"Дорога пыльной смерти" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 2

Французы обыкновенно и в спокойном состоянии ни в малейшей степени не сдерживают своих чувств, густая же толпа в Клермон-Ферране была в тот день чрезвычайно возбуждена, и потому, когда Харлоу свесив голову плелся вдоль трека из зала, где расследовался инцидент, в направлении пункта обслуживания «Коронадо», свист, шиканье и яростные выкрики, сопровождаемые типично галльскими жестами, были не только яростные, но просто угрожающие. Не очень-то приятная сцена. Казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы вспыхнул пожар и начался самосуд, расправа возбужденной толпы над Джонни Харлоу. Именно этого и опасалась полиция, следовавшая за гонщиком, чтобы помешать этой расправе. Но симпатии полицейских были скорее на стороне бушующей толпы, чем Харлоу, на которого они старались даже не глядеть.

В нескольких шагах от Харлоу, вместе с Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, чувства которого были те же, что у полицейских и у зрителей. Резко подергивая ремешок своего шлема, Николо Траккиа шагал в точно таком же комбинезоне, как и Харлоу. Он считался фактически вторым номером среди гонщиков команды «Коронадо» и слыл записным красавцем. Темные волосы его вились, а зубы сияли так, что любой владелец завода зубной пасты счел бы за большую удачу использовать их изображение как рекламу своего товара, и загар его был таков, что все остальные рядом с ним казались бледно-зеленоватыми. Сейчас он выглядел, правда, не особенно жизнерадостным, потому что сразу бросалась в глаза злобная гримаса — особая черта легендарного Траккиа, которую никто не воспринимал равнодушно, но всегда с почтением или откровенным страхом, а иногда даже и с примесью ужаса. Траккиа смотрел на людей свысока, а товарищей по гонкам на Гран При называл попросту недоносками.

Само собой разумеется, что вращался он в узком обществе. Однако самым скверным было то, что каким бы хорошим гонщиком Траккиа ни считался, он все же не дотягивал до мастерства Харлоу и, как бы он ни старался, не мог сравниться с ним, что он и сам отчетливо понимал. Разговаривая сейчас с Мак-Элпайном, Траккиа не пытался даже понизить голос, хотя в данном случае это не имело никакого значения: из-за рева толпы Харлоу все равно ничего не слышал. Правда, Траккиа не понизил бы голоса в любом случае.

— quot;Божий промыселquot;! — с горечью в голосе произнес он. — Иисус Христос! Вы слышали, как определили все эти кретины? «Божий промысел»! Я бы назвал это убийством.

— Нет, парень, нет. — Мак-Элпайн положил свою руку на плечо Траккиа, но тот в раздражении сбросил ее. Мак-Элпайн вздохнул. — Это непреднамеренное убийство. Ты судишь слишком строго. Сам ведь знаешь, сколько погибло гонщиков в соревнованиях на Гран При за последние четыре года из-за того, что машины оказывались неуправляемыми.

— Неуправляемыми? Неуправляемыми! — Траккиа не мог слов найти от возмущения, состояние ему не свойственное. Он закатил глаза, будто ожидая ответа свыше. — Боже мой. Мак, все это показали на экране. Целых пять раз. Он снял ногу с педали и преградил дорогу Джету. «Божий промысел»! Конечно, конечно, конечно! Это дело Божьего промысла, потому что у него одиннадцать побед на Гран При за семнадцать месяцев, потому что в прошлом году он стал чемпионом и конечно станет чемпионом и в этом году.

—. Что ты хочешь этим сказать?

— Будто вы сами не знаете! Если снимете его с трека, то снимайте спокойно за ним и всех нас. Он же чемпион! И уж если так плох чемпион, то каковы остальные? Так думают все. Мы-то знаем, что это не так, но как еще думать публике? Такова игра. Все знают кумира. Многие влиятельные люди хотели бы запретить гонки на Гран При, им только нужно найти предлог, чтобы благополучно выйти из дела. И если убрать кумира, то отличный повод для этого появится сам собой. А нам нужны наши Джонни Харлоу, не так ли, Мак? Даже если они убивают людей.

— Я думал, он твой друг, Никки?

— Конечно, Мак. Конечно, он мой друг. Как и Джету.

На эту реплику Мак-Элпайну нечего было ответить, и он промолчал. Траккиа высказался и умолк, сохранив злобную мину на лице. В молчании, и безопасности — полицейский эскорт к тому времени значительно возрос — все четверо дошли до пункта обслуживания «Коронадо». Не глядя ни на кого, Харлоу без единого слова отправился прямиком в маленькое сооружение за основными постройками. Никто из присутствующих — здесь были Джекобсон и двое механиков — не попытался заговорить с ним, никто не попытался остановить его, никто не обменялся даже многозначительными взглядами: все и так было ясно.

Главный механик Джекобсон, худощавый, высокий и очень крепкий, гений в своем деле, подошел к Мак-Элпайну. Смуглое, морщинистое, вытянутое неулыбчивое лицо его выражало непреклонность.

— Харлоу, конечно, оправдан, — сказал он.

— quot;Конечноquot;! Я этого не понимаю.

— Нам ли хитрить с вами? Осудят Харлоу и, как нам всем ясно, спорт отбросят на десять лет назад. От вложенных в гонки миллионов никто не откажется. Или это не так, мистер Мак-Элпайн?

Мак-Элпайн задумчиво поглядел на него, промолчал, скользнул взглядом по озлобленному лицу Траккиа, отвернулся -и подошел к побитой, опаленной «коронадо» Харлоу, которую к тому времени уже подняли и поставили на колеса. Он задумчиво оглядел ее, постоял у водительского места, крутнул рулевое колесо и выпрямился.

— Ладно. Это все любопытно, — произнес он. Джекобсон холодно взглянул на него. Его глаза выражали сейчас недовольство, но не трудно было догадаться, что могли повторить с такой же выразительностью и злобность взгляда Траккиа.

— Эту машину готовил я, мистер Мак-Элпайн, — сказал он.

Мак-Элпайн пожал плечами и долго ничего не отвечал.

— Знаю, Джекобсон, знаю. Я также знаю, что вы делаете это лучше всех. Мне также известно, что вы так давно здесь, что не скажете ерунды. С любой машиной подобное может произойти. Сколько времени вам потребуется?

— Хотите, чтобы я сразу начал?

— Именно так.

— Четыре часа, — сухо ответил Джекобсон, обиженный и расстроенный. — Самое большее шесть.

Мак-Элпайн кивнул, взял Даннета под руку, хотел было уйти, но внезапно остановился. Траккиа и Рори тихо разговаривали между собой, их не было слышно, но угрожающие жесты и красноречивые злобные взгляды, посылаемые обоими в сторону павильона, где сидел Харлоу с бутылкой коньяка, свидетельствовали достаточно ясно о предмете разговора. Мак-Элпайн, держа Даннета под руку, отвернулся и вздохнул.

— Друзей у Джонни сегодня не прибавилось, не так ли?

— Их не прибавлялось и все последние годы. Но я увидел друга, которого он потерял сегодня.

— О, Иисус! — Вздохи, судя по всему, становились второй натурой Мак-Элпайна. — Нойбауэр, кажется, тоже что-то замышляет.

Фигура в небесно-голубом комбинезоне, шагавшая к пункту обслуживания, выглядела и в самом деле так, что сразу заставляла насторожиться. Нойбауэр происходил из Австрии, он был высок, светловолос, имел нордический облик. Гонщик под номером первым в команде «Гальяри», носивший имя Гальяри на груди комбинезона, он завоевал блестящими победами на треках Гран При право называться крон-принцем гонок и наследником Харлоу. Он так же, как и Траккиа, был холоден, недружелюбен, не терпел болванов, каковыми считал всех вокруг. Как и у Траккиа, его друзья и приятели были немногочисленны. И хотя оба были постоянными соперниками на гоночных треках, между собой поддерживали дружеские отношения.

Нойбауэр, сжав губы и холодно поблескивая бледно-голубыми глазами, так и кипел от гнева, и юмора у него не прибавилось, когда путь ему преградил массивный Мак-Элпайн. Нойбауэр помимо своего желания остановился: хоть и крупный он был человек, но Мак-Элпайн оказался еще массивнее.

— Прочь с дороги, — произнес он сквозь зубы.

— Вы что-то сказали? — Мак-Элпайн поглядел на него с кротким удивлением.

— Простите, мистер Мак-Элпайн. Где этот бастард Харлоу?

— Оставьте его. Он и так скверно себя чувствует.

— И Джету тоже. Не понимаю, отчего все носятся с этим Харлоу, просто ума не приложу. Он же маньяк, свободно разгуливающий на свободе. Бешеный. И вы это знаете. Мы все это знаем. Сегодня он дважды оттеснял меня с трассы, я также мог сгореть заживо, как и Джету. Предупреждаю, мистер Мак-Элпайн, я подниму вопрос в ассоциации гонщиков и добьюсь, чтобы его сняли с дистанции.

— Вы последний из тех, кто может поднять такой вопрос, Вилли. -Мак-Элпайн положил руки на плечи Нойбауэра. — Вы последний из тех, кто может указать на Джонни пальцем. Если Харлоу уйдет, кому достанется место чемпиона?

Нойбауэр изумленно уставился на него. Его злость мигом улетучилась, с удивлением и недоверием он смотрел на Мак-Элпайна. Когда же немного пришел в себя, то голосом, понизившимся до шепота, спросил:

— Вы думаете, я действительно так поступлю, мистер Мак-Элпайн?

— Нет, Вилли, я так не думаю. Просто хочу предупредить, что другие могут так подумать.

Наступила долгая пауза, за время.которой ярость Нойбауэра, казалось, совершенно улетучилась.

— Он ведь убийца. Он может еще кого-то убить, — спокойно сказал он, потом мягко снял руки Мак-Элпайна со своих плеч, повернулся и вышел из станции обслуживания. С задумчивым видом глядел ему вслед Даннет.

— Возможно, он прав, Джеймс. Конечно, конечно, он одержал четыре победы на Гран При, но когда погиб его брат на гонках в Испании, вы знаете...

— Четыре победы на Гран При? И вы хотите меня убедить, что его нервы никуда не годятся?

— Я ни в чем не собираюсь вас убеждать. Я только знаю, что самый осторожный гонщик стал беспечен и опасен для других, его настырность фанатична, и другие гонщики его боятся. Они просто дают ему свободу действий, чтобы остаться в живых, не желая выигрывать у него хотя бы ярд.

Мак-Элпайн внимательно посмотрел на Даннета и сокрушенно покачал головой. Он, Мак-Элпайн, а не Даннет, признанный знаток людей, сейчас больше понимал происходящее, но Мак-Элпайн относился к Даннету и его мнению с глубоким уважением. Даннета он считал незаурядным, тонким, интеллигентным человеком и исключительно талантливой личностью. Он был уже весьма известным журналистом, когда сменил профиль своей работы и превратился из политического обозревателя в спортивного комментатора из того лишь простого резона, что стал находить политику весьма скучным занятием. Твердую принципиальность и способности трезвого аналитика, которые сделали его серьезной личностью на сцене Вестминстера, он с успехом теперь использовал в своих обозрениях с мировых гоночных трасс. Являясь постоянным корреспондентом газеты Британского национального обозрения и двух журналов по автомобилизму, британского и американского, кроме того выполняя много других работ, он быстро приобрел репутацию одного из ведущих в мире журналистов по автогонкам. Всего за два с небольшим года он, бесспорно, добился незаурядного положения. Успеху его завидовали многие из пишущей братии, а кое-кто из неудачников открыто злобствовал в его адрес по всякому поводу.

Не прибавило ему во мнении многих и то обстоятельство, что он тесно сошелся с командой «Коронадо», чем вызвал еще большие нападки на себя. Вообще на этот счет не было никаких законов, писаных и неписаных, но так не поступал еще ни один вольный журналист. И его коллеги теперь брюзжали по этому поводу. Его и их работа заключалась в добросовестном и беспристрастном изложении всего, что связано с машинами и гонщиками, борющимися за Гран При, утверждали они, на что он вполне убедительно отвечал, что именно этим и занимается. Но недовольных оттого не уменьшилось. На самом деле недовольны они были тем, что с трека Даннет первым получал сообщения от «Коронадо», а эта компания в спортивном бизнесе процветала и делала огромные успехи. Трудно было оспорить и тот очевидный факт, что написанные им статьи о команде «Керонадо» и большей частью о Харлоу могли составить внушительный том. Подогрела страсти и созданная Даннетом совместно с Харлоу книга.

— Я боюсь, что вы правы, Алекс, — сказал Мак-Элпайн. — Даже убежден в вашей правоте, но самому себе в этом не хочу признаться. Он всех заставил бояться себя. Даже меня.

Оба взглянули одновременно в сторону павильона, возле которого на скамеечке сидел Харлоу. Не придавая никакого значения тому обстоятельству, что его могут видеть, он в очередной раз наполнил стакан уже из следующей коньячной бутылки. Можно было на расстоянии разглядеть, что руки его при этом по-прежнему дрожали. Хотя протестующие крики поутихли, но разговаривать в таком шуме было все еще нелегко, а вот как стекло выбивает дробь о стекло, было даже очень слышно. Харлоу сделал приличный глоток, уперся руками в колени и бездумно уставился на свой искалеченный автомобиль.

— Еще пару месяцев назад он ни за что в жизни не притронулся бы к рюмке. Что вы намерены предпринять, Джеймс? — спросил Даннет.

— Сейчас? — Мак-Элпайн слабо улыбнулся. — Я собираюсь повидать Мэри. Надеюсь, мне позволят увидеть ее. — Он окинул взглядом станцию обслуживания: Харлоу вновь поднимал стакан, у близнецов Рэфферти был почти такой же подавленный вид, как и у Даннета, Джекобсона, Траккиа и Рори. С одинаково недобрыми лицами они бросали гневные взгляды в сторону чемпиона. Мак-Элпайн в последний раз уныло вздохнул, повернулся и тяжело направился к выходу.

Мэри Мак-Элпайн шел двадцать первый год. Большие карие глаза ее, черные как ночь блестящие зачесанные назад волосы, бледное, несмотря на то что девушка подолгу пребывала на солнце, лицо с обаятельнейшей улыбкой из всех, когда-либо сиявших на гоночных треках Гран При, были очаровательны. Все члены команды, даже молчаливый и неприязненный Джекобсон не могли устоять перед ней и были влюблены в нее, не говоря о многих других поклонниках, не менее примечательных людях, не входящих в команду. Мэри понимала это и принимала как должное, без всякого апломба, насмешки и снисходительности, чуждых ее натуре. Восхищение собой она принимала с детской непосредственностью как само собой разумеющееся признание ее достоинств.

Этой ночью, лежа в безупречно чистой, стерильной палате, Мэри Мак-Элпайн выглядела даже моложе, чем всегда, что, учитывая ее болезненное состояние, было вполне понятно. Цвет лица ее был бледнее обычного, а большие карие глаза, выражающие боль, она открывала с трудом и неохотой. Боль отразилась и в глазах Мак-Элпайна, едва только он взглянул на дочь и на ее забинтованную левую ногу, лежащую поверх простыни. Мак-Элпайн наклонился и поцеловал Мэри в лоб.

— Выспись сегодня получше, дорогая. Спокойной ночи, — сказал он.

— После всех этих таблеток, какие мне дали? Да, я постараюсь. Но, папочка...

— Что, дорогая?

— Джонни не виноват. Я знаю, что не виноват. Это все его машина. Я уверена в этом.

— Мы во всем разберемся. Джекобсон занимается машиной.

— Ты увидишь. Ты попросишь Джонни, чтобы он повидал меня?

— Не ночью же, дорогая. Мне кажется, он не совсем в порядке.

— Он... он не совсем...

— Нет, нет. Шок. — Мак-Элпайн улыбнулся. — Его тоже напичкали таблетками, как и тебя.

— Джонни Харлоу? В шоке? Я не верю в это. Трижды попадал в смертельные ситуации и никогда...

— Он видел тебя, видел, что с тобой, моя дорогая. — Мак-Элпайн сжал руку дочери. — Я еще вернусь попозже.

Мак-Элпайн вышел из палаты и отправился в регистратуру. Доктор у стойки разговаривал с медсестрой. У него были седые волосы, лицо аристократа и очень утомленные глаза.

— Вы наблюдаете мою дочь? — спросил его Мак-Элпайн.

— Мистер Мак-Элпайн? Я доктор Шолле.

— Она выглядит очень скверно.

— Нет, мистер Мак-Элпайн. Ничего сложного. Она просто находится сейчас под воздействием обезболивающих лекарств. Это чтобы снять боль, понимаете?

— Я вижу. И как долго она будет...

— Две недели. Возможно, три. Не больше.

— Еще вопрос, доктор Шолле. Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Думается, мистер Мак-Элпайн, вы не из тех людей, кто боится правды.

— Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Вытяжение применяют при переломах, мистер Мак-Элпайн. Ваша дочь не просто сломала лодыжку левой ноги, а — как это сказать по-английски? — лодыжка у нее раздроблена, да, размолота в порошок, и никакая хирургическая операция здесь не поможет. Будем собирать и соединять осколки кости.

— Значит, она больше никогда не согнет лодыжку. — Шолле утвердительно кивнул. — Всегдашняя хромота? На всю жизнь?

— Вы можете созвать консилиум, мистер Мак-Элпайн. Вызвать лучшего специалиста-ортопеда из Парижа. Вы имеете право...

— Нет. Все это ни к чему. Все и так ясно, доктор Шолле. От правды никуда не денешься.

— Я глубоко сочувствую вам, мистер Мак-Элпайн. Она прекрасная девушка. Но я только хирург. Чудо? Нет. Чудес не бывает.

— Благодарю, доктор. Вы очень добры. Часа через два я приду снова?

— Лучше не надо. Она проспит не меньше двенадцати часов. Или даже шестнадцати.

Мак-Элпайн понимающе кивнул.

Даннет отодвинул тарелку, так и не притронувшись к еде, взглянул на тарелку Мак-Элпайна, тоже нетронутую, затем посмотрел на самого задумавшегося Мак-Элпайна.

— Я не предполагал, Джеймс, — сказал он, — что мы не такие крепкие, как думали о себе.

— Возраст, Алекс. Он дает о себе знать.

— Да. И, кажется, очень сильно. — Даннет, придвинув тарелку, сокрушенно поглядел на еду и опять решительно отодвинул ее. — Ладно, я думаю, что это, черт возьми, все-таки лучше ампутации.

— Это так. Это так. — Мак-Элпайн поднялся. — Давай-ка пройдемся, Алекс.

— Для аппетита? Не поможет. Мне, во всяком случае.

— И мне не поможет. Я просто подумал: стоит поинтересоваться, не нашел ли Джекобсон что-нибудь.

Гараж был длинный, низкий, со стеклянным потолком, сияющий от света висящих ламп, очень чистый и пустой. Джекобсон возился в дальнем углу над изувеченным «коронадо» Харлоу, они увидели его сразу, как только со скрежетом открыли металлическую дверь. Он выпрямился, поднял руку, показывая, что заметил Мак-Элпайна и Даннета, и снова занялся осмотром машины. Даннет притворил дверь и спросил спокойно:

— Где же остальные механики?

— Вы бы уже должны знать, — ответил ему Мак-Элпайн, — что Джекобсон занимается работой над пострадавшими машинами всегда только в одиночку. Слишком низок уровень остальных механиков, считает он. Говорит, что они не заметят причину аварии или, еще хуже, уничтожат ее своей грубой работой.

Оба прошли вперед и стали молча наблюдать, как Джекобсон возится с поврежденной тормозной гидравлической системой. Но не только они наблюдали за ним. В открытой раме крыши, прямо над ними, незаметный для находящихся внизу, поблескивал отраженным светом мощных ламп некий металлический предмет. Это была восьмимиллиметровая кинокамера. Держащие эту камеру руки сейчас вовсе не тряслись. Это были руки Джонни Харлоу. Лицо его было бесстрастное и совершенно трезвое.

— Итак? — спросил Мак-Элпайн. Джекобсон выпрямился, потирая поясницу.

— Ничего. Ничего нет. Подвеска, тормоз, двигатель, трансмиссия, обода колес, управление — все о'кей!

— Однако управление...

— Косое усилие. Перелом под давлением. Иного ничего не могло быть. Все было в порядке, когда он загородил дорогу Джету. И не говорите, что в ту секунду у него отказало рулевое управление, мистер Мак-Элпайн. Совпадение есть совпадение, но такое бывает не часто.

— Значит, мы блуждаем впотьмах? — спросил Даннет.

— Все ясно как божий день, я настаиваю на этом. Водительский просчет. Старейшая причина.

— quot;Водительский просчетquot;. — Даннет покачал головой. — Джонни Харлоу не допустил бы этого ни за что в жизни.

Джекобсон улыбнулся, но глаза его оставались холодными.

— Хотел бы я знать, что сказал бы на этот счет дух Джету.

— Все это нам не поможет, — проговорил Мак-Элпайн. — Пошли-ка в гостиницу. Вы даже не поели, Джекобсон. — Он взглянул на Даннета. — Стаканчик в баре перед сном, думаю, нам необходим, потом наведаемся к Джонни.

— И только напрасно потеряете время, сэр. Он в полной отключке, — уверенно сказал Джекобсон.

Мак-Элпайн внимательно посмотрел на него, потом очень медленно, после долгой паузы произнес:

— Он еще чемпион мира. Он еще номер первый в команде «Коронадо».

— Так, значит, все еще так?

— А вы хотите, чтобы было иначе?

Джекобсон направился к умывальнику, чтобы вымыть руки. Не сразу повернувшись, сказал:

— Вы здесь босс, мистер Мак-Элпайн.

Мак-Элпайн ничего не ответил. Наконец Джекобсон вытер руки, все трое вышли в полном молчании из гаража и закрыли тяжелую металлическую дверь за собой.

Наполовину высунув голову из-за конька крыши, Харлоу видел, как они шли по ярко освещенной дорожке, и, как только скрылись за углом, он сразу же, держась за V-образный изгиб крыши, осторожно скользнул к раскрытой раме и протиснулся внутрь, нащупывая ногой металлическую балку фермы гаража. Он повернул к углу, балансируя, подошел ближе к стене, достал из внутреннего кармана фонарик и направил его свет вниз. Потом устроился прочнее, внимательно осмотрелся. Джекобсон, уходя, выключил освещение, так что прыгнуть с высоты девяти футов было делом достаточно трудным.

Харлоу присел, ухватился руками за балку, повис на ней и разжал руки. Приземлился он легко и бесшумно, потом подошел к распределительному щиту, врубил освещение и направился к своему «коронадо». Он имел с собой не одну, а две камеры: восьмимиллиметровую кинокамеру и миниатюрный фотоаппарат со вспышкой.

Джонни взял ветошь, начисто протер подвески, систему подачи горючего, карбюратор и гидравлическую систему управления. Несколько раз сфотографировал каждую протертую деталь, потом вымазал тряпку маслом и грязью и быстро затер все вычищенные детали, а тряпку бросил в металлическое ведро для мусора.

Подойдя к двери, он подергал ручку, но она не открывалась. Дверь запиралась снаружи, и конструкция ее была такова, что прилагать усилия было бесполезно: Харлоу не желал оставлять следы своего посещения. Он еще раз быстро осмотрел гараж.

Слева от него к стене была подвешена деревянная лестница, которая, по всей видимости, предназначалась для мытья окон. Под ней в углу он обнаружил моток веревки.

Харлоу прошел в угол, снял лестницу, закрепив веревку за верхнюю перекладину, поднял и надел лестницу на металлическую балку, потом вернулся к двери и выключил свет. Подсвечивая себе карманным фонариком, он без труда взобрался по лестнице на балку. Оттуда после нескольких попыток ему удалось снова зацепить за крюки на стене лестницу нижней перекладиной. Отвязать канат, небрежно смотать его в бухту и бросить на прежнее место уже не представляло труда. Балансируя, он поднялся на балке во весь рост, дотянулся до открытой рамы, сделал усилие, просунул сначала голову и плечи в окно и растворился в ночной темноте.

Мак-Элпайн и Даннет долго сидели за столом в опустевшем баре, молча потягивая шотландское виски. Мак-Элпайн поднял свой стакан и улыбнулся невесело.

— Итак, мы пришли к концу этого прекрасного дня. Господи, как же я устал.

— Значит, вы окончательно решили, Джеймс. Харлоу остается.

— Это из-за Джекобсона. Он поставил меня в безвыходное положение.

Харлоу бежал по ярко освещенной улице. Внезапно он остановился. Улица была пустынна и хорошо ему знакома, но неожиданно впереди него замаячили две фигуры: два высоких человека, идущих ему навстречу. Он помедлил немного, потом быстро огляделся и нырнул в нишу перед входом в магазин. Он стоял неподвижно, прижавшись к зданию, пока те двое проходили мимо: это были Николо Траккиа и Вилли Нойбауэр, поглощенные серьезным и важным разговором. Как только они прошли мимо, Харлоу вышел из своего укрытия, проследил настороженно, когда Траккиа и Нойбауэр скроются за углом, и снова бросился бежать.

Мак-Элпайн и Даннет выпили по стакану, и Мак-Элпайн вопросительно взглянул на Даннета.

— Хорошо, я считаю, что иной раз необходимо принимать подобные решения, — сказал тот.

— Я решился, — ответил Мак-Элпайн. Они поднялись и, кивнув на прощание бармену, вышли.

Харлоу бежал в направлении неоновой рекламы отеля. Замедлив шаг, он миновал главный вход, свернул вправо на аллейку, прошел по ней до пожарной лестницы и начал подниматься сразу через две ступеньки. Его шаги были твердыми и уверенными, координация замечательной, а лицо совершенно бесстрастным. Но глаза блестели, выражая удовлетворение. В них светилась решимость все предусмотревшего человека, знающего, что ему предстоит.

Мак-Элпайн и Даннет остановились перед дверью с номером 412. Лицо Мак-Элпайна выражало тревогу и озабоченность одновременно. Лицо Даннета, как ни странно, было спокойно. Костяшками пальцев Мак-Элпайн громко постучал в дверь. Никакого ответа. Мак-Элпайн со злостью посмотрел на занывшие суставы, взглянул на Даннета и еще яростнее набросился на дверь. Даннет воздержался от комментариев, слова в данном случае были излишни.

Харлоу быстро поднялся на площадку четвертого этажа, перемахнул через перила и благополучно влез в открытое окно. Номер был маленьким. На полу валялся брошенный им открытый чемодан и все его содержимое. Возле кровати на тумбочке стояла настольная лампа, тускло освещавшая комнату, и наполовину пустая бутылка виски. Харлоу закрыл окно и осмотрел его под аккомпанемент непрекращающегося стука в дверь. Голос Мак-Элпайна был высоким и злым:

— Откройте! Джонни! Откройте, или я разнесу эту чертову дверь!

Харлоу сунул обе камеры под кровать. Сорвав с себя черную кожаную куртку и черный пуловер, отправил их следом за камерами, плеснул на ладонь немного виски и протер им лицо.

Дверь распахнулась, и показался ботинок Мак-Элпайна, которым он вышиб замок. Затем появились и Мак-Элпайн с Даннетом. Они вошли и замерли. Харлоу как был — в сорочке, брюках и ботинках — валялся на кровати, растянувшись во весь рост и находясь, по всей видимости, в стадии совершенного опьянения. Его левая рука свешивалась с кровати, а правой он все еще сжимал горлышко бутылки с виски. Мак-Элпайн с мрачным лицом, словно не веря глазам, подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вырвал бутылку из бесчувственной руки Харлоу. Он посмотрел на Даннета, тот ответил ему бесстрастным взглядом.

— И это величайший гонщик мира! — произнес Мак-Элпайн.

— Извините, Джеймс, но вы же сами говорили: все они приходят к этому. Помните? Рано или поздно их всех ожидает это.

— Но Джонни Харлоу?

— И Джонни Харлоу...

Мак-Элпайн кивнул, повернулся, и они вышли из номера, кое-как притворив за собой сломанную дверь. Тогда Харлоу открыл глаза, провел по ним ладонью и передернулся от отвращения.