"Чёрная кровь" - читать интересную книгу автора (Логинов Святослав, Перумов Ник)

Глава 5

Встреча это не проводы, после битвы молчать не обязательно. Войско вернулось – крика на весь день было. Женщины, встретившие из похода мужей и сыновей, рыдали от счастья, не встретившие – выли от горя. Ромар, Матхи и старухи-целительницы, позабыв про былую вражду, трудились, не покладая рук (хотя у Ромара рук-то как раз и не было), пытаясь спасти хоть кого-то из раненых, которых не бросили даже попав под внезапный диатричий натиск. Конечно, выходить удалось бы больше – не устрой Бойша днёвку в балке. Правда, тогда не вернулось бы домой всё войско...

Последняя схватка с диатритами унесла четыре десятка жизней – больше половины того, что потеряли за весь ночной бой. Треть войска легла костьми, а враг по-прежнему стоял у самой городьбы... Вот почему мрачен был Бойша, когда начали, по давнему обычаю, славить вернувшегося с победой вождя... Да и то, какая это победа, коли погибших не сумели похоронить по-человечески, бросили во время бегства. Только Свиоловы сыновья дотащили до городьбы тело брата. Остальные лежали у самых стен, на виду у людей, и лучники не жалели припаса, отгоняя шустрых карликов, жаждущих полакомиться человечиной.

Злобные малютки потеряли троих смельчаков и ещё одной диатриме вышибло стрелой глаз, но всё же несколько мёртвых тел было утащено в сторону и теперь изголодавшиеся карлики, собравшись кружком, пожирали их на глазах у стонущей родни погибших.

Такого люди не прощали никому. Чёрная ненависть сгущалась над округой, грозя разразиться новыми сражениями.

Таши в это время у городьбы не было. Очутившись дома, он первым делом отыскал Ромара. Не терпелось расспросить – как Уника? Однако безрукий старик только досадливо дёрнул обрубком плеча. Вместе с бабами он ворожил над раненым Рутко; парню разворотило бок, крови много вытекло, но ежели сейчас всё порядком справить, то выкарабкается...

– Ничего с твоей Уникой не сделалось. Как сидела в Отшибной землянке, так и сидит. Потом поговорим! Видишь, у меня дел невпроворот...

Таши понурился и отошёл. Верно... всё верно, Ромар должен увечных пользовать, тут не до разговоров... да только всё равно обидно. Мнилось – вести принесённые важней всего. Право же, глупо, совсем по-мальчишески – не терпится, чтобы похвалили...

Мало-помалу суета и крики стихали. На поле перед городьбой остались только мёртвые – заплатив за угощение собственными жизнями, диатриты больше за страшным лакомством не совались.

Стряпухи уже во-всю орудовали над котлами – накормить вернувшихся молодых воинов; семейные давно сидели у своих очагов. Один Таши не находил покоя: ноги сами понесли его к Отшибной землянке.

Долго кружил Таши вокруг землянки – никак не получалось выбрать минуту, чтобы подобраться поближе, всё время кого-то Хурак тащил мимо невесть зачем. Но вот вроде бы все убрались, даже вездесущие ребятишки.

И тут на Таши напала незнакомая прежде робость. Не так-то просто запретом пренебречь, ослушаться решения всего рода. Занавешенный шкурой вход в землянку манил и в то же время отталкивал. Ведь если застанут тебя за разговором с той, что между живыми и мёртвыми, беды точно не оберёшься. Хотя, по нынешним делам... каждый воин на счету, с диатритами драться надобно, а не замшелые обряды справлять. А ну как не на пустом месте обычай стоит и от твоих дел всем худо станет? Но ведь Уника там одна, и что бы род ни приговаривал – живая она. Тоскует наверное, скучает, волнуется...

И Таши решительным шагом двинулся к землянке.

Хотел окликнуть любимую и не мог горло – сдавило. И слова все куда-то запропали, так что только и сумел выдавить:

– Уника!.. – и снова: – Уника!

За занавесом послышался шум, словно бы даже упало что-то, а потом раздался знакомый голос:

– Таши!.. живой!.. живой...

– Уника... – беспомощно выдавил Таши.

Уника громко всхлипнула, но через мгновение справилась со слезами и немедленно напустилась на Таши:

– Ты зачем пришёл? Зачем со мной говоришь? Хочешь, чтобы тебя вовсе из рода изгнали?! Всё, что надо, мне Ромар втайне скажет, так, что другие и не увидят и не услышат. Ну-ка, быстро отсюда! И чтобы не видела тебя я здесь!.. Ишь, чего выдумал!..

– Уника... – попытался вставить слово Таши, да только куда там! Девчонку разве переспоришь... Так и пришлось уйти ни с чем.

Позже, когда воины, вернувшиеся из похода, утолили первый голод и все как один завалились отсыпаться за прошлые дни, Ромар сам нашёл Таши. И сразу же напустился ещё почище Уники.

– Ты что ж вытворяешь, еловая голова? Ты, что, сам решил Унику на смерть отвести? Или, думаешь, врагов у тебя мало? Да Тейко со Свиолом только и ждут, чтобы тебе в горло вцепиться. Ты у них – словно бельмо на глазу. И коли тебя возле Отшибной землянки увидят – жди беды. Не для себя жди, – что с тебя, дурака, взять! – а для неё. Так что и ноги твоей чтобы там не было! Унике я сам все твои слова перескажу, не сомневайся.

В этом Таши как раз и сомневался. Как тайные, сердечные слова, что только меж двумя говорить и можно – третьему поверять? Даже если третий – Ромар, который больше чем отец, – а всё равно промолчишь. Так как-то лучше.

– Передай... что жив я, цел, не ранен... Что про неё думаю... – выдавил Таши.

– Вот и хорошо. Большего ей сейчас и не надо. Ни к чему её диатритами пугать. Она ими и без того напугана. Слыхал, что здесь приключилось?

– Нет.

– Ну так поспрашай у Латы, я ей велел рассказать. А с Уникой, чтоб ни полслова! Ей о ребёнке думать надо. Ну, ладно, хватит о ней, рассказывай, что в походе видел...

* * *

Вечером родичи собрались на большую тризну. Нельзя было устроить её, как встарь, за городьбой – потому что уже под вечер к осаждавшим селение диатритам подошёл новый отряд, в котором без труда опознали остатки той орды, что разбили на Истреце. Слишком много было раненых карликов, да и птицы растрёпаны больше обычного. Ромар и Матхи, прибегнув к колдовству, тоже подтвердили, что явились старые знакомцы.

– А и немного же их осталось... – проворчал Мугон, стоя рядом с Таши на приступке частокола, откуда удобно было метать стрелы.

Диатритов и впрямь вернулось едва ли больше сотни. Остальные где-то пропали, кто мёртвыми телами на речных скатах, кто заплутав в степях Завеличья...

За стенами долго раздавались визгливые вопли и птичий клёкот, однако ближе к ночи находники все-же убрались восвояси, не рискнув ночевать под самыми стенами селения. Не теряя времени, Бойша тотчас нарядил людей за водой; работа женщин и подростков разом стала уделом опытных охотников.

От Великой остался один крошечный ручеёк. Совсем крошечный, две ладони глубиной. И не слишком чистый – вода мутная, несёт какую-то взвесь и пахнет дурно. И тем не менее это была вода. Покуда вода течёт

– жизнь тоже не остановилась. А грязь Ромар велел отделять, пропуская воду через древесный уголь.

Начали тризну, когда уже стемнело; да только выходила она какой-то сдавленной, придушенной, слова лишнего никто не скажет. На тризне вообще-то плакать не полагается. Тризна должна быть весёлой, чтобы павшие родичи не горевали и не тужили сверх меры, чтобы видели – одержана победа, разбит враг; а что новые подоспели – так ничего, и этих одолеем. Пока сердце крепко, пока не согнулся ты – до тех пор никакой враг над тобой, над родом твоим не восторжествует.

Скудной выдалась эта тризна. Всё угощение – из запасов. Где свежатинки-то взять? И хотя и петь начинали, и даже пляску заводили – не таким всё было как должно, натужно получалось. Дорогонько куплена победа, треть воинов в поле осталась; ежели такую цену за диатритов платить, так никаких людей не хватит. Веселились поначалу только несколько молодых воинов, ошалевших от первого боя и первой победы – а главным образом от того, что назад живыми вернулись. Но и они потом поутихли, пригорюнились – нельзя ж веселиться, когда все вокруг мрачные сидят, словно в селении чёрный мор.

И как-то само собой вышло, что не тризна получается у детей Лара – а всеобщая сходка, сбор всего селения. И, значит, должен Бойша перед людьми ответ держать – как дальше-то жить станем?

Хотя и так уже всем, даже самому последнему тугодуму понятно – плохи дела, хуже некуда. Второй раз диатриты в ловушку не попадутся, а в чистом поле с ними справиться вообще никак не возможно.

Тишина сама собой воцарилась на тризне. Даже Матхи, ревнитель обычаев, не стал ничего говорить – мол, не сходка здесь, не о том речь повели. Промолчал слепой шаман, сидел, голову опустив – и Таши заметил недовольный взгляд Ромара. Тоже правильно – когда плохи у рода дела, когда враг на пороге – кому же, как не шаману людей ободрять! А коли сидит колдун с опущенной головой – то даже младенцу ясно: не отвести беду. Эдак и духом пасть можно. А тогда – какие из родичей воины?

И, предвидя всеобщее уныние, первым вышел в круг Ромар. Искалеченный рузархом, изглоданный жизнью, перекошенный на один бок – сейчас он казался прямым и стройным. Глаза смотрели в упор, и под их пристальным взглядом сами собой начинали отступать отчаяние и тоска, – Справимся, не можем не справиться! – и выпрямлялись согбенные спины, сжимались кулаки, возвращалась решимость.

– О чём печаль, родичи? Бойша с победой вернулся! Немало диатритов побито за три дня! Значит, можно с ними сражаться, можно и бить. Или кто думает, что не побьём? И не таких бивали! – всем почудилось, что рубанул при этом колдун воздух отсутствующей рукой – да так, что воздух застонал, как бывает, если зажат в ладони меч.

Ясно, что в таком деле колдуну никто возражать не думал, и Ромар продолжал, пытаясь хоть как-то приободрить павших духом:

– Непривычно драться с диатримами, тяжело, но можно. А как привыкнем, научимся этому делу, то будем походя бить. Жаль, маловато времени отпущено нам на учебу, но да уж сколько есть. Одно чужинское полчище разбито. И второму того же не миновать!..

– Эк вы, мужики просто судите! – ощерилась Крага, – а вот что мы есть будем? И без того с этой войной все работы на женщин свалили. Эдак мы быстро припас потравим, а дальше что? День вас не покормить, два... а там вы и копий таскать не сможете!

Бойша недовольно поморщился: некстати вылезла старая! Пользуется, что здесь не совет набольших. Никак не смирится злая старуха, что Унику из её воли вывели – но говорит верно, от её правды не отвернёшься. Гурты погибли. Хлеба и так уродилось немного из-за засухи. Великая обсохла. Рыбы не стало. Охотиться чужинцы не дадут, а ведь сейчас самая пора осенних облав. Всем понятно – зиму пережить сумеем, только если с диатритами покончим. А вот покончишь ли с ними, или же они с тобой покончат? Но всё же слово сказано и ответить надо.

– Твоя правда, мать, – ровным голосом произнёс Бойша. – Ныне это всякому ясно – или сломаем мы чужинцам хребет, прогоним обратно в пустыни – или самим придётся уходить с родных земель.

Тишина пала на круг. Та тишина, что страшнее крика: Как так уходить?! Куда уходить?..

Но оказалось, что у Бойши на всё уже готовы ответы. Впрочем, на то он и вождь, чтобы заранее отвечать на незаданные вопросы.

– Ко всему надо быть готовыми, – с напором повторил он. – Род должен жить, а где – не так важно. Поймёт и простит нас великий Лар. Уходить нам есть куда. За Белоструйную пойдём, куда подались сыновья тура. Одно наше селение там есть, значит, и ещё будут. Там засуха не такая страшная – прокормиться сумеем. Переждём лихие времена, а потом обратно вернёмся. Не бывает вечных засух, – Матхи кивнул головой в знак согласия. – И эта тоже пройдёт. Но первее всего – чужинцев разбить. Если они к Белоструйной за нами пойдут – покоя не будет. Вот о чём думать надо! У кого мысль дельная есть, как врагу досадить – говорите!

Бойша сел. Пусть теперь другие скажут – как с врагом управляться? Глядишь, все вместе и придумают что...

– А чего тут думать, – проворчал Мугон. – Первых чужинцев мы на крутояре ночью взяли. И других взять точно так же! Выследить, где они лагерем стали – и ударить! Так, чтобы и маму свою чужинскую навсегда забыли.

Родичи отозвались многоголосым гудом. Правильно сказал Мугон, верные слова нашёл. Как иначе с диатримами справиться? Не в чистом же поле, при свете дня!..

– Ещё бы засады устроить... – подал голос кто-то из Свиоловых сыновей. – На деревьях засесть, сверху чужинцев бить. Там и башка птичья близко, и карлик сверху не прикрыт...

– Станут они тебя под деревьями дожидаться! – оспорил говорившего Макос. – С карликами воевать – это не тигра на козлёнка приманивать. Да и где ты у нас в округе столько деревьев найдёшь? Чужинцы, по зарослям неохотно шастают...

Курош и сам уже видел, что глупость сказанул. Вон и люди смеются – полез землепашец с охотником спорить, как дичь ловчей бить!

Судили, рядили, спорили. Бойша не препятствовал. Понимал – нужно роду выговориться. При таких делах невысказанное слово горькой обидой становится.

Долго гудел народ. Препирались мало не дотемна, пока не погнал вождь людей за водой.

Ушли, растворились в полумраке. Таши нёс на плече здоровенную долблёнку. Тяжело, но зато воды много влезет. В селении каждая капля на счету. Вместе с Таши шло еще десятка три воинов; такой поход теперь

– дело для настоящих мужчин. Колдуны сказали, что в округе шастает немало карликов. Ловить их по кустам до самого утра можно. Правда и они на десяток вооружённых человек не попрут. А ежели увидят безоружных, да ещё и женщин – запросто порезать могут. Так что теперь каждый шаг за городьбу – под охраной.

Оскальзываясь на оголившемся дне люди спустились к ручейку, что покуда струился меж мёртвых берегов. И здесь их ждал новый удар. И прежде вода была нечистой, застоявшейся в лужах и омутах, но теперь неширокая полоска воды столь явно смердела гниющей тухлятиной, что люди невольно попятились, зажимая носы. Пить это было нельзя, никакой уголь не поможет.

Замерли в оцепенении. Как же так? Вчера ещё была вода! Пусть грязная, но не такой же яд!

– А не карлики ли это нам подстроили? – еле слышно процедил сквозь зубы Мугон. – Ну-ка, пройдёмся на шаг повыше, посмотрим, что там приключилось.

Идти пришлось не то чтобы очень долго, но в темноте дорога показалась бесконечной. Ручеёк лениво извивался по бывшему речному дну, распадался на отдельные струйки, разливался лужами и озерками. Местами путникам грозили ямы, наполненные стоячей водой... Не лучшее место для ночного похода – оголившееся речное дно.

И всё-таки, нашли причину несчастья, не глазами нашли, а возмущённым обонянием.

В одном из мест, где вода образовала стоячий затон, в нос идущим ударила такая струя вони, что сразу стало ясно, что тут и есть источник заразы.

Неподвижная вода тускло отблескивала в изредка прорывавшихся сквозь облака лучах луны, и хотя этого света было недостаточно, чтобы как следует видеть, но и того, что удалось рассмотреть, было достаточно. Тёмными грудами торчали из водной глади притопленные овечьи туши, громады забитых диатрим и чуть ли не тела самих диатритов.

Так вот куда дели коротышки чудовищную добычу первого дня! А люди-то гадали: неужто диатритам удалось слопать такую прорву мяса? Тут, какой утробистый ни будь, а столько не заглотишь.

И тут в стороне раздалось чириканье карликов. Весело переговариваясь, они волокли ещё какую-то гадость. Встали на краю озерца, раскачали в четыре руки и швырнули что-то в воду – кажется убитую пять дней назад собаку.

Первым пришёл в себя Тейко. Одним могучим прыжком он вырвался из вязкого ила на твёрдую корку пересохшего дна и бросился за шарахнувшимися недомерками. Следом кинулись остальные молодые парни – чуть не десяток человек. У кого-то в руке появился факел – с одной искры разгорелся! – от него разом подпалили ещё пяток. Тейко к тому времени догнал одного из коротышек, взмахнул топором. Карлик повалился на землю, стремясь уйти от удара, но в скользкой грязи не сумел откатиться как следует, и остриё боевого топора обрушилось ему на затылок.

Когда вспыхнул огонь, вдалеке раздался разноголосый крик. Тёмные тени бросились врассыпную от туши убитого зубра, которого чужинцы тоже старательно волокли в общую кучу. Пробегая мимо, Таши с ужасом подумал, что ведь это старый зубр, хозяин священной рощи мог найти здесь свой конец. Нет, не будет мира с диатритами и пощады им не будет! Даже если они сбегут обратно в свои барханы, он достанет их и там и не успокоится, пока последний карлик не издохнет лютой смертью и последняя птица не ляжет кучей падали!

Первого карлика Таши догнал, когда тот пытался вскарабкаться по осыпающемуся песчаному откосу, ведущему наверх, к бывшему берегу. Таши ударил его в спину, не чувствуя ничего кроме радости, – наконец-то он напоил топор кровью врага!

Тейко был уже далеко впереди, он догнал ещё кого-то, Таши слышал его ликующие крики и визг карлика. Другие парни тоже бежали вдогон за диатритами, у большинства из которых даже пичек с собой не было – не ждали работнички такой скорой вылазки.

И вдруг крик переменился, исчезли победные ноты и послышался в нём дикий ужас:

– Птицы!.. – орал Тейко.

Гигантские фигуры одна за другой вырастали на фоне неба. Диатримы бежали вслепую, ведомые наездниками. Но уж пламя факелов они разглядели сразу и поспешили на огонь, словно небывалые ночные мотыльки, летящие на свет.

Таши широко размахнулся и швырнул факел навстречу бегущему чудовищу, на мгновение ослепив не только его, но и крошечного наездника, а потом кинулся обратно к руслу. Мгновенно роли переменились, теперь охотники бежали, спасая свои жизни, а визжащие карлики гнались за ними. По счастью все парни догадались избавиться от опасных факелов и это позволило тем, кто уже поднялся на обрыв, спуститься вниз.

Диатриты, которым и днём-то было непросто провести своих тварюг через русло, следом не пошли, остались над обрывом.

Возле отравленной лужи парней поджидали старшие охотники. Стояли ощетинившись копьями, прислушивались к тому, что творится возле берега.

– Что там?! – крикнул Мугон, услыхав, как бегут в темноте недавние преследователи.

– Птицы у них там! – ответил за всех Тейко. – Еле ноги от них унесли.

– Сами-то все целы?

– Вроде так... Ну-ка, кого не хватает?

Быстро пересчитались – оказалось, что все на месте и никто даже не ранен, а вот карлики потеряли четверых. Двух сумел догнать Тейко.

И всё-таки, о победе говорить не приходилось. Конечно, пока парни устраивали облаву на безоружных карликов, старики успели подняться ещё выше по течению и набрать воды во все баклахи, но на целый день питья из такой дали не наносишься. Да и сейчас, отправившись с Мугоном, большинство оставило долблёнки внизу. А на крутом берегу уже, не скрываясь щебечут диатриты и не нужно быть мудрецом, чтобы понять – затевают новую пакость.

В селение вернулись понуро – ни на ком лица нет. Воды принесли – всего ничего, а вот дурных вестей – полный короб.

* * *

Наутро чужинцы подступили к самому селению. Без толку носились взад вперёд на своих птицах, орали, визжали, размахивая копьями, словно приглашая выйти за городьбу. Родичи молча смотрели поверх острых кольев, на визги диатритов уже никто не отвечал, только луки вскидывали, если кто-то подходил слишком близко.

В селении почти не осталось воды; но даже дети ни разу не заикнулись о жажде: словно в сильный голод начинал действовать страшный закон, по которому последний кусок отдаётся не детям, а тому, кто сейчас защитит, а потом добудет. А детей, в случае чего, и новых родить можно.

Ромар, Матхи, Бойша и ещё несколько старших мужчин весь день проговорили взаперти; разошлись мрачные.

Таши промаялся целый день, а потом не выдержал – как темнеть начало прокрался к Унике. И вновь она его отругала, словно мать нашкодившего мальца. И даже говорить не стала.

Когда совсем стемнело, и луну сокрыли наплывшие тучи, Бойша повёл охотников за частокол. Селению нужна вода, даже если за каждую её каплю придётся заплатить равной мерой крови.

Вернулись лишь под утро, усталые и злые, правда без потерь и с водой; не осмелились карлики нападать в темноте да ещё посредь речного русла. Но зато устроили ещё один завал из битых тел, отнеся его много выше по течению. За день зараза успела растечься по всем ямам и затончикам, так что теперь воду так просто не достанешь – ещё немного, и всей ночи не хватит, чтобы один раз по воду сходить.

Тут уже и самому тугоумному стало ясно – не берегах Великой роду Лара не продержаться.

Когда шли назад, то не только тащили воду, но, выбравшись к роще и не найдя там засады, по приказу Бойши успели нарубить молодых рябин – из них потом в селении сделают длинные ратовища, чтобы можно было на переходе отбиваться от наседающих птиц. Всем понятно: пока царит засуха, до пока Великая не вернёт сил и не потечёт полноводно, сметая всякую заразу, – до тех пор коротышки будут портить и перенимать стоячую воду. Значит – надо уходить. Двигаясь по труднопроходимому руслу, добраться хотя бы до верхового селения. Там, возле самого леса, с водой всегда было легче. Оставалось надеяться, что и на сей раз засуха сказалась в верховьях не столь сильно, как в коренной степи. И от диатритов отбиваться всем многолюдством легче будет. Зиму перезимуем – глядишь, и засуха кончится, надеялся народ. На самый крайний случай оставался отход к закатному селению, за Белоструйную. В горы, никакие диатриты не сунутся.

Поутру Бойша и Матхи объявили решение – уходить на север. Перечить никто не стал, хоть и положено такие вопросы решать не волей старейшин, а на общей сходке. Достаточно горло драли. Пора дело делать, иначе во всем роду ни одного человека не останется.

Собирали скарб. Что не могли унести с собой – закапывали, надеясь вернуться; хотя и догадывались – как чужинцы в селении похозяйничают, едва ли прежним хозяевам что-нибудь из спрятанного отрыть удастся. Плохо было, что нельзя взять с собой весь съестной припас – просто спин донести не хватит. Ладили волокуши. Кто побойчей – вздыхали: эх, нам бы таких птичек, чтобы на спинах ношу таскали! Другие ругались: век бы этих птичек не видать!..

Про Унику никто не вспоминал; а сама преступница по-прежнему сидела в Отшибной землянке; и не находилось ни одного человека, кто рискнул бы заговорить с ней.

Выходили из домов молча – в начале похода нельзя чувствам волю давать. Кланялись порогам, рыжим суриком чертили на дверях и пологах фигуры предков и охранительных духов, чтобы никакой чужак не сумел безнаказанно влезть в дом. Обещали вскоре вернуться. А уж какие стоны, крики и плач рвали души, то одни предки ведают.

Догорела вечерняя заря. Дубовые плахи, запиравшие вход, оттащили в сторону. И людская река – двадцать три сотни – потекла прочь. На север. К лесам.

* * *

Перед тем, как покинуть селение, Матхи, Бойша, Ромар, и ещё человек десять старейшин и старших матерей отправились к Отшибной землянке. Нужно было вывести лишённую имени – она хоть и приговорена к смерти, но не клювам же диатрим вершить приговор!

Следом за нАбольшими увязался и Таши. На него пару раз бросили косые взгляды – но Бойша повёл плечом и всё разом прекратилось. Парень молодцом дрался у Истреца. И нечего на него зря глаза пялить.

Возле Отшибной землянки остановились. Матхи, Ромар и Бойша вышли вперёд, к самой шкуре, что занавешивала вход. Шаман в полном облачении тряхнул было бубном, гортанно затянул призыв духам – служителям Хавара; как никак своё же Запретное слово снять нужно! – и тут из землянки донёсся осторожный голос Уники:

– Мне... выходить можно?

И прежде, чем Матхи успел ответить – зачарованная шкура отмахнулась в сторону; Уника несмело шагнула за охраняемый чародейством порог.

Все так и обмерли.

– Ай да девка! – медленно проговорил Бойша. – Что ж это выходит, а, Матхи?

Шаман неожиданно улыбнулся, и так удивительна была улыбка на его всегда хмуром лице, что у Таши челюсть отвисла от изумления.

– Что ж тут не понимать? Знамение простое можно и предков не спрашивать. Глядите сами, родовичи! Заклятье я именем Матери-Земли наложил, и кроме меня его только сама Земля снять могла. Значит, показывает Великая Мать, что нет на Унике вины перед ней. Иначе как бы она сквозь такое заклятье пройти сумела?..

Люди оторопело молчали. Да, тут не поспоришь.

Ромар глядел в землю, многозначительно хмурил брови, намертво подавив ехидную усмешку, что отчаянно просилась на лицо. Ай да Матхи, ай да хитрец! Ничего не скажешь, заклятие именем Матери-Земли вещь серьёзная, да только чтобы снять его, духов справедливости звать не нужно. Сам вход заговорил, сам заклятье и снял. Вон, земляной порожек, что так аккуратно перешагивался все эти дни, в одном месте словно случайно сбит умной ногой слепца. Кто не понимает в тайном искусстве, тот и заподозрить ничего не сможет. Зато старейшины и строгие старухи своими глазами видели, как оправдала девку всеобщая Мать. Ловок, ловок шаман, умеет пыль в глаза пускать!..

Уника стояла, переминаясь с ноги на ногу.

– Что приговорим, старшИна?! – грянул Бойша. – Время дорого, речи говорить да сходы собирать некогда... Будем ли в самом начале похода предков гневить кровавой жертвой? Или станем Матери-Земле перечить? Что скажете: считаем девку оправданной?

– Считаем... – вразнобой ответили старики.

Таши и Лата разом кинулись обнимать Унику и едва не сбили её с ног.

Старый Лат, словно забыв, где находится, безостановочно кивал седой головой. Муха, так и не проронивший ни слова, безнадёжно махнул рукой и, волоча ноги, пошёл к своему дому, где рыбаки неведомо зачем сворачивали большой невод. Что этим неводом в изгнании ловить? Нет в мире рек, что сравнились бы с Великой.

Даже Свиол промолчал – понимал, что не такая пора, чтобы раздор меж людей селить. И только Крага не смогла сдержать языка.

– Ну-ка, погодьте! – потребовала она. – Ежели девка невиновна, то как мы-то дальше будем? В семье зубрихи Асны ей оставаться никак нельзя! Что ж, нам её обратно к чернокожим в семью переводить?

– Не знаю, мать, – ответил Бойша. – Это дело не мужское. Как решите, так и будет. А мне недосуг.

Вождь развернулся и быстрым шагом отправился последний раз обходить селение. Старухи, подгоняемые недовольными взглядами, сошлись в кружок и, против обыкновения, в одну минуту без всякого шума решили, что Унике в семье Асны не быть, и ни в какой другой семье не быть, а быть самой по себе, безо всякой семьи. О лучшем решении Бойша и мечтать не смел; первая трещина камень колет.

Народ, довольные и недовольные, быстро разошлись. Всех подгоняли дела. У Отшибной землянки остались только два колдуна.

– Спасибо, – коротко поблагодарил шамана Ромар, и Матхи в последний раз улыбнулся замечательной чистой улыбкой. Никогда больше на лице слепого шамана её не видели.

* * *

Ночная темнота приняла изгнанников. Шли молча, да и что говорить, когда покидаешь родимые очаги, могилы предков, бросаешь нажитое? Взяли с собой только то, что могли унести на спинах. Куда больше утвари осталось в ухоронках.

Воины окружили караван со всех сторон. Почти весь груз лёг на женские плечи – мужчины несли оружие. Тяжелей всего оказались длинные ратовища, которые рубили ночью, когда возвращались из похода за водой. Верно не больше пяти человек из всех родичей смогли бы ворочать подобным орудием словно простым копьём. Обычному человеку с таким чудищем управиться можно, лишь уперев конец в землю, да двигая остриё. Готовить великую прорву кремнёвых наконечников не было времени, и для большинства орудий ограничились тем, что обожгли заострённый конец.

Таши и под гнётом здоровенного бревна шагал легко. Люди молча глотали слёзы, а он мало что не пускался в пляс. Унику оправдали! Оправдали-таки Унику! Сыскалась правда! А раз есть она на земле – то и диатритов мы одолеем. Не можем не одолеть!

За ночь прошли не так, чтобы мало, но куда меньше обычного дневного пути. Эдак до верхнего селения тащиться придётся целую седьмицу, – прикинул Таши.

Незадолго до рассвета остановились. Десятка три воинов спустились к Великой; принесли воды. Не таясь, разожгли костры – от диатритов днём всё равно не скроешься.

Уника хлопотала вокруг Таши, как и положено верной, исправной жене. Свадебного обряда над ними не справили – ну да не беда, дело наживное. Главное, родичи признали их мужем и женой. Даже Лата больше не глядит на Таши зверем...

Обычно во время дальних походов на стоянках готовилась еда, потом раздавалась: не кто сколько захотел, а скупыми порциями. Так было и в этот раз. У каждого человека кроме своего барахла и оружия ещё и общинная ноша за спиной; у Таши – пуда полтора семенного зерна, Уника сгибается под грузом вяленого мяса, а на обед получили по сушеной лепешке и звёнышку копчёной стерляди. Это и правильно, а то поприесть запас на полпути не сложно, а потом как быть?

– Ничего! – успокаивал людей Свиол, руководивший раздачей пищи, – вот ужо налетят птахи, так и свежатинки поедим. Зря, что ли, с собой этакие вертела тащим?

Таши быстро управился и с куском рыбы, и с лепёшкой. Мельком подумал, что и впрямь надо бы попробовать, какова на вкус диатрима. Мяса в ней не меньше, чем в хорошем быке, не оказалось бы только оно слишком жёстким или вонючим, как у стервятника.

Уника разделила свою долю пополам, сунула часть Таши.

– Ты ешь, ешь, не отлынивай! – сердито прикрикнула она, когда Таши вздумал возражать. Мне что – весь день кверху пузом отдыхать можно, а тебе от диатритов отбиваться... Ну-ка, сними кожан, дай взглянуть, что у тебя случилось. Так и есть – шов разошелся... оставь мне, я исправлю... И ешь как следует, а то какая война на голодный желудок? Слышал, что Крага говорила? – день вас не покормим, два – так вы и копья поднять не сможете.

Уника, конечно, лукавила – кверху пузом на днёвке никому отдыхать не придётся.

Недобрая заря вползла на небосклон. Никто не может остановить ход Дзара; даже Великой Матери он не подвластен – и теперь остается только крепче держать оружие.

Для стоянки Бойша выбрал крепкое местечко – одну из первых рощиц, предвестниц грядущего лесного моря. И от реки близко; и деревья стоят густо – не везде диатрима и сунется. Подроста, правда, маловато – но да уж как есть.

Мужчины составили круг. Выставили ратовища. Наспех ладили треноги, чтобы подхватить неподъёмную жердину сразу как приспеет. Готовили новые стрелы – их в бою много не бывает. Настоящие боевые на карликов можно не тратить, сойдут и охотничьи, поплоше.

Диатриты не замедлили появиться, должно быть их дозоры всю ночь не выпускали людей из вида. Недаром Ромар и Матхи предупреждали, что приступа следует ждать сразу после рассвета. Коротышки ударили, едва день вступил в полную силу – и сами били в полную силу тоже.

Степь всколыхнулась, ожила, потекла живыми волнами. Оцепенев, смотрели дети Лара, как разворачиваются перед ними чужинские полчища. Видно, всех собрали сюда диатриты, никого в запасе не оставили. На острый Ромаров глаз – не менее семи сотен чужинцев шло на приступ. Людей втрое больше, а сколько среди них воинов?

Многие женщины потянулись за оружием – хоть за каким, чтобы только не умереть беспомощной сытью!

Таши стоял между двух вязов. Три шага до одного дерева, два – до другого. Хорошее место. Наверх Бойша послал всех подростков, что хоть как-то могли управляться с луками – сверху чужинцев бить.

– По птицам стрелы не трать! – строго-настрого приказывал вождь. – Карликов ссаживай! Оно куда вернее.

Готовились к бою и Матхи с Ромаром. Шаман облачился в полный наряд, встряхнул бубном, закружился на месте, завывая жутким голосом – предков созывал на подмогу. Безрукий колдун тоже что-то шептал, полузакрыв глаза – не иначе, как вновь собирался поставить незримый щит, коли чужинцы прорвутся между деревьями.

Таши видел, как дрогнули диатричьи ряды, как покатилась живая волна по степи, в один миг оказавшись возле деревьев.

Ратовища поднялись навстречу летящей орде. Таши тоже нацелился – с эдакой жердиной не страшно и против диатримы выходить! Пусть-ка налетит – небось не понравится, хотя конец тяжеленного копья, которое и копьём-то называют только по привычке – всего-лишь затёсан топором, оструган и наспех обожжён. Но если на такое бревно как следует напороться, тоже мало не покажется.

Мчащихся во весь опор диатрим встретила стена ратовищ. Нападающие шли сплошной волной, верно, решили диатриты, что на сей раз точно возьмут верх – день хоть и осенний, но солнце яркое, степь ровная, а деревья – ну так что ж, что деревья. Чай, боками не срослись, есть где протиснуться.

Навстречу диатримам полетели стрелы. Карлики умело прятались за птичьими шеями, но сверху – особенно когда нападавшие ворвались в лес

– видны были как на ладони. И хотя проклятые птицы мчались быстро – нашлись меткие стрелки и среди мальчишек. Один, другой, третий диатрит упали в стоптанную траву, покатились и замерли. Сегодня для диатрим был простор, они не сшибались одна с другой, и особого урона от стрел коротышечье войско не понесло – до тех пор, пока не ударили грудью в ратовища готовые встретить их злобный напор. И тяжеленные, неудобные, но прочные копья не подкачали.

Рядом с Таши оказался Малон; крепкий, коренастый, он подхватил жердину, помогая направить её в грудь налетающему страшилищу. Диатрима вовремя заметив опасность, метнулась в сторону, повернувшись к врагу боком – и раскачанное двумя парами сильных рук толстенное древко грянуло в рёбра диатриме. Конечно, это был не тот удар, если бы многопудовая громада сама напоролась на упёртое в древесный корень копьё. Но и без того удар оказался не слабым. Любовно заструганное остриё пробило броню перьев, и наверняка сломало чудовищу рёбра. Птица закружилась на месте, заклекотала; из раззявленного клюва летели брызги крови, – и тут кто-то из мальчишек сверху попал наконец чужинцу в затылок стрелой.

Раненая диатрима не выказала больше никакого желания лезть в драку и, развернувшись, помчалась прочь. Бессильные стрелы впустую щёлкали по её оперению.

И следующую птицу остановило длинное ратовище. Теперь держал его один Малон, а Таши пробил из лука голову неосторожно высунувшемуся карлику. Диатрима пыталась достать непокладистого человека клювом, но жердь оказалась длиннее вытянутой шеи, а Малон не подкачал, не дал ратовищу свернуться на сторону. Таши не удержался и, схватив прислонённый к дереву топор, шарахнул диатриме по клюву – дальше просто дотянуться не удалось. Удар не причинил заметного вреда, хотя птица отдернула голову и загарцевала в опасной близости от направленного копья, не нападая сама и не давая вступить в схватку своим более решительным товаркам.

Копьё держи! – крикнул Таши и, вновь взявшись за лук, с десяти шагов хладнокровно вогнал боевую стрелу в изумлённый птичий глаз.

Диатричья волна расплескалась по роще, ударилась о поднявшийся частокол копий и, истекая кровью, отхлынула, оставив на иссушенной земле десятки тел. Птиц завалили мало – не больше дюжины, зато карликов полегло преизрядно. Нигде, ни разу не прорвались сквозь ряды охотников злобные чужаки. И потерь среди людей почти не было. Эх, так бы да с самого начала воевать!

Пять минут длилась схватка, а всем уже было ясно, что отбились от незваных гостей, отстоялись между толстыми деревьями, – мало где диатримам удалось пустить в ход свои чудовищные клювы – не допускали ратовища, и всей напористой диатричьей силы не хватало, чтобы перебить трёхвершковой толщины жердину. Окончательно дело решили стрелки – отбили приступ. Впервые взяли верх над чужинцами, потеряв совсем немного своих. Кое-кто из горячих голов предложил тут и остаться – пусть де, мол, чужинцы лбы себе о наши ратовища порасшибают; однако Ромар только покачал головой:

– Они теперь учёные. Эвон, как быстро городьбу подрывать навострились, да тухлятину в воду валить! Не станут они больше нападать. Окружат и измором возьмут. Да и сколько нам здесь торчать-то возможно? Нет, нынче же ночью – прорываться дальше...

Когда свечерело, род снялся со стоянки. Диатриты весь день кружили вокруг рощи, однако, второй раз подступиться не решились. И когда люди дождавшись темноты, пошли, окружив женщин и детишек охотниками, что тащили тяжеленные ратовища – то увидели, что степь пуста и даже на горизонте не маячат вытянутые тени диатрим.

– След наш они не потеряют, не надейся, – качал головой Ромар в ответ на робкую надежду Уники. – Ночь отоспятся, а на заре следом кинутся, быстрее ветра полетят! До леса нам от них не оторваться... А вот в чащобу за нами они не полезут. Понимают, что мы там с ними сделаем.

* * *

Шли всю ночь, но годного для днёвки места так и не нашли. Мелкие кусты не давали никакого укрытия, а до ближайшей рощи оставалось чуть не пять часов ходу. Кто-то предложил спуститься в речное русло и закрепиться на одном из бывших островков, что превратились теперь в песчаные холмы, но Бойша на такое не согласился. Конечно, через грязь диатримам будет не так просто пройти, но ведь тут не ленивая старица, ила на дне мало, а на песчаном холме птицы пустынь и вовсе будут чувствовать себя как дома. Тогда уж лучше встретить их просто на берегу – самим тоже просторнее будет.

Незадолго до привала, Бойша послал по рядам весть, чтобы люди, коли случится неладное: ежели кто отобьётся, потеряется или отстанет – не торопясь, днём отлеживаясь и ночами идя – пробирались вдоль берега Великой к Сборной Горе, – есть такое место в лесном краю, его с любой стороны за два дня пути видно. Там род будет ждать, сколько потребуется.

Люди промолчали, хоть и понимали: не об отставших речь, а о всём народе. Плохое место выпало для днёвки – хуже не придумаешь.

Остановились уже при свете, заняв оборону на самом речном обрыве, где хотя бы с одной стороны можно было не опасаться удара диатрим. Карлики сумели бы влезть и по ноголомной крутизне, но без птиц они не сила: детишек хватит, чтобы не пустить их наверх.

Быстро, кто чем мог ковыряли ямки в земле, упирать круто затёсанную пятку ратовища. Муха со своими сыновьями и ещё пятком помощников расстилал перед фронтом огромный речной невод, что два дня кряду, надрываясь, пёрли сюда, не обращая внимания на советы бросить ненужную тяжесть. Не слушал советов Муха, молчал или говорил невнятно, словно умом повредился. Бойша уже рукой махнул на старого рыбака. У кого разума нет, того не вразумишь.

И сейчас вождь подошёл к Мугону, кивнул на возящихся рыбаков и тихо сказал:

– Надеются, что диатримы в ячеях запутаются... А они, когда бегут, ноги высоко вздёргивают. Им даже кусты не помеха, не то что сеть на земле. Ничего из этой задумки не выйдет.

Мугон кивнул, соглашаясь, а Муха, который казалось и не слышал ничего, вдруг вскинул голову и негромко, как в прошлом, когда ещё был в разуме, произнёс:

– Не обижай, вождь. Не первый день сети ставлю. В моём неводе кто угодно запутается.

Диатримы появились вскоре после восхода солнца, видно и впрямь далеко не уходили, присматривали за бегущими людьми. Загодя рассыпались широким полукругом и хлынули с трёх сторон! Вот где был истинный страх, что наводит на людей пожиратель трусов вечноголодный Хурак! Хочешь – беги, хочешь – здесь помирай; всюду ровное, как пол, голое место, ни деревца, ни балочки! Укрыться негде, стрелков наверх не посадишь!

Кто-то из баб, увидав бегущую смерть, в голос взвыл, и тут же подавился криком; свои же подруги пасть заткнули – понимали, что не столько в силе, сколько в единой твёрдости спасение.

Человеческий круг ощетинился копьями. В первом ряду – кто помоложе да поздоровей, потом лучники, а за ними старики и женщины, готовые, если что, подхватить ратовища и закрыть брешь, не дать убийцам ворваться внутрь, где прячутся малые дети, уложены раненые и ждут самые дряхлые старцы.

Таши и Малон вновь оказались вместе.

Люди сжались как можно теснее. Хорошо, что у диатритов нет лучников! Расстреляли бы тогда издали, ни один бы не ушёл... А так – может, ещё и отобьёмся...

– Отобьёмся, отобьёмся... – твердила Уника, провожая Таши взглядом, когда он бежал к краю крохотного становища. Твердила как заклинание – и верила, что оно подействует. Впрочем, долго смотреть времени не было. Уника подняла костяную пичку, что досталась ей после схватки в Отшибной землянке, и пошла к обрыву. Её место там, а то, мало ли, пошлют диатриты лазутчиков со стороны реки, так ей их и встречать. Ну да не впервой – один уже пытался к ней через стену влезть.

Плавно разворачиваясь неслись диатримы. Смертельной городьбой, вражеским частоколом вырастали их тени над головами людей. Здесь, в чистой степи, не спрячешься ни за оградой, ни за деревом. Рассчитывай только на собственные руки, крепче держи копьё! Тогда, если будешь твёрд, как родовой нефрит, возможно и выживет кто-то из твоего рода...

– Вот ведь, красиво бегут! – внезапно пробормотал Малон, сдувая с глаз упавшую прядь. – Красиво бегут... твари распроклятые.

Рухнувшие на сжавшуюся людскую кучку диатриты торжествующе визжали. Верно, и в самом деле поверили, что вот она, победа, что ненавистные обитатели этих мест наконец-то пойдут в пищу их птицам, что сейчас они стопчут упорствующих жёсткими лапами диатрим – и пойдет потеха!..

Стена диатритов уже совсем рядом, видны блестящие безумием глаза птиц, шеи вытянуты в адском стремлении первыми достать корм, загнутые клювы заранее щёлкают, предвкушая мгновение, когда снова смогут утолить голод, уже начавший мучить пришлую орду. Последний миг – и лучники смогут дать залп, только будет ли с того толк? – Правильный полукруг нигде не нарушен, карлики надёжно укрыты, и даже если удастся сбить кого из бегуний, свалки среди нападающих не произойдёт.

Ещё десяток неторопливых толчков сердца и убийственная волна ударит в стоящих людей... разобъётся или снесёт преграду?.. – а люди до сих пор не готовы к битве – Муха и несколько его помощников всё ещё возятся со своим неводом шагах в десяти перед строем вместо того, чтобы стремглав удирать под защиту копий.

– Муха! – зарычал вождь. – Не блажи! Подай назад!

Но видно крепко привык жилистый старик самолично распоряжаться у реки. Когда сеть в руках – никто ему не указ! А может, нарочно искал Муха смерти, не желая уходить от трупа Великой.

– Взде-ень!.. – не обращая внимания на голос вождя, тонко закричал старейшина.

В строю кто-то вскрикнул, кто-то дёрнулся было наперерез, но остановленный соседом, остался на месте и лишь глядел, закусив губу. Люди поняли, что задумал Муха, когда останавливать смертников было уже поздно. Восемь человек подняли привязанный к концам жердей невод, так что один его край оставался на земле, а второй вздёрнулся, поднявшись не только над головами людей, но и приближающихся диатрим.

Старик Муха, пятеро его сыновей, начиная со старшего, который сам вскоре должен стать дедом и кончая неженатым Шукой, и ещё двое рыбаков из тех, кому смог довериться старейшина, тяжело ступая, бежали навстречу несущимся диатримам. Ловко сложенный невод разматывался за ними.

Пробежать люди успели не больше дюжины шагов; птичья лава, не заметив, стоптала смертников. Невод упал, накрыв десяток диатрим. Прочие птицы даже не замедлили шага – продолжали бежать, рывком вздёргивая ногу, а потом выстреливая её вперёд огромным шагом. Так они привыкли бегать сквозь заросли саксаула на своей жаркой родине. Что им какая-то сеть?!

Но вот беда, под этой сетью осталось десять таких же могучих птиц, что и нападающие. Они ничуть не пострадали и даже не упали на землю. Страшные рывки бьющихся диатрим дёрнули сеть, сбивая с ног тех, кто подбежал позже. Через мгновение пространство перед людскими шеренгами превратилось в сплошное месиво птичьих лап, голов и тел. Лишь с боков, куда не дотянулся невод, диатриты сумели ударить по людям.

Сливаясь с визгом карликов, засвистели стелы; лучники на выбор отстреливали отползающих и бегущих коротышек. Задние ряды птичьего войска сумели остановиться, но разворачиваясь, диатримы приоткрывали стрелкам своих всадников, и здесь тоже люди сумели нанести изрядный урон.

Большой невод плели из лучшего волокна, стравив в окрестностях селения чуть не все заросли конопли. После каждой ловли невод тщательно просушивали, любовно чинили, не дожидаясь, пока прохудится хоть одна ячея; невод был велик и мог перегородить целую протоку от самого берега и до Сухого острова. Перед прочной бечевой оказывался бессилен осётр, в ячеях запутывалась белуга и, не умея вырваться на свободу, сдавалась добытчикам. Не подвёл невод и на этот раз. Хотя небывалый улов сумел прорвать в сети огромные дыры, невод не выпустил никого из тех, кто попал в его ловкие объятия. Вскоре чуть не полсотни диатрим билось на земле, запутавшись в плетёных верёвках и мешая друг другу освободиться. Остальные уже не пытались прорваться сквозь гиблое место и, перестроившись под огнём лучников, полезли в обход опасной сети.

Однако здесь они вновь ударились грудью в острия ратовищ, со вчерашнего дня измазанные их кровью; и вновь, как и вчера, птицы ничего не смогли поделать с этой преградой. Слишком уж узкий проход оставался им для нападения. Как ни понукали птиц карлики, диатримы не желали лезть на копья без разбега. Они пытались растолкать копья тугими боками, жадно тянули шеи, но четырёхсаженные пики оказывались длиннее, и немногие хищницы умудрялись прорваться сквозь них. А вот стрелки Бойши не упускали своего шанса. Собственно, ратовища только сдерживали птиц, не давая им проломиться внутрь отпорного кольца; сбивали карликов и – при удаче – вышибали глаза диатримам лучники.

Правда, в один момент как-то ухитрились диатриты, то ли уже мёртвая птица приняла в себя навершия ратовищ, то ли ещё что приключилось, но диатриты смяли разом троих охотников и уже совсем было ринулись в открытую брешь, когда на пути у них вырос Ромар. За спиной безрукого колдуна горловыми переливами взвыл Матхи, ударяя в бубен так, что казалось, сейчас заглушит крики воинов и диатричьи визги; лицо Ромара почернело, как в тот приснопамятный день, когда чужинцы рвались в открытые ворота селения...

Незримый щит сбил наземь и опрокинул прорвавшихся, и, пока враги не опомнились, к ним кинулись со всех сторон. Заработали топоры, мотыжные рога, всё тяжёлое, что могло бить, крошить и дробить. Прежде, чем оглушенные птицы смогли подняться, их буквально разорвали на куски.

Потеряв многих и многих чужинцы отступили. Далеко не ушли, маячили у горизонта, напоминая противнику, что в три минуты могут налететь на беспечных и вернуть удачу себе. Но всё-таки, отошли, дали обороняющимся передышку, возможность посчитать потери, перевязать раны. В роду Лара погибло одиннадцать человек; да несколько было раненых, в основном тех, кто упавших диатрим добивал. Кроме того, из-под изодранной сети вытащили восьмерых рыбаков.

Бойша склонился над Мухой, который в смерти казался особенно маленьким и щуплым. Помолчал, потом произнёс сдавлено:

– Прости меня.

Мёртвых снесли под обрыв, упершись копьями, обрушили огромный пласт песка. Теперь, когда люди отсюда уйдут, чужинцам будет не так просто добраться до похороненных тел. Только Великая, когда вернётся в русло вода, сможет размыть завал. Но это ничего – рыбаки привыкли не обижаться на реку-кормилицу. Небось обрадуется Муха, почуяв ожившую воду.

Туши убитых диатрим разделали, мясо наспех зажарили на углях и, словно в сытые времена, все родичи отъедались свежатиной.

– Нас пожрать хотели, – изгалялся пастух Мачо, ворочая над углями вертел с насаженными на него ломтями птичины, – а вот теперь мы попробуем, какова диатрима на вкус!

На вкус диатрима оказалась превосходной. Конечно, жилистую ногу и гиена не вдруг бы ужевала, а вот белое мясо, вырубленное из груди, поддавалось даже старым зубам.

До самого заката лагерь простоял спокойно – упившись собственной кровью, диатриты не решились на повторную атаку. А Бойша прямо среди дня отрядил полсотни воинов, которые спустились вниз и набрали воды из блуждающего по руслу ручья. Теперь, едва стемнеет можно будет выходить, не тратя времени на то, чтобы накормить и напоить людей.

– Так и до верхового селения, глядишь, доберемся! – ликовали на стоянке.

– До верхового совсем немного осталось, – ободрял людей Бойша, обходя раз за разом походный стан, – а дальше идти просто. Там рощ много. Остановимся, оглядимся и решим, как жить станем.

Четыре дня занимал путь от главного селения до верхового в спокойные времена. Ныне же, тяжело нагруженные, тащились всю седьмицу. Точно степные волки вокруг стада, невдалеке кружили обозлённые неудачами диатриты. Порой наскакивали на идущих, но сделать ничего не могли. А на большой приступ не решались. Ждали тех, кто, может, отобьётся и отстанет – однако род шёл дружно и кучно; ослабевшим помогали, перекладывая груз на более выносливых. Мало-помалу рощ и поросших кустами полей становилось всё больше, людской поток подходил к невысокой холмистой гряде, за которой скрывалось верховое селение. Снимаясь с последней стоянки, Ромар объявил громко:

– К утру на месте будем. А может и раньше – в темноте доспеем.

– Этих отсидчиков небось диатриты и не заметили, – проворчал пастух Мачо. – Живут как в старые времена.

– Едва ли... – покачал головой Ромар. – Думаю, родичи из верхнего селения, уже в лесах давно. Ни я, ни Матхи не слышим их голосов... они, должно быть, далеко ушли, дальше Сборной Горы...

– Эк, и дёрнули! – захохотал Мачо. – Бежали – аж пятки дымились!

– Может, и так, да только не спеши судить, ты ж не знаешь, сколько сюда диатритов приходило, – оспорил пастуха Ромар. – Может, они тут тоже городьбу подрыли?..

– Лучше следить надо за городьбой! – Мачо был непреклонен.

Спускалась ночь. Теперь уже всем стало ясно – селение покинуто. Ни огонька, ни сигнального факела на стене – тьма, и больше ничего.

Диатриты во мраке не сражаются. Благополучно дошли до городьбы; благополучно втянулись всем обозом внутрь...

Да, ушли родичи. Но ушли не спешным беспамятным бегством, а с разумением, толково прибрав и захватив с собой всё, что только могли. Диатриты здесь явно побывали – но поживиться им было особенно нечем, запасы верховые с собой утащили. Так, побито, поломано что-то – а в целом ничего страшного.

– Налётом они тут проскочили, даже не особенно шарили, – заключил Ромар, обойдя селение. Таши шёл рядом, светя колдуну двумя факелами.

– Это почему? – полюбопытствовал Таши. Сейчас с Ромаром говорить можно, а то в походе – туча-тучей, непрестанно шепчет под нос тайные заклятья – чужинцев старается учуять...

– Не нагадили нигде, считай, – пояснил Ромар, но таким голосом, что у Таши отчего-то пропала охота спрашивать дальше.

И всё было бы совсем хорошо (отдохнём, дух переведём, а там и дальше двинемся, куда диатритам ходу нет), если бы не городьба. Чуть не везде она была подрыта, расшатана, раздраена; в двух местах обнаружились настоящие проломы, кое-как засыпанные землёй и заваленные брёвнами – видно было, что родичи лепили новую ограду на скорую руку, абы только чужинцы не ворвались внутрь. Нет, случись что – не продержишься тут. Все слабые места за ночь не восстановишь, значит, придётся днём в проломах с копьями стоять, как на открытом месте.

И тем не менее это место было крепким, достаточно крепким, чтобы провести тут дневку – как и решил Бойша.

Таши запомнил, что Ромар опять помрачнел, ходил, качал головой, вздыхал даже – словно беду предвидя. О чём-то толковали с Матхи и Бойшей, те кивали, соглашаясь. Потом объявили решение – завтрашний в селении проведут, а с темнотой дальше двинутся, к Сборной горе. Не может быть, чтобы свои там караула не оставили.

Народ приободрился, повеселел. Люди начинали верить, что конец бедствиям близок, ещё немного, пара-тройка переходов – и они достигнут леса. Да и завтрашний день беды не сулит; за частоколом всё-же безопаснее, чем в открытом поле – хотя прошлый раз отбились именно в чистой степи.

Невиданным зверем ворочалась спасительная ночь. Сам Великий Лар вышел на землю – накинуть темную шкуру на плечи обезземеленного рода, хоть на время прикрыть изгнанников от глаз жадных чудищ, нагрянувших из коренных владений Дзара.

Люди растянулись по брошенным домам. Входили чинно, как в гости, стараясь ничего не тронуть, не порушить – хотя и трогать и рушить было уже нечего. Устраивались на ночлег. По привычке заговаривали входы; двое подростков под руки водили по селению Матхи – всё-таки здесь не дом, где слепцу известна каждая мелочь, и можно ходить словно зрячему. Шаман гремел бубном, тряс погремушками, отгоняя недобрых духов, что, как мухи на мёд, слетелись к покинутому людьми посёлку.

Бойша следом за Ромаром обходил частокол, примечая слабые места и тотчас наряжая охотников на починку. Многое за оставшиеся тёмные часы сделать нельзя – уж больно основательно потрепали городьбу чужинцы! – но и сидеть без дела не след.

Ромар же, раскинув амулеты, помрачнел окончательно. Подошёл к Бойше, начал что-то горячо втолковывать. В проломах горели костры, Таши следил за огнём, прислушиваться ему было некогда и слов он, конечно, не разобрал. Видел лишь, как кивал Бойша, вроде бы соглашаясь.

Бабы и детишки, умаявшись, спали непробудным сном. И Уника спала, обнявшись с матерью; а рядом притулились её младшие сестрёнки. Пусть. Потом, если до леса дойдем, не до спанья станет. По-новому селение поднимать придётся! Не шутка...

Начинал брезжить свет, когда с грехом пополам закончили дела. Выставили стражу, велев кричать сполох, едва на краю сжатого поля покажется противник. И над селением сгустилась тишина.

Из всех свободных людей один лишь Ромар не повалился спать. Обходил дозоры, щурил глаза вдаль, теребил часовых, требуя зорче глядеть, не упустить приближения врага.

– Рядом орда ходит, – шёпотом сказал Таши безрукий волшебник, набредя на него, стоявшего в свою очередь в дозоре. – Не спят, проклятые. Чую я их. И... они меня тоже чуют. Помнишь, как они тебя с Тейко сквозь заросли углядели? Так вот снова тот чародейник объявился, чтоб ему Лару на рога наколоться! Кружит вокруг... и подручные его неподалёку ошиваются не иначе, как опять к городьбе подступиться пробуют!

Солнце бессонный Ромар встретил, стоя на приступке городьбы. Рядом стоял Таши, держа наготове лук. Волшебник казался чернее тучи.

– Приступят сегодня твари, – негромко заметил он. – Не могут не приступить. Больше им нас зажать негде – эвон, до леса рукой подать. Дважды отбились – и третий отобьёмся, знаем теперь как... Лишь бы какой новой штуки не учудили. Вижу, затевают они что-то небывалое, а что – не пойму.

– Так если в поле отстоялись – нечто ж за частоколом не выстоим? – удивился Таши. Ромар с досадой дёрнул обрубком плеча:

– Тогда народ тесной кучей стоял, а тут дыры одна от другой далеко. Сумеют ворваться в одном месте – что делать станем? Друг другу на помощь так просто не придёшь и в селении в кучу не собьёшься. Нас тогда по одиночке перебьют. Была бы моя воля, я бы лучше в чистом поле на днёвку встал.

– Так куда Бойша смотрит?

– Куда?.. – Ромар невесело усмехнулся. – Люди устали, ног не волочат. Хоть один день надо им спокойно провести. Да и в поле тоже... в прошлый раз всех нас Муха выручил, а ныне от невода и клочьев не осталось. Леса тут поблизости тоже нет – всё под поля да пастбища выжжено. С какой стороны ни поверни – всё худо получается. Всей надежды, что отстоимся в проломах. Знать бы ещё, как карлики эти проломы делали... Э, да вот и они! Кричи тревогу!

Солнце, ещё по-утреннему красное, висело над самым горизонтом, но света для круглых жёлтых буркал диатрим хватало вполне, и чужинцы показали, что больше они ждать не намерены.

Вновь, в который уже раз, разинув клювы, неслись диатримы и бесновались их наездники. Вновь Бойша торопился расставить всех по местам. Вновь расхватывали длинные ратовища. И людям уже мнилось – отбились досель, отобьёмся и сейчас. Но тут и случилось то небывалое, чего так боялся Ромар.

Диатриты словно не замечали широких проходов в городьбе, где ожидали их воины зубра. Не так просто было бы пробиться там сквозь завалы брёвен и щетину изготовленных копий. Карлики мчались туда, где поднималась неприступная, нетронутая городьба. А в лапках у коротышек вместо привычных костяных пик были свёрнутые словно готовое к броску боло, ремни, грубо нарезанные из лошадиных шкур. Видно, загнали где-то пришельцы табун лошадей – не так это и трудно, верхом на диатриме! – а потом не позволили птицам пировать, покуда не изготовили потребный кожаный снаряд.

Ловко прячась за мощными диатричьими шеями, чужинцы летели к частоколу; лихо, с разворота забрасывали на острия бревён прочные ремни, другим концом захлёстнутые за ту же птичью шею; диатримы разворачивались, дёргали – и подрытые бревна с треском выворачивались, брызгами летела вверх земля...

Городьба оказалась подрыта куда основательнее, чем мнилось Бойше и даже Ромару. Отвёл глаза хитроумный диатричий маг.

Перескакивая через опрокинутые брёвна, диатримы врывались в селение, поздно было перестраиваться, пытаться закрыть новые проломы – слишком велики они оказались. Городьба рухнула разом в четырех или даже в пяти местах. И не по одному-два бревна, а сразу целыми сплотками; орда ринулась в проломы.

Тогда-то и закричал Матхи. Закричал страшно, нечеловечески, завыл, раздирая грудь ногтями; потому что, хоть и слеп был, сразу понял, что означает этот жуткий треск и отчаянные крики сородичей.

– Вниз! – заорал Таши Малону, своему уже постоянному напарнику. Ратовища с собой бери!..

Кинулись вниз, обеспамятев. Как же это так?.. Городьба всегда выручала – а ныне так подвела!..

Рвались со всех сторон диатриты.

Таши не знал, где Бойша, где Ромар, где Уника; вдвоем с Малоном они сбили с птицы наездника; и тут оказалось, что длинным, тяжёлым ратовищем не так-то просто отбиваться среди домов. Мешали близко сошедшиеся стены; копьё даром разодрало птице бок и та, взъярившись от боли, ударила на жалких двуногих всей исполинской мощью.

В тесноте селения быстро развернуть копьё не удалось. Малон закричал, дёрнул из-за пояса топор, но чудовищный клюв навылет пробил ему грудь. Диатрима вскинула башку, торопясь заглотить окровавленный кусок мяса, который только что был сердцем Калинкиного мужа...

Малона швырнуло под ноги Таши. И тут в нем, оставшемся в живых, будто что-то полыхнуло, как неистовый степной пожар. Это была запредельная, сверхчеловеческая сила, что волею предков пробуждается иногда в мгновенья смертельной опасности. Таши зверем прыгнул вперёд, и диатрима, задравшая голову к небу, пропустила этот, привычный для неё бросок. Топор ударил, словно не в Ташиной руке был зажат, а у самого Лара-прародителя. Удар упал сзади, так что кремнёвый клин завяз в шейных позвонках.

Что было дальше с обречённой птицей, Таши не стал и смотреть. Словно обезумев, рванулся из узкого тупичка, в котором навсегда остался Малон, рванулся к площади посреди селения, где сейчас кипел главный бой.

Диатриты рассыпались по селению, гоняясь за людьми убивая всех, кого могли достать. Повторялся кошмар селения Турана. Но только на сей раз здесь был Бойша, и его воины дрались, забыв про всё, даже о собственной смерти. Птицы, карлики, люди – сплелись в один кровавый клубок. И, под прикрытием гибнущих мужчин, бежали прочь через опустевшие проломы женщины и дети.

Уже ворвавшись в гущу свалки, Таши заметил Ромара. Безрукий колдун замер, прижавшись спиной к стене, по лицу стекает кровь, одежда тоже вся рдяная, а прямо на него во весь опор несётся громадная диатрима и на её спине подпрыгивает совсем крошечный карлик, седой, как сова-сипуха. Таши ледяной волной окатило: с полувзгляда понял он, что это и есть тот самый диатричий маг, без которого никогда не сумели бы проклятые так ловко повалить городьбу! И вот теперь достал чужинский чародей врага, сошлись лицом к лицу – один верхом на чудовищной птице, второй – как всю жизнь был, безоружный и перед всякой опасностью открытый.

Таши метнулся было наперерез диатриме, но тут воздух перед Ромаром внезапно вспыхнул. Огненная тень увенчанная парой изогнутых рогов поднялась из-под земли. Страшная голова наклонилась, и диатрима, показавшаяся вдруг маленькой и ничтожной, кувырнулась наземь, сбитая огненными рогами.

Перья на груди птицы тотчас же вспыхнули, огонь метнулся по длинной шее, кроваво-золотые глаза лопнули, лишь ноги ещё скребли землю – не желала владычица диатрим отступать даже перед самим Ларом. Седой карлик вскинул пустую руку, словно в ней было привычно зажато копьецо, но огненный рог вонзился ему в грудь. В следующую секунду призрачное видение погасло, Ромар обессилено рухнул у стены, подле трупа своего врага – и руки сородичей подхватили бесчувственное тело, поволокли прочь...

Таши не помнил, что было дальше. Кажется, он подхватил выпавшее из мёртвой руки копьё и дрался вместе со всеми, ежесекундно ожидая лютой гибели и чуть ли не удивляясь, что смерть раз за разом обходила его. Он видел гибель своего рода, но продолжал драться там, где иные бросали оружие и сами подставлялись под беспощадные клювы, не в силах тянуть, и желая только одного – чтобы скорее.

И всё-таки люди не окончательно потеряли головы. Два пролома Бойше удалось отбить. Через них кинулись спасаться дети и женщины, а с ними и часть воинов – потому что иначе бегущие тотчас будут расклёваны диатримами.

Таши стоял в проходе, держа наизготовку загонное копьё, пропуская мимо поток бегущих. Сейчас последний из живых людей выбежит наружу и в проходе между домами появится видение торжествующей диатримы. Её и надо принять на зазубренный кремень, чтобы хоть на минуту задержать погоню.

– Дай сюда! – раздался сзади голос. Белоголовый, трясущийся Лат неожиданно сильным рывком вырвал из рук Таши копьё. – Беги! – визгливо крикнул он. – Тебе ещё женщин до леса вести! А у меня ноги не идут, так я здесь постою.

Не было времени прекословить главе семьи. Таши подхватил другое копьё – полегче и кинулся догонять бегущих.

Вырвавшиеся за городьбы бежали в разные стороны, кто куда, рассыпаясь небольшими отрядами; иные, впрочем, сбивались в ватаги и побольше. Скорее, скорее, уйти подальше, пока страшная смерть в образе нелетающей птицы не вырвалась за городьбу!

Бойша отступал одним из последних. Группа самых упорных воинов, все немолодые, отходила вместе с ним, отвлекая на себя врага, не позволяя ему собраться загонным кольцом, чтобы начать настоящую облаву. И, когда вперёд вырвался какой-то лихой чужинец, вождь шагнул ему навстречу и вскинул священный нефрит рода. Дубинка оставила в воздухе зелёный росчерк; шею диатримы, как и в прошлый раз, сбило начисто, а затем случилось страшное – священный нефрит внезапно полыхнул, точно трава весной, и – переломился.

Бойша оторопело взглянул на обломки – и накатившая волна диатритов накрыла его, опрокинула и втоптала в землю уже неживое тело.

Даже вырвавшись за городьбу теряли люди своих во время бегства. Счастье ещё, что почти все диатриты остались в селении – если прежде защитники не пускали птиц в городьбу, то теперь, несколько смертников, закрепившись в проломе, старались не выпустить их. И лишь убедившись, что в селении больше нет ни единого человека, Стакн – старший среди выживших – велел отходить к далёкому лесу.

Люди бежали на север. Разрозненные группки карликов настигали их и рвали, почти не встречая сопротивления. Именно в это время погибло большинство родичей: женщин и детей, особенно малышей, что и двух вёсен ещё не отсчитали...

Лишь когда роща, до которой чуть не два часа бежали, сомкнула над людьми свои кроны, народ сумел остановиться, и там впервые кто-то заплакал.

Здесь, на лесной поляне Таши отыскал Унику; увидев окровавленного, избитого – но живого Таши она тихонько охнула – и захлопотала над другой женщиной, которой приспела пора рожать, и младенец – девочка – родилась в лесу рядом со смертным полем...