"Золотое рандеву" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 4

Вторник. 22.15. — Среда. 8.45.

В эту ночь больших успехов в расследовании добиться не удалось. С чего начать, я продумал, тут все в порядке. Закавыка была в том, что начать-то я не мог, пока пассажиры не поднимутся и не выйдут из своих кают. Никто особенно не любит, когда его вытряхивают из постели посреди ночи, миллионеры больше всех.

Подходя к радиорубке, я затратил немало усилий и времени на то, чтобы боцман смог наверняка опознать мою личность, — предосторожность отнюдь не излишняя для человека, не спешащего заиметь себе дополнительную дырку в черепе. После этого я потолкался в окрестностях рубки с четверть часа, определяя ее положение относительно других помещений корабля. Радиорубка располагалась по правому борту ближе к носу, прямо над пассажирскими каютами палубы quot;Аquot;. Как раз под ней была каюта старика Сердана. В связи с моим предположением, что убийца, даже если он не дослушал сообщение до конца, располагал не больше, чем десятью секундами, чтобы добраться от потайного приемника до радиорубки, под подозрение попадали те помещения, которые находились от рубки в радиусе десятисекундного броска.

В этих пределах помещалось не так уж много. Мостик, штурманская рубка, сигнальный мостик и все каюты офицеров и кадетов. Это все можно было смело отбросить. Столовая, камбуз, кладовая провизии, офицерская кают-компания, телеграфный салон и прямо рядом с ним другой салон, проходивший под названием гостиная. Для жен и дочерей миллионеров, не разделявших жгучего интереса своих мужей и отцов к выпивке в компании биржевого телетайпа, он предоставлял возможность выбора. На эти помещения я потратил сорок минут. Все они были в это время безлюдны. Транзисторный приемник размером меньше спичечной коробки я еще мог, пожалуй, пропустить, но ничего большего.

Оставались, таким образом, лишь пассажирские каюты, и первые среди них на подозрении — каюты палубы quot;Аquot;. Каюты палубы quot;Бquot;, следующей по ходу вниз, также находились в пределах достижимости, но когда я мысленным взором окинул шарашку колченогих старых развалин, населявших эти каюты, среди них мне не удалось найти достойного кандидата, способного выйти из десяти секунд на предложенной дистанции. А в том, что убийца не женщина, я не сомневался. Тот, кто убил Броунелла, одновременно не только прикончил Бенсона, но и задевал его куда-то, а в нем было ни много ни мало сто восемьдесят фунтов. Итак, палубы quot;Аquot; и quot;Бquot;. И ту, и другую нужно было завтрашним утром протряхнуть сквозь мелкое сито. Я молил бога, чтобы хорошая погода с утра выманила пассажиров на верхнюю палубу и дала возможность стюардам вместе с оправлением кроватей и уборкой кают провести тщательный обыск. Таможня Ямайки, правда, один уже провела, но тогда искали механизм длиной свыше шести футов, а не радиоприемник, который в наш век миниатюризации легко мог быть спрятан в любой из шкатулок с драгоценностями, составлявших непременную часть багажа каждой миллионерской супруги.

Мы шли теперь уже почти прямо на норд-ост, под тем же густо-синим, усеянным крупными звездами небом. «Кампари» слегка раскачивался с борта на борт, когда под его килем лениво пробегали пологие валы мертвой зыби. Перемену курса на восемьдесят градусов мы растянули почти на полчаса, так, чтобы никакой случайный пассажир-полуночник не смог узреть отклонение корабля от фосфоресцирующего на поверхности моря следа винта. Разумеется, все эти предосторожности летели псу под хвост, имей любой из наших пассажиров хотя бы смутное представление об ориентировании по звездам или, на худой конец, способность отыскать на небе Полярную звезду.

Я не спеша прогуливался по шлюпочной палубе, когда неожиданно заметил приближавшегося капитана Буллена. Он поманил меня рукой в укромный темный уголок подле одной из шлюпок.

— Я так и думал, что найду вас где-нибудь неподалеку, — вполголоса сказал он, сунул руку во внутренний карман кителя и вложил мне в ладонь нечто холодное и твердое. — Надеюсь, вы умеете обращаться с подобными игрушками.

Вороненая поверхность металла тускло отражала трепетный свет звезд. Автоматический пистолет, один из трех кольтов, лежавших на цепи под замком в сейфе в капитанской каюте. Наконец-то капитан Буллен осознал серьезность положения.

— Умею, сэр.

— Отлично. Засуньте его себе за пояс или куда там еще эту пакость засовывают. Никогда не думал, что его так дьявольски трудно на себе спрятать. Вот запасная обойма. Бог даст, не придется нам их пускать в дело, — у капитана, следовательно, тоже имелась аналогичная штука.

— Третий пистолет, сэр?

— Не знаю, — он заколебался. — Я думал, Вильсону. — Он славный парень. Но отдайте лучше боцману.

— Боцману? — голос Буллена зазвенел, но вовремя вспомнив о необходимости конспирации, капитан снова перешел на шепот. — Вы знаете устав, мистер. Это оружие можно использовать только в случае войны, пиратского нападения или мятежа. И передавать его можно только лицам в чине офицера.

— Устав мне дорог, сэр, но собственная шея дороже. Вам известен послужной список. Макдональда. Самый молодой старшина за всю историю коммандос, список наград на листе не умещается. Отдайте его Макдональду, сэр.

— Посмотрим, — проворчал он. — Посмотрим. Я только что был в плотницкой кладовой. С доктором Марстоном. Впервые видел этого старого жулика потрясенным до глубины души. Он согласен с вами, считает, что вне всякого сомнения Броунелл убит. Слушая его оправдания, можно подумать, что он уже сидит в камере «Олд Бейли». Но мне кажется, Макилрой прав. Симптомы практически одни и те же.

— Так-то оно так, — с сомнением сказал я. — Но будем надеяться, все будет в порядке.

— Что вы имеете в виду?

— Вы знаете старого доктора Марстона так же хорошо, как и я, сэр.

У него в жизни две страсти: ямайский ром и вечное желание показать, что он всегда в курсе всего, что ни происходит. Опасная комбинация. Помимо Макилроя, Каммингса, вас и меня, единственный человек, кто знает, что Броунелл умер неестественной смертью, это боцман, а он никогда не проболтается. Доктор Марстон — совсем другое дело.

— Пусть вас это не волнует, мой мальчик, — несколько самодовольно успокоил меня Буллен. — Я предупредил нашего уважаемого доктора, что если он хотя бы возьмется за стакан с ромом до нашего прихода в Нассау, то через неделю уже будет списан на берег, и никакой лорд Декстер ему не поможет.

Я попытался представить себе, как кто-то говорит нашему почтенному аристократу-доктору нечто подобное, но рассудок мой не отважился на такое кощунство. Но старик Буллен был назначен коммодором компании не за здорово живешь. Я был уверен, что он сделал все в точности так, как заявил.

— Он не снимал с Броунелла одежду? — поинтересовался я. — Рубашку, в частности?

Коммандос — диверсионно-десантные отряды специального назначения.

— Нет. А какое это имеет значение?

— Это всего лишь предположение. Просто тот, кто душил Броунелла, должен был упираться пальцами ему в шею сзади. Мне кажется, сейчас полиция может снимать отпечатки пальцев даже с некоторых сортов ткани. Во всяком случае, им не составит никакого труда снять отпечатки с белоснежного накрахмаленного воротничка сорочки Броунелла.

— Нельзя сказать, что вы многое упускаете, — заметил Буллен задумчиво. — Разве что только, вероятно, упустили свое призвание, когда выбирали профессию. Еще что-нибудь?

— Да. Насчет погребения в море завтра на рассвете. Последовала длительная пауза, затем усталым тоном человека, слишком долго сдерживающего себя и начинающего уже терять терпение, он осведомился:

— Какое еще, к черту, погребение на рассвете? Тело Броунелла — это единственное, что мы сможем предъявить полиции в Нассау.

— Погребение, сэр, — повторил я. — Но не на рассвете. Скажем, около восьми утра, когда некоторые пассажиры уже поднимутся для утреннего моциона. Вот что я имею в виду, сэр.

Он достаточно спокойно выслушал меня, размышляя. Когда я закончил, Буллен медленно кивнул головой раз, другой, третий, повернулся и, не сказав ни слова, ушел. Я шагнул на освещенный пятачок между двумя шлюпками и взглянул на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Макдональду обещал, что сменю его в двенадцать. Я подошел к поручню и встал, опершись на него руками, пяля глаза на неторопливо набегающие на борт мерцающие валы и тщетно пытаясь раскинуть мозгами, что же все-таки стоит за событиями этого вечера.

Когда очнулся, было двадцать минут первого. Не хочу этим сказать, что отдавал себе отчет, который теперь час, как только проснулся. Я вообще ни в чем не отдавал себе ясного отчета. Да и трудно отдавать, когда голова зажата в гигантских тисках, а глаза ослепли. Невозможно отдавать отчет в чем-то ином, кроме этих тисков и слепоты. Слепота. Мои глаза. Глаз мне было жалко. Поднял руку и после недолгих поисков их нащупал. Они были покрыты какой-то коркой, а когда я содрал эту корку, под ней оказалось что-то липкое. Кровь. Мои глаза заливала кровь, она слепляла веки и делала меня незрячим. По крайней мере, я надеялся, что незрячим меня делает именно кровь.

Тыльной стороной ладони стер с глаз еще немного крови и прозрел. Не совсем, правда. Вернее, даже совсем не так, как видел обычно. Звезды казались уже не теми сверкающими проколами в темном пологе неба, а какими-то бледными дрожащими пятнышками, как сквозь затянутое морозом окно. Протянул дрожащую руку, пытаясь дотронуться до этого окна, но оно вдруг растворилось и исчезло, а рука моя уперлась во что-то холодное и металлическое. Потратив усилие, растянул пошире веки и увидел, что передо мной действительно нет никакого стекла, а рукой я трогаю нижнюю перекладину поручней корабля.

Теперь я видел лучше, по крайней мере, лучше, чем попавший на яркий свет крот. Я лежал в нескольких дюймах от шлюпбалки. Что интересно, черт побери, собирался я делать, лежа головой в шпигате, в нескольких дюймах от шлюпбалки? Подтянув руки, резким рывком перевел свое тело в полусидячее положение. Локти по-прежнему опирались о палубу. Серьезная ошибка, весьма серьезная ошибка, поскольку мгновенно острая, парализующая боль огнем прошла от головы по шее и плечам и вновь повергла меня на палубу. Стальная палуба звоном отметила соприкосновение с моей головой, но я вряд ли даже простонал по этому поводу.

Медленно, бесконечно медленно сознание возвращалось ко мне. Сознание своего рода. Я чувствовал себя примерно так, как скованный по рукам и ногам человек, всплывающий со дна бассейна с черной липкой патокой. До меня с трудом дошло: что-то касается моего лица, моих глаз, моего рта. Что-то холодное, влажное и сладкое. Вода. Кто-то тер мне лицо мокрой губкой, стараясь осторожно стереть кровь с глаз. Собрался было повернуть голову и посмотреть, кто это, но смутно припомнил, что случилось в последний раз, когда двигал головой. Вместо этого поднял правую руку и дотронулся до чьего-то запястья.

— Спокойней, сэр, спокойней, и все будет в порядке, — у человека с губкой рука должна была быть крайне длинной — он находился от меня как минимум в двух милях, но голос тем не менее я узнал. Арчи Макдональд. -Не пытайтесь шевелиться. Подождите чуть-чуть. Все будет в порядке, сэр. — Арчи? — мы как парочка ангелов бестелесных, подумал я. Мой голос, так же как и его, доносился с расстояния в две мили. Я надеялся только, что мои две мили были в том же направлении, что и его. — Это ты, Арчи? я в этом ни капельки не сомневался, просто хотелось услышать от него успокоительное подтверждение.

— Это я, сэр. Я все сделаю, — это был на самом деле боцман. Последнюю фразу за время нашего знакомства я слышал от него не менее пяти тысяч раз. — Лежите только спокойно.

Делать что-либо иное у меня стремления не было. Разве что в преклонных годах смогу забыть свою последнюю попытку двинуться. Если, конечно, до таких лет доживу, а вероятность этого представлялась мне сейчас мизерной.

— Шея, Арчи, — мой голос приблизился на несколько сотен ярдов. — Мне кажется, она сломана.

— Да, уверен, что вы чувствуете именно так, сэр. Но я думаю, может быть, все не так уж плохо. Увидим.

Не знаю, сколько времени я так лежал, минуты две-три, наверно, пока боцман смывал мне кровь с глаз. Понемногу звезды стали обретать какое-то подобие четкости. Затем он продел мне руку под плечи и начал дюйм за дюймом приподнимать меня в сидячее положение.

Я ждал, что вот-вот снова боль повторится, но бог миловал. На этот раз ощущение было иное: в считанные секунды «Кампари» успел несколько раз повернуться на триста шестьдесят градусов, после чего лег на прежний курс. 047 — вспомнилось мне. И на этот раз сознания я не потерял.

— Который час, Арчи? — достаточно глупый вопрос, но мне следует сделать скидку на плачевное состояние. А голос мой, чему я был несказанно рад, раздался уже откуда-то совсем неподалеку.

Он повернул мое левое запястье.

— Двенадцать сорок пять на ваших часах, сэр. Я думаю, вы тут лежали не меньше часа. Вы были в тени шлюпки, вас трудно было заметить.

Я для пробы сдвинул голову на дюйм вбок и скривился от боли. Два дюйма — и прощай, голова.

— Что за чертовщина со мной стряслась, Арчи? Припадок какой-то? Я не помню...

— Припадок какой-то! — голос был тих и зол. Я почувствовал, как он пальцами ощупал мне сзади шею. — Опять мешок с песком. Опять наш друг прогулялся, сэр. Я все же собираюсь, — добавил он мечтательно, — однажды до него добраться.

— Мешок с песком! — я рванулся встать, но без помощи боцмана сделать этого не сумел. — Радиорубка! Питере!

— Там сейчас молодой мистер Дженкинс, сэр. С ним все в порядке. Вы ведь сказали, что отпустите меня к ночной вахте, я ждал до двадцати минут первого и понял тогда: что-то случилось. Пошел прямо в радиорубку и позвонил капитану Буллену.

— Капитану?

— Кому я еще мог позвонить, сэр? — Действительно, кому? Кроме меня, капитан был единственным его начальником, который знал, что в действительности произошло, где боцман спрятался и зачем. Макдональд, обхватив рукой, вел меня к радиорубке. — Капитан сразу же явился. Он и теперь там, беседует с мистером Дженкинсом. Огорчен до смерти, думает, что с вами приключилось то же, что и с Бенсоном. Он перед тем, как я пошел вас искать, преподнес мне подарок — я увидел кончик ствола пистолета, скрывающегося в огромной лапе. — Надеюсь, мне представится шанс воспользоваться этой штучкой, мистер Картер. И я уж рукояткой махать не буду. Вы понимаете, конечно, что если бы брякнулись не вбок, а вперед, то перекинулись бы через борт в море?

Я подивился, почему же они или он на самом деле не столкнули меня за борт, но ничего не сказал, просто сосредоточился на том, чтобы добраться до радиорубки.

Капитан Буллен ждал нас снаружи у двери. Карман его кителя оттопыривался явно не только оттого, что он держал в нем руку. Он торопливо двинулся нам навстречу, наверно, чтобы нашего разговора не услышал радист. Его реакцию на мою историю можно было предвидеть. Он весь кипел от гнева. Со времени нашей первой встречи три года назад я ни разу не видел его в такой едва сдерживаемой ярости. Немного успокоившись, он спросил: — Какого же черта они остановились на полдороге и не выбросили вас за борт, раз уж на то пошло?

— А им это не нужно было, сэр, — устало ответил я. — Они не хотели меня убивать. Просто убрать с дороги. Он недоверчиво посмотрел на меня в упор.

— Вы говорите так, будто знаете, за что вас так огрели.

— Знаю. Вернее, думаю, что знаю, — я осторожно потер пальцами шею сзади и понял, что несмотря на все симптомы позвоночник у меня все-таки не сломан. — Моя собственная ошибка. Я проглядел очевидное. По совести говоря, мы все проглядели очевидное. Поскольку они убили Броунелла, и мы по аналогии сделали вывод, что они убили и Бенсона, я потерял к Бенсону всякий интерес. Просто принял как должное, что они от него избавились. Я сосредоточился, все мы сосредоточились на том, чтобы не допустить нового нападения на радиорубку, попытаться обнаружить приемник и догадаться, что же все-таки за всем этим скрывается. Мы были уверены, что Бенсон мертв, а мертвый Бенсон для нас более не представлял никакого интереса. Посему мы забыли о Бенсоне. Бенсон отошел в прошлое.

— Вы что, пытаетесь мне доказать, что Бенсон был жив или может и сейчас жив?

— Он был на самом деле мертв, — чувствовал я себя препохабно, будто мне уже лет девяносто и я совсем загибаюсь. Сжимавшие голову тиски ослаблять захват не собирались. — Он был мертв, но они от него не избавились. То ли у них не хватило времени, то ли они ждали удобного момента, темноты в частности. Но им совершенно необходимо было от него избавиться: найди мы его, и уже наверняка знали бы, что на борту убийца. Наверно, они спрятали его в каком-нибудь месте, где мы и не подумали его искать: забросили куда-нибудь на верхотуру, засунули в вентилятор, задвинули скамейкой на верхней палубе — да где угодно. А я либо был слишком близко от того места, куда его упрятали, так что они не могли его достать, либо, стоя у поручня, мог услышать всплеск. Во всем остальном они были в полной безопасности. На полном ходу в такую безлунную ночь никто ничего бы не увидел и не услышал, когда они сбрасывали его за борт. Итак, им нужно было только уладить дело со мной, и это не составило им большого труда, — добавил я с горечью. Буллен покачал головой.

— А вы совсем ничего не слышали? Ни шагов, ни, наконец, свиста кистеня перед ударом?

— Этот тихоня на редкость опасный субъект, сэр. Он не произвел ни малейшего звука. Я и не представлял себе, что такое возможно. Ведь с таким же успехом я мог просто неудачно повернуться и при падении удариться виском о шлюпбалку. Собственно, так я и подумал и даже пытался предложить эту версию боцману. И именно ее собираюсь изложить завтра каждому, кто поинтересуется, — я ухмыльнулся и подмигнул Макдональду. Подмигнуть и то было больно. — Расскажу им, что вы, сэр, слишком загрузили меня работой, и я скопытился от переутомления.

— А зачем кому-то говорить? — Буллену было не смешно. — Ссадину почти не видно, она где-то над виском под волосами, легко замаскировать. Согласны?

— Нет, сэр. Кто-то ведь знает о том, что со мной произошел несчастный случай, тот хотя бы, кто мне его устроил. Ему покажется чертовски странным, если я даже не упомяну о происшедшем. А если вскользь представлю дело как обычный девичий обморок, есть шанс, что он поверит. А если так, у нас по-прежнему сохраняется то преимущество, что мы знаем о существовании на борту убийцы, в то время как они не подозревают о том, что нам известно.

— Ваш рассудок, — недружелюбно заметил капитан Буллен, — наконец, начинает проясняться.

Когда я утром проснулся, жаркое уже солнце припекало сквозь незашторенный иллюминатор. Моя каюта располагалась непосредственно сзади капитанской по правому борту, а солнце светило спереди. В совокупности это означало, что мы идем по-прежнему на норд-ост. Я приподнялся на локте, чтобы посмотреть на море, так как «Кампари» весьма ощутимо клевал носом, и именно в этот момент обнаружил, что шея моя прочно закреплена в гипсе. По крайней мере, у меня было именно такое ощущение. Я мог двинуть голову на дюйм в любую сторону, дальше — упор. Тупая, ноющая боль, но в сравнении со вчерашней пыткой об этом можно было и не упоминать. Я попытался все же наклонить голову дальше упора и более этой попытки уже не повторял. Дождался, пока каюта перестала кружиться у меня перед глазами, а раскаленные провода, пронзавшие шею, остыли до терпимой температуры, и неуклюже выбрался из койки. Пусть, кому нравится, издевается над моей негнущейся шеей, с меня довольно острых ощущений. Я подошел к иллюминатору. По-прежнему безоблачное небо. Белое, раскаленное солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом, застелило глазурь моря ослепительно сверкающей дорожкой. Волны были выше и длинней, чем я ожидал увидеть, и набегали справа по носу. Я отворил иллюминатор, но ветра не ощутил. Значит, свежий бриз дул нам в корму. Чтобы сорвать белые барашки с глянцевых пологих волн, сил у него все же не хватало.

Я умылся, побрился — никогда прежде не предполагал, что бритье может оказаться столь трудной процедурой, когда вращение головы ограничено дугой в несколько градусов, — затем осмотрел рану. В дневном свете она выглядела неважно, намного хуже, чем ночью. Выше и сзади левого виска шел широкий и довольно глубокий порез. Один из краев его ощутимо пульсировал, что мне совсем не понравилось. Я поднял телефонную трубку и вызвал доктора Марстона. Он был еще в постели, но сказал, конечно, что может сейчас же меня принять. Эта радостная готовность нашего гиппократа немедленно оказать помощь не очень-то вязалась с его характером, но возможно его просто мучила совесть за вчерашний ошибочный диагноз. Я оделся, залихватски напялил набекрень фуражку, так что околыш прикрывал рану, и отправился к доктору.

Доктор Марстон, свежий, отдохнувший и непривычно ясноглазый — без сомнения, в связи с предупреждением Буллена отставить ром — совсем не выглядел человеком, который провел бессонную ночь, ворочаясь в постели, снедаемый угрызениями совести. Его, кажется, особо даже не волновал тот факт, что у нас на борту находился пассажир, который должен был написать слово «убийца», если бы не кривя душой указывал род своих занятий в судовой ведомости. Единственное, что вызывало его озабоченность, предстоящее вскрытие жертвы. Когда же я сообщил ему, что вскрытие будет произведено только в Нассау и не им, а полицейским экспертом, он пришел в совсем уж игривое настроение. Он выбрил в моих волосах небольшую проплешину, вогнал в меня шприц обезболивающего, промыл и обработал рану, заклеил ее сверху полоской пластыря и пожелал мне доброго здоровья. День для него начинался отлично.

Было четверть восьмого. Миновав целую вереницу трапов, я добрался до бака и направился к плотницкой кладовой. Для раннего утреннего часа бак был непривычно многолюден. Человек сорок команды — матросы, механики, стюарды и коки — собрались, чтобы проводить Броунелла в последний путь. Но это были не единственные зрители. Взглянув вверх, я увидел, что прогулочная палуба, огибавшая переднюю часть надстройки, тоже пестрела публикой. Человек одиннадцать-двенадцать пассажиров, не так уж и много, но в общем практически весь мужской состав, за исключением старика Сердана и еще одного-двух. Женщин среди них не заметил. Плохие новости разлетаются быстро, а шанс полюбоваться погребением в открытом море даже миллионерам выпадает не так уж часто. В самой середине стоял, конечно, герцог Хартуэльский, выглядевший настоящим морским волком в ладно пригнанной фуражке Королевского яхт-клуба и темном замшевом пиджаке с медными пуговицами.

Обогнув трюм номер один, я мрачно подумал, что в древних предрассудках есть какое-то зерно истины. Старики говорят, что мертвые зовут к себе в компанию, и наши покойники, погруженные только вчера днем и лежавшие сейчас на дне трюма номер четыре, не замедлили свою компанию увеличить. Еще двое вознеслись на небеса за какие-нибудь несколько часов, третий тоже едва не загремел — мне ведь всего только и оставалось, что кувырнуться вперед через поручень, а не в сторону. Я явственно ощутил ледяные пальцы у себя на шее и вздрогнул, затем торопливо вошел в сумрачную плотницкую, расположенную в самой передней части форпика.

Все было готово. Гроб — второпях сбитый из досок щит, семь на два фута — лежал на палубе. Красный британский торговый флаг, привязанный за два угла к ручкам на щите, покрывал завернутое в парусину тело. В кладовой были только боцман и плотник. Посмотрев на Макдональда, трудно было представить себе, что он не спал всю ночь. Он сам вызвался остаться на часах у радиорубки до рассвета. Ему также принадлежала идея выделить после завтрака двух матросов драить палубу около радиорубки, весь день, если потребуется, хотя при свете дня шансы на новое нападение были минимальны. Тем временем радиорубка была закрыта и заперта на внушительный амбарный замок, чтобы Питере и Дженкинс смогли присутствовать на похоронах своего товарища. В этом не было ничего крамольного. Как обычно, включался автомат, и в случае, если шел вызов на отведенной «Кампари» волне или принимался сигнал бедствия, на мостике и в каюте старшего радиста надрывался звонок.

По корпусу «Кампари» прошла дрожь, когда машина резко сбросила обороты, и корабль постепенно сбавил ход до предельно малого, при котором он еще слушался руля. По трапу спустился капитан, держа под мышкой тяжелую, окованную медью библию. Стальная дверь временной усыпальницы распахнулась настежь. Громко щелкнула предохранительная щеколда. Из проема выдвинулся длинный деревянный ящик и встал в упор к борту, на одном уровне с люком. Затем Макдональд и плотник с обнаженными головами вынесли гроб и поставили его на ящик.

Церемония получилась сжатой и предельно простой. Капитан Буллен сказал несколько слов о Броунелле, столь же правдивых, как и все говорящиеся о покойниках слова, прочел заупокойную службу, хор нестройно затянул псалом. Капитан кивнул боцману. В военно-морском флоте такие дела обставляются пышнее, но у нас на «Кампари» не было даже горна. Макдональд приподнял край щита, завернутое в парусину тело потихоньку выскользнуло из-под флага и негромким всплеском отметило свой уход в океанскую могилу. Я взглянул на прогулочную палубу. Герцог Хартуэльский торжественно застыл, вытянувшись в струнку и приложив ладонь к своей дурацкой фуражке. И без того обиженный природой по части внешней привлекательности, в этой позе он был совершенно нелеп. Конечно, для нейтрального наблюдателя его вид более приличествовал случаю, нежели мой, но я никак не мог напустить на себя благоговение, зная, что океан скрыл в своих глубинах всего лишь завернутые в парусину промасленные концы из машинного отделения и фунтов сто пятьдесят ржавой цепи, тянувшие сверток на дно.

Люк в борту захлопнулся с лязгом. Капитан Буллен вручил библию кадету, машина набрала обороты, «Кампари» продолжил свой путь. Следующим пунктом повестки дня был завтрак.

За три года, проведенных на борту «Кампари», я редко встречал за завтраком в столовой более полудюжины пассажиров. Большинство предпочитало завтракать в каютах. Но тут оказалось, что никакие аперитивы, никакая, хоть самая великолепная, кухня не склоняют людей к общению так, как добрые похороны. Отсутствовало всего лишь семь или восемь пассажиров. За моим столом был полный кворум, за исключением, естественно, калеки Сердана. Мне было пора заступать на вахту, но капитан решил, что, поскольку у штурвала стоял опытный рулевой, а в радиусе семидесяти миль не предвиделось земли, во время завтрака вахту может нести один юный Декстер. Обычно он это делал лишь совместно со мной.

Не успел я опуститься на стул, как мисс Харбрайд вцепилась в меня острым взглядом.

— Что с вами случилось, молодой человек? — немедленно последовал вопрос.

— Сказать по правде, мисс Харбрайд, я и сам толком не знаю.

— Вы не знаете?

— Вот именно, — я изобразил виноватую улыбку, — просто стоял вчера вечером на шлюпочной палубе, а очнулся, лежа в шпигате с порезом на голове. Должно быть, задел шлюпбалку, когда падал, — рассказ мой был хорошо заучен. — Доктор Марстон предполагает, что это реакция организма на солнечный удар и недосыпание. Вчера весь день следил за погрузкой, солнце припекало дай боже, а из-за неприятностей в Кингстоне и задержки я последние три дня почти не спал.

— Должен отметить, что на «Кампари» не прекращаются происшествия, сказал с серьезным видом Мигель Каррерас. — Один человек умер от сердечного приступа или от чего там еще, второй пропал. Вы ведь до сих пор не нашли своего старшего стюарда?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Теперь вы так стукнулись. Будем надеяться, что на этом происшествия закончатся.

— Несчастья всегда ходят тройками, сэр. Я уверен, что это конец. У нас никогда раньше...

— Молодой человек, позвольте на вас взглянуть, — раздался властный голос из-за капитанского стола. Миссис Бересфорд, моя любимица среди пассажиров. Я развернулся на стуле всем корпусом и обнаружил, что миссис Бересфорд, обычно сидевшая ко мне спиной, также повернулась в мою сторону. Сзади нее герцог Хартуэльский, в отличие от прошлого вечера, спокойно мог посвятить все свое внимание Сьюзен Бересфорд. Вторая его пассия, в лучших традициях киношного мира, не поднималась раньше полудня. Миссис Бересфорд молча рассматривала меня секунд десять.

— Вы выглядите очень неважно, мистер Картер, — подвела она наконец итог. — Вы ведь и шею еще себе свихнули? Раньше вам не надо было крутиться на стуле, чтобы мне ответить.

— Чуточку, — признался я. — Голова действительно не очень вертится.

— И в придачу ушибли спину, — торжествующе закончила она. — Я это вижу по тому, как вы неловко сидите.

— Она совсем не болит, — бодро утешил ее я. Спина действительно ни капельки не болела, просто я еще не очень привык носить под ремнем пистолет, и рукоятка больно давила под ребра.

— Солнечный удар? — лицо ее выражало искреннее сочувствие. — И недосыпание. Вам нужно в постель. Капитан Буллен, я считаю, вы слишком загружаете работой этого молодого человека.

— Я и сам не устаю повторять это капитану, мадам, но он на мои слова не обращает ни малейшего внимания.

Капитан Буллен усмехнулся и встал. Взгляд, которым он обвел столовую, говорил о том, что ему нужны внимание и тишина. Сила его внушения была такова, что за три секунды он достиг искомого.

— Леди и джентльмены, — начал он. Герцог Хартуэльский уставился в скатерть с таким выражением, будто отведал тухлой рыбы. Это выражение было у него припасено для арендаторов, просящих скидки, и для капитанов торгового флота, забывающих начать обращение со слов «Ваша светлость». -Я глубоко опечален, — продолжал капитан, — и уверен, что и вы все также опечалены событиями последних двенадцати часов. Прискорбно, конечно, что безвременная кончина унесла нашего старшего радиста. Воля господа распоряжаться жизнью детей своих. Но, чтобы в тот же вечер исчез еще и наш старший стюард, клянусь, ничего подобного у меня не случалось за тридцать шесть лет в море. Что произошло со старшим стюардом Бенсоном, мы никогда точно не узнаем. Я позволю себе высказать предположение и одновременно предостережение. Известны и описаны сотни случаев, когда люди ночью падали за борт, и у меня почти нет сомнений, что смерть Бенсона имеет ту же причину. Такую же, кстати, как и девяносто девять процентов других исчезновений на море. Даже на опытного моряка вид пробегающей внизу темной воды может оказать роковое гипнотизирующее воздействие. По моему мнению, это сродни тому головокружению, которое испытывает большое число людей, убежденных, что, если они подойдут, скажем, к перилам балкона высокого здания, некая таинственная сила заставит их опрокинуться вниз, что бы ни подсказывал им их здравый рассудок. Единственная разница, что наклониться над поручнем никто не боится. Гипноз приходит постепенно. Человек просто наклоняется все ниже и ниже, пока неожиданно не перевешивается. Человек за бортом.

Данное объяснение причины гибели Бенсона было ничем не хуже любого другого. К сожалению, все изложенное капитаном было чистой правдой.

— И поэтому, леди и джентльмены, рекомендую вам, и весьма настоятельно, ночью не подходить к поручням корабля, по крайней мере в одиночку. Буду вам очень признателен, если вы крепко это усвоите.

Я оглядел пассажиров, насколько мне это позволяла окостеневшая шея.

Судя по лицам, они усвоили крепко. Отныне ночью к поручням «Кампари» их силком не подтащишь.

— Но, — подчеркнул Буллен, — если мы сейчас предадимся унынию, этим мы и несчастным не поможем, и себе жизнь отравим. Не могу просить вас сразу выбросить эти смерти из головы, но могу и прошу вас не слишком на них сосредоточиваться. На корабле, как и везде, жизнь должна идти своим чередом, в особенности, — позволю себе заметить, на корабле. Вы находитесь на «Кампари», чтобы наслаждаться путешествием, мы — для того, чтобы в этом вам помочь. Прошу вас сделать все возможное, чтобы способствовать нам в скорейшем возвращении жизни корабля в нормальное русло.

Глухой рокот одобрения был ему ответом. Затем со своего места рядом с капитаном поднялся Джулиус Бересфорд.

— Вы не будете возражать, если я скажу несколько слов, сэр? — он мог купить «Голубую почту» со всеми потрохами, не трогая своего банковского счета, и тем не менее просил разрешения выступить и называл старика Буллена сэром.

— Конечно нет, сэр.

— Дело обстоит так, — Джулиус Бересфорд столько раз в своей жизни обращался к самым различным аудиториям, что теперь он без всякого затруднения мог беседовать с людьми вне зависимости от того, сколько миллионов долларов за ними стоит. — Я совершенно согласен со всем, что сказал наш капитан. Капитан Буллен заявил, что у него и у его команды есть серьезная работа и она заключается в создании для пассажиров всех возможных удобств. При тех, довольно печальных обстоятельствах, при которых мы встречаемся нынче утром, думаю, что и у нас, пассажиров, появилась серьезная работа: облегчить как только можно задачу капитана, офицеров и команды, помочь им максимально быстро ввести все в норму. Мне хотелось бы заложить в этом благородном деле первый камень и пригласить вас всех сегодня вечером к себе. Сегодня, леди и джентльмены, моя супруга отмечает день своего рождения, — он улыбнулся миссис Бересфорд. — Она забыла, какой именно. Не имею возможности пригласить вас на праздничный обед, поскольку не смогу выдумать никакого особенного блюда по сравнению с теми, которыми Антуан или Энрике потчуют нас ежедневно. Но мы с миссис Бересфорд будем вам благодарны, если соблаговолите прийти к нам сегодня на коктейль. Семь сорок пять. В гостиной. Благодарю вас.

Я осмотрел свой стол. Мигель Каррерас легонько кивал головой, как будто в знак понимания и высокой оценки побудительных мотивов Бересфорда. Мисс Харбрайд просто-таки светилась от восторга. На Бересфордов она прямо молилась, и не из-за их денег, а из-за самого факта принадлежности к одной из старейших американских семей с одному богу известным числом поколений предков. Мистер Гринстрит, ее муж, уныло уставил взор в скатерть в своей обычной задумчивой манере. А Тони Каррерас, еще более красивый, чем обычно, откинулся на стуле и заинтересованно разглядывал Джулиуса Бересфорда. Хотя, возможно, он смотрел на Сьюзен Бересфорд. Мое убеждение, что у Тони Каррераса не все в порядке с глазами, еще более окрепло: было почти невозможно определить, куда они глядят. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Вы будете, мистер Картер? — у него была та раскрепощенная, простая манера держаться, которая приходит к человеку вместе с круглым банковским счетом, но без обычного налета снисходительности. С Тони Каррерасом я мог бы сойтись.

— Боюсь, что только мимоходом. Мне в восемь вечера заступать на вахту, — с улыбкой ответил я. — Если вы провеселитесь до двенадцати, буду рад к вам присоединиться. — Буду рад, держи карман шире. В полночь я буду в Нассау водить по кораблю полицию. — А сейчас мне придется извиниться. Надо сменить вахтенного офицера.

На палубе я чуть не столкнулся с молодым кудлатым матросом по фамилии Уайтхед, который обычно нес вахту на мостике вместе со мной. Помимо официально закрепленного за ним машинного телеграфа, он исполнял обязанности посыльного и главного кофевара.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил я. Имея в качестве вахтенного юного Декстера, я желал держать поблизости от него как можно больше острых глаз и сообразительных голов. Уайтхед обладал и тем, и другим. — Вы знаете, что не имеете права в мое отсутствие покидать мостик?

— Виноват, сэр. Но меня послал Фергюсон. — Фергюсон был вахтенный старшина-рулевой. — Мы уже пропустили две перемены курса, и он очень беспокоится по этому поводу.

Каждые четверть часа мы забирали на три румба к северу, чтобы постепенно, не привлекая внимания, лечь на курс норд-вест.

— Зачем вам являться ко мне с такой ерундой? — раздраженно осведомился я. — Эти вопросы прекрасно может решить четвертый помощник Декстер. -Не мог он их решить ни прекрасно, ни как бы то ни было еще, но одним из недостатков совместного с Декстером офицерства была постоянная необходимость изворачиваться, дабы поддерживать перед подчиненными авторитет их горе-начальника.

— Да, сэр. Но его нет на мостике, мистер Картер. Он уже минут двадцать как ушел и до сих пор не вернулся.

Я оттолкнул Уайтхеда и бегом по палубе, через ступеньки по трапам, помчался на мостик. Обернувшись на бегу, поймал взглядом Уайтхеда, недоуменно пялившего на меня глаза. Наверняка он решил, что я спятил.