"Последний сон разума" - читать интересную книгу автора (Липскеров Дмитрий)9. ЧУДО ПРИРОДЫИльясов превратился в таракана, хотел было прийти в ужас от такой перемены, но повременил и оказался прав. У таракана много ножек, и потому потеря одной, тем более ее части, совсем незаметна для передвижения, – решил Илья. Он сидел под ванной совершенно один и вспоминал случившееся. Ему вспомнилось, как он оскользнулся и упал, ударившись головой о край чугунной ванны. И при-шел в себя уже тараканом. Ильясов пошевелил усами, сделал несколько шажочков, опустил краешек брюшка к белому кафелю и оставил на нем точку. А потом он вспомнил сражение с черными воронами, смерть своих детей, – и закружился вокруг собственной оси, перебирая множеством конечностей. Так горюют тараканы… Айза, – шептал татарин нутром насекомого. Ему вдруг подумалось: а есть ли у тараканов сердце? Он прислушался, пытаясь уловить частые удары. И хо-тя слушал очень внимательно, биения главного органа так и не различил, а потому заключил, что главная человеческая часть в таракане отсутствует. И кстати припомнил, что в бытность человеком, давя каблуком кишащих на кухне тварей, обнаруживал лишь белесые пятна. Значит, во мне нет сердца и крови, – заключил Ильясов. – Наверное, во мне отсутствуют также и нервы?.. Нет, неправда, ведь при воспоминании об Айзе и заклеванных насмерть детишках во мне все дрогнуло. Может быть, это душа?.. Значит, у всех есть душа, и у насекомых тоже?.. Татарин услышал шорох. Он прислушался, а затем пригляделся. Из-под ванны выползали маленькие тараканы, медленно, осторожно проверяя безопасность своими тонкими усиками, похожими на человеческие ресницы. Тут Ильясов понял, что он гораздо крупнее своих сородичей, да и цветом черен, тогда как прибывшие – рыжие. Его обползали стороной, стараясь не задеть случаем. В этом чувствовалось уважение и одновременно страх перед такой тараканьей громадиной, какой он оказался волею судеб. Неожиданно в дверь зазвонили, и голос Митрохина настороженно заговорил с лестничной клетки: – Открой, Ильясов! Я знаю, что ты там! А потом дверь открылась, и сосед вошел в квартиру, продолжая говорить, что ему доподлинно известно – Ильясов сейчас находится дома, и что он зря прячется, так как зла ему никто не хочет. Елизавета проследила! – догадался татарин и вылез на полкорпуса из-под ванны. В этот самый момент Митрохин изволил полюбопытствовать в совмещенном санузле, увидел его, Ильясова, в тараканьем образе и вероломно напал, стараясь раздавить ботинком. В организме Ильи дрогнуло, всем множеством своих ножек он отпрыгнул под чугунную тьму, чем разозлил соседа ужасно. Зато погибли несколько рыжих, треснувших под каблуком… Затем сосед ушел. Татарин вновь выполз из-под своего убежища и пополз в комнату, где забрался на трюмо с зеркалом и рассмотрел свою внешность. Его все устроило, особенно золотой зуб, торчащий между усов… А еще потом он приполз в кухню, где долго поедал хлебные крошки, вспоминая себя голубем. – Курлы-курлы!.. – попытался он жалобно, но ничего не получилось, даже шипения. Татарин опять ощутил прилив душевной боли и уполз под ванну, где проспал несколько без сновидений, а когда пришло бодрствование, заметил, что рыжие собратья уходят под чугун в большем количестве, нежели из-под него. Видать, щель там, – решил Илья. – И я поползу в эту щель! И он пополз вслед за рыжими, пролезая через какие-то трубы, которые то обжигали тело, то холодили его зимней стужей. А потом он вновь вылез из-под чугунной ванны на свет Божий и поначалу ему показалось, что каким-то кружным путем его тараканье тело вынесло в родную квартиру, но он тотчас переменил мнение, когда увидел голые женские ноги, а приподнявшись слегка – и остальные женские обнаженности. Елизавета! – узнал Ильясов. – Так это я в квартиру соседа попал! Вот так дела! Девица, как обычно, любовалась своим отражением в зеркале, сковыривая ноготком с лобика то, что ей не совсем нравилось. Ильясов опустил свои тараканьи глаза, на секунду ему захотелось укусить золотым зубом Елизавету за щиколотку, но он поборол это желание и опять клюнул краем брюшка кафельную плитку, оставляя на ней черное пятнышко. В дверь Митрохина зазвонили, и девица Елизавета, набросив халат, покинула ванную. – Откройте, милиция! – услышал татарин. – А папки дома нет! – Митрохин! – позвал милиционер громко. – Давай выходи! А то невесть что подумаю, почему ты от властей скрываешься! Ильясов услышал, как милиционер пожурил Елизавету, мол, врать нехорошо, а та в свою очередь налетела на участкового, взвизгивая, что врываться в чужую квартиру никто не имеет права, во всяком случае без санкции! – А ну, пошла в комнату! – донесся голос самого Митрохина. Далее для Ильи началось самое интересное. Милиционер так хитро подвел все к тому, будто Митрохин убил его, Ильясова, что татарин изумился всем своим существом. Митрохин позеленел от ужаса и завопил, что не лишал никого жизни, что все это произвел его дружок Мыкин, начальник теплосети, путем отсечения ноги топором, а потом ударом ледоруба по темечку! После такого признания участковый предложил Митрохину проследовать за ним в квартиру Ильясова, дабы снять показания под протокол и подпись подозреваемого. Татарин поспешно бросил все свое тараканье тело в обратную сторону, преодолевая бесчисленные трубы, пока вновь не оказался под ванной своей квартиры, где подслушал остальную часть разговора. Митрохин клялся и божился, что убийство произошло случайно, что они с Мыкиным, приобретя эхолот, опробовали его в карьере, а потом, когда рыба клюнула, ею оказался купающийся ночью татарин Ильясов. Татарин выполз из-под своего убежища и засеменил к приоткрытой двери, чтобы лучше было слышно. – А труп, труп где? – интересовался участковый. – Может, волной снесло? – Может. А кто ухо отрезал ему? – Какое ухо?!! Неожиданно Илья Ильясов испытал приступ совести. Ведь его никто не убивал, а ногу действительно отрубили случайно, в откушенном же ухе виноваты вороны! Мучимый жалостью к безвинному соcеду, Илья пополз в комнату, залез под старый буфет, потом тут же выбрался из-под него и хотел было закричать, что вот он я, Ильясов, живой, лишь прихрамываю незаметно, и нету преступления здесь, недоразумение одно! Но крика у него не получилось, даже шипения не произошло. К тому же его заметили! Митрохин снял с ноги ботинок и со злостью швырнул в таракана. Татарин чудом увернулся и уполз обратно под буфет. – Ишь ты! – изумился милиционер. – Чудо природы!.. И откуда такой? И тут же Синичкин подумал, что в комнате душно, воздух затхлый, а в такой атмосфере еще и не то может вывестись!.. Он решительно подошел к окну и распахнул форточку. А вслед за этим участковый отправил Митрохина домой собирать вещи по причине собственного ареста. Черт с ним! – решил Ильясов, разобиженный на то, что Митрохин не оценил его благородства и бросался ботинком на поражение. – Тем более крысу мне подкладывали… Милиционер и Митрохин ушли, а Ильясов продолжал оставаться под старым буфетом. Постепенно его тараканья душа успокоилась, помягчела от усталости; он задремал, и грезилась ему Айза в различных обличьях… Если бы тараканы могли плакать, то этот самый большой в мире таракан утонул бы в собственных слезах и, может быть, превратился в рыбу. Хотя это уже было… После того как капитан милиции Синичкин неожиданно потерял на улице сознание и Митрохин выкрал у беспомощного стража пистолет «ТТ», он, вооруженный подозреваемый, словно кенгуру, побежал большими скачками куда глаза глядят. Бежал столь долго, сколь хватило силы, пока сердце не заколотилось в горле. Митрохин остановился с высунутым языком и, обуянный ужасом от происшедшего, хотел умереть тут же на месте. Но это желание было лишь гиперболой, на самом деле жить хотелось невероятно, и преступник, порывшись в кармане, выудил из него монету для телефонного автомата, с помощью которого и соединился со своим товарищем и подельщиком Мыкиным. – Чего тебе? – буркнул недовольный Мыкин. – Срочно вали с работы! Сейчас за тобой придут! – Чего-чего? Мыкина вызвали с совещания, на котором городское начальство выказывало недовольство теплосетью, и он был крайне раздражен. – Чего ты несешь? – сдавленно прошептал в трубку тепловик. – Меня пытали! – неожиданно вырвалось у Митрохина. – Психологически. Меня арестовали за убийство Ильясова… – Сдал меня, сука?!! – Я милиционера избил, выкрал пистолет и сбежал! – Что?!! – Вышка нам грозит! – врал Митрохин. – Так милиционер сказал. Вот я его… – А-а-а… – завыл Мыкин тихо. – Что ж ты, гад, сделал! Тебя же на понт брали! – Бежать надо! – спокойно сказал товарищ. – Ах, мать твою!.. Ты где?.. Митрохин огляделся и объяснил, что сзади него пивная по улице Рыбной и что он будет ждать друга в ней… Ему пришлось выпить шесть кружек светлого пива и два раза сходить в туалет, пока он не увидел в дверном проеме физиономию Мыкина. Тепловик даже не стал переодеваться и явился в спецовке, в которой его не хотел пускать швейцар, объясняя, что стекляшка заведение приличное и в кроссовках входить нельзя. После долгих объяснений швейцару пришло в голову посмотреть клиенту в лицо, и, найдя его белым как мел, с трясущимися от злобы ресницами, страж заведения спешно ретировался, пропуская Мыкина в затуманенную сигаретным дымом залу. – Я – здесь! – помахал рукой Митрохин. Он уже заказал пару пива для товарища и соленых бараночек. Тепловик, едва подошел к столу, тут же ухватился за кружку и, не отрываясь, выпил ее до треснутого дна. Затем сел на стул, утер рот рукавом спецовки и хрустнул соленой сушкой. – Рассказывай! Митрохин негромко икнул, сплюнул какую-то штучку, попавшую в рот, и поведал другу, как бежал от стража порядка, нанеся тому телесные повреждения. При упоминании о телесных повреждениях Митрохин даже улыбнулся, показывая, что ему якобы все нипочем! – Убил ты нас, сука! – хрипло отозвался Мыкин. – У меня дети! – У меня тоже. – Вмазать бы тебе вот этой кружкой по лбу! – тепловик поднял над головой стеклянную тару. – Чтобы башку разнести. – И не думай! – спокойно отреагировал Митрохин и высунул из-под куртки дуло «ТТ», сопроводив его взглядом, чтобы Мыкин увидел. – А я в твоем лобике аккуратную дырочку проделаю! Тепловик постарался сделать вид, что не испугался, некоторое время смотрел в черный глаз пушки, затем оторвался от него и глотнул из второй кружки. – Ладно, что делать будем? – поинтересовался он, ощущая во рту вкус соды. – Так-то лучше! Митрохин чувствовал себя хозяином положения, на секунду ему представилось, что он воровской авторитет, но затем что-то буркнуло в животе и все обмякло безнадежностью. Он не знал, что делать. – Бежать! – Куда? – с сарказмом поинтересовался Мыкин. – В Азию. – В хлебный город Ташкент? Митрохин шумно задышал. – Там фрукты, там тепло! – продолжал тепловик. – Заляжем на какой-нибудь малине лет на десять-двадцать, там, глядишь, все и уляжется! – Может, в Ирак? – вяло предложил вооруженный товарищ. – Самолет возьмем?.. – Дебил! Митрохин пропустил оскорбление, положил на стол деньги за пиво и пошел к выходу. На улице он завернул за стекляшку, увлекая за собой Мыкина, и там, среди ящиков, неожиданно ткнул тепловика левым кулаком в челюсть, а когда тот собрался на ответный удар, из-под куртки вновь появился цыганский глаз «ТТ». – Убью! – дрожащим голосом предупредил Митрохин. И действительно, напуганная душа готова была убить, и палец по ее приказу в любую секунду нажал бы на курок вороной стали. – Убью… – Ладно-ладно, – отшатнулся Мыкин за ящики. – Успокойся и давай все обсудим по-тихому! – Если ты меня еще раз дебилом!.. Я тебя!.. – Скоро Новый год! – Чего?!! – оторопел от неожиданности Митрохин. – Посмотри, какое красивое небо! Митрохин машинально вознес глаза к серому небу с клубящимися по нему облаками и тотчас завыл от невыносимой боли. Его обманули, и кисть, сжимающая пистолет, уже трещала костями, готовая вот-вот переломиться. «ТТ» выпал в снег, из которого его, еще теплый, достал Мыкин, продолжая удерживать руку товарища на изломе. – Хорошая штука! – похвалил тепловик. – Ну что, ломать? – и сократил угол кисти по отношению к руке. – А-а-а!!! – завопил Митрохин. – Мама моя, где ты?!! – Ломаю!.. – Нет, что ты! Прошу, не надо! – Чего ж ты меня исподтишка кулачишком своим, а? Каждый с пистолем так может! – Затмение нашло! Ситуация безвыходная замучила!.. Отпусти-и-и!.. – Живи, гаденыш! Мыкин отбросил от себя кисть товарища и, утирая с лица пот, уселся на пустой ящик. Митрохин сел напротив, держа измятую руку возле груди. Так они сидели долго, думая каждый о своем. – Озверели мы совсем! – сказал Мыкин. – Да, – согласился Митрохин. – Как нелюди!.. – А ведь мы с тобой уж двадцать лет как друзья! – Неужели? – Так точно. В этом году двадцать лет, как в погранвойска призвали… – Деды нас тогда помучили, – мечтательно припомнил Митрохин. – Но недолго, потому что мы – вдвоем!!! Кости сержантам поломали, другие сразу отстали… – А помнишь Огрызова? – Старшину?.. Да у меня его харя алкогольная до сих пор перед глазами стоит! – Помнишь, как мы его перед всей частью опозорили? На комсомольском собрании? Тогда мне дружок в посылке набор иностранных сюрпризов прислал с пердунчиком? Митрохин захохотал во все горло, так что в уголках его глаз появились слезы. – Жирная сволочь хотела меня из комсомола гнать за то, что я на контрольной полосе кучу наложил и тревога сработала! Помнишь, какую он речь загнул? – А я в этот момент сзади пробрался и положил пердунчик ему на стул, – Мыкин тоже заулыбался. – Вот он потом и сел. Получилось, как слон. – Тепловик сложил губы трубочкой, высунул язык и изобразил, как слон выпускает газы. – А на собрании полковник был и замполит. Их в мгновение ока из Ленинской комнаты унесло! Огрызов тогда неделю бюллетенил!.. Друзья посмеялись над воспоминаниями юности, а потом опять долго сидели на ящиках молча. Шло время, они замерзли. – Что делать будем? – вздохнул Митрохин, кутаясь в пуховую куртку. – Не знаю… – Может, правда в Ирак? – Дурак, – мягко произнес Мыкин. – Мы с ними дружим. Нас тут же выдадут обратно. А тут за Ильясова, за мента и за измену Родине… Я Родине изменять не хочу. Я люблю Родину. – Я тоже люблю, – признался Митрохин. – А с арабами жить сложно. Как думаешь, есть у арабов тараканы? – Тараканы всюду есть. Они как евреи, их отовсюду гонят, убивают, а им хоть бы хны, живут и живут! Богом избранные твари! – А я чуть было не убил сегодня одного. Огромный, величиной с ладонь. Поди, тараканий царь! Может, правильно, что не убил? – А чего, всякая насекомая тварь тоже жить хочет… Они еще немного посидели. – Мент про ухо говорил. – Про какое ухо? Мыкин поднял на Митрохина глаза и смотрел на товарища с грустью русского человека, которого затравили волками. – Мол, мы ухо Ильясову отрубили! – Как же! Я же участковому его сам дал, в коробке спичечном. Он мне еще не отдал его. Коробок-то коллекционный! – Он потом согласился, что не мы ухо. – А чего ты мне тогда об этом говоришь? – Не знаю, – Митрохин пожал плечами. – Выход ищу… И опять друзья замолчали. Мыкин думал о жене и детях, о теплоцентрали, а Митрохин волновался о том, что дочь Елизавета потребляет наркотики вместо того, чтобы вести нормальную половую жизнь. Эх, вспомнил Митрохин, еще и повестка из военкомата на переподготовку. – И военные нас искать будут! – сказал он вслух. – За что? – Про повестку забыл? – Про какую повестку? – Из военкомата, – напомнил Митрохин. – Переподготовка в местах боевой славы! На границе с Монголией! Лицо Мыкина просияло. – Вот он выход! – Где? – не понял Митрохин. – На границе! – Мы же в России решили остаться! – А мы и не будем ее переходить! Просто поедем на переподготовку, там продлимся еще на месяцок-другой, а потом все само и забудется, глядишь! – А менты с военными снюхаются? – Военные своих не сдадут! – А что? – прикинул Митрохин, потирая от холода уши. – Мысль хорошая! Но нам только через две недели! – вспомнил он. – Ничего, где-нибудь перекантуемся! – Где ж перекантоваться? – Да есть тут у меня одна… – Баба, что ли? – изумился Митрохин, никогда не знавший за другом блуда. – Женщина, – рыкнул тепловик. – У нее и перекантуемся! – Конечно, женщина! А звать-то как? – Светлана. В центре работает. В магазине. Мясомолочные продукты продает! – Ну ты… – Митрохин от радости не знал, что сказать. – Ну ты – друг!!! – Да ладно, – отмахнулся Мыкин. Друзья, промерзшие, встали с ящиков и, почти обнявшись, пошли по улице Рыбной к центру города… Татарин Ильясов лежал под буфетом и думал все ту же мысль: за что ему в жизни такие мучения выдались? Почему Аллах возложил на него такую почти непосильную для человека ношу?.. Он опять вспомнил, как жил рыбой, как его выловили, как искалечили, оставив на дне потомство беспризорным. А потом гибель его и Айзиных мальчишек и девчонок. Эти вороны!.. И он, бессильный голубь, мечущийся в черных небесах!.. Тараканы не имеют голосовых связок и ничем другим тоже не могут произвести шума. Потому плакала у Ильясова только душа, а кончик брюшка то и дело тыкал в пол, усеивая паркет выстрелами испражнений. А потом Илья подумал, что подкосись сейчас у буфета ножка – и станет он белесым пятном. На том и закончатся его мучения. Упади, буфет! – призвал таракан. – Упади же!!! Но буфет был работы прошлого века и собирался стоять незыблемым еще многие десятки лет. Нужно было выбираться на свет белый, и Ильясов выполз под слабые лучи солнца, пробивающиеся из-за серых туч. Было прохладно. Мороз порциями входил в открытую форточку, но Ильясов озноба не чувствовал, так как тараканы не обладают столь высокоорганизованной нервной системой… Пошел снег, и татарин тараканьими глазами смотрел на него безучастно, на пушистый, медленно падающий с небес, усыпляющий своей бесконечностью, своей гипнотической силой. Снег – небесные седины, пыль Млечного пути… Она влетела в форточку, когда сознание Ильясова почти растворилось в холоде, когда нутро оцепенело и мысль остановилась. Она влетела стрекозой с огромными глазами и слюдяными крыльями, строчащими, словно пулемет. Трещотка крылышек вывела Ильясова из забытья, и некоторое время он смотрел на дивную красавицу с раскосыми глазами, порхающую по его квартире. Это видение, – решил татарин. – Предсмертное видение… Но смерть все не наступала, а стрекоза демонстрировала очередной пируэт, выполняя фигуры высшего пилотажа, как если бы была заправской циркачкой. – Айза! – крикнул Ильясов всем нутром, так что большое его черное тело подскочило на полу. – Айза-а-а!!! А она не отвечала, все кружила, кружила над своим вечным суженым, будто и не узнавая его вовсе. – Это я! – надрывался Илья. – Узнай же меня, любимая!.. Наконец она села на спинку стула и подергивала прозрачными крылышками, словно равновесие удерживала и как будто чего-то ждала. Он пополз навстречу, уже не в силах кричать, зацепился за ножку стула и попытался ползти по ней наверх, но сорвался, упал на спину и долго не мог перевернуться, бессмысленно перебирая ножками пустое пространство. А потом порыв ветра вернул его на ноги, и он вновь пополз и вновь упал… Татарин не понимал, почему его Айза не узнает его. Она нашла возлюбленного, но мучает своей недосягаемостью!.. Обессиленный, он лежал возле ножки стула, на котором сидела Айза-стрекоза. Он видел ее хвост, слегка раздвоенный на конце, и огромное желание, перемешанное с великим страданием, охватило все его тараканье тело, так что обнаружился в душе могучий порыв, который заставил таракана раскрыть крылья – и насекомая махина, величиной с записную книжку, взмыла под потолок и за-кружилась под ним, влекомая страстью, расплавленным мрамором!.. Еще раз! – мечтал Ильясов. – Еще попытку!.. У нас получится!.. А Айза не обращала на него внимания вовсе. Она перелетела со спинки стула на стол и уселась на листик бумаги, оставленный милиционером. Здесь же лежал атлас, открытый на странице про сомов, как и при участковом Синичкине. Правая часть книги опиралась о стенку графина с застоялой водой, и казалось, атлас вот-вот закроется под своей тяжестью. Ильясов спикировал из-под потолка тяжелым бомбардировщиком и плюхнулся возле стрекозы, которая даже не скосила на него глаз своих. Ах, она меня не узнает! – понял Ильясов и опять за-кричал: – Это я, Илья! Айза, любимая! А она по-прежнему подергивала стеклянными крылышками, и взгляд ее был глуп. – Айза! Айза!!! Она подняла хвостик, и Илью неотвратимо потянуло к этому насекомому лону, в которое он от усталости, от непереносимых мук тотчас расплескался теплым мрамором. А она даже не отреагировала на его любовь! У нее не было мозга, что-то не зачалось в ноге у Синичкина, вероятно, сульфа отравила плод, но о том татарин не ведал. Он просто опять страдал!.. Стрекоза вспорхнула и уселась на рыбный атлас. Из форточки неотвратимо дохнуло зимней свежестью, и атлас захлопнулся, превращая стрекозу в простой осенний лист-закладку. – А-а-а-а!!! – закричал татарин истошно и потерял сознание. Митрохин и Мыкин, сродненные общими воспоминаниями юности, обнявшись дошли до центра города и остановились возле добротного дома восьми этажей, собранного из элитного кирпича. – Этот? – поинтересовался Митрохин. – Ага. – Пошли? – Только без всяких там! – предупредил тепловик. – Да понимаю я, – заверил Митрохин, входя в лифт, стены которого были чисты и нечего было на них почитать на досуге. – Какой? – Четвертый… Они звонили минут пять. За дверью было тихо, и друзья поняли, что Света, знакомая Мыкина, в данное время отсутствует. – Поди, на работе? – выразил предположение тепловик. – Надо в магазин за ключами сгонять! Друзья направились к магазину «Продукты», в котором работала Светка, и застали ее там, за своим прилавком, отмеряющей какой-то старухе колбасное изделие. – Светк! – проговорил негромко Мыкин, так что продавщица в магазинном гаме не расслышала мужского призыва и продолжала нарезать телячью колбасу. – Не слышит, – понял Митрохин. – Надо бы громче! – и сам выкрикнул: – Светка!!! Получилось так громко, что продавщица от испуга выронила тесак, он сорвался с прилавка и упал ей на ногу, хорошо, что ручкой. Исчезнув под прилавком, Светка грубо выругалась, а после того, как боль ушла, сообразила, что перед ее глазами только что мелькнуло лицо сокроватника Мыкина, который был самым лучшим любовником в ее жизни, но любил крайне редко, так что Светка в промежутках забывала его, переключаясь на мужчин похлипче… Как только она вспомнила всю мужественность Мыкина, тотчас появилась из-под прилавка, сияющая, словно влюбленная девица. – Здравствуй, – сказала она. – А как же моя колбаса? – напомнила о себе старушка. – Ах, бабка, отвали! – с той же улыбкой проворковала Светка и толкнула старухе покупку. – Здравствуй, – поприветствовал Мыкин и взял продавщицу за мягкую руку. – Мой друг – Митрохин! Прошу любить и жаловать! – Так уж сразу и любить! – закокетничала женщина, но все же протянула Митрохину ладонь, левую, поблескивающую колбасным жиром. – Светлана! – Ну как ты? – Замечательно! – Отпроситься можешь? – А что случилось? – Проблемы у нас, – признался Мыкин. – А что такое? – От жен ушли! – неожиданно соврал Митрохин. – Ишь ты! – изумилась Светка. – И оба ко мне? – И захохотала сально. – К тебе, – ответил тепловик серьезно. – А я теперь, дорогой, не одна! – Замуж вышла? В вопросе Мыкина содержалось столько горечи, что Светка не выдержала, перестала смеяться и объяснила, что живет сейчас с местным грузчиком и помогает ему воспитывать девочку, чья мать сбежала в неизвестном направлении. – Но он импотент! – зачем-то добавила продавщица. – Можно мы пока у тебя поживем? – попросился тепловик. – Мы ненадолго. – Да живите сколько хотите! Продавщица добавила, что проживает сейчас на жилплощади грузчика, а потому ее хата свободна и вот от нее ключи. Она протянула связку Мыкину и недвусмысленно ему улыбнулась. – Идите устраивайтесь! Адрес-то не забыл? – Помню, – удостоверил тепловик. – А я навещу вас, мальчики! – Будем рады и счастливы! – пропел Митрохин, которому вдруг отчаянно захотелось завалить эту толстую бабу и оставить в ней свой след. – На чужой каравай рта не разевай! – зло предупредил Мыкин, когда друзья покинули магазин. – Да я что! Да как ты!.. – сыграл благородный гнев сотоварищ. – Баба друга – не баба! – Смотри! – Вот тебе крест! – побожился Митрохин. – Да где крест-то твой?!. – заглянул Мыкин за расхристанный ворот друга. – Нету креста на тебе! – Просто в шкапчике забыл! – оправдался Митрохин. Они добрались до дома Светки и запросто проникли в квартиру, которая оказалась двухкомнатной, с приметами зажиточности. Митрохин тут же завалился на кровать с белым покрывалом и горкой подушек в накрахмаленных наволочках, сказал: «Кайф!» – и зажмурил глаза, в которых тотчас побежали белые слоники – мал мала меньше, стоящие на трюмо. – Она чего, ворует? – Митрохин открыл глаза и, ткнув пальцем в пульт дистанционного управления, включил большой телевизор. – А ты как думал? На зарплату, что ли? – Сам Мыкин уселся в большое плюшевое кресло, покрытое швед-ским пледом. – Выключи телевизор! – А чего? – Соседи услышат, а они же знают, что Светка на работе – милицию вызовут. Ты хочешь милицию? – Нет, – твердо ответил Митрохин и щелкнул пультом. Наступила тишина. Друзья молчали… Через пять минут оба уже спали, накачанные пивом, наволновавшиеся за последнее время. Митрохину снилась его дочь, прыщавая Елизавета, и он отчетливо видел, как она тыкает шприцем себе в руку, а затем закатывает глаза к вечности, и что там в этой вечности – одной ей известно!.. Митрохин от безысходности заскулил во сне… Мыкину снилась рыбалка, в которой он вышел совершенным победителем, выудив огромного сома, голова которого почему-то принадлежала Ильясову и говорила жирными рыбьими губами: «Зачем вы меня обижаете?..» От этого видения Мыкин застонал, и у друзей получилось нечто вроде кошачьего дуэта… Разбудила их Светка, вернувшаяся с работы и притащившая целый мешок продуктов. – Ну что, мальчики, кушать будем? – Конечно, девочки! – весело согласился Митрохин и опять замечтал, как бы он оприходовал сладкую бабищу на этой самой кровати с горкой подушек, на которых сейчас возлежал. – Поедим, – согласился и Мыкин. – Ну тогда я пошла на кухню! Вы тут не скучайте без меня! Она ушла, покачивая огромными бедрами от стены до стены, а Митрохин чуть слюну не пустил, словно собака боксер. – Везет тебе! – прогнусавил он. – Чегой-то? – не понял Мыкин. – Завалишь ее на перину… – Поделюсь. – Эх!.. – не ожидал Митрохин, и глаза у него загорелись пожаром, а в штанах затрещало дешевым сатином. – Эх, друг! Дружище!.. Да я за тебя в огонь!.. В воду!!! – Спокойно! Сначала поедим! – Согласен. С кухни потянуло вкуснятиной, и оба зачмокали губами. – Колбасу жарит, – предположил Митрохин. – Станет она размениваться! – высокомерно усмехнулся тепловик. – Котлеты пожарские стряпает. Я по запаху определяю! С картошечкой! – Вот баба! Мечта! – Митрохин потянулся. – А как она в койке? – Затаскает. Всего высосет! До края! Потом два дня с кровати не встанешь! – А мне некуда торопиться! – не испугался Митрохин. – Да и я кой-чего могу! – Да что ты? – деланно удивился Мыкин. – И что, сзади можешь бабу? – Велика наука! Я и сбоку могу! – Это как это? – удивился тепловик. Митрохин не знал, как это сбоку, но виду не показал, лишь подморгнул, мол, сам увидишь! – Ну-ну!.. А потом они ели ужин из трех блюд, запивая пожар-ские холодной водочкой, отбивные настоечкой, а компот не запивали по причине его самостоятельности пития. А еще потом, разморенная обильной пищей и алкоголем, Светка стала недвусмысленно поглядывать на Мыкина, утирая с груди водяной конденсат. – Ну пошли! – согласился Мыкин и, взяв Светку под зад, подтолкнул бабу к спальне. – А как же я? – зашептал Митрохин. – Я как?.. – После, – отмахнулся тепловик. Это после наступило через три часа. Мыкин вышел, зевая во весь рот и почесывая безволосую грудь. – Не спишь еще? – вяло спросил он друга. – Да ты что ж, не помнишь? – озлился Митрохин. – Чего? – не понял Мыкин. – Как чего! Ты же обещал! – А, это… Ну иди… Митрохин скакнул в темень козлом. Через три минуты из спальни донесся не совсем трезвый смех Светки, а когда она отхохотала басовито, раздался сочный шлепок, затем вой продавщицы, и в кухне вновь появился Митрохин. – Не донес, – оправдался Митрохин на немой вопрос друга. – Передержал!.. – А чего она орала? – А чтоб не смеялась! Сука! Да мало ли чего у человека с организмом стрястись может!.. – В морду, что ли, дал? – Да так, – замялся Митрохин. – Влегкую… Мыкин посмотрел на друга как на умственно отсталого. Столько презрения было в его взгляде, что Митрохин оскорбился, а затем озлился. – Нечего было ржать! – И где мы жить будем? – поинтересовался тепловик. Митрохин не успел ответить на вопрос, как из спальни появилась утирающая кровавые сопли Светка. Ее расплывшееся лицо заливали слезы справедливого гнева, а черная комбинация просвечивала огромными грудями. – А ну, валите отсюда! – Да что с тобой? – попытался было наладить ситуацию Мыкин. – Пять минут даю! Ее глаза, подпорченные болезнью щитовидки, зло вращались по кругу. – Кому сказала – валите, гады! Иначе подо мной мент живет, так я вам жизнь сладкую обеспечу! Проворству тепловика можно было позавидовать. Он вскочил со стула, бросился к продавщице и поцеловал ее в самые губы надолго. Затем, когда она оторвалась, как вантуз от раковины, в ее ухо стали засыпаться слова неистовой любви и уважения к ней, как к кулинарке и женщине, а в оправдание Митрохину Мыкин привел доводы серьезные, мол, жена друга фригидна и мужчине приходится жить по году монахом. – А ты смеяться над ним, – добавил тепловик. – Нехорошо! Слова Мыкина поколебали решительность Светки. Она поглядела на Митрохина и, как истинная русская женщина, пожалела его всем животом, отходчиво забыв о недавних побоях. – Вот что, мальчики, пойду я к своему грузчику! Как он там без меня с грудняшкой! А вы живите тут покудова! Она качнулась во хмеле, затем натянула поверх комбинации платье, обула пухлые ноги в сапоги, накинула пальтецо с меховым воротником, всхлипнула и захлопнула за собой входную дверь. – Как думаешь, – струхнул Митрохин, – заложит? – Я бы тебе сейчас выстрелил в голову! – Ну прости, прости! – Светка – человек!.. – По граммульке? – предложил Митрохин. – Плесни. Они выпили и расслабились окончательно. – Пошли спать! – скомандовал тепловик. Оба зевали, а потому по-быстрому поднялись, прошли в спальню и улеглись в одежде на кровать, в которой еще недавно их ублажала Светка. Через пять минут друзья храпели. Митрохин не зря волновался. Спускаясь по лестнице, Светка услышала в квартире № 12 жизнь и тихонько постучалась в дверь проживающего соседом милиционера. Совершенно пьяный, но крепко стоящий на ногах майор Погосян открыл ей, пригласил даму внутрь, помог снять пальто и проводил к столу, который был заставлен армянской едой и украшен двумя бутылками ереванского коньяка. – Садись! – скомандовал он и плеснул коньяку в фужер. И она села и выпила. И он выпил. Молчали, а потом майор сказал, что скоро отправится на тот свет. Светка хотела было опротестовать такое заявление, но язык во рту умер. А потом они с майором здесь же, возле стола, любили друг друга, но оба чувствовали в нежных местах анестезию, а потому быстро прекратили это занятие и вернулись к алкоголю. За окном горела луна. Они сидели и молчали, пока к окну не подлетел какой-то голый мужик с огромными ногами, похожими на дирижабли, к тому же горящими светом, как луна на небе. Мужик и луна сочетались цветовой гаммой. – А я его знаю, – пролепетала Светка пьяно. – Это участковый из Пустырок. Он меня про Ильясова спрашивал… – Здрасьте, товарищ майор! – донеслось из открытой форточки. – А, это ты, Синичкин, – признал командир. – Летаешь? – Летаю, – согласились из-за окна. – А я, вот видишь, тут с женщиной!.. Светка совсем не удивлялась, что какой-то мент летает за окном, к тому же светится. Ей, отравленной алкоголем, вдруг захотелось пожаловаться стражам порядка, что ее побили в своей же квартире, но язык по-прежнему не слушался, и она перестала сопротивляться усталости, закрыла глаза и заснула. Сквозь сон Светка чувствовала, как пальцы майора трогают ее грудь, но она была во сне не против, да и, как помнится, наяву тоже. – Умру я… – услышала продавщица и не знала, приснились ей эти слова или прибыли из реальности. – Скоро Новый год!.. Митрохин и Мыкин проснулись следующим утром с распухшими головами и медленно поползли к холодильнику. В нем они нашли бутылку финской водки, которая, как гласила реклама, когда-то была холодной родниковой водой, откупорили ее, потрясываясь организмами, и по очереди хлебнули сорокаградусного родника. Огурец в белом «Аристоне» нашелся один, да и то вялый; им хрустнули по очереди и после в унисон сказали блаженное «а-а-а-а!». Затем сожрали яичницу из восьми яиц, помеченных буквой «А», значит диетических, потом глотнули из родника уже цивилизованно, через стопки, и сели в разные углы комнаты, слегка порыгивая от удовольствия. – Светка – человек! – блаженно проговорил Мыкин. – Ага, – подтвердил Митрохин. – Сегодня я ее по-настоящему тюкну! – А кто даст? – Кто-кто? Она… – Я не дам! – Чегой-то ты! – обиделся Митрохин. – Здесь одна попытка дается! Баба моя. Я не хочу, чтобы она через тебя неприятные ощущения имела! Понял?.. К тому же выгонит! Митрохин был обижен, но вынужденно кивнул, согла-шаясь, так как понимал, что, если Светка их попрет, деваться будет некуда! – Давай мента замочим?! – неожиданно предложил он, сублимируя половую энергию в русло агрессии. – Столько от него проблем! – Совсем голова мягкая стала? – А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это! – На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял. – Тем более. Пожизненно нам и так дадут. Так хоть напоследок менту отомстим! Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как падает снег. – Хочешь, я ему сам в башку стрельну? – предложил Митрохин. – Я людей не убиваю. – Так я и говорю, сам стрельну! – А если у него дети? – А у меня их нет? – Он работу свою делает. – Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… – Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. – Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла! – Не было, – согласился тепловик. – Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!.. При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину: – Дай «ТТ»! – Ты чего это? – Мента грохну сегодня же! – Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх! – Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне! Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные стороны, словно он искал чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение. – Охолони! – крикнул Мыкин. – А-а-а! – завопил друг. Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил его в челюсть. Удар был несильным и незлобным, но достаточным, чтобы привести подельщика в чувство. – Ты что?!. – изумился Митрохин. – Из терапевтических соображений. Контроль теряешь! Митрохин яростно смотрел на Мыкина, глаза горели огнем, но потом он вдруг обмяк, в мгновение обвис кожей на лице, согнулся пополам и заплакал. Слезы капали на паркет, а он жалобно вопрошал: – За что нас стрелять? Разве мы в чем-то виноваты? Наблюдая эту картину, Мыкин почувствовал себя не в своей тарелке, так как видел друга в таком состоянии впервые. – Ты чего? – спросил он, сглатывая подступивший к горлу комок. – За что? За что? Я не хочу! И тогда Мыкин подошел к переломанному другу и, взяв его за плечо, сказал: – Все будет хорошо! И так он проникновенно это сказал, что Митрохин поднял к нему заплаканное лицо и улыбнулся сквозь слезы. – Правда? – Правда. Мы поедем на границу, и там нас никто не найдет! Все утрясется! – Спасибо тебе!.. Спасибо… Митрохин поднялся, утер рукавом лицо, налил в чайную кружку водки и выпил залпом двести. – Ты – друг мой! – признался он. – Ты друг мне тоже! – получил он признание в ответ. Две недели друзья провели в квартире Светки. Сама хозяйка приходила редко, примерно раз в три дня, принося сумки с едой. – Воруешь? – поинтересовался однажды Митрохин. – Ворую, – ответила она. Светка была какая-то странная. В лице ее поселилась непонятная озабоченность, она не привечала даже ласки Мыкина и на вид похудела изрядно. – Любишь грузчика? – поинтересовался Мыкин в очередной приход любовницы. Продавщица не ответила, лишь посмотрела на тепловика пронзительно, с глубинной тоской, словно из проруби, затем выложила продукты в холодильник и вновь ушла. А потом наступил нужный день. Друзья побрились и выбрались на свет Божий. Они щурились от солнечных отблесков, с отвычки глубоко вдыхали зиму и шагали к районному военкомату. – Явились? – удивился военком. – Так точно! – ответили они хором. – И что, никаких справок о болезни не принесли? – Здоровы, – ответил Мыкин. – Вы мои дорогие! – расплылся в улыбке подполковник. – Значит, поедете на границу? – Это наш долг! – с пафосом произнес Митрохин, счастливый, что МВД не связалось с военной прокуратурой. – Ну тогда пошли со мной! Подполковник привел их в хозяйственную часть военкомата и выдал друзьям билеты на поезд. – Вот! И проездные! Он подтолкнул конверт. – Два месяца всего, ребята! – Да мы хоть на год! – пожал плечами Мыкин. – А что! – хлопнул по столу военком. – Прапоров вам присвоим – и служите себе на здоровье! – Подумаем, – пообещал Митрохин и протянул подполковнику руку. Вечером того же дня друзья лежали на полках в плацкартном вагоне и под стук колес думали каждый о своем… После смерти Айзы Илья пролежал на полу бессознанным несколько дней. Когда он пришел в себя, то потратил много времени, чтобы забраться на стол, где покоился захлопнутым склепом атлас речных рыб. Таракан был большой и сильный. Он долго пытался открыть атлас, но тщетно, пока в голову ему не пришла плодотворная мысль. Он попросту стал толкать книгу к краю стола, и в конце концов она рухнула на пол. Все произошло удачно, и в процессе полета атлас раскрылся птицей и выпустил со своих страниц сплющенную засохшую стрекозу, которая, медленно кружась, словно осенний лист, спланировала на пол. Илья долго лежал рядом со своей возлюбленной и говорил с нею, как с живой. – Любовь моя, не знаю, близок ли, далек мой конец? Но всей оставшейся у меня жизнью я люблю тебя, люблю безумно, как если бы взять сто страстных мужчин и сложить их чувства вместе! А и то, пожалуй, мало будет!.. Но, вероятно, Всевышнему так нужно, чтобы я мучился бесконечностью твоих смертей. Только вот не знаю – зачем?.. Должно быть, это не мое дело… Но имею же я право задать вопрос! Зачем?!! Он плакал. Плакал горько, и не было облегчения в этих слезах. Он был чудом природы – плачущий таракан! Потянуло из форточки, и легкое тело стрекозы приподнялось с пола и перевернулось, как живое. А потом Ильясов, сам того не сознавая, стал ее есть. Он поглощал Айзу с хвоста, отрешась от всего на свете. Так маньяки-каннибалы поедают свои жертвы, чтобы соединиться с ними навеки. Татарин вкушал свою Айзу два дня и две ночи, пока от стрекозы не осталось даже слюдяных крыльев. После он наставил бесчисленное количество черных точек на паркете. А потом он летал. Летал по квартире, нарочно ударяясь о стены и потолок, желая разбиться насмерть. Но панцирь был крепок, и судьбы конец не настал. Потом он уполз под буфет и заснул там без сновидений… Поезд прибыл в областной город, где Митрохина и Мыкина встретил военный газик, и каково было удивление друзей, когда во встречающем их они узнали старшину Огрызова, значительно постаревшего, с потной плешью под фуражкой. Старшина по причине многочисленных прошедших лет не узнал их и вез к погранзаставе молча. Друзья косились друг на друга, с трудом сдерживая смех. – Чего лыбитесь? – поинтересовался старшина. Они ничего не ответили, но улыбаться продолжали. Каждый вспоминал тот самый пердунчик и толстый зад, садящийся на него. – Доскалитесь! – лениво пригрозил Огрызов. Они прибыли на заставу, где получили обмундирование, свободное время до вечера, а потом заступили на охрану Государственной границы России. Вскоре, в один из зимних степных дней, им предстояло защитить Родину… |
||
|