"Давай вместе" - читать интересную книгу автора (Ллойд Джози, Риз Эмлин)

ВЫХОД ИЗ ИГРЫ

События выходных вымотали меня морально и физически, поэтому большую часть понедельника провожу в постели — сплю или валяюсь, уставясь в потолок, и слушаю диски. Не бреюсь. Не моюсь. Не переодеваюсь. Пытаюсь ни о чем не думать. Просто тихо загниваю, отвергнув все условности цивилизации. Разве что в штаны не мочусь. Мэтт уехал по делам, и мои контакты с внешним миром сведены к нулю. Мне на все наплевать. Единственное, чего я сейчас хочу, — чтобы время шло быстрее и Эми осталась далеко в прошлом. Только так можно унять боль.

Во вторник днем желудок заставляет меня вынырнуть из глубин депрессии. Я поднимаю телефонную трубку и заказываю пиццу на дом. Поглощая ее, вдруг понимаю, что все делаю не так. В любом случае хандрой ничего не исправишь. Да, затея с надписью под окном Эми провалилась, но ведь всего одна буква отделяла меня от победы! Значит, нужно придумать новый план. Другой подход. Достаю из холодильника бутылку водки и возвращаюсь в спальню, чтобы хорошенько все обдумать.

Вторник. Почти вечер. Я все еще в своей комнате — теперь это приют великого творца. У меня есть идея. Она так проста, что я диву даюсь, почему она не посетила меня раньше. Тем более что идея все это время фактически маячила у меня под носом.

Моя гитара.

Вот она, висит тут с прошлого лета, когда я брал уроки (пять, если быть точным). Песня. Конечно! Серенада. Лучший способ заставить ее осознать, как сильно я страдаю. Дело продвигается. Причем даже быстрее, чем я предполагал. Сначала слова шли туго, но потом стали появляться будто сами собой. И мелодия отличная. Особенно если учесть, что я знаю всего три аккорда. Все идет замечательно. Дымятся благовония. Элвис томно напевает мне из стереосистемы — для вдохновения. И последний штрих: бандана, как у Брюса Спрингстина.

К одиннадцати я готов к премьере песни. Убираю подальше недопитую бутылку водки, чтобы ненароком не опрокинуть, вешаю на плечо гитару и с порога комнаты объявляю:

— А теперь мы с удовольствием представляем вам нашего гостя из Голливуда. Впервые для вас живое выступление Джжжжееекки Рррросситера.

Уверенным шагом пересекаю комнату и под гром аплодисментов выхожу на кровать.

— Эту песенку я посвятил одной знакомой девушке. — Стараюсь говорить с тягучим южным акцентом. — Девушке по имени Эми. Девушке, которую я очень люблю. Песня называется «Я больше не могу без тебя».

Сбацав пару аккордов, начинаю:

Ты была как фея прекрасна.

Без тебя жизнь моя ужасна.

Без тебя я так болею.

Без тебя я так хирею.

Сердце рвется на части, и мне не до сна.

Дальше припев. Тут мне должно подпевать трио вертлявых девиц в ковбойском прикиде.

Без тебя его жизнь ужасна.

Неужели он ждет напрасно?

Вернись к своему

Джеку любимому.

Вам будет вместе так классно.

Теперь второй куплет. Я окончательно вошел в роль.

Без тебя я жить не могу.

Я как рыба на берегу.

Сжалься, приди

И меня ты спаси.

Задохнусь без тебя я и скоро умру.

Но до второго припева я так и не дошел, потому что услышал голос:

— Ты что делаешь?

Поднимаю глаза и вижу в дверях совершенно обалдевшего Мэтта.

— Пою, — отвечаю я. — А что, незаметно? Немного подумав, он говорит:

— Заметно, что у тебя окончательно крышу снесло.

— Думай что хочешь.

Он медленно оглядывает комнату:

— Я так понимаю, что она не вернулась?

— Правильно понимаешь.

— Тогда пора взглянуть правде в лицо, Джек. Она не вернется. — Он качает головой. — Все кончено. Смирись.

— Ничего не кончено.

— С завтрашнего дня.

— Что?

— С завтрашнего дня ты прекратишь это безумие. Никаких больше погребальных песен и самоуничижения. — Он смотрит на бутылку водки, потом окидывает меня презрительным взглядом. — И ты не будешь больше напиваться как свинья. Понял? — Я не отвечаю. — И поверь мне на слово, друг. Как я сказал, так и будет.

И Мэтт уходит, грохнув дверью. Пару секунд я пялюсь на дверь, потом в отместку со всей силы ударяю по струнам и продолжаю свои куплеты.

Не знаю, когда я отключился. Просыпаюсь от жуткой головной боли и голоса Мэтта:

— Радиохэд… Ник Кэйв… Портишэд… Боб Дилан…. Ник Дрейк… Так, «Смарф»lt;Компьютерная игра и популярный саундтрек к ней, отличающийся крайней заунывностью. gt; вроде нет. Собрания рождественских гимнов в исполнении церковного хора мальчиков тоже не видно.

Быстро открываю один глаз и вижу, что в комнате включен свет. Мэтт сидит на полу и просматривает диски, которые я слушал последние несколько дней.

— И что мы имеем? — продолжает он. — Все признаки приступа жалости к себе. Вот на этом наш приступ и закончится. Вставай!

Комнату наполняет солнечный свет, и я — открыв второй глаз, — вижу, как Мэтт распахивает окно. Еле оторвав голову от матраса, смотрю на Толстого Пса. Среда, утро, восемь часов. Со стоном плюхаюсь обратно и зарываюсь с головой под одеяло.

— Я не шучу! — грозит Мэтт, срывая с меня одеяло. — Я вчера тебе сказал, что с этой ерундой пора кончать. И я не передумал.

Только после этих слов я реагирую — хватаю ускользающее одеяло за угол и тащу на себя.

— Отвали, — советую я и прячу голову под подушку.

— Очень мило. — Короткая пауза, потом Мэтт говорит: — Значит, так, есть два варианта: легкий и трудный. Либо ты поднимаешься сам, либо тебя поднимаю я. — Он ждет моей реакции, но я притворяюсь глухим. — Отлично. Значит, трудный вариант.

Я слышу, как он выходит из комнаты, и меня охватывает недоброе предчувствие. Я знаю, каким бывает Мэтт, когда твердо решает что-то предпринять. Он действует наверняка и идет напролом. Но потом я успокаиваюсь. Если он не приставит мне пистолет к виску, то ничем другим от кровати меня не отковыряет. А пистолет он не приставит. Он же юрист — ему есть что терять. Так что все это блеф. Потом вспоминаю про шрам над бровью, оставшийся у меня после его выстрела из духовика. Но думать об этом мне уже некогда.

На меня обрушивается поток ледяной воды. Я бы закричал, но шок от этой процедуры сковал мои легкие.

— Ты, урод! — реву я. — Я весь мокрый!

— Не могу сказать, что это меня удивляет в данных обстоятельствах, — соглашается Мэтт, покачивая пустым пластмассовым ведром.

Я сажусь на кровати, вода стекает по лицу. Футболка и джинсы, которые я не снимал с воскресенья, промокли до нитки. Кидаю на него злобный взгляд.

— По-твоему, это смешно?

— Кофе! — командует он, кивая на столик у кровати.

Я неохотно протягиваю руку и делаю один глоток.

— Вот, пожалуйста. Доволен?

— Дело не в том, доволен я или нет, — беспристрастно сообщает Мэтт и молча наблюдает, как я допиваю кофе. — Так, теперь вставай!

— Зачем?

Он щурит глаза:

— Делай, что говорят, Джек! Я не могу с тобой возиться весь день. Через час я должен быть на работе.

Смирившись с тем, что он не отстанет, пока не добьется своего, я встаю.

— Посмотри на себя, — требует Мэтт. Смотрю на свое отражение в зеркале. Да, надо сказать, зрелище не из приятных. Ворот футболки посерел от грязи; ногти черные, будто я землю руками рыл; ко лбу прилипла какая-то дрянь, сильно смахивающая на ошметок колбасы. Но самое страшное — это глаза. Точно какой-то гад изрисовал мне белки красным фломастером. Хотя ни один мало-мальски здравомыслящий человек ко мне и на пушечный выстрел не подошел бы. Скорее вызвал бы полицию и сообщил, что маньяк-убийца разгуливает на свободе.

— Позор, — объявляет Мэтт, с отвращением оглядывая меня. — Мне стыдно жить с тобой под одной крышей. Тебе есть что сказать в свое оправдание?

Я смотрю в пол и бубню:

— Ну ладно. Подумаешь, сегодня я не в лучшем виде.

— Не в лучшем виде? Да ты даже не в худшем виде. У тебя вообще вида нет.

— Да! — начинаю злиться я. — Хреново выгляжу, и что?

— Это хорошо, что ты признал наличие проблемы, — радуется Мэтт. — Первый шаг к исцелению. Теперь повторяй за мной. Меня зовут Джек Росситер.

— Какого… — пробую я возразить, но его грозный взгляд заставляет меня вспомнить про ведро холодной воды. Напоминаю себе, что этот человек опасен и способен на все. — Меня зовут Джек Росситер, — послушно повторяю я, стараясь выдержать максимально скучающую интонацию.

— Я — мужчина.

— Я — мужчина, — вещает голос бездушного робота.

— Сильный и независимый.

— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.

— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.

— Я не просто мужчина, я свинья.

Тут я понимаю, что впервые за несколько дней улыбаюсь.

— Я не просто мужчина, я свинья.

— Мне нужно как следует помыться.

— Переодеться.

— Потому что от меня воняет. Последнюю фразу я повторить уже не в силах, потому что сгибаюсь от хохота. Он достает откуда-то кусок мыла и сует мне в руку. Потом подталкивает к выходу и указывает на дверь ванной. Спустя некоторое время, когда я вытираюсь, Мэтт просовывает голову в дверь:

— Вернусь около шести. И если снова застану тебя в роли внебрачного сына Бон Джови, разломаю гитару об твой зад.

— Не волнуйся, — говорю я. — Призрак Хендрикса больше не появится.

— Надеюсь. Да, кстати, еще кое-что. — Что?

— Вчера звонила Хлоя. Ждет тебя к ужину, в восемь. — Он подмигивает мне. — Это входит в программу твоей реабилитации.

Все утро я навожу порядок в квартире, а днем с головой погружаюсь в «Этюд в желтых тонах». Разговор с Мэттом произвел столь благотворное воздействие, что я смог побороть желание закрасить все полотно черным. Но мое исцеление оказалось неполным: мысли о Маккаллен то и дело мелькают в голове. Наверное, это потому, что постоянно ловлю на себе ее пристальный взгляд — с портрета в углу. Все, она меня достала. Сую портрет под мышку и выхожу в сад.

В саду развожу костер. Мне ничуть не жалко картину. Слишком много воспоминаний связано с ней. И не только события той памятной ночи. Слишком много воспоминаний обо мне, о том, каким я был. О моем трепе, манипуляциях, методах и приемчиках. Теперь я знаю — чушь это собачья. Все мои ухищрения и донжуанские штучки не помогли мне вернуть Эми. Она приняла решение, и если оно окончательное и бесповоротное — то так тому и быть. И глупо было с моей стороны полагать, что я способен заставить Эми изменить его. На моих глазах холст скукоживается и рассыпается в пепел.

Я возвращаюсь в дом.

К Хлое прихожу ровно в восемь.

— Мэтт не шутил, — говорит она, открыв дверь.

— Насчет чего?

— Насчет тебя. Бедняжка. Выглядишь хреново.

Выходит, я зря мылся и брился.

— Зато ты выглядишь сногсшибательно.

Это верно. В коротком черном платье она великолепна. Хотя в моем теперешнем состоянии мне это по барабану.

— Иди сюда, — Хлоя прижимает меня к себе, — дай-ка я обниму тебя. — Несколько мгновений она не отпускает меня, потом берет за руку и ведет в столовую. — Надеюсь, ты голоден, — говорит она, наполняя мой бокал вином, — я приготовила столько, что и десятерых можно накормить.

Пока Хлоя хлопочет на кухне, я оглядываюсь. Действительно, она расстаралась не на шутку: на столе разложено шикарное серебро, играет приятная музыка, горят свечи. Опускаю взгляд на свою помятую рубашку и выцветшие джинсы, но потом говорю себе: «Это же всего лишь Хлоя. Она бы и бровью не повела, если бы на мне была надета монашеская ряса с ковбойской шляпой». Спустя пару минут Хлоя появляется с подносом в руках и широченной улыбкой на лице. Она начинает говорить и с этого момента не замолкает ни на минуту. В течение всего ужина она искусно обходит стороной тему Эми, и даже я на некоторое время о ней забываю. Но когда мы пьем кофе, устроившись на диване, уныние снова овладевает мной.

— Может, расскажешь, — предлагает Хлоя, — куда подевался наш Лихой Джек?

Я пожимаю плечами:

— Пропал. Испарился. Ушел в творческий отпуск.

— Когда вернется?

— Если бы я знал… Все изменилось. Ни одно из моих прежних правил уже не действует. — Я с трудом подбираю слова.

— В каком смысле?

— Во всех. Вот женщины. Я думал, что все про них знаю. Думал, что могу влюбить в себя любую.

— А теперь так не думаешь?

— Нет. Я не понимаю их абсолютно.

И я рассказываю о том, как Эми не отвечала на мои звонки, как я торчал у ее дома, про надпись. Даже про то, что я делал вчера, когда Мэтт меня застукал.

— Будут и другие девушки, — убеждает Хлоя, — обязательно. Ты симпатичный.

На секунду я закрываю глаза и пытаюсь представить эту другую, но вижу только Эми — в слезах стоящую у дороги.

— Мне не нужны другие.

Хлоя закатывает глаза и пихает меня под ребра.

— Ну это ты расчувствовался. Надо смотреть на вещи реально. Всех нас жизнь бьет, но мы встаем и идем дальше. Так уж устроен мир. — Она кладет руку на мою ладонь. — Джек, это нужно пережить. Согласна, непросто, но рано или поздно тебе придется это сделать.

— Хлоя, мне так погано.

Она проводит рукой по моим волосам.

— Я знаю, милый. Знаю. Но ты справишься.

— Не представляю, что мне делать.

Мы молчим. Проходит минута или больше, и Хлоя говорит:

— Я могла бы тебе помочь, если хочешь.

Я поворачиваюсь к ней. Ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. — Как? Она подвигается ближе и шепчет:

— Вот так.

Я чувствую, как ее губы прижимаются к моим.

— Не надо, — прошу я и отталкиваю ее. — Я не этого хочу.

Видимо, по выражению моего лица Хлоя понимает, что я не шучу. Она отодвигается, зажигает сигарету и упирается взглядом в темноту.

— Извини, — говорит она, снова поворачиваясь ко мне. Лицо у нее красное.

— Хлоя, мы друзья, — произношу я как можно мягче. — Хорошие друзья, но не более того.

— Я понимаю. Извини, глупо, слишком много выпила. — И будто в подтверждение своих слов она берет стакан и наполняет его до краев.

— Ничего страшного, — искренне отвечаю я. — Считай, что ничего не было.

— Ты ведь действительно любишь ее, да? — спрашивает она, докурив сигарету.

— Да.

— Тогда напиши ей. Расскажи, что ты чувствуешь. Вдруг поможет. В любом случае стоит попытаться.

— Правильно. Напишу сегодня же и завтра отправлю. Все остальные способы я уже испробовал.

Хлоя целует меня в щеку. Потом выпрямляется и с улыбкой качает головой.

— Ни дать ни взять внебрачный сын Бон Джови. Какой же ты на самом деле, Джек Росситер?

Когда я возвращаюсь домой, Мэтт еще не спит. Он сидит на кухне и читает журнал.

— Рано ты, — замечает он, — я думал, вы всю ночь проболтаете.

Сажусь на край стола. Про то, что случилось у Хлои, рассказывать не буду. Незачем Мэтту знать.

— Ужасно устал.

— Вчерашний рок-н-ролл из тебя весь дух выжал?

Я улыбаюсь:

— Прости за вчерашнее. И спасибо, что вправил мне утром мозги.

— Всегда пожалуйста. — Он внимательно смотрит на меня. — А теперь ты в порядке?

Я киваю:

— Не совсем, но со временем все наладится.

— А пока, — заявляет Мэтт, — мы с тобой оторвемся по полной.

— Оторвемся?

— Да, если ты еще помнишь, как это делается. Пойдем куда-нибудь. Повеселимся. Девчонок снимем.

— Честно говоря, Мэтт, меньше всего мне сейчас хочется кого-нибудь снять.

— Да я не о тебе говорю. С таким лицом у тебя шансов заклеить девушку не больше, чем у Квазимодо. Я про себя.

Я встаю, зеваю.

— Все равно я пас.

— Логично, — соглашается он. — Отсидись до субботы. Но потом тебе не отвертеться. Пойдешь со мной в клуб. Я тебе напомню, что такое веселье.

Поднимаюсь к себе, сажусь за стол и достаю ручку с бумагой. «Дорогая Эми», — начинаю я. И тупо смотрю на белый лист. Он такой маленький, а мне так много нужно сказать. Но все равно надо попробовать. Пробую, но ничего не выходит. Потому что я даже не знаю, с чего начать: сказать ей, что я безумно ее люблю и скучаю по ней, или просто изложить факты. Но главное, я понимаю: это будет конец. Сомнений нет. Сейчас мне остается только подписаться и уйти в тень. Что будет дальше, зависит только от нее.