лисицы. Все монахи отращивали волосы, ибо верили, что подстригаться - грех и для мужчин, и для женщин Но еще большим грехом считалось бритье бороды, поэтому монахи тщательно ухаживали за своими волосами и смазывали их душистыми маслами из кувшинов, стоявших в Доме Даров. Каждый вечер огромный зал монастыря убирался словно для пиршества. Братья ели и пили в свое удовольствие. Вина, мяса, хлеба и сладостей - всего у них было вдоволь. Религия запрещала монахам удовлетворять только одно плотское желание - возлежать с женщиной или мужчиной. Все остальное они могли себе позволить. Тем не менее монахи ели только раз в день, хотя им разрешалось съесть немного фруктов и хлеба утром и в полдень. Раз в году, в середине зимы, монахи постились: ели лишь рыбу и пресный хлеб, а вместо красного вина пили белое.

Издавна повелось, что заболевших привозили в монастырь. Мужчин оставляли во Внешнем Дворе, а женщин - в Святилище Дев, Монахи осматривали больных, и их исцеляющие прикосновения и снадобья творили чудеса. Бывало, больной появлялся во время обеда, тогда помощь запаздывала, и Смерть опережала монахов. "Увы, боги суровы и требовательны", - вздыхали братья. Дважды в день монахи преклоняли колени перед богами и возносили им хвалу за их великодушие и всепрощение.

Это была богатая страна, и народ в ней жил глубоко верующий, поэтому храм доил ее, как хорошую корову.

Среди роскоши, ритуалов и святынь рос Симму, получивший имя Шелл. Он все забыл и находился словно во сне, но все же был прекрасен и изменчив.

Глава 2

Когда Симму, названному Шеллом, исполнилось десять лет, в храме появился еще один мальчик, на год постарше. Его отправил сюда отец, один из королей кочевого племени далекой страны Южных пустынь. Мальчика звали Зайрем. Он был сыном короля и его любимой жены, но так получилось, что именно он внес разлад в их жизнь.

У кочевников была коричневая кожа, волосы цвета глины и красноватые глаза, а мальчик, рожденный женщиной их племени, оказался темноволосым и смуглым, словно тень ранней ночи, с глазами цвета зеленой воды, отражающей голубое небо.

- Что это значит? - воскликнул король, ворвавшись в свой алый шатер. Он давно подозревал жену в связи с каким-то чужестранцем. Но несчастная женщина была верна мужу и, пытаясь убедить его в своей правоте, спросила, встречал ли он когда-нибудь в этих краях человека, похожего на его сына.

- У него волосы моей матери, - добавила она. - А глаза как у моей бабушки.

- И ты хочешь, чтобы я поверил, что ребенок не унаследовал ничего, кроме внешности предков по материнской линии? - воскликнул король.

- По крайней мере, он такой же красивый, как и его отец, - смиренно ответила женщина.

Король смягчился, услышав это, и больше не вспоминал о случившимся. А ребенок был и в самом деле очень красив. Время шло. Мальчик, взрослея, становился все привлекательнее. Он отличался от остальных мягкими манерами, необыкновенными зелено-голубыми глазами, за что и полюбился женщинам своего племени. Лишь старики избегали смотреть на него.

- Не к добру этот темный цвет, - говорили они. - Как козы королевского стада носят клеймо, отличающее их от других, так и эти темноголовые уже с самого рождения отмечены и заклеймены - судьба предназначила их в слуги демонам и Черному Шакалу, Владыке Ночи. - И, сказав так, старики сплевывали, дабы очиститься от этих слов.

Тот, кого величали Черным Шакалом и Владыкой Ночи, носил множество имен и титулов - таким созданиям люди старались придумывать самые абстрактные и необычные имена. Но никто не называл его истинного имени, хотя всем оно было известно - Азрарн, князь демонов, Владыка Тьмы.

Несмотря на эти разговоры, любимая жена короля горячо привязалась к сыну, юному отпрыску королевской династии. Замечая, что с годами мальчик становится все красивее, она все больше опасалась за его жизнь.

"Кругом враги, - размышляла она. - Молодые завидуют ему, а старики его ненавидят. Все знают, что демоны бродят по ночам, но ведь мой сын ночью спит! Он добр и невинен. А вдруг мужчины возьмут его на охоту, приведут в логово львов и оставят там безоружным - тогда мальчик погибнет. Или кто-нибудь вскроет ему вены, когда малыш будет отдыхать в полдень в тени пальм. Став взрослым, он может жениться на какой-нибудь стерве, а ее братья убедят ее в том, что она обручилась с дьяволом, и та отравит его".

Мать горевала, но ни с кем не могла поделиться своими печалями. Ей не у кого было спросить совета и неоткуда ждать помощи. Ведь даже ее муж относился к сыну с неприязнью.

***

Однажды, когда Зайрему уже исполнилось пять лет, мужчины ушли на охоту, а в стане появилась таинственная старуха. На ней были отвратительные зловонные шкуры, а в ее спутанных волосах позвякивали железные кольца и отшлифованные временем кости. Вокруг запястья старухи обвилась живая золотая змея. Взгляд у бродяжки был проницательный и чистый, как у молодой девушки.

Испугавшись, женщины племени держались подальше от нее, но любимая жена короля, пережившая слишком много страхов, чтобы бояться еще чего-нибудь, подошла к старухе и спросила, чего она хочет.

- Отдохнуть в тени и испить холодной воды, - ответила старая карга, а заметив Зайрема, добавила; - Вот и все, пожалуй.

Но жена короля нахмурилась. Она провела старуху в свой шатер и усадила на дорогие ковры. Собственноручно она поднесла ей хлеба и лучшего вина из королевских запасов, а для змеи поставила блюдце молока. Затем женщина достала ларец из красного песчаника и вынула оттуда свои серьги из бирюзы, золотые браслеты, янтарные кольца для ног и напоследок - птицу из оникса, принадлежавшую еще ее матери, и три большие жемчужины. Она разложила все это перед старухой.

- Очень красиво, - прошамкала та, прищурив молодые глаза.

- Возьми все, - попросила ее женщина. Старуха оскалила девять оставшихся зубов.

- Ничего в мире не делается просто так, - произнесла она. - Что же ты хочешь взамен?

- Безопасности для моего сына. Хочу, чтобы он остался жив, - ответила мать Зайрема и излила душу перед старой колдуньей.

Когда она умолкла, карга проговорила:

- Ты подумала, что я ведьма.., и ты оказалась права. Я сделаю все, что в моих силах, для твоего мальчика, но он может и не отблагодарить меня так, как ты, ведь нет такого блага, вместе с которым не пришла бы беда. Когда стемнеет, приводи своего ребенка к лиловым скалам и жди там. Тебя встретят и проводят ко мне.

- А если я не приду?

- Тогда и я не смогу тебе помочь, - промолвила ведьма и поднялась, скрипя костями. Женщина указала на драгоценности, но ведьма остановила ее:

- Мне ничего этого не надо. Я назову свою цену ночью.

Когда возвратился король и его воины, любимая жена короля вышла к мужу, поцеловала его и попросила:

- Простите меня, мой господин, я оставлю вас одного этой ночью. Голова раскалывается от боли, я мечтаю только об одном - прилечь в шатре и остаться наедине с ночной тишиной.

Король все еще любил жену и выполнял все ее просьбы. Она же тайком привела в шатер Зайрема, а когда сумерки окутали землю, они незаметно проскользнули в пальмовые заросли и поспешили к лиловым скалам. Мальчик всю дорогу смеялся ночная прогулка казалась ему веселой игрой.

Закат раскрасил горизонт в зеленые тона. В воздухе не чувствовалось даже легкого дуновения ветра. Вдруг с запада налетело облако. Оно опустилось на землю, окутав Зайрема и его мать. Женщина, испугавшись, прижала сына к себе, а в следующий момент все пришло в движение, но уже через секунду замерло, и облако медленно рассеялось. Мать и сын не могли узнать места, где оказались, они не знали, как попали сюда.

Вокруг раскинулся сад с необычными деревьями. Из-за высоких каменных стен не было видно ничего, кроме черного беззвездного неба. Под ногами лежал "мягкий зеленый песок, и четыре медные лампы, висящие по углам сада, выхватывали из темноты черные деревья с оранжевыми плодами и кусты, источающие странный аромат. А в центре сада стоял ярко освещенный каменный колодец. И хотя женщина была очень испугана, ей очень хотелось заглянуть в него. Не вода, а огонь сверкал в глубине колодца. И тут появилась ведьма. Она вошла в сад через дверь в каменной стене и, заботливо прикрыв ее за собой, подошла к жене короля.

- Ну, вот вы и пришли, - сказала ведьма. - Теперь я хочу кое-что тебе поведать. Там, в глубине колодца, куда ты заглядывала, горит древний огонь земли. Если ты ступишь в него, то мигом обратишься в пепел. Так будет с каждым, за исключением маленьких детей. Скоро все в этом мире научатся коварству и жестокости. Но дети еще многого не знают. В них нет злобы. Чем младше ребенок, тем лучше. Тогда огонь воздвигает защиту против любого зла. Никакое оружие, никакие болезни не смогут причинить вреда тому, кто однажды испытал силу огня. Только время властно над ним, только смерть от старости страшна ему. Но их время течет медленно - восставший из огня проживет не меньше двухсот лет.

Жена короля слушала ее, побледнев и широко раскрыв глаза. Ведьма продолжала:

- Я говорю это потому, что твоему мальчику уже почти пять лет. Лучше бы он был новорожденным младенцем. Сейчас огонь причинит ему боль. Сможешь ли ты вынести его крики, когда он ступит туда, чтобы стать неуязвимым и никогда больше не чувствовать боли?

Жена короля затрепетала. Она крепко прижала мальчика к себе, а он, не понимая, о чем идет разговор, разглядывал удивительный сад.

- Я выдержу это, - наконец выдавила она. - Но если ты обманешь меня и не поможешь ему, я тебя убью!

- Неужели убьешь? - захихикала карга. Ее позабавил гнев женщины.

- Да, несмотря на твою магию. Я разорву тебя голыми руками и зубами перегрызу тебе глотку! Старуха ухмыльнулась, оскалившись.

- Никакого обмана, - прошамкала она. - Хорошо, что ты напомнила про зубы. - Ведьма придвинулась к матери Зайрема, ее ясные глаза засверкали. - Посмотри сюда. - Старуха показала на свои глазницы. - Когда мое зрение к старости ослабло, я с помощью заклинания купила себе новые глаза. Это глаза молодого мужчины. Он умирал и отдал их мне, чтобы выжить. "Лучше быть слепым, но живым", - сказал он. "Вот именно", - согласилась я. Смотри, какие замечательные глаза у меня теперь. Но - мои несчастные зубы - они почернели, болят и выпадают! А у тебя зубы острые, крепкие и белые. Достаточно острые и крепкие, чтобы разорвать горло несчастной старухе. Отдай мне свои прекрасные зубы! Это моя цена за услугу твоему сыну!

Жена короля вздрогнула, но, взглянув на Зайрема, поцеловала его и ответила:

- Решено. Такая плата означает честную сделку. В тот же миг ведьма схватила ребенка. Она обвязала шнурком его темные вьющиеся волосы и поставила на край колодца. Зайрем, испугавшись, в ужасе обернулся, но не успел сделать и шагу, как ведьма, крепко вцепившись в шнурок, столкнула его в огненную бездну. Сжимая шнурок, она окунула мальчика в жуткий огонь неуязвимости, и пламя охватило все тело ребенка.

Как и предупреждала ведьма, мальчик кричал от боли, но такого жуткого крика его мать не ожидала. Она зажала уши руками и тоже кричала, пока не охрипла. Женщине казалось, что она вместе с сыном чувствует нестерпимую боль.

Когда наконец оба голоса смолкли, ведьма вытащила из колодца бесформенное обугленное и почерневшее тело и осторожно положила его на зеленый песок.

Увидев, что стало с ребенком, женщина зарычала, словно зверь, и бросилась на ведьму. Но та только рассмеялась.

- У тебя больше нет клыков, чтобы укусить меня, - сказала старуха и улыбнулась ослепительно белыми, ровными, молодыми зубами. А жена короля действительно осталась без зубов. - Потерпи минутку, - попросила ведьма. И не успела она произнести это, как обугленное создание на песке забилось в судорогах. Черная обугленная корка сошла с его тела, словно грязь с сосуда из слоновой кости. Мальчик целым и невредимым застыл на песке, а от черноты остался лишь глянцевый блеск темных волос и черные пушистые ресницы. И еще в мальчике появился какой-то отсвет пламени, словно блики солнца на золоте.

- Он мертв? - прошептала мать, видя, что мальчик не шевелится.

- Мертв! - засмеялась ведьма. - Посмотри, он дышит! - Она подвела женщину поближе и вдруг, выхватив нож, изо всей силы всадила его в сердце Зайрема.

Мать мальчика дико закричала.

- Ну и глупая же ты, - засмеялась ведьма и показала ей нож. Клинок погнулся и сломался, словно его пытались вогнать в каменную стену, а на теле ребенка не было даже царапины.

***

Мать Зайрема вела себя очень осторожно, уходя из стана Алых шатров. Но, как гласит мудрость людей пустыни, нельзя закрыть кувшин так, чтобы внутрь не попало ни песчинки. У короля были и другие жены, а у тех - сыновья. Один из мальчиков после ужина вышел умыться к пальмовому дереву и заметил, как мать Зайрема вместе с сыном скрылась в сумерках. Между женами и сыновьями короля никогда не прекращалось соперничество. Мальчик решил, что нужно обязательно проследить за Зайремом и его матерью.

Женщина вернулась около полуночи, и один взгляд на нее привел маленького шпиона в ужас - лицо несчастной было белым, волосы спутаны. Она очень торопилась, задыхалась, хватала воздух ртом, и мальчику почудилось, что в темном провале ее рта нет зубов. Не успела бедняжка войти в свой шатер, а юный соглядатай уже побежал к своей матери, чтобы все ей рассказать. А уж та, конечно, поспешила к королю и сообщила, что мать Зайрема всю ночь резвилась с демонами и сейчас вернулась со своим сыном-демоном, а зубы свои отдала в обмен на заклинания.

Король заподозрил неладное, поверив в колдовство, тем более что всегда недолюбливал темноволосого Зайрема. Остаток ночи он шагал взад-вперед по своему шатру, а когда заря разлилась по пустыне и смыла ночь, направился к шатру любимой жены. Он пересказал ей сплетни, обвинив во всех грехах земных, и добавил, что хотел бы убедиться в целости ее зубов.

Мать Зайрема поняла, что ни правда, ни ложь не спасут ее. Тогда она решила объединить их, чтобы выиграть время.

- Мой повелитель, - заплакала женщина, - я боюсь признаться в том, что натворила. Вижу, как глупо поступила, воображая, что могу что-то скрыть от вас. Будьте же милосердны ко мне! Я жаловалась на ужасную головную боль, но на самом деле у меня страшно болели зубы. Я давно уже мучилась с ними, но старалась сохранить это в тайне, лишь молила богов освободить меня от страданий. Однако все оказалось бесполезно. И вот наконец в наших краях появилась женщина, сведущая в травах. Я поведала ей о своем горе. Знахарка сказала, что никто и ничто не поможет мне, если не вырвать зубы, потому что их корни сгнили и, хотя с виду они здоровы, вскоре яд их отравит мое тело. И поэтому, мой господин, я, стыдясь, тайно отправилась к этой женщине, и та согласилась вырвать мне зубы. А твой сын, которого я взяла с собой, был единственной моей отрадой. Теперь ты, конечно, бросишь меня, потому что я безобразна, и тогда я умру от горя.

Короля тронуло раскаяние любимой жены, и он поверил ее рассказу. Он заверил свою жену, что будет любить ее по-прежнему, а зубы - не единственное ее украшение. Король признал женщину виновной лишь в том, что она хотела обмануть его и рисковала своей жизнью и жизнью ребенка в страшной пустыне, он пожурил ее за это.

Затем он послал за своим недостойным сыном-сплетником, наказал мальчишку, а его мать, придумавшую небылицы, в знак дружбы подарил другому королю. Но, отдавая ее, он предупредил;

- Остерегайся речей этой лисицы, ибо лживы они.

***

Прошло пять лет. Годы всегда идут своим чередом, оставляя след в памяти людей. Племя Шатров кочевало по пустыне, меняя пастбища и оставляя за собой вытоптанные луга. Бывали времена неурожаев и засухи, и тогда люди просили у небес дождя, но случалось, что дождей было так много, что даже мелкие ручейки выходили из берегов.

Зайрему исполнилось десять лет, и, хотя любимая жена короля больше не родила ни одного ребенка, мальчик уже не был младшим сыном короля. Да и мать Зайрема больше не была любимой женой.

У короля появилась новая жена. Глаза ее напоминали красный янтарь. Она многое знала, вырастила несколько сыновей и теперь стала любимицей короля. Но все же ни один из ее сыновей не мог соперничать красотой с Зайремом.

Старцы привыкли к Зайрему и перестали повторять, что его смуглая кожа символ ночи. И иногда даже беседовали с мальчиком. Но за их дружелюбными улыбками скрывалась тень чего-то невысказанного, но готового сорваться с языка, словно заржавевший нож, который в любую минуту можно вычистить.

Зайрем рос молчаливым и мечтательным. Укачивая малыша, его мать плакала и повторяла:

- Что помнишь ты, любимый мой? Забудь все... Не было огня, не было боли, не было сада с зеленым песком. И даже если когда-то ты вспомнишь об этом, не говори ничего, ничего...

И ей удалось заставить мальчика забыть обо всем. У него оставались лишь смутные воспоминания об испепеляющем огне и мучительных страданиях - ночные кошмары его детства. А потом Зайрем отбросил их, как змея отбрасывает старую кожу. Но все же он помнил, что огонь оставил на нем свой знак, дал ему больше, чем его красота, - нечто такое, о чем ему не положено знать. Ребенок чувствовал, что он не такой, как остальные, но никогда не задавался вопросом почему, полагая, что ответа не существует. Зайрем жил в стране, где все были чужими для него. Он встречал тех, кто называл себя его братьями и родственниками, но не видел ни одного, кто бы был похож на него или говорил на языке его души. Поэтому в сердце его не пробрались ни подлость, ни зависть. Он не ждал ничего от чужой страны.

Среди сыновей короля росла зависть и неприязнь к Зайрему. Как-то раз сын, тот, которого король наказал (ему теперь было пятнадцать), собрался на охоту.

- Пусть и этот юнец идет с нами, - сказал он, потрепав Зайрема по голове. - Мы позаботимся о нем. Он слишком много крутится возле женщин и никогда еще не видел львов.

Мальчики отправились охотиться на львов - три королевских сына, трое их друзей и Зайрем.

На вершинах, каменистых холмов в лучах полуденного солнца отдыхали золотоглавые львы с телами цвета пыли. Их было четверо - три самки и огромный самец с черной, словно опаленной дневной жарой, гривой.

Этим львам уже был знаком запах человека, и, когда ветер донес его до них, они поднялись с камней. Изогнутые ноздри их широко раздувались, глаза сузились, а хвосты хлестали по бокам. Охотники приблизились к ложбине, где над небольшой заводью склонилась смоковница. Они знали, что львы, где-то неподалеку: это было место их обычной охоты.

- Вы с собаками пойдете туда, - сказал трем своим приятелям, указывая на север, наказанный сын короля. Потом три сына короля задумались.

- Жаль, что у нас нет годовалого козленка. Его крики привлекли бы львов, сказал старший мальчик. Брови охотников сомкнулись на переносице, и они обругали себя за забывчивость. Но потом, похоже, в их головы закралась злая мысль.

- А что, если мы возьмем юного Зайрема и оставим его, как приманку для львов? Он сочный и нежный, словно годовалый козленок, наш дорогой Зайрем... Ведь ты не будешь возражать, братец? А мы будем рядом с копьями наготове.

Мальчик лишь пристально взглянул на братьев, но те засмеялись и отвели его на каменистую тропу.

- Ты ведь не станешь возражать, если мы привяжем тебя к этому камню, милый Зайрем? - спросили они и, схватив мальчика, быстро связали его, а затем удалились на безопасное расстояние посмотреть, что будет.

Вскоре четыре бледно-золотистые тени соскользнули с холма. Львы приближались, нахлестывая себя по бокам хвостами и злобно сверкая маленькими раскаленными глазками.

Зайрем наблюдал за львами. Он не боялся их, хотя один только вид львов вселял в людей ужас, и все, что мальчик слышал о них, отнюдь не улучшило их дурной славы.

Огромный самец прыгнул первым. Он изогнулся словно натянутая тетива лука или выпущенная стрела, и страшные когти вцепились в мальчика. Раздался странный звук, словно кто-то разорвал огромный лист бумаги.

Но вот лев оглушительно зарычал и отпрыгнул в сторону. Его движения неожиданно утратили стремительность и упругость, зверь застыл в изумлении, словно мраморное изваяние. Больше он не пытался нападать. Но львицы сделали несколько стремительных прыжков... В конце концов и они тоже отступили от Зайрема, кроме одной, обнюхивавшей и облизывавшей мальчика. Огромная кошка жадно лизала Зайрема, желая сожрать его, ощущая вкус того, что не могла съесть.

Издалека невозможно было понять, что происходит, и потрясенным братьям показалось, что львица отдает дань почтения Зайрему. Они задрожали от страха. Львы не только не убили мальчика, хоть и должны были это сделать; они поклонялись ему!

Три брата спрятались среди камней, подавленные и испуганные. Они смотрели, как львы, закончив свой ритуал, поднялись по склону холма. Когда звери скрылись из глаз, братья бросились к Зайрему, схватили его и швырнули на лошадь, которая в ужасе захрипела. Глаза несчастного животного налились кровью - ведь мальчик пропитался запахом львов. Братья поскакали обратно в стан, к шатру своего отца.

День угасал, и в лучах умирающего солнца лагерь кочевников казался залитым кровью. В красном свете заката братья рыскали по лагерю в поисках короля, а найдя его, швырнули мальчика к его ногам.

- В горах Зайрем покинул нас, а когда мы последовали за ним, то увидели, что четыре льва облизывают его и ластятся к нему, - закричали они. - А все потому, что демоны водят с ним дружбу. Несомненно, ему покровительствует сам Владыка Ночи. Так всегда говорили наши мудрые старики.

Суеверный страх короля заставил его поверить злым словам. Однако правитель чувствовал, что не должен доверять завистливому мальчишке.

- А что ты скажешь на это? - воскликнул король, обращаясь к Зайрему. Почему львы не причинили тебе вреда?

- Я и сам не знаю почему, - ответил мальчик. Слова эти король расценил как дерзкое высокомерие. Он поднял руку и хотел ударить сына по лицу. Но, ударив, почувствовал, что руку его обожгло, словно огнем. Этого оказалось достаточно.

Король пришел в ярость. Он созвал на совет военачальников, советников и старцев, чей почтенный возраст давал им право присутствовать на совете Все они расположились вокруг королевского шатра, а сам король сел в кресло из черного дерева, стоящее на красно-желтом ковре, и они стали обсуждать, что делать с Зайремом. Три королевских сына вышли и поведали историю со львами, заставив своих приятелей подтвердить их слова, будто они тоже были свидетелями, хотя на самом деле они ничего не видели. И тогда старики счистили ржавчину с ножей своей потаенной злобы и снова заговорили о темных волосах, несчастьях и князе демонов...

Мать Зайрема на совет не позвали. Она была лишь женщиной, о ней просто забыли. Они не дали слова и Зайрему, оставив его стоять на краю ковра. Один из присутствующих швырнул в мальчика ком земли, но тот упал далеко в стороне, даже не задев несчастного. Другой бросил камень и тоже не попал. В конце концов сам король, рассвирепев, поднял копье и метнул его в сына, но копье разлетелось на сотни кусков, не причинив мальчику вреда. Все вздохнули с облегчением и удовлетворением Один Зайрем смотрел на обломки копья, и ужас застыл в его глазах.

Глава 3

В самом сердце пустыни в оазисе жили святые люди. Их жилищем служили развалины крепости. Под одной с ними крышей обитали ястребы, совы и ящерицы...

Король посадил Зайрема на спину вороной лошади и крепко привязал его к седлу. По обе стороны седла он развесил колокольчики и амулеты, дабы оградить себя от злого духа, который вселился в мальчика. В сумерках король и его свита отправились к развалинам, гоня черную лошадь перед собой.

Привязанный к лошади, Зайрем впал в мрачное отчаяние. Он не произносил ни слова. Теперь его окружали не просто чужаки и враги, теперь он сам себе стал врагом. Все считали его демоном, и, должно быть, так оно и было. Мальчика испугало не то, что в него бросали копье, а то, что оно не могло ранить его. Зайрем так и не вспомнил огненный колодец. В пять лет весь мир кажется чудесным и таинственным, боль забылась, а огонь стал для него еще одним чудом.

Сейчас, в окружении подданных своего отца, видя холодную ненависть в их глазах, Зайрем испытывал к ним симпатию. В какой-то миг он представил себя на их месте, словно невзначай взглянув в зеркало, и неожиданно увидел себя в облике зверя.

Процессия добралась до развалин, когда яркий лунный свет разлился по небу. На вершинах башен в белых лохмотьях перьев сидели совы, у подножия башен застыли отшельники, в грязных бурых лохмотьях. Гордыня - это грех, говорили они и, показывая, что гордыня несвойственна им, носили грязные рубища и никогда не мылись. В разговорах с людьми они объясняли: "Мы лишь бедные дети, желающие обрести вечную жизнь. Нас ценят боги. Когда вы станете пылью под ногами, мы восстанем во славе". Если кто-то предлагал им золото, эти оборванцы сердились, отворачивались или смотрели себе под ноги, пока золото не исчезало из рук предлагавшего. "Мы слишком просты, чтобы принимать земные богатства, говорили они надменно. - Да не построй себе дворца в этом мире, провозглашали они, копаясь в грязи среди развалин. - Собирай сокровища в стране богов". А хворая, они объявляли во всеуслышание:

"Боги посылают нам испытания", как будто богам больше нечего было делать, как только придумывать различные ухищрения, чтобы убедиться в их добродетели. Но если заболевал кто-то другой, не из их ордена, они торжествующе кричали; "Вот оно, наказание за ваши безмерные слабости. Раскаивайтесь же теперь!"

Тем не менее отшельникам приписывали магические силы: говорили, что они могут одолеть демонов или, по крайней мере, тех, кого люди принимали за демонов.

Король приблизился к воротам крепости и обратился ко всем святым сразу, поскольку между собой все они считались равными:

- Вот мой сын. Он одержим дьяволом. Силы мрака не позволяют причинить ему никакого вреда, заставляют даже львов поклоняться ему.

Не сказав ни единого слова, бурые совы в лохмотьях поднялись со своих мест и окружили Зайрема. Молча перерезали они путы, связывавшие мальчика, молча сняли его с лошади. Мальчик молчал, и только глаза его молили о помощи.

- Он останется с нами на месяц, - сказал один из старцев.

- Возвращайтесь, когда луна родится вновь, - объявил другой.

Король мрачно кивнул и уехал со своими воинами. Мальчика отвели в развалины.

Сначала отшельники расспрашивали его, а когда Зайрем молчал или просто не мог ответить, они жгли голубые курения, развязывающие язык любому человеку. Из того, что мальчик говорил под действием голубого дурмана, стало понятно, что Зайрем как-то связан с огненным колодцем. Отшельники, опьяненные наркотическим зельем, толком ничего не поняли, но посчитали, что чуют демона. Поэтому они заперли Зайрема в тесной келье без окон и оставили его там на семь дней без пищи, дав только глиняный кувшин с гнилой водой. "Если дьявол поселился в нем, то, лишив обитель демона привычных благ, мы тем самым заставим его выйти", говорили святые. Но когда на восьмой день они выпустили Зайрема, в его глазах было то же безумие, что и раньше. Они били мальчика плетьми, стараясь сделать вместилище нечистой силы еще более неуютным, но плети вспыхивали и рвались в руках. Это уж точно был губительный знак дьявола.

Когда все попытки отшельников не увенчались успехом, они пошли на хитрость. Мальчику разрешили есть вволю и позволили ему бродить, где вздумается, среди развалин и по всему оазису. Святые старцы же внимательно наблюдали за ним и подмечали все, что Зайрем - или демон, поселившийся в нем, - станет делать.

Но мальчик уходил на зеленый берег заводи и садился там, уставившись на воду невидящим взглядом. Он не делал ничего другого в течение четырнадцати или пятнадцати дней. Когда его звали к столу, он покорно шел; когда его запирали на ночь в келье, он не протестовал. Как только его оставляли в покое, он уходил к заводи и усаживался на берегу. Трудно было найти картину более наивную и прекрасную.

Вопреки своим верованиям, отшельники оказались глубоко тронуты увиденным. Решение пришло само собой, как день расцветает во тьме, - нет никакого зла в мальчике, который все время размышляет, даже в самый ясный день. Кстати, таких дней, по поверьям, демоны избегали.

Наконец святые пришли к мальчику и разложили перед ним различные предметы, которые, считалось, отпугивали силы тьмы. Зайрем ничуть не испугался: он подержал в руках каждый из магических предметов и положил их назад. Он оставался спокойным, а безумие и мука теперь затаились слишком глубоко, чтобы простые люди могли их разглядеть. Когда с Зайремом говорили, он отвечал неторопливо и серьезно.

- Дьявол изгнан, - сказали святые, - Теперь, сын короля, ты должен верно служить богам кочевников. Помни, мир безрассуден, тщеславен и грешен. Путь к богам пролегает по крутым и скользким ступеням, его преграждают ловушки, каменные завалы и острые клинки недругов.

- Выходит, боги не желают, чтобы человек когда-нибудь достиг их, раз создают такие преграды на его пути? - тихо произнес Зайрем.

- Люди сами воздвигают преграды, - ответили святые. - К тому же есть тот, кто преследует смертных со сворой черных и красных псов, пожирающих павших. Бойся Владыки Ночи, Искусителя! Помни, он всегда рядом и один раз едва не заполучил тебя.

После этих слов холодный тягучий страх заполнил сердце Зайрема.

- Доверься небесам, - сказал один из отшельников, ласково поглаживая мальчика. Он сам старался забыть о страстях, которые почти заглушили приступы благочестия, но, видимо, так до конца и не уничтожили. - Берегись голоса плоти и его желаний. Держись подальше от женщин. Твоя мать навлекла на тебя беду, связавшись с темными силами. Посвяти свое тело и душу богам, и они уберегут тебя от тех, кто охотится в ночи.

Когда король вернулся за ответом, святые рассказали ему то, что им удалось узнать. Они объявили, что мальчика лучше отдать в прислужники в какой-нибудь храм, чтобы он был в большей безопасности.

- Но вы излечили моего сына от неуязвимости, которая отличает его от других?

- Нет, - сказали святые. - Он защищен от любого оружия и от насильственной смерти. Это нерушимое условие заклятия, которое мать наложила на него. Пока он сам толком не понимает, каков он. Если он будет жить в смирении, то может никогда и не узнать этого и не почувствовать всей власти этого дара. Оставь мальчика с нами, и мы укажем ему верный путь.

Но король забрал сына, повергнув тем самым святых в уныние. Пользуясь своей королевской властью среди племен, кочующих по пустыне, он отослал Зайрема на север, в великий храм. Вместе с ним он послал двух лошадей, навьюченных сундуками с жемчугом и золотом.

- Если уж моему сыну суждено быть жрецом, он будет одним из лучших. Тогда люди смогут узнать, что он мой сын, и я смогу им гордиться, - сказал на прощание король.

***

Но мать Зайрема, свою жену, король отправил в изгнание за то, что она наложила заклятие на сына. Одни говорили, что ее приютил другой народ, другие - что она погибла и из ее костей выросло дерево в самом сердце безмолвных дюн.

Однажды купец-караванщик расположился на отдых под сенью этого дерева. Он надеялся найти здесь воду, но ее не оказалось.

- Как же может дерево зеленеть в пустыне, ведь за три мили вокруг нет ни капли воды? - удивился купец.

Он побледнел, когда дерево ответило ему;

- Мои слезы поят меня.

- Кто это сказал? - воскликнул купец. Оглянувшись, он посмотрел на слуг, стоящих поодаль... Только дерево могло заговорить с ним. - Это ты сказал? обратился купец к дереву. - Если так, должно быть, ты эльф?

Но, словно дуновение ветра, донесся до него едва различимый шепот:

- Принеси мне весть о моем сыне.

- Скажи мне его имя, - попросил купец. Но то ли дерево не помнило имени, то ли не пожелало назвать его.

Рассказывали, что годы спустя какой-то человек вырыл яму под корнями дерева, желая добраться до живительной влаги, питавшей его. После долгих трудов он нашел немного воды - но она оказалась соленая.

Глава 4

- Взгляните сюда, избранники богов! - закричал толстый монах, приведя Зайрема во двор воспитанников. - Этого мальчика зовут Зайрем. Он сын короля, но посвящен храму, как и вы. Отныне он ваш брат.

Дети уставились на Зайрема. Впрочем, так сделали бы дети любой расы, любой эпохи и любого возраста. Новый мальчик, худенький и смуглый, внимательно разглядывал их. В его взгляде смешались любопытство и грусть.

Толстый монах был уродлив. За его пребывание здесь в свое время неплохо заплатили, как и сейчас за Зайрема. Он перевел взгляд со смуглого мальчика, стоящего рядом с ним, на другого послушника, напоминавшего кусочек солнца, сверкающего во дворе, укрытом тенями. Этого очень беспокойного и странного мальчика с огненно-желтыми волосами звали Шелл.

Толстый жрец не любил его.

В глазах Шелла горели яркие зеленые искорки, как у рыси. Он был очень молчалив, слова редко срывались с его губ. Чаще слышался его смех, предостерегающий возглас или просто мелодичный свист. Когда его нашли на ступенях храма, он плакал. Те, кто оставили малыша возле храма, не научили его говорить. Монахи утверждали, что прошло целых полгода, прежде чем ребенок соизволил наконец произнести первое слово. Даже теперь, научившись бегло читать про себя, он отказывался читать вслух. Его наказывали, но пользы это не приносило - ни читать, ни молиться вслух он не хотел и редко произносил в ответ больше чем "да", "нет" или "может быть". В то же время все существо Шелла звучало: его руки и ноги, его тело пели своими движениями. Он бегал словно олень, ходил, танцуя, не по годам грациозно и изящно. Он подпрыгивал так высоко, что лишь ему одному удавалось срывать сливы с дерева, раскинувшегося над Нефритовым Двором. Остальные дети подбирали падалицу или трясли дерево. Даже во сне тело Шелла разговаривало; прищуренным рысьим глазом, дрожанием губ или ноздрей, подергиванием рук юноша напоминал зверя или неведомый музыкальный инструмент, играющий сам по себе. Была и еще одна странность. Хотя ворота запирались на ночь, Шелл всегда мог выйти из храма. Неизвестно, как преодолевал он высокие отвесные стены и зачем бродил по окрестным лесам. Казалось, ночь и луна призывают его и никакие запоры не могут удержать. Даже два монаха, неусыпно охранявшие спальни воспитанников, не замечали, как Шелл выходит из храма, и спохватывались, лишь найдя опустевшее ложе. Если же мальчик оставался на ночь в стенах храма, то вовсе не из-за того, что хотел угодить старшим, просто этой ночью он не чувствовал зова странствий.

Что искал он в ночи?

Говорили, что Шелл, вырвавшись из стен храма, ложится на ветвь дерева и свистит и соловьи вторят ему. И еще рассказывали, что Шелл бегает наперегонки с лисами и учит их, как залезать в крестьянские дворы. Однажды произошел такой случай: черная кобра заползла в класс, ужасно испугав воспитанников, но Шелл спокойно подошел и, издав тихий шипящий звук, поднял змею. Кобра легла ему на плечо и ласково потерлась головой о его лицо. Потом мальчик унес змею и осторожно выпустил на лугу. Шелл боялся только одного - вида любого мертвого существа. Он не любил смотреть на мертвых ящериц и мышей, но никогда не показывал своего страха. И он ни разу не присутствовал при смерти мужчины или женщины...

При виде Шелла монахи испытывали душевное беспокойство, тревогу и гнев. Но они считали ниже своего достоинства признаться, что в такое состояние ввергает их бездомный подкидыш.

Для всех остальных детей храма Шелл легко мог стать и жертвой, и героем и тем, и другим. Прибавьте его изменчивость, явно нечеловеческую сущность, которую очень хорошо чувствовали дети, но совершенно не понимали взрослые и вечно занятые монахи, - все это мешало Шеллу играть отведенную ему роль. Он был загадкой. Дети едва соприкасались с ним и старались уравновесить свои чувства, но это им удавалось с трудом...

Теперь же они рассматривали еще одного избранного, суть которого не могли постичь, выделив его из общей толпы так же безошибочно, как и Шелла. Говоря по правде, уродливый монах тоже обратил на это внимание, и это не прибавило ему теплых чувств по отношению к новичку.

Шелл напоминал пламя, а Зайрем - притушенную лампу, дитя Света и дитя Тени. Как между двумя полюсами существует магнетическая связь, так и эти две противоположности, казалось, были связаны одной незримой тугой нитью.

- Итак, - сказал монах, отдав все распоряжения, - внимание! - И его знаки отличия заколыхались, словно листы бумаги, подхваченные шаловливым ветром. Благоговейте! - воззвал он. - Чтите богов!

Лицо сына Сумрака, Зайрема, вытянулось и застыло. Ему снова напомнили о том, кто идет по его следу.

Глава 5

Наступил вечер. Солнце, словно бронзовый кувшин розового масла, лило вечерние лучи на крыши храма. Старшие мальчики ужинали в верхнем дворе, том самом, где возвышались статуи богов стихий - Синего Тигра и Красного Овена. Час назад сюда приносили младенцев на богослужение, а сейчас здесь стояли столы. Старшие воспитанники болтали и переругивались, словно стая обезьян. Время от времени наставники трепали кого-нибудь за уши, чтобы провинившийся вел себя подобающим образом. Боги - Синий Тигр и Красный Овен - бесстрастно взирали на происходящее. День угасал, и с его уходом на землю ложилась вечерняя прохлада, в воздухе разливался терпкий аромат деревьев, к которому примешивался запах ладана.

Шелл, как обычно, сидел у подножия Красного Овна. На это место никто больше не претендовал. В стене, окружающей двор, как раз напротив Красного Овна, не было одного камня и сквозь дыру виднелись розовые облака, клубящиеся над рощей, раскинувшейся в полумиле от храма. В окнах Святилища Дев и Дома Женщин уже зажглись огоньки. Если человек обладал орлиным зрением, то с этого места - если постараться - можно было увидеть женщин. Шелла, впрочем, интересовал лишь приход ночи, и ничего более. На ужин он ел фрукты, но все знали, что иногда он жует траву, листья и цветы из садов храма. На другом конце низкого стола, напротив Шелла, не притрагиваясь к еде, застыл Зайрем.

Он сидел, опустив голову, и неподвижно глядел в свою чашку с водой. Его лицо, словно тайной, было окутано темными вьющимися волосами.

- Если ты сын короля, то почему ты здесь? - решил спросить Зайрема мальчик, сидящий рядом. - Он что, тебя больше не любит?

- Его мать танцевала со змеей в пещере, - предположил другой. - Она подняла юбку, и змея заползла в нее. А через месяц она снесла яйцо, из которого вылупился Зайрем. - Мальчик захихикал. То ли он говорил очень тихо, то ли наставники сидели слишком далеко, но никто не вмешался.

- Да нет, все было гораздо хуже, - возразил первый. - Я слышал, что его мать продала свое тело демонам. А Зайрема все бросили: князь демонов тоже невзлюбил его.

Зайрем не отреагировал. Почувствовав злобную сущность мальчиков, он подумал о матери. Мальчик считал, что она все еще живет в своем шатре. Пока он размышлял, один из мальчиков тихо подкрался и попытался ударить новичка, но вскрикнул - его рука натолкнулась на что-то твердое и горячее.

Шелл поднялся. Сразу же наступила тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом разговор продолжался, но все внимание теперь сосредоточилось на Шелле. Даже взрослые встревожились, хотя ничем старались не показывать этого.

Странный послушник отошел в дальний угол двора. Он дотронулся до стены и, сняв с нее что-то, вернулся назад к столу, ступая мягко, по-кошачьи. Мальчики сгрудились в стороне, толкаясь и перешептываясь. Один второпях даже ушиб ногу и теперь поглаживал ее. Шелл наклонился к Зайрему и положил перед ним маленькую белую птичку. Птичка почистила перышки, просвистела одну ноту и, наклонив головку, клюнула хлеб на тарелке.

- Шелл - волшебник, - тихо пробормотал кто-то.

Шелл обернулся и посмотрел на мальчика, ударившего Зайрема. Он смотрел пристально и долго; наконец лицо мальчишки скривилось, он вскочил и убежал прочь.

Зайрем же смотрел только на белую птичку. Шелл окунул пальцы в чашку с водой и брызнул в лицо мальчика, который подшучивал над новеньким. Тот вздрогнул, хотел вскрикнуть, но не смог.

Шелл никогда не делал ничего подобного. Как-то один задира бросил в него камнем. Шелл отыскал этот камень и всюду следовал за обидчиком с камнем в руках. Он ничего не говорил, просто держал камень на виду. В конце концов у обидчика началась истерика. Но это случилось два года назад.

Наконец шутник, с мокрым лицом, тоже убежал прочь. Шелл вернулся на свое место у подножия Красного Овна.

Вскоре птичка доклевала хлеб и, вспорхнув, исчезла в черном небе.

Никто больше ничего не говорил Зайрему - ни хорошего, ни плохого.

Три раза солнце рождалось и умирало.

Каждое утро на Дворе Мудрости мальчики преклоняли колени перед алтарем и зажигали светильники перед идолами. Недолго же они внушали священный трепет, эти боги стихий, - ведь те, кому исполнилось девять, теперь обедали у их подножия. Потом воспитанники садились за книги или, устроившись под деревьями, покрытыми красными цветами, изучали ритуалы храма. Они кормили рыбу в Священном Пруду и толпой спешили на обед, а днем прогуливались по аллеям храма, беседуя со своими учителями.

- Да не введут вас в искушение богатства храма, - наставляли учителя. Лилия должна быть прекрасной, чтобы пчела опылила. Храм должен радовать взор, дабы привлечь богов и людей. Одевайтесь в нарядные одежды, носите кольца - но будьте скромны. Простота должна жить в сердце, а не только во внешности.

Две морщины проступили на лбу Зайрема, но учителя не считали нужным обсуждать это с детьми десяти-одиннадцати лет и притворились, что ничего не заметили.

Шелл охранял аллеи, и острое зрение помогало ему. Он ел цветы безжалостно и в то же время красиво, как будто съедал только что пойманного маленького зверька. Иногда он встречал Зайрема. Суеверия пустыни мучили мальчика. Сын короля старался увидеть, есть ли у Шелла тень. Тень была. Шелл, понимая, что ищет Зайрем, смеялся, как смеется лисица.

Закончился третий день. Сумерки голубым мечом сразили слабое тело дня. Так было всегда: ночь всегда приходила неожиданно, и день, не успевая скрыться, сраженный, истекающий кровью, затихал, закрыв глаза в бесконечной черноте.

Зайрем проснулся, ощутив прикосновение пальца ко лбу, и услышал тихий голос:

- Пойдем.

- Куда? - спросил мальчик, хотя постоянно, даже во сне, ожидал чего-то подобного.

- В ночь, - ответил Шелл.

Зайрем знал ночь. Перед глазами пронеслись тусклые воспоминания: путешествие в сад зеленого песка, опаляющий ужас огненного колодца, дорога назад на руках женщины - а над всем этим ночь, яд, плещущийся в бокале.

- Нет, - ответил Зайрем.

Шелл беззвучно повернулся и растаял во тьме. Зайрем последовал за ним прежде, чем осознал, что делает.

Шелл двигался неслышно, но и Зайрем старался не шуметь - пустыня преподала ему свои уроки.

Хотя луна уже взошла, снаружи царила тьма - огромная желтая полная луна, низко повисшая над землей, почти не давала света. Она набросила на себя вуаль одинокого облака и скрыла за ней свое лицо. Никто не сторожил ворота - все равно ночным прогулкам Шелла помешать было невозможно.

Они взбирались на стену, как два кота - янтарный и дымчатый, используя каждое крохотное углубление, малейший выступ, цепляясь за плющ, достаточно прочный, чтобы выдержать проворного худенького мальчика. Потом одежды их подхватили сизые голуби и помогли влезть на стену, мальчики спрыгнули с нее и нырнули в бархатное ничто ночи.

Они растворились в этом черном океане, и листва накрыла их своим шатром.

- Я покажу тебе дом лисы, - сказал Шелл. Мальчики бродили по рощам и лесам. Зайрема зачаровала, одурманила ночь, но для Шелла ночь была таким же привычным временем, как день.

Сидя под деревом, мальчики съели по плоду вкуса ночи - сочный черный вкус.

- Ночь - это самое лучшее, - сказал Шелл. - Даже лучше, чем восход луны. Но я не помню почему. - Он редко, очень редко говорил так много.

- И я знаю нечто, чего нельзя помнить, - отозвался Зайрем. - Лучше бы мне все забыть.

- Я тоже не хотел вспоминать, - промолвил Шелл, - но когда я увидел твои волосы, то почти вспомнил.

- Монахи лгут, говоря о величии своих богов? - вдруг спросил Зайрем, Шелл тихо засмеялся:

- Да.

- А может, и все остальные люди лгут!

- Да.

Мальчики пили из ручья, внимательно наблюдая друг за другом, ибо каждый из них впервые понял, что в мире есть еще человек, кроме него самого, который так же необычен.

Глава 6

Дни, которые в детстве и юности кажутся такими длинными, постепенно бегут все быстрее, меняя в человеке все - его душу, тело и ум. Для старых монахов эти шесть лет прошли незаметно; так скользит по траве змея, не оставляя следа. Но за шесть лет мальчик может стать мужем.

Почтенные служители храма отдыхали во дворе под полуденным солнцем. Они только что отобедали и теперь мечтали о следующей трапезе. Едой они всегда были недовольны - то слишком много красного перца, то слитком мало черного; то грецкие орехи запекли не правильно, птица оказалась чересчур жирной. Ведь еда - это дело важное, а в храме культивировалась настоящая любовь человека к поглощаемой пище. Но для молодых еда - лишь утоление голода, источник энергии.

Старики недовольно заворочались и забормотали что-то себе под нос, когда мимо прошел один из молодых послушников. Они всегда были строги к молодым, а уж к этому особенно.

Юноше исполнилось семнадцать - высокий и стройный, он выделялся среди своих раскормленных собратьев. Его нельзя было не заметить - черные волосы локонами спадали на плечи, вились по спине поверх желтой мантии. Кроме того, он ходил босиком. Подошвы его ног огрубели от песка пустыни, и он не признавал ни сандалий, ни шлепанцев и вел себя словно нищий, каких полно за оградой храма. Вот он обернулся. Его лицо, словно изображение бога на монете, казалось медным, будто вычеканенным самим солнцем, а глаза - цвета прохладной воды, утоляющей жажду.

- Говорят, - сказал один монах, - что у нашего брата всего три хитона и он их стирает сам.

- Еще говорят, - произнес второй, - что серебряное ожерелье, которым Верховный Жрец одарил каждого мальчика при посвящении, этот неблагодарный отдал старому идиоту-крестьянину, потерявшему руку и попрошайничающему у ворот храма.

- А я скажу, - молвил третий, - что бесстыдство его поведения переходит все границы. Он хочет сделать то, о чем должно позаботиться небо.

- Точно, - подтвердил первый. - А ведь его предупреждали; "Да не осмелься исполнить дело небес - все само исполнится должным образом! А этот выскочка отвечал: "Если небеса слишком ленивы, то я - нет".

- Позор-то какой! - вскричали служители Храма. - Ага, вот и еще одно дьявольское отродье! - добавили они.

Тот, о ком шла речь, только что закончил свой Час Службы, который каждый шестнадцатилетний жрец должен был посвящать богам. Каждому молодому брату приходилось чистить статуи богов и их пророков, переписывать свитки и книги, наблюдать за приготовлением пищи для богов и за их садовниками, приводить в порядок священные канделябры на тысячу свечей в Великих Гробницах. Второй юноша, вызывающий негодование монахов, тоже ходил босиком, тоже был высоким и стройным. Его желтый хитон и огненные волосы напоминали сверкающее пламя. От него исходил внутренний свет, ярче, чем от драгоценных камней, которых, кстати, юноша не носил.

Старейшины облизали пересохшие губы, наблюдая, как встретились два юных служителя и вместе пошли куда-то, ступая по земле босыми ногами.

- Тут что-то не так... Надо бы проследить, - ворчали старики. В их давно заросших паутиной очагах страсти снова затеплились угольки желания - их фантазии рождали развратные сцены, которые могли происходить между Зайремом и Шеллом, образ тех греховных и запретных действий, которых храм не допускал для своих сыновей и в которых, в общем-то, не было ничего преступного.

Может, это и странно, что два прекрасных юноши томились в своего рода тюрьме среди мужчин, но если бы в стенах храма и появились бы женщины, то не нашлось бы ни одной, чья красота могла сравниться с красотой этих монахов. Они и в самом деле любили друг друга. И это произошло вполне естественно: они вместе росли, вместе стали мужчинами. Они чувствовали себя легко только вместе и не требовали ничего друг от друга. К тому же ни Зайрем, ни Шелл не были людьми в полном смысле слова.

В Шелле, как это ни парадоксально, присутствовала порочная невинность эшв, которая и удерживала его от греха в понимании остальных братьев. Для эшв все, буквально все, было наполнено чувственностью, все было сексуальным. Восход луны казался им величайшим наслаждением для сердца и глаз. Любое прикосновение считалось любовью, огнем. Для эшв все представлялось любопытным, все являлось частью их грез. У них были желания - но они хотели лишь наслаждений и воспламенялись от музыки взгляда, никогда не задаваясь вопросами и не занимаясь поиском источника тех чувств, которые переполняли их. Продлить миг наслаждения - вот главное из их желаний. Если страсть без тревоги и спешки пробудила само существо Шелла, то он и не пытался погасить ее или отыскать истинную ее причину. Время для эшв не имело особого значения. Шелл же забыл это ощущение безвременья. Для него время значило много.

Что же касается Зайрема, то детство оградило его от того, о чем говорили монахи... Забытая боль, сломанное копье, дни со святыми людьми, их совет... Он боялся вспомнить лишнее. Тот охотник, который идет по его следу, не должен схватить его. Удовольствия плоти, любые наслаждения страшили его, хотя он их и не познал. Он отвергал богатства, которые давал сан жреца, отвергал с презрением, рожденным тайным страхом. Он хотел разозлиться, очистить себя гневом и отречением; но иногда ему хотелось утонуть, словно камень, в омуте своих дум и лежать там, в тишине и покое, не зная слов и жизни людей, забыв о том, что он тоже человек. Только с Шеллом он мог расслабиться. Шелл редко говорил, предпочитая слушать. Шелла нельзя было принудить, но именно он подарил Зайрему краски ночи - целый мир, где можно стать свободным и хранить молчание. Шелл сделал для него очень много, но и он не смог противостоять довлеющему над Зайремом знаку скользких ступеней, ведущих в темный провал пасти хищного пса, где обитал Владыка Ночи, князь Тьмы - Демон.

- Завтра первый день Праздника Весенней Луны, - сказал Зайрем, когда юноши гуляли под кронами деревьев. - Меня избрали одним из тех, кому пришло время идти в восточные деревни. Надеюсь, монахи не передумают. Я хочу сделать что-нибудь действительно полезное для людей - так я и сказал им. Почему я должен становиться волхвом или лекарем, если никогда не смогу кого-нибудь спасти? Что такое храм, если не грязная лужа, где, как свиньи, роются в приношениях обманщики? И разве наместники богов могут быть похожи на этих людей?

Шелл разжал кулак - на его ладони лежала красная бусина. Это означало, что он тоже выбран для путешествия на восток. Их взгляды встретились: в глазах Шелла заблестел озорной огонек:

- Ты и я за стенами храма?.. Им никогда не вернуть нас.

Мимо проходил молодой толстый монах по имени Беяш. В его ухе болталась серьга из яшмы, которую он получил в награду за то, что двадцать раз переписал священный текст.

- На восток? Я тоже, - сказал он. - Наконец-то мы увидим женщин. Хорошо бы не только больных. Но вы-то, милые пташки, уже, конечно, полетали и повидали женщин, а? С кем это вы встречаетесь по ночам в рощицах?..

Зайрем сердито, как учили его отшельники, взглянул на задиру. Он ничего не ответил - когда к нему и Шеллу присоединялся кто-то другой, он редко говорил. Его гнев таился глубоко внутри.

Но толстый брат Беяш, почувствовав, что сказал лишнее, опустил глаза:

- Прости, Зайрем, я только пошутил. Но я хотел предупредить тебя. Говорят, что какая-то ужасная женщина появилась в восточных землях. Она за деньги продает свое тело!

- Мне жаль ее, - только и сказал Зайрем.

- Не жалей. Она соблазнительница и богохульница. Говорят, она красит лицо. И еще она любит вводить в искушение молодых и красивых. Ах, Зайрем, Зайрем...

Незаметно Шелл тихо присвистнул. Птица, пролетавшая над ними, неожиданно сделала большую кляксу прямо на голову омерзительного толстяка.

А потом юноши ушли, не слушая его жалобные возгласы.

***

- Как удается тебе повелевать животными? - спросил Зайрем. Они шагали в лучах утреннего солнца по дороге на восток, окутанные облаком белой пыли, поднятой ослами и повозками, на которых ехали другие посланцы храма. Время от времени братья шли пешком, но только для того, чтобы размять затекшие ноги. Только двое сумасшедших юношей решились бы проделать весь путь пешком. Впрочем, ладно, - продолжал Зайрем. - Я уже спрашивал тебе об этом, но ты сам ничего не знаешь.

Шелл улыбнулся мечтательной улыбкой эшв. Он взглянул на друга, и глаза его наполнились светом чистой невинной любви. Его взгляд говорил: Я бы сказал тебе, если б знал.

Вскоре показалась первая деревня.

С полей и виноградников сбегались мужчины, из домов выбегали женщины и дети. Все они низко кланяясь молодым монахам. Они несли им вино с медом и белый хлеб. Эти люди экономили на всем и копили деньги, чтобы всей деревней купить серебряное блюдо для храма. Монахи же принимали их дары с изысканной небрежностью. Потом они торопливо благословили деревню. Есть больные? Нет, хвала богам, только один старик страдает от гнойных язв. Ну да они сами заживут. Никто и не ждал, что святые люди станут выполнять такую грязную работу.

И тут вперед вышел Зайрем - словно дым, несомый ветром через высокие колосья.

- Где старик? - спросил он, и сталь прозвучала в его голосе.

Две или три женщины проводили молодого монаха.

- Посмотрите-ка на эту собаку. Он хочет остаться с этими шлюхами, - злобно зашептали остальные монахи вслед Зайрему.

Но женщины вовсе не были красавицами. Тяжелая работа, жаркое солнце и холодные ветра оставили свой след на их лицах, а молодых девушек прятали от глаз служителей храма по приказу самого настоятеля.

Зайрем вошел в низкую хижину, где лежал больной старик, и сердце его сжалось. Ведь и сам юноша нес боль в сердце своем. Ее отголоски жили в его памяти, хотя боль никогда уже не приходила к нему. Действуя очень осторожно, Зайрем взялся за дело, подбодренный тем, что его оставили наедине с больным.

Шелл не пошел с ним - он не был целителем. Он уселся под деревом, играя на самодельной деревянной дудочке. Прищурившись, рассматривал он хижину, и новое чувство вливалось в него. Шелл, по природе своей эшва, купался в этом чувстве, согретый его горькой сладостью. Это чувство люди называли ревностью.

Братья ушли, не дожидаясь Зайрема, украшенные гирляндами цветов - дарами жителей деревни. Когда же Зайрем наконец появился в дверях хижины, только Шелл да орава ребятишек, зачарованно слушавших игру на дудочке, встретили его. Мужчины вернулись к своей работе, а у любой из женщин при виде Зайрема начинало трепетать сердце, и ни одна из них не осмелилась остаться, чтобы поговорить с ним наедине.

Юноши продолжили путешествие, следуя за облаком пыли впереди.

Зайрем задумался. Глаза его сияли. Вскоре он заговорил;

- Я думаю, мне нужно уйти из храма. Кажется, я нашел свое призвание. Шелл внимательно посмотрел на своего товарища. - Когда я сделал все, что мог, для этого старика, я почувствовал, как тень, преследующая меня, исчезла. Бремя спало с моих плеч. Что-то произошло между нами - тем больным и мною.

- Да, - тихо согласился Шелл.

Через час они подошли ко второй деревне и нагнали монахов. Им подали полуденную трапезу - фрукты, сладости и много вина. Одна женщина привела своего ребенка, страдающего падучей болезнью, но ей пришлось подождать. Вскоре, от пребывания под жарким солнцем и от страха, у ребенка начался припадок. Трапезничающие с недовольством отворачивались. Зайрем, как только появился, сразу направился к малышу и вставил палец меж его зубов, чтобы в судорогах тот не прикусил язык. Когда припадок окончился, Зайрем взял мальчика на руки и стал его укачивать. Лицо юноши светилось непонятной нежностью. Чувство это вызвал не ребенок, а что-то проснувшееся в нем самом. Отчасти изумление, потом радость и еще боль. Когда мальчик уснул, Зайрем отвел его мать в сторону и рассказал ей о лечебных травах, а потом подошел к повозке, где храмовые слуги упаковывали подарки, и забрал необходимые снадобья. Мать бедного ребенка, иссохшая, старая женщина, вдруг заплакала. И как будто родник, переполненный чувствами, забил в Зайреме - его глаза тоже наполнились слезами.

Всех больных этой деревни отводили к Зайрему.

То же самое произошло и в трех следующих деревнях.

Молодые монахи насмехались над ним, но люди стекались к Зайрему, они спешили, еще не слыша его слов, не дожидаясь, когда он выйдет к ним, словно видели в его появлении знамение, знали, что он шел именно к ним, а не просто путешествовал с целью получить свою долю восхвалений и даров.

В сумерках посланцы храма добрались до последней за этот день деревни, где и решили расположиться на ночлег в небольшой часовне.

В этот вечер по всей деревне горели светильники, и мужчины с факелами и колокольчиками провожали монахов до ночлега. Часовня была чисто выметена, украшена цветами, окурена благовониями, на стенах висели вышитые ковры. Пастухи на ужин монахам забили корову и овцу, и теперь мясо жарилось на дворе, поддеревьями корицы. Красные языки пламени взметались в синюю ночь, за стеной жители деревни негромко распевали хвалебные песни, будто радовались тому, что их пища съедена, а их золото утекло в храм.

На улице, в свете, падающем из окон часовни, Зайрем осторожно промыл гноящиеся глаза нескольким детям. Вдруг к нему подошла старушка и пожаловалась на боль в спине, но как только Зайрем прикоснулся к ней, женщина объявила, что ей стало лучше. Наверное, так оно и было.

Шелл, играя на деревянной дудочке, смотрел, как его друг медленно входит во двор часовни. Перед этим Зайрем искупался в реке, и капли воды блестели в его волосах.

- Да, - сказал он, усаживаясь рядом с Шеллом под деревом. - Да.

- Хотел бы я заболеть, - вдруг неожиданно, как всегда, заговорил Шелл.

Зайрем вздохнул и закрыл глаза.

- Я готов проспать три ночи за одну такую, - сказал он, словно не слыша.

В этот момент в воротах часовни возникла какая-то суета, послышалась женская брань. За стеной стихло пение - деревенские женщины сыпали проклятиями. Пастухи, готовившие мясо, попятились от костра. Монахи в изумлении уставились на ворота.

И было от чего; во двор вошла женщина. Она была одета в малиновое платье, на шее ее сверкало ожерелье белой эмали, на запястьях звенели стеклянные браслеты - красные, зеленые, бледно-лиловые, а на лодыжках блестело золото. Ее волосы цвета начищенной бронзы вились, словно руно молодого барашка, и доходили ей до пояса. Она была такой же смугло-коричневой и стройной, как все деревенские женщины, но намного красивее их. В ушах ее сверкали серебряные серьги, которые слегка покачивались в такт движениям. Ее нарумяненное лицо напоминало утреннюю зарю, а сильно накрашенные глаза казались черными. Никто не пытался остановить ее, хотя и во дворе, и за стеной не стихали крики.

Женщина взглянула на молодых братьев, разглядывавших ее, не отрываясь, и вступила в неровный круг света костра, покачивая бедрами. Пламя высветило ее фигуру, обрисовав сквозь тонкие одежды грудь - тут было на что посмотреть.

- Я продаюсь, - заявила она. - Кто хочет меня купить?

Ей ответило гробовое молчание, несмотря на то что пастухи и мужчины, стоящие в воротах, были людьми дикими и необузданными. Кровь прилила к лицам одних братьев, другие, наоборот, побледнели, беспокойно ерзая. Глаза монахов горели огнем, и блики костра здесь были ни при чем.

- Смотрите, - сказала блудница, демонстрируя свое тело. - Мне, как и храму, тоже воздаются почести и дарят богатые подарки. - Она направилась к молодым монахам. Они почувствовали аромат ее платья, непохожий на запахи храма. - Ax, - произнесла она, - какая жалость! Я думала, братья даруют мне благословение. Я думала, что они целители и излечат меня от ран, которые нанесли мне деревенские мужланы, когда я спала с ними. Взгляните, все монахи, несмотря на свою святость, боятся прикасаться ко мне. Одно прикосновение рождает страсть.

Кто-то вскочил на ноги и закричал. Это был Беяш, толстый молодой монах с серьгой в ухе:

- Ты назвала себя продажной - продажная тварь ты и есть.

- Конечно, - улыбнулась женщина. - Я всегда говорю правду.

- Тогда убирайся вон, потаскушка, - торжественно объявил Беяш. Его лицо и губы дрожали; он торопливо хватал ртом воздух и пожирал женщину глазами. Дыхание его стало прерывистым, учащенным. - Ты оскверняешь святой двор.

- Нет, нет, - возразила блудница. - Я пришла сюда, чтобы вылечиться. Платье медленно соскользнуло с ее плеча, обнажив гладкую кожу и грешную грудь, зрелую пышность которой подпортил синяк - фиолетовое пятно, похожее на следы зубов.

- Посмотрите, как со мной обращаются, - продолжала она. - Сжальтесь! Разве вы не вотрете мне свою целебную мазь, разве не излечите прикосновением святых пальцев?

Глаза Беяша утонули в складках жира.

Блудница засмеялась:

- Ну ладно... Я слышала, среди вас есть кое-кто подобрее, чем ты. Все говорят о темноволосом юноше, стройном и прекрасном, словно тень новорожденной луны. Его я и буду умолять. Уж он-то позаботится обо мне.

Блудница давно уже приметила Зайрема, сидящего под деревом, и теперь не спускала с него глаз. Приблизившись к нему, женщина встала рядом, а потом опустилась перед ним на колени и встряхнула прекрасными волосами.

- В самом деле, - промурлыкала она, - говорят, что одно твое прикосновение может излечить несчастного. Давай проверим. - Она взяла руку Зайрема и положила себе на грудь. - Ах, возлюбленный, - выдохнула она, - мужчины приносят мне золото, но я готова сама заплатить, лишь бы лечь с тобой. Одно то, что ты будешь рядом, развеет мои греховные помыслы. Твои глаза безмятежны, словно заводь в сумерках, но сам ты дрожишь. Трепещи же, трепещи, мой возлюбленный!..

Зайрем убрал руку. Что-то ужасное и опустошительное промелькнуло в его глазах - блудница не смогла рассмотреть, что это тоска.

- Ты слишком красива, чтобы так жить. - тихо сказал Зайрем. - Какой бес завлек тебя в эту пучину?

- Бес, зовущийся мужчиной, - ответила она. - Пойдем. Измени меня.

- Ты должна измениться сама. В этом никто тебе не поможет...

- Как будет угодно моему господину. - Блудница наклонилась к Зайрему и прошептала:

- Двести шагов к югу, за деревней, где у старого колодца растут тополя. Там мой дом. Я поставлю лампу на подоконник и буду ждать тебя. Не приноси мне даров - только свою красоту и тело.

Зайрем не ответил. Блудница поднялась и одернула платье. Встряхнув гривой бронзовых волос, она пересекла двор и, улыбаясь, вышла за ворота. Снаружи опять раздались крики, но постепенно все затихло.

- Это отвратительное пренебрежение к заповедям храма! - закричал Беяш. Эти люди еще заплатят за то, что позволяют таким женщинам жить в своей деревне.

- Нет, ее дом стоит в двухстах шагах за деревней, - оправдывались пастухи. - К ней ходят только богатые, а как мы можем препятствовать богатым?

- Храм будет бороться с распутством. Дом блудницы надо сжечь, а хозяйку забросать камнями. Она отвратительна.

В черной тени коричневых деревьев все так же негромко пела дудочка Шелла. Она не умолкала на протяжении всего этого спектакля. Ее звуки стали для монахов такими же привычными, как ночной ветер в листве. И вдруг мелодия оборвалась.

- Когда ты пойдешь к ней? - спросил Шелл своего друга. Но, возможно, то был не голос, а шорох ночных листьев.

- Я не пойду, - ответил Зайрем.

Он отдыхал под деревом. В глазах его застыла мука. Рука же, которая касалась распутной груди, безвольно лежала на земле.

- Беяш пойдет, - сказал Шелл.

- Кто-то должен пойти и вытащить несчастную из той ямы, куда она упала.

- Тогда иди и подними ее.

Зайрем повернулся к другу, но Шелл застыл, сжав губы, как высеченное из камня божество, которое ничего не говорит и ни во что не вмешивается.

Пастух принес блюдо с едой. Зайрем, как обычно, ел вяло и без аппетита. Шелл выбирал красные фрукты и хищно вгрызался в их нежную мякоть.

Беяш все еще сыпал проклятиями, но его крики теперь раздавались где-то в стороне. Остальные монахи собрались в часовне, устав от еды, вина и путешествия, мечтая только об одном - удобно улечься где-нибудь и всласть поболтать о распутной женщине.

Зайрем и Шелл остались одни. Огонь умирал, задыхаясь в сером дыму. Пастухи сочли за благо незаметно исчезнуть. Ночная птица заливалась трелями на крыше часовни. Серп месяца висел над землей, словно обломок кольца.

- Я помню, - заговорил Зайрем, - в детстве мы часто перелезали через стены Храма и убегали в неизведанную ночь. В пустыне ночь такая же, как день, - в ней нет ничего таинственного. А здесь ночью все - и листва, и травы пропитано тайной.

Юноша поднялся и пошел к воротам. Шелл тоже встал, по-кошачьи потянулся и последовал за другом.

В деревне все спали. Окна были темны, на улицах никого. Жители опасались увидеть лишнее - и юноши, облаченные в желтые одежды храма, незамеченными добрались до старого колодца, где росли тополя.

Когда последние дома остались позади, тропинка свернула к югу. Зайрем остановился и спросил:

- Почему ты ведешь меня туда?

Шелл взглянул на него и, казалось, сказал взглядом: "Никто никого не ведет; ты сам выбрал эту тропу".

- Нет, - возразил Зайрем и, повернув на север, зашагал к холму, возвышавшемуся над деревней, пробираясь сквозь заросли оливковых деревьев.

Шелл не пошел за ним. Неслышно, мягкими рысьими прыжками он понесся по тропинке, ведущей к колодцу. Он шел туда не потому, что желал распутную женщину, а потому, что видел, как Зайрем желал ее. Спящее прежде желание пробудилось в нем.

Шелл сгорал. То мягкое пламя, которое до сих пор питало его и природы которого он не знал, сейчас вырвалось и жгло его душу. Подобно эшвам, Шелл охотнее прыгал в огонь, чем бежал от него. Он был готов лопнуть от ревности, но корчился, наслаждаясь ее уколами. Любовь, словно лиловая вуаль, затуманила его взор; словно грусть, изменила весь мир. Сначала больные и увечные со своими недугами и слабостями, теперь эта женщина - они могли украсть его возлюбленного. Но женщина казалась более реальной, с ней было легче соперничать. "Тогда иди и посмотри на нее, поверни клинок ревности в своей ране, узнай все до конца", - сказал себе Шелл.

Ее дом рядом с колодцем выглядел добротнее других домов в деревне каменное строение с дверью из крепкого дерева. Сквозь витую решетку низкого окна пробивался тусклый свет лампы.

Шелл бесшумно выскользнул из тени и припал к окну, глядя сквозь решетку.

Прекрасная блудница сидела за туалетным столиком перед бронзовым зеркалом и гребнем расчесывала бронзовые волосы. Она улыбалась своему отражению, убаюканная лаской гребня и своими мыслями.

Пламя сжигало Шелла. Лампа хорошо освещала женщину, и он ясно различал, как двигаются мускулы ее рук, как блики огня, отражаясь от золотого гребня, играют в ее пышных волосах.

Шелл отступил от окна и обошел вокруг дома - раз, другой, третий - так зверь бродит вокруг жилища человека - осторожный, любопытный, зачарованный, замышляя что-то коварное, но еще не зная, как это осуществить.

Блудница не видела и не слышала его. Но она почувствовала, что поблизости кто-то есть.

Она подошла к двери и, открыв ее, смело шагнула за порог с лампой в руке.

- Кто там? - спросила она. - Подойди. Я не причиню тебе вреда.

Шелл стал тенью, деревом, невидимкой. Но тут из тени тополей раздался другой голос:

- Это я, - и, трусливо озираясь, к блуднице вышел Беяш.

- А, это ты? - удивилась женщина. - Я ждала другого. Ну, что тебе надо? Хочешь пристыдить меня?

- Я был слишком суров, - начал Беяш, бочком пододвигаясь поближе. - Откуда я знаю, что толкнуло тебя на грешный путь? Может, боги нарочно послали меня сюда, чтобы я смог избавить тебя от греха.

- Так-так, - усмехнулась распутница. - Моя цена высока. Ты знаешь это?

Беяш придвинулся еще ближе. Он был уже совсем рядом с женщиной.

- Покажи, - хрипло прошептал он. - Дай мне увидеть твою грудь еще раз.

- Как, только одну? У меня их две.

- И обе они болят? - прошептал Беяш, облизав трепещущие губы.

- Может быть - смотря что ты мне дашь. Беяш полез за пазуху и достал что-то блестящее - это была серебряная чаша, один из даров храму, а в чаше сверкала пригоршня небольших алмазов - подношение одного из жителей деревни.

- Дань храму, - узнала сокровища блудница. - А если их хватятся?

- Там еще много осталось, - прохрипел Беяш. - К тому же писарь, который хранит список даров, в моих руках. Он согрешил со своей сестрой и теперь в полной моей власти, потому что я знаю об этом.

- Много даров, - задумчиво произнесла прекрасная грешница. - Тогда, пожалуй, завтра ты принесешь мне еще что-нибудь.

- Как пожелаешь, - согласился Беяш. Блудница указала на дверь:

- Входи.

Толстяк вошел, качаясь, будто пьяный.

Когда за ним закрылась дверь, Шелл снова прокрался к окну. Беяш схватил груди женщины. Он, словно обезумев, сжимал и гладил их, как будто решив навсегда оставить их образ в своей памяти. Вскоре женщина оттолкнула его от себя и скинула платье. Блестящими заколками она стянула свои локоны в узел, и теперь обнажилось все ее тело цвета темного меда - тонкая талия и широкие бедра, сильные и упругие, словно лапы львицы. Она достала из сундука хлыст, сплетенный из конского волоса, и, приподняв подол хитона, пощекотала Беяша, а потом вдруг начала хлестать его. Беяш орал, а меж его бедер поднимался оживающий фаллос. Потом женщина усадила монаха на ложе, а сама, встав на колени и раздвинув бедра, опустилась на жреца сверху - и приняла его в свое лоно. Она танцевала на нем, как танцует змея, а Беяш мял и тискал ее, извивался, словно навсегда забыл покой. На мгновение лицо его поднялось над плечом женщины - раскаленное, пунцовое лицо, со сверкающими белками закатившихся глаз. Из широко открытого рта по подбородку стекала слюна. Потом из груди монаха вырвался хрип, и он повалился на ложе, словно мертвый. Женщина сразу же встала и скрылась в другой комнате. Послышался звук льющейся в таз воды, Шелл прислонился к стене, дрожа от странного чувства - сладострастия. Наконец-то он подобрал ему имя в себе. Он даже не пошевелился, чтобы отойти от окна. Шелл наблюдал за Беяшем - вот монах зашевелился, сел, вот застегнул хитон. Лицо Беяша из пунцового стало бледным. Наконец он заговорил, обращаясь к женщине:

- Ты никому не расскажешь?

- Я? - удивилась та. - Кому мне рассказывать, кроме монахов твоего храма? Что мне рассказывать, кроме того, что ты приходил, пытаясь избавить меня от греха?

- Ты не должна им ничего говорить, - сказал Беяш.

- Я не скажу, - отвечала женщина, - если ты пойдешь к повозке с драгоценностями и принесешь золото - не меньше, чем весят обе твои пухленькие ручонки.

- Только не золото, - простонал Беяш. - Я не посмею взять золото.

- Посмеешь, - заверила его женщина. - Ты ведь такой храбрый. Ты не побоялся украсть серебро и алмазы. Ты не испугался прийти в дом блудницы и поиграть с ней своим инструментом. Ты принесешь мне золото, бравый святоша.

Беяш вскочил на ноги.

- Ты подлая потаскуха, - заявил он. - Ты сама завлекла меня сюда! Я никогда и не думал приходить к тебе. Ты, колдунья, заколдовала меня, - Если бы я и могла заколдовать кого-то, - ответила блудница, - то не стала бы тратить сил на тебя, боров... Завтра же я иду в храм.

Из окна Шелл видел, как Беяш прокрался к столику, схватил тяжелое бронзовое зеркало и, сжав его в руках, ринулся через комнату и пропал из виду. Послышался глухой звук удара, который невозможно описать или воспроизвести, потом звон металла, затем Шелл услышал стук, словно на землю бросили тюк шелка.

Мгновение спустя показался Беяш. Он опять казался возбужденным, хотя лицо его и побледнело. Зеркала в его руках уже не было, но зато он сжимал серебряную чашу и камни, которые подарил блуднице. Снова спрятав их за пазуху, Беяш внимательно огляделся, словно хотел удостовериться, что ничего не забыл. Затем он открыл дверь, крадучись вышел на улицу и так же осторожно прикрыл дверь за собой. И в этот момент он заметил Шелла, притаившегося у окна.

Беяш воззвал к богам. Его колени подкосились, и он рухнул на землю.

- Брат мой, Шелл, ты все видел?.. Она была колдуньей. Боги направляли мою руку. У меня не было выбора. Я стал рукою правосудия. Шелл, не рассказывай ничего. Мы же друзья. Ради нашей дружбы, не рассказывай ничего остальным монахам.

Но Шелл молча смотрел на убийцу, глухой к его мольбам, он казался безжалостным, вселяя ужас в сердце Беяша.

- Где же Зайрем? - рыдал толстый жрец. - Да, он тоже должен быть рядом, раз ты здесь. Не говори Зайрему! Не говори никому!

Отбросив всю осторожность, разбуженный и одновременно опустошенный тем, чему он стал свидетелем, смущенный и встревоженный событиями, происшедшими вовсе не с ним, Шелл неумолимо смотрел на трясущееся тело Беяша. Наконец, толстяк встал и заковылял прочь.

Когда он скрылся из глаз, Шелл вошел в дом - ведь он всегда шел к огню, а не от него. Прежде всего любопытство зшв, а уж потом страх слабого человека.

Он увидел ширму с нарисованным на ней лесом. За ней на ковре были разбросаны булавки для волос. Посреди комнаты лежала женщина - ее волосы разметались по бронзовому зеркалу, которым Беяш сломал ей шею.

Шелл стоял, глядя на мертвое тело. Юноша боялся Смерти. Он мог приласкать живую кобру, но не мог видеть дохлую мышь. Никогда прежде Шелл не видел мертвого человека. Нет, не правда - однажды видел.

Та покойница лежала в черном платье, прямая и холодная, кожа ее отливала небесной лазурью. Ей уже не было дела до ребенка, которого положили в склеп вместе с ней.

Ребенок кричал - он видел Смерть.

Шелл все вспомнил. В глазах его потемнело. Воспоминания наполнили его душу ужасом. Полуослепший, выбежал он из дома и ринулся в ночь, пытаясь затеряться в бесконечности. Он забыл обо всем, кроме Смерти. Шелл летел мимо деревни, вверх по склону холма, словно зверь, спасающийся от огня.

Глава 7

Среди оливковых деревьев блестела темная поверхность пруда, на которой колыхались осыпавшиеся бело-зеленые цветы. Зайрема, как и многих других, рожденных в пустыне, привлекал блеск воды, поэтому он подошел к пруду и сел на берегу. Глядя на плавающие цветы, юноша вспоминал старые развалины и святых людей, вспоминал заводь, возле которой сидел, борясь с самим собой, стараясь забыть или, наоборот, вспомнить, пытаясь освободиться от оков Тьмы и Света. Еще он думал о женщине, о Владыке Ночи, который перестал быть для него реальностью, превратившись в символ Тьмы, спрятавшейся внутри него.

Внезапно на противоположном берегу под деревьями мелькнула чья-то фигура. Чуть позже она бесшумно появилась совсем рядом - и это было вдвойне поразительно, потому что Зайрем знал, кто это, хотя и не находил в этом человеке ни одной знакомой черты. Шелл остановился рядом с другом, широко раскрыв глаза и глядя на него невидящим взглядом. Зайрем поднялся, накидка соскользнула с его плеч.

- Что случилось?; - спросил он. Его захлестнула волна той тревожной беспомощности, какую он испытал, общаясь с больными в деревнях. Шелл всегда был близок ему, но теперь стал еще ближе. - Что случилось, брат мой? - нежно повторил Зайрем.

- Смерть, - ответил Шелл. И это слово, произнесенное вслух, вдребезги разбило что-то внутри него. Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Это совсем не было похоже на Шелла. Хоть его аура и менялась постоянно, но всегда олицетворяла нечеловеческую сосредоточенность в себе, и казалось невероятным, что он может рыдать, впадать в отчаяние.., что эта аура может измениться.

Зайрем обошел вокруг пруда.

- В конце концов, может, это дело рук демонов, бродящих в ночи, - решил он.

Шелл поднял голову. Он плакал, как плачут эшвы, - всем своим существом. Инстинктивно он чувствовал, что движется к свершению чего-то важного. И он, не вытирал слез, молчал.

- Ты сказал - Смерть, - вновь заговорил Зайрем. - Чья смерть?

- Везде Смерть, - прошептал Шелл. Он подошел к другу и положил голову ему на плечо, уткнувшись в темные вьющиеся волосы, напоминавшие Шеллу - как и людям пустыни - волосы демона. Наконец присутствие Зайрема успокоило Шелла. Воспитанник эшв боялся отпустить друга, чувствуя, что Смерть удаляется в водовороте белых крыльев. Потом Шелл обвил руками Зайрема. Соприкосновение их тел, таких похожих между собой, не вызывало ощущения близости.

Зайрем не обнял друга. Они редко касались друг друга. Обычно Шелл использовал ласки, свойственные эшвам, - прикосновения взглядом или дыханием. Для Зайрема же ощущение прикосновения плоти к плоти означало только угрозу, и ничего больше. Только тел больных касался он с большей готовностью - они не соблазняли, так как не были способны на это. С ними Зайрем чувствовал себя в безопасности... И тут Зайрем подумал о блуднице. Тело Шелла показалось ему телом женщины, и стрелы то ли холода, то ли жара пронзили все его существо.

- Хватит, - сказал он, отодвинувшись от Шелла. - Что я, дерево, чтобы вешаться на меня? Ты мне скажешь, кто так напугал тебя?

Шелл заморгал. Взор его стал осмысленным, и даже более того.

- Я скажу тебе.., позже, - ответил он и, повернувшись, медленно отошел от Зайрема. - Жди меня, - донесся его голос, и Шелл растворился в ночных тенях. Зайрем остался ждать, готовый пробыть на этом месте целую вечность.

Шелл бежал по лесу. Он подпрыгивал и спотыкался. Смерть и страх отступили на второй план.

Теперь душу Шелла наполнило упоительное безумие жизни и знания. Он знал, что достиг наивысшей точки магии и готов совершить чудо. Теперь ему оставалось только сломя голову мчаться вперед. И он несся среди оливковых деревьев, не разбирая дороги, а воспоминания об эшвах просыпались в нем.

Но вот Шелл прильнул к дереву. Весна была в этом дереве и в сердце прижавшегося к нему существа. Кора намокла от слез, ибо все это время боль терзала сердце Шелла - боль перемен, но вместе с тем предвкушение неведомого ранее наслаждения. Наконец призрачная фигура выскользнула из-за дерева.

Луна уже закатилась, только звезды еще мерцали в розовеющем небе.

Волосы цвета абрикоса, кошачьи глаза Шелла - они остались прежними. Но многое изменилось: исчезла юношеская бородка, превратившись в золотой пушок, лицо стало гладким и нежным. Прозрачные руки скользнули по серебристой коже. Изменилось все тело - оно больше не было мужским. Живот Шелла стал плоским и втянутым, точеная талия плавно устремилась вверх, расцветая прелестными бутонами небольших высоких грудей. Тело девушки и лицо красавицы.

Девушка наклонилась и подняла желтое монашеское одеяние, которое сбросила, еще будучи мужчиной, а потом завернулась в него, словно белый язык пламени в отсветы костра.

Наступила весна, и Симму все вспомнила.

***

Медленно тянулись часы. Зайрем задремал на берегу пруда. Подул легкий ветерок, осыпая юношу светло-зелеными цветами. Сын пустыни привык спать на открытом воздухе. Среди шатров кочевников или гуляя с Шеллом ему редко приходилось спать иначе. И конечно, он давно уже привык к легкой походке Шелла, ведь его друг уходил и возвращался ночью, словно хищный зверь. Поэтому Зайрем и не проснулся, когда пришла Симму.

Зайрема разбудило прикосновение прохладных губ.

Мгновенно остатки сна слетели с него. Юноша приподнялся на локте и замер. Обнаженная девушка лежала рядом, опираясь на локоть, и смотрела на него девушка, сотканная из шелка, летних трав и гладкой слоновой кости. Но глаза ее и волосы принадлежали другому. Зайрем испугался. Он был очень возбужден красавица зажгла в нем страсть еще до того, как он проснулся. Его плоть жаждала незнакомки, но разум ее отвергал. Девушка легко и почти невинно дотронулась до груди Зайрема, но от этого прикосновения он вздрогнул, словно его пронзила молния.

- Я - мечта, - сказала девушка нежным и чистым голосом, - твоя мечта. Кем же я еще могу быть? Видишь, я и юноша по имени Шелл, и девушка. Я пришла к тебе, как обычно делают женщины, но я не женщина. Так возьми, Зайрем, то, что твое по праву. Люди не могут распоряжаться своими мечтами. Если ты сделаешь это, даже боги не смогут обвинить тебя - ни один человек не может согрешить с мечтой, в этом нет зла.

Сказав так, Симму легла на спину, прикрыв глаза, и не произнесла больше ни слова, больше ни разу не коснулась тела Зайрема.

Но юноша не мог отвести взгляда от ее тела. Его мучила жажда - и вот вода готова была хлынуть в его ладони. Зеленый цветок пролетел над ними, несомый ветром, и опустился на грудь Симму. Юноша протянул руку, чтобы убрать его, но неожиданно рука его легла на девичью грудь, придавив цветок Зайрем видел перед собой Шелла в облике девушки, его рука чувствовала биение сердца, нашептывающего имя друга, зовущего его. Теперь Зайрем знал, что это его мечта. И, забыв все советы и предостережения, он припал губами к губам Симму. Тогда, обвив руками его шею, девушка увлекла его на ложе из трав...

Глава 8

В отчаянии и страхе, Беяш, пошатываясь, вернулся по тропинке к деревне. Но, оказавшись на окраине ее, он остановился, решив все хорошенько обдумать, Часовня более не могла служить убежищем Беяшу, совокупившемуся с нечистой женщиной, а потом убившему ее. И что хуже всего - всему этому нашелся свидетель.

Однако, рассудил монах, был всего лишь один свидетель - ненадежный и не внушающий доверия Шелл.

Так легко оказалось убить женщину! У него это получилось почти естественно. Он ударил блудницу, желая свершить правосудие и положить конец ее слабым угрозам. Беяш никогда раньше не думал, что способен так быстро принять решение и без колебаний осуществить безжалостный поступок. Теперь он раздумывал, как бы ему убить Шелла. В конце концов, Зайрема ведь не было с ним, и, вероятно, его вообще не было поблизости. А Шелл сейчас один бродит где-то в ночи. Да, это выход, и без сомнения боги подсказали его Беяшу. Найти и убить Шелла - этого хрупкого слабого мальчишку, эту надоедливую язву. А потом спрятать труп. Завтра, когда узнают, что Шелл исчез, а блудница мертва, все поймут, что Шелл согрешил с этой сукой, а потом убил ее и сбежал.

Беяш вернулся к дому блудницы, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след Шелла. Вдруг на влажной земле позади колодца он наткнулся на отпечаток босой ноги. Шелл не мог вернуться в деревню, иначе ему пришлось бы пройти мимо Беяша. Значит, он бежал к холмам, в оливковые заросли. Беяш пошел по следу, стараясь ступать как можно тише.

Мерцающее отражение звезд на поверхности пруда привлекло его внимание. Он увидел больше, чем просто пруд. Он смотрел издалека, и расстояние многое скрывало от него. Сменить же укрытие было невозможно. Беяш припал к земле, понимая, что шпионит за Зайремом и Шеллом. Он предполагал, что Шелл теперь один, но сейчас молодой монах уже не казался убийце такой легкой добычей, хотя по-прежнему казался очень уязвим. Всего несколько секунд понадобилось Беяшу, чтобы придумать новый план, который понравился ему даже больше, - он казался более коварным.

Беяш поспешил назад, в спящую деревню, к повозке, где храпел болван писарь, согрешивший со своей сестрой.

***

Зайрем проснулся с чувством утешения и облегчения. Бледное солнце нового дня зеленоватым золотым цветом сверкало сквозь листву оливковых деревьев. Мир благоухал. Очнувшись, юноша вспомнил сон. Он сел, выпрямившись, с широко раскрытыми глазами. Его вдруг переполнило отвращение. Но ведь это был просто сон - многие невероятные детали его, казавшиеся такими реальными, убедили Зайрема в этом. Рядом никого не было. Утро казалось прекрасным - свежее и чистое. Юноша подумал, что если этой ночью он и нарушил бы свои клятвы, то теперь узрел бы знак своего позора - в безмолвном пейзаже или в затхлом воздухе.

Немного успокоившись, Зайрем направился к часовне. Он так и не нашел Шелла и надеялся, что не встретит его: ведь Шелл был главным персонажем его сна, и Зайрем не знал, сможет ли он теперь честно посмотреть другу в глаза. Стыд, который отшельники насадили в нем, дал всходы и расцвел буйным цветом.

Молодой монах подошел к деревне и понял, что не ушел от своего позора.

На улице, у ворот часовни, толпились молодые монахи и слуги, приехавшие с ними. Их окружили жители деревни. На их лицах любопытство смешалось со страхом и нетерпением, словно они ждали чего-то необыкновенного. Перед толпой, на тропинке, стоял писарь, у которого хранился список всех подношений, дарованных храму. Писарь заламывал руки и тряс в воздухе кулаками. В глазах его было отчаяние. Беяш, стоя неподалеку, разговаривал с братьями, но, увидев приближающегося Зайрема, замолчал. Лицо Беяша, как и лица сельчан, выражало нетерпение и испуг.

Первым заговорил рыжеволосый монах. Он был на год старше остальных и поэтому считал, что несет ответственность за всех остальных ему охотно и льстиво вторил Беяш.

- Зайрем, - окликнул юношу рыжеволосый, - здесь творится что-то странное. Из повозки с дарами украли одну вещицу.

Зайрем остановился. Он застыл посреди улицы, с недоумением уставившись на своих товарищей.

- Всем хорошо известно, - продолжал старший брат, - что даже разбойники в этих набожных землях почитают богов и не смеют красть у храма. Как ты думаешь, кто мог совершить это богохульство?

Зайрем не проронил ни слова. Теперь он вдруг почувствовал камень на своей шее, веревки, связывающие его руки, и запах львов ударил ему в ноздри.

- Он не ответит, - сказал Беяш.

- Тогда пусть говорит писарь, - провозгласил рыжий брат.

Писарь уронил голову на грудь.

- Не трясись, - подбодрил его Беяш. - Твой долг быть искренним и духовно преданным своей семье, отцу и благочестивой сестре. Скажи им все, что знаешь.

- Я... - начал писарь. Потом он с мольбой оглядел окружающих, стараясь не замечать Зайрема, закрыл глаза и выпалил:

- Я проснулся и наблюдал за входом в повозку, на которую складывали подношения. Человек схватки серебряную чашу - одно из подношений, и убежал. Я решил проследить за ним - но боялся выдать себя и поэтому не догнал. Этот человек - без сомнения, один из наших братьев - вышел из деревни и направился на запад, по тропинке к старому колодцу. Там есть дом. Я слышал, в нем живет распутная женщина. Около дома его встретил другой мужчина Эти двое обнимались и целовали друг друга в губы Целовались они долго. Вдруг свет из окна упал на них, и я увидел, что у одного волосы желтые, как у лисы, а у другого темные. Потом черноволосый постучал в окно и распутная женщина, открыв дверь, впустила их.

- Успокойся, - пробормотал Беяш, похлопав писца по плечу. - Я доскажу остальное. Этот бедняга прибежал ко мне и рассказал все, что видел. И хотя я знаю этого человека как добродетельного и набожного, я усомнился в том, что услышал, - скажите, разве я не прав? В панике, не разбудив никого - слишком велико оказалось мое смятение, - я попросил писаря проводить меня к дому грешницы. Приблизившись, мы оба - писарь и я - увидели двух юношей, которые вышли из дома и, смеясь, направились к холму среди оливковых зарослей. К своему ужасу и горю, я узнал обоих. Мы пошли за ними - писарь и я. И мы увидели - сжальтесь над нами, могущественные боги! - что эти двое, не насытившись женщиной, возлегли друг с другом и свершили мерзостный акт.

Сухой шелест прокатился среди односельчан.

- Ты уверен в этом? - сурово осведомился рыжий монах, находчивый, словно какой-нибудь балаганщик.

- Увы, - горестно вздохнул Беяш, пряча глаза. - Они оба вздымались и опадали, словно волна, набегающая на берег, пока не замерли в экстазе и не упали без движения.

- Их имена? - вскричал рыжий.

- Зайрем и Шелл.

Внимательные монахи и жители деревни заметили, что Зайрем, с безразличием внимавший рассказу убийцы, вдруг побелел, как кость.

- Что ты скажешь на это? - закричал рыжий монах.

- Ничего, - ответил Зайрем. Но его едва различимые юношеские морщинки вдруг стали глубже, лицо словно раскололось на куски.

- Где твой приятель Шелл?

Но Зайрем сказал все, что хотел, и замолчал.

- Наверное, нам надо послать за блудницей и спросить у нее, что она знает.

Сразу же группа сельчан сорвалась с места. Добравшись до дома распутницы, они стали колотить в дверь дома и, не получив ответа, вошли без спроса. Женщина была мертва. Несмотря на грубое отношение к ней, многие считали, что она весьма привлекательна и даже полезна. Ее смерть совсем не обрадовала сельчан. Они ничего плохого не видели в том, чтобы накопить денег, а потом потратить их на хорошенькую блудницу - ведь та не разрешала даже прикоснуться к ее груди, пока ей не принесут три куска серебра. А эти монахи, давшие обет безбрачия, украли подношения богам, да еще и убили женщину. В сердцах мужчин вспыхнули гнев и ревность. Они поверили в то, что убийство совершили Зайрем и Шелл.

А Зайрем молчал. Ни Шелл, ни серебряная чаща с алмазами не объявились. Теперь ни монахи, ни селяне не сомневались истинности рассказанного. И даже те, чьих детей вылечил молодой целитель, подходили и плевали в него. И старуха сказала, что боль в спине снова вернулась, и прокляла Зайрема.

***

А где же был Шелл?

Симму, девушка, в эту ночь ставшая женщиной, проснулась за час до рассвета. Она приподнялась и, любуясь по-детски невинным прекрасным лицом своего возлюбленного, нежно коснулась кончиком языка его век, длинных и темных, словно нарисованных, ресниц, скрывавшихся в тени. Чем больше она смотрела, тем больше ее переполняли радость и восторг, теперь ей уже никто не был нужен, чтобы разделить ее чувства. Она ушла в гущу деревьев, чтобы в одиночестве упиваться своей радостью.

У Симму не осталось никаких мыслей - ни магических, ни женских, ни воспитанных в детстве демонами - ни единой логической мысли или представления об окружающем мире. Прежде Симму была юношей, молодым монахом. Но это осталось в прошлом. Она освободилась от этого. Позже, когда Симму полностью осознает случившееся, она вернется к Зайрему, и он пойдет с ней, или она с ним, - туда, куда приятно идти вдвоем. Инстинктивно, вспомнив свое прошлое, вспомнив, что воспитывали ее эшвы - вечные скитальцы, Симму представила свою жизнь чередой бесконечных странствий...

За оливковыми деревьями тропинка сбегала вниз по склону к темному лесу, где росли более высокие деревья, где в траве мерцали бледные цветы. Такие места любили эшвы. Симму встретила восход солнца, лежа в черно-зеленой листве на ветке дерева. Она взобралась туда с грациозностью кошки. Рассвет напомнил ей детство, когда она вот так же лежала, спрятанная высоко в ветвях. Откинувшись на спину, она думала только о Зайреме. Симму еще не готова была вернуться к нему и предпочитала дразнить себя его отсутствием. Так, замечтавшись, она и не заметила, как чары сна эшв, сберегавшие ребенка, овладели ею. Она не хотела спать, но тем не менее уснула. В то время как Зайрем проснулся и, пытаясь избавиться от дурных предчувствий, направился к деревне, прямо в западню, Симму лежала в ветвях дерева, нежась в грезах любви.

Ее пробудили невнятные крики.

Симму отреагировала на окружающий шум, как это сделал бы зверь. Она замерла, безмолвная и неподвижная, став частью дерева, но той его частью, что наблюдает и слушает.

Несколько нечесаных мужчин из деревни, ругаясь, протопали под деревом. Двое из них остановились прямо под ветвью, на которой лежала Симму.

- Думаю, все бесполезно, - сказал один. - Этот негодяй уже скрылся. Говорят, он очень странный. Не удивлюсь, если теперь на нас падет небесная кара - голод или чума.

- Попридержи-ка язык, - отозвался другой. - Хватит нам уже неприятностей. В любом случае темноволосый убийца в надежных руках. Он уже на пути к храму говорят, он очень кроток. Но позабавиться с блудницей, а потом убить ее... Ее убили, чтобы она молчала. Пусть она и была грешницей, зато дело свое знала отлично. В какой еще деревне была такая продажная девка? Богатей за семь миль ехали, чтобы повеселиться с ней. А что теперь? Двое безумных монахов свернули ей шею, желтоволосый смылся, а на другого, черного, как демон, храм наложит епитимью - три дня в неделю он будет есть только пресный хлеб или что-нибудь в этом роде.

- Нет, нет, - прервал его первый с мрачным удовольствием. - За то, что он совокупился со своим братом, его накажут плетьми. И еще я слышал, как один из служителей храма сказал, что за убийство негодяя засекут до смерти.

- Дали бы мне эту плеть, - прогудел второй. И, воспрянув духом, они отправились дальше в лес в поисках Шелла.

Неописуемая волна растерянности и злости захлестнула Симму. Целую минуту она не могла прийти в себя, будто не жила среди демонов и ничему у них не научилась. Все же ей удалось быстро взять себя в руки, заполнив разум паутиной образов. Почти сразу же хаос сменился желанием действовать, глаза замерцали зеленым холодом, от которого пробирал озноб. Девушка подумала о тех, кто собирался причинить вред Зайрему.

О том, что все происшедшее - работа Беяша, она знала совершенно точно, словно прочла его мысли. Девушка вспомнила, что негодяй упоминал писаря, который боялся его, - все тут же сложилось в единую схему. Логика верно служила Симму, когда того требовали обстоятельства. Что же касается мертвой женщины, Симму ни о чем не жалела. Подобно эшвам она думала лишь о том, что ей нравилось.

Симму соскользнула с дерева и заросшей тропой выбралась из леса, миновав оливковую рощу. На южном пологом склоне холма паслись овцы. Она еще раньше заметила их следы, ведущие сюда. Приблизившись к стаду, Симму прошептала что-то животным, прошла среди них, тихо и незаметно, как летний ветерок. Посреди стада на камне сидела девочка лет пятнадцати - она присматривала за овцами. Симму осторожно подкралась к ней сзади и, не дав девочке опомниться, легонько сжала пальцами ее лоб, вложив в прикосновение чары эшв. Голова девочки поникла. Она лишь глупо улыбнулась и даже не пыталась возражать, когда Симму забрала ее домотканое платье и платок, которым та повязывала волосы.

Вскоре на западной дороге, ведущей к храму, появилась босоногая деревенская девушка. Волосы ее были прикрыты лоскутным платком, она шла, опустив голову. Через час она вышла на луг, где паслись кони. Встав у изгороди, она тихонько свистнула. К ней подбежал молодой жеребец. Симму беззвучно попросила:

- Унеси меня, брат, унеси скорей. Жеребец обнюхал Симму и перескочил через изгородь.

Что-то пронеслось через деревни и фермы, скрытое облаком белой пыли. Люди провожали глазами это облако и спрашивали друг у друга:

- Кто это скачет так быстро?

Небо и солнце утонули в пыли. Все цвета слились в бесконечную радугу. Все внимание Симму сосредоточилось на одной-единственной цели.

Девушка не могла догнать монахов. Она бросилась в погоню слишком поздно. Но конь нес ее вперед, подгоняемый тихим монотонным напевом.

Когда стемнело, девушка увидела впереди земли храма, деревни - россыпи огоньков далеких окон - и сам храм - дворец света и ночи. Тогда Симму отпустила жеребца: он был весь в мыле и очень устал. Потряхивая гривой и негромко фыркая, конь повернул назад и растаял в сгустившейся тьме цвета индиго.

Симму побежала быстро, как леопард.

Теперь огней горело больше, чем обычно, - вдоль дороги, среди деревьев. Люди собирались, чтобы решить судьбу нечестивца Зайрема. Симму узнала все, что хотела, ловя обрывки фраз у дверей винных лавок и среди полей, ощетинившихся копьями колосьев. Даже влюбленные, скрывая свои грехи, отдыхая, говорили о богохульстве молодого монаха. Сам Настоятель судил Зайрема и признал его вину. Ему даже стало плохо, когда он впервые услышал целиком всю историю. Юноша не оправдывался и не просил о снисхождении. Придя в себя, Настоятель объявил, что завтра на рассвете Зайрем умрет под плетью.

Симму подобралась как можно ближе к храму туда, где она могла безбоязненно появиться в облике женщины, - в Святилище Дев, расположенном неподалеку. Женщины и девушки прогуливались по лужайке перед Святилищем, обсуждая новости и громко ахая. Их жизнь проходила без любви, и любая весть о падении мужчины приносила радость, но они никогда не задумывались почему.

Симму встала под деревом, укрывшись от их взоров. Неожиданно с дерева прямо ей в руки спорхнула птичка.

- Взгляни на Зайрема моими глазами. Лети над стеной, найди двор, запомни слова тех, кто там... Найди Зайрема. Вернись ко мне и расскажи все, что увидишь.

Птичка растворилась во тьме.

Симму села под деревом, укутавшись черной тенью. Звезды роняли слезы между ветвями дерева.

Одна из них скатилась к ногам девушки - это вернулась птичка.

Девушка заглянула в глаза птички, словно в открытую книгу - мозаику, составленную из осколков увиденного в храме.

- Вот толстый увалень, дай-ка я замараю его накидку... Ага, вот еще один, и его пометим... Холоден камень под моими ногами, отдавший последнее тепло солнца. Слушай! Червяк шевелится в земле... Схватить его клювом! Ах, нет, уполз... Ой! Птица в воздухе, нарисована прямо на стекле - это же я! Ага, вот и двор, где растет кривое дерево, там в каменной клетке кто-то сидит... Лампа не горит, мотыльки не вьются, склевать нечего. Он сидит, обхватив голову руками. Это тот самый... Когда он умрет, я позову своих кузин. Мы вырвем его волосы и совьем в них гнезда. А моему дорогому родственничку, ворону, понравятся его глаза, похожие на два драгоценных камня... Да, но сейчас он на севере, пирует на похоронах какого-то короля".

- Стоп, - приказала птичке Симму. - Зайрем связан? Кто охраняет его?

"Никаких оков, дверь заперта, решетки на окнах. Снаружи трое. У них лампа, но ее запах отпугивает всех насекомых. Они трясут гремящими белыми шестигранными улитками. Я видела однажды такую в траве. Хотела склевать ее, но она оказалась твердая... Думаю, что сама выклюю ему глаза. Почему воронам всегда должно доставаться самое лучшее?"

Симму разозлилась, и птица, почувствовав это, забилась в страхе, закричала.

Женщины у Святилища услышали птичку. Они засуетились.

- Если воробей кричит ночью - это знамение...

Симму они не видели, лишь белое мерцание, проскользнувшее сквозь рощу. Девушка вновь была нагой, как в прежние дни, проведенные с демонами, только повязка скрывала ее волосы.

Несколько часов ждала Симму у стены храма. Ночь казалась бесконечной, черной перчаткой сжимала она землю, оставляя взамен лиловое дыхание тайны. Один раз мимо Симму прошел один из послушников. Встав у куста, он, смущаясь, справил нужду и скороговоркой пробормотал молитву, прося у богов прощения. Симму возненавидела его, и ее ненависть вонзилась меж лопаток монаху, словно клинок. Жертва бросилась прочь, не понимая, что случилось, почему бежит.

Когда ночь полностью вступила в свои владения, Симму слилась с ней. Она снова стала почти мужчиной. Цепляясь руками и ногами за стену, она полезла через нее, как часто делала, будучи мальчиком.

"Тебя заточили в храме, любимый? Разве им удавалось когда-нибудь удержать нас?"

Глава 9

Симму не знала, что Зайрема нельзя убить, что он неуязвим. Тот и сам не знал этого. Львы, сломанное копье - все это казалось полузабытым сном, хотя и остался связанный с ними ужас. Теперь Зайрем в одиночестве сидел в темном каменном чулане, смирившись с тем, что завтра на рассвете умрет. Он думал об этом с какой-то ненавистью. Зайрем снова превратился в молчаливого ребенка, неспособного опровергнуть несправедливое обвинение в ужасном, непостижимом преступлении. А все дело в том, что он чувствовал себя по-настоящему виноватым.

Во дворе, где росло кривое мертвое дерево (это был Двор Грешников, и сюда редко кто заходил из монахов), два послушника, поставленные охранять Зайрема, играли в кости. Монах средних лет наблюдал за ними. Играть разрешалось, поскольку играли мальчики не на деньги, а на засахаренные фрукты. Но сегодня монах казался слишком встревожен, чтобы внимательно следить за игрой. Грех, совершенный Зайремом, поверг его в мучительные раздумья. Немолодой монах попытался вызвать в сердце Зайрема слезы сожаления, хоть какой-то признак того, что тот мучается, - чтобы боги получили с кровью и раскаяние Зайрема. Но сердце юноши молчало.

Утром этот монах собирался сказать палачу: "Бей без пощады. Бей так, чтобы его проняло до глубины души. Чем мучительней будет агония, тем скорее боги даруют ему прощение". В храме были три плети: одна окована железом, другая бронзой, а третья - полностью металлическая. Обычно, прежде чем пустить в дело, ее раскаляли докрасна на жаровне.

Послушники играли в кости. Сидевший за столом слева прошептал:

- Ставлю засахаренную айву, что Зайрем будет кричать. Шесть против одного, что он закричит после первого же удара плети. У него нет жира, чтобы смягчить удары.

- А я говорю, что закричит он только на десятом ударе, а сознание потеряет на пятнадцатом.

Бросили кости. Выпала полустертая четверка.

- Значит, на четвертом ударе.

- Или вообще не закричит.

Монах встревоженно окинул взглядом стену. На мгновение ему показалось, что наверху мелькнула какая-то тень - светло-серый кот с горящими глазами. Но больше он ничего не разглядел.

- Скажи-ка мне, чем это ты обмотал мои ноги? - ворчливо поинтересовался страж, сидящий слева, - То же самое я хотел спросить у тебя. Оба заглянули под стол. В неясном свете тусклой лампы они разглядели веревку, связывающую их и блестящую, словно змеиная чешуя. С губ их уже готов был сорваться визгливый крик, ведь это настоящая змея обвила их своими кольцами, но слова застряли у них в горле, когда перед собой на столе они увидели раскачивающуюся кобру.

- Не двигайтесь, - хрипло прошептал монах, чьи ноги тоже оказались связанными. - Это второй выродок, Шелл, наслал на нас змей.

Трое монахов, обливаясь потом, наконец увидели Шелла, который легким шагом пересек двор. Волосы его были повязаны лоскутом материи. Он бросил на тюремщиков Зайрема только один взгляд, полный неприязни и отвращения.

Шелл скользнул мимо стола, и три пары настороженных ушей уловили странное шипение. Оцепенение, охватившее благочестивых людей, походило на мутную пелену - на кошмар, наполненный отвратительными видениями.

Стражи Зайрема лежали на земле - немощные, стонущие, и тела их дергались, словно в судорогах. Симму легко и нежно - как это делали эшвы - прикоснулась к замку на двери каменной темницы, и дверь, словно заговоренная, открылась.

Зайрем не обернулся. Он вообще не сделал ни единого движения. Симму подошла к нему и запустила руку в черную гриву волос, сжала их - жестко и больно - и запрокинула голову юноши так, чтобы их глаза встретились. Зайрема уже держали однажды вот так, за волосы, когда он болтался в воздухе внутри огненного колодца.

Юный монах изменился. Никакой мягкости, никакой радости. Лицо его выражало лишь ненависть и муку. Глаза мрачно сверкали. Он вскочил на ноги и сжал руку Симму словно железными тисками. Когда наконец он обрел дар речи, то в его словах не было ни признательности, ни любви.

- Ты разрушил мою жизнь, ты убил во мне то хорошее, что было или могло быть. Ты омерзителен и отвратителен. Ты толкнул меня в грязь. Нет, я не огорчаюсь, что ты бросил меня после того, что произошло. Я не скорблю ни о лжи, ни о смерти. Но ты, проклятая ползучая тварь... Не знаю, как сумел ты обмануть меня, но знаю лишь одно - никогда тебе не быть рядом со мной!

Сказав так, Зайрем опять опустился на пол и уронил голову на грудь. Потом глухим голосом добавил:

- Но не только ты... Здесь есть и моя вина. Оставь меня, позволь мне быть самим собой. Старые люди говорили, что я должен принадлежать демону, Владыке Ночи.

- Что же, тогда будь счастлив, - произнесла Симму, найденыш эшв, и звук ее голоса разрезал воздух, как сверкающий нож. - Демоны и люди - как море и песок. А тот, кого вы зовете Князем демонов, - закваска в тесте, из которого испечен хлеб этого мира.

Зайрем окаменел, услышав это. Новая мука сменила старую боль.

- Значит, и в самом деле демоны существуют?

- Конечно...

- И это тебя я считал своим другом - тебя, посланника демонов! Чему тут удивляться! Это ты завлек меня в пучину ночи!

Симму потеряла дар речи. Вместо языка заговорили ее глаза - слезы брызнули из них, но лицо оставалось холодным и презрительным. Симму вышла и растворилась в тени за темницей. А Зайрем сидел и смотрел на распахнутую дверь и на трех монахов, лежащих в забытьи во дворе. А потом вдруг он почувствовал, что должен идти.

Симму не было видно. Зайрем в одиночестве вскарабкался на стену. Он упал в глубокую тень у подножия стены - ведь он очень ослаб после всех этих переживаний.

- Не пришел еще мой час умирать, - сказал он сам себе. - Я все еще не исполнил своего предназначения. Может быть, как мне и предрекали, я смогу стать слугой демонов? Тогда я отыщу Владыку Ночи, если он и в самом деле существует. Пусть он заберет меня к себе - мне не остается ничего другого!

Зайрем уходил все дальше от храма, держась в тени, хотя и не скрываясь. Он шел всеми брошенный и несчастный, шел без всякой цели, куда глаза глядят.

***

А Симму находилась неподалеку. Она осталась, чтобы забрать то, что принадлежало ему, или послать кого-то, кто заберет это.

Желто-зеленая гемма эшв, камень с рунами, означающими имя Симму на языке демонов, лежал в одном из сундуков сокровищницы храма вместе с другими драгоценностями - золотом, серебром, различными самоцветами. Симму знала, где лежит зеленый камень, ибо в детстве жрецы, показывая ему драгоценность, говорили; "Вот этот жалкий, но приятный для глаз камешек - благодарность богам за то, что ты среди нас".

Все сундуки в сокровищнице были открыты, чтобы каждый входящий мог усладить свой взор созерцанием богатств храма. Поэтому крыса с розовыми глазами, заглянувшая в сокровищницу, тоже сразу увидела их. Она юркнула в окно, спустилась по занавесям, забралась в сундук. Отыскав камень эшв, она схватила его и отнесла владельцу.

Симму повесила камень на серебряной цепочке дринов себе на шею. Обнаженная, лишь с повязкой на голове и геммой на шее, она поспешила за Зайремом. Колдовская путеводная нить и любовь вели ее.

Шагая все дальше и дальше, девушка вспоминала, как в детстве странствовала по земле. Вскоре она подошла к хижине пастуха. На кустах возле дома сохли одежды, и Симму выбрала кое-что для себя.

***

Зайрем спешил на юг. Он шел без цели, без определенного плана. Откуда-то у него появилась мысль, что ему нужно добраться до дальних южных пустынь. Он выбрал дорогу наугад и теперь шел, слепой и глухой, почти онемевший, не подозревая, что Симму следует за ним. А если бы он знал об этом, то повернулся и проклял бы ее или его.

Когда на востоке встало солнце, много миль оказалось между Зайремом и храмом. Достаточно много, чтобы люди, встречавшие его, не слышали о бегстве монаха из заточения, хотя уже слышали о его прегрешениях и узнавали его по темным волосам.

- Вот тот монах, который забавляется с блудницами, а потом убивает их!

- Ну, что я говорил? Монахи не стали его наказывать, они выгнали его.

- Ага, вот и работай на них!

Но, хотя селяне и называли Зайрема изгоем, он все еще оставался монахом и носил поношенные одежды храма. У земледельцев не хватало смелости убить его, а камни, которые они швыряли, лишь вскользь задевали беглеца, как будто боги защищали монаха. Он не чувствовал боли, и люди удивлялись этому.

Следом за одиноким монахом по дорогам брела девушка. Все видели, как вздымается девичья грудь под убогими одеждами.

Симму, ловко притворяясь невинной нищенкой, обманывала людей, читая книгу путешествия Зайрема по его следам. Смятые цветы означали, что ноги Зайрема топтали их. Пыль хранила его запах, деревья, в которых отразилась его тень, многое могли рассказать Симму.

В полдень черная птица, сидевшая на камне, на безмолвный вопрос Симму: "Не проходил ли здесь Зайрем? - - хрипло человеческим голосом прокричала: "Не проходил ли здесь Зайрем?" Симму, поколебавшись, подозвал птицу, подержал ее возле своих губ, что-то нашептывая, а потом пошел дальше.

Из всех прочих демонов эшвы были менее всего склонны к мстительности. Их жестокость рождалась и умирала мгновенно, все прошлое забывалось. Но Симму был и женщиной, и мужчиной одновременно, и он не забыл Беяша.

Глава 10

Наутро в храме узнали, что их посетил чародей. Поднялся шум, монахи потребовали жертвы и молитвы. Во всех направлениях разослали группы мужчин, вооруженных ножами и отмеченных знаком храма, чтобы те поймали и привели Зайрема обратно. Но эти люди боялись даже близко подходить к тем местам, где мог оказаться Зайрем, ведь он, без сомнения, был чародеем и заключил союз с дьяволом... Его так и не выследили. В конце концов храм, устроив пышную церемонию, с согласия богов, предал обоих отступников вечной анафеме. Потихоньку все успокоились, стараясь забыть свою неудачу и страх перед убийцей.

А новые неприятности начались месяцем позже. Беяш проснулся на заре, потому что какой-то хриплый и нечеловеческий голос за окном кричал:

- Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой. Монах, совершивший преступление, спал один в своей келье, как и все остальные монахи, и никого не было рядом. Когда же он проснулся и в ужасе огляделся, то заметил большую черную птицу, скачущую по подоконнику. Птица снова закричала:

- Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.

Беяш решил, что все монахи в храме услышали этот крик, хотя на самом деле, кроме него, его никто не слышал. Несчастный зарылся в подушки и стал ждать, когда за ним придут. Но никто так не явился. Тогда монах осторожно выглянул из-под одеяла. Ужасная птица исчезла.

"Плохой сон, - решил Беяш. - Я совершил мерзкое деяние и поэтому должен задобрить всевидящих богов. Я должен их убедить, что поступил верно".

Беяш встал непривычно рано для себя и, отказавшись от завтрака, возложил пищу на алтарь одного из богов. Он помолился и облобызал ноги вырезанных из слоновой кости изваяний. Но когда Беяш поднял взгляд, то снова увидел черную птицу - и это уже не было сном, - взгромоздившуюся на голову серебряного пророка. Птица опять заорала:

- Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой. Убийца рухнул на пол, а потом бросился вон из храма. Но, выбегая, он столкнулся со своими приятелями-монахами. Они решили расспросить приятеля, в чем дело. Пока Беяш бормотал что-то невнятное, птица вдруг подлетела и уселась ему на плечо. Несчастный побелел, как мел, и в отчаянии ждал, когда она заговорит. Но на этот раз птица почему-то молчала, только искоса поглядывала на убийцу одним глазом. Монах попытался согнать птицу, но та не улетала. Она вцепилась в его плечо, как будто Беяш был для нее самым любимым существом на свете.

- Беяш завел себе птичку, - засмеялись монахи. Птица так и не улетела. Весь день она сидела на плече Беяша. Во время трапезы она клевала с его тарелки и пила из его чашки.

- Смотрите, эта птица просто обожает Беяша, - умилялись остальные монахи.

На ночь она устроилась в его келье, усевшись на подушку, - монах так и не смог ее прогнать. Несчастный лежал, словно окаменев, стараясь не заснуть, опасаясь ее когтей и клюва. Когда наконец измучившись, он задремал, птица заорала ему прямо в ухо:

- Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.

Но при людях она всегда молчала.

"Может, она и дальше будет молчать", - подумал Беяш.

Но глаза птицы, похожие на бусины, пугали его. "Может, - говорили эти глаза, - в один прекрасный день я не стану молчать". Беяш перестал есть. Он похудел. Кожа болталась на нем вторым желтым хитоном. Монах стремился к уединению, а когда он вынужден был находиться в обществе, пот градом струился по его лицу.

- Послушай, Беяш, сын мой, - мягко упрекнул его Настоятель, - не подобает тебе таскать эту птицу перед ликами святых. Ты должен положить конец своим дурачествам.

- Я не могу, отец мой, - пробормотал Беяш. За эту дерзость Настоятель лишил его яшмовой серьги.

Десять раз солнце садилось и вставало, а птица по-прежнему сидела на плече Беяша. Когда же ему удавалось согнать ее, она тут же возвращалась, и клюв ее довольно чувствительно напоминал о себе.

На одиннадцатое утро Беяш, совершенно одуревший от страха и ослабевший от бессонницы, вбежал во Двор Саламандры, посреди которого находился обширный подводный сад. Беяш схватил большой каменный кувшин, стоявший на верхней ступени, и ударил им птицу, сидевшую на плече, но та моментально взлетела вверх. Тогда монахи швырнул кувшин ей вслед, но птица увернулась, и кувшин рухнул на голову Беяша. Несчастный скатился по ступенькам и сломал себе шею.

Глава 11

Несчастный Зайрем шел на юг, пока путь ему не преградила широкая зеленая река. Люди здесь не жили, и поэтому тут не было ни моста, ни переправы. Юноша счел это дурным знаком и повернул на запад по берегу реки. Зайрем скитался уже два месяца. Он не смотрел по сторонам. Люди перестали кидать в него камни. Но едва ли Зайрем замечал, что ни один из них так и не задел его, - может, это и не стоило его внимания. Там, где люди уже не знали о беглеце, его узнавали по одежде. Другие, решив, что Зайрем - странствующий монах, давали ему кров и пищу. Беглец принимал все с вежливым безразличием. Мир казался ему затянутым туманом, и он брел сквозь этот туман, надеясь отыскать черную тень, которая заберет его, тень ночи, называемую Азрарном. Зайрем искал его, хотя так до конца и не верил в его существование. Но, даже сомневаясь, он ждал встречи с ним, и кровь стыла в жилах от предвкушения этой встречи.

Река мелела. Поднимаясь к ее истокам, Зайрем видел, что водный поток становился все уже и теперь извивался ручейком между каменистыми предгорьями. Юноша карабкался все выше, и вскоре воздух стал чистым и прозрачным, как кристалл. Желтые орлы парили в небе над его головой, земля, раскинувшаяся перед ним, казалась желтой, и только река оставалась зеленой.

В этот день Зайрем миновал четыре деревни. Люди, завидев его, тыкали в него пальцами. Любое событие в этих краях становилось сенсацией. А через час после того, как юноша исчезал из виду, жители вновь выстраивались вдоль дороги, глазея на девушку с абрикосовыми волосами, которая шла, ступая по следам, оставленным в пыли первым путешественником.

На закате, когда Зайрем вошел в четвертую деревню, из дверей грязной хижины к нему выбежала женщина.

- Не ходи дальше, путник. Там дикие и таинственные места. Никто не отваживается идти туда после захода солнца.

Зайрем остановился, разглядывая незнакомку. Казалось, внутри него что-то дрогнуло.

Женщина, тронутая его взглядом и красотой, пригласила странника в жилище своего отца - поужинать и переночевать. Словно слепой, Зайрем позволил отвести себя в дом.

Здесь жили в скромном достатке. Запеченная рыба из зеленой реки, черные фрукты... Старик любил поболтать, а женщина пристально смотрела на Зайрема ей не хватало мужчины. Они оба тепло приняли его - и у каждого оказались на то свои причины.

Беглец едва притронулся к еде, слушая болтовню старика.

Вскоре он спросил, почему люди боятся земли на западе.

- Зловещие слухи ходят о ней, - протяжно произнес старик. - Говорят, там бродят отвратительные твари. Звери и нелюди. Еще когда был жив отец моего отца, в тех краях заблудился ребенок.

Трое мужчин отправились на его поиски. Ночь пришла и ушла, и только один из ушедших на поиски вернулся, но и он до конца дней своих оставался идиотом.

- Там полно ловушек и трясин, - добавила женщина. - Там есть соленое озеро. Рогатые кони приходят танцевать на его берегу. Но оно далеко, до него много миль пути.

Кроме того, там стоит стена, и никто не может перебраться через нее, кроме демонов.

- Демонов... - повторил Зайрем, но так тихо, что только женщина, прислушивавшаяся к каждому его слову, услышала это.

Когда юноша собрался уходить, женщина постаралась удержать его. Встав в дверях, она стала сулить ему вечную любовь, но он отстранил несчастную и ушел, растворившись в ночи. Когда женщина зарыдала у дверей, мимо проскользнул еще один путник - тот, кто сидел все это время на улице, глядя в освещенное окно. Симму вот уже два месяца следовала по пятам за Зайремом, следила за ним через окна домов, любовалась им, когда он спал на земле.

Ни одна тропинка не выходила из деревни. Только тонкая ниточка реки вилась вдаль. Да и та скоро достигла своего истока - трех слабеньких ручейков, стекающих со скалы. Луна еще не поднялась. Мир, лежащий дальше, казался расплывчатым - искромсанная равнина, уходящая вниз и убегающая вдаль, к темному небу цвета черной крови.

Разглядев, что лежит впереди, Зайрем заколебался. Пелена спала с его глаз. Он начал понимать, как далеко зашел и каким может оказаться его конец. Неожиданно ему почудилось, что черная земля впереди - это ворота в ад, в Подземный Мир, владения демонов.

Очнувшись от раздумий, он вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Быстро обернувшись, он увидел на пригорке позади себя женский силуэт с длинными волосами.

Зайрем разозлился. Он решил, что, сгорая от любви, женщина из деревни последовала за ним. Юноша резко махнул рукой, прогоняя ее. Но женщина не двинулась с места. Тогда он вернулся на пригорок, чтобы прогнать ее. В темноте подошел он к ней и, лишь оказавшись совсем рядом, узнал каскад волос, который мог принадлежать только одному человеку, которого он хорошо знал.

- Я надеялся, что избавился от тебя, - произнес Зайрем. - Я не шутил, когда предлагал выбрать тебе другую дорогу, лежащую подальше от меня. Мне противно дышать, когда ты рядом. Воздух становится ядом. Ты - мой стыд и крушение моих надежд. Я не хочу тебя видеть. Я отдамся во власть разврата и разложения, но не потерплю и воспоминания о тебе. Пусть всемогущие боги покарают тебя У них должно хватить гнева, если они и самом деле существуют. Если же богов нет - тогда тебе придется довольствоваться моей вечной ненавистью. Будь ты проклят, изыди, уйди с глаз моих!

Все время, пока Зайрем с мрачной одержимостью вещал, он видел перед собой только то, что хотел видеть, - загадочное лицо Шелла.

Но когда янтарная луна поднялась над землей, он вдруг понял, что перед ним стоит женщина - та девушка, с которой он провел ночь под цветущими оливами, девушка из его греховного сна, - но в то же время она была Шеллом.

Зайрема охватил страх. Он испугался, потому что ничего не понимал. Все поплыло перед его глазами, и он бросился прочь, в сторону Врат Преисподней.

***

Стена...

Она протянулась на три мили, преграждая путь в мертвые земли, лежащие за рекой, сложенные из каменных глыб, плотно пригнанных друг к другу. Один из князей возводил ее целый век. Тут и там среди камней белели черепа - строитель стены любил подобные украшения. По его приказу для услады были убиты слуги, чтобы усладить взор господина. Эти зловещие символы не добавляли ничего хорошего к дурной славе этих мест.

Сотни или тысячи лет назад эта земля сгорела дотла. Она казалась черной днем, еще чернее - ночью. Туманы стлались над ней, выползая из болот, а ; дальше, милях в восьми к западу, в розовом свете красно-коричневой луны замерло соленое озеро Экзотические уродливые деревья с блестящими, словно медь, плодами росли на его берегах. Туда приходили единороги - танцевать, сражать-, я и заниматься любовью.

Этой ночью они, будто порожденные человеческим страхом и малодушием, появились перед Зайдом, отчаянно желавшим отдаться Тьме.

Три свирепых единорога цвета алой смолы и дрой пожелтевшей кости с витыми рогами из потускневшего старого золота ничуть не напоминали белых голубей. Они появились из отвратительных лесов, где звенели, качаясь, металлические плоды, Когда же из чащи выскочил перепуганный заяц, единорог втоптал его в землю передними копытами, искромсал зазубренной пилой золотистых зубов и, отшвырнув прочь кровавое месиво, величаво прошествовал дальше.

Жуткая компания кружилась и носилась по берегу озера. Блестящий угольно-черный песок хрустел под их копытами. У одного единорога на боку сверкал серебристый шрам, будто его обожгла звезда. Он бросился на своего спутника - другого единорога, и они сцепились рогами. Опустив головы и зарываясь копытами в песок, эти двое злобно рассматривали друг друга глубоко посаженными глазами. Поединок начался. Витые рога скрещивались, беспощадно ударялись друг о друга, зловеще скрипели, высекая искры, скрежеща друг о друга, и снова расходились, словно два костяных меча. Третий единорог, обделенный противником, вставал на дыбы и лягался, пытаясь сразиться с луной.

Зайрем уселся на камень в сотне шагов от них.

Он наблюдал за единорогами, зачарованный их зловещим видом.

Для него не составило труда перебраться через стену с черепами. Однако не зная, куда идти, он понял, что неспроста попал на берег озера, где танцуют единороги. Юноша лениво размышлял, что будет, если единороги почуют его запах и примчатся, чтобы расправиться с ним точно так же, как недавно их вожак поступил с зайцем. И в то же время скиталец знал, что некая темная сила хранит его. Или думал, что знает...

Единорог с серебристым шрамом встал на дыбы, оторвав от земли своего противника. Казалось, они подпирают небо: их рога сцепились, глаза выкатились. Третий единорог пронзительно завизжал, пролетая под арку, созданную телами двух других животных, и вонзил ужасный рог по очереди в каждого из соперников. Но удары были легкими, скорее даже осторожными. В ту же секунду, когда потекла черная кровь, на берегу озера появилась четвертая фигура.

Симму шла нагая, только волосы ее были повязаны косынкой да еще зеленая искра огня мерцала на ее шее. Движение девушки напоминали волны стелющегося тумана болот. Издали они казались призрачными и невесомыми.

Единороги, расцепившись, ждали Симму, чтобы вызвать ее на поединок. Они рыли черный песок, опустив головы, и готовились бить врага копытами и колоть рогами. Запах собственной крови пьянил их. Но девушка шла прямо к ним, подходя все ближе и ближе. Ветер взметнул длинные пряди ее волос к луне, она вскинула руки, словно их тоже поднял ветер, и начала танцевать. Но совсем не так, как танцуют единороги. Это был танец эшв, волшебный танец.

На берегу все стихло, лишь ветер шуршал в траве. Симму танцевала, и злость единорогов плавилась, словно красный и золотой воск, звери постепенно успокаивались. Вскоре они опустились на колени и положили головы на песок, их хищные пасти приоткрылись, а пушистые ресницы сомкнулись. А Симму все танцевала.

Волшебный танец длился, пока озеро, небо и весь мир не затянуло туманом. Симму танцевала, окутанная покрывалом волос. Раньше она не сознавала чар танца эшв. Ее нынешнее знание исходило из зеленого камня, оно находилось внутри нее, в ее сердце.

Наконец красавица устала. Она прошла между единорогами, но звери оставались неподвижными, лишь ресницы их подрагивали, словно листва.

Симму подошла к камню, где сидел Зайрем. Казалось, юноша не видел ее, хотя и смотрел на то место, где она стояла.

- Я связала тебя чарами, - объявила девушка. - Хочешь, отпущу тебя?

Зайрем медленно покачал головой:

- Нет, оставь меня связанным.

- Когда ты меня увидел, то в тебе проснулась ненависть. Но когда единороги собрались растерзать меня, ты побледнел.

- Ты - демон, - проговорил Зайрем. - Я не стану отвергать тебя. Позови весь свой род демонов.

- Я не из рода демонов, - сказала Симму. - Но камень у меня на шее может призвать сюда тех, кто когда-то был со мной. А вот они уж точно демоны. Девушка подошла к Зайрему и поцеловала его. Единороги на берегу слились в единую массу. Их головы то вырисовывались на фоне луны, то тонули в темноте...

В глубокой тени скал соединились мужчина и женщина. Они плыли в море любви, глядя друг другу в глаза, пока пелена наслаждения не затуманила их взоры.

Луна зашла, и теперь широко открытые глаза Зайрема казались совсем черными.

Отшельники крепко вбили ему в голову, что нужно бояться себя и своей радости. Служители храма против воли научили юношу презирать богов. Человечество убедило его в собственном вероломстве. Теперь он остался ни с чем, только Симму одарила его своей любовью, но Зайрем не мог заставить себя оказать или даже подумать, что Любовь - это не все.

***

Всех демонов, странствующих по земле, привлекал дух заклинаний, необычный аромат колдовства. Они не могли оставаться в стороне от дел людей и не хотели противостоять этому соблазну. В общем-то они нашли компромисс - демоны старались никогда ни во что не вмешиваться, ну, может быть, изредка помогали слабым; хотя дрины и их младшие родичи, глупые развратные дриандры, могли помочь чародеям в каком-нибудь грязном деле, просто ради интереса.

Эшвы, почти два года опекавшие Симму, давно забыли о ней. Слишком короткая была у них память. И ни один обитатель Подземного Мира не наткнулся на Симму, пока он жил в монастыре. Это казалось странным, ибо сам дух магии остался в мальчике, которым Симму был раньше. Но сейчас, в этой необузданной стране, Симму, использовавшая чары эшв, носящая дар эшв - камень, отшлифованный дринами, - была для демонов как маяк в ночи, и она это инстинктивно чувствовала.

Симму просто надеялась, что приемные родители найдут ее. Как ребенок, выросший в змеиной яме, согретый кожей змей, приученный к их яду, Симму и представить не могла, что демоны - существа опасные. Так же интуитивно она принимала свои невероятные превращения, изучала гемму, шептала и дула на нее, танцевала на берегу озера и ждала демонов - без страха, лишь с надеждой.

Наступила вторая ночь, а Зайрем и Симму по-прежнему оставались на берегу озера. Единороги исчезли и больше не возвращались; даже луна изменила свою форму. Весь день, пока под жгучими лучами солнца пузырилась вода в соленом озере, Зайрем и Симму (он знал теперь ее настоящее имя) проспали в тени деревьев. Зато ночь вновь оказалась бессонной, ночь чувств и боли. Этой ночью Зайрем ушел с опущенной головой, размышляя о своем грехе и его сладости. Он решил вернуться к Симму, когда луна чуть-чуть опустится над лесом; вернуться с сердцем, переполненным страстью и отчаянием.

Когда Зайрем ушел, Симму перестала колдовать и тут же обнаружила рядом с собой еще одно живое существо.

Перед ней стоял демон эшва, привлеченный ее чарами. Любой, кто когда-либо встречал демонов, никогда бы не принял Зайрема за одного из них - несмотря на черные волосы и красоту. Появившийся эшва был мужчиной. Его волосы были цвета черного дерева, глаза - как у соболя, а тело - словно бледный луч. Все в нем выдавало утонченность и коварство, дивную и совершенную красоту.

Трепет прошел по телу Симму, потому что существами этого племени она восторгалась с детских лет. Девушка непроизвольно потянулась к нему, но демон игриво и злобно отстранился. В его глазах Симму прочла; "Ты знаешь наши обычаи, по крайней мере некоторые из них, но ты не одна из нас. Ты обитаешь в примитивном солнечном мире. Твое тело скоро станет слабым и превратится в прах. То, что ты делаешь с заклинаниями и чарами, неплохо для смертного, но для нас до смешного наивно. Твоя поступь звучит как удары грома, мы же двигаемся бесшумно, словно порывы ветра".

Симму задели его слова. Она приняла речь демона как вызов и проговорила:

- Ты пришел по зову этого зеленого камня. Он привел тебя сюда. Но скажи мне, как призвать Владыку Ночи, Азрарна Прекрасного, твоего господина, одного из Владык Тьмы?

Она назвала несколько имен с уважением и внезапно нахлынувшим обожанием, перешедшим к ней от воспитывавших ее демонесс. Эшва отпрянул от девушки.

"Ты раскаешься в этом..." - только и сказали его глаза.

Симму рассмеялась.

- Азрарн, - громко повторила она. - Азрарн, князь демонов... Его что, нельзя вызвать?

Эшва вновь вздрогнул. В его мозгу возникла картина, которую увидела и Симму. Его можно было призвать, заиграв в серебряную свирель, сделанную самим Азрарном, но и то не всегда. А если Владыка Ночи придет - берегись. Глаза эшвы смеялись, но в глубине их затаился ужас.

На мгновение Симму охватила гордость, но она тут же поняла, что обманывает себя. Зайрем ждал от нее чудес, проявления ее силы, равной силам низших демонов.

- Послушай, милый, - ласково заговорила Симму, - найди мне Азрарна. Скажи, что его ждут, преклонив колени. Уговори его.

Эшва улыбнулся, и девушка прочла в его улыбке:

"Я не твой слуга, смертная".

Симму ударила по камню на своей груди. Теперь и она заговорила без слов: "Этот камень создали дрины. Думаю, с ними договорюсь. Я смогу переманить их на свою сторону, и они приползут к Азрарну на животах... Увидишь, Азрарн накажет тебя за то, что ты ничего не сказал ему о Зайреме, который готов преклониться перед ним".

Эшва опустил глаза. Он странно задрожал и, не ответив, растаял в ночи.

Когда из-за черной завесы ночи появился Зайрем, Симму встретила его словами:

- Возможно, тот, кого мы ищем, придет сюда.

- Кто? - спросил Зайрем. Его лицо побелело. Даже прекрасные глаза посветлели. Весь мир перевернулся с ног на голову: невозможное смешалось с реальностью, огонь - с водой. Он притянул женщину к себе и забылся в ее объятиях, пусть таких же зыбких и непрочных, как окружающий мир. И поэтому у него не было причин оставаться в этом мире.

Они лежали рядом, после любовного танца, и ждали.

Ночь принесла с собой прохладу. Волны озера лениво лизали песок. Звенели плоды на деревьях. Но вот темнота стала рассеиваться. Влюбленные зашевелились, прильнули друг к другу, ненадолго погрузившись в пучину плотских утех, и, вновь вынырнув в мир реальный, замерли в ожидании.

Пришли второй день и третья ночь. Отыскав куст с лиловыми ягодами, любовники утолили голод. Наступил холодный вечер. Пришлось развести костер, и пламя его казалось зеленым. Неподалеку бежал ручеек, Зайрем и Симму пили из него, словно олени, томимые жаждой. Им все время хотелось быть вместе, ибо страсть оказалась для них новым чувством и стала всем, что они имели. Они постепенно превращались в двух голодных животных, без конца совокупляющихся. Им казалось, что они уже целую вечность провели на этом берегу и проведут еще столько же, ожидая пришествия, придуманного ими самими, чего-то, что никогда не случится.

На четвертую ночь Симму освободилась от объятий юноши и подошла к мерцающему костру. Она легче, чем Зайрем, теряла и находила, почти всегда действуя стихийно. Усевшись на камень рядом с языками пламени, напоминавшими кошачьи глаза, она бросила в огонь гемму эшв. Ни единая вещь, вышедшая из Подземного Мира, не могла быть уничтожена на земле так, чтобы об этом не узнали демоны. Симму оскалилась, словно волчица, наблюдая, как зеленый камень чернеет в изумрудном пламени костра.

К утру костер прогорел, а камень по-прежнему остался зеленым.

Зайрем все это время сидел на берегу соленого озера, глядя на мерцание ленивых вод. Он пытался разглядеть рыбу там, где ее никогда не было, и чувствовал себя опустошенным, досыта наевшимся собственным унынием. Либо демонов не существовало, либо они не желали общаться с людьми.

Солнце садилось. Одинокая птица парила в небе, изредка взмахивая крыльями, купаясь в вечерней заре. Озеро потускнело и теперь мерцало, словно розовое зеркало.

Симму, скорчившись, сидела у костра, а Зайрем продолжал вглядываться в воду. Неожиданно они услышали тихое похрустывание угольно-черного песка. Оба вскочили и замерли. На западе среди теней возник чей-то силуэт и, покачиваясь, направился к ним. Но это был совсем не тот, кого они ждали.

Вдоль берега медленно брел сгорбленный старик. Его бесформенное черное одеяние развевалось на ветру, железная проволока стянула длинные волосы в пучок на затылке.

Старик подошел сначала к Зайрему. Лицо незнакомца напоминало опаленную огнем потрескавшуюся скалу, а глаза показались юноше старыми и безумными.

- Черные земляные крабы, - прошипел старик. Голос его оказался властным и сковывающим. - Я ищу черных крабов, которые приползают сюда размножаться.

Зайрем, отупевший от страха и долгого бесплодного ожидания, молчал.

Старик сделал рукой странное грациозное движение.

- Кем ты меня считаешь? Может быть, сумасшедшим?

Юноша оглядел незнакомца, а потом произнес:

- Ничего нет в этом соленом озере...

- Выходит, ты считаешь меня сумасшедшим, - повторил старик. Его голос то повышался, то понижался, напоминая жуткую и невозможную музыку. - Однако я не такой сумасшедший, как те, кто пришел сюда в надежде вызвать Владыку Ночи.

Зайрем схватил старика за плечо. Но от прикосновения к нему словно искры посыпались из-под ладони юноши.

- Значит, ты маг? - сказал юноша.

- Даже могущественные маги трепещут лишь от одного упоминания имени Азрарна.

Зайрем отвернулся. Он несколько раз оглянулся, пытаясь различить что-то в тумане. Старик отправился туда, где горел зеленый огонь. Рядом стояла Симму, в крестьянских лохмотьях, и разглядывала его. Как только старик приблизился, Симму взмахнула руками - словно распахнула перед ним ворота.

Подойдя к костру, старик неожиданно плюнул в огонь. Голубые язычки пламени взметнулись вверх. Симму упала на колени - не понимая почему. У нее потемнело в глазах, когда она заметила сумасшедший огонь во взгляде старика. Но его огонь не показался Симму безумным. Она почувствовала лишь непостижимую всепроникающую глубину, внушающую благоговейный страх своей бесконечностью.

- Ты танцевала ночью, - произнес маг. - Я видел твой танец. Я еще много чего заметил. На севере скончался толстый жрец Беяш. Он упал с лестницы и зашибся насмерть. Я смотрю, это совсем не радует тебя, моя крошка, с твоей-то ненавистью к Смерти и твоим нежеланием даже врагов отдавать под ее опеку.

Симму задрожала. Она не смела взглянуть на мага. Не видела, как он бросил взгляд через плечо, и Зайрем обернулся, словно его позвали, и вернулся к костру.

- Если ты маг, - сказал юноша, - то научи меня, как вызвать князя демонов.

- Вызвать? - переспросил старик. - Его ты не вызовешь. И обращаться к нему тоже не станешь, если только ты в своем уме. Зачем тебе подвергать себя такой опасности? Может, тебе сказали, что вызвавший его может попросить о какой-нибудь услуге? Сказки не обязательно правдивы.

- Я хочу служить ему.

- Служить ему? Думаешь, ему нужен слуга-человек? Думаешь, ему мало демонов? Тебя обманули, Зайрем. Ты не слуга Тьмы.

Лицо юноши побелело.

- Теперь уже поздно говорить об этом, - выдохнул он. - Я зашел слишком далеко.

- Послушай, - прошептал старик, и голос его пел, словно заклиная. Послушай, - пел старик, и ночь повиновалась ему. Его слушали деревья, земля и воды озера. Зайрем тоже слушал, опустившись на землю возле костра. И тогда старый маг рассказал юноше его историю. Он не утаил ничего - ни шепот среди шатров, ни тревоги матери Зайрема, ни крадущейся поступи женщины-ведьмы казалось, он видел все это своими глазами. Он поведал о той ночи, когда облако отнесло мать с ребенком в сад с зеленым песком, об огненном колодце и о том, как купали в нем мальчика. Старик назвал и цену абсолютных доспехов Зайрема. Но дело в том, что, сжигая слабость смертного, огонь сжег удачу и счастье сына короля кочевников. Таков древний закон богов. Он старше, чем само время. Люди не должны иметь слишком много. Восторг и неуязвимость тоже входили сюда. Вину придает вкус опасение, что чашу могут украсть. А поскольку чаша Зайрема оказалась в безопасности, его долей стало безрадостное существование. - Вот какова цена, - сказал маг, - и даже демоны не заплатили бы ее. Не силы Тьмы виновны в том, что ты несчастлив, а свет огня.

Пот струился по лицу юноши, глаза его блестели... Наконец взяв себя в руки, он спросил:

- И что теперь?

- Ничего, - ответил маг.

- Я не верю ни одному твоему слову, - сказал юноша.

- Не веришь? Иди и докажи, что я ошибаюсь. Зайрем встретил его взгляд с ненавистью и мольбой. Потом, словно пес, изгнанный из дома, поднялся и шагнул в черноту ночи. Ночь впустила его и сомкнулась за его спиной.

Симму, готовая вскочить и броситься следом, почувствовала, что рука мага крепко держит ее за запястье. Колдовство сковало девушку нерушимой цепью, и Симму понравилась эта цепь.

- А теперь поговорим о тебе, - продолжал маг. - Твоя мать была королевой страны Мерх. Она умерла, и ты теперь королева. Ты хочешь править им?

Симму, зачарованная прикосновением мага, закрыла глаза. Королевство для нее ничего не значило. Она думала только о Зайреме, затерявшемся в темноте, и все, чего она хотела, - это успокоить его. Но цепи, так понравившиеся ей, крепко держали ее. Она положила голову на плечо старика и вздохнула.

А когда девушка очнулась, старика рядом не было и костер давно умер.

***

Когда луна уже зашла, а заря еще не родилась, Зайрем вступил в страну, живущую по своим законам.

Долина выглядела устрашающе, вдобавок источала зловонный запах. Повсюду торчали черепки и камни, острые, как клинки мечей. Высохшие деревья напоминали скелеты. Так могла выглядеть лишь обитель Смерти.

По пути Зайрем подбирал черепки и отшвыривал их в сторону. Так добрался он до самого сердца страны, где огромные метеориты разорвали плоть земли, изуродовав ее глубоким ущельем, по дну которого бежал черный ручей с прожилками красного яда. Самое подходящее место для Смерти. Может быть, эта земля тоже была частью судьбы Зайрема.

Юноша остановился на краю ущелья.

Он крикнул, обращаясь ко всем, кто мог его слышать:

- Вот он я! Если я кому-нибудь нужен, пусть он заберет меня.

Долина молчала. Тишина красноречиво ответила несчастному скитальцу.

Теперь Зайрему стало ясно, что он не может умереть. События лишь подтверждали то, что сказал старик у озера. Умирать было страшно, но жить тоже страшно.

Зайрем шагнул с обрыва ущелья в пустоту. Трудно сказать, чего он хотел этим добиться, - может, просто проверить, есть ли граница проклятию, обрушившемуся на него. Может быть, он еще захлебнется жалостью к себе, когда эти скалы, пронзив его тело, принесут страдание и смерть. Но скалы пощадили юношу. Он упал, словно погрузился в дымчатый бархат - ни синяка, ни царапины. Когда Зайрем поднялся на ноги, взглянул наверх, на отвесные стены ущелья, он понял, с какой высоты упал, и не только остался в живых, но даже не причинил себе ни малейшего вреда. Ужасный крик вырвался из его горла. Он больше не сомневался в словах старого мага.

Зайрем подхватил с земли острый осколок кремня. Он вонзал его себе в сердце, шею, резал им вены на руках, но даже не поцарапал кожу. Тогда юноша прыгнул в ручей и с головой окунулся в отравленный поток. Он лежал, опустив лицо в воду, и волосы его шевелило течение. Несчастный чувствовал, как кипящий яд в его горле и желудке превращается во что-то мягкое и успокаивающее. Самая страшная отрава лишь доставляла ему наслаждение.

Юноша не мог вынести ужаса неуязвимости. Не мог существовать в одиночестве, без цели. Он снова поднялся, снял пояс жреца и сделал петлю. Закрепив ее на суку одного из высохших уродливых деревьев, он спрыгнул вниз. Но когда петля затянулась, юноше показалось, что дерево злорадно прошептало: "Зайрем слишком красив, чтобы умереть", - и пояс порвался.

Растянувшись на камнях, несчастный даже не пытался подняться. Холодный дождь хлестал его по лицу, заливая глаза. Вдруг за мутной пеленой дождя промелькнула какая-то тень.

Поборов изумление и протерев глаза, Зайрем на фоне бледного дождливого неба увидел мужскую фигуру. Человек был черным, чернее, чем сама ночь, а его белое одеяние и белые волосы - белее, чем день, - оставались сухими под дождем.

- Ты звал меня, - произнес человек, оказавшийся вовсе и не человеком, а самим Владыкой Смерти. - Ты звал меня, но я не могу прийти к тебе. Не могу еще много лет и много столетий. Я дам тебе только это. - Он наклонился и положил руку на лоб Зайрема так, что все чувства, весь мир исчезли для него, и даже сны не могли проникнуть в эту темницу беспамятства.

***

Симму склонилась над краем ущелья. Зайрем лежал на дне, неподвижный, как камень, на шее - обрывок веревки, и сломанный сук неподалеку. Девушка знала, что Владыка Смерти побывал здесь - как осенний лист знает, что его погубит зима.

Симму не совсем поняла волшебную сказку, которую рассказал старый маг. Может, та предназначалась только для Зайрема и была понятна ему одному. Огненный колодец так и остался для Симму загадкой. Она видела, что Зайрем лежит мертвый на дне ущелья. И ее жизнь умерла вместе с ним.

Она стояла, и женственность покидала ее. Симму снова стала мужчиной юношей, замершим на коленях у края пропасти... А потом Симму вскочил на ноги и бросился прочь от этого места, гонимый своим вечным страхом.

Симму плакал на бегу, и само небо рыдало над Зайремом.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ТА, КОТОРАЯ МЕДЛИТ

Глава 1

В королевстве Мерх - стране, ничего не значащей для Симму, правил Жорнадеш, бывший начальник стражи Наразен. Именно он послал лекаря, который отравил королеву синим напитком, а потом самозванец заточил младенца настоящего наследника в гробнице его матери и захватил престол. Все шестнадцать лет, прожитых Симму, Жорнадеш оставался правителем Мерха. Когда. Симму, вновь став мужчиной, рыдая, бежал по черной земле, Жорнадеш лежал на шелковых подушках во дворце Мерха, делая вид, что занят государственными делами.

Бывший начальник стражи растолстел, стал тучным, завел себе нового статного начальника стражи. Король утруждал себя лишь приемом пищи и совершенствовался, занимаясь любовью с женщинами. Новый правитель купался в роскоши, жирел на пастбищах этой страны. Но, несмотря на его бездарное правление, страна оставалась богатой и процветающей. А что досталось Наразен? Ничего. Ни обрядов, ни ритуалов у ее мавзолея. Никто не скорбел о ней, пусть даже фальшиво. Ни одного золотого шпиля не воздвигли в память о ней. Зачем беспокоиться о покойниках? Ведь души умерших редко остаются в этом мире, чтобы беспокоить живых и наблюдать за их делами. Но душа, заключившая договор со Смертью, еще тысячу лет не сможет покинуть свое тело - такой душе есть дело до событий на земле, Жорнадеш сменил шелковые подушки на серебряную кровать и шелковистое тело девушки. А потом король Мерха задремал, и ему приснился сон: на его ладони лежал синий камень, в который он жадно вглядывался, восхищаясь его блеском. Но вдруг камень начинал меняться. Превратившись в синего паука, он пополз по его руке. Потом пришло другое видение: синий цветок благоухает в вазе, но, когда Жорнадеш наклонился, чтобы насладиться его ароматом, цветок вдруг превратился в руку, а рука вцепилась в его горло. И вот перед Жорнадешем появился синий холм, но вдруг он раскололся и извергнул из своих недр несметные полчища синих скорпионов, термитов, ядовитых змей и жуков. Вся эта мерзость поползла по телу Жорнадеша. Тварей становилось все больше, и они заживо пожирали правителя Мерха. Жорнадеш с криком проснулся.

Правитель не любил, когда нарушали его покой. Он хотел, чтобы даже в снах царил мир. Жорнадеш заснул снова, но опять увидел тот же сон. Тогда он грузно спрыгнул с постели, послал за лампой и велел позвать придворных чародеев.

- Если кто-то замышляет зло против меня, то оберните его чары против него же самого, - приказал своим слугам Жорнадеш, - и пусть негодяй погибнет в собственной ловушке.

Но чародеи не нашли никаких знаков колдовства.

Жорнадеша такой их ответ не устроил, и он отправился снова спать. Увидев этот сон в третий раз на заре, король криком поднял на ноги весь дворец.

Чародеев привели снова, но теперь им напомнили, что в тайной комнате под королевскими апартаментами спрятаны приспособления, которые могут помочь заговорить.

Чародеи посовещались, и один из них сказал:

- Ваше величество, мы не можем обнаружить ничего. Да и кто, в самом деле, станет желать вам зла? Ведь вы же справедливый и добродетельный правитель. Но если вас что-то тревожит, мы можем помочь. Мы слышали об одном мудреце, который живет за городом. Говорят, он обладает даром провидения. Если вы желаете, можно послать за ним.

Говоря так, чародей надеялся отвести от себя гнев Жорнадеша, чтобы тот обрушился на другого человека. Недаром же старца, к которому придворные посоветовали обратиться, считали странным. К их большому облегчению, Жорнадеш согласился увидеться с мудрецом.

Отшельник выглядел настоящим дикарем. Он питался фруктами и сырым мясом, а одевался в шкуру леопарда. У него была борода до колен и бритая голова. Его привели к королю, но, казалось, вид напыщенного правителя не произвел на мудреца никакого впечатления. Когда ему объясняли, что Жорнадеш хочет услышать толкование своего сна, мудрец попросил рассказать сон. Когда король закончил рассказ, мудрец растянулся во весь рост на мозаичном полу, потом глубоко вздохнул. Его глаза закатились. Вскоре он начал корчиться, стонать и извиваться, а потом взревел ужасным голосом;

- Берегись! Жорнадеш и Мерх, берегитесь! Она не забыла того, что забыли вы... Берегитесь воды, берегитесь незапертых ворот, берегитесь шагов на улице в глухую полночь; когда она придет, не залает ни один пес!.. Берегитесь той, которая медлит.

Потом мудрец замолчал, открыл глаза и поднялся на ноги как ни в чем не бывало.

- Ну и что все это значит? - напыщенно произнес король.

- Откуда я знаю? - презрительно ответил мудрец. - Я ничего не знаю о силе, которая владеет мной. Я только пересказываю то, что мне сообщают свыше.

- Схватить его и выпороть! - приказал король.

- Но за что же меня бить? - с удивлением спросил мудрец.

Но его все равно связали. А когда солдаты принялись стегать его кнутом, он не издал ни звука, на его лице не отразилось и тени боли, хотя кровь струилась по его спине. В конце концов оба палача испугались - они уверяли, что мудрец не чувствует боли, хотя спина его исполосована, а они - хоть на их спинах рубцов не было - ощущали каждый удар, словно кто-то хлестал их по спинам. Палачи прекратили истязание и, хныча, проклиная колдуна, бежали из дворца. А мудрец, окровавленный, но веселый, покинул город.

Жорнадеш страшно разозлился.

- Кто это "та, которая медлит" - кто это может быть?

Чародеи собрались вокруг правителя Мерха.

- Может, о милостивый повелитель, это беспокойная душа, привидение? Возможно, великодушный наш повелитель, это Наразен? Ее смерть несомненно была естественной и неминуемой... С тех пор вы так мудро правили Мерхом и украсили наш город жемчужиной своего неподражаемого царствования.

- Наразен... - прошептал Жорнадеш и побледнел.

Солнце еще не достигло зенита, а Жорнадеш уже по всему Мерху объявил месяц скорби по Наразен.

- Кто это - Наразен? - спрашивали дети, рожденные уже после ее кончины.

- Одна дохлая сука, - усмехались старики, помнившие ее.

- Шлюха, - говорили старые женщины.

- Мужененавистница, - отвечали мужчины. Неблагодарный народ забыл о самоотверженности Наразен, о ее стойкости и всем, что она сделала для спасения страны, все растворилось в кислоте недовольства и недоброжелательности. К тому же совсем не обязательно было говорить о ней хорошо, раз теперь вместо нее страной правил Жорнадеш.

Однако для Наразен воскурили фимиам богам, и во всех храмах пропели панихиду. Хвалебные гимны Наразен распевали простые горожане. По улицам шествовали процессии, стуча в гонги и призывая людей почтить имя мертвой.

Жорнадеш облачился в грубую серую рясу и отправился на север вдоль реки к склепу Наразен. Здесь, над мраморной плитой, священники вновь совершили похоронный обряд - долгий и пышный, какой следовало устроить шестнадцать лет назад. Затем Жорнадеш обратился к самой гробнице и заверил Наразен, что с этих пор ее будут чествовать каждый год. А потом он приказал вскрыть склеп, ибо привез шкатулки с драгоценностями, чтобы украсить усыпальницу и останки Наразен. Но когда участники процессии подошли к дверям, то обнаружилось, что здесь кто-то уже побывал. Священники увидели множество костей, но гроб Наразен оказался пуст. Не осталось ни клочка одежды, ни пряди волос королевы - лишь толстый слой пыли покрывал дно гроба: ни тела, ни скелета.

Священники испугались, а душу Жорнадеша заполнили дурные предчувствия. Он спешно вернулся в Мерх и заперся во дворце. Здесь, выставив снаружи многочисленные отряды стражи, а внутри собрав самых сильных телохранителей, правитель Мерха трясся от страха. Наконец он заснул и снова увидел тот же проклятый сон.

Глава 2

Наразен стояла на прибрежной серой гальке перед широким каналом, наполненным стоячей мутно-белой водой, в которой отражалось такое же белое небо, три дальних холма страны Смерти и сама Наразен. Королева казалась слишком яркой среди одноцветного ландшафта - ее кожа посинела, словно гиацинт, белки глаз приобрели синий отлив, а зрачки казались желтыми, словно топазы, сверкавшие в ее серьгах. Шумный, но слабый ветер Внутреннего Мира безуспешно пытался разметать ее красные волосы. Они теперь стали длиннее, чем при жизни. Ногти тоже удлинились и приобрели цвет индиго. Наразен рассматривала свое отражение без всякого сострадания. Ей одинаково противны были тот и этот свет, боги, люди, демоны и даже сам Владыка Смерти. Однако королева еще не вычеркнула себя из жизни, не сложила оружия. Подняв глаза, она вдруг на мгновение ощутила смутную ностальгию. Дальний берег реки вдруг расплылся, превратившись в золотую равнину, обожженную темно-золотыми тенями. Там, среди высоких колоннад деревьев, промелькнул пятнистый золотой леопард...

Наразен одернула себя, разгоняя видение, - ветер тут же унес его прочь. А бывшая правительница Мерха поклялась, что никогда не предастся мечтаниям о навсегда потерянном мире; никогда - ни чтобы порадовать себя, ни чтобы развлечь своего мрачного хозяина. Она не могла отрицать, что отныне Владыка Смерти - ее повелитель. Наразен, в отличие от других обитателей Внутреннего Мира, сдержала свою клятву и не создавала никаких миражей. Среди блеска и пестроты человеческих иллюзий только она одна выбрала существование отверженной Наразен презирала мертвых, предающихся грезам живых. Остальные обитатели этих мест избегали и не любили хмурую королеву. Ее даже порой боялись больше, чем самого Владыку Смерти, ведь Улум никогда не сердился на своих рабов; проявлял к ним снисхождение, словно печальный, призрачный и внушающий страх отец. Смертные, заключившие с ним договор и отбывающие тысячелетие в его владениях, соперничали друг с другом, стараясь своими фантазиями развеять его меланхолию. Но только не Наразен.

Когда она появлялась во дворце Улума, каменные стены становились серыми и тусклыми, музыка замолкала, а буйные узоры фантазий рассыпались. Их обломки таяли на полу у ног бывшей королевы Мерха. Обитатели Внутреннего Мира бранили ее, оскорбляли, упрашивали присоединиться к ним и немного повеселиться. Наразен молчала, не замечала их. Она оставалась королевой - и королевой безжалостной.

Когда Улум, проходя по дворцу, останавливал на ней взгляд, Наразен насмешливо кланялась.

- Я же предупреждала вас, что вам будет приятно общаться со мной, говорила она. - Так наслаждайтесь моим обществом. Это единственное удовольствие, которое я вам доставлю за все тысячелетие.

Однако Наразен редко бывала во дворце Смерти. Чаще она путешествовала по мертвой земле, безнадежно пытаясь отыскать что-то новое - мох, который отличался бы цветом от серых камней, новый цвет в красках рассвета или едва различимую мелодию песенки заблудившегося ночного ветра. Конечно, она ничего такого не находила, да и не верила, что отыщет.

- Неужели ради этого я продала свою душу, и спала с мертвецом, и вынашивала ребенка в своем ненавистном чреве?.. Да, ради этого..." - думала она.

Когда Наразен оглядывалась вокруг, ее ненависть и гнев могли разрушить горы, но те почему-то не рушились. Иногда, забывая про свою злость, бывшая королева Мерха замечала стоящего неподалеку на холме или на равнине Улума, безмолвно наблюдающего за ней. Тогда она подходила к нему и спрашивала:

- Я еще не надоела вам, мой господин?

Но по каменному лицу Владыки Смерти, черному, словно воронье крыло, ни о чем нельзя было догадаться, а его бездонные пустые глаза говорили ей еще меньше.

У Наразен было странное отношение к Улуму. Она боялась его - не так, как люди боятся смерти, а как живое воплощение ужаса. Но она воспринимала его слишком легкомысленно. Видимо, Наразен таким способом боролась со своим страхом...

Как-то раз, стоя на берегу опостылевшей ей реки, Наразен вдруг поняла, что ее господин отлучился. Да и сложно было не понять этого. Какое-то смутное облегчение возникало в самой атмосфере Внутреннего Мира, когда Улум покидал его.

Наразен задумалась.

Говорили, что в покоях Улума хранится хрустальный глаз, который может показать любое место в мире, если попросишь. Наразен, правя Мерхом, много слышала о нем от своих слуг. Попав в Нижний Мир, все годы королева мечтала заглянуть в хрустальный глаз - поступок, на который не отважился бы ни один из обитателей Внутреннего Мира.

Не боясь, что ее застигнут врасплох, Наразен вернулась в мрачный дворец Смерти, отыскала его покои и вошла. Ей не помешали ни замки, ни стража - их не было: обычно никто не решался заходить сюда.

Перед Наразен лежало множество темных и пустых комнат. Хотя, возможно, предметы, которыми Улум окружал себя, были слишком необычными и чуждыми для человеческого восприятия, и королева не могла их постичь. А может, Владыка Смерти на самом деле обитал в ином месте. Как бы то ни было, Наразен не нашла ни кресла, ни стула, ни скамьи. Она подумала, что и слухи о хрустальном глазе - глупая выдумка. Но стоило ей об этом подумать, как перед ней возник кристалл в золотой оправе. Вероятно, он, как и все остальные предметы, изначально был невидимым для человеческого глаза, либо существовал в иной форме, которая по желанию королевы изменялась, либо его здесь не было, и мысль Наразен вытащила его из другого измерения. Когда-то Улум говорил ей, что души в мертвых телах могут творить чудеса.

Бывшая королева Мерха не стала ломать голову над этой загадкой, а просто взяла хрустальный кристалл и, стерев с него пыль, поднесла к глазам. Поначалу шар был мутным, но вскоре муть рассеялась, и тогда Наразен поняла, что перенеслась из Внутреннего Мира в реальный, прямо в Мерх. Она увидела носилки из металла, обтянутого шелком. На них восседал король Жорнадеш, окруженный свитой женщин, а жители Мерха разбрасывали цветы на его пути.

Наразен подозревала, что именно он захватил ее трон, но реальность привела ее в бешенство.

- Тьфу, - плюнула она и швырнула хрустальный глаз на пол, но он, конечно, не разбился. - Если б я могла наложить проклятие, как Иссак, то прокляла бы Жорнадеша за то, что он убил меня. И не его одного.

Тут королева почувствовала, что мир вокруг меняется, атмосфера вокруг стала давящей, зловещей, но тем не менее более приятной - вернулся Улум.

Уверенно, не медля ни секунды, Наразен бросилась к двери - кажется... Но дверь открылась сама, и в комнату вошел Улум.

- Берегитесь, - моментально нашлась Наразен. - В ваши покои забрался вор!.. Но что же мне украсть, мой господин? Легендарные камни? Бесценные ковры?

Улум не шевельнулся. Он молчал и бесстрастно смотрел на мертвую женщину. Ничто не удивило его. По крайней мере, ничто из происшедшего.

- У меня есть просьба, - после затянувшейся паузы заговорила Наразен.

- Говори, - разрешил Улум.

- Я слышала, у вас есть хрустальный глаз, через который можно увидеть весь мир. А еще я слышала, что вы иногда отпускаете своих жалких рабов ненадолго в мир людей. Вот я и прошу вас позволить мне посетить землю. Всего на одну ночь и один день.

- Тех, кто тоскует по старому миру и жаждет увидеть его еще раз, я и в самом деле отпускаю, - ответил Улум. - Но, как правило, после путешествия они становятся еще несчастнее. И за это приходится платить.

- Владыка Смерти, оказывается, по натуре своей купец, - усмехнулась Наразен. - И какова же цена?

- Тебе она не понравится, - ответил Улум. - Все, что ты видела и делала в мире людей, тебе придется запомнить и представить мне в своих видениях.

Наразен улыбнулась;

- Тогда я нарушу свою клятву. Вы будете наслаждаться моими приключениями, вы, бедный демон в человеческой оболочке.

- Никто не разговаривает со мной так, как ты, - заметил Улум.

- Другого обращения вы не заслужили.

***

Выйти из царства Смерти оказалось совсем не сложно, просто никто не знал, как это сделать. На третий палец левой руки Наразен, где не было фаланги, Владыка Смерти надел золотой перстень с кусочком кости вместо драгоценного камня.

После этого Наразен оставалось лишь шагнуть со свинцовой скалы, куда Улум привел ее. Она ощутила, как темная пустота подхватила ее и понесла вверх. Коридор тьмы вел прямо к Реке Снов - той самой, в водах которой блуждали и плакали в страхе спящие души. Наразен уже трижды прошла по этому пути - два раза при жизни и один раз мертвой. Сейчас она без особого интереса смотрела по сторонам, с нетерпением ожидая того, что ждет ее наверху. Она собрала всю свою волю, желая появиться в нужном месте. Как стрела, устремилась она вверх. И потом все разом изменилось. Королева снова очутилась в мире людей.

Но только теперь королева поняла разницу. Другие мертвые плакали, вновь оказавшись здесь. Однако Наразен изменила бы себе, если бы почувствовала что-нибудь, кроме гнева.

Остался час до заката. Солнце низко висело в золотом небе, и темно-золотистая дымка сумерек уже затопила землю. В медовом свете мир людей казался мягким и нежным. Вода в широкой реке цветом напоминала пиво. Поля пестрели, словно шкура леопарда. Стены города, возвышающиеся вдали, казались темно-шафрановыми, как свежевыпеченный хлеб. Оттуда доносились блеяние овец и ленивые крики пастухов. Мерх! Его запах казался Наразен знакомым до боли, словно аромат ее собственного живого тела. Мерх - золотой и ласковый. Мерх, который не ждал Наразен, не скорбел о ней. Мерх, принадлежащий Наразен, спасенный ею и предавший ее.

Королева осмотрелась. Она очутилась там, где и хотела, - за городской стеной, на кладбище преступников.

Иссака, после того как она его убила, похоронили здесь. Его тело давно сгнило в безымянной могиле, но его проклятие обрушилось на Наразен и ее королевство. Слова эти навсегда врезались в память несчастной королевы, и в своей подземной тюрьме она часто вспоминала их.

"Земля станет бесплодной, как чрево королевы... Мерх будет как Наразен. Когда прекрасная Наразен родит ребенка, тогда возродится и ее страна. Когда Наразен принесет дитя, тогда к земле вернется плодородие... Мерх будет как Наразен..."

Наразен протянула свои синие руки к безымянным могилам. Ведь она нашла слабое место в проклятии Иссака. У нее ушли годы, чтобы вырваться из мира Владыки Смерти... Но теперь она отомстит за свои муки...

Наразен обходила каждый бугорок земли, улавливая каким-то новым чувством, кто покоится под ним. Иногда она останавливалась и топала. И казалось, в глубине, под землей, шевелились старые кости, просили оставить их в покое, ведь это не их она искала. Наконец она почувствовала, отыскала нужную могилу. Она остановилась и внимательно изучила это место. Ей казалось, что она смотрит сквозь землю, туда, где на дне ямы лежит скелет, меж ребер застрял заржавленный наконечник копья. На Наразен уставился оскалившийся череп. Плоть давно сгнила, а душа ушла - ушла свободной, не то что душа Наразен. Но в те дни даже кости людей были пропитаны их поступками, памятью их деяний.

- Иссак, - позвала Наразен, хотя ее голос был беззвучен в этом мире. Мертвый обращается к мертвому. Вспомни проклятие, которое ты наложил на меня и на мой город.

И тогда в черепе Иссака ожил черный червь. Он выполз через оскаленные зубы, поднял голову и поклонился королеве.

- Значит, ты узнал меня? Хорошо. Проклятие гласило, что Мерх станет как Наразен. Так и должно было случиться. Пока я оставалась бесплодной, бесплоден был и Мерх, а когда я принесла плод, то же стало и с Мерхом. Но теперь я мертва, меня отравили. Я умерла, и кожа моя стала синей. Верни свое проклятие, Иссак, ибо ты хорошо его помнишь. Пусть Мерх вновь станет как Наразен. Я дорого заплатила, чтобы сохранить то, что принадлежало мне, но в час триумфа все потеряла. Другие, не заплатив ничего, завладели моим Мерхом. Пусть Мерх снова станет как Наразен!

Королева была беспристрастна и беспощадна. Черный червь кивнул и снова поклонился, словно давая согласие. Он выполз из костей Иссака и, выбравшись из могилы, трижды обвился вокруг лодыжки Наразен. Ей показалось, будто раскаленная проволока сдавила ее ногу. Жар разливался по всему телу, и тело переполнилось им. После этого червь сморщился, высох, и пустая оболочка слетела с Наразен. Королева оскалила лазурные зубы и повернулась к воротам Мерха.

***

Лучи заката окрасили землю в золотистые тона, а когда пламя утихло, ночь опустилась на Мерх - бездонная ночь, чернее самых черных камней. В городе зажглись тысячи освещенных окон - желтых, золотых, красных.

Ворота уже закрывались, когда на дороге показалась какая-то тень.

- Эй, посмотри, кто это там? - спросил один караульный другого.

- Никого там нет.

Но первый стражник почувствовал, как что-то легкое, словно паутина, проскользнуло мимо него. Он протянул руку, чтобы схватить это "что-то", и ему почудилось, что женские волосы выскользнули из его руки. Волосы на ощупь казались гладкими, холодными и неприятными - словно сорная трава в запущенном саду. Другой караульный, не такой проворный, ничего не заметил. Немного погодя третий стражник, спотыкаясь и пошатываясь от выпитого вина, вышел из караульного помещения и заметил отпечаток женской ладони на только что побеленной стене, но тут же слетелись три или четыре мотылька и стерли след, трепеща, словно пепел сгоревшей бумаги.

Две женщины медленно подошли к колодцу, обсуждая городские сплетни. Поблизости играл ребенок старшей из женщин.

Ребенок поднял голову. Из мрака выплыло ужасное лазурное лицо, два мерцающих глаза, улыбающиеся губы. Рука погладила ребенка по голове. Мальчик, уже готовый завизжать, вдруг онемел.

- Эй, сынок, - позвала его старшая из женщин, - нам пора домой, иди сюда... А это кто? - обратилась она к приятельнице. - Я не видела эту женщину здесь прежде. - В полутьме она разглядела только силуэт незнакомки, да мерцание рубинов в ее серьгах, да еще тусклый блеск металла на шее и запястьях.

- Наверняка служанка какого-нибудь богача, А может, какая-нибудь потаскуха.

Услышав это, незнакомка рассмеялась. Старшей женщине все это очень не понравилось, и она, торопливо попрощавшись с подругой, забрала кувшин, ребенка и поспешила домой. Женщина помоложе, задержавшись, чтобы наполнить свой кувшин, с неприязнью заметила, что незнакомка склонилась над колодцем, опустив руки в воду.

Молодая женщина отпрянула прочь, но холодная рука незнакомки коснулась ее шеи, и женщина упала на землю. Но было уже поздно...

В эту ночь многим пришлось испытать на себе ласки Наразен.

Приятели, выйдя из таверны, увидели фигуру, как им показалось, женщины. Один окликнул ее и сунул руку в разрез платья. Но, прикоснувшись к холодной каменной груди, в ужасе отскочил. Пьяница храпел под деревом и не видел, как женщина подняла стоявший рядом с ним кувшин с вином, отпила немного и поставила обратно.

Пекари, трудившиеся до зари в раскаленной пекарне, вдруг задрожали от ужаса, но ни один из них не посмел оглянуться. Вскоре из зерновых подвалов выбрались мыши. В один миг грызуны наводнили всю улицу.

Некоторые горожане слышали, как скрипят веревки, опускаясь в колодцы, но никого не видели рядом. Ночная птаха спустилась, чтобы напиться из лужи возле одного из тех колодцев и навсегда замолкла.

Девушка, лежавшая в саду со своим любимым, вздрогнула и сказала:

- Как холоден твой поцелуй.

- Не холоднее, чем твой.

Собаки не лаяли во дворах. Они скулили и рвались с привязи.

Блудница, ожидающая любовника у темной арки, сказала:

- Это мое место, проваливай.

Нищий, живущий на ступенях храма, пробормотал;

- Подай денежку.

Пьяный торговец одеждой вышел на улицу и лицом к лицу столкнулся с жутким призраком. Упав ниц, он поклялся не пить до самой смерти. И сдержал свое слово - ледяная рука сдавила его горло.

На вершине холма сверкал огнями дворец правителя Мерха. У огромных бронзовых дверей, скрестив копья, стояли стражники. Они лениво и безмятежно поглядывали по сторонам - а вдруг все же покажется загадочная колдунья, так напугавшая их правителя.

Жорнадеш заперся в своих покоях с того самого дня, как услышал пророчество. Не слишком ли много чести для пророчеств какого-то дикаря? Не слишком ли трусливо повел себя величественный король Жорнадеш?

Пока ворота дворца были открыты, какая-то тень попыталась проскользнуть во дворец.

- Стой, не двигайся! - закричали стражи. - Докладывай, что у тебя за дело.

Но тень не остановилась. Она медленно поднималась по мраморным ступеням, и в свете факелов солдаты разглядели женщину в черных одеждах, украшенную кровавыми рубинами. На ее шее и запястьях сверкало золото. Но никогда прежде стражники не видели женщину с таким цветом волос и такой кожей.

- Это что за маскарад? Брось эти фокусы. Мы все равно узнаем, кто ты.

Но ответа стражники так и не получили. Женщина приближалась, и охранникам показалось, будто холодная рука сжимает их сердца. Самый молодой из них метнул копье в незнакомку. Оно пронзило женщину, но женщина даже не пошатнулась. Из раны не вытекло ни капли крови. Незваная гостья выдернула копье из своего тела и швырнула на землю, а лицо ее скривилось в усмешке. Потом она заговорила голосом, в котором не было ничего человеческого:

- Убирайтесь с дороги.

При звуке этого ужасающего голоса, словно принадлежавшего самой Судьбе, птицы, сидевшие на крыше дворца, вдруг взметнулись в небо. Они навсегда покинули город, словно тот был объят огнем.

Испуганные стражники попятились - все, кроме самого молодого, бросившего копье, - его сковал страх. Проходя мимо, женщина коснулась кончиками пальцев его лица и потом вошла во дворец.

Когда-то Наразен владела этим дворцом и знала все его закоулки. Бесшумно, не замеченная никем, прошла она по залам и коридорам, иногда прикасаясь к различным предметам.

У дверей в покои Жорнадеша - когда-то это были покои Наразен - играли в кости самые верные и сильные из слуг короля. Но при появлении Наразен кости выпали из ослабевших пальцев, а сами телохранители бросились бежать. Никто не пытался остановить бывшую королеву. Она вошла в покои Жорнадеша, как когда-то к ней вошел Иссак, такая же незваная и нежеланная.

Жорнадеш в алом халате лежал в самой дальней комнате на мягкой кровати под высоким пологом и пил вино - кубок за кубком. Он расположился спиной к дверям, поэтому, услышав мягкие шаги, капризно простонал:

- Знай же, девушка, я послал за тобой, чтобы ты утешила меня, отвлекла от этих снов, которые постоянно нарушают мой покой. Утешь меня, или тебя накажут. Если я решу, что жизнь моя в безопасности, тебя не казнят. Поторопись же со своими ласками.

Осторожно ступая по ковру, Наразен подошла сзади к Жорнадешу и вонзила свои длинные когти в его спину, разорвав халат и кожу на спине толстяка. Жорнадеш взвыл. Он с трудом обернулся - и тотчас понял истинное значение пророчества.

Невозможно описать состояние Жорнадеша, когда он, лицом к лицу, столкнулся со своей Судьбой. Он ползал по полу, лил слезы, выказывая признаки полнейшего ужаса, свойственного людям всех времен.

- Тихо, - прошипела Наразен. - Не так подобает встречать свою королеву и госпожу, правительницу Мерха. Вставай, надень драгоценности и знаки власти. Этой ночью я буду сидеть с тобой в тронном зале дворца. Я буду твоей гостьей, и тебе придется вернуть трон, который ты украл у меня. Ты призовешь поэтов, чтобы они восхваляли меня, и женщин, чтобы услаждали меня, - всех своих женщин, которых тошнит от твоей отвислой задницы... Делай, как я сказала, или ты хочешь убедиться в моей силе?

Жорнадеш, обезумев от страха, повиновался приказам Наразен. Но, спустившись в тронный зал, они никого не нашли - весть о появлении сверхъестественной женщины распространялась быстрее, чем перемещалась королева. Дворец давно опустел. Только далекие крики и мелькание огней по улицам указывали направление, в котором бежали толпы слуг.

Наразен уселась на трон в большом зале, как в дни своего царствования. Она разглядывала алебастровые светильники, столовое серебро, кубки с вином и блюда с хлебом и мясом, которые больше были ей не нужны. На стенах зала висели шкуры леопардов и других убитых ею зверей, а над троном алело шелковое знамя, захваченное ее отцом в битве с могучим принцем. У подножия трона стояла серебряная скамеечка для ног, усыпанная жемчугом, - подарок другого могущественного принца, которого Наразен однажды пощадила в поединке.

Постепенно глаза бывшей королевы Мерха наполнялись печалью и злобой. Вскоре она обратила внимание на еле заметную тень, затаившуюся возле трона. Очертаниями она напоминала маленького ребенка. Когда пламя мерцало, казалось, что младенец шевелит ручками и ножками.

- А, это ты, - едва слышно прошептала Наразен, охваченная недобрыми предчувствием. - Может ли быть так, что ты еще дышишь, когда я мертва? Ты, отродье, без помощи которого ни один убийца не подобрался бы ко мне... Я помню, как ты плакал в склепе, но теперь ты свободен и живешь в мире, где я не могу остаться. Но если бы ты был здесь, со мной, любимый мой сын, я отплатила бы тебе за это с лихвой.

Заметив, что королева не обращает на него внимания, Жорнадеш незаметно выскользнул из зала, Наразен даже и не пыталась помешать ему. Узурпатор доковылял до конюшни и взгромоздился на костлявую низкорослую лошадь - первую попавшуюся - и поскакал из Мерха, спасая свою жизнь. Но ускакал он недалеко.

Глава 3

Вновь став скорее мужчиной, чем женщиной, целый день Симму пробирался через дикие черные земли. Небо вместе с ним оплакивало Зайрема. В этом проявилось еще одно свойство, оставленное в наследство эшвами, - неистощимый запас эмоций, которые они могли себе позволить, ибо их память была короткой, а жизнь - бесконечной.

Симму, слепой от слез, обезумевший от несчастий и потерь, погрузился в тюрьму безнадежности на многие месяцы.

Когда день начал угасать, Симму спрятался в пещере, вход в которую скрывался за бахромой черных трав. Здесь, обессилев от страданий, он заснул, но даже во сне он грезил о Зайреме, и слезы текли из его глаз.

Потом в пещере что-то появилось. Нечто вроде облака дыма без огня - или нет, смутно напоминающее пламя - родилось во тьме. Из огня и из дыма выступил человек. В пещере стояла непроглядная тьма, и если бы кто-то попытался разглядеть пришельца, то не смог бы этого сделать. Казалось, незнакомец был чернее, чем сама тьма. Его плащ напоминал крылья цвета черного янтаря, глаза и черные волосы мерцали призрачным светом.

Постояв над Симму, глядя, как тот спит, шепча во сне имя любимого, человек, пришедший из темноты, поднял руку. Волна из звезд, искр, дыма и холодного пламени вырвалась из его руки и, словно сеть, накрыла Симму, высушив его слезы.

А потом человек встал на колени и той же рукой провел по телу Симму. Тело спящего юноши сразу же откликнулось на эти прикосновения - оно стало изменяться. Вспухли бутоны грудей, юношеская бородка исчезла, и лицо тут же стало гладким и нежным, как и полагается коже женщины.

Демон - Азрарн - тихо засмеялся, ведь ваздру, в отличие от эшв, обладали органами речи. Он откинул назад волосы Симму и запел ей на ухо так, как умеют только демоны. Звуки пения или пальцы демона заставили тело Симму расслабиться, подарили забвение, стерли образ Зайрема из памяти девушки и наполнили ее мыслями о Мерхе, уверенностью в том, что путешествие по западным дорогам будет захватывающим.

А потом снаружи запел соловей. Звуки его песни зачаровывали волнующим великолепием - соловей чувствовал, кто находится рядом.

Но Азрарн, князь демонов, неожиданно растворился во тьме - исчез так же, как и появился. А Симму, как только прекратились ласки, опять стал юношей.

***

Симму проснулся на рассвете. Можно сказать, что его разбудил соловей.

Юноша поднялся, вышел из пещеры и взглянул на небо. Ему казалось, что вчера ночью он лег спать израненный и больной, а проснулся исцеленный. Симму задумался, пытаясь вспомнить, что же причинило ему эту боль. Ушел тот, кто был ему дорог, - наверное, причина в этом. Хотя сейчас это не имело значения.

Кроме того, на западе лежал город, который принадлежал ему. Что-то светлое возникло в памяти юноши. Мерх - его Мерх. На самом деле ему не нужно было ни королевство, ни власть, ни могущество, ни богатство. Он не мог понять, что привлекало его в образе Мерха... Симму не знал, что это чары Азрарна влекут его в город.

Вскоре, освободившись от боли и изгнав образ Зайрема из своих дум, охваченный чарами далекой цели, Симму отправился на запад.

***

Даже черная чужая страна в этот день казалось ему не такой ужасной. Солнце позолотило землю, на кустах появились цветы и необычные плоды. Различные существа резвились на солнечных лужайках. Иногда они бежали за Симму, привлеченные его демонической аурой, введенные в заблуждение частицей ночи, затаившейся в нем. Дальше к западу признаки разорения и дикости постепенно исчезали.

И вот перед Симму встала стена зеленых деревьев, обозначившая границы этой страны. И даже само солнце высоко над головой то следовало за Симму, то обгоняло его, вежливо указывая дорогу. А вскоре оно скрылось за зеленым ковром листвы.

Сумерки оказались прохладными, но Симму, легко переносивший капризы ночи, оставшись без Зайрема, не развел костра. Он устроился прямо на голых камнях, в неглубокой пещере, укрывшись своими волосами.

Около полуночи Симму открыл глаза. У входа в пещеру сидел поджарый черный пес. Он смотрел на юношу ясными сверкающими глазами, а потом встал и засеменил прочь. Что-то заставило Симму последовать за ним.

Пес (Азрарн мог являться во многих обличьях, даже в обличье седовласого безумного старика мага, как случилось на берегу соленого озера) бодро бежал по тропинке, пока та не затерялась где-то среди деревьев. Миновав их, Симму очутился на древней дороге. Она, извиваясь, вела на запад. Над головой юноши мерцали бесчисленные звезды, ночь полностью овладела миром. Симму принял эту дорогу и признал эту ночь. Он пустился в путь вместе с ними.

Пес не возвращался, но вскоре Симму услышал позади себя чьи-то шаги.

Юноша обернулся. Он не испытывал ни капли страха, только восхитительное головокружительное возбуждение.

Было бы глупо назвать Азрарна прекрасным. Это слово, придуманное смертными, - словно булыжник у ворот красоты Азрарна. Однако, из осторожности, его называли Прекрасным. Этого было мало, как недостаточно сказать: "Вода мокрая". Никто, кроме Азрарна, не имел таких черно-синих волос, напоминавших гриву какого-то мифического зверя или кусочек ночного звездного неба, каким видишь его сквозь тонкую шелковую ткань. Его глаза, словно свечи, сочетали в себе несовместимое - два черных создания, два жгучих огня в тени всеобъемлющей Тьмы. Азрарн носил черное одеяние, но этот цвет состоял из оттенков всех других цветов. Орлиные крылья плаща мерцали, блестели бриллиантами, невероятные и волшебные. Демон в образе человека, волк, пантера, птица - все они жили в Азрарне. Он перемещался настолько легко, что никто не слышал его шагов, - Симму слышал Азрарна лишь потому, что ему позволили слышать. Юноша сразу узнал его, но у него не возникло вопроса, почему порождение зла являлось в образе бога.

- Прекрасная ночь для путешествия, - произнес Азрарн, и голос его вполне соответствовал внешности. - Ночь всегда лучше дня.

Симму затрепетал, испытывая жгучее желание броситься наземь и преклонить колени перед демоном. Но Азрарн не любил, чтобы им восторгались. Он сказал об этом Симму - на языке демонов, без слов, - дав понять, чего именно он ждет от юноши. А ждал он лишь повиновения. Симму покорно стоял и слушал князя ваздру.

- Тебе скоро может наскучить это путешествие, - сказал Азрарн. - Не хочешь ли ты передвигаться побыстрее?

Юноша, покорившись, безмолвно смотрел на него. Азрарн щелкнул пальцами ткань ночи разорвалась, выпустив двух демонических коней. Это были самые черные кони на свете, и их поводья были украшены медью и серебром, их гривы развевались, словно пар или дым. В детстве Симму катался на леопардах и рысях, а однажды даже на обычной лошади, но, вскочив на демонического коня, он почувствовал, что тот не имел общего ни с чем земным.

Внезапно почувствовав легкость и веселье, Симму позволил коню нестись куда тому вздумается. Конь последовал в направлении, выбранном Азрарном. Всадники будто полетели по воздуху, а возможно, так оно и было. Кони-демоны, они могли мчаться по воде, опускаться в Нижний Мир и выбираться оттуда, заслышав зов хозяев. А по скорости они превосходили все, за исключением времени и солнца, над которыми демоны не властны.

Это была бешеная и захватывающая скачка. Ночь превратилась в стремительный поток, звезды проносились мимо подобно серебряным лентам или космическому ливню, а может, так просто казалось.

Внизу, под копытами коней, ландшафт постоянно менялся: Симму с трудом успел разглядеть холмы, похожие на колокола, темно-лиловые долины, тут же растворившиеся в тумане, лес и невысокие горы. А среди них - белокаменные дворцы и стройные башни, пронзающие небо... Уродливые города людей жались к земле, будто битые кирпичи.

Спустя много часов, показавшихся минутами, кони остановились на лесистой вершине холма.

- Скоро рассвет, - объявил Азрарн, - а мне нечего делить с этим беспокойным господином. Оставайся в лесу. Завтра ночью я отвезу тебя дальше, до самых ворот Мерха. Знаешь ли ты, рожденный самкой леопарда, что твой отец умер прежде, чем ты был зачат? - Юноша опустился на колени, и Азрарн погладил его по голове. Но Симму внимал лишь музыке его голоса, не слушая слов, а ласки демона могли просто свести с ума.

Азрарн наблюдал за ним лениво и не без удовольствия. Таинственное зачатие Симму, его сексуальный дуализм привлекали Князя. Его притягивала и красота Симму. Там, у соленого озера, Азрарн услышал мольбы Симму, но, если бы, откликнувшись на них, он не нашел ничего интересного, все могло бы обернуться для Зайрема и Симму настоящей трагедией.

К Зайрему Азрарн не испытывал никакого интереса.

Там, где люди видели зло, Азрарн видел только необычные желания. Демоны любили смертных, как любили своих коней, - они их использовали. В Зайреме не было ничего особенного. В нем таилась сила, добро или жажда добра. Единственным ростком зла в его душе была вера в существование Азрарна. Но этого могло хватить для того, чтобы Азрарн унес Зайрема в царство вечной ночи.

Но Симму...

Симму казался демону новым музыкальным инструментом, на котором он никогда не играл. Он не был уверен, что эти струны способны породить впечатляющую мелодию, но извлечь из него хоть какую-то музыку не составит труда. А первым аккордом станет Мерх. Азрарн часто свергал королей и возводил на трон своих ставленников. Это была детская забава, которой он наслаждался, с презрением наблюдая за своими пешками.

Но вот бледная полоса рассвета разрезала небо над вершинами деревьев.

Азрарн ткнул пальцем в камень дринов на шее Симму.

- Симму, - произнес он. - Дважды Прекрасный. У тебя хорошее имя. Думай о Мерхе.

- Только о тебе, - на удивление громко прозвучал женский голос его спутника. Азрарн улыбнулся, довольный первыми звуками своего нового инструмента, а потом исчез вместе с конями. Тени леса стали медленно отступать под натиском света.

Целый день Симму спал и видел сны об Азрарне. Словно вернувшись в детство, он ждал и мечтал. С наступлением ночи подобно восходу темной звезды вновь появился демон. Впереди их ждала такая же прекрасная ночь, как и вчера, Симму наслаждался бешеной скачкой и мир для него наполнился новыми ощущениями.

Наконец Азрарн доставил Симму в Мерх. За две ночи они преодолели расстояние во много тысяч миль - обычно такое путешествие занимало много месяцев.

На рассвете Азрарн растаял во тьме у реки, где росли старые кряжистые деревья. Его беспокоило то, что он ничего не знает о Мерхе, кроме событий, связанных с Симму. А в ту самую ночь, когда демон и его спутник прискакали к городским стенам, Наразен пришла в Мерх. Пока отроги гор и долины рек мелькали перед глазами Симму, Наразен, шелестя одеждами, словно бумагой, пропитанной ядом, прошла по улицам Мерха. Когда Симму спешился неподалеку от города, на Мерх обрушилось новое проклятие.

Даже Азрарн, чье чутье было острее лезвия бритвы, не знал этого. Оставив Симму у реки, он положил руку ему на плечо и объявил:

- Жди меня здесь, пока не зайдет солнце. Не входи в город без меня.

Симму было слишком хорошо, и он не хотел протестовать. Он взобрался на дерево и, растянувшись на ветке, уснул. Однако у Симму были свои, непохожие ни на что, чувства, и поэтому вскоре сквозь сон он почувствовал, что в Мерхе что-то неладно.

Во-первых, изменилось дерево, на котором он спал. Оно, такое огромное и полное жизни, как колонна из прочного янтаря, вдруг стало засыхать. Высоко в ветвях отдыхала стайка птиц. Неожиданно их щебет стих, а когда подул ветер, мертвые птицы посыпались с ветвей, словно увядшие цветы... Весь день по реке плыли их трупики, источая неприятный запах.

Симму приснился человек, висящий на высохшем суку, и юноша проснулся, дрожа. Был полдень. Юноша вдруг заметил, что вода в реке изменила цвет, а приподнявшись, увидел остальное.

Повсюду вокруг Мерха долины приобрели необычный лазурный оттенок, даже стены города отсвечивали синим под небом, покрытым синей коростой. Ни одного звука не доносилось из города, все замерло вокруг. Молчали звери, птицы и люди.

Солнце устало греть своими лучами мертвую землю и тихо начало угасать.

Симму соскользнул с дерева, не в силах сдержать испуг.

Любопытство - развлечение демонов и проклятие людей - любопытство, навеянное, главным образом, сном, гнало Симму в сторону города. Когда же Симму почувствовал этот зов, ему стало дурно. Весь мир вокруг пропитался запахом его извечного врага, которого юноша всегда избегал.

Наконец Симму в отчаянии бросился через поля, отделявшие его от города. Он наткнулся на богато одетого тучного мужчину в алом халате, лежащего поперек трупа лошади. Всадник был мертв, и тело его (точно так же как тело его скакуна и поля вокруг) отливало синим. В этот момент с неба камнем упала птица - тоже синяя.

Симму не знал, куда бежать, - смерть окружала его со всех сторон. Солнце скользило по западной части небосклона. Закат превратил мир в лиловый ад... Но вот из ворот Мерха вышла фигура, от которой исходили волны лазурного ужаса.

***

Наразен оставалась в Мерхе дольше, чем разрешил ей Владыка Смерти. Она бродила по улицам, залитым светом дня, упиваясь тем, что совершила. Месть не смягчила и не мучила ее, она заменила королеве пищу и отчасти утолила ее голод, но не насытила.

Теперь мертвая королева шла по дороге, разыскивая тело Жорнадеша. Она задержалась в мире людей, и чары Внутреннего Мира начали ослабевать разложение коснулось ее плоти. Это сделало ее еще более отталкивающей, превратив тело королевы в единый лиловый синяк, а волосы - в изорванные ветром лохмотья.

Симму застыл, увидев ее. В последний раз он видел свою мать лежащей в гробу. Потом она исчезла под землей вместе с Владыкой Смерти. Симму вспомнил это и замер словно кролик, уставившийся на змею. Обессилев и не в силах пошевелиться, он ждал приближения матери.

Сначала она заметила Жорнадеша - яркое пятно на поле взошедшей, но уже мертвой пшеницы. Но, приглядевшись внимательно, она остановилась.

Образ ребенка занимал почти все ее мысли, и, хотя со дня их последней встречи мальчик изменился больше, чем сама Наразен, она сразу же узнала его.

Без слов каждый из них понял, что хотел. Затем, словно кот, Симму осторожно начал пятиться, - дюйм за дюймом - отступая. А Наразен, как кошка, кралась вслед за ним. Тени вокруг сгустились, ослепительное темно-багровое солнце медленно уползало за край горизонта. Еще шесть или семь птиц упали на мертвое поле.

Через поле вилась узкая тропинка. Никто, кроме Симму, не смог бы быстро идти по ней, не споткнувшись, он же, ступив на нее, повернулся и бросился бежать.

Тогда Наразен позвала его своим нечеловеческим голосом:

- Любимый, остановись! Любимый! Это я - Наразен, женщина, выносившая тебя. Я хочу лишь обнять тебя, дорогой мой сын. Только обнять...

Голос и слова королевы, пропитанные расчетливой ложью, настолько испугали Симму, что он закричал. Он звал Зайрема, не помня, кто это такой. Наразен рванулась вперед, словно самка леопарда, выпустив ужасные когти.

Но в этот момент солнце скрылось, и чудовищные, налитые смертью руки синей женщины встретили - нет, не тело Симму, - темное мерцающее облако, возникшее на ее пути.

- Нет, госпожа, - остановил ее Азрарн. - Вы не сможете причинить вред тому, кто находится под моей защитой.

Наразен втянула когти. Она вновь стала бесстрастной, как Владыка Смерти, и холодно разглядывала Азрарна. Королева была уверена, что князь демонов не сможет помешать ей - но.., кто его знает...

- Любимец земли, - наконец заговорила она. - Почему ты, повелитель всех порождений ночи, вдруг защищаешь этого юношу от того зла, которое я хочу подарить ему?

- Возвращайся в свою страну, - приказал Азрарн. - Ты и так уже злоупотребляешь гостеприимством этого мира.

- Отдай то, что принадлежит мне.

- Здесь нет ничего твоего.

- Ах ты, черный кот, - прошипела Наразен, - убирайся и броди по улицам своего глиняного города. Ты и твой двоюродный брат Улум, вы - два Владыки Тьмы, - плевала я на вас обоих, - и, не в силах сдержать ярость, она ударила Азрарна по лицу.

- Дочь моя, - добрейшим голосом ответил ей демон, - ты поступаешь глупо.

Ее поступок и в самом деле был неразумным. С правой руки, которой она ударила Азрарна, словно синие хлопья сползла плоть, оставив лишь голые кости скелета.

- Забери этот знак с собой во Внутренний Мир, - сказал Азрарн. - Передай тому, кого ты называешь моим двоюродным братом и кто вовсе не мой родственник, что ему следовало бы лучше следить за своими подданными. А теперь, звериное отродье, ступай к своему господину.

И он указал на землю, которая вдруг разверзлась и поглотила королеву, рычащую от ярости.

Потом Азрарн повернулся к Симму.

- Кто этот Зайрем, которого ты звал? - спросил он. - Я полагал, что ты думаешь только обо мне - Только о тебе, - согласился Симму, опускаясь к ногам Азрарна. - Но теперь я изменился. Слишком часто я видел Смерть и слишком близко.

- Демоны не имеют ничего общего со смертью, - успокоил его Азрарн. Вспомни эшв и то, чему они тебя учили.

- Смерть убедила меня, что я смертный. Симму и в самом деле изменился. Он словно потерял свои блестящие одежды, надев тусклое серое одеяние.

- Не разочаруй меня, - сказал Азрарн. - Есть способ обмануть даже Смерть.

- Научи меня, - попросил Симму.

- Возможно.., когда-нибудь... - задумчиво проговорил Азрарн. - Для начала послушай меня. Прикосновение к любой вещи в этом городе принесет смерть. Эта женщина отравила здесь все своим ядом. Но тот камень, что висит у тебя на шее, камень Нижнего Мира, защитил тебя.

- Ты как-то упоминал о моем отце, - медленно произнес Симму. - Но я ничего не запомнил из твоих слов, кроме того, что он тоже как-то связан со Смертью.

Тогда Азрарн понял, что человеческое начало полностью завладело Симму. Ведь демоны не думают о своих родителях, это свойственно только людям. Злобное мерцание разлилось по телу Азрарна, но тут же угасло. Ему почудилось, что Симму стоит на развилке дороги Судьбы и сейчас должен выбрать свой путь. Поэтому Азрарн решил поведать Симму историю о его удивительным зачатии Он рассказал о прекрасной королеве, не любившей мужчин, и о проклятии Иссака, рассказал о ее визите к ведьме в Дом Синего Пса и о сделке с Улумом, Владыкой Смерти. Он поведал о связи Наразен с прекрасным светловолосым юношей, который был белее мрамора и холоднее льда, поднявшимся из могилы, чтобы встретиться с королевой. Симму сидел у ног Азрарна, посреди отравленного Мерха, и слушал... Мрак сгущался в его глазах, губы кривились от отвращения.

А потом Азрарн провел Симму по улицам мертвого города. Само присутствие князя демонов защищало Симму, и воспоминания пробуждались в нем, принося печальное облегчение.

Мертвые были повсюду. Они лежали кучами - птицы и животные, мужчины, женщины и дети. Погибли цветы и деревья, вода в колодцах почернела. Печать Смерти лежала на домах и даже на камнях мостовой. Все, к чему прикасались руки Наразен, камни, которых касались ее ноги, волосы или плащ, - все было уничтожено.

Все те, кто позднее прикасался к отравленным вещам и людям, заражались чумой. Город умер. Мерх превратился в могилу, как и все окрестные земли. Не спасся никто.

Симму не видел всего этого и не осознавал чудовищных масштабов Смерти. Все прежние его чувства уступили место жгучей ненависти.

Уже глубокой ночью, поднимаясь с Азрарном на склон холма, туда, где птицы дождем падали с неба, Симму громко сказал:

- Вы вылечили меня от трусости. - Он выкрикнул это, словно вызов синей смерти, уничтожившей его страну. - Я больше не буду скрываться и убегать от нее. Я стану врагом Владыки Смерти. Я найду способ уничтожить его. Всей душой я верю, о величайший из князей, что ты поможешь мне.

- Симму, только люди помнят, что у них есть душа, - тихо произнес Азрарн.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГРАНАТ

Глава 1

Симму проснулся, не помня, когда заснул и когда ушел Азрарн. Солнце сияло в небе над мертвым Мерхом. Симму всем телом ощущал саднящее сияние, которого не мог избежать. Он многому научился, а главное - понял, что он смертный. Ему казалось, что он полностью изменился. Все те свойства, которыми наделили его в младенчестве эшвы, разрешив пользоваться их магией, их жестокость и прямолинейность в достижении цели, а также обволакивающая мягкость, отличавшая Симму от людей, ушли навсегда. Даже физически юноша ощущал изменения. Тело стало непослушным и тяжелым, словно налитое свинцом. На самом же деле изменился лишь его дух, что почти не отразилось на его теле. Для других Симму по-прежнему выглядел прекрасным и странным. Но он внутри изменился.

Наконец Симму поднялся на ноги и побрел по долине - опустив голову, бесцельно, замкнувшись в себе так, как умеют только люди.

И вдруг из безмолвия, безжизненной пустоты раздался голос. Симму удивленно обернулся, чтобы посмотреть, кто говорит. Слева от него, шагах в тридцати, стоял бородатый человек с бритой головой, одетый в шкуру леопарда. На его плечах темнели заживающие отметины хлыста, а кожа отливала синим цветом. Увидев эту кожу, юноша вспомнил Наразен.

- Не бойся, - сказал мудрец, которого Жорнадеш безуспешно пытался когда-то высечь. - Яд уже уходит из моего тела, не причинив мне вреда. Кстати, я вижу, ты тоже знаешь пару маленьких хитростей и тоже остался в живых... Но королевство, похоже, погибло.

- Я тоже наполовину мертв, - ответил Симму.

- Тогда оставь эту половину Владыке Смерти.

- Нет. Я не отдам ему даже крохотной частички, - мрачно пробурчал Симму, вспоминая клятву, данную этой страшной ночью. Ведь он пообещал, что найдет способ уничтожить Владыку Смерти. А демону Азрарну стало скучно с Симму, и он бросил юношу.

- Говорить о Смерти как о человеке - значит, придумать мертвого человека, - рассудил мудрец. - Зло может облечь себя в различные формы. Прошлой ночью ты путешествовал в отвратительной компании. Не хотел бы я быть вместе с вами.

Увидев перед собой мертвую змею на мертвой траве, Симму опустился на колени, поднял ее и впился в нее взглядом.

Мудрец прервал его созерцание, провозгласив:

- Я должен предупредить тебя, что силы, защитившие меня, скоро полностью овладеют мною.

- Ты сам их вызвал? - поинтересовался Симму.

- Нет, - ответил мудрец, - но, увидев тебя, я понял природу сил, скапливающихся во мне и заставляющих нести всякую чепуху. Скоро я вновь произнесу пророчество, а тебе предстоит разгадать его смысл.

Симму затрепетал, сам не зная отчего. Мудрец вдруг рухнул на землю, заметался и захрапел, словно в припадке. А потом он закричал, громко и отчетливо:

- Познай синеву яда Мерха и лазурное лицо мертвеца! Найди Хозяйку Гранатовых Деревьев, Выпивающую Кости! Скажи об отраве среди отравленных деревьев!

Сказав все, что внушила ему неведомая сила, мудрец встал с величайшим достоинством.

- Я не понимаю... - нерешительно начал Симму.

- Я же предупреждал, ты меня не поймешь, - ответил мудрец.

- Выпивающая Кости... Синева... Отрава среди отравленных деревьев...

- Милый юноша, неужели ты думаешь, что я собираюсь разгадывать за тебя эти загадки? Если ты ищешь что-то и сможешь связать вместе сказанные мною слова и использовать пророчества, все будет хорошо.

- Что я ищу? - Симму закрыл глаза. Он наконец выпустил мертвую змею из рук. - Я враг Владыки Смерти, - прошептал он, - и я должен найти способ уничтожить его.

Открыв глаза, он увидел, что мудрец собирается уйти.

- Подожди, - позвал его Симму.

- Нет, - ответил тот. - Ты слишком красив, а я дал обет безбрачия. Не хочу, чтобы у меня выросла третья нога. Она помешает мне следовать дальше по тернистому жизненному пути.

Он больше ничего не сказал, даже не оглянулся, и вскоре скрылся из виду.

***

Симму безнадежно и бесцельно бродил вдоль границ Мерха. Он не собирался уходить далеко, и, когда солнце склонилось к горизонту на запад, в сердце его вдруг зародилась безумная надежда - как он хотел, чтобы ему вновь явился Азрарн.

Наконец солнце зашло.

Тишина воцарилась над миром. Даже ветер боялся вздохнуть.

Огромные и безжалостно холодные звезды сверкали над мертвым Мерхом. На небе взошла луна - кривой клинок, рассекающий тени. Но никто не появился на равнине, чтобы присоединиться к нему.

И тут Симму неожиданно вспомнил, что однажды он уже познал неразделенную любовь. Тогда он лежал на неласковой земле, и звезды слепили его, неясные видения проносились перед ним, словно волны бескрайнего моря. Единороги танцевали на угольно-черном песке, и он, Симму, танцевал вместе с ними.

Еще не проснувшись окончательно, Симму встал и потянулся. Луна обожгла его обнаженное тело белыми холодными лучами, и расплавленная глазурь Смерти вытекла из его души. Теперь Симму думал об Азрарне, и тело его дрожало, извивалось. В безумных страстных изгибах тела, в сладострастных толчках Симму стал вновь изменяться. И вот девушка вскинула руки к узкому серпу луны и пустилась в пляс.

Пока Симму танцевала, ее разум приобрел еще одну особенность, свойственную людям. И, танцуя, она с удовольствием предавалась свойственным женщинам заблуждениям: "Теперь я прекрасна... Он вернется ко мне, а я притворюсь, что забыла величайшего из князей".

Но когда Азрарн пришел (может, его что-то задержало, а может, он выжидал именно этого), притворство исчезло. Облако черного дыма обволокло ее, танцующую, закружило и потянуло - но не вниз, а вверх, подняло в воздух. Глядя на демона затуманенными похотью глазами, Симму видела отражение луны и звезд в глазах Азрарна, которые казались ей прекраснее всех звезд.

Вскоре Симму почувствовала, что лежит в пустоте небесного свода и руки демона обнимают ее. Азрарн мягко произнес:

- Ты говорила с лысым бородатым леопардом. Что он сказал тебе?

- Что я подвергаю опасности его обет безбрачия, - ответила девушка Симму и обвила руками шею Азрарна. Это прикосновение вызвало в ней такое чудесное сладостное чувство, что она тихонько вскрикнула. Но Азрарн мягко отстранился от нее и сказал:

- Время для любовных утех обычно выбираю я. Оно еще не пришло.

Симму отвернулась от него и обнаружила, что лежит не на облаке, а в гнезде черных перьев, на спине гигантского орла. Птица летела на восток, и взмахи ее крыльев громом разносились над землей.

"В твоей памяти увидел я образ мудреца, - с помощью шума крыльев обратился демон к Симму. - Я знаю ответ на его загадку и отнесу тебя в Дом Синего Пса, где ты сама все узнаешь".

Сидя на спине орла Симму - снова стал юношей.

Глава 2

Лилас - ведьма из Дома Синего Пса спала и видела сон о Владыке Смерти. Улум обходил свои владения, а вечно юная колдунья шла за ним по пятам. Она знала себе цену и слышала, как люди кричат; "Это избранная сестра Владыки Смерти".

Ведьма спала обнаженной. На ней был пояс с костяшками пальцев, а ее замечательные волосы цвета солода укрывали тело, словно шелковый плед. Она стонала и слабо подрагивала во сне, слыша приближающиеся шаги Улума, кожей ощущая прикосновения его плаща.

А перед домом мерзко шуршали листьями дикие гранатовые деревья. Они роняли на землю плоды, полные яда, надеясь, что утром хозяйка сада наступит на них. Если деревья и помнили Наразен, то молчали об этом. Шелестя листвой, они говорили о луне, жалея, что не могут опутать ее своими ветвями и стащить вниз. Ведь они были рабами, привязанными к земле, и ненавидели свободу других.

Колдунье снилось, что Улум прошел под виселицей, а когда Лилас последовала за ним, шершавая веревка неожиданно обвилась вокруг ее горла. Ведьма открыла глаза и увидела возле своего ложа чудовищного пса из синей эмали, который сладострастно лизал ее тело. Увидев, что хозяйка проснулась, пес пролаял:

- Кто-то идет сюда.

- Кто же?

- Я слышал хлопанье крыльев, - ответил пес. - Полнеба обрушилось на луг, и я поспешил спрятаться. А когда выглянул, то увидел на лугу мужчину, который не был мужчиной, и юношу, который не был юношей.

- Ты собрался играть со мной в загадки?! - прошипела ведьма.

- Никогда я не посмел бы так поступить, моя прелестная госпожа, - заюлил пес. - Но, как ваш слуга, я доложил вам все, что видел.

В этот миг в бронзовую дверь дома громко постучали. Лилас нахмурилась те, кто искал ее помощи, обычно вели себя вежливо. Ведьма хлестнула пса своими волосами.

- Иди. Посмотри, кто стучит.

- Я боюсь, - заскулил пес, но, подчиняясь приказу хозяйки, выскочил из комнаты.

Широко распахнув бронзовые двери, он вытянулся на пороге во весь рост и зарычал на пришельцев:

- Кто вы?

- Я - Азрарн, князь демонов, - объявил высокий темный человек. А этого юношу можешь считать моим сыном. Теперь иди и передай это Хозяйке Гранатов.

Пес поспешно повиновался. Его фарфоровые зубы стучали от страха, а фаянсовый хвост с жутким шорохом волочился по полу.

Посетители вошли в дом. Они не спеша следом за псом поднялись по ступеням и попали в комнату со множеством синих светильников, горевших розовым огнем. Тут в комнату вбежала побледневшая ведьма. Она бросилась к ногам Азрарна, и ее волосы волной хлынули на ковер.

- Величайший из Владык, - пробормотала ведьма. - В моем доме ты всегда желанный гость. Помилуй свою недостойную служанку.

- Считай, что помиловал, - улыбнулся Азрарн. - Встань!

Ведьма поднялась. Она откинула прядь волос назад так, чтобы открыть бутоны грудей, но пояс с костями остался спрятанным. Еще раз оглядев гостей, удостоверяясь в их личности, колдунья скромно опустила ресницы. Один из гостей - необыкновенно красивый юноша - был обнажен так же - нет, даже больше, чем она. Служанке Владыки Смерти хватило и мимолетного взгляда, чтобы убедиться, что второй гость тот, кем назвался.

- Могу ли я, - произнесла Лилас, - предложить что-нибудь моему повелителю? Серебряное кресло с обивкой из редкостного бархата? Дымящееся вино с ароматом белых лотосов? Хотите, чтобы звучала музыка? Может, воскурить благовония? Все, о чем я мечтаю, - услужить моему господину.

- Мы убедимся в этом чуть позже, - отмахнулся Азрарн, и Лилас задрожала. Затем демон прикоснулся к плечу юноши, стоявшего рядом, о чем-то сообщая ему. Глаза юноши заблестели, и он заговорил тихим, но ясным и твердым голосом:

- Моя мать Наразен была королевой Мерха. Ты помнишь ее?

- Я? - с наигранным удивлением ответила Лилас. - Многие приходят в мой дом.

Юноша затянул паузу, собираясь с силами. Даже не глядя на него, ведьма чувствовала опасность, исходящую от этого человека.

- Ты носила на своем поясе палец моей матери, - продолжал юноша. - Она заключила договор с тем, кому ты служишь. Когда Наразен умерла, ты растерла кость в порошок - ведь таков твой обычай? - и выпила его, растворив в вине. Ты всегда так делаешь, чтобы продлить свою молодость.

- Что ж, - ответила Лилас, - это правда. Я припоминаю эту королеву. Но я ничего не делаю без согласия моего хозяина.

- Нет, сделала. Однажды...

- Что именно? - перебив Симму, требовательно спросила Лилас. Она впилась взглядом в юношу и уже не обращала внимания ни на его рысьи глаза, ни на то, как он смотрел на нее.

- Яд, от которого умерла Наразен, - ведь это ты приготовила его?

- Я? - переспросила Лилас, отступив. Это было правдой. Лилас с первого взгляда невзлюбила Наразен. Ведьме не нравилось высокомерие королевы в разговорах с Владыкой Смерти, которое он даже не пытался пресечь. Лилас с каждым днем завидовала Наразен все больше, она была очень ревнивой. Однажды она сорвала красный гранат и вынула из него синие ядовитые зерна. А потом приготовила из них смертоносный напиток, хранившийся в небольшом сосуде. И день за днем, ночь за ночью ведьма с улыбкой разглядывала этот сосуд, думая, как бы преподнести королеве ад. Наконец Лилас послала в Мерх шпиона - она имела власть над некоторыми низшими существами - разными червями и ящерицами. Ее посланнику понадобилось несколько месяцев, чтобы добраться до города и вернуться назад, но он принес ей хорошие новости. И вот, приняв чужое обличье (у колдуньи их было несколько), Лилас сама отправилась в Мерх. Она отыскала дом продажного лекаря - трусливого, жадного и к тому же преданно служившего Жорнадешу. Бесцеремонно войдя в дом и неожиданно появившись в лаборатории лекаря, Лилас предложила ему купить сосуд с ядом.

- Почему меня должна заинтересовать эта гадость? - грубо спросил лекарь, стараясь скрыть волнение от сверхъестественного появления прекрасной гостьи.

- Разве в городе нет ни одного честолюбивого мужчины, мечтающего о троне Мерха? Лекарь закашлялся;

- На троне Мерха сидит королева.

- Да, но она скоро должна родить. А разрешившись от бремени, Наразен ослабнет и может попросить чего-нибудь выпить.

- Это же измена, - в страхе пробормотал лекарь. Но после долгих раздумий он спросил:

- Почему ты думаешь, что этот яд лучше, чем те, которые готовлю я?

- Можно подсыпать такую дозу, что смерть наступит в самый подходящий момент, - ответила Лилас. - И еще, этот яд действует безболезненно, но делает жертву бессильной. Королева даже не сможет позвать на помощь, а следы отравления появятся только через несколько часов после того, как тело остынет.

- Все это лишь слова.

- Ты можешь убедиться сам.

Слуги лекаря затащили в дом мальчишку-оборванца, силой заставили попробовать напиток. Он тихо умер - без боли, в молчаливом отчаянии, и синева действительно не сразу проступила на его коже.

Три слитка золота получила Лилас в обмен на сосуд. Она редко пользовалась деньгами, предпочитая не тратить их, а хранить дома в кувшине. За шестнадцать лет, прошедших со дня кончины Наразен, колдунья изредка доставала три слитка золота и играла с ними, улыбаясь...

Но сейчас ей было не до смеха.

- Ложь, - объявила она своим необычным гостям. - Кто рассказал тебе этот вздор?

- Это правда, - возразил Симму. - Скажи спасибо, что мстительная Наразен не знает этого. Недавно она приходила в наш мир из Внутреннего Мира и в гневе уничтожила весь Мерх.

- А еще скажи спасибо, - продолжал Азрарн, - что твой хозяин не слышит нас. Улум любит заключать сделки с людьми, но кто же станет это делать, если узнает, что на Владыку Смерти нельзя положиться. Выходит, что как только душа обещана ему, он сразу же подсылает своих слуг убить несчастного и сослать душу в его мир на тысячу лет?

Лилас побледнела. Она сделала ужасную глупость, которую может допустить только очень умный и хитрый человек. И только теперь она поняла это. Колдунья снова рухнула на пол и обхватила ноги Симму.

- Прекрасный юноша, скажи мне, чего ты хочешь, - я сделаю все, что ты пожелаешь. Дай мне поручение, и я исполню его. Но прошу тебя, не рассказывай о моей глупости Владыке Тьмы, Улуму.

Симму вопросительно взглянул на Азрарна, не зная, что делать дальше, и вдруг в его голове вспыхнул уголек знания, небрежно брошенный князем демонов. И Симму сказал ведьме:

- Улум ничего не узнает, если ты ответишь мне на один вопрос.

- Все, что угодно, - отвечала ведьма... И это была вторая глупость, которую она совершила.

- Скажи мне, что такое сказала ты Владыке Смерти, отчего он согласился заключить договор с тобой?

Симму произносил слова, до конца не понимая их глубинный смысл, исполняя молчаливое указание Азрарна. Но как только слова эти слетели с его губ, глаза юноши вдруг широко раскрылись - он неожиданно понял всю важность того, что произнес. Глаза Лилас тоже широко раскрылись.

- Спроси меня о чем-нибудь другом, - медленно проговорила она. - Этого мне нельзя говорить.

- Мне не нужно ничего другого. Я хочу знать именно это.

- Величайший из Владык... - начала Лилас, поворачиваясь к Азрарну.

Но демон сделал вид, что не замечает ее. Его благородное лицо почему-то напомнило колдунье, как близко королевство Азрарна к королевству Улума и то, как просто один Владыка Тьмы может связаться с другим.

Лилас мысленно проклинала все и вся. Она проклинала гранатовые деревья в своем саду за то, что те искушали ее своим ядом, она проклинала маленький сосуд, лекаря, Симму - ведь рядом с ним стоял такой могущественный страж.

Все это навело Азрарна на мысль, что, несмотря на роль служанки Владыки Смерти, Лилас заключила с Улумом договор, иначе Улум не стал бы выслушивать ее. Очевидно, ведьма обнаружила слабое место в неуязвимых доспехах Владыки Смерти. Достаточно слабое, чтобы воспользоваться этим и стать служанкой Улума, прожить лет двести или еще больше, сохраняя вечную молодость.

Когда Симму понял, что имеет в виду демон, он схватил ведьму за горло.

- Что ж, раз ты так любишь Владыку Смерти, я отправлю тебя к нему.

- Нет, - заскулила Лилас. - Я еще не готова к этому. Я все расскажу. - Но когда Симму отпустил ее, лукавые огоньки мелькнули в глазах колдуньи. Она собралась соврать.

Однако Азрарн произнес;

- Она может молчать. Я уже все знаю.

Когда ведьма вспомнила о своем договоре с Улумом, демон прочел ее мысли так же легко, как читал бы в открытой книге.

Как уже упоминалось, четырнадцатилетняя Лилас, возвращаясь домой в предрассветный час, встретила Владыку Смерти. Он стоял под виселицей, и три тела покачивались над ним. Улум и девушка долго разговаривали. И теперь Азрарн знал, о чем они говорили.

"Господин, - начала Лилас, - я преклоняюсь перед тобой - кто же не понимает, что ты могущественнее любого земного короля, могущественнее самих богов? Я трепещу от страха".

"Ты искала меня?" - спросил Улум.

"Нет, - ответила Лилас. - Я еще молода и хочу жить. Но я восхищаюсь твоей красотой и твоим величием. Я трепещу, стоя перед тобой - ведь моя жизнь висит на волоске".

"Такова любая жизнь," - вздохнул Улум, Владыка Смерти.

"Да, - согласилась Лилас, - но когда-нибудь люди найдут противоядие от смерти. Тогда ты погибнешь! А ведь Смерть так хороша и необходима. Если люди будут жить вечно и смеяться - прошу прощения, мой повелитель, я бы никогда себе этого не позволила - смеяться над Смертью, тогда какими же чудовищами они станут! А ты, Владыка, кем станешь тогда ты?"

Возможно, Смерть создали боги, а может - люди. Улум был тенью на стене, именем, облеченным в форму. С каких пор он существовал? Достаточно долго, чтобы осознать свое существование. Но, не подвластный человеческим чувствам, он не ощущал острой боли напрасного беспокойства за свою жизнь. Однако его не прельщала жизнь, лишенная впечатлений, жизнь в мире, где люди начнут отрицать смерть.

Лилас отлично это понимала...

А в тот день на холме она говорила с Улумом низким и сиплым голосом, полным страха, восхищения и коварства.

"Мудрость и зло руководят мной. Несмотря на юные годы, я знаю много тайн. Если же я ошибусь, поправь меня. Говорят, что в стране богов, в Верхнем Мире, есть колодец, наполненный водой бессмертия. Ни один смертный не может проникнуть в тот Мир, но даже если бы и смог, все равно этот колодец неусыпно охраняют. Однако мои учителя рассказывали мне - хотя, может, и они ошибались, - что существуют легенды еще об одном колодце, который находится где-то в восточных землях нашего мира. Этот второй колодец расположен точно под колодцем бессмертия в стране богов - один под другим. Ни один смертный не знает, где находятся колодцы. В самом деле, откуда же им знать - ведь в колодце, находящемся на земле, - обычная вода. Но мои учителя сказали мне: не случайно эти колодцы расположены друг под другом. Может быть, такова прихоть богов. Когда-нибудь дно колодца бессмертия - а говорят, оно сделано из стекла - треснет, и несколько капель эликсира вечной жизни попадут из Верхнего Мира в наш - прямо в колодец под ним. Подумай, мой господин, какая случится беда, если в тот самый час какой-нибудь человек наткнется на земной колодец и узнает его секрет. Ведь этот колодец даже не охраняется. По крайней мере, так говорят".

Владыка Смерти сделал вид, что его совсем не заинтересовал этот рассказ. Но тем не менее он спросил: "Зачем ты рассказала мне эту историю?"

"Потому что, мой господин, ты - Владыка Тьмы и должен знать, где находится колодец Верхнего Мира. А значит, ты сможешь найти и его двойник на земле. Тогда ты поставишь возле него своих стражей - в ожидании дня, когда упадут капли воды Бессмертия. Или, если это слишком утомительно для тебя, разреши мне присмотреть за колодцем. Я умная, хоть и молодая. Все мое искусство я предоставлю в твое распоряжение".

"А ты, зная эту тайну, разве не воспользуешься ею, чтобы послужить людям?" - удивился Улум.

Тогда Лилас было всего четырнадцать лет. Мужчины использовали ее, а она их. Однако теперь перед ней стояло волшебное создание, прекраснее и ужаснее любого мужчины, когда-либо появлявшегося на земле. Липас всегда искала себе темный и жуткий идеал. Ведьма легла на тропу перед Владыкой Смерти и поклялась, что будет служить ему, не заботясь о человечестве, без всяких условий. Искренность ее темной страсти исходила и от ее сердца, и от разума. Владыка Тьмы понял это и поверил ей, хотя и связал ее обязательством исполнять и другие его поручения, Он подарил ведьме другую форму вечной жизни, исходившую из костей, растворенных в вине. Но Лилас не должна была испить ни глотка воды бессмертия, если даже та прольется в этот мир.

А что касается таинственного нижнего колодца, Владыка Смерти нашел его. Хотя Улум никогда не был в Верхнем Мире - ведь в те дни боги не умирали, он знал, где находится священный колодец, и поэтому без труда отыскал колодец мира смертных.

Он перенес туда Лилас, обернув ее белым крылом своего плаща. Ведьма не видела дороги, но само место изучила до мелочей. Владыка Смерти оставил ее одну, решив посмотреть, как его служанка выполнит порученную работу, сам он был слишком абстрактной и опасной фигурой, чтобы свободно бродить среди людей и заключать с ними договоры; но порой ему нужен был посредник. Кроме того, такое занятие было ему совсем не по вкусу. Поэтому он наделил свою служанку сверхъестественной силой и сделал так, чтобы ее имя всегда звучало рядом с его. С тех пор Лилас приобрела определенную репутацию. И где бы ей ни довелось побывать, о ней говорили как о служанке Улума.

Ведьма, несомненно, держалась высокомерно, но умела улаживать любые дела. Заклинаниями и различными фокусами она подчиняла себе невежественных и примитивных людей, живущих возле колодца. Ее окружали рабы и стражники, связанные ее чарами. И вся эта ложь была затеяна ради маленькой склизкой замшелой норки в земле - вот что представлял из себя второй колодец...

Но теперь, трясясь от страха у ног Азрарна в Доме Синего Пса, понимая, что демон вырвал из ее памяти то, что никто и никогда не услышал бы из ее уст, Лилас пожалела, что утром, двести восемнадцать лет назад, встретила Владыку Смерти.

- Прекраснейший и очаровательный Владыка, - умоляла она демона, - забудьте то, что вы узнали. Я признаюсь своему хозяину в том, что помогла отравить Наразен, пусть он считает, что я сохранила в тайне местонахождение второго колодца... Сжальтесь надо мной!

Пока она причитала и заламывала руки, Азрарн исчез и унес юношу с собой.

А Лилас еще долго выла и била кулаками по полу.

Но наконец она успокоилась, встала, подошла к столу и открыла большую шкатулку из черного дерева. Внутри лежал небольшой плоский барабан, которым она вызывала Улума. Этот барабан был сделан из старого красного дерева, на которое была туго натянута человеческая кожа.

Ведьма села на пол и, в страхе кусая губы, начала бить в барабан.

***

Азрарн мог отыскать второй колодец без труда - он ведь знал, где находится колодец бессмертия. А потом на вершине холма, под белым звездным дождем, демон рассказал Симму самое необходимое, а затем распрощался с ним.

Теперь юноша улыбался.

- Теперь, когда я стал простым смертным, ты бросишь меня. Но кем же тогда я стану, если я ничто в твоих глазах?

- Героем, - ответил Азрарн. - Творцом Хаоса.

- Да, - печально проговорил Симму. На мгновение его зеленые глаза заблестели и черные огоньки озорства эшв отразились в них. - Я принесу смерть Владыке Смерти. Но сколько лет придется мне ждать, пока колодец Верхнего Мира не треснет?

- У смертных свой удел. - С усмешкой заметил Азрарн. - Ты отыщешь свой путь, потому что в этом твоя судьба.

Симму уставился на него пустым взглядом.

- Чем-то ты похож на одного человека, - надменно проговорил Азрарн.

- Кого?

- Его зовут Зайрем.

- Кто это?

Азрарн запустил пальцы в длинные локоны Симму и сказал:

- Ты звал его, когда тебе было страшно.

- Не помню, - тихо ответил Симму. - Даже если я и звал его, то не помню, кто он.

- Ты быстро забываешь, совсем как демон, - усмехнулся Азрарн.

- Меня тоже забудут, - протянул Симму жалобным женским голосом - под ласкающими прикосновениями Азрарна он снова изменился. - Когда-нибудь я позову тебя, повелитель, а ты не услышишь меня или не захочешь услышать.

- Я услышу, - заверил Азрарн. - Если ты бросишь в огонь свой зеленый камень, я появлюсь. Пусть это будет нашим знаком.

И Азрарн поцеловал Симму в губы. От этого поцелуя тело Симму затрепетало. Но в тот момент, когда огонь экстаза охватил ее, Азрарн исчез.

Симму - одновременно девушка, эшва и терзаемый муками мужчина - остался один на вершине холма, залитого лунным светом.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

САД ЗОЛОТЫХ ДЕВ

Глава 1

Никто не знал, где находился второй колодец, но располагался он, несомненно, где-то рядом с центром земли, вдалеке от черных огнедышащих вулканов внутренних областей. Места эти трудно было назвать красивыми или плодородными: настоящая пустыня, по которой к далекому морю текла река. На ее берегах и протекала жизнь обитающих здесь людей. Они возделывали поля, ловили рыбу и охотились на животных, населявших прибрежные болота. Их пугала пустыня, поэтому они старались не удаляться от реки, и поступали, несомненно, мудро. Считалось, что на тысячи миль вокруг нет ни капли воды, если не считать одного места. На расстоянии дня пути от реки среди дюн поднимались девять невысоких скал. Они кольцом окружали долину, такую же пыльную и бесплодную, как пустыня. Посреди долины виднелась поросшая мхом яма, узкая и глубокая, на самом дне которой, едва заметно, тускло поблескивала серовато-зеленая вода. Это и был второй колодец.

За двести восемнадцать лет до появления Симму в Доме Синего Пса Улум послал к колодцу одну из своих служанок. Ей было всего четырнадцать, и она считалась очень сообразительной, хотя порой вела себя непредсказуемо.

Лилас появилась на берегах реки, одевшись жрицей, поразила Людей Реки чудесами, и те решили, что с такой выдающейся личностью надо считаться. Она заявила, что прислана Богом, но имени его не назвала. Однако некая аура, дар Улума, придавала ее словам зловещую значимость. Женщина-ребенок, блудница и колдунья, облаченная в невидимые покровы силы, она отдавала приказы, и ей повиновались.

- Кольцо Девяти гор, - объявила она, - священно, как и долина внутри него. Но самое ценное - неприметная на первый взгляд яма с краями, покрытыми засохшим илом. Значит, все это надо охранять, и Людям Реки повезло, что мрачный и таинственный Бог избрал именно их.

- Кроме того, - продолжила колдунья, - самые крепкие и сильные юноши должны нести дозор в пустыне.

Люди Реки зароптали, но все же приняли волю Бога. Однако и это оказалось еще не все. В пустыне нужно было возвести сторожевые башни, чтобы вовремя заметить приближающегося врага.

- Ну, конечно, - проворчали люди, переминаясь с ноги на ногу. - Может, мы этим и ограничимся?

- Нет, - ответила колдунья. - У подножия гор я поставлю своих стражей. Жуткие чудовища не причинят вам вреда. Наконец, - закончила колдунья, - горную долину придется окружить высокой стеной, чтобы никто не смог перебраться через нее. Даже верные охранники останутся снаружи. За этой стеной будут находиться Верховные Стражи - девять тринадцатилетних девственниц. Они не имеют права выходить из долины, пока не закончится срок их службы - девять лет. После этого их заменят следующие девять, и так будет до конца времен.

- Девять дев? - в изумлении спросили люди.

- Совершенно верно, - ответила она, - и, разумеется, ни один мужчина не войдет в долину. А если кто-нибудь попытается, то его ждет смерть.

- Но как же эти девочки смогут жить в бесплодной пустыне? - допытывались люди. - Ведь там нет ни еды, ни воды. Воду из колодца, да простит Бог нашу дерзость, пить нельзя.

- Пусть вас это не тревожит, - ответила колдунья. - Когда я все обустрою, долина станет прекраснее всех садов мира. Ваши дочери будут умолять меня о милости служить моему повелителю и с рыданиями встретят час окончания службы. Вам же нужно постараться сделать так, чтобы девять избранниц были прекрасны, как девять молодых лун. Я не желаю видеть в своем саду уродин. И не забудьте воздать почести моему повелителю.

И в самом деле Лилас была непредсказуема.

В ее голове вспыхивали различные образы, и она превращала их в реальность. Взять хотя бы стражей-нелюдей - трудно представить чудовищ более мерзких. Рогатые и клыкастые, с головой тигра и хвостом из извивающихся змей... Одни имели крылья, другие дышали огнем, рев третьих ужасен. Они прятались в пещерах и норах, на скалистых террасах у подножия гор. Но стоило кому-нибудь подойти слишком близко, чудовища тут же выскакивали из убежищ и набрасывались на чужеземцев. Колдунья, не зная меры, сотворила целые полчища подобных тварей. Они и в самом деле не причиняли вреда Людям Реки, лишь время от времени какой-нибудь сбившийся с дороги странник попадал к ним в лапы, и тогда чудовища разрывали его на части железными когтями.

Тем временем люди усердно возводили стену вокруг долины. Несомненно, тут не обошлось без колдовства; говорят, стена, построенная всего за один месяц, достигла такой высоты, что девять рослых мужчин, встав друг другу на плечи, не могли доставать до ее верха. Внутрь вела единственная узкая дверь, открывавшаяся лишь раз в сутки, на закате. Не стоит и говорить, что стражем у этой двери колдунья поставила самое ужасное из своих созданий. Сама же стена обжигала руки, а с ее гребня били молнии, поражая неосторожных. Даже хорошо подготовленная армия, несущая дозор в пустыне, на башнях и на внешних склонах гор, держалась подальше от этой стены.

Наконец Лилас в одиночестве отправилась в бесплодную Долину колодца. С собой она взяла лишь три камня, которые дал ей Улум. Колдунья бросила один из них на землю, и из того места, куда он упал, забил фонтан прозрачной и холодной воды. Она бросила второй и третий камни, и вся долина наполнилась пением вод. Затем, уже с помощью своего колдовства, Лилас сотворила чудесный сад. Кое-что из ее чудес являлось всего лишь иллюзией, но все остальное было самым настоящим. А потом колдунья показала свой сад людям. Жителям пустыни, считавшим доселе свою угрюмую реку и болота лучшим даром природы, сад в долине показался сном, раем, о котором они не смели и мечтать. Они тоскливо вздыхали, а маленькие девочки, которым еще не исполнилось тринадцати лет, с круглыми от восторга глазами просили:

-Ну, пожалуйста, можно я стану хранительницей Священного колодца Бога?"

Пока все шло именно так, как задумала Лилас. Самой колдунье идея запереть девочек за высокой стеной казалась необычайно ловким ходом, хотя, возможно, именно это и было ее ошибкой. За свою короткую жизнь Лилас много скиталась, вокруг нее всегда вились мужчины, и, возможно, сотворив эту долину, она постаралась воплотить в реальность свою мечту - безмятежную жизнь под сенью деревьев в обществе девяти дев. Этим девам целых девять лет не нужно будет терпеть идиотские игры мужчин, в которые сама Лилас уже наигралась. А может, создавая сад, она хотела вновь обрести потерянную девственность, она, еще в юные годы продававшая себя за деньги и уроки магии. И все же ей казалось, что прекрасные и невинные девицы станут наилучшей охраной для Священного колодца. Как и многие смелые, деятельные и умные женщины, видящие вокруг только ограниченных и покорных людей, Лилас считала себя совершенно исключительной, полагая, что ни одна женщина не сравнится с ней. Поэтому она думала, что девять дев, проведя лучшие свои годы в ее саду, получат больше удовольствий, чем общаясь с грубыми мужчинами. Они будут гулять по саду, играть, заниматься своими девичьими пустяками, и им в голову не придет исследовать колодец или пытаться постичь его тайну до тех пор, пока сюда не проникнут мужчины потенциальные герои.

Лишь двести один год спустя самодовольство Лилас поколебала встреча с Наразен. Однако к тому времени колдунья уже не занималась охраной второго колодца, считая свою работу законченной.

***

Благодаря колдовству Улума колдунья оставалась вечно юной, так что физически она совершенно не изменилась, да и разум ее остался прежним. Когда Симму встретил Лилас, ей было двести тридцать два года, однако она казалась все той же четырнадцатилетней девчонкой. Но мир, в отличие от колдуньи, изменился, и земля колодца не была исключением. Собственно говоря, жесткий порядок, установленный Лилас, и повлек за собой все перемены.

Во-первых, Люди Реки стали надменными и высокомерными - ведь именно они оказались избранниками Бога и охраняли его святилище. Такая самоуверенность породила в людях неведомую им ранее смелость и страсть к путешествиям. Пустыня по-прежнему не привлекала их, но оставалась река. Они увлеклись строительством лодок. Спустя примерно десять лет они уже плавали вниз по реке и вскоре добрались до моря, обнаружив на его берегах пару городов и несколько мелких поселений. Очевидно, что ни один из этих городов и поселков не являлся избранным Богом, и, хотя некоторые пытались претендовать на это, доказательств тому не имелось. Высокомерие Людей Реки все росло, и вскоре они стали устраивать грабительские набеги на соседей. Они забирали и везли домой все лучшее, что могли найти, оправдываясь тем, что делают это во славу их Бога. Благодаря грабежам уже через двадцать лет они стали процветающим народом. У них были лучшие корабли, позволявшие им заплывать все дальше и дальше. Еще через пятьдесят лет на берегах реки вырос прекрасный белокаменный город с висячими садами и золотыми лестницами. Город назвали Вешум, что значит Благословенный, и каждому входившему в него сразу же попадалась на глаза статуя Бога, установленная на западном берегу реки, - огромное изваяние из черного обсидиана. Видимо, колдунья все же подсказала несколько деталей из внешности Улума, хотя статуя не передавала ни красоты, ни отрешенности Владыки Смерти. Скульптура скорее напоминала чудищ, ревущих на склонах Девяти гор. Эти твари выдыхали пламя, хлопали крыльями и готовы были разодрать на части любого путника, наивно полагавшего, что он может пройти по тропам, которые они охраняют.

Сомнительно, что какому-то злодею захотелось бы подняться вверх по реке до Вешума. Еще менее вероятно, чтобы кто-нибудь удосужился пересечь выжженную солнцем пустыню только для того, чтобы взглянуть на грязную яму в бесплодной долине. Поэтому не удивительно, что молва о чудесном городе разошлась лишь благодаря слухам о его сказочных богатствах, награбленных пиратами Вешума во время опустошительных набегов на прибрежные поселения. Кроме того, людей завораживали рассказы хвастливых жителей Вешума об их удивительном Боге, о жутких тварях, охраняющих горы и пожирающих неосторожных путников, о храбрых и сильных юношах, неустанно несущих дозор в пустыне, а особенно увлекало слушателей старинное предание о волшебном саде и девяти прекрасных девах, служащих Богу в его святилище. В Вешум стали стекаться паломники, чтобы поклониться Черному Богу и возложить на его алтарь драгоценные приношения. Кое-кому повезло попасть на церемонию Избрания дев и увидеть своими глазами все великолепие золотых украшений безупречно прекрасных избранниц, проследить, как они идут к святилищу и исчезают в узкой двери, появляющейся в величественной стене на закате солнца. А над стеной в это время сверкали молнии. Когда девы входили в сад, закончившие службу выходили оттуда, выброшенные из рая в мир, о котором давно забыли. Они рыдали, как и было предсказано, и некоторые предпочитали смерть, бросаясь со скалы, остальные же неохотно возвращались в Вешум и становились жрицами в обсидиановом храме. Некоторые девушки выходили замуж, но ни одна из них не была счастлива. Они изнывали от тоски по чудесному саду и, случалось, убивали своих мужей или детей. Никто не осмеливался наказывать их, потому что они считались святыми. Бывало и так, что одна из этих женщин, скрывая лицо под покрывалом и безутешно рыдая, возвращалась назад в пустыню, минуя стражу и чудищ. Она садилась близ пышущей жаром высокой стены. На закате она бросалась к дверям, обжигая руки, но неведомый грозный страж не пускал ее, и тогда несчастная убивала себя.

- Но что же они там охраняют? - интересовались паломники, пришедшие в Вешум.

Богатые разбойники, давно уже не грабившие соседей, предпочитая жить на дары паломников, отвечали:

- Святыню из золота и золотой колодец под ней. (Колдунья напоследок прикрыла грязную яму изящным храмом с куполом из чистого золота.) После этого паломники, не подходившие слишком близко к чудовищам-стражам, возвращались домой и рассказывали;

- Жители Вешума посылают самых храбрых своих сыновей защищать честь их Бога. Священные горы кишат ужасными чудовищами. А в волшебном саду, о котором не расскажешь словами, девять дев, прекраснее, чем девять золотых звезд, охраняют золотой колодец.

Так Вешум стал знаменитым, а долину начали называть садом золотых дев. С тех пор прошло двести тридцать лет.

***

- Я уверен, что изберут и нашу дочь - Кассафех, - хвастливо заявил купец.

- Ну, разумеется, - ответила его жена, не отрываясь от вышивания.

- Нашу дочь - Кассафех, - повторил купец, довольно ухмыляясь. Он торговал редкими шелками, которые привозил с побережья. Иногда его корабли брали на борт паломников, направляющихся к алтарю Черного Бога, и паломники хорошо платили ему. Дед купца был беспощадным пиратом, но об этом все давно забыли. Да, Кассафех наверняка изберут. Она само совершенство. Она станет одной из девяти святых. Мы должны гордиться ею. Кстати, подумай, насколько проще нам будет выдать замуж остальных четырех девочек.

- Да, - согласилась его жена, не глядя на него.

- Нет, ты только представь - наша дочь станет святой! - воскликнул гордый отец.

Его жена залилась ярким румянцем и уколола палец.

Кассафех и в самом деле была прекрасна, как говорил ее отец, даже еще прекраснее. Стройная, с бледной, почти прозрачной кожей, она напоминала молодой месяц. Ее волосы имели бледно-золотистый оттенок, напоминая лучи восходящего солнца. Ее глаза.., нет, ее глаза описать невозможно. Купец ничуть не кривил душой, называя ее красавицей. Он ошибался лишь в одном: Кассафех была не его дочерью.

Дело в том, что жена купца родилась ниже по реке; и если ее супруг был просто богатым купцом, она являлась истинной аристократкой и жила в великолепном доме у моря. Когда матери Кассафех исполнилось одиннадцать лет, няня предупредила ее:

- Ты можешь гулять вдоль берега, но только со мной или со своей служанкой. И ни в коем случае ты не должна подниматься на тот дальний, самый высокий холм со скалистой вершиной.

- Это почему еще? - вызывающе спросила девочка.

- Потому что он принадлежит богам, - ответила няня. - Это их святилище, и ни один человек не должен осквернять его своим присутствием.

Нетрудно догадаться, что мать Кассафех тут же решила, что из всех мест, где она хотела бы побывать, вершина высокого холма - самое главное. Однажды утром, отделавшись от нянек и служанок, девочка устремилась к холму и быстро достигла цели.

С вершины холма открывался великолепный вид. Далеко внизу простиралось застывшее море зеленых холмов, а подножие того, на котором стояла девочка, казалось ярко-красным из-за множества распустившихся маков. Шелковая гладь моря простиралась до самого горизонта, а огромное голубое небо раскинуло свой шатер над вершиной утеса, где стоял мраморный алтарь, посвященный богам. Давным-давно жители этих мест решили, будто боги время от времени спускаются с небес на вершину скалы, и, хотя боги на самом деле ничего подобного не делали, к алтарю вот уже несколько веков никто не отваживался приблизиться. Вера удивительная штука, и из-за нее порой происходят настоящие чудеса.

Девочка повела себя легкомысленно и беззаботно, непочтительно усевшись на алтарь, и в восхищении огляделась: синее небо, зеленые холмы и шелковое море. Потом она задремала, не заметив, как пролетели часы и густые золотые сумерки коснулись вершины прибрежных утесов. А проснувшись, девочка обнаружила, что она не одна.

Рядом с ней стоял странный молодой человек. То есть сначала девочка приняла его за человека и, только рассмотрев получше, поняла, что ошиблась. Волосы незнакомца напоминали золотую паутину, а глаза имели очень странный цвет - они напоминали призмы, в которых есть все цвета радуги и в то же время ни одного. Сквозь необычно белую кожу просвечивали вены, но, несмотря на это, он казался прекрасным. Он стоял почти обнаженный, лишь ярко-синий плащ развевался на одном плече, словно на ветру, хотя никакого ветра и в помине не было. Казалось, плащ не просто наброшен на плечо, а растет прямо из плоти. У странного обнаженного незнакомца девочка не заметила никаких мужских органов, однако она ни на мгновение не усомнилась в том, что перед ней мужчина. Хотя он мог принадлежать к некоему среднему полу, но почему-то показался будущей матери Кассафех чрезвычайно соблазнительным.

Это Бог, - подумала девочка. Она спрыгнула с алтаря и склонилась в почтительном поклоне. Она ничуть не испугалась - невозможно бояться столь прекрасное существо. Девочка была в том возрасте, когда все мужчины представлялись ей грубыми и неуклюжими созданиями, пленительными и отталкивающими одновременно.

"Бог" не двигался с места и молчал, и девочка подняла голову, а потом выпрямилась. Она обладала непосредственностью истинной аристократки и, обняв "Бога" одной рукой, поцеловала его в губы Ей показалось, что она прикоснулась к чему-то восхитительному, но не живому, вроде статуи из полированного оникса. Что касается -Бога", то он лишь загадочно улыбнулся, а его золотые ресницы слегка вздрогнули.

Нет, это был не Бог. Боги не покидали Верхний Мир, но в тех краях обитали волшебные создания - духи стихий. Они бродили среди облаков и звезд, купались в пламени закатов, наигрывали мелодии на длинных серебряных струнах дождя. Эти волшебные существа редко показывались людям, считая тех невероятно дикими и грубыми. Им больше нравилось бродить вдоль границ Верхнего Мира и, наблюдая издали, восхищаться богами. С виду духи стихий чем-то напоминали богов, хотя не до такой степени, чтобы можно было их перепутать. Так вот эти странствующие духи Верхнего, точнее, Подверхнего Мира иногда спускались на вершину холма с алтарем. Для чего они появлялись на этом холме, неизвестно. Также неизвестно, почему один из них оказался там именно тогда, когда пришла мать Кассафех и задремала на алтаре. Возможно, человеческая фигура на безлюдной вершине заинтересовала дух.

Когда девочка поцеловала его, дух заговорил, и его негромкий голос напоминал ей звуки арфы.

- Не целуй меня больше, - сказал он. - Это может сделать тебя матерью моего ребенка.

- Ну, конечно, - насмешливо фыркнула девочка. Она, разумеется, отлично знала, что именно может сделать ее матерью.

- Мы зарождаем новую жизнь поцелуем, но ты смертная, поэтому, чтобы зачать ребенка, тебе потребуется еще и семя смертного мужчины - Если ты Бог, то выносить твое дитя - великая честь для меня, - объявила девочка и поцеловала духа еще раз. Тот задрожал всем телом, и девочка вдруг почувствовала, как нечто, обладающее вкусом вина и фруктов, наполнило ее рот. Она проглотила это восхитительное нечто, и дух смежил фиолетовые с золотой каймой веки.

- Я предупредил тебя, но ты не вняла моим словам. Пятеро детей родятся у тебя до того, как семя мужчины и та жизнь, что я передал тебе, смогут соединиться. Шестое твое дитя будет моим Дух побледнел еще больше, слабо вздохнул, одновременно удовлетворенный и виноватый, а потом странный плащ поднял его в воздух. Вскоре таинственный незнакомец растворился в синем небе.

Поздно вечером девочка вернулась домой в смущении и солгала няне, когда та спросила ее, где она была. К счастью, все обошлось без заметных последствий. Когда девочка несколько лет спустя вышла замуж за богатого внука пирата и уехала в далекий белокаменный Вешум, этот случай и вовсе стерся из ее памяти. Теперь он представлялся ей сном или девичьими фантазиями.

Потом она родила купцу четырех дочерей и одного сына. Все дети были миловидны, что порадовало купца. В ночь зачатия шестого ребенка, когда семя мужа вошло в нее, женщина испытала такое мучительное наслаждение, что неожиданно вскрикнула Никогда прежде она не испытывала ничего подобного. Купец от души поздравил себя с успехом, а узнав, что жена вновь беременна, поздравил себя еще и с плодовитостью.

Дитя родилось в положенный срок, роды прошли легко, и с самого рождения ребенка мать наблюдала за девочкой со все возрастающим интересом и тревогой. Кассафех выглядела обычным ребенком без каких-либо сверхъестественных особенностей. Внешне она больше походила на мать, но унаследовала кое-что от трезвости и практичности отца. И все же было в ней нечто отличавшее ее от остальных детей. Ее легкие, пушистые и не поддающиеся гребню волосы казались присыпанными золотым порошком, а глаза могли непредсказуемо менять цвет, что было вовсе не свойственно глазам смертных. Однако эти странности не бросались в глаза и приписывались игре света и тени или просто выражению лица девочки. На самом же деле девушка унаследовала все это от другого отца, с удивительными и в то же время бесцветными глазами.

Потому-то, когда купец заговорил о Кассафех как о своей дочери, ее мать залилась краской. А он, вспомнив тот ее единственный возглас восторга и наслаждения жены, решил, что и она вспомнила о том же и устыдилась этого.

Сама Кассафех в это время подслушивала у дверей. Когда она услышала о девяти девах и о том, что ей, вероятно, придется стать одной из них, ее глубокие, как омут, глаза от гнева из темно-зеленых стали светло-серыми.

"Я никогда не соглашусь жить запертой в саду целых девять лет, - поклялась она. - Ничего хорошего это не сулит. Отслужив Богу, святые девы мрут, как мухи". Потом ей вспомнилось, что девы должны быть безукоризненно красивы. Тут же глаза Кассафех стали цвета индиго, и она бросилась искать острый нож. Но, найдя его, девушка посмотрела сначала на сверкающее лезвие, потом на свою кожу цвета водяной лилии и положила его на место.

И вот наступил Великий День Избрания. Кассафех, вместе с другими достойными тринадцатилетними девицами, должна было отправиться на площадь перед храмом. Раньше никого не интересовало, богата или бедна девушка, решившая стать одной из девяти. Однако когда город разбогател, решено было, что и избранницами могут стать только дочери богатых и знатных людей.

Претенденток провели по широкой лестнице внутрь храма, в огромный зал. Девочки поодиночке вошли в небольшую комнату, где жрицы придирчиво разглядывали несчастных, озлобленные изгнанием из сада. "Да это же просто уродина!" - пронзительно вопили они. "Вы только посмотрите! Она косолапа, как медведица! И это ужасное родимое пятно... Нет, нет, такие нам не подходят". Бедные девочки выбегали их храма, рыдая от унижения. Однако в конце концов всегда находилось несколько красавиц без единого изъяна, и жрицы приступали к дальнейшему осмотру. "А это что такое? Всего тринадцать - и уже распечатана! Убирайся, бесстыжая потаскушка!"

Когда в комнату вошла Кассафех, жрицы буквально почернели от злости, ведь ее совершенство и несомненное целомудрие сразу бросались в глаза. Эта мерзавка собирается пролезть в райский сад, куда им доступ навсегда закрыт. Как они ненавидели ее!

Но когда Кассафех сбросила платье, жрицы мило заулыбались.

- Ах, какие отвратительные нарывы! - поздравили они Кассафех.

- Да, - печально отозвалась девочка. Часть ночи она потратила на создание этого произведения искусства из теста и краски для шелка. - Никак не могу избавиться от нарывов. Их не бывает меньше десяти. Никто не может помочь.

Однако получилось так, что один из жрецов подглядывал за процедурой через потайное отверстие в стене, и, хотя он весь дрожал от возбуждения, пожирая глазами нагую деву, он все-таки смог отличить крашеное тесто от воспаленной плоти. Поэтому, приложив губы к отверстию в стене, он прокричал ужасным голосом:

- Бог избрал эту деву и исцелит ее. Принесите воды и вымойте ее тело. Мерзкие болячки исчезнут, и вы увидите, как Кассафех прекрасна.

Девушка нахмурилась, а жрицы заворчали, но исполнили все указания на случай, если голос и в самом деле принадлежал Богу. Конечно же, вода смыла жуткие нарывы, и тело Кассафех поразило жриц своей красотой.

- Я все равно не пойду в сад, - пробурчала Кассафех, за что жрицы отхлестали ее бархатными бичами, не оставляющими следов на коже несчастной.

Вскоре они объявили имена девяти дев, и имя дочери купца было среди них.

Кассафех никогда не поклонялась Черному Богу. Она считала его гадким, а его статую - отвратительной. Девушка верила, что все боги прекрасны. Хоть она и не знала тайны собственного зачатия, мать много рассказывала ей о божествах Людей Побережья. Именно таким богам хотела бы поклоняться Кассафех. Девушка несколько раз вслух прокляла вешумского идола, но он не покарал ее за это, и она полностью уверилась о том, что он бессилен. Потом Касеафех задумала было сбежать, но у нее ничего не вышло. Обезумевшие от гнева родители отругали дочь и заперли в комнате без окон. Ее выволокли оттуда только на рассвете того дня, когда девяти девам предстояло отправиться в волшебный сад.

Остальные восемь избранниц глупо хихикали и, судя по всему, были очень довольны.

- Как благосклонен к нам Бог! - блеяли они, пока жрецы надевали им золотые украшения. - Как нам повезло!

- Беее! - презрительно передразнивала их Кассафех. - Беее-беее!

Когда один из жрецов, поправляя золотое ожерелье, погладил ее грудь, глаза Кассафех вдруг пожелтели, и она укусила его.

Шумная процессия вышла из Вешума и двинулась через пустыню: колесницы с ярко-красными балдахинами, отделанными бахромой, жрецы и жрицы, звенящие колокольцами и бьющие в барабаны и гонги, дикие звери на разукрашенных драгоценными камнями поводках и множество зевак. Они шли весь день, время от времени останавливаясь, чтобы выпить холодного вина и отведать сладостей и фруктов, а под вечер они поднялись на холм, с которого были видны горы, окружавшие долину.

Подъехал дозорный отряд, несколько сотен могучих воинов. Со сторожевых башен поднялись сигнальные дымы и раздались звуки горнов.

Солнце склонилось к западу, окрасив небо в золотистый цвет.

Стражи-нелюди внимательно следили за караваном из своих нор и пещер, время от времени изрыгая холодное пламя.

Некоторые из избранниц, испугавшись чудовищ, визжали и падали в обморок. Кассафех не боялась созданий Лилас, она жалобно смотрела на красивого юношу капитана дозорных, но он знал свои обязанности и даже не повернул головы в ее сторону.

Сумерки сгущались, и теперь все отчетливее сверкали ослепительные вспышки света над раскаленной стеной. Процессия отправилась в сторону сада. Звенели колокольцы и кимвалы, шипели и рычали чудовища. Перед самим закатом солнца жрицы и избранницы остановились перед высокой мрачной стеной, которую, словно расплавленный металл, окутывала мерцающая дымка.

В одном месте неподалеку от стены росло несколько черных деревьев. Там затаилось что-то живое - призрачный страж двери.

Небо приобрело бронзовый оттенок, сквозь ветви деревьев проскользнул последний луч заходящего солнца, и в раскаленной каменной кладке появилась щель.

- Выходите, о святые девы золотого колодца! - прокричали жрецы. - Выходите из сада. Ваш срок окончен.

И тут же через щель в стене проскользнуло несколько жалких рыдающих девушек. В отчаянии они рвали на себе одежду и волосы. Но они не смели ослушаться, хотя их сердца готовы были разорваться от горя.

Кассафех не смогла удержаться и громко закричала:

- Веселитесь, радуйтесь, вы больше не рабыни! Я охотно поменялась бы местами с любой из вас!

Но жрецы тут же ударили в барабаны и гонги и заглушили голос несчастной. В то же время некоторые из бывших хранительниц, ничего не замечая вокруг, бросились вниз с одной из скал и разбились о камни. Остальные жрицы продолжали причитать и лить слезы. Глаза Кассафех стали синими от ярости, но она промолчала.

Подобно волнам прилива, на толпу накатывался грохот музыки, благословения, глухие стоны изгнанниц, молитвы и заунывное пение. Под этот шум Кассафех и восемь ее спутниц подошли к стене, пышущей жаром, словно огромная печь. Из этого жара за ними, одобрительно ухмыляясь, наблюдало кошмарное создание, вероятно сам страж двери. Кассафех, проходя мимо, показала ему язык.

А потом жар исчез, исчезла дверь в стене, и с ними исчез весь привычный мир.

Золотые девы вошли в рай.

Глава 2

Стена изнутри выглядела совсем иначе. Она казалась блестящей и сложенной из желтовато-зеленой и небесно-голубой глины Гирлянды виноградных лоз и других вьющихся растений, усыпанные цветами и крохотными плодами, почти полностью скрывали ее. Дверь находилась высоко над чашей долины, и взорам входящих Избранниц открывался прекрасный вид. Тут все цвело и зеленело - какой контраст с выжженной пустыней, оставшейся за стеной. Ближе к центру долины изумрудные луга терялись в чащах и зелень приобретала бирюзовый оттенок. Вершины скал растворялись в прозрачной голубизне неба. Повсюду звенели бесчисленные ручейки, воздух казался пропитанным ароматом воды. Все живое в долине наслаждалось изобилием живительной влаги. Дочери Людей Реки вдыхали свежий запах влажной земли и зеленеющих трав, как неведомые им доселе благовония.

Солнце зашло, и долина неуловимо изменялась - из зеленой и голубой она стала золотистой, а потом - янтарной и, наконец, ярко-пурпурной. В сумерках сверкали серебром небольшие водопады, в небесах зажглись яркие звезды. Розовая луна залила сад неземным светом.

Прямо перед избранницами начиналась лестница из полупрозрачного мрамора. Ее широкие ступени вели по покрытым зеленью горным склонам вниз, в сердце долины. Розовый свет луны казался частью волшебства сада. И в этом необычном свете девы разглядели, как что-то движется по лестнице им навстречу. И вот перед ними оказалась огромная львица.

Увидев хищника, девочки в ужасе схватились друг за друга - точно так же, как всегда поступали их предшественницы. Однако львица подошла ближе, не выказывая никакой злобы или голода. Она потерлась головой о ноги дев. Запах львицы ничуть не походил на зловоние хищника, он напоминал скорее аромат цветов. Немногие девушки могут устоять при виде ластящегося зверя. Избранницы тут же принялись играть со зверем и целовать ее бархатную, пахнущую цветами морду. Девочки больше не боялись и радостно пошли за львицей, когда та отправилась в глубь сада.

По спускающимся слева и справа от лестницы террасам стлался мшистый ковер. Девочки шли за львицей по ночному лесу, и ничего, даже тени, ставшие в лунном свете розовыми, не пугали их. В этом волшебном лесу не было места страху. Пели соловьи, и пушистые черные кролики весело скакали под ногами у огромных диких кошек, не обращавших на них ни малейшего внимания.

На другом краю леса водопады образовали небольшое озеро. У его берега избранниц ждал корабль. Очарованные девушки, взволнованно ахая, поднялись на палубу.

Этот корабль ничуть не походил на грубые и прочные суда Людей Реки - нос его был изящно изогнут, а корма сделана в виде рыбьего хвоста. От него исходило сияние, а на стройной мачте красовались прозрачные, усыпанные блестками паруса. Он легко скользил по воде без помощи ветра или весел, а девочки в изумлении озирались вокруг.

Сколько диковин должен увидеть человек, чтобы поверить, что он действительно находится в стране чудес? Слишком много удивительных вещей сотворила здесь расточительная четырнадцатилетняя колдунья. Одни были детскими игрушками, ведь избранницы были совсем юными, другие - миражами, способными очаровать сердца девушек, которыми избранницы вскоре станут.

От фруктовых садов и рощ на дальнем берегу озера исходил ароматный запах слив и лимонов. Величественные колонны финиковых пальм упирались кронами в небо. На холме, покрытом ковром ярко-красных роз и чернильно-черных гиацинтов, замер дворец из белого мрамора. Его двери были гостеприимно распахнуты.

Стайка маленьких птичек выпорхнула из дворца. Они что-то прощебетали девочкам, словно приветствуя их.

В зале со звенящими фонтанами их встретил накрытый стол. Каждый вечер его будут накрывать для них, но они так и не узнают, каким образом. Избранницы сидели на шелковых подушках и ели редкие изысканные блюда, каких не видели в домах своих отцов, они пили вина и шербеты из хрустальных кубков, но кувшины оставались по-прежнему полны.

В роскошном дворце их встретили ароматные ванны и застланные шелковыми простынями кровати, с балдахинов которых матовыми каплями свисали жемчужины, будто в комнатах прошел жемчужный дождь.

Может, вино, а может, бледный дым от сгоравших в светильниках благовоний навеяли сон. Юные девы уснули и увидели сны о священном золотом храме, сверкающем к западу от дворца, о сокровенном колодце, который им предстоит охранять, о львах, с которыми они смогут играть, и о других, еще не открытых, чудесах волшебной страны.

Только у Кассафех разболелся живот от изысканной еды. Ведь на самом деле это были преображенные колдовством коренья, хлеб и другие обыденные угощения, годные лишь для того, чтобы не дать человеку умереть с голоду. Одна Кассафех металась во сне по своей призрачной постели, увешанной жемчугом. Она не верила ничему из того, что видела, потому что такая красота не могла иметь ничего общего с уродливым Черным Богом Вешума. Когда же девочка наконец уснула, то увидела во сне красивого молодого капитана дозорных и стала умолять его:

-Забери меня отсюда! Верни меня в реальный мир!" Но вот молодой человек превратился в кролика и поспешно скрылся в норе.

***

Это был сад радостей, для девочек и девушек. Колдунья попыталась создать тут то, о чем мечтала в детстве...

Сад наполнял плеск множества фонтанов. Из одних били восхитительные напитки, другие пропитали воздух чудесными ароматами. Дно любого из водоемов переливалось драгоценными камнями. Девочки могли их достать и любоваться ими, так как, обсыхая, камни меняли цвет подобно радуге. Дворец состоял из бесчисленных комнат со всевозможными чудесами. Здесь было все: завораживающие странные игры, волшебные зеркала, показывающие неведомые края, искусно раскрашенные и одетые куклы, казавшиеся живыми! Если повернуть заводной ключ, то эти куклы начинали двигаться, петь, танцевать и даже разговаривать. Кроме того, повсюду стояли огромные сундуки, набитые одеждой, прекраснее которой девочки не видели и вряд ли когда-то увидят, ведь иллюзии всегда прекраснее реальности. А рядом с этими сказочными сундуками были шкатулки, полные драгоценных украшений. В некоторых комнатах на подушках лежали музыкальные инструменты, и одного прикосновения к любому из них хватало, чтобы услышать чарующие звуки. В одной из комнат стоял ткацкий станок, очень простой в управлении, на нем любая девчонка, даже работая кое-как, могла выткать ткани неописуемой красоты с яркими, словно живыми, картинами. А еще во дворце хранились удивительные книги, рисунки в которых и в самом деле оживали.

Воздух наполняло благоухание роз. С ветвей свисали всегда спелые плоды. На некоторых деревьях, на радость девочкам, гроздями росли леденцы, на других были подвешены качели из слоновой кости. Стоило лишь сесть на них, как они начинали раскачиваться так, как хотелось девочкам, - быстро или медленно.

Сад все время изменялся, словно все постоянно передвигалось - то тень цветущего дерева, то склон далекого холма. Избранницам сад казался бесконечным. Не ведая о царящих во внешнем мире законах, животные здесь были милы, любопытны и жили в согласии друг с другом. Пушистые белые козлята играли с детенышами пантеры и с готовностью принимали в игру девочек. Тигрицы приглашали избранниц сесть себе на спину и везли хохочущих наездниц многие мили, а затем ложились и разрешали девочкам класть головы на золотисто-полосатые бока, приятно пахнущие корицей и апельсинами. Многочисленные птицы в зеленом и ярко-красном оперении, уцепившись за рукава платья, поднимали красавиц в воздух, усаживали на ветку дерева, а потом пели для них. Говорящие обезьяны с длинными хвостами и мудрыми серьезными глазами рассказывали девочкам истории о старом мире. В озере и других водоемах сада плавали львицы, и если какая-нибудь девочка изъявляла желание, ее переносили на другой берег, а из глубин поднимались синие улыбающиеся рыбы и предлагали ухватиться за их плавники.

В саду всегда было много молодняка, появлявшегося странным и таинственным образом, так как ни разу нигде не показался ни один самец. Птичьи яйца, из лазурита или зеленого оникса, неожиданно появлялись в гнездах, и из них вылуплялись очаровательные птенцы; а тигрята прибегали, кувыркаясь, откуда-то из-за холмов.

Сексуальные порывы в саду не поощрялись. Блаженное неведение девочек и обилие всевозможных чудес предназначались для подавления природных инстинктов, и в большинстве случаев так и происходило. Но если девочка вдруг начинала волноваться и беспокоиться, она неожиданно находила булькающий хрустальный сосуд с трубкой и мундштуком и, чувствуя, как что-то тянет ее к этому сосуду, вдыхала волшебный дым и погружалась в забытье. Дикие необузданные видения утоляли пробуждающуюся чувственность, хотя красавица никогда не помнила, что происходило с ней во сне. После этого девушка не думала о мужчинах, а стоило вновь накопиться тоске - она отправлялась искать хрустальный сосуд.

Что касается святыни - золотого храма и священного колодца - то избранницы выполняли свои ритуальные обязанности по собственному желанию, но ежедневно.

Сначала они, исполненные благоговейного страха, лишь издали рассматривали храм. Затем осмелились войти. Внутри все было из золота - и стены, и крыша, и широкие оконные ниши, и даже тени, которые отбрасывали отлитые из золота витые решетки. В центре зала, вымощенного пластинами из слоновой кости, стояла золотая чаша. Приблизившись к ней и вынув костяную пробку, ошеломленные девочки с почтением заглянули в темный колодец и вдохнули тяжелый затхлый запах. Священный колодец был единственным непривлекательным местом в саду.

Колдунья считала, что даже самые легкомысленные представители рода людского нуждаются в какой-либо цели, и, предвидя, что девчонки непременно легкомысленны, она сделала так, что колодец и храм внушали им чувство собственной значимости и религиозное вдохновение. Поэтому каждые девять дев создавали свой ритуал восхваления колодца. Обычно это происходило на закате. Может, этот час напоминал им о прибытии сюда и о появлении волшебной двери. Как правило, девы исполняли некие ритуальные танцы и разбрасывали вокруг золотой чаши принесенные в храм цветы и фрукты - приношения эти, видимо милостиво принятые, всегда исчезали к их следующему приходу. Затем девы вновь подтверждали свою преданность Богу, целуя пробку в чаше и шепча что-то вроде: "Отец наш всесильный, узри дочь твою и рабу твою". А потом, то ли из гордости, то ли от неосознанной обиды, они всегда вновь напоминали Богу о своей девственности. Как правило, это звучало так: "Узри, я запечатана, как запечатан и твой колодец, и своей чистотой я буду хранить чистоту святого дома Бога. Пусть я погибну, если нарушу эту клятву".

Все это со временем приобретало в глазах избранниц огромную важность и значительность. Иначе и не могло быть, если учесть, в какой религиозный экстаз постоянно приводили себя они. Как же могла Кассафех освободиться от всего этого? Неизвестно, но тем не менее ей это удалось.

Она с подозрением относилась к прелестям сада, считая их ловушками, масками, скрывающими ужасный лик Черного Бога. Хотя и ее искушали дружелюбные пантеры, волшебные книги и музыкальные инструменты, дельфины и леденцы, она отказалась от всего, не доверяя даже собственным ощущениям.

И чудеса сада каким-то образом узнали о ее отказе и постепенно перестали замечать ее. Тигрицы не предлагали покатать Кассафех по лесам, голубки не садились на ее плечи, и даже фрукты стали невкусными, а розы не казались отступнице такими красными, как прежде. В течение года Кассафех натыкалась и на другие таинственные перемены. Иногда, беспокойно бродя по парку, она замечала на секунду-другую голые места, где ничего не росло. Проходя мимо дворца, она слышала скрипучие немелодичные звуки, а войдя внутрь, находила одну из избранниц играющей на музыкальном инструменте. Остальные девочки сидели рядом и внимали явно волнующей музыке, исполняемой с непревзойденным мастерством. "Теперь я вижу, что спрятано под маской, - думала Кассафех мстительно, но все же со страхом. - Может, это Бог наказывает меня? Ну и пусть наказывает".

Кассафех старалась избегать и ритуалов у колодца. Если она и появлялась там, то приходила одна и, вынув костяную пробку, всякий раз долго принюхивалась. "Это больше похоже на тебя", - говорила она Богу, ощутив затхлую вонь.

От духа стихий, живущего на небе и находящегося в родстве с существами Верхнего Мира, Кассафех, без сомнения, досталось в наследство нечто, мешавшее ей воспринимать соблазны этого рая.

Прошел год, пошел второй, Кассафех казалось, что остальные восемь девиц еще больше поглупели и стали полностью похожими на овец. Таясь от всех, Кассафех часто плакала. Однажды ей снова приснился молодой красивый капитан, но на этот раз он освободил ее, и они летели над пустыней на спине орла. Но, проснувшись, девушка увидела одну из девиц, похожую на глупую овцу, блеющую ей в ухо:

- Я тоже мучилась из-за этого, Кассафех, но я вдохнула дыма из хрустального сосуда, увидела сны и исцелилась от тоски. Посмотри-ка, рядом с твоим ложем стоит именно такой сосуд.

Кассафех взглянула и увидела сосуд из дымчатого хрусталя, в котором булькала какая-то темная жидкость.

- Попробуй, - настаивала девочка, протягивая мундштук, который показался Кассафех покрытым грязной потрескавшейся эмалью. И все же, изнывая от беспокойства, Кассафех взяла его, втянула дым и откинулась на подушках.

Вскоре у не закружилась голова. Что-то набросилось на Кассафех из сгущающегося марева. Это не был мужчина, а скорее, его подобие, сотворенное фантазией четырнадцатилетней колдуньи-блудницы, испытывавшей лишь презрение к уловкам мужчин, которым она продавалась. Он казался одновременно и смешным, и жутким. Равнодушие, которое Кассафех питала к саду, помешало высвободиться ее чувственности, и бурлящий сосуд уже ничем не мог помочь. Все наслаждения испарились, оставив лишь голое представление колдуньи о совокуплении. Волосатый и грубый гигант с клыками вместо зубов схватил Кассафех руками, похожими на железные клещи. Фаллос величиной с башню устремился меж ее бедер, готовый, казалось, пронзить насквозь тело несчастной. Кассафех пронзительно закричала.

Очнувшись в поту, она добралась до окна, и ее вырвало на землю, казавшуюся сложенной из лоскутков: наполовину зеленой, наполовину выжженной солнцем. В следующие месяцы Кассафех пристрастилась бродить вдоль стены, пытаясь найти волшебную дверь (ведь лестница, ведущая к ней, конечно, передвинулась в другое место), но изнутри никто и никогда не мог даже увидеть дверь, не говоря уже о том, чтобы пройти сквозь нее, за исключением того единственного дня, когда кончался срок. Но сколько бы ни было иллюзий в долине, ее охраняли вполне реально. В скалах жили настоящие чудовища, стена и дверь существовали на самом деле, не менее реальным был и дьявольский страж двери.

Второй год прошел, и наступил третий.

Хотя в саду золотых дев обитало девять избранниц, только восемь из них стали хранительницами. Девятая оказалась загнанным в ловушку врагом.

Глава 3

Вот уже целый год бродил Симму по свету в поисках колодца и золотого сада. Азрарн преподнес ему три дара: огненный поцелуй, талисман эшв и цель.

Однако лукавый демон предоставил Симму самому отыскать эту цель, и теперь без помощи Владыки Ночи дорога казалась юноше слишком длинной.

Однако Симму с самого начала знал, что он герой, то есть человек, которому суждено изменить мир. Это вдохновляло и пугало его.

Говорят, что в этом путешествии у него было множество приключений; тогда как, впрочем, и сейчас - герои не могли существовать без приключений. Но как же иначе, если путешествовать приходилось по диким странам, кишащим свирепым зверьем, не всегда естественного происхождения, по землям, где на каждом мосту или перекрестке стоял, требуя дани, атаман местных разбойников.

Симму не бьет обычным человеком, хотя и не знал, чем он отличается от других. И вот мало-помалу он начал вновь открывать свои способности. Когда на его пути появилась стая голодных псов, юноша застыл в страхе, но разум простого смертного уступил место мудрости эшвы. Не осознавая, что творит, Симму навел чары на псов. И огромные звери, тяжело дыша, опустились на землю и добродушно завиляли хвостами. По щекам Симму потекли слезы. Так он вновь обрел то, что считал навсегда потерянным, - свое колдовское искусство, и поводом для этого послужила опасность. Позже, все еще побаиваясь, он намеренно спустился в лощину, где грелось на солнце несколько львов. Хищники почуяли человека и, рыча, поднялись, но Симму уже ощутил в руках магическую силу эшв, окружил себя ею, и вскоре его страх исчез, а рычание львов стихло. Эти львы не были кроткими и ласковыми. Напротив, в любое другое время они бы с удовольствием разорвали и сожрали то, что минуту назад очаровало их. Именно поэтому их спокойное поведение казалось удивительным.

Все это укрепило уверенность Симму в его особом, героическом предназначении. Люди видели некоторые из его подвигов. Это принесло Симму известность среди охваченных почтительным страхом жителей окрестных деревень. К тому времени и сам Симму изменился, так как считал теперь колдовство частью самого себя.

Кроме того, он по прежнему оставался в мужском обличье. Его стимулы к перевоплощению - сначала Зайрем, а потом Азрарн - исчезли. Симму-мужчина был поджарым и сильным, как лев, с солнечно-желтой гривой волос. Теперь он носил бороду, которую коротко подрезал ножом, и одежду, украденную где-то по дороге. Но это был не бесформенный крестьянский балахон, годившийся и для женщины, а мужской костюм странника, нуждающегося в свободе движений, чтобы защитить себя. А сражений во время странствий на его долю выпало предостаточно... Как и в случае с псами, впервые столкнувшись с необходимостью драться, Симму растерялся. Никто никогда не учил его воинскому искусству, он даже ни разу не дрался с детьми на храмовых площадках для игр, так как внушал им почти благоговейный страх. И вот, встретив у брода шайку разбойников, он спросил себя, что же с ним будет и не попадет ли он в конце концов в сети Смерти.

- Эй, парнишка! - заорали разбойники. - Эй, красавчик, абрикосовые щечки! Эй, ягненочек! Эй, котеночек с янтарными глазками! Этот брод наш, и ты или плати, или Свирепый Вепрь убьет тебя на месте!

И Свирепый Вепрь вышел вперед.

Имя это ему очень подходило, хотя, пожалуй, ни один вепрь не мог быть настолько уродливым.

- Клянусь своим оторванным ухом и семью выбитыми зубами, - вскричал Вепрь, - я готов! Клянусь своими десятью бородавками, - чуть подумав, добавил он.

Многих убил Свирепый Вепрь. Он с ловкостью владел ножом и обладал сильными пальцами душителя и мощными ногами, которыми норовил ударить в пах. Симму был среднего роста, не слишком высоким, но и не низким для молодого человека его лет.

Увидев такое существо, как Свирепый Вепрь, демоны испытали бы безграничное презрение. Ваздру и эшвы, всегда старавшиеся быть прекрасными в своих человеческих воплощениях, ненавидели уродство даже больше, чем добродетель. Видимо, эта аристократическая ненависть оказала влияние на Симму, и он невольно сделал рукой пренебрежительный жест. Но Вепрь подумал, что Симму просто хочет достать нож из-за пояса, и рванулся вперед.

Но, снова не осознавая своих действий, Симму отскочил в сторону, и Вепрь, не успев затормозить, врезался в дерево.

Никто из разбойников не мог предвидеть быстроты движений Симму и того, что чувства юноши, более острые, чем человеческие, подсказывают телу движения независимо от сознания, делая Симму неуязвимым.

Свирепый Вепрь взревел, встряхнулся, выхватил нож и снова бросился на юношу. Тот молниеносным движением скользнул мимо, запрыгнул, подобно леопарду, на спину своему противнику и, выхватив нож, перерезал горло Вепря. Когда противник рухнул наземь, Симму отскочил в сторону и на мгновение превратился в рычащего, злобного, непредсказуемого зверя. Первый раз он убил сам, по сути дела, принеся жертву своему врагу, Смерти. Но Симму сражался за свою жизнь, и ему было все равно.

Разбойники медлили. Затем пятеро из них набросились на Симму, и, если бы он оказался обычным человеком, как считал раньше, эта минута оказалась бы для него последней.

Но Симму был Симму. Он прыгал, кружил и наносил ножом смертоносные удары в те жизненно важные точки человеческого тела, которые хорошо известны тигру и леопарду. Хотя разбойники изо всех сил старались сбить его с ног, им это не удалось. Да и как могли они совладать с существом, являвшимся на треть диким котом, на треть волком, на треть змеей, да еще и колдуном в придачу?

Под конец четверо разбойников лежали мертвыми, а пятый убежал, вопя о том, что боги послали чудовище покарать их.

Еще не привыкнув к виду трупов, Симму тоже поспешил уйти с места битвы. Но позже, прислонившись к дереву, дрожа всем телом, он тем не менее осознал, что сможет одолеть чудовищных стражей пустыни - не умением и ловкостью опытного воина, а благодаря полученному в детстве воспитанию. И тогда Симму, хрипло рассмеявшись, вытер нож о траву и отправился дальше. После этого случая всякий, вызывавший Симму на бой, неизменно терпел поражение, хотя некоторые из них были не простыми разбойниками, а воинами, искусными в обращении с оружием. Но Симму все равно убивал их, ведь при всем их искусстве они не могли двигаться быстрее молнии. Его самого ранили лишь дважды: на левом плече Симму розовел шрам, похожий на полумесяц, а на правом бедре - еще один, напоминающий молнию, ту самую молнию, в которую он превращался, встречаясь с врагами.

Слава опережала Симму, и часто одного взгляда его рысьих глаз было достаточно, чтобы обратить врага в бегство.

Но приближался еще один противник, куда более опасный, чем звери или люди.

***

Симму был на полпути к Вешуму. Целый год бродил он по земле, оставляя след - сказания о его героических подвигах, а далеко впереди ярко сверкала безумная цель. До него уже начали доходить искаженные слухи о городе, стоящем на берегу реки, о его Боге и саде - невнятные рассказы, словно шорох ветра...

Это случилось вечером в краю холмов и небольших деревушек. Симму шагал широким шагом, щурясь от солнца и играя на свирели, которую недавно вырезал. Он шел и думал о другой пыльной дороге и о том, кто шел с ним, а потом исчез. Свирель Симму пела грустную песню, навеянную воспоминаниями, и птицы вторили ей из чащи.

А потом вдруг птицы куда-то исчезли, вокруг стало странно тихо, и даже ветер затаился среди ветвей. И тут Симму услышал слабый шорох за своей спиной - так шуршит песок или шелестят листья на ветру.

Симму перестал играть на свирели, остановился и оглянулся.

Случалось, за ним иногда шли звери, привлеченные его необычным видом, но сейчас он не видел никаких зверей. Тропа была пуста, но Симму медлил. Ему казалось, что сзади что-то есть. Потом он отправился дальше, однако ощущение чьего-то присутствия за спиной не исчезло. Оно было настолько смутным, что человек, пожалуй, усомнился бы в нем, но Симму всегда доверял своему чутью. Тропа исчезла за гребнем холма. Симму остановился, но никто не шел за ним следом. Симму двинулся дальше, и прежнее ощущение тут же вернулось.

Чувствовать слежку - достаточно неприятно, но само по себе преследование совсем не обязательно грозит смертью. Симму понимал это, и поэтому явная угроза, исходящая от невидимого преследователя, казалась еще более зловещей.

Обычно люди боятся анализировать свои чувства. Симму же был лишен этой человеческой слабости, он с детских лет привык называть вещи своими именами. Теперь он понимал, что боится. В любом случае оборачиваться было бесполезно он все равно ничего не увидел бы. И он шел дальше, а заходящее солнце заливало холмы красным светом. Вдруг Симму понял, что небо за его плечом слишком уж красное.

Он обернулся и на этот раз увидел Нечто.

Оно выглядело как образ чего-то пылающего - будто Симму долго смотрел на солнце, а потом отвернулся и увидел в воздухе его призрачный отпечаток. Не имея формы, оно не присутствовало реально в этом мире. Но все-таки оно существовало.

Внизу, немного в стороне от тропы, к склону холма прилепилась одна из многочисленных скромных деревушек. Обычно Симму сторонился человеческих поселений. Он предпочитал одиночество и темноту, пробуждавшую в нем память эшв. Но на этот раз, движимый страхом, он решил найти убежище в деревне.

Он ринулся вниз по склону.

Симму уже вбежал на узенькую деревенскую улочку, когда день, сверкнув, растаял в сумерках. Симму напоследок обернулся и увидел пустынную тропу, холмы, небо. В густеющем сумраке ночи туманно вырисовывалось черно-красное пятно.

***

Крестьянский мальчик лет восьми открыл дверь и вытаращил глаза на стоящего за ней человека.

- Эй, смотрите, кто пришел! - закричал он, ошеломленный внешним видом позднего гостя.

Собралась вся семья: муж, две его жены, довольно приятные на вид женщины, три сына-подростка и робкая девочка лет шести.

Они глазели на Симму, разинув рты, ведь он был совершенно не похож на них. Поджарый, словно клинок бронзового меча, с серебряным полумесяцем на широком обнаженном плече и прекрасным лицом, языки пламени вместо волос и зеленые огни вместо глаз.

- Милости просим, - пробормотала одна из жен, и они отступили, позволив Симму войти.

У очага, в тесной комнате без пола, они приготовили гостю еду, угостили пивом и, рассевшись вокруг, уставились на него, как на чудесный самоцвет, найденный среди холмов. Насмотревшись вдоволь, дети подобрались ближе: девочка стала играть прядями чудесных волос Симму, а мальчики рассматривали смертоносный нож с резной рукояткой. Мужчина заговорил о путешествиях, а две женщины мило и непринужденно строили глазки.

Симму говорил мало. Общество этих людей и их хижина, напоминающая уютное звериное логово, успокаивали его. Детская возня не мешала Симму, он привык к этому еще в детстве, когда котята и лисята так же возились рядом и перелезали через него. Вскоре он достал деревянную свирель и, увидев, как округлились глаза людей, приютивших его, сыграл несколько мелодий.

Мирно потрескивал очаг, огромный сторожевой пес лежал, растянувшись на пороге. Казалось, дом надежно защищен от непрошеных гостей.

Хозяева доверчиво уложили гостя спать рядом с собой на мохнатых шкурах.

Огонь в очаге мигнул несколько раз и тоже уснул.

Все спали, даже собака. Вдруг Симму проснулся и увидел красного человека, упиравшегося коленями ему в грудь. Он был весь красный, отвратительного цвета запекшейся крови, без волос, с невыразительным лицом, на котором лишь влажно блестели глаза. И этот человек сдавил горло Симму.

Лишенный возможности вдохнуть или закричать, ослепший и увязший в кровавой трясине, Симму вновь утратил свою человеческую сущность. Он призвал себе на помощь силу, какую никогда не смог бы призвать человек.

Левой рукой Симму схватил тварь за горло, оказавшееся вполне материальным, хотя и не похожим на плоть человека, холодным и влажным на ощупь. Правой Симму осторожно вынул из пальцев спящего рядом ребенка нож и ударил в горло. Тварь содрогнулась, и на грудь Симму хлынула кипящая жидкость. Юноша ударил еще раз и наконец смог вздохнуть. Симму лежал, хватая ртом воздух, и видел, словно сквозь дымку, как призрак, зажимая рукой сочащуюся мерзкой жидкостью рану, растаял во тьме. Через мгновение ничто уже не напоминало о нем, кроме боли, кольцом охватившей горло Симму.

Отдышавшись, Симму встал и развел огонь в очаге. Ни один человек в доме не проснулся, даже собака. Похоже, ночной пришелец приходил именно за ним, и только Симму мог видеть его. Юноша повернул нож, чтобы отблески огня упали на лезвие. Оно было покрыто какими-то хлопьями, которые, отваливаясь, обнажили сверкающую сталь.

Этой ночью Симму больше не спал. До рассвета он просидел, скорчившись у очага, но существо так и не вернулось.

Наутро дочь хозяина рассказала, что видела во сне красного быка, который ворвался в дом и проскакал сквозь огонь. Но женщины, заплетавшие ей косы, только посмеялись над ее рассказом.

Они не предложили Симму остаться, но провожали его многозначительными взглядами, когда он уходил, а девочка немного прошла с ним, важно вышагивая вдоль улицы.

В тот день Симму чувствовал странную тяжесть на сердце и лихорадочную настороженность. Однако ничего не случилось, пока не наступил вечер. Как и в прошлый раз, юноша одиноко шел по пустынной тропе, и мир вокруг него, казалось, затаился. Симму оглянулся и опять ничего не увидел, хотя и догадывался о присутствии таинственного недруга. Неизвестно откуда он знал, что с нападавшей на него тварью еще не покончено. Симму содрогнулся, но продолжил путешествие. Вчера он, сделав крюк, убежал в деревню. В эту ночь он не будет спать и встретит врага на открытом месте.

Солнце зашло. После заката Симму расположился на вершине крутого холма, прислонившись спиной к большому камню. Он поужинал съедобными кореньями и приготовил свой нож.

Небосвод потемнел, ветер гулял среди холмов. Симму ждал, когда между ним и небом появится то странное пятно кровавой тьмы, таинственный призрак, неведомо почему жаждущий его смерти.

Ночь повернула свое звездное колесо. Дремота подкралась к Симму и поцеловала его веки. Он отогнал ее, но она бесстыдно вернулась, пытаясь поцеловать его.

Однако в конце концов ей пришлось уйти. То, чего ждал Симму, началось.

Колеблющаяся, расплывчатая, почти невидимая тварь превращалась в нечто, обладающее массой и формой, - призрак обретал плоть. Вздымаясь, словно тесто на дрожжах, существо пробивалось в этот мир. Сначала сквозь него просвечивали звезды, потом их затмила твердеющая плоть. Она напоминала грязно-красную глину, покрытую пузырящейся пеной. Две влажные дыры глаз уставились на Симму. От ран на горле не осталось и следа.

Наводящими ужас, неторопливыми прыжками чудовище направилось к юноше, вытянув красные руки, готовые вцепиться ему в горло. Симму поднялся и бросился на врага.

Тварь попыталась схватить его, но Симму увернулся и вонзил нож туда, где у чудовища должно было находиться сердце, если оно вообще существовало. Сразу же вытащив нож, он ударил в могучую шею. Как и раньше, существо не издало ни звука. Однако, к ужасу Симму, на этот раз из ран не показалось ни капли вонючей жидкости, а тварь, не обращая внимания на удары, обхватила юношу, сжав ему не только горло, но и ребра.

У Симму потемнело в глазах, он снова не мог дышать. Тварь прижала его левую руку, и ему пришлось отбиваться только одной рукой. Сама близость существа казалась юноше невыносимой: оно было холодное и скользкое, как мокрая глина, и затхло воняло болотом. Симму вонзил нож, как ему показалось, в глаз чудовища, но и теперь из раны не хлынула обжигающая жидкость, заменяющая кровь. Наоборот, чудовище, казалось, стало сильнее, чем было. Хоть тварь и скорчилась от удара, хватка ее не ослабла. Вместо этого она, словно любовница, прижала к груди голову юноши, вдавив ее в отвратительную плоть так, что Симму едва не задохнулся.

Симму рубанул тварь по спине, но удар получился слабым. Его сила куда-то исчезла, а противник по-прежнему яростно сжимал его в объятиях.

Но в этот ужасный момент чудовище вдруг споткнулось об камень и на миг ослабило хватку. Симму судорожным движением ударил тварь ногой и, вырвавшись, метнулся в сторону. Не давая противнику времени опомниться, он снова бросился вперед и ударил его по ногам. Сил хватило только на этот последний, почти бессознательный удар, но и его оказалось достаточно. Тварь потеряла равновесие и покатилась вниз по крутому каменистому склону.

Симму лежал на земле и наблюдал за беззвучным падением своего противника. При ударе о землю существо, казалось, взорвалось, впрочем совершенно бесшумно. А затем, как и прежде, полностью растворилось во тьме, не оставив никаких следов.

Симму еще долго лежал на склоне холма.

После схватки на его теле буквально не осталось живого места. Он с тоскою думал о том, что вряд ли переживет еще несколько таких поединков.

Он знал, что впереди его ждут схватки, хотя сегодня ночью нападение не повторится. Где бы ни находилось тайное убежище омерзительного создания, сегодня оно вернется туда, и тело его избавится от ран, полученных во время схватки. Но завтра его снова пошлют по следу Симму, и завтра оно станет еще сильнее. А потом, если предположить, что Симму переживет следующую ночь, - еще сильнее. Ведь очевидно, что тварь - колдовское создание и у Симму нет никаких шансов победить ее. Он может убивать чудовище, но оно все равно вернется следующей ночью и будет возвращаться до тех пор, пока не убьет Симму.

Глава 4

Кто послал этого красного убийцу? Никто иной, как та, которая, выдав Азрарну и Симму свою самую сокровенную тайну, ударила в красный барабан.

В отчаянии обратилась Лилас к барабану, обтянутому красной кожей, - к таким средствам нельзя прибегать по пустякам. И вот служанка Улума, Владыки Смерти, била в барабан, моля и заклиная того, кого вызывала, найти Симму и убить его. Это заняло много времени, ибо Симму унаследовал способности эшв и его след не был следом человека. Но в конце концов отвратительный призрак отыскал его и, повинуясь приказу колдуньи, попытался убить Симму.

Это существо, раб заклинания, было вызвано из места, не находящегося ни на земле, ни в Нижних Мирах, но тем не менее вполне доступном. Оно обитало в измерении - своего рода чулане Черной Магии, полной злых духов. Много мастерства требовалось, чтобы открыть этот чулан. Тут не помогли бы даже тщательно исполненные ритуалы; чтобы подчинить чудовище, требовались еще и сильная воля, и особое состояние ума. Никому не удавалось случайно проникнуть в эту область вселенной.

Из небытия поднялся этот ужас и в небытие вернется, когда исполнит приказ. Туда же прятался он после схваток, лишь там необъяснимые силы могли излечить его раны. Как и предполагал Симму, чудовище невозможно было убить и он мог лишь обезвредить его на время. Создание же обладало и другими особенностями: каждый раз после поражения и последующего восстановления его выносливость удваивалась. Кроме того, оно имело и еще одну, пожалуй самую ужасную, особенность; это создание можно было любым видом оружия убить только один раз. Нож, с помощью которого Симму избавился от чудовища в первую ночь, во вторую оказался бесполезен. Существовало зловещее предание об одном короле, которому пришлось сразиться с одним из таких созданий; возможно, Симму даже слышал и помнил эту историю.

В первую ночь король убил тварь мечом, во вторую - топором, в третью удушил с помощью шнура. Невидимое и неощутимое для всех, кроме жертвы, это существо не воспринимало удары других людей, и королю приходилось спать днем и выходить на битву на закате, когда являлся призрак. На четвертую ночь король убил его ударом копья, на пятую - стрелой из лука, на шестую - облил кислотой, в седьмую ночь король использовал каменный молот. После этого прошло еще семьдесят жутких ночей, для каждой из которых король находил новое оружие. Тем временем королевство пришло в упадок, придворные покинули своего монарха, а у границ государства собрались вражеские армии. На семьдесят восьмую ночь король, измотанный этой безнадежной и бесконечной борьбой, отравился. И чудовище, возвратившись на закате, встретило лишь призрак короля, который, стоя на пороге, горько рассмеялся и объявил: "Ты опоздал!" Но он ошибся, ибо посланный, не найдя тела, набросился на дух короля... Лишь часть души несчастного смогла покинуть этот мир.

У Симму не было никакого желания биться с тварью семьдесят семь ночей, даже если бы он смог выжить так долго. Он все время вспоминал Азрарна, сказавшего ему при расставании: "Брось свою зеленую гемму в огонь - и я откликнусь!

Симму понимал, что только демоны могут помочь ему, да и то если пожелают. Но в то же время он не хотел призывать Азрарна. Как дитя мечтает утвердиться в мире без посторонней помощи, так и Симму пытался обойтись собственными силами. К тому же, вызывая демона слишком часто, он боялся потерять и без того не очень прочное расположение Азрарна, которого он с таким упорством добивался.

Из-за этих сомнений и от усталости в разбитом теле Симму не решался бросить гемму в огонь. Ночь кончилась, и взошло солнце. Ни один демон не отозвался бы на его зов при дневном свете.

Симму сидел в гневе и отчаянии на склоне холма, тоскуя по Азрарну, который мог бы, если бы захотел, помочь ему.

Почти сразу после того, как солнце миновало зенит, в воздухе вновь появилось жуткое и зловещее предзнаменование надвигающегося кошмара, а над головой опять возникла тень.

Симму свирепо взглянул на нее, дрожа от страха и ярости. Затем встал, набрал в роще под холмом сухих корней веток и разложил костер.

Как только солнце стало клониться к горизонту, Симму разжег костер, и, едва погасло красное пламя на небе, другое, менее яркое, вспыхнуло на земле. Потом юноша сорвал с шеи камень Эшв и бросил его в огонь. После этого он склонил голову и начал молиться. Еще ни к одному Богу не взывал Симму так искренне и горячо, как взывал он в ту ночь к Азрарну, князю демонов.

Разбрасывая искры, танцевало пламя костра, непроглядная тьма окружила Симму, но зловещая тень над головой была чернее этой тьмы.

Симму ждал. Он ждал появления или союзника, или убийцы.

Пришел союзник.

Черный голубь прилетел на склон холма и превратился в эшву. Симму безошибочно узнал его, но это был не Азрарн. Глаза эшвы холодно глядели на Симму. Они сказали юноше; "Не спрашивай, где он, ибо это он прислал меня к тебе".

Симму торопливо начал:

- Меня преследует...

Но эшва поднял руку, остановив его, и огляделся, а потом безмолвно сказал: "Я знаю, что тебя преследуют, и знаю кто. Будь терпелив". И эшва исчез так же неожиданно, как и появился.

Пораженному Симму оставалось лишь продолжать свое бдение. Его жизнь вновь висела на волоске.

Вскоре костер погас, и Симму извлек из него закопченную гемму. "Увижу ли я свет завтрашнего дня? - спросил себя Симму. Прошел час, за ним другой.

Вдруг воздух вокруг закипел.

Симму, величавший себя Врагом Смерти, оказался на волосок от гибели.

Но тут произошло нечто потрясающее, еще более удивительное, чем смерть. Симму почувствовал судороги, словно в ужасной агонии, кто-то давил на него, сжимал в железных тисках... Он хотел закричать, но не смог выдавить из себя ни единого звука. Он едва видел, вернее, видел все, но как бы не своими глазами. Все вокруг увеличилось в пять или шесть раз и приобрело какую-то нереальную бледность - белесые холмы на фоне белесого неба с черными звездами.., нет зеленоватое небо, а звезды.., звезды, будто черные сапфиры.., или... Симму почувствовал, что движется. Голова у него закружилась. Что-то тянуло его, лишенного рук и ног, сквозь ночной лес папоротников. Он понял, что теперь видит сразу по обе стороны от себя, словно его глаза находились по разные стороны головы. Его придерживала мягкая рука, и он обвился кольцом вокруг ее запястья.

Симму превратили в змею, одну из тех серебряных змей, которые украшают волосы эшв. Осознав это, Симму различил своим сверхъестественным зрением змеи Нижнего Мира неясные формы грязно-красного, будто измазанного глиной человека, стоявшего не холме. Создание, вызванное чарами, застыло в нерешительности, не двигаясь с места, хватаясь руками за воздух.

Тогда Симму понял, что свет, исходящий от эшвы, - а их было трое на холме, - это аура, надежно скрывшая его. Это аура, которая привела в замешательство зловещего убийцу, выставив его на посмешище.

Глаза эшв смеялись. Они смеялись над призраком, равнодушно наблюдая за его смятением и одновременно презирая его. А тварь бродила среди них, не в состоянии причинить им вред. Она не могла отыскать Симму.

Теперь стало понятно, что подобное создание, однажды вызванное, непременно должно находить себе добычу каждую ночь, а эта тварь не могла найти Симму, хотя знала, что он где-то здесь, должен быть здесь, потому что его нет ни в каком другом месте ни в этом мире, ни под ним. Наконец чудовище забурлило, как шипучее вино, и неожиданно разлетелось хлопьями пены. Ночь закружила и поглотила их, унося в никуда.

Эшвы продолжали бродить среди холмов. Они оставили Симму в облике змеи, но сделали это не со зла. Симму же, чей разум был втиснут в череп металлической змеи, пребывал в полной растерянности. Он едва понимал, где находится, как сюда попал и почему. Он даже забыл свой прежний облик, хотя его не оставляло смутное беспокойство. Несмотря на все это, Симму с удовольствием находился среди эшв, грезящих наяву, странствующих детей тени.

Несколько часов спустя, еще раз испытав невероятную боль, юноша пришел в себя, снова став человеком. И мир вокруг приобрел обычный цвет и размер. Эшвы ушли.

Воспоминания о событиях ночи бурным потоком пронеслись в его памяти. Симму пытался о чем-то спросить эшв. Они намекнули, что ему не нужно бояться колдовской твари. Но почему? Ведь красное чудовище непременно должно настичь добычу. Ее жертва не может избежать своей участи!

Симму смотрел на эшв. Но их глаза, затуманенные грезами, невинные, мечтательные и лукавые, ничего более ему не сказали.

Но он и в самом деле был в безопасности. Он чувствовал это всем своим существом. Азрарн обманул Смерть. И снова путь Симму к саду был открыт.

Юноша только жалел, что Азрарн не пришел к нему сам.

Глава 5

Лилас было почти двести тридцать три года, но выглядела она не старше пятнадцатилетней девушки. Она сидела в той самой комнате Дома Синего Пса, где синие светильники горели розовым огнем.

Колдунья гадала на костях. Не на тех чистых и белых фалангах пальцев, что висели на ее поясе, а на обломанных, шепушащихся, покрытых пятнами, желтоватых кубиках. Их выточили из костей, похищенных из разрытых. Лилас любила окружать себя символами своего повелителя. В эту ночь ведьма злорадствовала, гордясь тем, что сумела скрыть тайну Улума, думала о вечной молодости и предстоящей бесконечной череде лет. Но кости, которые она бросала в надежде, что они образуют узоры, предсказывающие счастье и благополучие, показывали только путаные картины - совсем не то будущее, что она предвкушала.

- Глупые кости, - раздраженно пробормотала колдунья. - Я раздавлю вас каблуком за то, что вы лжете мне.

Она представляла себе прекрасного юношу с кошачьими глазами, который, забыв о саде и колодце, умирал в кроваво-красном вихре, и захихикала. Вдруг этот кроваво-красный вихрь возник посреди ковра. Лилас перестала хихикать и уставилась на незваного гостя.

- Прочь! - завопила она. - Прочь, тупица! Разве я тебя вызвала для того, чтобы ты прохлаждался? Иди закончи свою работу!

Но призрак не исчез. Он уплотнился. Его кровавые, широко раскрытые глаза внимательно разглядывали колдунью, но Лилас не поверила тому, что прочла в них.

- Он не мог обмануть тебя. Возвращайся и ищи! Но твари не было необходимости возвращаться. Теперь ей, пробудившейся к жизни с помощью магии, нужна была жертва. Любая жертва. И если чудовище не смогло найти того, кого предназначили ей в пищу, то жертвой должен был стать тот, кто вызвал ее. Наконец Лилас поняла это, медленно поднялась и попятилась.

Много разных смесей и снадобий, символов и знаков использовала колдунья, пытаясь остановить надвигающееся чудовище. Она произносила различные заговоры и заклинания, чтобы изгнать его из этого мира. Но это жуткое создание, однажды выпущенное на свободу, становилось неуправляемым - не найдя жертвы, оно убивало заклинателя.

Наконец Лилас уперлась спиной в стену и остановилась. Она выкрикнула заклятие, перенесшее ее в другое место, но тварь переместилась следом за ней. Снова и снова они друг за другом исчезали и появлялись в самых разных местах земли. Наконец в каком-то лесу, в окружении мрачных голых деревьев, тварь, устав от погони, схватила Лилас за волосы и одним рывком разорвала ее на две части, словно тряпичную куклу.

Кости с пояса колдуньи рассыпались по земле, точно так же, как раньше, предвещая недоброе, рассыпались по ковру гадальные кости. Утолив жажду убийства, призрак растаял в ночи, оставив под черными деревьями мертвую Лилас. Может, колдунья и могла бы жить вечно, но она оказалась слишком уязвимой.

Чуть позже Владыка Смерти пришел за душой и телом Лилас, ибо она тоже заключила договор с Улумом на тысячу лет, рассчитывая, что ей удастся избежать его.

А Пес, покрытый синей эмалью, уже рылся в ее сундуках.

Глава 6

Наконец Симму добрался до Вешума. В свои семнадцать лет он обладал удивительной внешностью. Мужчины и женщины, пораженные его видом, останавливались и глазели на него, не столько из-за красоты, сколько из-за какого-то внутреннего сияния. Видя, что стал предметом всеобщего внимания, Симму пришел в замешательство, но потом подумал: "Они все равно узнают, зачем я пришел". Он понимал, что у любого подвига должны быть свидетели, иначе какой же это подвиг? Кроме того, никто из них еще не поинтересовался целью его появления здесь. Люди, видимо, полагали, что Симму такой же паломник, как и многие другие.

Девять девственниц уже провели в саду золотых дев три года, и каждой исполнилось шестнадцать лет. Это жители Вешума выложили Симму раньше, чем он успел их о чем-нибудь спросить. Они долго распространялись о святости дев. Теперь на угольно-черной голове статуи Бога красовался золотой венец, на ногах сверкали золотые браслеты, а на плечи была накинута мантия из ярко-красного бархата. Каждый девятый закат ему приносили в жертву черную корову. Симму видел этот ритуал, ничуть, впрочем, не впечатливший его. Во всех лавках Вешума, у каждого торговца тонким шелком и изящными драгоценностями, яркими леденцами и эротическими курениями, продавались статуэтки Бога, маленькие подобия статуи у храма - считалось, что они приносят счастье.

Повсюду - на постоялых дворах и в харчевнях, на обсаженных пальмами террасах, спускающихся к реке, - стоило только Симму задать какой-нибудь незначительный вопрос, как его тут же отводили в сторону и пространно рассказывали обо всем, что, по мнению горожан, могло пригодиться паломнику; о девятилетнем сроке, о золотом святилище, в котором находился колодец, о высокой раскаленной стене, об армии дозорных, о сторожевых башнях и свирепых чудовищах, обитающих на склонах гор. Однажды утром Симму, разговаривая на террасе с одним каменщиком, заметил, что к нему с трагическим видом приближается женщина, закутанная в покрывало. Каменщик тоже увидел ее и сказал:

- Обрати внимание, чужестранец, вот идет одна из тех святых дев сада. Три года уже прошло с тех пор, как закончился ее срок. Она ушла из сада, рыдая в отчаянии, а недавно она заколола своего мужа.

Женщина, которую, как и следовало ожидать, никто не собирался наказывать за убийство - священные и неприкосновенные девы сада никогда не обвинялись ни в одном преступлении, каким бы гнусным и отвратительным оно ни оказалось, проходила теперь мимо, и Симму смог ее хорошенько рассмотреть. Она была высокая и стройная, но босая. Как и положено вдове, она носила траур, а ее лицо скрывала вуаль. Хотя Симму и не смог разглядеть черты ее лица, он слышал ее стоны и причитания, видел, как слезы, стекая по вуали, капают ей на грудь.

- Она, вероятно, скорбит о том, что убила мужа? - простодушно спросил Симму.

- Конечно, нет, - с гордостью заявил его собеседник. - Девы частенько убивают своих близких. Они страшно тоскуют по саду, куда им нет возврата, и по таинственной близости Бога. Я даже не сомневаюсь, - зловещим шепотом добавил он, - что эта несчастная скоро попытается пробраться туда. Все они так поступают. - И рассказчик красочно описал, как закутанные в покрывало, рыдающие изгнанницы отправляются в одиночку через пустыню, взбираются по горным склонам и ждут у пылающей стены, когда откроется узкая дверь.

- Неужели их никто не останавливает? - удивился Симму.

- Остановить святую деву? С какой стати кто-то будет их останавливать? Их всегда можно узнать по платью, покрывалу и рыданиям... А чужестранцам следует держаться подальше от тех мест. К тому же чудовища, живущие в горах по воле Бога для защиты сада, легко отличат чужеземца от жителя Вешума, и всех чужеземцев они разрывают в клочья.

- А если дева добралась до двери и та открылась, что тогда?

- Там есть одно чудовище, которое страшнее остальных. Оно сторожит дверь и не пускает никого, кроме тринадцатилетних девочек, входящих туда по воле Бога. Это чудовище не пустит несчастную в сад, и она вскоре кончит жизнь самоубийством. Так всегда бывает.

- А если ей удастся проникнуть в сад?

- Это невозможно!

- Похоже, что так. Но предположим все же...

- Нет, нет! Я не собираюсь богохульствовать. В сад никогда не попасть никому, кроме девяти прекрасных юных дев, чистых, как лилии, и пленительно невинных. Всем бы женщинам быть такими, но, увы, лишь немногим это удается. А еще говорят, что в саду эти милые и наивные создания играют с самками зверей, добрыми и нежными, как ягнята. В этот сад не допускается ни один мужчина, кроме, конечно, самого Бога.

В этот момент скорбная фигура под покрывалом уже скрылась в толпе. Симму поспешно попрощался с каменщиком и крадучись последовал за женщиной.

Следить за ней не составляло труда. Толпа почтительно расступалась перед девой-убийцей, а она шла по улицам, не переставая громко рыдать и стонать. Вскоре стало ясно, что каменщик не ошибся: женщина действительно отправилась прямо к колодцу. Выйдя из города, несчастная прошла среди песчаных дюн. Симму держался от нее чуть поодаль.

Упорная дева шла вперед по бесплодной, лишенной тени пустыне, пока жар полуденного солнца не стал совсем невыносимым. Она добралась до одиноко стоящего мрачного камня, иссеченного песчаными бурями и раскаленного солнцем, и присела отдохнуть в тени у его подножия. Симму приблизился к ней, ступая совершенно бесшумно.

Из всех демонов только ваздру умели пением навевать на людей сон. Эшвы были лишены этой способности лишь потому, что не умели разговаривать. Симму по-рысьи подкрался к женщине сзади и запел, подражая ваздру. Наверняка, на слух демона, его подделка оказалась намного хуже оригинала. Однажды у соленого озера Симму уже пытался сделать нечто подобное, и эшва с презрением посмеялся над ним: "Твоя тихая поступь напоминает удары грома, мы же - воздух". Тем не менее и это посредственное пение оказалось достаточным для смертной.

Успокоившись, женщина перестала исступленно рыдать, прислонилась к скале и облегченно вздохнула. Симму приподнял покрывало девы. Хотя глаза несчастной стали красными от слез, а рот скривился в сварливой гримасе, она все еще оставалась красавицей. Симму поцеловал ее, и губы, сведенные судорогой, расслабились, на лице ее появилась блуждающая улыбка. Она уснула в тени камня, впервые за три года уснула спокойно. Симму забрал ее одежду, оставив взамен только свой плащ, чтобы несчастная могла укрыться от жара пустыни. Впрочем, любой демон оставил бы ей и того меньше. Симму до сих пор не приносил Смерти лишних жертв.

После этого Симму расстался и со своим мужским полом.

Целый год он был мужчиной и только мужчиной. Глядя на его тело, никто не усомнился бы в этом. И эта форма за прошедший год затвердела, стала жестче, чем она была в прежние годы, когда ревность, любовь и страх открывали в Симму способность к необычным перевоплощениям. Симму привык быть мужчиной, и стать женщиной оказалось для него теперь довольно сложно. Он чувствовал, как что-то растягивает и разрывает его плоть, но еще больше его мучила мысль, что здесь что-то не так. Однако разум Симму был менее гибок, чем его необыкновенное тело. То, что раньше было сладкой болью, приносящей наслаждение и удовлетворение, теперь воспринималось как самоотречение. Симму испытывал ненависть и отвращение к своему новому облику, но в то же время он хотел, чтобы это случилось. Ведь только так ему удастся проникнуть в сад.

Потом - казалось, мгновенно - борьба утихла. Симму стоял, дрожа. Он больше не был героем. Он стал героиней.

Монета перевернулась. Симму-мужчина - широкоплечий, узкобедрый... Симму-женщина была такого же роста, довольно высокая для женщины, но не чрезмерно, ведь Симму не был гигантом. Его кости и мышцы таза, рук, ног, груди сразу же утратили мужественность. Симму-женщина оказалась стройной, но не худой, с высокой грудью и гладкой кожей; исчезли все следы волос на теле и лице. Симму была прекрасна, намного красивее девы, спавшей у камня.

Без колебаний Симму надела платье девы, спрятав под покрывалом лицо и распущенные волосы.

Ее ноги, босые и изящные, хотя и не слишком маленькие, были несомненно женскими. На платье, промокшем от слез и высушенном солнцем, остались две округлые выпуклости от грудей, которые теперь заполнились.

Симму продолжила свой путь только через час. Прекрасная, одинокая изгнанница, оплакивая свою горькую судьбу, направилась к колодцу.

Уже наступал вечер, когда ее увидели со сторожевых башен. Стражи показывали на нее пальцами, охваченные благоговейным страхом. Они всегда понижали голоса, когда видели возвращающуюся женщину. Несмотря на страх, они были несколько раздражены: опять придется пробираться мимо бестолково рыщущих по склонам чудовищ и нести в город тело несчастной.

Но стражники были не одиноки в своем раздражении: дозорные отряды, заметив приближающуюся деву, ворчали что-то в том же духе.

И вдруг, пока часовые стояли, созерцая ее, бредущую в благочестивом и неприветливом смирении, на склонах гор началось настоящее столпотворение.

Из своих нор и пещер хлынули сотни чудовищ, рычащих, ревущих, визжащих и воющих. Их пасти изрыгали пламя, и воздух заволокло дымом. Чудовища так сильно хлопали крыльями, что медные перья с грохотом дождем сыпались на землю. Гигантские змеи извивались и шипели. Чудовища скалили тигриные клыки, их копыта стучали по горному склону, а рога грохотали, ударяясь о камни и скалы.

Дозорные были потрясены. Никогда появление одной из отверженных дев не вызывало такого буйства. Может быть, эти ужасные - да простит Бог! страшилища просто взбесились? Воины нервно хватались за луки и мечи, спрашивая себя, сгодится ли такое оружие в предстоящей битве и не будет ли это богохульством. Полчища тварей одновременно ринулись вниз по склонам и помчались по песку, напоминая чудовищный поток лавы.

Но чудовища не обратили внимания на часовых и башни. Они устремились к одинокой фигуре девы. Сбитые с толку, напуганные воины потеряли ее из виду в туче пыли, огня и дыма, в мелькании крыльев, рогов, хвостов и чешуи...

Так стражи-нелюди обычно встречали приближающихся к колодцу чужеземцев: Симму не была местной, а значит, нарушила границы, и ее надо было разорвать на куски. Неясно, правда, почему все чудовища помчались разом, чтобы принять участие в столь простом деле. Возможно, они почуяли в Симму не просто заблудившуюся чужеземку, а героя - реальную угрозу сложившемуся порядку вещей. Как бы то ни было, Симму опередила их.

До того как твари подбежали к ней, Симму сбросила все одежды, кроме покрывала, скрывающего лицо и волосы, и начала сложный волнообразный танец.

Симму обладала особой силой. Волшебство танца, восхитительные, возбуждающие чары эшв превращали самых диких земных тварей в ручных. Хватало одного прикосновения руки, мысленного шепота - ласкового шепота эшв, чтобы околдовать змею, птицу, лису или пса. Танец Симму усмирил бы даже дикого единорога или кота-людоеда. Но чудовища, которых Лилас оставила в пустыне, были не земными, а колдовскими, созданными ею самой. И все же, когда Симму начала танцевать, клыкастые челюсти тварей отвисли, рога в смирении опустились к земле. Они сложили крылья, а хвосты их поникли. Как такое могло произойти?

Конечно, на шее Симму висел камень демонов, спасший героиню в отравленном Мерхе. Возможно, камень усилил заклинание Симму. Но все равно, этого было бы мало, если бы не произошло еще одно событие. О нем не знал Симму, и, конечно же, не знал никто в Вешуме. О нем не знали даже стражи-нелюди, хотя это событие бросило на них свою тень, изменило и ослабило их, лишив смысла их зловещее предназначение.

Колдунья, сотворившая их двести девятнадцать лет назад, теперь была мертва.

Большую часть чудес сада она сотворила при помощи особого колдовства, основанного на сочувствии и ревности. Но именно ее собственное воображение и жестокость поддерживали силу стражей-нелюдей. Сад уже давно не являлся главным детищем ее жизни, и она задвинула его в пыльный чулан в дальнем уголке памяти, но иногда все же вспоминала о нем, а вспоминая, радовалась. Это был ее шедевр, ее дар любви Владыке Смерти. Все, что касалось сада, купалось в далеких лучах ее подсознательного восторга и черпало оттуда свои жизненные силы. А сейчас этот источник исчез, исчез источник, который на расстоянии заводил механизм, заставляя его работать без сбоев. Сознание колдуньи, питавшее ее чары, оказалось заперто во Внутренней Земле, а оттуда редко что-то проникало во Внешние Миры. Чудища бросились на Симму, собираясь - как положено - схватить ее и разорвать. Но подобно угасающему пламени, они лишились питающей их силы, поэтому Симму хватило обычной магии, чтобы обуздать их и заставить забыть свой долг, лишить смысла все двести девятнадцать лет их безжалостной службы.

Вскоре чудовища уже ласкались к девушке. Они терлись тигриными мордами о ноги Симму и лизали ее странными раздвоенными языками. Твари с наслаждением подчинились сладким чарам эшвы. Существование их было долгим и однообразным. Даже чудовища устают от такой жизни.

- Это что ж такое? - недоумевали часовые, наблюдая, как дева, в сопровождении чудовищ, поднималась по ближайшему склону.

- Ее голова закутана покрывалом, но сама она обнажена, - сообщил с наблюдательной вышки один из стражей. Остальные, желая избежать кощунственных мыслей, отвели глаза.

- По-моему, она танцует! - крикнул страж с вышки. Он тоже видел этот танец, так что заклинание частично коснулось и его. Его глаза наполнились слезами, когда он, пошатываясь, спустился со своего поста - неслыханный проступок!

- Нам что, пойти за ней? - удивлялись воины, стоявшие у склона.

Раньше они всегда следовали за девой. Но сейчас, даже имея приказ, они предпочитали держаться на значительном расстоянии от чудовищ, которые вдруг перестали вести себя так, как положено знаменитым вешумским тварям. Поэтому воины остались на месте и совсем потеряли из виду лжедеву.

Близился закат. По пустыне поползли тени гор, башен и неподвижно замерших стражей. Небо окрасилось золотом, западное плато казалось припудренным красной пылью, по которой колесница солнца катилась к краю света.

Невидимая для людей, Симму подошла к высокой раскаленной стене. Над ее вершиной в небо уперлась корона молний, сверкающих все ярче в быстро сгущающихся сумерках.

Симму добралась до того места, где скрывалась дверь.

Она сбросила покрывало - последнее, что было на ней, - и в тот же миг потух последний луч солнца. Симму прошептала что-то, и чудовища, сопровождающие ее, лениво разлеглись на камнях, вяло помахивая хвостами-змеями, а их бесцельно двигавшиеся крылья поднимались и опускались, словно множество медных вееров. Симму направилась к двери, появившейся среди деревьев именно в том месте, о котором рассказывали жители Вешума. Жар, исходящий от стены, стал почти невыносимым, и дверь открылась.

Но тут путь Симму заступил страж врат сада.

Это создание могло изменять свои размеры. Сначала оно было крошечным, как улитка, а вход в его норку - узкий, словно девичье запястье. Но, вырвавшись на свободу, страж раздувался, у него вырастали руки, клыки и отвратительные щупальца, Он напоминал змею, покрытую матовой чешуей; змею с несколькими мускулистыми руками, с когтями из голубоватой стали. Его лицо, словно вышедшее из ночного кошмара, чем-то походило на безволосое лицо безумца. Чудовище ухмылялось, скаля остро отточенные кинжалы клыков, и два выпученных глаза отвратительного ржавого цвета (может, цвета ядовитых гранатов колдуньи) горели во тьме. Ладони многочисленных рук чудовища тоже были ржаво-красными, а язык, время от времени показывающийся между зубами, - угольно-черным. На его запястьях, скулах и висках торчали острые шипы.

Симму отступила на шаг, разглядывая нового противника. Воздух успел насквозь пропитаться чарами эшв, но это последнее чудовище, по-видимому, их не воспринимало. Тогда Симму мысленно обратился к стражу: "Дай мне пройти". Страж двери издал какое-то отвратительное бульканье - насмешка, ругательство или просто выражение безразличия. А за его спиной стояла открытая настежь узкая дверь в сад. Время уходило.

Симму обернулась к прирученным чудовищам. Она протянула к ним руки и, напевая вполголоса, обратилась к ним. Она посылала им безумные образы и мысленно гладила их спины, пока твари не очнулись и не поднялись во всей своей ужасающей красе. Они защелкали челюстями, стали бить хвостами по земле - они приготовились к битве. Симму впервые таким образом использовала свое колдовство. В следующую секунду сотни чудовищ ринулись на стража двери.

Колдунья создала этих тварей для битвы, страж же ни с кем не сражался. Ему просто не представлялось случая, ведь никакой чужеземец не смог бы пробраться так далеко - до самой стены; что касается возвращающихся дев, то страж только рычал на них, и этого было вполне достаточно - несчастные убегали и сами убивали себя. Последний и самый ужасный страж оказался не готовым к тому, что произошло. Невзирая на многочисленные и разнообразные орудия защиты, мощные доспехи и острые когти, налетевшая на него волна чудовищ быстро захлестнула его: залитые кровью тигриные морды улыбались из его внутренностей, а медные крылья хлопали по его разодранной чешуе.

Симму рванулась к двери и, за мгновение до того, как она исчезла, девушка влетела в запретный сад.

Глава 7

В этот вечер от двери в глубь сада не вела мраморная лестница. Ее заменял склон, покрытый прелестной шелковистой травой. Все дышало покоем и благополучием в нежных лучах розовой вечерней зари.

Некоторое время Симму неподвижно стояла на склоне, едва веря в то, что она совершила, и это приятно возбуждало ее. Она задумчива огляделась. Теперь она стала искуснее во всех видах волшебства и чувствовала магию так же явственно, как аромат цветов или запах воды. В Симму снова началась борьба ее женской и мужской ипостасей. Наконец мужская гордость восстала в ней, и ее тело, так долго бывшее мужским, отчаянными усилиями попыталось вернуть себе привычный облик. Но Симму противилась этому, ведь сад был создан для женщин и населен женщинами. Она боялась выдать себя, приняв обличье мужчины.

Умного погодя Симму поднялась с травы и еще раз осмотрела долину в поисках золотого храма, скрывшего колодец.

Над садом взошла розовая луна. Лунный свет облегчал поиски. К тому же Симму не мешали иллюзии, и она быстро отыскала храм. Теперь удержаться от начала поисков ей было не легче, чем жаждущему отказаться от глотка воды, и она устремилась к храму. По пути ей встретились лани - колдовские творения Лилас, но они не обратили на Симму никакого внимания. Ведь они сами были нереальны, к тому же несомненная женственность Симму не потревожила женскую атмосферу долины. Тут повсюду царила мягкая чувственность и кошачья чистоплотность, всегда символизирующие женщину. Здесь не было ничего резкого, решительного, независимого, а если где и встречалось, то прикрытое глянцем иллюзий. Стволы деревьев изгибались плавно, холмы были округлыми, словно девичьи груди. И Симму вторглась сюда, к счастью, в своем женском облике.

Симму подошла к храму. Он не был золотым, хотя и казался таковым. Два столетия придали ему, как и всему саду, какое-то особенное величие, и на пороге его Симму невольно задержала дыхание. Она по-кошачьи прокралась внутрь. Ее глаза отражали сияние золотой чаши с костяной пробкой, венчавшей колодец. Вдруг она услышала позади себя высокое неумелое пение. Восемь девичьих голосов затянули песню или гимн.

Обычно на закате девы приходили в храм, чтобы совершить ритуал, во имя своего Бога произнести новые обеты и возложить дары - цветы и плоды. Когда проходили годы и первоначальный пыл угасал, девы уже не столь ревностно относились к своим религиозным обязанностям. Все чаще приходили они в храм уже после заката. Симму, поняв, что восемь дев направляются по тропе к дверям храма, нырнула в ближайшее укрытие - широкий оконный проем - и притаилась и выглянула среди теней.

Что-то похожее на ранние золотые сумерки вошло в храм.

Такое необычное впечатление создавалось отчасти благодаря блеску драгоценностей в неровном свете - в зале храма курились какие-то благовония. Первая из дев зажгла яркий светильник, и золотые одеяния и украшения дев засверкали и заискрились.

Симму удивилась, что дев оказалось восемь, а не девять, как полагалось. Всем было по шестнадцать лет, они расцвели и созрели в волшебном саду.

И теперь в золотых сумерках они начали танцевать.

Девы принесли с собой черный и зеленый виноград, алые маки, букеты белых лилий, гиацинтов и роз, персики и пальмовые листья: все это они сложили рядом с чашей, проходя мимо, но прежде они прижимали фрукты к губам, а лепестками цветов осыпали друг друга с головы до ног. Танец, казалось, породил нечто вроде музыки, которую слышали только танцовщицы. Она становилась все быстрее, и девы, приходя в неистовство, хлестали себя пальмовыми листьями. Казалось, одежда дев стала местами прозрачной, приоткрыв то ослепительно сверкающую белую кожу, то темный бутон соска, то изгиб ноги. А под золотыми покровами не было ничего, что скрывало бы тела дев больше, чем дым скрывает огонь, Этот танец, предназначавшийся лишь Богу, был исполнен сладострастия. Скрытые от мужских взоров, восемь дев неслись в танце на крыльях самых необузданных фантазий. Их глаза сверкали из-под опущенных ресниц, их алые губы чуть приоткрылись, обнажая ослепительно белые зубы. Потом они сбросили одежды, оставшись лишь в золотистых дымчатых покровах, и с наивным бесстыдством стали предлагать свои бархатистые тела Богу колодца. Наконец они бросились к чаше. Их волосы разметались. Девы порывисто дышали, рыдали и стонали, прижимаясь к холодному металлу: "Узри, я запечатана, как и твой колодец, и своей чистотой я буду хранить чистоту священной обители Бога, и пусть я погибну.., о, погибну.., погибну!., если нарушу клятву".

И тут Симму оказалась в весьма затруднительном положении. Ее мужское начало, разбуженное танцем дев, стало брать верх. Все попытки Симму противостоять его натиску были напрасны. И даже когда она в отчаянии отвела взгляд от танцующих - хотя в душе желала вовсе не этого, - даже тогда их вздохов, стонов и шепота было вполне достаточно, чтобы возбуждать ее, точнее его. И в конце концов, оказавшись не в силах больше сопротивляться, Симму-мужчина, изнемогая, прислонился к стене. С горящими глазами и сердцем, колотящимся, словно молот, скрежеща зубами и мрачно усмехаясь при мысли о своем положении, Симму наблюдал, как закончился танец, как обессиленные девы поднялись с пола, собрали одежды и, забыв светильник, спотыкаясь, растворились во тьме ночи, чтобы снова стать маленькими девочками или устремиться к эротическому снадобью в булькающих хрустальных сосудах.

Симму остался один и с неохотой, с большим усилием вновь изменил свой пол. И вот когда уже все свершилось, в храм вдруг вошла девятая дева.

Голоса остальных давно затихли вдали, и Симму, почти забыв о прежних намерениях, едва сдерживался, боясь, что другого такого случая может не представиться.

Но все же разум взял верх над чувствами, ибо Симму понял, что эта дева совсем не похожа на остальных. С одной стороны, она показалась ему прекраснее других, если такое вообще возможно. С другой же - казалось, она одета не так роскошно, как остальные, - на ней было простое поношенное платье, словно пышные иллюзии сада не имели к ней никакого отношения. В-третьих, она свирепо прокричала в чашу слова, которые звучали странной насмешкой над молитвами, звучавшими здесь до ее прихода: "Узри, Боже, я тоже запечатана! Если б я могла сорвать эту печать, чтобы осквернить твой проклятый колодец!.. После этого и она выбежала из храма.

Застыв в изумлении, Симму вдруг понял, что у него в руках есть теперь решение задачи. Теперь он точно знал, как расколоть водоем Верхнего Мира и выпустить воду бессмертия вниз, во второй колодец.

Глава 8

Восемь из девяти дев ужинали в мраморном дворце. Полулежа на вышитых шелком подушках в свете ароматических свечей, они вертели в руках куски жареного мяса, посасывали засахаренные побеги лотоса, инжирный мармелад и тому подобные лакомства. Яркие птицы наполняли воздух восхитительными руладами. Пантеры и львицы дремали, положив головы на усыпанные драгоценностями колени дев, и украшенные дорогими перстнями пальчики ласкали зверей.

Девы весело болтали, уже оправившись от религиозных безумств. Как и предвидела колдунья, они говорили разные глупости, но, поскольку любая глупость принималась подругами благосклонно, девы считали себя необычайно мудрыми.

- Я полагаю, - глубокомысленно заметила одна из них, - что луна - на самом деле цветок, чьи лепестки постепенно, в течение месяца, опадают пока не останется ни одного. А затем на черной клумбе ночного неба снова распускается бутон молодой луны.

- Свежо и необыкновенно, - ответила ее подруга. Девушки не завидовали гениальности друг друга, им не из-за чего было ссориться.

- Да, я много об этом думала, - продолжала первая, - но теперь меня интересует другое: а вдруг солнце - это пылающий огонь, который каждый вечер тухнет, попав в гигантскую чашу с вином?

- А может, это дыра в ткани эфира, обнажающая пламенный Верхний Мир, где обитает наш Бог и господин? - дерзко заявила третья.

- А Кассафех - дура, - вставила четвертая. - Зря она избегает нас. Она могла бы многому у нас научиться!

Именно так, пусть и ненамеренно, проявлялись человеческие слабости дев: им было кого осуждать.

- Постойте-ка, что это за странные звуки за окном? - вдруг спросила пятая, обладающая очень чутким слухом. Ее очаровательные ушки были украшены жемчужными серьгами.

- За окном? Что там может быть?

- Мне показалось, там кто-то рассмеялся. Может, это Кассафех подглядывает за нами?

- Может быть, - согласилась дева, рассуждавшая о луне. - Может, это звездные лучи разбиваются о землю?

- Да погоди, - воскликнула шестая, - я тоже слышала смех, вон за тем окном! Пойду посмотрю. - Она подбежала к окну, выглянула наружу и увидела в полумраке среди теней сада стройную женскую фигуру. - Как тебе не стыдно, сестра! - с укором сказала шестая дева.

- Увы, - скорбно пробормотала та, которую приняли за Кассафех, - камень лежит у меня на сердце, и я полностью раскаиваюсь в своих грехах.

- Это точно Кассафех, - обернулась шестая дева к своим подругам. - Она говорит, что у нее на сердце камень и что она раскаивается в грехах. - Но когда девушка снова выглянула в окно, таинственная фигура исчезла.

- Я что-то не совсем поняла, - призналась шестая дева. - Кассафех никогда раньше ни в чем не каялась. И кроме того, она показалась мне выше ростом, а ее волосы были темнее, чем обычно. И ее голос... Хотя она говорила очень тихо, все равно не очень-то ее голос походил на голос Кассафех.

- Однако это не мог быть никто другой, потому что нас здесь всего девять и больше никого нет. - И восемь дев единодушно согласились с этим.

***

Первая дева - именно она предположила, что луна - это цветок, - спала на своем ложе и видела во сне, будто она качается на качелях из слоновой кости, подвешенных к цветущей луне. Она взлетала вверх, в звездное небо, и стремительно неслась вниз, вверх-вниз, вверх-вниз! А потом с луны осыпались все лепестки, и качели упали, а с ними и дева. В этот момент она почувствовала легкое прикосновение и едва не завизжала.

Она открыла глаза. В комнате была кромешная тьма. Светильник погас, а окна были плотно занавешены. Но вот дева почувствовала рядом с собой осторожное движение. Она подумала, что это львица, и тут женские пальцы коснулись ее руки, и послышался шепот:

- Это я, Кассафех...

- Но.., твой голос не похож на голос Кассафех, - рассеянно ответила девушка.

- И все же это я. Кому еще тут быть, кроме меня? Не прогоняй меня. Ты так мудра и благоразумна. Только ты можешь помочь мне. Посоветуй, как мне искупить мое святотатство. Я так долго не обращала внимания на Бога.

Столкнувшись с такой задачей, глупая дева задумалась. Тем временем Кассафех - а может, это была и не она - придвинулась ближе.

- Твоя близость меня вдохновляет, - прошептала Кассафех... И все же это была не Кассафех.

Теперь первая дева убедилась, что ее неожиданная гостья - женщина. Девичья грудь коснулась ее руки, а гладкая щека прижалась к ее щеке. Тем не менее дева вдруг задрожала от смутного страха.

- Не бойся меня, я всего лишь заблудшая душа, - сетовала лже-Кассафех еще более странным голосом, будто давясь от потока слез. Потом она прикоснулась к шее первой девы нежными пальцами. Легкими, как травинки, были эти пальцы. А потом пальцы скользнули вдоль шеи, по склону груди и превратились в нечто, охватывающее и ритмично сжимающее, нечто вызывающее в груди первой девы пронизывающую, словно музыка, сладость. А потом эта музыка переместилась к чреслам девы, неописуемо ее этим удивив. И как раз когда дева невольно подалась навстречу этой рыбке (а потом и другим, множеству других, идущих вслед первой), к ее губам прижались губы лже-Кассафех, и поцелуй их был слаще, чем все, что она знала до сих пор.

- Ах... Но, Кассафех... - слабым хриплым шепотом пробовала протестовать первая дева. Но Кассафех не ответила. Руки девы сами по себе поднялись, обнимая тело заблудшей подруги, которое оказалось теперь сверху. Оно оказалось намного тяжелее, чем дева ожидала, и было необычным на ощупь, гладкое и твердое, а под кожей перекатывались упругие мышцы. Может, это львица? Но дева, забыв о своей склонности к философствованию, не хотела сейчас в это вникать. Она, словно дверь, открывалась дюйм за дюймом, впуская в свое тело мужскую плоть. Может, это Бог поверяет ей какую-то тайну таким странным образом?

Симму, хорошо зная, как нужно обращаться с женщинами, поскольку сам был отчасти женщиной, понимал, как следует вести себя с этой податливой девочкой. Мягкими прикосновениями, пожатиями, поглаживаниями, губами, зубами и языком, руками, пальцами, ногтями пальцев, а также чрезвычайно искусными интуитивными движениями всего тела он превратил размышлявшего о луне-цветке ребенка в одно сплошное неистовое желание, извивающееся и безмолвно стремящееся удовлетворить зов плоти. И когда дева достигла пика своего желания, а Симму приблизился к порогу наивысшего наслаждения, он крепко сжал ее и вошел в дверь сада, в сокровеннейший и прекраснейший из всех садов. Врата были взломаны, и хотя девушка - уже не девственница - несколько раз вскрикнула от боли, вскоре ее крики сменились стонами наслаждения.

Тихо было в долине за окном. Это двойное насилие - над садом, в который проник мужчина, и над первой девой, не оказавшей, впрочем, особого сопротивления - осталось, похоже, незамеченным.

- Кассафех, мечтала ли я о таком...

Но Симму, любовник-кодпун, пропел ей что-то на ухо, и дева крепко заснула. Он тихо вышел из комнаты в пустынные мраморные коридоры ночного дворца. Тут Симму быстро изменился, вновь превратившись в женщину. Он прошел там, где более двухсот лет ступали только лапы зверей-призраков и стройные девичьи ноги. И вскоре еще один занавес был сдвинут в сторону, еще один светильник погашен, еще одна дева, пробудившись, обнаружила у своей постели кающуюся Кассафех... Отступница, которая быстро превратила явь в сладостный сон, куда более волнующий, более восхитительный, чем навевал хрустальный сосуд. И снова крик боли сменился стонами восторга. И вновь прозвучала песнь демона, а потом Симму бесшумно исчез. А чуть позже, в самый темный предрассветный час, еще раз все повторилось, и еще одна дева оказалась откупорена... Крик боли и стоны восторга, песня, бесшумное исчезновение...

Трое за одну ночь. У трех дев в кромешной тьме были сорваны священные печати. А боги молчали, не являя никаких знамений, не грозя карой. Ни облачка в небе, ни капли дождя, ни даже падающей звезды.

Волшебство колдуньи гибло, распуская нить за нитью узор ее магии. Симму верно подобрал ключ к тайне Лилас. Но он спешил, герои ведь не любят ждать.

К утру лишь шесть дев остались нетронутыми. Симму отдыхал на холме под высоким цветущим деревом, набираясь сил перед следующей ночью. Волшебство сада сдавалось, и по мере этого рушилась защита пути, ведущего к бессмертию.

Колдунья, пожалуй, перехитрила саму себя, решив сделать хранительницами нижнего колодца девочек, которые должны были оставаться девственными в течение девяти долгих лет. "Я запечатана так же, как запечатан твой колодец, и пока я чиста, я буду хранить чистоту обители Бога", - клялись они, приходя к колодцу, который находился прямо под колодцем Верхнего Мира. Чувственная магия: слова, повторяемые в течение двухсот тридцати трех лет многими поколениями дев, постепенно становились реальностью. Они наделили храм величием, а колодец жизнью. И если что-то случится с нижним колодцем, то это же произойдет и с колодцем небесным.

Даже Верхний Мир не мог не противостоять такому могущественному и длительному колдовству, да и небесный водоем, как верно заметила колдунья, был всего лишь стеклянным.

Бунтарка Кассафех своим вызовом: "Хотела бы я, чтобы мы оба - я и колодец - были распечатаны", - подсказала Симму решение.

Стоит взломать печати на колодцах девяти дев-хранительниц и небесный колодец над головой тоже даст трещину.

А если бы девять дев не охраняли земной колодец, то, может, так никогда и не был бы найден путь к воде бессмертия.

***

У Кассафех, девятой девы, были свои ритуалы. Тем утром в лучах восходящего солнца она как раз исполняла один из них.

Однажды она нашла на берегу небольшого пруда подходящий камень, обмазала его черной глиной с берега и назвала "богом-. Часто приходя сюда, Кассафех всячески оскорбляла и поносила этого "бога", постоянно хулила его в надежде на какое-нибудь знамение, которое подтвердило бы существование Черного Бога Вешума. Даже смерть казалась ей предпочтительнее предстоящих шести лет заключения в саду. Правда, ей казалось так лишь потому, что она до сих пор не видела настоящей смерти.

И вот она вновь оказалась перед камнем; мягкие волосы бледно-золотым дождем струились по ее плечам, а глаза приобрели стальной оттенок.

- Ну же, - ехидно говорила она, - порази меня молнией! Как я тебя ненавижу - то есть ненавидела бы, если бы ты на самом деле существовал! Но ведь тебя же нет! - И тут она швырнула в камень куском грязи.

Тут из-за дерева выскользнула первая дева. Робея и смущаясь, она подошла к Кассафех и прошептала:

- Это был сон или это и правда была ты, милая Кассафех?

- Я? - опешила Кассафех, изумленная таким неожиданным знаком внимания.

- Ты, милая Кассафех! Ведь это ты задула мой светильник и попросила помощи. Конечно же, я помогу тебе, обещаю. Но только я не поняла, что произошло между нами... Ты ведь расскажешь мне.., или... Может быть, ты сделаешь это еще раз? - И ее рука нежно обвилась вокруг талии Кассафех.

Но та оказалась вовсе не такой ласковой, какой была ночью, пальцы распечатанной девы коснулись совсем другого тела.

- Кассафех, может, ты думаешь, я обижаюсь на то, что ты поранила меня? Правда, на простыне осталось пятно крови, похожее на розу, но ведь эта кровь отдана Богу, я не сомневаюсь... - И первая дева поцеловала Кассафех в губы, что той и вовсе не понравилось.

- Да оставь же меня! - вскрикнула Кассафех и, вскочив на ноги, убежала.

Но на следующей поляне она столкнулась со второй распечатанной девой.

- А, Кассафех, - сказала та, с ухмылкой глядя на нее. - Что это ты задумала ночью? Прокралась в мою комнату, рассказала какие-то сказки, а потом легла со мной! Как непристойно все получилось! Боюсь, ты мне что-то повредила. Утром я нашла на постели красное пятно - по-моему, это была кровь. Но, добавила она, подойдя ближе и нетерпеливо ухватившись за рукав платья Кассафех, - это неважно. Никто не узнает.

- Но я же ничего такого не делала, - отбивалась Кассафех.

- Как же! - усмехнулась дева, ткнувшись носом в ухо дочери духа. - Что-то ты все-таки делала, и ты сделаешь это еще раз. Никогда не думала, что ты такая ловкая. Погасить свет и шептать сказки о том, что тебе нужно мое утешение; и все для того, чтобы заняться такой гадостью! - Вторая дева засмеялась и решительно ухватила Кассафех за ягодицы. Кассафех укусила ее и бросилась бежать.

Но только она вбежала в лес, как чуть не упала, споткнувшись о третью деву, лежавшую на траве.

- Что случилось? - нерешительно спросила Кассафех, увидев, что та плачет.

Вдруг третья дева рванулась вперед, и ее руки обвили лодыжку Кассафех.

- Ты! Ах, злодейка! Как ты могла сотворить со мной такое.., такую.., гадость вчера ночью?!

- Это не я! - закричала Кассафех.

- Ты! Больше некому! Я никогда не забуду, как ты лгала мне в кромешной тьме, как ты навалилась на меня своим телом, и эти восхити.., ужасные вещи, которые ты заставила меня делать. Мне было больно, а когда я кричала и просила продолжать.., то есть, я имею в виду, прекратить.., ты засмеялась каким-то чужим грубым голосом. Кассафех, я никогда не прощу тебе того алого пятна, которое я обнаружила. Я все время думаю о том восторге.., или, вернее, ужасе.., который я пережила из-за тебя...

Кассафех посмотрела на свою лодыжку, в которую намертво вцепилась третья дева.

- Послушай, - сказала Кассафех, - отпусти мою ногу, а я лягу рядом и утешу тебя.

- Да! - согласилась третья дева. - Но я, конечно, откажу тебе, решительно добавила она и отпустила ногу.

Кассафех бросилась бежать.

В долине существовало место, где ничего не цвело - там остался уголок голой пустыни. Только Кассафех видела это место таким, каким оно было, ибо не было в саду иллюзий, которые могли долго обманывать ее. Для других это место, как и все остальные, зеленело лужайками, фруктовыми деревьями и цветочными клумбами. И из-за этого никто никогда не замечал крохотную пещерку, в которую сейчас спряталась Кассафех. И хотя три снедаемые желанием девы бродили неподалеку, зовя ее, они так ничего и не добились. Остальные пять избранниц так и не появлялись. Кассафех решила, что у них нет причины ее искать.

Прячась и злясь на остальных дев, Кассафех провела в своей пещерке весь день. Она напряженно думала.

Хотя Вешум умышленно держал своих дочерей в неведении, Кассафех знала достаточно, чтобы понять, что кто-то распечатал лоно трех дев. И это весьма озадачило ее. И было из-за чего; кажется, именно ее подозревали в том, что она за одну ночь лишила девственности трех хранительниц. Но уж в этом-то преступлении она точно не замешана. Впрочем, Кассафех казалось, что виновато тут колдовство Бога. Разве смог бы мужчина пробраться в сад? Это предположение заинтриговало Кассафех даже больше, чем встревожило. Ее не пугало необъяснимое, к тому же размеренная жизнь пленницы сада ей до смерти надоела.

Кое-что совпадало во всех трех рассказах: задутый светильник и тьма в комнате. Несомненно, это было сделано для того, чтобы скрыть, кто вошел в комнату на самом деле - какая-нибудь отвратительная нечисть? Потом жалобная просьба об утешении и следом другие просьбы, судя по всему, добровольно исполненные девами. Но в долине осталось еще шесть дев - возможно ли, что нечто решило добраться до каждой из них?

По своему обыкновению, Кассафех не присоединялась к остальным девам во время вечернего пира во дворце. За прошедшие два года она убедилась, что предпочитает коренья, ягоды и чистую воду иллюзорным дворцовым пиршествам. В этот вечер пятеро дев болтали в обычной идиотской манере, а трое сидели молча. Их глаза горели, а щеки лихорадочно пылали. Они бросали друг на дружку испуганные, полные ревности взгляды. Каждая из распечатанных дев подозревала, что не у нее одной побывала странная ночная гостья. В этот вечер они уже не так самозабвенно танцевали перед Богом.

Наконец девы отправились спать. Пятеро из них тут же заснули. Трое ворочались и метались в постелях, задыхаясь от волнения всякий раз, когда ночной ветерок шевелил занавес на двери. Но никто не явился к ним, и около полуночи, совсем измучившись, они все-таки уснули.

Только Кассафех, дочь духа, не была подвержена влиянию волшебства эшв и поэтому бодрствовала. Свою лампу она погасила сама и съежилась в углу, широко раскрыв глаза, напряженно прислушиваясь. Около полуночи она оказалась вознаграждена Кассафех услышала далекий слабый крик, похожий на крик ночной птицы. Только это была не птица.

Кассафех тихо прокралась к двери и выглянула наружу. Минуту спустя в одном из дверных проемов возникла фигура.

Три года жизни с девами не пропали даром. Кассафех сразу же поняла, что эта фигура не принадлежит ни одной из них. Однако очертания ее не показались Кассафех чудовищными или отвратительными. Это была фигура высокого стройного... Нет, не мужчины... В свете звезд вырисовывалась линия высокой упругой груди. Может, это демон?

Кассафех и не подозревала, как близко она была к истине. Легко ступая, Кассафех решила проследить за безмолвной фигурой. Вскоре таинственное существо скрылось в одной из комнат, комнате - той, где спала пятая дева. Кассафех прильнула глазом к щели в занавеске.

Да! Это была женщина. Она наклонилась над светильником, волосы цвета абрикоса скрывали ее лицо. В неровном свете Кассафех разглядела загорелую кожу и грудь с золотистыми сосками. Затем светильник мигнул и потух. На фоне окна выделялась лишь тень женщины, а когда она задернула занавеси, комната погрузилась во мрак. Раздался шепот:

- Кто здесь?

- Это я, Кассафех.

Затем так же тихо полились утешительные речи. Происходящее показалось Кассафех забавным, она поневоле улыбнулась.

И вскоре из темноты раздался вздох и шелест шелка, сползающего на пол, а потом Кассафех показалось, что она услышала, как опытная рука путешествует по куполообразным холмам, по гладкой восковой равнине направляясь в теплую, поросшую лесом долину.

Вздох, неровное дыхание, неожиданно оборвавшийся стон, бессмысленные слова, приглушенное бормотание, бархатный звук трения кожи о кожу, наконец, резкий, хотя и негромкий, крик, за ним еще один, более низкий, а потом непрерывная череда криков, стонов, прерывистых вздохов, будто в комнате кого-то медленно убивали.

Сердце Кассафех затрепетало. Девушка затаилась за занавесом, едва не теряя сознание от желания и смущения. Затем она услышала голос - никогда раньше она не слышала такого голоса.

- Благодарю, любимая.

Это был голос мужчины. Вдруг голос изменился, послышалось что-то вроде мелодичного журчания. Кассафех, почуяв колдовство, отступила назад и на всякий случай зажала уши пальцами. Впрочем, песня демона не оказала на нее сильного воздействия, гораздо больше потряс ее звук мужского голоса.

Кассафех убежала обратно в свою комнату и ждала там, жалея, что у нее нет ножа, чтобы убить насильника, или сосуда с ароматическими маслами ее матери, чтобы соблазнить его, - она даже не знала, чего ей хочется больше.

Но никто не зашел в ее комнату, ни мужчина, ни женщина, ни демон. Не она стала третьей в эту ночь. Похоже, незнакомец умышленно оставил в покое Кассафех, чье имя использовал он в качестве прикрытия...

А может, он поступил именно так, бессознательно чувствуя, что необходимо оставить Кассафех напоследок, ее - прекраснейшую из всех, подсказавшую ему единственно возможное решение.

Была еще одна причина, но неизвестно, догадывался ли Симму о ней или нет.

Если бы для того, чтобы связать сверхъестественный колодец Верхнего Мира с жалким колодцем в долине, нужна была дополнительная нить, то ею, несомненно, являлась Кассафех. Она, дочь небожителя, духа стихий низшей касты Верхнего Мира, стала теперь девой колодца. Таким образом, судьба, случайность или какая-то причуда богов сложила из разноцветных камней забавный узор...

Утром Кассафех приняла решение.

Она терпеть не могла Бога Вешума. Даже разговор с демоном больше привлекал ее. Как бы то ни было, этот демон медленно, но верно разрушал незыблемую основу - целомудрие хранительниц, а значит, стремился разрушить ненавистную тюрьму Кассафех. В этом душа девушки стала союзником незнакомца.

Когда четвертая дева утром подобралась к ней с настойчивым писком, Кассафех уже придумала, как себя вести.

- Днем мы не должны говорить об этом, - остановила она деву. - Это будет наша тайна, посвященная Богу. Не говори никому! Никто не должен знать, только ты и я.

Обрадованная четвертая дева, задержавшись только для нежного объятия, убежала. Такими же речами Кассафех обманула пятую и шестую деву. А когда первая, вторая и третья, напрасно ждавшие ее в эту ночь, поодиночке подходили к ней, Кассафех, смиренно потупившись, говорила;

- Увы! После нашей ссоры я побоялась прийти к тебе, но сегодня непременно приду. Ты только не говори остальным. То, что произошло между нами, таинство. Мы отмечены Божьей милостью.

Кассафех лгала, зная, что всех, кто не уснет в следующую ночь, демон усыпит своей песней. Только Кассафех могла сопротивляться ему, и она будет готова.

Вечером Кассафех явилась во дворец. Она надела новое платье, которое показалось роскошным даже девам, шестеро из которых, впрочем, уже не заслуживали этого звания. В этот вечер только две из них болтали о разных пустяках, а остальные шесть с обожанием глядели на Кассафех и, передавая ей вино, старались тайком пожать ей руку.

Вернувшись в свою комнату, Кассафех разложила по местам все, что приготовила. Затем она выкупалась в чистой воде, благоухавшей благодаря чарам сада как лучшие духи. Она вплела в свои волосы синие цветы, соком этих цветов натерла веки, и ее изменчивые глаза приобрели романтический голубой оттенок. Но когда Кассафех погасила светильник, ее глаза, расширившись от возбуждения и неясных предчувствий, засверкали по-кошачьи: то янтарем, то золотом, то бледно-алым.

Во тьме она ощупью отыскала и принялась затачивать и без того острый заранее заготовленный обломок кремния. Затачивая свой примитивный нож, Кассафех мечтала о любви. И, мечтая о ней, Кассафех касалась ногой веревки, сплетенной из гибких и прочных стеблей, которой решила связать демона, если его можно будет связать.

Она снова прислушалась и вздрогнула, услышав далекий приглушенный крик. Потом раздался еще один, и Кассафех задрожала еще сильнее. Она осталась единственной девой в саду.

Глава 9

Розовая луна уже зашла. До рассвета оставался всего час. Ночь прижалась к земле в последнем черном объятии.

Крадучись по-рысьи, Симму вошел в темную комнату. Светильник не горел, окна были завешены. В могильной тьме Кассафех, девятая дева, казалось, спала. Путь был открыт. Как и прежде, Симму, приняв женский облик, тихо прилег на край постели. Но в отличие от других, девятая дева вдруг шевельнулась и сонно пробормотала:

- Я уже говорила, что не желаю делить свою постель ни с пантерами, ни с другими животными.

Она вытянула руку, и та уперлась в девичью грудь Симму.

- Кто здесь? - спросила Кассафех. Навряд ли Симму и на этот раз мог назваться ее именем. Кроме того, мягкая девичья рука Кассафех, неторопливо ласкающая его тело, начала постепенно разрушать женский облик искусителя. Симму слегка отодвинулся в сторону и позволил своему мужскому естеству взять верх.

- Эй, сестра, - шепотом позвала Кассафех, - я почему-то не узнаю тебя.

- Я видела дурной сон, - сладко и томно прошептал в ответ голос, уже не похожий на девичий.

- Бедняжка, - сочувственно произнесла Кассафех. - Ты должна мне все рассказать. Только подожди, я сброшу это тяжелое одеяло, здесь ужасно жарко.

И, откинув одеяло, она схватила зажженный светильник, стоявший под кроватью и скрытый тяжелыми складками ткани. С торжествующим криком Кассафех вскочила, возвышаясь над Симму, держа в одной руке светильник, а в другой заточенный кусок кремня.

Она уже три года не видела мужчин. Да и вряд ли до этого Кассафех видела такого мужчину - прекрасного, сильного, как лев, великолепно сложенного. Словно бронзовая статуя, он неподвижно лежал в постели, глядя на нее снизу вверх зелеными глазами.

- Ну что, - невозмутимо сказал он, - теперь ты убьешь меня?

Симму, впрочем, было ясно, что девушка этого не сделает. Он ничуть не волновался из-за того, что она увидела его, лишь немного удивился.

- Я скорее убью себя, чем уступлю твоей похоти, разбойник, - заявила Кассафех.

- Твои глаза сверкали, как расплавленный металл, а сейчас они цвета юной ночи. Поэтому мне кажется, ты не сможешь плохо обойтись со мной.

- Чего ради понадобилось тебе пробираться в сад дев? Неужели для того, чтобы забраться в наши постели? По-моему, в Вешуме предостаточно женщин.

- Там нет такой, как ты, - возразил Симму. - Теперь твои глаза темны, как гиацинты.

Кассафех улыбнулась, отбросила в сторону нож" и поставила светильник на пол. Симму обхватил ладонями талию Кассафех, которая оказалась так стройна, что его пальцы почти соприкоснулись... Волна прекрасных золотых волос накрыла их обоих.

- Ты из рода демонов? - спросила Кассафех.

- Я знал некоторых из них, - ответил Симму. - Как-то видел даже князя демонов, Владыку Ночи.

- И ты собираешься осквернить святыню этого тупого вешумского бога?

- Нет. Я хочу преподнести подарок всем богам, а особенно Владыке Смерти.

- Расскажи мне, почему ты здесь, - попросила Кассафех. - Я охотно стану твоей, только сначала расскажи.

- Хорошо, - согласился Симму, - я расскажу, если ты пообещаешь больше никогда об этом не спрашивать.

И он рассказал ей о двух колодцах и о том, что, лишив девственности девять хранительниц, он пробьет в небесном водоеме брешь - через нее прольется вода бессмертия. Именно ее и собирался похитить Симму.

- А ты герой, - удивленно протянула Кассафех и еще крепче прижалась к нему.

Кассафех не кричала, сдавая свою цитадель, или кричала так тихо, что лишь Симму слышал ее.

Зато кричала ночь, ночь и поруганная долина.

Сначала грянул гром. Земля в страхе съежилась, а звезды, казалось, сорвались со своих мест и закружились по небу. Сверкнула молния, ужасная молния, расколовшая тьму и разорвавшая небо на части. Молния ударила в золотой купол храма, и тот раскололся, как яичная скорлупа. Далеко в стороны разметало позолоченные осколки. Сквозь разбитый купол молния ударила в металлическую чашу с костяной пробкой и, со страшным треском сорвав ее с места, отшвырнула в сторону - и открылась небольшая круглая яма, которую раньше скрывали иллюзии из золота и слоновой кости.

Любовники, чьи сплетенные тела содрогались от наслаждения, не обратили никакого внимания на эти катаклизмы.

Но вскоре они, утомившись от танца любви, услышали тяжелую поступь Судьбы, сотрясающую небо. После могучих ударов грома наступила тишина. И в тишине родился звук, от которого мышцы любовников расслабились, волосы встали дыбом, а сердце - остановилось: где-то далеко-далеко с леденящим душу треском разбилось что-то стеклянное.

***

В одном из уголков сада золотых дев начался дождь. Дождь - вернее, узкий поток воды - хлынул из какой-то невидимой точки в небе сквозь разрушенное здание храма прямо во второй колодец. Капли этого дождя не сверкали и не блестели, они напоминали мутный сироп свинцового цвета Дождь шел лишь несколько секунд. Затем источник этого потока закрыли - или он закрылся сам собой. Не в этом дело. Вода бессмертия пролилась на землю.

Гроза ушла прочь, но тучи еще долго блуждали, словно сети среди звездных стай, и ледяной ветер бушевал в саду. А когда наконец утих и ветер, долина странным образом изменилась.

Волшебство, сотворенное колдуньей, разрушилось, оставив лишь обломки и лохмотья. Полупрозрачные тигры, словно желтые полосатые привидения, бродили среди развалин храма. Пышущая жаром стена остыла, и сверкающая корона над ней исчезла. Создания колдуньи рассыпались в прах. Чудовища, оставшиеся снаружи, тоскливо выли на луну или вяло почесывались. Дозорные, все еще искавшие деву-самоубийцу пали ниц в ужасе, когда ударила молния, а теперь с несчастным видом смотрели на остывшую стену. Возникло странное противоречие: через двести тридцать три года в саду наконец появилось нечто достойное охраны бессмертие, но не осталось ничего, что могло бы его теперь сохранить.

В пустыне, добавляя в общую картину уныние, мрачно выли дикие псы. Неясно, правда, почему. Ведь все происходящее их совсем не касалось.

Глава 10

Разбуженные грозой, восемь избранниц столпились на лужайке перед дворцом, который уже не выглядел таким изумительно красивым, как раньше. Оказалось, что он - сооружение из подпорок и мешков с песком. На склонах холмов больше не цвели розы и гиацинты; там росла лишь сорная трава и простые полевые цветы.

- Это все оттого, что мы согрешили! - пронзительно закричали избранницы. Это все из-за Кассафех, она заставила нас согрешить.

И тут среди деревьев мелькнула призрачная олениха. Девы взвыли.

Ветер разогнал тучи, и солнце показалось над восточной частью долины, открыв нелицеприятную действительность. В небе, хлопая крыльями и насмешливо каркая, пролетел ворон. Вчера он, наверное, казался голубкой.

Кассафех выбежала на лужайку к стонущим девам.

- Радуйтесь! - воскликнула она. - Радуйтесь! Теперь в зловонном колодце Бога появилось наконец нечто поистине драгоценное. Идите и сами увидите!

Но избранницы глядели на нее с ненавистью. Если бы они не имели соответствующего воспитания, они побили бы Кассафех, но сейчас их оружием стали языки и свирепые взгляды.

- Подлая тварь! Будь ты проклята!

- Пусть тебя сожрут шакалы!

- И вороны выклюют твои дьявольские глаза!

- Бог превратит тебя в саранчу!

- Будь проклято твое имя во веки веков!

- Беее! - ответила Кассафех, точно так же как раньше. - Беее-беее!

Тут на склон вышел юноша, Симму. Он нес глиняную фляжку (вчера она была серебряной), привязанную к поясу веревкой из стеблей, той самой, которую сплела Кассафех.

Восемь избранниц в ужасе отшатнулись. Они вытаращили глаза и, хрипло завизжав, бросились бежать. Несчастные создания, они не заслужили такой горькой участи, не заслужили они и такого позора.

Всю оставшуюся жизнь они будут искренне думать, что их опозорили.

Симму и Кассафех отправились к разрушенному храму, молчаливые, бледные и опьяненные величием происходящих событий.

Под их ногами хрустели обломки полуистлевших костей и гремели куски жести - былая роскошь золотого храма. Трещины испещрили пол, оконные решетки раскололись.

Кассафех и Симму, дрожа, вглядывались в яму маленького грязного колодца.

- Он больше не воняет, - заметила Кассафех. - Новое вино облагородило старое.

- Серая свинцовая вода, - задумчиво произнес Симму. - Я всегда думал, что она должна быть золотой.

- Ну, черпай же скорее, прошу тебя! Симму опустил в колодец фляжку на веревке. Они стояли неподвижно, словно зачарованные, с благоговейным страхом вытаскивая фляжку, и, как только она оказалась на поверхности, оба впились в нее неподвижным взглядом.

Вода и правда оказалась свинцовой, густой и мрачной.

- Совсем маленькая фляжка, - выдохнула Кассафех, - а колодец, кажется, опустел. Неужели это вся вода?

- Достаточно одной капли, - отозвался Симму. - Всего одна капля - и человек будет жить вечно, с презрением прогнав Смерть с порога.

- Одна капля?!

- Только одна.

- Тогда выпей и стань бессмертным, Симму!

- Будь моей сестрой, - попросил он. - Будь мне женой и выпей прежде меня.

- Я? Я не могу пить прежде тебя! Это твой подвиг.

- Я выпью, - сказал он, - но не сейчас.

- И я - не сейчас.

Они медлили на пороге вечной жизни, словно кто-то шептал им в ухо: "Жизнь - это только жизнь. Должна быть еще и радость".

Немного погодя, так и не сделав рокового глотка, Симму заткнул фляжку пробкой и привязал ее к поясу.

- Ну, пойдем, - сказал он. Кассафех опустила глаза, ставшие теперь темно-зелеными, как листья мирта, и сказала:

- Я должна остаться, здесь мой дом, моя семья...

- ..которую ты не любишь. Люби меня. Будь со мной. Я возьму тебя в жены.

- Сегодня ты так говоришь, а завтра, возможно, все изменится.

И все же она, улыбнувшись, отправилась вместе с Симму.

***

Сад был разрушен, а стена перестала быть опасной и даже кое-где рассыпалась, а чудовища на горных склонах потеряли всякую охоту убивать кого бы то ни было, а тем более того, кто навел на них чары эшв и кого сопровождала святая дева Вешума. Но дозорные все же оставались на своих постах. Воины, хоть и испугались падения вековых традиций, собирались тем не менее взять в плен бежавших из сада.

Увидев через разбитую стену восемь обезумевших дев, визжащих и мечущихся по долине, воины не осмелились прийти к ним на помощь, ибо помнили, что никто, кроме девственниц, не имеет права войти в сад. Наконец здравый смысл победил, и воины, пробравшись через развалины стены, попытались спасти несчастных. Неизвестно, кто был больше напуган - восемь бывших дев нашествием мужчин или мужчины - близостью священных хранительниц. После долгих споров, всеобщей неловкости и замешательства святые девы наконец все рассказали.

Но их история сильно отличалась от того, что случилось на самом деле.

Демон пробрался в долину, осквернил их всех и, главное, святыню Бога и похитил что-то сокровенное из божественного колодца.

Оправившись от удара, набожные воины решили, что это был вовсе не демон, потому что девы видели его при свете дня. Значит, это какой-то могущественный злой волшебник. Честь требовала найти и наказать его, не убоявшись колдовских чар. Бог защитит свою армию. Да и армия в состоянии защититься сама, если Бог случайно окажется занят чем-нибудь более важным. Решив отомстить, всадники ринулись в долину, последним насилием рассеивая остатки пасторальных иллюзий Лилас. Все равно сад уже разрушен. А по мнению воинов, их Бог требовал голову негодяя и его фаллос, насаженные на пики.

Даже чудовища, забравшиеся в сад и теперь с интересом изучавшие его, разбегались при виде разъяренных воинов. Всадники проскакали мимо водопадов, мимо гипсового дворца... Охваченные жаждой крови, они неслись по зеленым лугам, которые еще недавно были райскими лужайками.

Симму и Кассафех медленно шли по саду, не подозревая о погоне, когда вдруг услышали конский топот. Кассафех решила, что они погибли - странная мысль, ведь на поясе Симму висела фляжка с водой бессмертия. Но ее спутник, не дав деве опомниться, потянул ее за руку к дереву. Взобравшись на самый верх, они укрылись среди листвы.

Внизу еще долго раздавался конский топот, поднимались тучи пыли, отовсюду слышались клятвы подвергнуть надругавшегося над святыней колдуна самым ужасным пыткам. Воины Вешума могли не опасаться магии Симму: их было слишком много.

Симму не предложил Кассафех уйти, чтобы присоединить к остальным восьми избранницам свою историю об изнасиловании беззащитной девы. Кассафех тоже об этом не заговорила. Словно две змеи, они обвили ветви дерева и друг друга, неприязнь ко всему остальному миру еще больше сблизила их.

Одинокий всадник подскакал к дереву, остановился и, прищурившись, стал вглядываться в листву.

В следующее мгновение Симму, оторвавшись от Кассафех, прыгнул на него и стащил его с седла. А когда Симму поднялся, воин остался лежать на земле.

Симму положил руку на шею испуганной лошади Она тут же успокоилась и застыла, словно статуя.

Но уже через минуту Симму и Кассафех скакали верхом на этой самой лошади, подгоняемой чарами эшв.

Они направились не к Вешуму - это было бы глупо. Вместо этого беглецы повернули в пустыню, окружавшую долину. В ту безжалостную, безводную пустыню, которую так старательно избегали Люди Реки.

- Ехать туда - верная смерть, - сказала Кассафех. - По крайней мере, так говорят.

- Со Смертью мы покончили, - ответил Симму. Лошадь перепрыгнула через стену сада. Вскоре беглецы скрылись в дюнах.

***

Их никто не преследовал. А если и преследовали, то лишь в самом начале. Пустыня, древний враг, гнала Людей Реки прочь, и их Бог вынужден был обойтись без жертвоприношения. Симму и Кассафех отправились в долгое путешествие на зачарованной лошади.

У пустыни было свое лицо. С наступлением дня пески заливал ослепительный белый свет. Плоское небо цвета меди купалось в этом сиянии. В раскаленном дрожащем воздухе едва можно было разглядеть очертания дюн, как бывает в тумане или глубоко под водой. Время от времени из этого марева выплывала скала, похожая на огромную рыбину с шипом на спине. Вдалеке все казалось тонким и хрупким, приобретавшим голубоватый оттенок, не имеющий ничего общего с синевой неба над плодородными землями.

Жар пустыни изматывал. Со всех сторон раздавался высокий свистящий звук. Но в пустыне не существовало никаких других звуков, кроме воя обжигающего ветра, поднимавшего облака пыли над дюнами.

"Мои пески - это обратившиеся в пыль кости людей, погибших здесь; мои скалы - это остатки гор, которые я уничтожила" - таков был закон пустыни.

В этой пустыне не росла трава и не били источники. Любая зелень была для пустыни кровоточащей раной, и пустыня залечивала свои раны сухим палящим зноем. А то, что не поддавалось уничтожению, она просто засыпала песком.

К ночи песок остывал. И пустыня поражала своей безжизненной красотой. Пренебрегая законами природы, она утверждала, что ужасное тоже может быть прекрасным.

Симму и Кассафех вступили в эти владения, и вскоре былая бодрость и решительность покинули их сердца. Пустыня уничтожала подобные чувства.

Беглецы не взяли с собой ничего из того, что могло бы понадобиться их телам и душам. Подвиг был совершен, а что из этого получится, оставалось пока неясным и неопределенным.

Симму и его спутница знали, что не вернутся ни в Вешум, ни к берегам реки, ведь владения Вешума протянулись до самого моря. Что же касается пустыни, то даже караваны купцов старались обойти ее стороной, и никто никогда не составлял ее карты.

- Тысяча миль, говорят. И никакой воды, - уныло заметила Кассафех в предчувствии скорой гибели.

Но другого пути все равно не было. Беглецы ехали вперед. Лошадь едва плелась, опустив голову, ее копыта увязали в песке. Вскоре на лошади ехала только Кассафех, Симму спешился и шел рядом. Они двигались на восток, и солнце медленно опускалось у них за спиной.

Беглецам отчаянно хотелось пить. Пустыня окрасилась в цвет жажды, и голосом жажды шептал ветер. О воде молили не только их губы, но и тела, и души. Они воображали себе чаши, полные воды, пруды, и фонтаны, и даже унылую реку Вешума. Но ни один из них не посмел заговорить об этом.

Потом лошадь упала на колени и, хрипя, испустила дух. Они оставили ее лежать в пустыне, которая скоро укроет останки и, обратив их в пыль, добавит к своим дюнам. Кассафех плакала, но слезы ее тут же высыхали.

Неподалеку высокая, как дерево, скала, отбрасывала на песок синюю тень. Симму и Кассафех добрались до нее, сели на камень и уставились друг на друга.

- У нас есть вода, - сказал Симму. - Вот. - Он снял с пояса глиняную фляжку и поставил ее на землю между собой и Кассафех.

Они долго сидели молча и неподвижно. Глаза Кассафех, выцветшие до прозрачно-серого цвета, снова потемнели и стали почти пурпурными.

- А сможет ли напиток бессмертия утолить нашу жажду? Накормить нас? Защитить от ярости солнца и от холода ночи?

- Как бы то ни было, мы здесь не умрем.

И Симму одним движением схватил фляжку, выдернул пробку и сделал маленький глоток.

Сделав это, он застыл, будто прикованный к скале. Его губы побелели, а глаза широко открылись. Кассафех, с таким же бледным лицом и безумным взглядом, чуть привстала, словно готовясь в любой момент броситься прочь от него.

После долгого молчания Симму произнес:

- Кассафех, не оставляй меня одного.

Неожиданно решившись, Кассафех откинула волосы со лба, взяла фляжку из рук возлюбленного и тоже сделала маленький глоток.

Теперь они оба напряженно разглядывали друг в друга в ожидании какого-либо знака.

Они не двигались час или чуть больше. И постепенно поняли, что, по-прежнему испытывая жажду и голод, уже не чувствуют слабости и смерть уже не грозит им. Немного погодя они одновременно поднялись и вышли из тени скалы. Еще заходящее солнце коснулось их своими обжигающими лучами, но Симму и Кассафех неожиданно почувствовали себя заново рожденными. Теперь они могли противостоять смертоносным ударам. Они оба по-прежнему страдали от жажды и голода, от боли и ожогов - но их нельзя было убить. Все опасности мира стали для них листьями папоротника, хлеставшими их тела, пока они проходили мимо. И теперь Симму и Кассафех навсегда вышли из леса, покрытые шрамами, но живые.