"Капитан флагмана" - читать интересную книгу автора (Фогель Наум Давидович)

27

Андрей Григорьевич колдовал над фарфоровой чашкой с леком[1] и прислушивался к бодрым голосам гостей на винограднике. Разобрать слов нельзя, но голоса были хорошо различимы. Больше говорил Вадим Петрович.

Андрей Григорьевич всегда был рад Шарыгину. Это был один из наиболее способных его учеников. Он пришел в отделение пять лет назад совсем еще молодым врачом. Вначале Багрию не понравилось, что Шарыгин пришел в больницу не как все – после трех лет работы на участке – и не по решению конкурсной комиссии, а по ходатайству каких-то таинственных лиц. Но вскоре молодой человек стал правой рукой Багрия. Была у него удивительная способность – схватывать все на лету. И еще была у него феноменальная память: он умел запомнить любую цитату всегда к месту и привести с такой подкупающей простотой и непосредственностью, что даже у недругов своих вызывал чувство уважения. Учеником он был прилежным: во время обхода ловил каждое слово. Всегда заносил в блокнот то какую-нибудь значительную фразу, то рецепт, то фамилию автора монографии, о которой Багрий вспоминал даже мельком. Его педантичная аккуратность иногда раздражала Багрия. Но ведь смешно ополчаться против аккуратности, нет ничего более неприглядного, чем неряшливый врач. Истории болезни, которые вел Вадим Петрович, всегда были идеальны: заключения консультантов подчеркнуты красными чернилами, анализы подклеены. И еще покоряла Багрия неиссякаемая энергия Шарыгина. Вадим Петрович никогда не считался со временем. Часто приходил на обход и вечером, а к тяжелобольным – и ночью. Когда надо было, охотно выезжал в подшефный колхоз, работал там иногда по нескольку дней. Возвращался без тени усталости, отчеты его о проделанной работе были короткими и содержательными. Людмила Владиславовна всегда ставила их в пример. Он умел демонстрировать особо сложного больного на клинико-анатомической или научной конференции. Готовился к демонстрации добросовестно. И докладывал предельно сжато, но так интересно, что все слушали затаив дыхание. Особенно нравилось Багрию, что Шарыгин с высокой требовательностью относился к языку – все у него было написано в хорошем литературном стиле. Вскоре в отделении он стал незаменимым. Старшим ординатором только числилась теперь пожилая, добросовестная и очень знающая женщина. И врачи, и сестры, даже санитарки по любому пустяку обращались уже не к ней, а к Вадиму Петровичу. И когда эту женщину перевели в другую больницу, никто не удивился, что старшим ординатором назначили Вадима Петровича, хотя в отделении были другие врачи, с большим стажем, знающие. Иногда по вопросам, которые прежде разрешал только Багрий, стали обращаться к Шарыгину.

«Правильно сделали, что ко мне пришли, – говорил тот, непринужденно улыбаясь. – Зачем шефа беспокоить по пустякам». Он охотно взял на себя миссию разговаривать с родственниками больных. Умел он с ними говорить спокойно, очень серьезно и с той подкупающей доверительностью, которая всегда вызывает чувство уважения к врачу и веру в его знания. И Людмила Владиславовна, когда в отделение попадал какой-нибудь высокопоставленный или нужный пациент, поручала этого больного Вадиму Петровичу. Андрей Григорьевич соглашался, он знал, что если такого пациента будет вести Шарыгин, все будет хорошо. Все будут довольны – и родственники, и сам больной, и те, кто протежировал. Конечно, в отделении знали, что Вадим Петрович берет не столько высокой квалификацией, сколько подчеркнутым вниманием. Больные же и особенно их родственники нередко путают внимание и квалификацию. Что ж, в работе врача многое зависит и от того, что называется импозантностью.

Шарыгин охотно брался и за общественные поручения. И выполнял их тоже аккуратно. Вот почему, когда на отчетно-выборном профсоюзном собрании секретарь партбюро сказал, что есть предложение ввести Вадима Петровича в состав месткома, никто не возразил. При голосовании был только один голос против. И все решили, что это Шарыгин вычеркнул свою фамилию. На следующий день Галина, когда кто-то намекнул на скромность Вадима Петровича, сказала:

– Это я вычеркнула. Так что за себя-то он проголосовал.

– Зачем вы так? – спросил Багрий. – Вадим Петрович порядочный человек.

– Я не верю в его порядочность, – ответила Галина.

– Ну, знаете, – даже растерялся Багрий. – Какие у вас основания?

– Это интуитивное.

– Интуиция – дело ненадежное.

– А я верю в интуицию.

– Председатель месткома из него будет превосходный. И за интересы больницы там, где нужно, он сможет постоять.

– В этом и я не сомневаюсь, – согласилась Галина. – Но для меня этого мало.

Багрий решил, что лучше не продолжать спор. Ему вспомнился случайно подслушанный разговор Шарыгина с Будаловым, когда Илья Артемович лежал в отделении.

– Человек в общем-то сволочь, – говорил Шарыгин. – Дурак или сволочь. Дураков меньше, а вот сволочей – множество. Человек по своей сущности – хищник. Цивилизация испортила ему зубы, но клыки у него остались. И хватка у него, если он настоящий парень, волчья.

– Старо это, Вадим Петрович, – произнес Будалов. – От этой вашей философии веет не цивилизацией, а каменным веком.

– Это истина, – сказал Шарыгин. – А истина, как доброе вино, чем старше, тем крепче, упоительней. Вот вы только что говорили, что люди стали добрее, лучше… А уголовный кодекс почему-то не становится мягче. Что ни год, то приходится все новые статьи придумывать. Знаете, что надо человеку для полного счастья? Шапка-невидимка. А лучше две.

– А вторая зачем?

– Для своего единомышленника или соучастника – не знаю, как их там называют на вашем языке.

– Ладно, получили они эти шапки-невидимки, – с добродушной иронией сказал Будалов, – а дальше что?

– Человеку важно скрыться от постороннего глаза. Будучи по сути своей очень порочным, он больше всего боится, чтобы другие не узнали об этом. Некоторые женщины, например, согласны пойти с вами на что угодно, но при одном условии, что никто об этом не узнает. Их удерживает страх потерять доброе имя. Потому что с добрым именем обычно связано благополучие.

– Вы опасный человек, – сказал Будалов.

– Нет, не опасный, – рассмеялся Шарыгин. – Я тоже одержим страхом. Страхом лишиться всего того, что мне дано: интересной работы, материального благополучия, наконец, женщины.

– Плохо вы думаете о людях, – вздохнул Будалов. – А как же самопожертвование во имя любви, науки или искусства? Если весь мир состоит из дураков и сволочей, куда же вы денете ученых, которые сгорали на кострах инквизиции, чтобы мы с вами сейчас могли пользоваться всеми благами цивилизации?

– Это все неудачники, и чаще всего – в любви. Энергия их переключилась на изнуряющий труд. Фрейдисты это называют сублимацией.

– Но ведь были среди них и такие, которым везло и в науке, и в искусстве, и в любви.

– Нет, среди них не было счастливых. Просто одни не могли скрывать своих душевных терзаний и говорили о них или своим друзьям, или в своих исповедях, а другие были достаточно умны, чтобы понять бесцельность таких исповедей, и достаточно практичны, чтобы скрыть тайны своей биографии от не в меру любопытных потомков.

– Мне кажется, что для счастья человечества, – сказал Будалов, – надо бы не шапку-невидимку, а специальный аппарат, который начинал бы выть сиреной, как только в поле его действия попадет подлец или мерзавец, ловко маскирующийся под личиной интеллектуала.

– Но ведь вы первый восстанете против такого аппарата, – опять рассмеялся Шарыгин. – Обыскивать мысли – насилие над личностью.

– Отнять у человека нож, которым он собирается пырнуть ближнего своего, тоже насилие, – заметил Будалов.

У Багрия долго держался горький осадок от этой беседы.

Когда Галина пришла в больницу на практику, Вадим Петрович сразу стал добиваться ее расположения. Сестры и санитарки уже шушукались о том, какая выйдет из них славная пара. А затем Галина как-то пришла и неожиданно для всех заявила, что выходит замуж за Гармаша. Все были поражены, потому что Вадим Петрович был моложе и значительно привлекательнее молчаливого, на первый взгляд даже несколько угрюмого Гармаша.

На свадебный вечер Шарыгин все же пришел. И подарок принес. Дорогой. Массивные настольные часы на толстой, из голубого в золотых прожилках мрамора, подставке.

– Мне сказали, что такие часы приносят счастье молодоженам, – произнес он, вручая подарок Галине.

– Господи, какая тяжесть, – сказала Галина и попросила Шарыгина поставить часы на письменный стол.

И букет он принес самый большой и самый красивый. И тост произнес такой – всех поразил.

«Умеет себя преподнести», – подумал тогда Багрий о Шарыгине.

С ним было интересно. У него всегда была в запасе какая-нибудь увлекательная новость. И умел он ее рассказать, как никто другой. Даже анекдот он умел рассказать так, что приятно было слушать. Все знали, скабрезных анекдотов Вадим Петрович рассказывать не станет. Да, Багрий всегда был рад ему. И когда тот приходил за какой-нибудь уникальной книгой, какая была только в библиотеке Багрия, или сыграть партию в шахматы, или так просто посидеть, поболтать о разном. Но сегодня приход Вадима Петровича не очень радовал. «Не имел он права вчера молчать. Не имел», – думал Андрей Григорьевич. Он попробовал лек, прибавил чуточку соли и опять попробовал. Ну, теперь, кажется, хорошо, можно и стол накрывать.