"Красный терминатор. Дорога как судьба" - читать интересную книгу автора (Логинов Михаил, Логачев Александр)

Часть шестая СУДНЫЙ ЧАС

Чуланин закурил и задумался: повезет ли на этот раз?

Он не жаловался на судьбу; ему везло часто и по-крупному. Вот, к примеру, двадцать лет назад, когда он еще был студентом. После той истории с дочерью лучшего друга его семьи — соседа-помещика — Александрой. Саша, безусловно, поступила как дура — так он думал тогда, так же думал и сейчас. Найти хорошего доктора он бы помог. Или хорошего акушера — старый и добродушный папаша лишь осведомился бы о дочкином здоровье, не зная, что она уже стала матерью. Или (плохой вариант) кинуться в ноги добродушному папеньке, рассказать, как далеко зашли встречи с лучшим другом детства Егорушкой Чуланиным. Но она поступила хуже и глупее: купила флакон с уксусной эссенцией…

Конечно, о ее последних часах Чуланин старался не думать. Однако и он провел несколько дней в мучениях — вдруг дура оставила под пустым флаконом длинное письмо, объясняющее, как она надеялась на Егорушкины обещания и как он от них отказался. В этом случае — прощай многое. В первую очередь, карьера. Москва стала бы для него навсегда городом закрытых дверей. Но обошлось. Видно, девица решила остаться дурой, а не мерзавкой.

Второй раз ему повезло десять лет спустя. Тогда он был судебным следователем, и ему выпало расследовать дело о пожаре на мануфактуре фабриканта Гольмана. Страховое общество «Норд» было обязано выплатить Гольману почти полтора миллиона за погорелый товар, однако у его директора появились основания думать, что в момент пожара склад пустовал. Чуланин принял сторону Гольмана, и никто не знал, насколько был толст кошелек фабриканта, когда тот вошел в кабинет следователя, и насколько похудел после встречи.

А сразу после суда до Чуланина дошло пренеприятное известие: околоточный пристав задержал подозрительного коммивояжера, пытавшегося сбыть большую партию ткани по необычно низкой цене. Коммивояжер струхнул и сразу же заявил, что это гольмановский товар. Давать ход делу или нет, зависело лишь от пристава, но тот проявил неожиданную для своей профессии честность — не пошел на переговоры и намеревался сообщить по начальству.

Чуланин уже думал, как в дальнейшем устраивать свою судьбу, но тут повстречал однокашника — военного прокурора. Кутеж в «Медведе» только начался, когда прокурор поведал своему грустному товарищу — скоро ему предстоит рассматривать дело вольноопределяющегося, сына того самого пристава. Вольнопер обвинялся в оскорблении действием офицера, поэтому теоретически речь шла и о расстреле.

Кутеж затянулся, а оплатил его Чуланин. Потом пьяные приятели ввалились ночью на квартиру к приставу, говорили с ним около часа. Две недели спустя считавший себя опозоренным пристав подал в отставку. И, кстати, зря он горевал, ведь все сложилось к лучшему. Его сын дешево отделался, а Чуланин продолжил свою карьеру.

Денежки, полученные от Гольмана, как, впрочем, и многие другие, он вкладывал в акции. Сперва казалось, что очень удачно; потом, в ноябре 17-го, появились черные мысли: неужели удача отвернулась? Неужели судьба так жестоко посмеялась над ним — только он освоил законы мореплавания, как не корабли утонули, а море высохло?

Удача опять повернулась к нему лицом в самый разгар московских боев, когда в квартиру ворвался отряд красногвардейцев под предводительством молодого приказчика-большевика, которого Чуланин запомнил по гражданскому процессу, бывшему года за три до революции. Счастье заключалось в том, что, во-первых, процесс оказался удачным для будущего большевика, а во-вторых, тот узнал Чуланина. В результате обыск превратился в приятельское чаепитие. Разумеется, судейский чиновник тут же стал преданным сторонником новой власти. Та испытывала серьезнейшие проблемы с кадрами, поэтому Чуланин скоро уже трудился на новых господ положения.

В первые месяцы, когда десятки тысяч чиновников бастовали (или, как считали Советы, саботировали), Чуланин оказался мастером на все руки. Так, ему довелось разбирать архив московской охранки, как позже выяснилось, не без выгоды для себя.

Разбирая архив, Чуланин вспомнил про одного из дальних родичей — троюродного племянника Дмитрия Сосницкого. Юноша был способным, к тому же — без предрассудков, поэтому имел глупость работать в полиции. Конечно, то, что это была большая глупость, стало ясно лишь в том же 17-м году.

Под Рождество Чуланин нашел Дмитрия на квартире почти забытой тетки — совсем десятой воды на киселе. Сосницкий был бледен — он больше месяца не выходил на улицу. Дядюшка сделал дальнему племяннику самый большой подарок за всю жизнь — вручил личное дело одного из лучших полицейских агентов Москвы Дмитрия Сосницкого. Бумажные листы корчились в огне, а дядюшка, сообщивший любезному Мите, что все прочие упоминания о нем тоже уничтожены, понял: он нашел человека, который будет послушен, как сын, верен, как брат, и отдаст за него последнюю каплю крови, если потребуется.

Теперь этот момент настал. Чуланин не жалел, что не сдал тогда родственника товарищам-комиссарам. Все равно роста ему не было, высшие большевистские чины подозрительно косились на бывшего судебного следователя, никогда не имевшего никакого отношения к революционному движению, а теперь вдруг взявшегося укреплять их власть. Когда же поползли слухи о выкраденных бумагах, Чуланин смог перевестись в Реввоенсовет, где играл трудную роль «военспеца», благо приходилось не испытывать пулеметы, а всего лишь их считать.

Хотя… Было у него странное хобби для заурядного чинуши: любовь к разным техническим новинкам. Раньше такая любовь была сродни взяткам — приходилось скрывать от окружающих, дабы не вызывать толки. Но он брил себя американской электробритвой, катался на велосипеде, как граф Толстой. Теперь же мог позволить себе почти открыто возиться с интересными штучками, скопившимися на складах московского гарнизона.

Именно поэтому, узнав ночью о том, что Назаров должен на рассвете встретиться с бандой, чтобы вернуть ей грузовик с золотом (а у банды того же золота почти вдвое против груза в машине), Чуланин понял — настал его день. И часа не пройдет, как станет ясно: ошибся он или нет, связавшись с бывшим агентом охранки Дмитрием Сосницким. Зря ли он провел время, посетив вчера склад Особого артиллерийского полка. И главное: поступил ли разумно, не отослав куда подальше странного солдата Федора Назарова, который по ошибке вошел в его кабинет.

«Что-то крепко меня привязало к железной дороге, никак не уйти от нее. Слишком много в последнее время колесных пар, рельсовых пар и паровозов. Перебор наблюдается». Так думал Назаров, крутя самокрутку в здании депо. А не думал он о том, что вот, может, именно эта скрутка махры и окажется последней в его солдатской жизни. Сколько уж их таких, предположительно последних, было в его биографии. Каждый раз думать — свихнешься на этом.

Назаров курил и ждал. Все, что нужно, все, что хотел — он сделал. Не в этой жизни, конечно, а перед встречей с Князем.

Он подогнал машину к депо. Свернул с дороги на пожарный проезд, идущий вдоль многочисленных ворот для въезда-выезда поездов. Повел по нему грузовик на самой маленькой скорости; тот спотыкался, перебираясь через пути, уходящие под закрытые ворота, заставлял подпрыгивать водителя в кабине, а груз в кузове. В этот час, а стрелки на циферблате показывали половину пятого, никого из железнодорожных людей около депо не наблюдалось. А собственно, много ли их нынче даже в разгар трудового дня?

Вот они, ворота с цифрой 11. И она перечеркнута углем крест-накрест. Условный знак. Следовательно, все идет как надо. Чуланин с вооруженными товарищами уже внутри. Значит, ему, Назарову, всего-то и нужно, что придерживаться полученной инструкции, и все сладится самым наиблагоприятнейшим образом.

Выполняя полученные по телефону указания, Федор притормозил, чуть не доехав до ворот под номером десять. Не заглушая мотора, выскочил из кабины, быстрым шагом дошел до первых ворот, в которых, в отличие от других, имелась дверка для прохода в депо людей. Дверкой этой Назаров воспользовался по назначению. Оказавшись внутри паровозного пристанища, Федор, конечно, первым делом огляделся. Никого — ни ваших, ни наших, ни посторонних — в полумраке, который только начинало рассеивать, врываясь в окошки с разбитыми стеклами, восходящее солнце, он не углядел. «Может, и вертелся тут рабочий люд, да Чуланин своими мандатами разогнал», — предположил Назаров и, сам того не зная, точно угадал причину здешнего безлюдья. Дойдя до блеклой десятки на закопченных досках, Федор сделал то, что можно было сделать только находясь внутри — распахнул ворота номер десять.

Далее по чуланинскому плану он должен был заехать в депо и поставить грузовик между девятым и десятым путем. Назаров выполнил и этот пункт плана, хотя не так-то просто оказалось вырулить на нужное место, не угодив при этом в ремонтные канавы, идущие под рельсами и начинающиеся чуть ли не от самых ворот. Но получилось. И вот уже его «форд», уткнувшись мордой в груду какого-то железного хлама, стоит, едва уместившись на узкой площадке между указанными Чуланиным путями.

Федор зло хлопнул дверцей кабины, покинув ее.

— Назаров тут один за всех: и швец, и жнец, и на машине крутец, — громко сказал он, надеясь, что его услышат.

Он затворил ворота номер десять и вернулся к машине. «Куда же этот спецназ запрятался? — еще раз огляделся Федор Иванович. — Не видно, не слышно. Хоть бы знак какой подали для подкрепления боевого духа». Правда, Чуланин из телефонных трещащих глубин предупреждал, что они на всякий случай не будут никак обнаруживать себя, дадут знать угольным крестиком, мол, прибыли, спрятались, ждем момента, и на том все. Перестраховывается товарищ чекист. Но не слишком ли?

Ну, а мы чем хуже в перестраховочном смысле, подумал тогда Федор. Ничем не хуже. Что там показывают часы? Вез десяти пять. Хорошо. Запасец имеется.

Назаров посмотрел еще раз вокруг: обежал взглядом локомотивы и вагоны, большей частью пребывающие в полуразобранном состоянии, задрал голову и долго рассматривал потолочные перекрытия. Присвистнул, почесал затылок, немного постоял в задумчивости.

После этого те, кто должен был находиться в засаде, получили возможность развлечься в своих укрытиях, наблюдая за перемещениями неугомонного товарища из грузовика. Товарищ сначала спустился в ближайшую ремонтную канаву, дошагал по ней до томящегося на путях паровоза, какое-то время провел под паровозным брюхом, наконец вернулся в исходную точку и выбрался из канавы. После путешествия по низам товарища из грузовика потянуло наверх. Он сначала забрался в кузов грузовика, с него на кабину, а уже оттуда — ловко перескочил на крышу стоящего впритык к машине вагона. Но и этого неутомимому товарищу оказалось мало. Над вагоном, этим и прочими, нависала несущая конструкция крыши здания. Ухватившись за одну из балок, солдат подтянулся, вскарабкался на нее, после чего быстро стал перебираться на другие, поднимаясь все выше. Вскоре из любой засады сделалось затруднительным углядеть, где и что делает солдат — его надежно скрыло переплетение толстых балок…

…Наконец он получил возможность передохнуть перед появлением Князя (должно быть, уже скорым, если тот вообще собирается нагрянуть… а куда он денется, если подумать?), подымить махрой, пока еще тихо и спокойно. Назаров курил, сидя в кузове «форда» на мешках с награбленным, не испытывая никакого желания заглянуть в них. Для кого-то едкий, для кого-то ароматный сизый махорочный дымок расползался по депо, забираясь в пустующие вагоны и паровозы, проползая по ремонтным канавам, оседая на рельсах, брошенном инструменте, баках с мазутом.

Дверь, являющаяся неотъемлемой частью ворот с цифрой один, распахнулась, и в депо ступил человек. Придерживая калитку рукой, зашедший озирался. И об увиденном докладывал кому-то, кто остался на улице.

Назаров загасил недокуренную самокрутку о борт грузовика, взял лежащий на соседнем мешке маузер. Тем временем через калитку в депо ввалилась вся честная компания. Пересчитать гостей было нетрудно — семеро. Кое-кого из них Федор знал. Князя, скажем, или Сосницкого. Последний, правда, равноправным членом компании назван быть не мог. Какой же он равноправный, если, в отличие от остальных, его ввели со связанными руками.

Компания, прежде чем двинуться по депо, перестроилась, и Дмитрия определили в авангард. Хороший у них сегодня «живой щит» — за его широкой спиной прятаться удобно.

Выяснять, как близко гости надумали подойти к грузовику, Назаров не стал. Он остановил движение компании, едва те прошли половину разделявшего участников встречи расстояния. Федор поднял маузер и громко сказал:

— Постойте-ка, гостюшки дорогие! Самая та дистанция, чтоб потолковать!

Гостюшки приказ выполнили.

— Потолковать захотелось? А ты силен в толковищах? — раздался из середины компании голос Князя.

— Так сейчас и выясним! Самому интересно! — радостно воскликнул Назаров. — Только с кем я говорю, не видно что-то.

Раздвинув плечами обступавших его подручных, Князь вышел вперед, держа руки в карманах длинного черного пальто. Замер на секунду, оглядываясь, потом шагнул к стоящему рядом, на краю ремонтной канавы, бидону, заляпанному мазутом, и оседлал его, нисколько не беспокоясь о чистоте верхней одежды.

— Давай подвигаем языками, фраерок. Банкуй, ты ж у нас сегодня при фарте.

— Да, повезло мне, нечего сказать. Бывает, — Назаров не на одного Князя смотрел, не выпускал из виду всю компанию, не ровен час, вздумает кто пальнуть из-за спины Сосницкого, да сдуру и попадет. — Сперва ты отпускаешь моего друга, — он подумал и добавил: — кореша моего лепшего…

В разговор неожиданно вмешался и сам лепший кореш:

— Ты долю нашу, третью часть, отложил уже?! На последнем слове Сосницкий поперхнулся — ему чувствительно двинули в спину кулаком.

«Так, значит, — сообразил Назаров, — он им наплел, что мы хотим третью часть от барахла в грузовике. Все ясно».

— А как же, вот она, сижу на ней, забрать осталось, — уверенно ответил Федор. — А ты, Князь, вели своим людям грабли не распускать. А то о половине твоего имущества говорить будем.

— Как скажешь, голубчик, — продемонстрировал Князь покладистость, но усмешку, раздвинувшую его губы, нельзя было никак назвать доброжелательной. Так, если бы мог, усмехнулся волк, которому посмел бы грозить зайчишка.

— Продолжаю, Князь. Сперва отпускаешь моего друга. Он идет ко мне, а ты со своими архаровцами топаешь к той двери, через которую вошел. Оттуда наблюдаешь, как мы забираем этот мешочек и уходим. Можешь попытаться преследовать, но только учти — ребят растеряешь, да и за твою жизнь ни копеечки не дам, не то что полгрузовика всякого добра. Согласен?

— Ты ж меня за горло взял, как не согласиться. Только уж извини, мил человек, маленькое уточненьице сделаю. — Князь поерзал на бидоне, словно прилаживаясь для долгого интересного разговора. — Ты ведь мог запросто со всем барахлишком один умотать, на цельную жизнь хватило бы. Ан нет, друга выручить надумал. Значит, дорог тебе дружок. А раз так, то пока он у нас, и нам вроде как спокойнее на душе. А заберетесь вы с ним в машину, повытаскиваете пулеметы да винтовочки и затеете войну. Вы ж люди-то военные, с вас станется. Потому изменим милость твои условьица…

Самое любопытное в разговоре этих людей было следующее: как один, так и другой собирались делать совсем не то, что предлагали друг другу. Назаров хотел увести Сосницкого в безопасное место, хоть за борт того же грузовика, и потом, если потребуется, помочь объявившейся засаде. Другое на уме было у Князя. Убить солдата и его плененного дружка.

Ничего сложного в том главарь не видел. Главное, убедиться, что никого, кроме этих двух дружбанов, в депо нет. Тогда можно начинать. Дылда предупрежден. Стоит Князю сказать «по коням, мальчики», и Дылда уложит пленника выстрелом. Останется солдат. Сам Князь прыгает вот в эту канаву (чем не окоп!), кореша тоже сообразят, что делать. У корешей стволы, у него ствол и две гранаты — да разве ж они не одолеют всемером одного.

Сейчас еще малость позаговаривать зубы, прочувствовать ситуацию, дать солдату успокоиться и ослабить внимание — да и начать.

— Нас бы устроило вот что, солдатик. Ты выгоняешь грузовик на улицу…

Князь продолжал говорить, выдвигая свои условия, а Назаров Федор Иванович перестал к нему прислушиваться. Потому что в окружающую обстановку прокралось что-то постороннее, такое постороннее, какого никак не должно было быть в этом месте, в это прекрасное утро. И вызывающее сигнал опасности. Беспокойство нарастало, а Назаров все еще не мог понять причину его.

И наконец понял.

Запах. Ноздри щекотал сладкий аромат, похожий на тот, что издают гниющие фрукты.

Назаров непроизвольно сделал еще один вдох, он получился глубоким, и Федор почувствовал, как полость рта наполнилась приторной сладостью. И вместе с этим малоприятным ощущением закололо в глазах — так, будто в них попали реснички.

Сомнения отпали. Так пах и так действовал на глаза тот немецкий газ. Фронт, облако, похожее на туман, наползает с немецкой стороны на русские окопы, передаваемая по рядам команда «газовая атака», из сумок спешно извлекаются противогазы. И следом встает перед глазами: муки, корчи тех, кто надышался этой отравой, трупы с белой пеной на губах и подбородке.

Федор пробежался взглядом по депо. Никакого облачка пока не видно, наверное, концентрация газа пока невысока, газ, скорее всего, только что пущен. Черт, значит, не почудилось ему минуту назад шипение, и сейчас оно слышно, вот только не разобрать, откуда доносится.

Времени почти не оставалось. А дышать надо было прекращать прямо сейчас. Но как же Сосницкий?!

— Дима, газ!!! — закричал Федор, вскинул маузер, выстрелил в Князя, вызывая тем самым ответный огонь на себя, давая Сосницкому призрачный шанс, потому что другого он ему дать не мог.

Пуля прошла над плечом Князя. Главарь, промедлив лишь какое-то мгновение, вырвал из кармана пальто браунинг и открыл огонь по кузову машины.

Но Назарова там уже не было. Почти одновременно со своим выстрелом Федор выпрыгнул из кузова со стороны, укрытой от бандитов. Его ноги только коснулись пола депо, а рука, свободная от пистолета, уже сдернула с поясного ремня подаренную однополчанами лимонку. Он зубами выдрал чеку и бросил гранату. Он не мог кинуть ее через кузов к бандитам — там находился Дмитрий. И хотя Федор был уверен, что Сосницкий не растеряется и сделает то единственное, что позволит ему спастись, но… но швырять гранату под ноги боевому товарищу никак невозможно. Лимонка полетела в сторону, закатилась в канаву и там разорвалась. Любыми способами нужно было отвлечь внимание бандитов от Сосницкого. Избавившись от лимонки, Федор сам прыгнул в ремонтную канаву, чтобы пробежать до вагона, стоящего над ней, под прикрытием его колес выбраться наверх и забираться выше и выше. И — не дышать, ни в коем случае не дышать. Дыхание сейчас равнозначно смерти…

Если револьвер зарядить пятью патронами, оставив незаряженным одно гнездо, крутить барабан, приставив дуло к виску, потом нажать на курок — сколько шансов, что вам не разнесет голову? Столько же и у него шансов выбраться живым из этой заварухи — это Дмитрий прекрасно понимал. Но он не мог допустить, чтобы его убили, как быка на бойне. Он обязан сделать все, даже невозможное, чтобы удалось то, что они задумали. Чтобы не бандиты торжествовали сегодня победу. Если его убьют, а так, скорее всего, и будет… — ну что ж, он готов принять смерть воина, готов уже давно…

Его вытолкнули вперед, прикрылись им. Руки завязаны за спиной умело, веревки надежно перетянули запястья. Свободны только ноги, но и на том спасибо. В спину дышат Князевы головорезы и их стволы. Теперь еще раз смотрим вокруг, где и какие укрытия находятся. Чем это, кстати, так воняет?

Князь начал говорить. Выдвигает свои условия. Послушаем его. Он изображает желание решить вопросы без крови. Верить ему не хочется.

— Дима, газ!!!

С того момента, как его ввели в депо, он был готов к действию. Состояние было сродни напружиненной собранности бегуна перед стартом, когда тот обнаженными нервами ждет команды «марш». Правда, оставалось неизвестным, от кого и в каком виде последует эта команда. Но когда она прозвучала, Дмитрий узнал ее.

Он понял не сразу, что же именно крикнул Назаров, но среагировал на голос моментально. Еще до выстрела, уловив в крике солдата сигнал, Сосницкий упал на пол, одновременно разворачиваясь и подсекая ногу ближайшего к нему бандита.

Что он мог со связанными за спиной руками? Лишь, используя внезапность, убежать от уголовников, надеясь на их нерасторопность и на поддержку Назарова. Укрыться где-то от их пуль, а дальше как получится.

Миролюбиво протекающая беседа главаря и солдата усыпила бандитов. Их внутренние пружины оказались ослабленными, не готовыми к молниеносному распрямлению. И первый раунд они проиграли.

Сбив с ног одного из уголовников, Сосницкий кувырком перебросил свое тело под ноги остальных — они сгрудились кучей, чем облегчили Дмитрию задачу. Лежа на спине, он атаковал стоящих. Удары по лодыжке, в голень, в коленку, достал одному до паха, еще у одного, оседающего на пол, удалось выбить из рук револьвер. Теперь — вскочить и бежать. Без рук он сделал максимум того, что мог. Сейчас промедлишь миг, и опомнившиеся бандиты начнут всаживать в тебя в упор пулю за пулей. «Ногами отработал безукоризненно. Останусь в живых — буду собой гордиться», — успел еще подумать Дмитрий. Рывком поднялся с пола и нарвался на подсечку одного из бандитов.

Сосницкий упал, откатился в сторону и опять вскочил. Но еще раньше прозвучал выстрел.

Один из бандитов, сбитых с ног Дмитрием, но не выронивший оружия, не долго думая, пальнул в пленника из лежачего положения. Пуля нашла Дмитрия, когда он поднимался, она пробила предплечье, прошла навылет и угодила в грудь находившемуся сзади Дылде. А секунду спустя, словно гонг, знаменующий конец первого раунда, прозвучал взрыв гранаты. Рванула лимонка, брошенная товарищем Назаровым.

Взрыв ошеломил бандитов, они рефлекторно распластались на полу, двое из них даже закрыли головы руками. Взрыв позволил Сосницкому проскочить мимо уголовников и броситься наутек. Дмитрий хотел было рвануть к вагонам и паровозам, укрыться за ними или в них, там найти, чем перерезать веревки… когда до него дошел смысл выкрика Назарова. Газ! В депо пущен газ! Вот откуда посторонний запах. Вот откуда появилась резь в глазах. Не дышать! Ни вдоха. Значит, остается один путь — к калитке, через которую его ввели сюда. Ее не заперли, это точно. Распахивается она наружу — это на руку. Остается лишь добежать до нее живым. А вот это непросто…

Солдат выпрыгнул из кузова раньше выстрела. Бидон, опрокинутый вскочившим Князем, завалился в ремонтную канаву. Пахан метнулся к колесу грузовика, чтобы укрыться за ним, чтобы из-за него палить по солдату, который, конечно, собирается делать то же самое.

Взгляд за спину — что за возня? Почему еще не грохнули фраерка? Вместо этого какое-то ползанье по полу. Дубье, шестерки вшивые. Князь отвернулся — ладно, когда управятся впятером, придут на подмогу. Хотя подмоги от таких… Разве только внимание на себя отвлечь…

Князь растянулся на полу, осторожно выглянул из-за колеса, одновременно вытягивая руку с пистолетом, чтобы не медлить с выстрелом, если придется. И увидел, как мелькнула солдатская гимнастерка, скрываясь в ремонтной канаве. Это был великолепный шанс. Солдат подставляется. Прострелить узкое пространство канавы не составит труда.

Князь рывком поднял себя на ноги.

В депо оглушительно прогремел взрыв. Пахан непроизвольно отшатнулся, присел, вжал голову в плечи. Донесся звон разбивающихся об пол стекол. С другой стороны грузовика послышался треск переломанной шальным осколком кузовной обшивки.

Кто сбаловал? Солдат? Кто-то другой? На рассуждения у Князя не было времени. Он обежал грузовик, пронесся по ступенькам, идущим от торца канавы, оказался на ее дне. Солдат в уходящем вдаль, похожем на туннель пространстве не просматривался. Опоздал! Эта сволочь выбралась из ямы! Хочет обойти с тыла, как они там, на фронте, любят? Пахан промчался по ступенькам наверх. Его взгляд жадно забегал по депо. Вот он, подлюга!

Солдат с крыши вагона забирался на балку, одну из тех, что держат крышу. Оказавшись на ней, ухватился за другую, располагавшуюся над первой.

Князь поднял пистолет, готовясь стрелять, прищурился… Что за дрянь?! Что это такое?! Глаза словно пронзили раскаленные иглы, из-под захлопнувшихся век потоком хлынули слезы. Рука сама собой опустила оружие, пахан стал с нещадной силой тереть глазные яблоки. Иглы отступили. Князь вытер слезы, проморгался, снова вскинул пистолет. Поздно!

Солдат уходил, карабкаясь по балкам. Отсюда его уже не взять. Интересно, что этот крысятник задумал? Князю не хотелось оставлять его за спиной — в любой момент солдат мог вернуться и выкинуть какой-нибудь фортель еще до того, как они уедут отсюда на грузовике. Солдата надо подстрелить. Это еще можно сделать, забравшись на крышу вагона.

Князь запихнул пистолет в карман пальто, подбежал к торцу вагона. Ногу на сцепку, руку на поручень, тело рывком вверх, другая нога находит опору в раме разбитого тамбурного окна. Сначала одна, затем другая рука хватаются за край крыши. Пальто сковывает движения, его полы за что-то цепляются, слышен треск рвущейся материи. Последнее усилие — и вот Князь наверху. Он выхватывает пистолет. Солдат уже высоко, но виден, можно попробовать его снять. Только что-то не хватает воздуху.

Князь рванул ворот. Жадно задышал, как человек, из водной глубины наконец добравшийся до поверхности воды. Легче не стало. Наоборот. Легкие забило что-то слащавое и вонючее, стало жечь гортань. Это что-то (в мозгу нарисовалась мякоть гнилого арбуза, вливающаяся в нос и рот) не пускало воздух в тело. Показалось, что во рту пухнет и деревенеет язык. Князь схватился обеими руками за горло. Выпавший пистолет соскользнул с крыши вагона. Пахан не услышал, как тот ударился о пол депо — его согнул пополам приступ оглушительного кашля. Судорожные выдохи, переходящие в хрип — полное впечатление, что легкие выворачивает наружу — как ни странно, помогли. Невидимая петля, которая смертельной удавкой неумолимо передавливала горло, казалось, немного ослабла.

И тут магниевой вспышкой полыхнула в его мозгу поздняя догадка. Выстроились в мозгу: вопль солдата («ведь он же, козел, как раз про газ и кричал!»), духота, вонища, резь в глазах и слезы. Вот отчего он был так спокоен и нагл, сучонок. На хрен не нужен ему кореш. Он заманил нас сюда, чтобы потравить спертым с фронта газом, отсечь все хвосты и, захапав все себе, не шухерясь отъехать восвояси. «А я-то, как дешевый фраер, купился на фуфло!»

Все это промелькнуло в мозгу за мгновение. Следующее мгновение Князь потратил на то, чтобы своим холодным расчетливым рассудком просчитать варианты. Он обнаружил всего две возможности: слезть, метнуться к ближайшим воротам, открыть их и выскочить наружу; или — вверх, за солдатом. Пахан посмотрел вниз: молочно-белое отравленное облако уже совершенно скрыло пол. Прыгать в него, когда до гибели, возможно, один вдох — глупо, не заставить себя и нет никаких сил. Наверху можно будет вздохнуть. Солдат… солдат… «Но у меня же еще есть граната!»

Кашель отступил, и горло опять стала стягивать невидимая петля. Князь принял решение. Он подпрыгнул, ухватился за балку над головой…

Дмитрий не чувствовал боли в руке, потому что приказал своему телу глушить боль. Дмитрий бежал, петляя, пригибаясь, вдруг падал, совершал кувырок вперед, вскакивал снова и бежал.

Сосницкий одолел уже полпути к желанной калитке, когда очухавшиеся бандиты открыли огонь.

Один из них стрелял лежа, другие — стоя на одном колене или в полный рост. Они не догоняли беглеца. Куда он денется? Столько стволов, полные обоймы и барабаны патронов, дистанция двадцать шагов. Правда, что-то щиплет глаза, мешая целиться. Но это ерунда.

Избежать пули трудно, но можно. Человеческая реакция и сообразительность могут успешно состязаться с прямолинейностью пули.

Едва прозвучал первый выстрел, Дмитрий утроил метания. Единственным его спасением было не бежать по прямой, находиться в беспрерывном движении и продвигаться вперед, несмотря ни на что. Он падал, перекатывался, совершал прыжки влево-вправо, кувырки.

Сокрушительный удар в спину под ребра сбил, его с ног. Попали! Ладно, после разберемся, что и как. Бежать. Вперед. Но на секунду-другую он потерял темп. И тут же еще одна пуля впилась в бедро. «Неужели все?» Его воля дрогнула от мимолетного прикосновения неверия.

И это был бы конец, если бы…

Если бы ребятки не носили свои волыны больше для понтов; все, что они могли, так это попасть в тушу городового. И то шагов с трех.

Если бы один из бандитов — тот, что лежал на полу — не зашелся в приступе кашля, успев всего лишь раз до этого спустить курок. Кашель было не унять, но он все-таки стрелял сквозь завесу из слез, держа пистолет трясущейся вместе со всем телом рукой. Пули бестолково разлетались веером по всему депо.

Если бы у жигана по кличке Ухан не закончились бы патроны как раз тогда, когда они были нужнее всего.

Если бы у других тоже не слезились глаза и они имели возможность хорошенько прицелиться.

Если бы Вовка-Решето не бросился к пленнику, когда тот упал, тем самым и сам перестав стрелять, и другим помешав.

Если бы… И тогда Сосницкий вряд ли поднялся бы после двух пуль, застрявших в нем, и продолжил бег.

Дмитрий уже не мог метаться из стороны в сторону и кувыркаться. Он мог лишь бежать, согнувшись, бежать, заговаривая боль.

Еще одна пуля, шальная, дура, наугад пущенная жиганом Уханом, уже совсем ничего не видящим из-за рези и слез в глазах, настигла Дмитрия за шаг до калитки. Она чиркнула по шее и умчалась дальше по заданной прямой. Пустяк, но кровь сразу потекла за шиворот теплым ручейком.

Открыв дверь ударом ноги, он перескочил через порог. Ударом же ноги запер калитку. Глубоко вздохнул, наполняя легкие незагаженным воздухом. Закончился еще один раунд его боя с бандитами. Пока — пожалуй, равенство по очкам. Теперь начинается раунд последний, в котором кому-то не уйти от нокаута,

Дмитрий лег на пожарный проезд, сколоченный из досок, поднял ноги, прижал ими дверь. Пальцы его связанных рук жадно ощупывали на совесть подогнанные друг к другу доски в поисках опоры. Он ерзал, передвигался то влево, то вправо, чуть перемещая, но не отрывая ноги от двери, пока наконец пальцы не нашарили упор. Дмитрий приготовился сдерживать натиск с той стороны калитки, который, он думал, вот-вот последует.

Сердце тяжело опускалось и поднималось в груди, словно молот уставшего кузнеца. Сколько проходит между его толчками — секунды, минуты?

Вот он — первый удар! Дверь сотрясается. Дмитрий, изо всех сил напрягая ноги и спину, до кровавой мути в глазах, не дает ей открыться. Безумный крик, удается разобрать «…рой», крик захлебывается. Выстрел. Пуля застряла в толстой двери. Жуткий вопль.

Града ударов и пистолетной канонады, которых ожидал Сосницкий, не последовал. Раздались еще какие-то шлепки с той стороны, и — все прекратилось.

Дверь никто открыть больше не пытался, из депо не доносилось никаких звуков, и Сосницкого охватила слабость. Раны ожили, их болевой хор зазвучал по врему телу. Сосницкий не удержал стона — тот прорвался сквозь сжатые зубы. Бывший учитель гимнастики почувствовал, как на его мозг накатывает дурман. Зовущий провалиться в забытье, отключиться от страданий, отдохнуть от всей этой бренной, пустой суеты. Соблазн поддаться этому зову, отпустить удила воли был велик. «Ты все равно не жилец, — нашептывал голос оттуда. — Если не от пули, застрявшей в спине, то от потери крови ты точно умрешь. Так зачем дергаться, нарываться на мучения, закрой глаза, как бы засни и тихо отойди туда, где так или иначе скоро окажешься…»

…Федор выбрался на крышу и разрешил себе дышать. Здесь было хорошо: свежо, привольно, безопасно.

«Ай да Назаров, ай да щучий сын! Могет еще кой-чего! Ни разу не вдохнул, не словил ядовитого „огурчикаquot;».

А еще товарищ Назаров похвалил себя за предусмотрительность. Хотя, конечно, если разобраться, не себя благодарить нужно, а те силы, что вытолкали его в свое время из родного мира, водили фронтовыми дорогами, перемещали по странам и городам, кидали во всякие передряги. Тут волей-неволей кой-чего приобретешь. К примеру, опыт да чутье. Нет, разумеется, заполнение депо газом он никак не мог предусмотреть. Даже капитан Терентьев, пожалуй, и тот ждал бы несколько другого от московского утра, чем германское отравляющее вещество. Просто ему, товарищу Назарову, нашептали на ухо его опыт и чутье, что наклевывающиеся события могут обернуться совсем неожиданной стороной, и, значит, неплохо бы к этому подготовиться хоть как-то, хоть худо-бедно. Скажем, поискать такие пути отхода, до которых противник не додумался бы заранее. Назаров поискал и нашел. Нашел, что до крыши легко и быстро можно добраться по опорным балкам, что в одном месте кровля совсем прохудилась, а именно: лист железа из тех, какими обита крыша, был сорван то ли ветром, то ли разрухой, причем дело, видимо, давнее, так как доски в этом месте уже успели изрядно прогнить. Товарищу Назарову не составило труда извлечь из штанов свой армейский ножик, не велик труд оказался расковырять им трухлявые доски и проделать лаз на крышу. Вот и вышло — трудился он не зря.

Похвалы похвалами, а вот кто разъяснит, что ж тут все-таки происходит. Кто газ пустил? Князева выдумка?

Во время своего подъема Федор однажды не выдержал и обернулся. Или лучше сказать, его заставила обернуться пистолетная пальба. Ему удалось рассмотреть уголовников, которых накрывало хорошо заметное сверху серое облачко. Ни Князя, ни Сосницкого он не увидел. Но стреляли, скорее всего, по Дмитрию, а значит, он был еще жив. Куда делся Князь? Мог деться куда угодно. Скажем, кто-то по его распоряжению пустил газ, а Князь напялил приготовленный противогаз и укрылся где-нибудь на время. Шестерок своих ему, понятное дело, жаль не больше раздавленной мухи. А кто по мне стрелял — он или кто-то из его архаровцев? Неизвестно. Ну, допустим, германская зараза — не Князева проделка. Тогда чья? Чуланина с чекистами? Да вроде такое не в их манере. Эти бы не мудрили, а просто положили бы всех без разбору из пулеметов. Кто-то неизвестный ввязался? А когда успел?

Ладно, решил товарищ Назаров, скоро во всем разберемся. Ведь непременно с минуты на минуту распахнутся ворота, и граждане, напустившие полное депо газу, выкатят захваченный грузовик с наворованным имуществом. Да и вообще, подытожил Федор, не помешает подойти к краю крыши, посмотреть, что там у нас внизу происходит. Но прежде требуется осмотреться, ведь где-то должна быть пожарная лест… А это что такое?

В установившейся тишине Федор отчетливо услышал близкое поскрипывание, шарканье, буханье и сопение.

«Здрасьте-пожалуйста, к нам движутся незнакомцы», — пришлось товарищу Назарову отставить переход к краю крыши и подбираться поближе к «люку». Он присел на корточки перед дырой в кровле. Долго мучиться ожиданием не пришлось. Вот показались руки и вместе с ними рукава черного пальто. А вот просунулась в лаз и голова…

…Жилец он или не жилец, гадать бессмысленно. Если и не жилец, то пожить еще чуть-чуть он может.

К тому же помирать со связанными руками — как-то несолидно, позорно как-то. Да и сделать еще кое-что он в состоянии. Только вот руки надо освободить от веревок.

Сосницкий заставил себя подняться. Ноги его плохо слушались, подгибались. Но снова оказаться на земле не входило в его планы. Успев сделать два шага к депо, учитель гимнастики упал спиной на ту самую дверь и, вцепившись в дверную ручку, удержал себя на ногах.

— Как надоело ходить безруким, если б вы знали! — разговор с самим собой немного помогал приглушить боль. — Где тут у вас ножи и пилы?

Перед глазами его все плыло. Окружающее виделось словно сквозь вуаль. Тряхнул головой, пытаясь прояснить взгляд. Бесполезно. Настолько же бесполезно было и оставаться на месте.

Стоп! Ограда из металлических прутьев. Вон она, совсем рядом. Что ж, прутья — это не пила, конечно, но за неимением оной воспользуемся чем придется…

…Лицо Князя напоминало кумачовый стяг. Пахан из последних сил вскарабкался на крышу, перевернулся на спину и раскинул руки. И больше не двигался, лишь часто дышал, хрипел и стонал. Не видел он ни солдата, склонившегося над ним, ни то, как солдат его обыскивает, находит и присваивает себе гранату. Не слышал, как солдат шепчет: «Хоть ты и не боец нынче, а все-таки береженого Бог бережет», не обратил внимания на то, что его перевернули на живот, ловко свели руки за спиной и связали их его же, Князя, брючным ремнем, а потом вновь перевернули на спину. Совсем плох был московский авторитет. Каждый вдох обжигал легкие, словно не воздухом наполняло их, а кислотой. Глаза превратились в раскаленные угли, вставленные в глазницы. Безостановочно текущие слезы не могли затушить пожар под веками, они лишь вызывали зуд.

Князь хотел было поднести к лицу руку, чтоб унять этот зуд, но что-то помешало.

— Эх ты, уголовная морда, простых вещей не знаешь. Ни в коем случае нельзя тереть пораженные газом глаза. Фронтовая азбука. Скажи мне спасибо, от ошибочных действий тебя избавил. Ну, не грусти, скоро свидимся, — и Федор возобновил движение по направлению к нужному краю крыши. По пути он приметил-таки, где у них тут приделана пожарная лестница…

…Чтобы не потерять сознание, приходилось часто останавливаться и дышать, глубоко, ровно, вгоняя кислород в умирающее тело. Зазубрины на прутьях помаленьку разрывали волокна веревки, и если бы не проклятая слабость, то давно бы уж освободился. Проклятая слабость… Видимо, не стать ему уже вновь сильным. Грустная усмешка раздвинула искусанные губы. Жаль, ему всегда нравилась собственная телесная мощь, его физическое превосходство. Передохнув, Дмитрий продолжил перетирать путы об ограду.

Удалось.

— Ну что, еще послужите? — высвободив руки, он поднес затекшие, негнущиеся кисти к глазам.

За порогом двери депо должен лежать уголовник, что пытался вырваться наружу. Где-то рядом с ним — пистолет. Думать о том, закончена схватка или не закончена, сумеет ли он прицельно выстрелить или даже не сумеет поднять оружие — нечего, надо действовать.

Ноги уже не держали, пришлось ползти, оставляя позади себя кровавый след. В голове нарастал гул. Черно-красная пелена то заволакивала глаза, то вновь отступала. К боли он уже притерпелся, она воспринималась им теперь как часть тела, часть его «я». Какие-то десять шагов до двери депо давались как марафонская дистанция. Его губы шептали старинный японский клич, которым борцы и воины встряхивают себя, заставляют выдерживать невыносимые нагрузки — «оса», что значит «терпеть!». Они терпел…

…Мотор затарахтел, когда Назаров делал последние шаги, отделявшие его от края крыши. Федор лег на живот, свесил голову вниз. Ворота, располагавшиеся прямо под ним, были распахнуты, и, судя по тарахтению мотора, вот-вот из них должен показаться знакомый «форд». Он и показался. Но прежде Федор увидел, как от первых ворот с пистолетом в руке ползет окровавленный, но живой Сосницкий. Назаров хотел было подать ему знак, что я, мол, здесь, готов к действиям, не лезь никуда понапрасну. Но не успел. Из ворот медленно выдвинулся кузов грузовика. Мешки в кузове. А за лобовым стеклом некто в противогазе.

Пятясь, авомобиль съехал с пожарного проезда на пути. Теперь ему оставалось только вывернуть на пожарный проезд мордой вперед и, газанув, умчаться к хазам и малинам. Кроме человека за рулем, других соучастников увоза награбленного имущества Назаров не видел — ни в грузовике, ни около, ни в отдалении.

Где Сосницкий? Далеко. Хорошо. Можно действовать.

Назаров выдернул чеку из Князевой гранаты. От точности броска зависело многое. «Так, чай, не впервой гранатами швыряться. Обучены ентому». И Федор отправил гранату в полет…

…Московский авторитет по кличке Князь, отвоевавший пол-Москвы у не менее жадных до денег и власти однокровников, собиравшийся, взяв свой последний и самый крупный куш, отвалить из спятившей страны в Европу и, красиво погуляв по ней, переехать в Америку, где, освоив какой-нибудь честный и непыльный заработок, безбедно прокантоваться до старости — он лежит, отравленный и связанный, на грязной дырявой крыше в полной власти у вшивого фронтового мужика. Обидно.

Продышавшийся и слегка очухавшийся пахан приподнял голову. Открыл глаза. И тут же боль, разорвавшаяся гранатой в мозгу, заставила веки захлопнуться.

Князь сплюнул. Горькая тягучая слюна прилипла к подбородку — и этот пустяк удесятерил ощущение униженности, доведя его до невыносимости. До отчаянной злости.

Злость впрыснула в него силы. Князь встал на колени. Еще раз попробовал открыть глаза. Приоткрыл и успел кое-что увидеть до нового всплеска боли в глазах. Увидеть сквозь пелену слез и радужные разводы: синь неба, темную поверхность крыши, границу их соприкосновения.

Взрыв прогремел где-то близко, хотя и не рядом. Князь снова вскинул голову, широко распахнул глаза и хоть на миг, но отчетливо увидел солдата на самом краю крыши.

«Взрыв на несколько мгновений закладывает уши. И эти мгновения сейчас минут. Они — последний шанс».

Князь не колебался. Он побежал. Он распахивал-запахивал глаза и, несмотря на заливавшие их слезы и вонзавшуюся в них боль, видел это темное пятно на синем фоне, в которое с разбега и со всей силы необходимо ударить обеими ногами…

Товарищ Назаров отодвинулся на всякий случай от края крыши. Граната разорвалась. Федор встал, сделал шаг вперед. Можно, конечно, и не смотреть вниз, а сразу припустить к замеченной пожарной лестнице, так как его миссия на крыше закончена, а на земле нужно в любом случае оказаться побыстрее, но любопытство пересилило. Он замер на краю.

Он услышал за спиной грохот ног. Не раздумывая и не оглядываясь, прыгнул в сторону. Упал, сделал перекат, оказался на спине и вскинул руку с пистолетом. Но стрелять не пришлось.

Авторитетный уголовник Князь уже летел вниз, навстречу московской земле. Пахан даже не успел удивиться тому, что ноги его нашли лишь пустоту. Хотя вот оно только что было, зелено-черное пятно перед глазами, и — нет ничего, пятно исчезло. Вместе с ним исчезла опора, и его с умопомрачительной стремительностью повлекло вниз. Напоследок прощающееся с бытием сознание Князя выдало, словно в издевку, услышанные им, когда он лежал на крыше, слова солдата: «Ну, не грусти, скоро свидимся…»

Товарищ Назаров недолго горевал по улетевшему Князю, некогда было. Его ждали неотложные дела внизу.

Пробежка до пожарной лестницы. Рискованно лихой спуск по ней. Марш-бросок до угла. Поворот за угол. Перед глазами — рельсовая паутина, вереница ворот, одни открыты.

Назаров отказался от бега в пользу быстрого шага. Слишком торопиться большого смысла не было. Грузовик, так и не успевший полностью заехать на пожарный проезд — задние колеса остались внутри колеи — уже никуда не ехал. На его капоте блестело крошево из стекла. Под распахнутой водительской дверью сидел человек. Обхватив голову руками, он раскачивался из стороны в сторону, на коленях у него грязно-белой камбалой с огромным стеклянным глазом лежала противогазная маска, от нее тянулся шланг к коробке на земле. Рядом, привалившись спиной к переднему колесу, сидел живой Сосницкий, отирая свободной от пистолета рукой пот и кровь с лица.

«Молодец, Дмитрий, ползком или перебежками добрался-таки раньше меня до подбитого драндулета и взял негодяя. Контра, конечно, контужена и не сопротивлялась, в чем ей, контре, наверное, повезло. Иначе Дмитрий, не очень переживая, подарил бы ему весь запас свинца. Вот и все, дело сделано, теперь надо поскорее Дмитрия доставить в лазарет» — так думал товарищ Назаров, подходя к грузовику.

— Так, так, значит, на фронте газом германец баловался, а в тылу товарищ Чуланин, — сказал товарищ Назаров, подойдя к грузовику.

Он наклонился к Сосницкому:

— Ну, как ты?..

Вот и все, что успел произнести Назаров, прежде чем в шею ему уперлось пистолетное дуло.

— Федя, — голос Сосницкого был тих и печален, — отдай мне пистолет. Быстро, Федя, или я стреляю. Очень быстро.

Не сегодня Назаров научился понимать, насколько серьезен тот или иной человек в своих угрозах. И когда можно потянуть время, повалять дурку, а когда — следует подчиняться.

— Эх, Дима, Дима… — Федор бросил под ноги Сосницкому свой маузер.

— Сделай три шага назад, садись и руки за голову.

Товарищ Назаров выполнил и это приказание. Хорошо видимый с повой позиции товарищ Чуланин стал, похоже, приходить в себя — по крайней мере, перестал раскачиваться, как болванчик.

— Руки-то опустить можно? Устал я что-то, Дима.

— Извини, Федя, нельзя. Я тебя знаю.

Не только по голосу, нисходившему к концу фразы до шепота, но и по бледности кожи, дрожанию рук, тусклому взгляду впавших глаз, крови, которой он отметил весь свой путь, Назаров понял, что бывший учитель гимнастики держится из последних сил.

— Дима, ты за кого воюешь? За большевиков или за коммунистов?

— Все шутишь. Я возвращаю долги…

— Ему? — кивнул Назаров в сторону Чуланина.

— Ему, Федя. Я обязан… У каждого свой командир… — Сосницкий делал частые паузы, набираясь сил. — Извини…

— А я тебе доверял, Дима.

— Извини… Ты стоящий мужик… Но я не могу отпустить… Я за него… теперь уж до конца… И я убью тебя, когда пойму, что… отхожу… Или раньше передам ему тебя…

Длинный монолог совсем истощил Сосницкого. И вообще было непонятно, как он до сих пор еще держится. Видимо, недюжинная воля и впрямь способна творить чудеса. И вот вопрос — очухается ли до этого господин Чуланин? И хочет ли он, Назаров, чтобы Чуланин очухался?

— Дозволь, что ли, коли все так обернулось, махорочки искурить. Может, боле не доведется.

Бывший учитель гимнастики некоторое время провел в задумчивости. Осторожность боролась в нем с человечностью.

— Ладно… валяй… одну руку оставь как есть… Все очень медленно… Я не промажу, ты знаешь…

Не пришлось Сосницкому стрелять. Назаров честно, без фокусов вытащил кисет, просто свернул самокрутку и, действительно, лишь закурил. Они молча смотрели друг на друга: Федор сквозь махорочный дымок, Дмитрий сквозь полуопущенные веки, положив ладонь с пистолетом на согнутую в колене ногу, Чуланин выпученными глазами пялился на Назарова и тоже молчал. О последнем пока не знал, не ведал бывший учитель гимнастики, не отрывавший взгляда от солдата. Федор не спешил делиться радостным открытием с бывшим боевым товарищем. Чуланин же, как увидел солдата, так и не сводил с него глаз. Глаз, в которых — показалось Назарову — как рыбья спинка в мутной воде, нет-нет да и промелькнет безумная искорка.

Фигура молчания и бездействия должна была когда-то закончиться и с чьей-то помощью.

Рука Чуланина поползла к поясу. Доползла до кобуры. Пальцы ощупали ее. Осторожно, словно боясь спугнуть удачу, пальцы расстегнули замочек кобуры. Серые глаза Чуланина буравили солдата. Ладонь легла на холодную рукоять, рука пошла вверх, вытягивая неторопливо и бережно, будто соринку из глаза, револьвер.

«Начинается поединок сидячих», — верно и вовремя подметил товарищ Назаров, выпуская изо рта струю махорочного дыма.

Щелкнул предохранитель. Щелчок, а скорее даже шевеление соседа привлекло внимание Сосницкого. Он метнул взгляд влево от себя.

— Георгий Николаевич! — облегченно выдохнул-прохрипел Дмитрий.

Чуланин резко повернул голову на голос. И увидел Сосницкого, изменяющего как раз положение туловища, чтобы удобнее было беседовать с очнувшимся командиром и продолжать наблюдение за Назаровым, увидел пистолет в руке Сосницкого, пришедший в движение вместе с рукой вслед за туловищем.

Чуланин вскинул револьвер и всадил почти в упор, с трех аршин пулю в грудь своему должнику и спасителю.

Что-то подобное Назаров предчувствовал. Не хотел он гибели Сосницкого, но понимал, что иначе самому не выкрутиться. Назаров помог событиям принять новый оборот, взглядом обратив внимание Дмитрия на очухавшегося Чуланина. Не на недавней контузии чекиста строились предчувствия Федора, а на том, что Чуланин и предположить не сможет безоговорочной верности того, кого он хотел умертвить вместе со всеми остальными. Человек обычно судит о других по себе, и предатель вряд ли мог поверить в чью-то преданность, тем более в преданность обманутого им человека. И Назаров оказался прав.

Он был готов к чему-то подобному, и когда палец Чуланина давил на курок, Назаров уже сорвался с места.

Сзади — пустое пространство, покрытое рельсами. Бежать к депо — попадать прямо на мушку чуланинского револьвера. Броситься на чекиста — тот успеет направить револьвер и выстрелить. Оставалось только одно…

Назаров помчался к задним колесам грузовика.

Чуланин заметил его рывок и начал перемещать руку с револьвером.

Сейчас он должен надавить на спуск.

Назаров отталкивается, «ныряет» головой вперед. Грохочет выстрел. Пуля пролетает мимо, чтобы, потеряв убойную и прочие силы, впиться в промазученную землю. Назаров приземляется на руки, совершает кувырок вперед. «Фронтовая жизнь и акробатом сделает», — неуместно проносится где-то в мозгу. Федор оказывается на четвереньках и таким не самым живописным образом продвигается еще на сажень вперед. Снова грохочет выстрел, но, понятно, с опозданием. Назаров уже закрыт правым задним колесом «форда», но там он не задерживается, а вскакивает на ноги, добегает до левого заднего колеса и, укрывшись за ним, останавливается.

Их разделяет грузовик. По одну сторону машины — хорошо вооруженный человек (Чуланин подбирает и пистолет Сосницкого), по другую — вооруженный чуть хуже. Второй — это товарищ Назаров, извлекающий из кармана складной нож. Разумеется, остро заточенный. Таскать с собой тупой нож — все равно что носить часы без стрелок.

Какой ход для товарища Чуланина самый выигрышный? Наверное, забраться в кузов, на главенствующую высоту, и сверху, имея отличной обзор, заряжаясь боевым азартом от касаний лодыжками мешков с драгоценностями, палить по товарищу Назарову из двух стволов одновременно, загнать этим товарища Назарова под грузовик, затем спрыгнуть на землю и добить товарища Назарова в его укрытии. Эх, хорошо! Невольно позавидуешь товарищу Чуланину. С этими мыслями и чувствами Назаров перемахнул через борт и упал на пол, оказавшись в кузове рядом с мешками.

Зажав нож в зубах, Назаров схватил обеими руками один из ближайших мешков, наиболее набитый всяким барахлом из драгметаллов, и, держа перед собой, вскочил на ноги. Не успел Федор и шага сделать, как над зелеными досками борта, взметнувшись, показался Чуланин. Левой рукой чекист вцепился в борт, правой наводил один из состоящих у него на вооружении пистолетов. Назаров рванулся к Чуланину. Выстрел, еще выстрел. Пули, без труда пробивая мешковину, плющились внутри мешка, натыкаясь на золотые предметы. Назаров стремительно надвигался на Чуланина, словно собираясь протаранить противника мешком.

Стрелять чекисту уже было некогда, и он спрыгнул на землю.

Назаров знал, что так оно и будет, и как только над бортом исчезла верхняя часть чекиста, Федор поднял над головой мешок (ну и тяжелый, зараза!) и швырнул его вслед товарищу Чуланину.

Когда сверху падает предмет внушительных размеров, ловкие уворачиваются, отскакивают в сторону, другие закрывают голову руками. Чуланин, если бы ему было до этого, сам бы поразился своей неожиданной ловкости, он молодецки отпрыгнул, мешок пролетел мимо и со звоном грохнулся оземь.

Бросив мешок, Федор взялся за нож, а товарищ Чуланин со всеми этими прыжками уже никак не успевал выстрелить раньше, чем противник метнет нож. Правда, товарищ Назаров мог еще, конечно, и промахнуться…

Товарищ Чуланин нажимал и нажимал на курок.

Товарищ Назаров уже, правда, укрылся за бортом грузовика, пережидая пальбу. Ждать оставалось недолго.

Падая с вонзившимся в шею лезвием и в предсмертных судорогах посылая последние пули куда попало, Чуланин разве только о том успел подумать, как нелепо, несуразно все выходит этим утром. Не так должно было идти, не так…

Пальба стихла.