"Капитан флагмана" - читать интересную книгу автора (Фогель Наум Давидович)

22

Днем отсутствие Галины не тяготило Сергея. Днем он уже привык оставаться наедине со своей пишущей машинкой и магнитофоном. А когда наступала ночь… Теперь, проснувшись, он часто думал, как легко они могли разминуться, он и Галина. Он в тот день мог бы и не выехать в Москву. Ведь он совершенно случайно выбрался раньше на сутки. Да и она – тоже… Заболела одинокая тетка. Тетка болела давно и не очень торопила с поездкой: «Когда ни приедешь, рада буду». И потом, они могли ведь купить билеты на разные поезда… Но случилось так, что они выехали в одно время, одним и тем же поездом и билеты оказались в одно и то же купе.

…И в тот июльский вечер тоже все могло быть иначе.

Был творческий отчет молодых поэтов. Ему поручили руководить этой встречей, и потому он был на сцене. Он видел ее в седьмом ряду и знал, что она будет ждать его у входа.

Была теплая звездная ночь. Неподалеку справа гудела главная улица. И слева тоже гудела: там проходила грузовая автомагистраль.

Они свернули на его улицу. Она была тихая, темная, наполненная теплотой и дурманящим запахом разомлевших от дневного зноя и еще не остывших цветущих лип. Затем они остановились под развесистой липой, продолжая разговаривать, радуясь тому, что можно побыть вместе.

– Почему это мы остановились тут? – спросила она.

– Здесь я живу, – сказал он и предложил просто и непринужденно, как предлагают старому доброму другу: – Зайдемте?

Она согласилась. Щелкнул замок, потом выключатель.

– Заходите, – пригласил он, войдя в коридор, и указал на дверь справа. – Это мой кабинет. Посидите, а я похозяйничаю.

– Вот этого и не надо – хозяйничать. Пожалуйста, – не надо, – попросила она. – Я не хочу.

– Только кофе, – сказал он.

Он принес белую салфетку, тарелочку с сухарями, сахарницу и две чашки.

– Я не хочу, – повторила она.

– Это не просто кофе. Это волшебная смесь по моему рецепту. Вы какой любите – черный или с молоком?

– С молоком, – улыбнулась она.

– Хорошо, я приготовлю вам с молоком.

Он вышел. Она осмотрелась. Таким ей и представлялся его кабинет. Стеллажи с книгами – из простого дерева, не полированы, только покрыты лаком. Они были простые и крепкие, но именно такие подходили к этому кабинету и к фигуре Сергея, крепкой, мускулистой, спортивной. И кресла подходили, и письменный стол – большой, просторный, заваленный книгами и рукописями. Именно такой и должен быть у Сергея, думала она.

– Нравится вам у меня? – спросил он, входя с кофейником.

– Нравится.

– Давайте пить кофе.

Она попробовала.

– Прелесть какая!

– Друзья прислали, – сказал он. – Тут несколько сортов: «арабика», «Камерун», «харери», «Колумбия». В зависимости от пропорции можно получить тот или иной ароматический букет.

– А вы, оказывается, гурман, – сказала она. – Вот уж чего не ожидала.

– Только в отношении кофе. Что же касается всего остального… нет, я неприхотлив.

– Жарко, – сказала она.

– Поехали на реку, а?

– Охотно. Обожаю купаться ночью.

Они долго ехали в полупустом трамвае. На последней остановке вышли и направились к реке.

На пляже было пустынно. Одиноко горели электрические фонари, высоко вскинутые в небо на тонких железных столбах. Металлические остовы грибков, разбросанные по всему берегу, в неверном свете этих фонарей выглядели причудливо, напоминая повисших в воздухе огромных пауков. «Днем на эти «пауки» натягивают пеструю парусину со свисающими по краям бомбошками, тогда они походят на сказочные грибы, – думала Галина, – а сейчас, обнаженные, густо-черные на фоне белого песка, они выглядят уродливо, даже устрашающе».

Справа возвышался переброшенный через реку Тараню с острова Крамольного на Лозовой мост Космонавтов. Он был освещен разноцветными огнями.

– Красивый мост, не правда ли? – спросила Галина.

– Красивый.

– Отец ставил. И проект его. Тут много его, на Крамольном острове. И рядом. Знаете, как его называют за глаза: «король Крамольного острова».

– А что, это звучит – «король», – улыбнулся Сергей.

Она рассмеялась:

– Какой он король? Он рабочий. Слесарь. И токарь. И резчик по дереву. В детстве он больше всего любил мастерить модели кораблей. Он и сейчас их мастерит. Посмотрели бы вы на него, когда он в своей мастерской. Он рабочий. Окончил кораблестроительный. Во время войны – полки водил. Сейчас – директор. Но все равно рабочая закваска в нем так и бродит. А они – «король».

Вода темнела неровной полосой. Вверх по реке весь в огнях проплыл катер. Волны от него докатились до берега, зашуршали песком.

Метрах в двадцати, поблескивая в электрическом свете, чуть покачивались белые буйки. По мере приближения к ним становилось все глубже и глубже.

– Вода как парное молоко, – прошептала Галина.

– Вы умеете плавать? – спросил Сергей.

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда будьте осторожны, пожалуйста, – остановился он, – за буйками сразу же обрыв.

– Я туда не пойду, – сказала она. – Я боюсь глубины. У бабушки в Заозерном речка мелкая – воды по колено. Так мальчишки, чтобы удобней купать лошадей, углубили одно место. И я, когда была маленькой, попала в эту яму. Меня сразу же вытащили, но с тех пор я боюсь глубины. И медленно погружаться мне тоже страшно.

– Зря, в этом есть даже что-то привлекательное, – сказал Сергей.

– А мне всегда в такие минуты вспоминается вот это, – произнесла она задумчиво и вдруг стала читать чуть нараспев, как читают белые стихи: – «…и тогда в тишине, среди вечерних теней девушка подошла к тому месту, где врезалась лодка в берег всего лишь год назад. Она спокойно ступала в воду, вошла в нее по колено, потом по пояс… по грудь… потом мягкая, ласкающая влага поднялась до ее губ, еще выше… И наконец, обдуманно, решительно, без единого крика или вздоха, она скрылась под водой».

– Откуда это? – спросил Сергей.

– Драйзер… Есть у него такой рассказ «Ураган».

– Да, да, – сказал Сергей. – Какая-то девушка из-за несчастной любви кончает самоубийством. Кажется, она кого-то любила?

– Своего возлюбленного, – ответила Галина, – который не хотел жениться на ней. Суд ее оправдал, но она сама… Не понимаю, как можно так спокойно погрузиться в воду? Я бы ни за что не смогла. Броситься с моста – это еще куда ни шло, а так вот, медленно погружаться… Отвратительно.

– Самоубийство всегда отвратительно, – сказал Сергей, – отвратительно… и глупо.

– Глупо? Ну, нет! – возразила она и рассказала об артисте, который отравился у них в хирургической клинике. – Если бы он даже выжил, он все равно уже никогда не вернулся бы на сцену. Неужели вы не можете понять?

– Могу, – спокойно ответил Сергей, – и все же, повторяю, самоубийство отвратительно и глупо.

– А как же с лозунгом: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»?

– Это о смерти в борьбе. Это совсем другое.

Она посмотрела на него снизу вверх, шлепнула по воде ладонью и сказала:

– Вы умный. Умный и человечный… и давайте купаться.

С этими словами она вдруг погрузилась до подбородка и… поплыла. Над поверхностью воды виднелась только ее голова и оранжевые в электрическом свете плечи.

– Послушайте, да вы же умеете плавать! – удивленно воскликнул Сергей.

Она вернулась к тому месту, откуда поплыла, и стала на ноги.

– Вы же умеете плавать, – повторил он.

– При условии, что дно близко и я в любую минуту смогу его нащупать. И еще – когда рядом надежный человек. Вы смогли бы спасти меня, если бы я стала тонуть?

– Конечно. У меня по плаванию первый разряд.

– Вот видите. Я так и думала, что вы сможете вытащить.

Потом, уже на трамвайной остановке, она спросила его, о чем давно хотела спросить, но не решалась:

– Почему вы – один?

– Вы хотите знать, почему я разошелся с женой?

– Да. Я так и хотела спросить.

– Вещи лучше всего называть своими именами.

По тону голоса Галина поняла, что ему неприятна эта тема.

– Если вам… – начала она, но он не дал ей закончить.

– Нет. Но это очень длинная и до обидного банальная история.

– Это всегда трагедия, – тихо проговорила она, – и, как правило, трагедия для обоих.

– Вы правы. Это всегда трагедия, хотя иной раз она выглядит как мелодрама.

Галина смотрела не на него, а на огни моста Космонавтов, спросила чуть слышно:

– Кто кого оставил – вы ее или она вас?

– Она, конечно.

– Почему – конечно?

– Я бы никогда не решился.

– Вы долго были вместе? – спросила она, и Сергей не понял, чего больше в ее голосе – укора или сочувствия.

– Долго, – ответил он. – Очень долго. Десять лет. – Лицо его подернулось грустью, он потер переносицу, словно хотел разгладить углубившиеся складки на ней.

– Вам жаль? – спросила она, чувствуя, что так нельзя, что надо остановиться.

– Конечно, жаль, – тихо, с неприкрытой грустью сказал он. – Десять лет – большой кусок жизни.

– Вы любили ее?

Он не ответил.

– Вы любили ее? – уже с какой-то упрямой настойчивостью спросила она, чувствуя, что внутри все сжимается от этого ненужного упрямства.

– Если я вам скажу, что у меня до нее никого не было и после нее тоже, не поверите?

– Поверю, – обрадованным шепотом ответила она и, превозмогая спазму в горле, предложила: – Пойдемте пешком, а?

Они шли сначала молча, думая каждый о своем. Потом опять разговорились. О разном – о литературе, о плавнях, о рыбалке… И о любви.

– Мне нравится ваша любовь, – сказала она.

– Откуда вы знаете мою любовь?

– Из ваших книг. Всегда можно разобраться, где писатель говорит о себе, а где о постороннем. Так вот, мне нравится именно ваша любовь.

– Что вам нравится в ней? – спросил он тихо, словно боялся вспугнуть что-то очень робкое, которое рядом и которое легко спугнуть.

– Она до краев человеческая. Мне кажется, что именно так сильные и чистые люди любили и сто лет назад, и две тысячи и будут любить через пять тысяч лет. Я не признаю другой. Сколько жизней искалечили невежды, которые пытаются навязывать любовь, вытканную на их фарисейской канве. – Она замолчала. Он внимательно смотрел на нее и тоже молчал. – Мне кажется, что в человеке самое человеческое – это любовь. У ваших героев она такая. Вы не подумайте, пожалуйста, что я плету все это в какой-то горячке.

Она замолкла. Потом спросила настороженно и тихо:

– Вам не смешно?

– Почему должно быть смешно?

– Мне кажется, что кто-то уже говорил так, а я не знаю кто.

– Разве это важно?

– Очень! Я всегда стараюсь дословно запоминать все, что мне понравилось и у кого-то. Нет ничего зазорного в том, что ты повторяешь чужие мысли. Неважно, кто он, писатель, поэт или философ. Или твой добрый знакомый… или твой друг… Но когда забываешь кто…

– И это неважно, – сказал он.

– Нет, важно. Потому что присваивать себе чужие мысли – все равно что воровать. И не безделушки какие-нибудь, а жемчужины, которым и цены-то нет.

– Пустое. Каждый из нас что-то проповедует, за что-то борется и радуется, когда у него много единомышленников. И то, что я сказал сейчас, тоже, наверно, кто-то уже говорил. Может быть, даже не один. И не беда, если я не знаю их имен, если повторяю их мысли своими словами. Это даже лучше, если своими словами.

– Почему лучше?

– Человечество не родилось, обремененное мудростью. Она приходила к людям постепенно. И каждая мудрая мысль, чтобы стать более доходчивой, шлифовалась годами. Десятилетиями. Веками. Пока не облекалась наконец в совершенную форму.

– То, что я говорила о любви сейчас, наверно, очень далеко от совершенства. Но именно так я думаю. И говорила я вам потому, что вы, я знаю, поймете. – Она вдруг рассмеялась. – Знаете, мне нравится, когда из-за любви лезут в драку.

Ее страстная непосредственность и влекла к себе, и чем-то пугала.

– Так нельзя, Галочка, – сказал он после долгой паузы. – Любви нужны и чувства, и рассудок.

– Нет, – вскинула она голову. – Если человек хочет быть счастливым, он должен рассуждать, как я. И если бы все так рассуждали, счастливых было бы во сто крат больше.

Она увидела, что они стоят у калитки ее дома, и замолкла.

Спросила испуганно:

– Который час?

– Около двух… Без двенадцати два, – сказал он, глянув на часы.

Она ахнула.

– Вам неловко так поздно возвращаться? – спросил он.

– Они все еще считают меня маленькой, особенно отец. А я давно уже выросла.

– Я буду огорчен, если у вас из-за меня возникнут неприятности.

– Они все равно будут, – рассмеялась она. – Спокойной ночи.

…Когда они поженились, Сергей, вспоминая эту встречу, шутил:

– Я всегда был немного суеверен, но после знакомства с тобой… Выехали мы с тобой в Москву в понедельник, да еще тринадцатого числа, и вагон под номером тринадцать. Ну как после этого в дурные приметы верить.

Галина была тогда уже на шестом курсе медицинского института, ей было двадцать пять лет, ему – тридцать восемь. Он успел хлебнуть всего – и войны, и голода, и несправедливости.

Как-то Сергей заметил, что неловко строить семью в таком возрасте. Галина рассмеялась. В семейной жизни главное не возраст, а любовь. И характер. А его характер ей по душе.

– А что касается возраста, то твои годы в наше время – это же молодость.

– Пушкин умер в тридцать восемь, – сказал Сергей, – а все биографы писали в некрологах, что он скончался в пожилом возрасте.

– По тем временам, – возразила Галина, – тридцать восемь лет можно было считать пожилым возрастом. Средняя продолжительность жизни тогда была около тридцати. А теперь – семьдесят. Если ты проживешь даже в два раза больше, чем Пушкин, твои биографы скажут, что Сергей Гармаш умер в пожилом возрасте, заметь, в пожилом, а не старом. И еще они скажут, что это был человек, полный сил и творческих возможностей. Что мир глубоко скорбит о талантливом писателе, которому так и не удалось осуществить все свои замыслы. Впрочем, он бы не смог их осуществить, прожив и до ста пятнадцати. Настолько они были грандиозны.

– А что бы они еще написали? – спросил Сергей.

– А еще они написали бы, что покойный отличался добрым характером, общительностью, умел красиво любить и, хоть впадал порой в хандру, был великим гуманистом и отдавал всего себя нелегкой и не всегда благодарной борьбе за счастье всего человечества. Он глубоко ценил любовь к себе и за привязанность платил искренней привязанностью. Вот что они написали бы.

– Хорошо, но поклянись, что как только я стану тебе в тягость, ты оставишь меня. Что ни жалость, ни чувство долга, ни общественное мнение, ни все прочее не заставят тебя оставаться со мной. Только – любовь!

– Клянусь! – вскинула два пальца Галина. – Я никогда не разлюблю тебя. Я из тех, кто влюбляются раз и навсегда, на всю жизнь. Из тех, у кого с годами это чувство становится сильнее, лучше, радостнее.

– Но ведь я могу измениться, стать хуже. Это с каждым может произойти.

– С тобой нет, – убежденно произнесла она. – Такие, как ты, с годами становятся только лучше. Это я тоже знаю.

Она мечтала о ребенке. Но первая беременность осложнилась тяжелым заболеванием. Спасла очень сложная операция. После этого надежды иметь своего ребенка уже не было. Иногда, просыпаясь, он слышал, как она плачет.

Есть женщины, для которых бездетность – тяжелый крест. Сергей предложил взять ребенка из детдома. Она долго не соглашалась. Это ведь совсем не то. Он убеждал ее. Наконец она согласилась. Но тут заболела мать. Галина с головой ушла в свое горе.

А он работал. Только по ночам теперь все чаще и чаще его одолевала бессонница. Когда-то он любил долго лежать в постели с открытыми глазами, смотреть на стену, на которую падал свет уличного фонаря, на пляшущие тени и думать. В такие минуты нередко приходили интересные мысли, а сейчас одни лишь пустые мечтания, которые к утру исчезали вместе с призрачными тенями на стене. Он решил, что так дальше продолжаться не может. Он заставил себя вставать, как только проходил сон, заниматься гимнастикой, принимать душ, выпивать чашку крепкого кофе и садиться за стол. Все как утром. Но такие ночные бдения не приносили пользы. Все или почти все, что было написано, уходило в корзину. Порой оставалась одна, другая страница, которые можно было положить в папку. И тогда появлялось чувство удовлетворенности. Но таких ночей было мало. Чаще они оставались бесплодными, порождали душевную горечь и головную боль.