"Капитан флагмана" - читать интересную книгу автора (Фогель Наум Давидович)

21

Сдача завода была для Матвея Романова пустой формальностью. Комиссия подготовит все документы, он подпишет – и дело с концом. Если бы не выходной, все завтра и закончилось бы. Завод будет продолжать свою работу, только он один останется не у дел. Потом начнется «перетасовка». Бунчужный станет менять начальников цехов, руководителей отделов и служб. Главному инженеру, технологу и еще многим другим придется или уходить, или соглашаться на иную работу. А он ничем уже не сможет помочь…

«Не надо бы мне сегодня ссориться с Бунчужным, – подумал Матвей Семенович. – Сколько раз я давал себе слово не горячиться, не выходить из себя. Бунчужного небось из себя не выведешь, а я вот…»

Меньше всего хотелось ему уезжать куда-то. Он родился и вырос здесь. Отсюда в сорок первом ушел на фронт. Сюда вернулся после победы. Все было дорого и близко здесь – и город, и Вербовая, плавни, таинственные озера, обрамленные буйной зеленью. С детства сжился с этой красотой.

«Много бы дал, чтобы этого утреннего разговора с Бунчужным не было, – думал Матвей Семенович. – Пойду к Ване, хоть душу отведу».

С детства братья были очень дружны. Если один попадал в переделку, другой спешил на выручку. Потом их что-то разделило. Может быть, вышло так потому, что Матвей пошел в кораблестроительный, а Иван – по литературной части.

Воевали они на разных фронтах. Когда повстречались уже после войны, на младшем лихо сидела добротная офицерская шинель с погонами майора, а Матвей дальше старшего лейтенанта не пошел. Да и с фронтовыми наградами у него было не густо: одни медали, хотя всю войну – на передовой.

Матвей радовался успехам брата, аккуратно вырезал его очерки, статьи, даже мелкие заметки, бережно хранил в отдельной папке. Иван Семенович узнал об этом от золовки, был тронут до глубины души. Встречались они редко. Но и теперь, если у кого была беда, другой спешил на выручку, как в детстве.

Однако отношение Матвея к писательскому таланту брата вскоре изменилось. Произошло это спустя год после начала строительства Очеретянской ГЭС. Иван тогда работал специальным корреспондентом одной из республиканских газет. Надо было срочно сделать очерк, связанный со строительством этой ГЭС. До нее от города – около ста километров. Была промозглая осень. Дороги развезло. Машина вскоре застряла в одной из колдобин. Неподалеку – еще несколько, со срочными грузами для стройки. Иван Семенович решил вернуться: «Поеду завтра, пароходом». Возвращаться пришлось пешком. Рядом шагал, подставляя совсем еще молодое лицо холодному ветру и дождю, инструктор обкома комсомола. Он рассказал, что в одном селе, расположенном вдоль трассы, колхозники организовали специальные бригады, которые помогали застрявшим грузовикам выбраться из болота, ремонтировали автостраду.

В город вернулись уже поздно вечером. Иван отправился к брату – дома было неуютно, а главное, не топлено. Переодевшись в сухую одежду брата, которая была ему как раз по плечу, и поужинав, он, расхаживая по кабинету, стал сетовать на свою неудачу – очерк нужен газете до зарезу.

Потом вдруг остановился, хитровато подмигнул брату, попросил бумаги, сел за стол и в каких-нибудь сорок-пятьдесят минут набросал очерк. Через несколько дней этот очерк появился в печати. В нем рассказывалось, как специальный корреспондент газеты Иван Романов выехал с особым заданием на стройку. Описывалась осенняя распутица, грузовики, застрявшие на трассе, ругающиеся шоферы. Надо возвращаться обратно в город. Пешком. И вдруг – люди с лопатами, повозки с гравием и бревнами, трактор. Это колхозники из ближайшего села пришли на выручку. Заканчивался очерк описанием того, как автор, наперекор стихии, добирается на стройку.

– Не думал я, что это иногда вот так делается, – сказал Матвей.

– Важно увидеть ростки нового. Увидеть и показать, – улыбнулся Иван.

Матвей промолчал тогда, но коллекционировать очерки и статьи брата перестал.

Иван Семенович обрадовался приходу брата, усадил за накрытый уже стол, сел рядом и попросил рассказать о том, что случилось. Только со всеми подробностями уже. Матвей рассказывал не торопясь и о приказе министра, и о досадном разговоре с Бунчужным.

– Подожди, он еще и другие судостроительные и судоремонтные тоже под себя загребет, некоронованный король Крамольного острова.

Матвей Семенович усмехнулся:

– Думаешь, очень ему нужен мой завод?

– Нужен!

– Хомут на шею!

– Ничего, у него шея крепкая. Ему размах нужен. Масштабы. Высшая категория по объему работ.

Матвей Семенович покачал отрицательно головой. В этом движении была покорность. Не протест, не отрицание, а покорность своей судьбе. И это взбесило Ивана Семеновича.

– Ты всегда и все готов прощать, – произнес он со злостью.

– Что прощать? – с недоумением посмотрел на него Матвей Семенович.

– Все. То, что он на твоих плечах к Ленинской премии добрался. И к своей Золотой Звезде. И то, что он к славе своей по трупам шагает.

– Неправда это, Ваня, и о моих плечах, и о трупах… Собачий бред.

– Нет, правда! Чему ты улыбаешься?

– Вспомнил твой очерк о застрявших грузовиках.

– Хороший очерк. На конкурсе – второе место. И премия… За плохой очерк такую не дают.

– Но твоя-то машина так и осталась в колдобине. И домой ты пешком топал по грязи. Промок насквозь.

– Правдоискатель, – с презрением в голосе сказал Иван Семенович. – Ничего, я с этим королем при первой же возможности счеты сведу. Мне бы только факт. Хоть какой-нибудь фактик. А я уж его, этот факт, Бунчужному воткну! И за свою обиду, и за твою расплачусь.

– Нет, Ваня, моя обида не в счет. Мне на себя обижаться надо. А он прав.

– В чем прав? – глядя исподлобья на брата, спросил Иван Семенович.

– Во всем. И в том, что с людьми работать я не научился. И в том, что от меня в электросварочной лаборатории больше проку будет, чем в директорском кресле.

– Экий же ты, Тюха-Матюха. Давай выпьем. – Они выпили по рюмке, закусили. – Ни самолюбия у тебя, ни гордости, – продолжал горячиться Иван Семенович. – Знаешь, что я бы сделал на твоем месте?.. Поехал бы в министерство, взял бы судостроительный, какой дадут. Пускай самый завалящий. Взял бы его и вытащил на первое место. Назло Бунчужному.

– Да не станет он злиться из-за этого. Радоваться будет. Когда узнает, поздравительную телеграмму пришлет. От чистого сердца.

– Тогда поди извинись перед ним за то, что утром нагрубил.

– Не вмешивайся ты в наши дела, Ваня. Я ведь к тебе не за помощью пришел. Так просто – душу отвести.

– Ладно. Твое дело. А своей обиды я ему никогда не прощу.

– Злой ты, Ваня.

– Добренького затопчут, как тебя, правдолюба.

– А что, я ведь и в самом деле правду люблю.

– Я – тоже. Только у меня о ней другое понятие. Ты же готов любой факт за правду считать.

– А факт он и есть правда.

– Горький учил выщипывать несущественное оперение факта, не совать курицу в суп вместе с перьями.

– Я не о перьях, Ваня, – о курице. Она и под перьями курица. Курица, а не утка.

…А в это время Тарас Игнатьевич ходил по небольшому, уютному кабинету Багрия и рассказывал о том же – о своем утреннем разговоре с Романовым. Он проводил Джеггерса, возвратился на завод, убедился, что судно уже переведено в док-камеру и скоро всплывет, что все работы идут по графику, и только после этого отправился к Андрею Григорьевичу. Он хотел расспросить подробно о Валентине, но боялся этого разговора. И потому оттягивал его.

Он остановился у стеллажа с книгами, взял одну, неторопливо перелистал, поставил на место, тут же взял другую, полистал не спеша и тоже поставил.

Багрий живо интересовался заводом, потому что руководил им Тарас Игнатьевич, отца которого – старого доктора Бунчужного – Андрей Григорьевич почитал за своего учителя.

– Хотелось мне как лучше, а вышло плохо, – сетовал Тарас Игнатьевич, листая очередную книгу. – Он, конечно, считает меня кругом виноватым. Но я не держу зла на него. Обидно только, что никак понять не может… Будто оглох и ослеп. Он с первых дней был убежден, что справляется с работой. А его инерция вывозила. До него заводом руководил деловой мужик. Неспроста в министерство забрали. Не заметил Матвей Семенович, что на инерции держится… А я видел. Говорил ему.

– А что он? – поинтересовался Багрий.

– Это сегодня его прорвало. А вообще-то он молчун. – Бунчужный поставил на место книгу с красным корешком и взял другую. – Вообще-то надо было мне раньше тревогу бить. Постеснялся. Ложный стыд. А ложный стыд хуже бесстыдства. Если б я вовремя высказал свое мнение… Директор из него никудышный, а вот сварку знает. Нам бы его начальником лаборатории. Мы за короткое время столько новинок внедрили бы в практику… Хватка у него насчет новинок мертвая. А нам нужно сварку на поток пускать, чтобы не зависеть от таких, как ваш сосед Назар Каретников.

– Да, что там сегодня у вас вышло? – поинтересовался Багрий.

– Выгнал я его, – сказал Бунчужный. – За пьянство. Терпение лопнуло.

– Напрасно вы с ним так, – мягко произнес Багрий. – Это не просто пьянчуга, который только и знает, что пить да под заборами валяться. Здесь какая-то тяжелая психотравма. И я только сегодня об этом подумал. – И он рассказал о пьяной болтовне Каретникова на лестничной площадке. – У меня такое впечатление, что сейчас он на краю пропасти. И столкнуть его туда ой как просто. Нельзя ему сейчас – без работы.

– Ладно, – подумав немного, сказал Бунчужный. – Пусть он в понедельник придет. Только вы с ним поговорите все же.

– Обязательно поговорю. Он ведь хороший электросварщик?

– Мало сказать, чудо сварщик. Корифей, Левша, бог в своем деле. Если б все такие… А только все равно проку мало было бы. Знаете, сколько бы их нам понадобилось, даже таких, как Назар Каретников?.. Тысячи и тысячи. Как их всех на стапеле разместить? Это же улей был бы, а не стапель. Автоматов и полуавтоматов у нас не счесть, а все едино с утра до вечера мудрим: как людей расставить, чтобы один другому на пятки не наступал, на голову не садился. Новейшая техника нужна. О своем заводе Тарас Игнатьевич мог рассказывать часами, страстно, самозабвенно. И Андрей Григорьевич был рад, что разговор задержался на этой теме.

– Раньше клепали корабли, – продолжал Бунчужный. – Потом сварка пошла. Ручная, автоматами и полуавтоматами. Наконец, гравитационная. Теперь у нас один человек с пятью аппаратами управляется. А дальше… – Он стал рассказывать о своих планах. Он бредил электросваркой, мечтал собирать корабли с помощью электронных автоматов с программным управлением, лучей лазера. – И с чего это я вдруг взял, что из него добрый директор выйдет, – неожиданно вернулся к Романову Тарас Игнатьевич, – представления не имею. Бывает же так – найдет на тебя вдруг затмение и начинаешь давать дурацкие советы, позабыв о том, что с тобой считаются. А он, черт, решил, что я от него избавиться хотел. Жизнь, конечно, откроет глаза, а вот во сколько эта наука вскочит… Во вторник министр приезжает, я ведь ему все скажу. Расплюемся мы после этого с Романовым по гроб жизни.

– А надо ли перед министром компрометировать? – спросил Багрий.

– Я, Андрей Григорьевич, люблю прямиком ходить.

Багрий смотрел на Бунчужного, на его неторопливые движения, внимательно слушал его и в то же время думал, что этот человек невероятно устал. «Как ему деликатнее предложить поехать завтра на реку?» – думал Багрий, а вслух сказал:

– Да присядьте вы, ради бога. И знаете что? Давайте поужинаем. По-холостяцки, чем бог послал. И выпьем по рюмке-другой.

– Есть не хочется, а вот выпить я, пожалуй, выпил бы.

– Коньяку или водки?

– Все равно, – ответил Тарас Игнатьевич, присаживаясь.

Андрей Григорьевич вынул из холодильника котлеты, пошарил в кладовой, нашел коробку сардин, вскрыл ее.

– Так за что же выпьем? – спросил Бунчужный, подняв рюмку.

– За здоровье Валентины Лукиничны и еще за все доброе и хорошее.

Тарас Игнатьевич отпил глоток, поставил рюмку, закусил сардинами. Еще отпил.

– Давайте завтра в плавни махнем, – предложил Багрий. – На рыбалку. Уху сварим, искупаемся. – Он увидел, что Тарас Игнатьевич нахмурился, и поспешил добавить: – Валентина Лукинична, если узнает, обрадуется.

– Да нет, я не потому. Просто мы договорились с Ватажковым завтра в Отрадное съездить.

И опять стал рассказывать о своих замыслах: санаторном корпусе в Отрадном, о цехе крупных блоков.

– Представляете, океанский лайнер – из пяти блоков. Выкатили их на стапель, сварили – и все. Или главный дизель взять. Несколько сот тонн. Мы его разбираем сначала, потом снова собираем, уже на корабле. И времени на это много уходит, и люди скапливаются, мешают друг другу. Куда выгоднее собрать его где-нибудь рядом, потом поднять и поставить на место.

– Это ведь так просто, – сказал Багрий, которому и в самом деле такой способ установки тяжелого дизеля на корабле показался на редкость простым.

– Нет, сложно, – возразил Тарас Игнатьевич. – Чертовски сложно.

– Но где-нибудь так делают же.

– Если б делали, поехали бы, посмотрели да собезьянничали бы.

– Не зазорно обезьянничать?

– Мы у них, они у нас. Без этого теперь нельзя: иначе каждому придется Америку открывать. А они теперь, эти Америки, по десятку на день объявляются, – он усмехнулся. – Лордкипанидзе вот, например, предлагает палубу со всеми надстройками, шлюпбалками и трюмовыми покрытиями в сторонке собирать, а потом на место поставить уже целиком. Хорошая задумка… А только у нас таких задумок знаете сколько?.. Джеггерс, когда узнал, что у нас более двух тысяч изобретателей да рационализаторов, ахнул. Творческий взрыв, говорит. Очень точное определение.

Бунчужный помолчал. Потянулся к приемнику – большому, с дистанционным управлением, включил. С легким жужжанием поползла стрелка на шкале настройки. Из динамиков вырывались то музыка, то голоса, то свист и грохот. Тарас Игнатьевич отпустил кнопку, когда громкий и мягкий баритон что-то неторопливо говорил на добротном английском. Бунчужный прислушался. Улыбнулся, многозначительно подмигнул неведомому диктору… Потом выключил приемник, повернулся к Андрею Григорьевичу.

– Расхваливают свою демократию. Нахвалиться не могут. От этих разговоров кое у кого, как говорит Скиба, мозга на мозгу заскакивает. А ведь наш творческий взрыв самый лучший признак подлинной свободы. Человек рожден для творчества. От животного его отличает именно эта особенность. Животные производят, а человек творит. Он с детских лет – творец. Демиург. Неспроста умельцев у нас на заводе богами называют. – Он вдруг рассмеялся. – Как удивило Джеггерса, что инженеры – на простой работе. Им, конечно, не нужно инженеров ставить к станку или, как сегодня у нас, трубы изолировать. У них под воротами всегда безработные торчат. Они их считают мощным стимулом. Катализатором. А если вдуматься, плетка это. Плантаторская. Только во сто крат больнее бьет.

– Но ведь и нехватка рабочих рук тоже беда, – сказал Багрий.

– Беда, – согласился Бунчужный. – Много у нас еще недостатков. И все же Джеггерсы нам завидуют. Понимаете, Андрей Григорьевич, завидуют.