"Анатомия развода" - читать интересную книгу автора (Лобановская Ирина)12Подавали плохо. Народ, задавленный жаром, суетой и припадочным ритмом жизни, хмуро шагал мимо, словно не замечая брошенной на пол возле инвалидной коляски старой шапки. Люди действительно ее не видели. За два года попрошайничества Роман научился легко различать специально отводящих взгляд и тех, кто слишком погружен в собственные беды и несчастья. Вообще ему везло — сострадания и жалости русский народ еще не потерял. К вечеру приходила Полина, чтобы помочь ему выбраться из метро и попасть домой с «наработанными» за день деньгами. Коляску привозила и вывозила всегда она. За день Роман уставал так, будто и правда работал. Его давно уже не отпускало напряжение. Он был постоянно зажат, стиснут морально и физически, и уверен, что распрямиться уже никогда больше не удастся. Не получится сбросить с себя эти тяжкие оковы… Да и как ты выпрямишься без обеих ног?.» Часто подходила поболтать дежурная на перроне Света, когда была ее смена. Другие метрополитеновцы аккуратно обходили Романа стороной, его существование и пост нищего их не касались. Торчит себе инвалид на станции, и пусть его… Светке Роман всегда радовался и ждал ее дежурства. — Привет, привет! — весело улыбнулась она, подходя ненадолго, в коротеньком промежутке между двумя поездами. — Ну и жарища сегодня, да? И в метро тоже нечем дышать. От поездов так и несет Африкой. Роман улыбнулся в ответ: — Да, не холодно. Знаешь, я раньше ненавидел жару… В Афгане всегда была такая парилка… А теперь думаю: какая разница, что за погода? Дождь, снег, солнце… Да хоть цунами! Лишь бы на своих ногах… Светка торопливо кивнула, прикусила губу и поспешила встретить и проводить очередной, пылающий жаром и забитый психованными пассажирами поезд. Да, в Афгане всегда было жарко. Особенно когда тебя в любой момент могут оставить размазанным по земле, разнесенным в мелкие клочки. Противный пот, струившийся непрерывным ручейком по затылку и уползающий вниз по спине… Когда Роман вернулся домой, стал часто слышать: «Мы вас туда не посылали!..» И его сослуживцы выслушивали то же самое. А кто их туда посылал?! Кто?! Разве они сами попросились под пули, рванули воевать добровольцами?! Теперь их вообще посылали совсем в другое место… Далекое как от Афгана, так и от родных властей, державшихся бодро, несмотря ни на что, и отлично наловчившихся выдерживать необходимое безопасное расстояние от любых проблем простых людей. И люди тоже успели за это время прилично дистанцироваться от любимой державы, они больше себя с ней не отождествляли. Страна вроде бы жила сама по себе, а они — сами по себе. Так оно и шло-ехало… Каждый теперь отвечал сам за себя. «Сам свой боцман, сам свой капитан…» Тоненькое пение Новеллы Матвеевой врезалось Ромке в память давно, еще до войны. Сестра Полина как-то принесла домой пластинку, поставила… и зазвучал забавный полудетский дискант… Роман редко слушал музыку. Не то чтобы не любил — просто не чувствовал в ней потребности. Но тогда заинтересовался… Уж больно необычно, странным диссонансом жесткой грубой действительности вибрировал в комнате тонкий, нежный, неземной голосок… Он был слишком далек от реальности, а потому казался замечательным. — Света, ты любишь Новеллу Матвееву? — спросил Роман вернувшуюся от поезда дежурную. Она напряженно наморщила маленький нос. — Не помню… — неуверенно произнесла Света. — А это кто? Роман засмеялся и махнул рукой. — Да ладно, я так просто спросил. Песни она свои поет. Сочиняет и поет… Хорошие… Беги… Подходил следующий поезд. Роман уже почти привык к своему положению. Хотя как можно к нему привыкнуть? Раньше он ни за что бы в это не поверил. Оказалось, можно запросто, да еще как… Привыкать и смиряться заставляет безысходность. Как в концлагере. И к нему человек привыкает тоже, хотя как можно… И в семье тоже привыкли. Сначала мать часто плакала, а отец хмуро смотрел в пол. А мать однажды вдруг выдала: — Да что ж это я, глупая?.. Ведь живой вернулся!.. Других-то вон в цинковых гробах домой привезли… Иногда, даже чаще, чем хотелось, Ромка думал, что лучше бы ему тоже вернуться в цинковом… Лучше для него. И для семьи, хотя родные ни за что не признаются в этом. Мать поплакала бы и успокоилась в конце концов. Все погрустили бы, пострадали и продолжили жить. А сейчас им не успокоиться. Безногий Ромка постоянно маячит перед глазами… Каждый день… Особенно тосковал младший брат, Роальд, по-домашнему Алик. Хотя ни словом, ни жестом, ни взглядом ни разу себя не выдал. Все трое детей в семье Суровцевых были дружны с самого детства. Роман — старший — всегда охранял малышей, особенно Алика, который быстро избаловался среди четверых взрослых. Его пестовали, учили, за ним следили… Его обожали. Но испортить его дружными усилиями и стараниями Суровцевым не удалось. Как-то не получилось… Да и Роман рано приохотил Алика к спорту, приучил к жесткому режиму и определенному порядку, несмотря на любовь и баловство. Все сочеталось в разумных пределах. И Роальд безумно и тайно обожал старшего брата, скрывая свое восхищение и привязанность. Наверное, у него выходило плохо. Все обо всем догадывались, но виду не подавали. А потом началась война… Алик ждал брата и гордился им. Он верил, что Роман вернется, обвешанный орденами и медалями. Грезил какими-то победами, триумфами, лавровыми венками… Был убежден, что все справедливо, правильно и честно. Но тогда многие так думали… Брат вернулся без ног, подавленный и мрачный. Пытался шутить и улыбаться, но не получалось изменить тоскливое выражение глаз… А других глаз не нарисуешь. Войну в Афганистане прокляли и даже, видимо, почти забыли. Потому что вычеркнули из памяти людей, хлебнувших ее вдосталь. Полина после возвращения брата ночами плакала. Как и мать. Алик несколько раз слышал. — Это просто родинка, — однажды утром вдруг сказала Полина. — Рома, это родинка… — Какая родинка? — удивились сразу оба брата. Наша страна… У каждого человека есть какой-нибудь дефект, изъян, ну, хотя бы большая родинка или бородавка… Наша страна — такая родинка на Земле… — Выдумала… — проворчал Роман. — И потом, я не мечтал жить в бородавке… — Ну, мало ли кто о чем мечтал, — вздохнула Полина. — Я, например, собиралась стать великой певицей… У Поли еще в раннем детстве педагоги музыкальной школы, куда мать привела дочку, обнаружили абсолютный музыкальный слух и голос. Полина начала заниматься музыкой. Но жили тогда Суровцевы в сыроватой коммуналке. Девочка постоянно болела. Врачи посоветовали вырезать гланды. Мол, сразу и ангины пройдут, и простуды. Но, расставшись с гландами, Нолина вскоре потеряла и голос из-за постоянных сильных катаров… Родинка… Кому какая выпала на долю… — Тебе, Полька, давно пора замуж, — угрюмо отозвался Роман. — Чего не выходишь? — Долго выбираю, — отшутилась Полина. Все было куда хуже. Полине не хотелось оставлять родных. А самое главное — она с детства уверовала, что ее муж должен обязательно походить на старшего брата. Только такой, и никакой больше… И вот теперь Поля оказалась в сложном положении. Она больше не хотела такого второго, похожего — эти плохо кончают! Но и другого рядом с собой представить не могла, как ни старалась. Правда, один раз ей показалось— вот он… Но Полина вскоре разобралась, что Анатолий тоскует рядом с ней. Ему неинтересно ни говорить с ней, ни спать. Она ему быстро надоела, прискучила. Словно лишняя… Но изменить Поля ничего не сумела, хотя и пыталась — слушала песни Высоцкого, любимого барда Анатолия, и перечитывала давно забытую книгу «Трое в лодке, не считая собаки», которую он часто вспоминал. Хриплый баритон и антигерои Владимира Семеновича ее дремлющую душу не трогали и раньше, а книга не рассмешила. Вероятно, Полина родилась бесчувственной, как старый серый валенок. Анатолию требовалась совсем другая женщина, вовсе не Полина. Они оба ошиблись, приняв мечту за реальность. «Я для него посторонняя, — печально думала Полина, — была и осталась. И для себя тоже…» Потом появилась Катя… Она работала медсестрой в медицинском центре, где Роман проходил реабилитацию. Ромка ее даже не слишком запомнил, не выделил среди других шустрых белых халатиков. Но она сама его выделила и запомнила. И даже очень хорошо. Катя подошла к Роману, когда за ним приехали на такси брат с сестрой. — Дай мне свой номер телефона! — потребовала Катя. Роман пристально взглянул на нее. Девчонка как девчонка… Немножко курносая, немножко широколицая. Небольшие темные глаза. Милый скуластик… И родинка над верхней губой. Одновременно притягательная и неприятная. — Зачем? — холодно спросил он. — б благородство поиграть захотелось? Я в няньках не нуждаюсь! — Я дам телефон! — поспешила вмешаться Полина. — У вас есть авторучка? Катя кивнула. Она запаслась всем необходимым. Алик внимательно рассматривал ее. Катя позвонила через два дня. Поговорила с Полиной, спросила, не нужно ли чего. Уколы, массаж… Она, Катя, умеет многое. И живет недалеко. Выяснила это по номеру телефона. Потом Катя попросила подозвать Романа. Он нехотя взял трубку. — Ты, девочка, что здесь забыла? Свои грехи с моей помощью собираешься замаливать? — Если честно, я не знаю, — призналась Катя. — Папка, если о тебе услышит, меня прибьет. Можно я приду в гости? — Нельзя! — немного смягчившись, отрезал Роман. — Папка, он дело говорит. И понимает, что его дочка достойна лучшей доли, чем безногий инвалид. А у меня, к счастью, пока имеются родители и брат с сестрой. Так что помощников хватает. — Я в курсе, — пробормотала Катя. — Но меня пригласила Полина… И я приду в субботу. Уж извини… — Дура! — закричал Роман на сестру, швырнув трубку. — Ну что ты лезешь в мою жизнь?! Кто тебя просит?! Учишь детишек бренчать на пианинке, и учи себе дальше! Лучше бы мужика приискала на счастье! Полина отмалчивалась. Родители тоже как-то очень тихо и ловко устранились, а Алик был еще маловат. Катя пришла. Принесла конфеты и бутылку красного вина. Его распили дружно, всей семьей, а потом старшие Суровцевы опять безмолвно исчезли в своей комнате, и они остались вчетвером. Алик во все глаза рассматривал Катю. И чем дольше смотрел на нее, тем больше она ему нравилась. Чудилась в ней отрешенность, отстраненность от земли, какая-то отдаленность от всего, что ее окружало и что находилось с нею рядом. Она казалась ни к чему не привязанной и ни от чего не зависящей. Простая и легкая, как лист дерева, и непонятная, как птица в вышине, которую никому не догнать… Катя… Разве могла она предположить, сколько горя принесет в дом Суровцевых, и без нее содрогающийся от боли?.. — Мука мне с тобой, — признался медсестре Роман, когда они остались одни. Деликатные брат с сестрой отправились восвояси. — Зачем ты пришла? — Я не знаю, — повторила свое Катя. Если бы она поняла тогда… Но как можно предугадать будущее?.. — А какие у нее грехи? — спросил потом Алик. Роман недоумевающе уставился на брата. Он и забыл о своих словах. — Ну, ты вот говорил ей по телефону, — напомнил Роальд. — Где ты о них слышал? Когда лечился? — А-а, да… — вспомнил Роман. — Понимаешь, просто грехи есть у каждого из нас. У кого много, у кого поменьше… И у нее тоже. Обязательно. Пусть даже тебе о них ничего не известно. И искупать их тоже придется. В этом деле нет избранных. В тот вечер они еще полчаса посидели — тупо, бездарно, раздражаясь в глубине души друг на друга и одновременно радуясь всем окружающим. И Катя ушла. — Зачем она приходила? — поинтересовался Алик. — Сама не разберется зачем, — иронически объяснил брат. — Я тоже у нее об этом спрашивал. Через некоторое время начались скандалы. Катя настаивала на переезде к Роману. Ее родители были категорически против. Однажды Катин отец позвонил Суровцевым. Братья оказались вдвоем. Алик передал трубку Роману, не подозревая о том, кто звонит. Лицо брата, выслушавшего несколько первых фраз, странно и нехорошо изменилось. — Кто это? — шепотом спросил Алик. Роман махнул рукой, чтобы брат вышел из комнаты. Тот послушно закрыл за собой дверь, но решил подслушивать, хотя раньше никогда не опускался до такого. — Я ее за руку сюда не тащу! — резко сказал кому-то Роман. — Разбирайтесь со своей дочкой сами, меня в это дело не вмешивайте! Но запретить ей тоже ничего нельзя — взрослая! У нее своя голова на плечах. Роальд догадался, кто звонит. — А вы предлагаете мне ее отсюда выставить, когда она ко мне снова заявится? — продолжал брат. — И как вы это себе представляете? Она приходит, а я ей говорю: «Убирайся, поскольку так требует твой отец!» Вы этого хотите? Собеседник что-то ответил. — Нет!! — неистово закричал Роман. Алик даже испугался. — Нет!! Ни за что!! Не дождетесь! — и швырнул трубку. — Роальд! — заорал брат. Алик в ужасе ворвался в комнату. — Этому типу больше меня не подзывай! — приказал брат. — Голос запомнил? И отправляйся опять к себе! Мне нужно позвонить Катерине. Алик кивнул и тихо ушел на кухню, где готовил уроки. У Суровцевых была трехкомнатная квартира. Спали братья вместе, но днем Алик старался не беспокоить брата и перебирался со своими делами на кухню. «А где же я буду жить, когда сюда переедет Катя?» — грустно подумал он. Да, в этом случае ему придется и спать на кухне. Другого варианта не предвидится. Не переселять же Полину к родителям… Вечером пришла Катя. Навсегда. С маленьким чемоданом. — Это все твои вещи? — насмешливо хмыкнул Роман. — Богато живешь! И Алик безмолвно переселился на кухню. Пока. До поры до времени. Правда, никто не имел представления о том, как долго это время может продлиться. — Алечка… — робко, неуверенно завела после ужина разговор мать. Она мучительно разрывалась между тремя неустроенными и несчастными детьми. Алик не дал ей договорить. — Я все понимаю, мама, — вздохнул он. Мать снова заплакала… Потом началось самое страшное… Роальд стал бродить за Катей по квартире. Едва Катя переступала вечером порог, Алик буквально приклеивался к ней и таскался всюду по пятам. — Хвостом работаешь? — недобро поинтересовался Роман. — Скоро возле сортира ее караулить станешь… Ты совсем обалдел, братишка? — Да, — просто признался Алик. И Роман надолго задумался, изредка пристально оглядывая младшего брата. Катя Аликовых взглядов не замечала. Она была счастлива. Жили Роман с Катериной хорошо. И порой, мельком посматривая на себя в зеркало, Алик печально думал, что он некрасивый. Совсем не похож на Романа, высокого, плечистого, с вьющейся неразберихой волос и глазами в пол-лица, над которыми удивленно размахнулись темные брови.. Алик даже искренне забывал о том, что брат без ног. Ему это сейчас казалось незначительным обстоятельством. Через несколько месяцев Катя стала раздражаться. — Что ты ходишь за мной? Не мешай, я буду варить борщ! Алик равнодушно и удивленно вскидывал плечи. — А куда мне деваться? Я все равно живу на кухне. Так что куда ты — туда и я. Катя ненадолго умолкала. Логика оставалась на стороне Роальда. — Алечка… — вновь робко попробовала заговорить с младшим сыном мать. И он опять ее оборвал. На этот раз довольно резко. — Я могу смотреть на кого угодно и сколько угодно в своем родном доме! И мать в который раз привычно заплакала… Отец хмуро отмалчивался. Попыталась вмешаться Полина. — Братик, — она прижала к себе упрямую взъерошенную дерзкую Алькину голову, — ты ведь понимаешь, мы должны жить ради Романа. Помогать ему. Думать и заботиться о нем. Слова подбирались беспомощные, нескладные и чужие. — Заботиться? — холодно повторил Роальд. — А Катя на что? Знаешь, Поля, я понимал, понимал вас всех, и надоело. Я устал во всем разбираться. Теперь хочу не понимать! Полина испугалась по-настоящему. Ей тоже очень тяжело жилось. Она любила обоих братьев, тосковала по своему женскому заблудившемуся счастью и чувствовала себя в доме почти лишней. Ушла бы к мужу — освободила бы столь необходимую им комнату… Но уходить Поле было совершенно некуда. — Тебе нравится Катя? — прошептала Полина. — Очень, — тихо отозвался Алик. — Поля, что же мне делать? Я не знаю… Полина тоже не знала. Она растерялась, заметалась в отчаянии перед непростой ситуацией и вернулась к своим обычным, ненадолго приносящим облегчение ночным слезам. Катя продолжала психовать все сильнее. Роман нервно замыкался в себе. Над Суровцевыми нависла новая, абсолютно неожиданная беда. А Роальд действительно не хотел ничего понимать. Он полюбил впервые, впервые ощутил в себе власть эгоистичного чувства, жестко диктовавшего свои законы, и полностью подчинился ему, не задумываясь ни о чем. Разве он собирался отобрать Катю у брата? Ерунда! Ему не приходило в голову ничего подобного. Чего же он хотел и добивался? И этого он не знал. Просто полюбил впервые в жизни… И не смог, не пожелал подавить в себе увлечение. А зачем, ради чего ему себя ломать? Весной он заканчивал школу. Суровцевы радостно готовились к выпускному. Роман подарил брату отличную бритву. Первую в Алькиной жизни. А после праздника, когда Роальд уже поступил на психологический факультет МГУ, Роман внезапно расстался с Катей. Об их последнем разговоре так никто и не узнал. Катя молча, тихо сложила свои немудреные пожитки и так же молча ушла. Навсегда. — У вас тут слишком боевое братство, — сказала она на прощание. Милый скуластик… А Роман начал просить милостыню в метро. Это было совершенно лишнее. На жизнь Суровцевым вполне хватало. Но Роман демонстративно, на грани срыва, заявил, что не желает сидеть на шее родителей и сестры. И раз уж родная страна не хочет о нем заботиться, он позаботится о себе сам. Он начал раздражаться, срывал свое настроение на родителях, кричал на Полину, которая мучилась с низким давлением и часто бродила вялая, полусонная и почти обессиленная. Роальд по-прежнему жил на кухне. Вернуться к брату не захотел… Учиться ему нравилось. Можно каждого разложить до мельчайших подробностей души. Человек часто сам не знает, что у него прячется где-то в глубине. Эти тайны иногда проявляются в сложных ситуациях или просто случайно — основная мысль философии экзистенциализма. Он обожал пускать пыль в глаза, очаровывать и потрясать хрупкое воображение юных девиц непонятными словами и умными сентенциями. «Трепло, — часто беззлобно ворчал Роман, — понахватался знаний… А в пустой голове они звенят, как в пустой бочке». Роальд не обижался. Он стал подрабатывать мойщиком машин, там очень хорошо платили, и снял себе квартиру. Несколько женщин, которых он даже не запомнил, мелькнули, вроде осенних листьев на ветру… Жизнь казалась пустой, лишенной всякого смысла и содержания. Зачем все это? — все чаще и чаще думал Роальд. Катю он больше не видел. |
||
|