"Подняться на башню" - читать интересную книгу автора (Андронова Лора)

2. ПЫЛЬ НА ВЕТРУ

Тропинка спутанной ниткой вилась среди деревьев, петляя, взбиралась на небольшие пригорки, огибала болотца. На полянах еще цвели осенние цветы — бордовые, оранжевые, синие, но Хёльв не видел ничего вокруг. Перед его глазами мелькало то лицо убитого колдуна, то пятна крови на ковре, то стрела — его собственная стрела! — торчащая из груди мертвеца. Хёльв бормотал что-то себе под нос, вздрагивал, ежился, пытался перед кем-то оправдаться, но никто его не слушал. Горланя развеселую похабную песенку, Мохнатые Тараканы двигались вперед.

Против ожиданий Хёльва, их совсем не расстроило то, что в замке колдуна не оказалось богатой добычи. Разбойники выслушали его вполуха, кто-то пожал плечами, кто-то махнул рукой. В другое время юношу очень заинтересовали бы причины такого равнодушия, но сейчас он мог думать только об одном.

Он нервно поглаживал лук, сжимал пальцы в кулак, кусал кусал губы. В голове тяжело бухало. Услышав шаги догонявшего его Лукавого Финика, Хёльв вздохнул — одновременно раздраженно и с облегчением.

— Мне надоела твоя кислая физиономия, — безапелляционно заявил Финик.

Юноша смерил разбойника яростным взглядом:

— Заметь, я иду впереди тебя, следовательно, ты никак не можешь видеть моей столь приевшейся тебе рожи.

— О! Даже твой затылок выражает беспросветное уныние. Долго ты еще собираешьел дуться?

— Я не дуюсь.

— А что же ты?

— Я размышляю. — Хёльв неприветливо покосился на разбойника.

— Надо же… И о чем, позволь полюбопытствовать?

— Не позволю. Ты хороший человек, Финик, но, видишь ли, бывают такие моменты в жизни, когда хочется побыть одному, взвесить на весах совести свои поступки, решить как жить дальше. Впрочем, я не уверен, что ты способен это понять.

Финик поправил повязку на глазу:

— Нет, вы только послушайте этого юного философа. Не хочешь говорить — не надо. Все твои нехитрые думы и без того написаны у тебя на лбу крупными красными буквами. Вчера ты впервые убил человека, и это тебя страшно тревожит. Ты судорожно пытаешься осознать этот невероятный факт и подобрать под него соответствующее мироощущение.

Хёльв скрипнул зубами и снова уставился себе под ноги.

— Не вижу в этом ничего смешного.

— А кто смеется? Никто и не смеется. Я серьезен, как фазан на вертеле.

— Еще вчера этот человек был жив! Мог смотреть на звезды, петь, смеяться. А я его лишил всего этого.

— И что? Хорошо, предположим, что ты промахнулся и ушел своей дорогой. Кто может знать, что ждало бы старого колдуна дальше? А вдруг твоя стрела спасла его от долгой и мучительной болезни? Или от пыток?

— Скорее от спокойной и счастливой жизни, — язвительно заметил Хёльв. — Что еще могло ждать уверенного в своем могуществе колдуна?

— Мой милый наивный мальчик, в нашем мире колдун, имевший глупость насолить высокопоставленному вельможе, может быть уверен только в одном: рано или поздно его убьют. И хорошо, если он отделается легкой и приятной смертью вроде отсечения головы. — Финик сунул в зубы длинную сухую травинку. — Гораздо более вероятно, что он попадет в лапы к палачам-профессионалам или к своим же собратьям — волшебникам. Уж эти-то умельцы никого не оставят равнодушным к своему искусству.

Хёльв побледнел, но позиций не сдал.

— Это всего лишь возможность. Вероятность. Он мог и ускользнуть.

— Ну конечно же мог. Яйца тоже могут взбунтоваться и отказаться прыгать на раскаленную сковороду. Могут зажарить в печке кухарку и выпорхнуть в окошко, обернувшись вольными птахами. Однако почему-то чаще они оборачиваются яичницей, — ответил Финик, но Хёльв его не слушал.

— Убийство — это чудовищно, — простонал он, едва не плача. — Быть пронзенным стрелой в собственном доме! Что может быть ужаснее?! Как только боги терпят такие злодейства?

Загорелое жизнерадостное лицо Финика страшно перекосилось.

— Э-э-э, братец, ты, я вижу, из тех людей, которых особо трогают драматические, театральные кончины? О да. Зарезанные заложники, жертвы магических ритуалов, казненные повстанцы — все это так распаляет воображение! Так рождает общую скорбь или праведный гнев… К оружию! На тиранов! Запретить опасное волшебство! Защитим наших детей! — Финик яростно потрясал кулаками, изображая возбужденную толпу. — Им доподлинно известно число погибших во время Саунесского Эксперимента. Но никто, никто из этих милых людей никогда не задумывался о том, сколько человек ежедневно умирает от банального свистящего поноса или зудовки. Еще бы, ведь это так обыденно и неинтересно… Хёльв перевел дыхание. Его глаза блестели.

— Ты страшный человек. Мерзкий циничный тип. Тебя хоть чем-то прошибить можно?

— Меня? Да запросто. Хорошим копьем, например. — Разбойник резко развернулся на месте и стал продираться через кусты в сторону узловатого старого клена, — Гляди-ка. Тут что-то есть.

Проглотив вертевшуюся на языке колкость, Хёльв последовал за ним, по щиколотку утопая в шуршащих листьях. У самого подножия клена они образовывали большую мягкую кучу, сияющую всеми оттенками рыжего цвета; в глубине кучи виднелся длинный матерчатый тюк. Финик осторожно сгреб с находки слой листьев и удивленно присвистнул:

— Ого! Ну и дела…

Тюк оказался высоким человекоподобным существом неопределенного возраста и пола. Длинные темные волосы почти полностью скрывали его лицо, оставляя на виду лишь слегка зеленоватую щеку. Хёльв содрогнулся:

— Кто это?

— Эльф. Типичнейший мертвый эльф. — Разбойник пнул худощавое тело ногой. — Очень кстати. Вспомни наш с тобой разговор. Этому счастливчику были уготованы тысячелетия. И что же? Разве это его спасло? Нет! Он лежит тут всеми покинутый, в виде хладного трупа. Скоро его плоть начнет разлагаться, и вездесущие муравьи…

Мертвый эльф пошевелился и открыл левый глаз. Глаз был красноватый, припухший и очень живой. Хёльв попятился. Эльф еще раз пошевелился, пробормотал что-то невнятное и со стоном поднялся. Золотистые листья водопадом посыпались из складок его одежды.

— Ы-ы-ы-а, — просипел он.

— Спасайся, кто может, — шепнул Финик и юркнул в кусты.

Продолжая постанывать, эльф выпрямился во весь рост. Лучи полуденного солнца ярко осветили его прекрасное, хотя и несколько помятое лицо. Большие серые глаза искрились злостью, губы кривились. Сложно было даже представить существо, менее склонное к разложению. Хищно оглянувшись, эльф схватил Хёльва за плечи и несколько раз крепко встряхнул.

— Задери тебя Ристаг, — прорычал он неожиданно низким голосом.

— Многоуважаемый эльф, — почтительно произнес Хёльв, пытаясь вырваться из цепких рук, — мы с моим другом Фиником..

— Тысячу осьминогов в задницу тебе и твоему Персику! Я просто подыхаю от усталости! Я не спал трое суток! Я выбрался из этого ведра с помоями, которое его обитатели по рассеянности называют городом, чтобы вдохнуть чистого, не оскверненного людскими миазмами воздуха! Я нахожу укрытие в девственной чаще. Для чего?! — Эльф яростно тряс юношу за плечи. — Для чего, я спрашиваю? Для того чтобы, меня будили пинками под ребра всякие проходимцы?

Хёльв покорно опускал голову все ниже и ниже. Он не знал, как следует себя вести с разгневанными эльфами. — Что же мне теперь делать, укуси тебя волосатая гадюка? Куда прикажешь податься? Может, мне надо научится вить гнезда, чтобы спать в древесных кронах? Или уйти в болота и жить в воде, подобно пупырчатой жабе? Я тебя спрашиваю! Может, там ваш брат-человек не будет меня тревожить?

— Право, мне очень жаль, что мы нарушили ваш сон…

— Ква-а-а-ква-ква! Похоже? У меня хорошо получается? Он неожиданно ослабил хватку. — Ладно. Свободен, смертный. Помни мою доброту.

Одним стремительным движением эльф подобрал тряпичную котомку, валявшуюся у него в ногах, запахнул плотнее куртку и унесся прочь, просверлив напоследок Хёльва недоброжелательным взглядом. Где-то за кустами послышалось сдавленное хихиканье Лукавого Финика.

— А эльф-то живой, — холодно прокомментировал Хёльв, снова выбираясь на тропинку.

Финик кивнул, пытаясь сохранить на лице серьезную мину.

— Ты уж прости, ошибочка вышла. Глаз у меня, сам видишь, всего один, да и тот плоховат. Старый я становлюсь, — запричитал он, — пора начинать бороду растить!

— Зачем тебе борода?

— Чтоб никто не сомневался, что я почтенный господин, а не какой-то там разбойник с большой дороги.

— Бородой грехов не скроешь, — провозгласил Хёльв. — Разве что монашеской.

— Всю жизнь мечтал стать монахом, — развеселился Финик. — А что? Удалюсь от дел, построю себе тихую обитель. Создам братство.

— Братство Одноглазого Финика?

— Да нет… Нескромно это как-то. Нам, святым агнцам, подобное самолюбование не к лицу. Я встану во главе Братства Усмирения Желудка. Мы с послушниками будем непрестанно утруждать свои желудки обильной и разнообразной пищей, дабы жили они не в никчемной праздности, а в непрестанных трудах! Такова будет наша жертва Непостижимому Отцу. Надеюсь, он оценит ее по достоинству.

— Кстати о Непостижимом Отце. — Хёльв бросил взгляд на почти догнавших их Мохнатых Тараканов. — А мы вчера все запасы еды употребили?

Финик отечески улыбнулся в ответ:

— Правильно мыслишь, парень. Стоит ли тащить куропатку с орехами и пирожки в Велерию? Там и своих куропаток полно. Кстати, ты идешь с нами дальше или хочешь завернуть в Брасьер?

Тяжело вздохнув, Хёльв посмотрел туда, где между редеющими деревьями уже начинали проглядывать первые дома, втянул носом пахнущий жильем воздух и пожал плечами:

— В Брасьер. Останусь, перезимую. Не может быть, чтобы в таком крупном городе не нашлось для меня подходящей работы.

Покопавшись в карманах куртки, Финик извлек оттуда округлый матерчатый кошелек и протянул его Хёльву:

— Это тебе. На первое время.

— Но…

— Никаких но! Если ты мне откажешь, я страшно разгневаюсь. А в гневе, друг мой, я совершенно собой не владею и творю страшные вещи. Например, рублю миловидных юношей на мелкие кусочки, невзирая на их тяжелую депрессию. — Для вящей убедительности Финик помахал перед носом Хельва тупым складным ножом. — Потом, конечно, я буду страшно раскаиваться, возможно, даже пророню несколько скупых разбойничьих слезинок, но твоим разрозненным фрагментам это уже не поможет.

Хёльв рассмеялся и сунул кошелек за пазуху:

— Тогда беру. Но только из-зa того, что не хочу взваливать лишний грех на твою злокозненную душеньку.

Несколько часов спустя Хёльв уже был в Брасьере.

Триста лет назад здесь не было ничего. Не было большого бестолкового города, не было шумных торговых улиц и солидных ростовщических кварталов. Не было ни крепостных стен, ощетинившихся заостренными кольями, ни высоких сторожевых башен. Триста лет назад здесь лежала огромная пустошь, окруженная редкими лиственными лесами. Называлось это место незамысловато — Плешь. Невдалеке вилась заброшенная дорога, по которой можно было брести три дня кряду, так и не встретив ни единого живого существа. Долгие годы дремала Плешь в скучном одиночестве и могла бы так продремать до скончания веков, но премудрая Амна, Матерь всего сущего, распорядилась иначе.

Случилось так, что жена Самодержца государства Самарагд — прелестная юная Рамана — без памяти влюбилась в купца из знойной Агемии и сбежала с ним от венценосного мужа. Сей легкомысленный поступок взбалмошной красавицы имел серьезные политические последствия: будучи человеком неглупым, Самодержец понимал, что объявление войны Агемии равнозначно самоубийству, потому перенес всю тяжесть своего гнева на странствующих торговцев. Хорошо вооруженные конные патрули курсировали теперь вдоль границ страны, время от времени принимаясь хватать и ковать в цепи черноволосых южных купцов. Пленники доставлялись терзаемому ревностью Самодержцу, который в зависимости от того, сколь сильно в этот день давили на его голову новообретенные рога, то приказывал сдирать с них живьем кожу, то сажать на гигантские муравейники, то просто топить в ослиной моче.

Широкий, удобный тракт, соединявший жаркие континентальные страны с океанским побережьем, стал совершенно непригоден к использованию, поскольку значительная его часть пролегала по территории Самарагда. Тогда-то и вспомнили про старую дорогу, огибавшую негостеприимное ныне государство Самодержца. Мимо Плеши потянулись торговые караваны, и безлюдное место начало оживать. Первым на пустоши обосновалось семейство предприимчивых гномов. Заручившись соответствующими разрешениями, они вырубили прилегающий к дороге лес, и вскоре на расчищенном участке вырос высокий, в керамском стиле, терем с яркой жестяной крышей и множеством остроконечных башенок. Красочная вывеска гласила: «Брасериус — обитель тепла и света для усталого путника». Обитель тепла и света — а в просторечии постоялый двор — пользовалась большим успехом среди усталых путников. Впрочем, одной усталости было недостаточно: чтобы найти приют в «Брасериусе», требовалось также наличие туго набитой мошны.

Тем временем в соседней Велерии произошло страшное бедствие. Невиданно обильные дожди, случившиеся в пору таяния льда, привели к тому, что вышла из берегов река Селень, затопив несколько прибрежных городов и не поддающиеся исчислению деревни. В столице княжества под водой оказались все первые этажи зданий, в том числе знаменитый на всю округу Охотничий Зал Верховного Дворца. Князь Есинор, день за днем наблюдавший, как безвозвратно портится уникальная роспись стен и отсыревает тонкая лепка главной достопримечательности его страны, созвал нескольких приближенных колдунов и приказал им любыми силами немедленно вернуть распоясавшуюся реку в положенное ей русло. Не имея времени изучить проблему и составить подобающее случаю заклинание, напуганные возможной расправой, колдуны решились на последнее средство. В течение нескольких часов из лучшего черного дерева был сооружен великолепный алтарь. Шестьсот овец, шестьдесят быков и шесть юных девушек были принесены в жертву Ристагу Мрачному с единственной отчаянной мольбой — усмирить реку. И Ристаг внял мольбе. Не прошло и мгновения после завершения ритуала, как земля содрогнулась. Русло Селени словно провалилось вглубь, затягивая в себя воду. Верховный Дворец ликовал ровно два дня, по прошествии которых стало известно, что божественный катаклизм вызвал смещение горных пород в истоках реки и могучий ключ, давший ей жизнь, теперь бьет в другом направлении. Селень не пересохла совсем, но обмелела настолько, что серьезное судоходство стало невозможным. Велерия, всегда полагавшаяся на свой флот и не имевшая хороших наземных путей, оказалась отрезанной даже от ближайших стран.

— Коварный Ристаг посмеялся над нами! — в отчаянии кричал князь. — Не верь Ристагу, мольбам внимающему!

Но делать было нечего — пришлось строить дороги. Первая из них вела, конечно, в царственный Хан-Хессе. И вышло так, что кратчайший путь из Велерии в великолепную столицу всех столиц лежал через уже знакомую нам пустошь.

Пролетело несколько спокойных лет, прежде чем судьба Плеши изменилась окончательно. Место, ставшее пересечением двух крупных торговых трактов, привлекало к себе все больше и больше народа. Возле «Брасериуса» возникли многочисленные домики, трактиры, конюшни и лавки. В сопровождении монахов и свиты прибыл служитель Матери всего сущего Амны и принялся возводить храм и приют для детей-сирот. Вскоре разношерстный поселок, именуемый его жителями Брасьером, разросся настолько, что получил право называться городом.

И снова высокая политика вмешалась в жизнь бывшей пустоши. Самодержец Самарагда, давно с неодобрением взиравший на рождение новой метрополии, во всеуслышание заявил, что Плешь и прилегающие к ней леса всегда были исконно самарагдскими, стало быть, и Брасьер является его законным вассалом со всеми вытекающими обязанностями — повиновением, уплатой налогов и предоставлением рекрутов в общее войско.

— Каков нахал, — переговаривались постоянные посетители «Обители усталого путника», — налогов ему подавай! Звонкой монеты захотелось!

— Наших детушек — и в солдаты? Ни в жисть не позволим!

Самодур проклятущий!

— Ослиной мочи ему, а не звонкой монеты!

Затем голубиной почтой было получено послание от князя Велерии.

Столь солидные и состоятельные негоцианты, как уважаемые жители города Брасьера, нуждаются в надежной защите от обнаглевших и до чужого добра жадных правителей соседних стран, — гласило послание. — Посему мы, милостью Непостижимого Отца правитель Великой Велерии, великодушно берем вас под свое покровительство и включаем в состав государства нашего в качестве провинции. В знак благоволения посылаем вам Особый Княжеский полк. Извольте принять его с подобающим почтением…»

Город гудел, как растревоженный улей. Кто-то порывался бежать в леса, кто-то призывал браться за оружие и отстаивать родные стены. Городской голова Синица, человек добродушный и от военных дел весьма далекий, повелел копать рвы и возводить укрепления, дабы оборониться от захватчиков. Однако все приготовления оказались излишними: полк вошел в город буквально следом за посланием. Разбойного вида солдаты вели себя на удивление пристойно — дома не поджигали, лавки не грабили, полногрудых купеческих дочек в темных подворотнях не тискали. Предводитель войска — генерал Рубелиан — лично явился в «Брасериус», дабы выразить почтенным торговцам свое всемерное уважение и восхищение, чем чрезвычайно им польстил.

— Высокородный князь, — разливался он соловьем, щедро угощая всех присутствующих вином, — не до конца понимает, сколь важную роль играет купеческое сословие в жизни современного общества. Подобная недальновидность не делает чести правителю.

— Тожить на наши денежки зарится, как и рогатый самарагдец, — ворчал Синица.

— Вы не должны допускать, чтобы иноземные диктаторы запускали руки в ваши карманы! — горячо восклицал генерал.

— Хе! Как же, попробуй их, супостатов, не допустить. Мы — люди мирные, за себя постоять не умеем.

Рубелиан хитро улыбнулся:

— А мой полк? Целый полк превосходных солдат! Отличнейших, в бою проверенных и свирепых, как стая волков.

— Так вы же… Вам же князь Есинор приказ дал?

— Князь, изволите ли видеть, далече.

— Не совсем мы вас понимаем, многоуважаемый. Шибко ваши слова туманные.

— Да клал я на князя! — заорал генерал. — Недоумок он, головой ударенный! Страну развалил, идиот проклятый. Селень загубил — а какая река была! Тупорылый ублюдок!

В зале повисло молчание. Такого поворота событий не ожидал никто. Окинув собравшихся быстрым взглядом, Рубелиан спокойно продолжил:

— Предлагаю вам обдумать все возможные аспекты взаимовыгодного сотрудничества. Мой полк и лично я в полном вашем распоряжении. Брасьер должен оставаться вольным городом. Городом-государством.

Купцы согласно ахнули.

С моей помощью вы сможете этого добиться. Но у меня есть одно условие.

Мы готовы на все, — проговорил Синица, вытирая вспотевший лоб.

— Я хочу быть вашим государем.

Несмотря на внешность добродушного глуповатого гиганта Рубелиан был малым хитрым и изворотливым. Карьеру он начинал поваренком кухмистерской при пехотном батальоне. Вскоре бойкий юноша стал рядовым, а затем и капралом. Редкостное сочетание могучего стратегического ума, смелости и звериной силы быстро вознесло его на самый верх военной пирамиды. В сорок лет бывший безродный мальчишка, казалось, достиг всего. Он был знаменит как полководец, состоятелен, любим дамами. Но генерал хотел большего. Его кипучий, склонный к интригам и махинациям характер не позволял остановиться на достигнутом. Рубелиан жаждал власти, причем власти абсолютной. Поэтому, когда князь повелел ему собирать войско для похода на Брасьер, генерал уже знал, как ему следует поступить. В новосформированный Особый полк он брал людей исключительно бессемейных и отчаянных, тех, кому нечего было терять…

Не прошло и трех месяцев, как Брасьер окружили земляной вал и добротная каменная стена. В небо вздымались дозорные вышки, на которых день и ночь несли дежурство опытные солдаты. Рылись обширные подземелья для хранения припасов в случае осады. Чужестранцев за ворота не выпускали, письма перехватывали, почтовых голубей отлавливали. В Велерию же летели успокоительные депеши: «Горожане явили нам полную покорность, склонясь перед блеском Вашего княжеского величия…», «Простой народ счастлив таким правителем», «Признательные купцы собирают целый караван великолепных даров для Вашей Светлости…» Как только постройка оборонительных сооружений полностью завершилась, было объявлено всенародное гуляние. Шествия, танцы, игрища начались с самого раннего утра. Разносчики из трактиров бесплатно предлагали желающим свой товар: все расходы взял на себя генерал Рубелиан. Сам герой гарцевал по праздничным улицам на статном белом жеребце, ослепляя прохожих сиянием позолоченных доспехов. Ровно в полдень на главной площади Рубелиан провозгласил Брасьер вольным городом-государством, а себя — его правителем, бароном Брасийским. Под восторженные крики толпы генерал уселся на широченный дубовый пень, специально отобранный для такого важного события, трижды стукнул мечом по брусчатке и произнес исторические слова: — Здесь врастаю!

Этим же вечером городские ворота снова открылись, и целая армия явных шпиков и тайных осведомителей устремилась с докладами в ближние страны. Реакция соседей оказалась предсказуемой. Дряхлый, впадающий в маразм король Керама Сальман едва дослушал до конца взволнованный рассказ гонца и, пожав плечами, вернулся в свой сад: в последнее время он предпочитал невозмутимые растения суматошным людям.

Самарагдский Самодержец несколько дней пылал праведным гневом. Однако атаковать хорошо укрепленный город не решился, ограничившись публичными пытками гонца, принесшего дурную весть.

Но наиболее бурными были ответные действия Верховного Дворца Велерии. Не особенно задумываясь о последствиях, князь собрал всю свою армию и бросил на осаду Брасьера, полагая, что такая могучая сила должна смести любые преграды. Есинор не учел одного — хитрости и прозорливости бывшего генерала. Уже на марше выяснилось, что тайными стараниями Рубелиана войско было приведено в совершенно небоеспособное состояние: лучшее оружие исчезло в неизвестном направлении, а всех наиболее толковых командиров среднего звена приковала к постелям странная хворь. Напрасно пытались советники отговорить князя от опрометчивого шага — велерскве полки пошли на штурм. Долго еще барон Брасийский вспоминал эту кампанию:

Взялись котятки с матерым волком сражаться. Я ж их всех как облупленных знаю! Все их стратегии и тактики. Кто их учил? Я учил. Насквозь вижу! Каждый шаг могу предугадать. Жалко, конечно, погибших, но лес рубят — щепки летят.

Треть княжеского войска так и осталась лежать у крепостных стен, треть была взята в плен. Среди пленников оказался и сам Есинор.

— Мерзавец! — визжал он в лицо победителю. — Подлый предатель! Чтоб тебя разорвало! Попадись только мне! Ты у меня будешь собственные кишки жрать!

Рубелиан сдержанно улыбнулся, поигрывая окровавленным мечом.

— Позволю напомнить его светлости, что сию минуту ситуация несколько обратная. Потому стоит ли испытывать мое терпение и давать подсказки насчет того, как я могу распорядиться твоим бренным телом?

— Ты меня запугиваешь, смерд? Я плюю на тебя! Рыцарю не пристало бояться боли.

— Правда? Интересно, что может знать о боли его светлость? Впрочем, если ты продолжаешь настаивать, то… — Генерал кивком головы подозвал стоящего невдалеке плечистого бритоголового субъекта. — Познакомься, это Брокс, бывший главный палач самарагдского рогоносца. Ныне на моей службе.

Брокс важно поклонился и, слегка прищурившись, начал пристально разглядывать князя. Было в его взоре какое-то нехорошее любопытство.

— Я бы порекомендовал начать с костоломки. Потом, возможно, прижигания или травы… Надо бы поподробнее изучить его конституцию… Прикажете приступать, хозяин?

— Как видишь, мы можем легко выяснить, настоящий ли ты рыцарь. — Генерал презрительно посмотрел на посеревшего Есинора, — Но у меня есть более интересная мысль. В лучших традициях злых властелинов, вероломно побеждающих благородных героев. — И что же это за мысль? — все так же высокомерно, но уже спокойно поинтересовался князь.

— Насколько я помню, рука и сердце твоей дочери, крошки Марии, еще свободны? Прекрасно. Тогда я беру ее в жены. Приданого не надо, не беспокойся. Только договор о вечном мире между нашими странами.

Есинор нашел в себе силы лишь осторожно кивнуть. Подобный ход событий представлялся ему неожиданно выгодным: юная княжна Мария была девушкой по меньшей мере некрасивой. Маленькое рябое личико, хромота и намечающийся горб не делали ее особо привлекательной для высокопоставленных женихов, даже несмотря на титул и виды на наследство.

— Кроме того, — продолжал Рубелиан, — дабы спасти твою честь, мы не будем объявлять о твоем поражении.

— Не будем? — не поверил своим ушам князь. — Но…

— «Битва прекращена по взаимному согласию полководцев» — тебя устроит такая формулировка?

— Более чем, но я не понимаю…

— Зачем мне это надо? — хмыкнул генерал. — Я хочу иметь достойного тестя. А твоя репутация и так слегка подмочена водами Селени.

На свадебные торжества, состоявшиеся три месяца спустя, съехалась вся велерская знать. Князь Есинор, увидевший в своем зяте не врага, а нового и весьма полезного союзника, был с Рубелианом ласков, величал его бароном и «дорогим сыном», тем самым подтвердив и статус Брасьера, и его повелителя. В небе над Плешью гремели фейерверки, отмечая рождение новой семьи и смерть самой пустоши…

На третий день после прощания с Фиником и Мохнатыми Тараканами Хёльв обнаружил, что Брасьер вызывает у него отвращение. В этом городе он не нашел ни гармонии, ни красоты. Дома стояли как попало, налезая друг на друга, улочки были тесными и кривыми, редкая площадь могла похвастаться статуей или колонной, Чувствовалось, что строительство происходило в спешке, на скорую руку, без общего плана.

Благоразумно решив, что сорить деньгами пока не стоит, Хёльв подыскал себе скромное жилье — крошечную каморку в недорогом, но приличном на вид постоялом дворе с многозначительным названием «Ветры странствий». К каморке прилагалась переносная печурка, несколько тарелок и чугунная сковорода. Обстановка состояла из откидной койки, табурета и трехногого стола, служившего прибежищем для целого выводка муравьев.

«Это ненадолго, — успокаивал сам себя Хёльв. — Найду хорошую работу — сразу съеду».

Однако работа не находилась. Хозяева контор, лавок и трактиров с подозрением смотрели на незнакомого юношу, у которого не было ни рекомендательных писем, ни влиятельных знакомых. Его вежливо спроваживали, обещая дать знать в случае, если подходящее место появится. Шли дни, и кошелек, полученный от Финика, становился все легче.

— Что, милок, маешься? — с деланным сочувствием вопрошала Хёльва владелица «Ветров» — сухонькая усатая старушка.

— Не берут никуда, — жаловался он.

— И не возьмут, милок, не возьмут! — радовалась старушка. — Кому ты нужен — хилый такой?

— Я не хилый!

— Тогда в вышибалы подавайся.

— Да меня сразу по стенке размажут, — безнадежно возражал юноша.

— Ну вот. А говоришь, что не хилый.

Подобные разговоры у них повторялись почти каждый день.

— Я грамотный зато. Почерк у меня красивый, сочиняю складно.

— Ой, сочинитель нашелся. Грамотой, милок, сыт не будешь.

Хёльв только вздыхал. Спорить с вредной бабкой ему не хотелось, и он старался поскорее ретироваться в свои апартаменты. Обычно она не обращала внимания на его исчезновение, возвращаясь к бесконечному вязанию, но однажды уже на лестнице его настиг дребезжащий окрик:

— Милок! А ты посуду мыть умеешь? Юноша замер:

— Умею…

— Вот и славненько. Иди тогда на кухню — там сыночек мой, Налун, за главного повара. Будешь у него на подхвате. Покажешь себя расторопным работником — поговорим о жалованье.

— Спасибо, бабушка! Не подведу! Старушка недовольно нахмурилась:

— Какая я тебе бабушка, подзаборник? Иди уж, горшки ждут.

Кухонная компания встретила Хёльва со скрытым неудовольствием: а ну как придется делиться и без того скудным заработком? Один только Налун — обрюзгший, немолодой уже мужчина — отнесся к юноше прямо-таки с нежностью.

— Хороший мальчик, — ворковал он. — Красавчик! Слушайся меня во всем — и горя знать не будешь.

Поварихи дружно прыснули:

— Не забывай подрумяниться!

— Волосики-то позанятнее уложи. Могу маслице ароматическое одолжить.

— И помаду!

А узкие штанишки у тебя есть? Лоснящееся лицо Налуна приобрело опасный бордовый оттенок.

— Дуры! За работу, живо! Всех повыгоняю! Он перевел дух и снова обратился к Хёльву:

— Иди, милый. Вымоешь посуду — беги ко мне. Дам тебе новое задание.

Поначалу работа на кухне показалась Хёльву легкой и приятной. Он ловко и быстро мыл тарелки, чистил горшки, бегал по мелким поручениям, помогал таскать провизию с базара. Кормили его обильно и вкусно, сверх меры трудами не загружали. Одно было плохо: с каждым днем голос Налуна становился все более ласковым, а взгляд — все более масленым.

— Ты у меня самый старательный, — говорил он, поглаживая юношу по щеке. — Проворный, словно белочка. И кожа такая нежная…

Хёльв краснел, как пион, и старался поскорее вернуться к раковине. Но и там его не оставляли в покое. Налун подкрадывался сзади, обнимал за плечи и шептал на ушко:

— У тебя сильные руки. Тонкие пальцы, и никаких мозолей на ладонях. Ах, ты просто чудесен!

Хёльв натянуто улыбался и незаметно отодвигался в сторону. Иногда его настигал игривый шлепок.

На улицах было уже бело. Снег шел почти непрерывно то крупный, мягкий, то мелкий и колючий. Становилось все холоднее — зима вступала в свои права.

Был морозный темный вечер, когда Налун, вдохновленный безропотностью жертвы, перешел к более активным действиям. Хёльв безмятежно дремал в своей каморке, как вдруг сквозь сон ему послышался скрип двери. Он осторожно приоткрыл один глаз и обомлел. Прямо перед ним стоял его патрон, облаченный в кокетливую ночную рубашку с рюшечками и кружавчиками. Полупрозрачная ткань не скрывала ни колышущихся рыхлых телес, ни напрягшегося полового органа.

— Любовь моя, — хрипло пролепетал Налун. — Приди в объятия.

Откинув в сторону одеяло, Хёльв резво соскочил с кровати и бросился в сторону:

Прошу вас, оставьте меня. Я… я не хочу.

— Ты очарователен в своей невинности. Не волнуйся, тебе понравится. Неужели такой большой мальчик не хочет потерять девственность?

Хёльва аж передернуло.

— Хочет. Но не так.

— Уверяю тебя, ты не пожалеешь…

Одним стремительным движением Налун придвинулся к юноше и попытался впиться ему в губы. Тут Хёльва прорвало. Рыча от ярости, он сгреб Налуна за грудки, с размаху впечатал в стену и начал методично избивать. Неудачливый соблазнитель, ошеломленный таким натиском, истошно вопил, даже не пытаясь сопротивляться.

— С-скотина, — сосредоточенно бормотал Хёльв, пиная его под ребра. — Жирная тварь. Я тебе п-покажу девственность. Я тебе п-покажу м-мальчика.

— А-а-а! Спасите, не надо, не надо! — захлебывался криком Налун. Ему было не столько больно, сколько обидно и страшно.

Надо, надо. Любовничек хренов.

— Мама!

— Сынок! Держись! — неожиданно раздалось откуда-то снизу.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела помятая со сна старушка-хозяйка с распущенными немытыми волосами. За ней следовал здоровенный клыкастый орк в просторных шароварах и кожаной тужурке — ночной сторож.

— Мерзкий волчонок! — взвизгнула старушка, набрасываясь на Хёльва с кулаками. — Как ты посмел обидеть моего дорогого мальчика?! Мы тебя пригрели, кормили, поили! Такова твоя благодарность?!

— За жилье я платил исправно, — дернул щекой Хёльв, — а вот вы мне ни монеты не дали за работу на кухне.

— Да как ты смеешь? Вымогаешь? Эй ты, — хозяйка кивнула орку, — выставь его на улицу.

Орк хмуро мотнул головой, легко забросил Хёльва на плечо и, полностью игнорируя его сопротивление, выкинул из окна прямо в сугроб. Сверху на юношу упал его мешок с вещами.

— Чтобы духу твоего здесь не было! — надрывалась старуха, — Страже сдам ворюгу!

— Мама, он мне все отшиб!

— Не плачь, деточка, сейчас мы тебе компресс сделаем…

Окно с грохотом захлопнулось, и Хёльв остался в полном одиночестве.

— Ну и дела, — мрачно сказал он сам себе и потянулся к мешку. Ни лук, ни любимая флейта, ни фляга из толстого стекла — подарок сестры — от падения не пострадали. Зато исчез Фиников кошелек с остатками денег.

Натянув на себя сапоги и старенький штопаный плащ, Хёльв прислонился к стене и тоскливо застонал.

Положение было — хуже некуда. Ночной Брасьер выглядел мертвым: не горело ни одно окно, не слышно было голосов, не лаяли собаки. Только от храма Всемилостивой Амны доносился звон бубенцов. В студеной, неживой тишине звук казался потусторонним.

— Не сидеть, только не сидеть на месте! — Хёльв живо вскочил на ноги и принялся колотить кулаками во входную дверь «Ветров странствий».

Мороз щипал за лоб и щеки, кусал голые руки.

— Отдайте мои деньги! Я пожалуюсь страже! Дом безмолвствовал.

— Верните деньги! — надрывался Хёльв. — Верните мои деньги!

С тихим щелчком приоткрылось чердачное окошко, и в нем показалась широкая физиономия орка.

— Э! Шел бы ты, а? — просительно рыкнул он. — А то старая швабра услышит и мне придется тебе голову… это… отрывать.

— Лучше хозяину своему это оторви! У меня и полгрошика не осталось! Ни комнату снять, ни миску супа горячего купить. Что мне теперь — подыхать?

— Э? — Судя по всему, орк не отличался сообразительностью. — Ага… Похоже, что подыхать.

Хёльв выругался. Орк сочувственно наблюдал за ним сверху, помаргивая большими выпуклыми глазами.

— Э! Слушай…

— Чего тебе?

— Э… Баронесса наша-то. Добрая. — Орк задумчиво пошевелил кожей на лбу. — Приют у ей имеется. На Пеньковой. Для нищих всяких. Убогих. Там бы и заночевал, эге?

— Это я-то убогий? — Хёльв возмущенно всплеснул руками и хотел было разразиться гневной тирадой, но порыв ледяного ветра опрокинул его в сугроб.

— М-да, — проговорил юноша, вставая и отряхиваясь, — похоже, в этой идее есть рациональное зерно.

— Ага! — подтвердил орк и заботливо добавил: — Не заблудись только. Сейчас все пряменько будет. Долго-долго. А возле каменной бабищи с крынкой поворотишься налево.

Поудобнее уместив на спине мешок с пожитками, Хёльв слегка поклонился:

— И на том спасибо.

— Э? А, ну бывай.

Приют, учрежденный стараниями юной баронессы, располагался на самой окраине города. Ветхий деревянный домишко по самые окна утопал в пушистом снегу, но из трубы валил дым, да и запахи вокруг питали очень аппетитные. Нерешительно потоптавшись возле входа, Хёльк дернул шнурок звонка.

— Хтотакофбуишь? — скороговоркой осведомились из-за двери.

— Пустите переночевать, люди добрые! — одним духом выпалил Хёльв.

— Ты убогий?

— Ну, не то чтобы…

— Калека?

— Амна миловала.

— Какого ж лешего тебе надо? Молодым да здоровым тут не место.

— Помираю, любезнейший! Замерзаю! Не губи! — Хёльв жалостливо всхлипнул.

— Замерзает он! — Голос грозно заперхал. — Подумаешь, невидаль. Зима на улице, малец, потому и замерзаешь. Было б лето — не замерзал бы.

— Пожалейте!

— Если всех жалеть — никакого жаления недостанет.

— Я вам пригожусь!

— Чем же это?

— Хотите — посуду вам всю вымою? Из-за двери раздался скрипучий смех:

— Посуду! Посуду у нас каждый второй мыть умеет. Ежели руки есть.

— Читать-писать могу!

— Ты шо, малец, ума лишился? Думаешь, у нас тут академия какая?

— Побойся греха, человек! На смерть выгоняешь!

— Иди-иди. Амна подаст. Впрочем. — Голос вдруг понизился. — Ежели ты какие сказания знаешь или былины. Или песни… Слухай, парень, а ты не менестрель часом?

— Да — разом оживился Хёльв. — Я менестрель! Я странствующий сказитель.

Он пошарил в мешке, достал флейту и бегло проиграл известную разухабистую песенку. Дверь широко распахнулась, и на Хёльва пахнуло теплом, серым хозяйственным мылом и гороховой похлебкой. На пороге стоял тощий дед с длинной бурой бородой. Он был облачен в выцветший малиновый сюртук с чужого плеча и грязноватые портянки.

— Флейтист! Да шо ж ты сразу не сказал? Под петлю невинных людей подводишь? Заходи давай! Кашу будешь?

Хёльв проскользнул внутрь и облегченно вздохнул. В доме было жарко натоплено.

— Шляются тут всякие. Род деятельности скрывают, — продолжал ворчать старик.

— Что-то я…

— Приказ не слышал — али как?

— Какой приказ?

— Баронессы нашей — да хранит ее всемилостивая Амна! — Бородач огладил себя по бокам. — Ты грамотностью вроде хвалился? Вон, на столе бумага лежит, можешь зачитать.

Он махнул рукой в сторону больших козел, вокруг которых сидело несколько скрюченных калек. Хёльв подошел поближе. На козлах, гордо именуемых столом, лежал лист плотного пергамента, украшенный алой сургучной печатью.

«Конкурс флейтистов. Я, баронесса Амель, благороднейшая и справедливейшая правительница Браеьера, созываю всех лиц, искусно владеющих флейтой, на честное состязание. Победитель будет принят мною на службу в качестве придворного музыканта. Состязание состоится второго зимохода, в полдень, в городской ратуше. До того времени строго повелеваю бродячим музыкантам оказывать всяческий почет и уважение».

— Понял, малец? Почет и уважение. Так что можешь располагаться. — Старик широким жестом указал на ряды двухэтажных нар.

— И куда этот мир катится? Что ни месяц, то новый конкурс. То библиотекарь нужен, то кондитер, то лекарь. И нет чтобы по протекции кого взять — куда там. Все состязание норовят устроить! — продолжал бормотать он, но Хёльв не слушал.

Он стоял столбом, сжимая в руках указ. Перед его внутренним взором проносились картинки из жизни баронского двора — пышные покои, прекрасные дамы в шелках и частые пиры. Рекой лились тонкие вина и выдержанные коньяки, стаями порхали трюфеля, кремы и торты.

— Эй! Малец! Лови покрывала. — Каркающий голос старика вырвал Хёльва из царства грез.

— Ловлю, — согласился он и, сгибаясь под тяжестью пованивающих одеял, полез на нары.

— Прекрасно, благодарим вас. Баронесса вам признательна. — Лысый распорядитель вежливо подал руку очередной конкурсантке — дородной щекастой девице — и под аккомпанемент редких хлопков проводил ее на место.

Состязание длилось уже не первый час, и публика начала слегка уставать. Одна баронесса, восседающая на специальном возвышении, не проявляла ни малейших признаков нетерпения. Она одаривала всех участников одинаковой безразличной улыбкой и слегка качала зажатой в руке голубой лилией.

— Просим господина Буклиса. Господин Буклис, пожалуйте показать свое мастерство. — Распорядитель отер кружевным платочком шею и украдкой зевнул.

Хёльв тоже зевнул и снова прислонился к колонне. Церемониальный зал ратуши поражал роскошью. Потолки и стены украшала роспись, сияли зеркала, вощеный паркет блестел, как лед в мартовский день. Сквозь витражи струился волшебный сист. Большинство присутствующих было одето как на бал: дамы щеголяли жемчугами и бриллиантами, кавалеры — орденами. Лохматый и немытый Хёльв чувствовал себя сальным пятном на фоне всего этого великолепия.

Тем временем господин Буклис поднес к губам флейту и заиграл. Зал замер. Чистая, нежная мелодия струилась из-под гибких пальцев музыканта. В ней было все — любовь, тоска по несбывшемуся и надежда на лучшее. Прозрачным облаком она окутала зал, околдовала, заворожила слушателей, унесла с собой в сказочные дали. Когда флейта стихла, слушатели словно проснулись от долгого сна. Никто не хлопал: аплодисменты казались слишком ничтожной наградой за чудо.

Очарованный, уничтоженный музыкой Хёльв посмотрел на баронессу и не поверил собственным глазам. Ее холеное лицо не выражало ничего, кроме легкой скуки. Равнодушно скользнув взглядом по смущенному Буклису, она покачала головой и отвернулась. К ней подскочил порозовевший распорядитель и зашептал что-то на ушко.

— Я же сказала — нет, — чуть громче, чем следовало, произнесла баронесса. — Кто у вас следующий?

Стараясь не смотреть на бредущего к выходу Буклиса, распорядитель полистал свою тетрадку. Руки его дрожали.

— Господин Хёльв из Гёднинга. Просим на сцену господина Хёльва.

Пригладив рукой волосы, Хёльв поднялся на помост.

«Если уж ей такой мастер не понравился, то у меня и подавно никаких шансов, И что ей надо, этой кукле?» — подумал он и заиграл веселую плясовую — любимую песню студентов. Простенький мотивчик, неумелое, но искреннее исполнение вызывали жидкие хлопки и вялое оживление зала: таких доморощенных музыкантов на каждой улице было с избытком. Однако сиятельная правительница Брасьера буквально впилась в Хёльва глазами.

— Великолепно, — сказала она и встала. — Вы мне подходите.

Публика зароптала:

— Госпожа! Послушайте нашу Исочку! Чудо как хороша.

— Нучу, Нучу Трехголосого!

— Конкурс закончен. Всем спасибо за участие. — Баронесса была непреклонна.

Она сошла с возвышения и, взяв оцепеневшего Хёльва за руку, направилась к выходу. Следом потянулись перешептывающиеся и недоумевающие придворные.

Весь оставшийся день Хёльв бродил по замку. Огромное здание, расположенное на главной городской площади, было похоже на сам Брасьер: такое же несуразное, многоликое и полное жизни. Центральную его часть — тяжелую, грубоватую, с узкими окнами и дверьми — возвел еще сам Рубелиан, легендарный первый барон Брасийский. Потом рядом выросло несколько строении поизящней, протянувших к старому замку легкие галереи, что придало ансамблю несколько неряшливый вид. Довершил дело один из правнуков генерала, повелевший украсить чересчур мрачный фасад строения ажурными башенками, балкончиками и кариатидами. Горожанам, привыкшим каждый день видеть замок, он не казался странным, но многие приезжие не могли удержаться от смеха, разглядывая этого нелепого архитектурного монстра.

Внутренние помещения замка были громадны и запутанны. Бесконечные коридоры, пересекающиеся под самыми неожиданными углами, переходили в лестницы — парадные белоснежно-мраморные или узкие деревянные, используемые слугами. Через два часа блужданий Хёльв потерял всякое представление о том, где находится. То он набредал на пышные золоченые покои, уставленные громоздкой вычурной мебелью, то на тесные, пахнущие мышами каморки и кладовки. Белая Зала (называемая баронскими подхалимами Тронной), где среди зеркал и хрустальных канделябров возвышался исторический пень, на котором восседал когда-то Рубелиан, потрясла воображение Хёльва. Никогда в жизни ему не доводилось видеть столь богатого убранства. Даже деревянная колода была украшена драгоценными камнями и задрапирована алым бархатом.

Замковую кухню Хельв нашел хоть и случайно, но очень вовремя. Его желудок уже начал напоминать о себе скорбным урчанием, когда за очередным поворотом послышался запах специй и жареного лука; где-то совсем рядом громыхали кастрюли, шипели сковородки и стучали ножи. Мимо голодного юноши проносились ловкие поварята с подносами — очевидно, наступило время обеда. Потоптавшись на месте, Хёльв решительно двинулся к источнику шума и запахов — простой некрашеной двери. За дверью оказалось помещение, столь же разительно отличавшееся от кухни похотливого Налуна, как покосившийся скворечник отличается от садовой беседки. Несколько десятков раскрасневшихся кухарок жарили, парили, варили, тушили и резали. Между ними сновали мальчишки и девчонки на подхвате — мыли посуду, чистили овощи, подносили нужные приправы. Командовал этой армией женщин и детей худой как щепка старик в просторном белом халате. Он переходил от стола к столу, пробовал, хвалил, распекал, раздавал советы и подзатыльники. Хёльва он заметил сразу.

— Посторонние на борту! — строго каркнул он, сверля юношу бесцветными водянистыми глазами.

— Я только хотел немного перекусить, — робко прошептал Хёльв.

— А кто ты такой, чтобы я тебя кормил? У нас тут не общественная питальня.

Старика потянула за халат измазанная в муке девчушка.

— Это новый музыкант госпожи баронессы.

— Ага! — радостно подтвердил кто-то. — Флейтист, кажись. Первый день на службе.

Хёльв скромно поклонился.

— Ну, раз на службе, то милости просим, — Повар растянул губы в радушной улыбке. — Рыбки? Мяска? Овощей? Или супчик желаете?

Хёльв желал всего этого и еще немного румяных сдобных булочек, бокал вина, четвертушку сыра и гроздь винограда. Насытившийся, сопровождаемый веселым шепотком кухарок, он снова отправился бродить по замку, и буквально через пять минут ноги занесли его в комнату, где отдыхала после смены или готовилась к дежурству баронская дружина. Здесь было шумно, жарко натоплено и заманчиво пахло пивом. На дубовых лежанках расположились могучие воины — кто-то сладко спал, положив под голову свернутую валиком тужурку, кто-то мечтательно смотрел в потолок, кто-то сочно хрустел зимним яблочком.

За хлипким на вид столиком сидели четыре дружинника и сосредоточенно резались в какую-то сложную карточную игру.

— Сдавай.

— Два. Шесть. Восемь.

— Не греби руками!

— Сам не греби! Отрастил лопаты, понимаешь.

— Слабо. Тоже слабо.

— Вы что, сговорились, что ли?

— Ты брать-то будешь? Или по кругу? Повисло напряженное молчание.

— Беру. Помогай мне Ристаг.

— Не поминал бы всуе..

— Ну?

— Миним!

— Какой миним? Миним сразу заказывают!

— Заткнись, гнида!

— Это я гнида? Ах ты, шулер поганый!

— Кто шулер? Я шулер? В зеркало посмотри. Морда поперек себя хитрее.

— Ма-алчать всем! — Высокий жилистый дружинник грохнул пудовым кулаком по столу.

— Разгалделись как бабы, честное слово.

— Капитан Антор! Уймите своих бездельников! Спать невозможно, — недовольно проворчал кто-то с верхней лежанки.

Антор поднялся, хмуря брови, и тут его взгляд наткнулся на стоящего в дверях Хёльва.

— Здрасьте, — неловко сказал Хёльв.

— Флейтист, что ль? — Антор криво усмехнулся — Проходи, чего ты там топчешься-то.

Дружинники оживились. Очевидно, слухи о новом придворном музыканте уже достигли и их ушей.

— Смотри-ка, молодой совсем.

— Мальчишка!

— Слушай, Борода, а ты на состязании-то был?

— А как же! — Лежанка жалобно скрипнула под чьим-то богатырским телом. — Я по этой части первый ценитель.

— Ну, ну? И как оно было?

— И не спрашивай лучше. Баронесса столько аппетитных девиц восвояси отправила!

— Сколько?!

— Стаи! Стаи юных прелестниц…

— А этого взяла, да?

— А этого взяла.

На Хёльва неодобрительно воззрились десятки глаз. Его ощупывали, оценивали, взвешивали и, кажется, даже пробовали на зуб.

— Кхем, а мальчонка-то хлипковат, — высказал наконец общее мнение простуженный бас, — даже меча не носит.

— Не носит, — подтвердил Антор, он стоял к Хёльву ближе всех и рассматривал его с брезгливым изумлением.

Для капитана, как, впрочем, и для остальных дружинников, мужчина без меча представлялся каким-то досадным недоразумением, чем-то вроде соломенного кувшина с дыркой. Проводя целые дни с оружием в руках — по большей части неся стражу или тренируясь, — они искренне не представляли, чем же еще, кроме благородного боя, может интересоваться уважающий себя мужчина.

— Я понимаю еще крестьян! Нужное у них дело, важное. Пищей обеспечивать армию и народонаселение. Или кузнецов — оружие ковать совершенно необходимо, — любил рассуждать прямолинейный Антор. — A вот эти все умники-книжники, арфисты-кларнетисты? Кому они нужны? Зачем?

Под взглядом капитана — стройного, статного голубоглазого красавца — Хёльв почувствовал себя маленьким гадким сморчком — хрупким, тоненьким, который и раздавить-то противно.

— А играл он хорошо?

— Да как сказать… Не то чтобы плохо. Забавно так играл. Простенько, весело. Но Жуба наш, к слову сказать, не хуже играет.

Кто-то — очевидно, Жуба — радостно загоготал. Хёльв покраснел.

— Словом, не понял я чего-то. Там такие мастера были — заслушаешься. А баронесса всех разогнала, — поведал Борода.

— Чего ж ты не понял, дубина? Посмотри на морду ему.

— Кому?

— Флейтисту! — прокашлял бас.

— Смотрю.

— Видишь?

— Что вижу?

— Морду видишь?

— Вижу, — обиделся Борода. — Морда как морда. Молодая и небритая. Весьма приятная даже.

— О! Именно! Парень без меча, но лицом пригож. Понял теперь?

— Ах, ты в этом смысле…

Дружинники захохотали. На Хёльва теперь поглядывали с сочувственным любопытством, что смутило его еще больше, чем выказанная до того неприязнь.

— Я… это… пойду, пожалуй, — пробормотал он, — не смею вам мешать.

— Не сердись. — Антор выглядел немного виноватым. — Мы вообще-то не злые. Просто грубые.

— Да я не сержусь. Чего уж там, — Он направился к двери.

— Парень! — позвал Антор. Хёльв неохотно обернулся.

— Ты в «пирамиду» играешь?

— Не доводилось.

— Приходи, научим.

— Да я…

— Приходи-приходи. В свободное время. Пивка попьем, — Антор благожелательно улыбнулся.

— И не только пивка, — подмигнул Борода.

— С Жубой на пару что-нибудь на флейтах сообразите. Ну? Придешь?

— По… постараюсь, — растерянно пробормотал Хёльв, выскочил за дверь и командорской поступью устремился прочь.

Некоторое время он сосредоточенно шел вперед, стараясь не глядеть по сторонам. Ему было ужасно стыдно.

«И правда, — думал он. — Почему она меня выбрала? Конечно, я играл не хуже всех, но лучше ли? Лучше? Нет. Не лучше. Что ей во мне понравилось? Что? Неужели я действительно столь красив?»

Он остановился возле высокого зеркала и устремил испытующий взгляд на свое отражение.

Зеркало не открыло ему ничего нового: на Хёльва смотрел ничем не примечательный, среднего роста юноша с прямыми светлыми волосами до плеч. Хёльв вздохнул и затравленно посмотрел по сторонам, намереваясь затаиться где-нибудь в тихом уголке.

— Милейший, — робко поинтересовался он у несущегося по своим делам лакея, — а где у вас тут библиотека?

Такого количества книг Хёльв не видел даже в публичном книгохранилище своего родного Гёднинга. Библиотека баронов Брасийских располагалась б отдельной пристройке и занимала ее целиком — от обширного подвала до чердака. Вдоль стен шли галереи, ряды этажерок упирались в потолок, у их подножий стояли удобные креслица и дивана низеньких столиках лежали каталоги имеющейся в наличии литературы и схемы размещения книг. Все было устроено заботливо, с любовью, с расчетом на то, что библиотекой будут пользоваться многие и многие, но помещение казалось если не заброшенным, то редко посещаемым, Было совершенно тихо, только откуда-то слева доносился невнятный шелест. Хёльв оглянулся. К одному из шкафов была приставлена стремянка, на которой виднелась худощавая фигура в сером одеянии. Фигура задумчиво покачивалась из стороны в сторону. Хёльв деликатно кашлянул. Неизвестный вздрогнул, взмахнул руками и тяжело обрушился вниз вместе со стремянкой. Послышалось ругательство.

— Уважаемый! С вами все в порядке? — обеспокоено спросил Хёльв, подбегая к упавшему.

— Растредитый оберфнык! — неразборчиво произнес тот, не оборачиваясь.

— Позвольте мне помочь вам. Когда-то я учился у знаменитого массажиста… Возможно, ваша спина нуждается…

Хёльв обошел пострадавшего с другой стороны, надеясь заглянуть ему в глаза, и остолбенел. Перед ним сидел тот самый эльф, которого они с Лукавым Фиником так неудачно разбудили в лесу несколько недель назад.

— Ристаговы Подземелья! Опять ты! — вскричал эльф. Похоже, та встреча в лесу ему тоже запомнилась.

— Я не хотел… Я просто зашел, вот…

— Просто вот зашел? А чего орешь, как ошпаренный гном?

— Из-звините… Я только… Прошу прощения…

— Простите! Извините! Я чуть шею не сломал, — продолжал ворчать эльф, но было видно, что он уже не сердится. — Откуда ты тут?

— Я теперь придворный музыкант… Флейтист. — Хёльв тяжело вздохнул. Ему почему-то было неприятно в этом признаваться. — А вы что здесь делаете?

Эльф оправил балахон.

— Храню сей кладезь знаний. По-простому говоря, слежу за порядком в этом помещении. Чтобы никто ничего не спер без ведома ее сиятельства баронессы.

Хёльв сочувственно вздохнул, обводя глазами бесконечные ряды книг.

— А, ерунда! — Библиотекарь заметил его взгляд и пренебрежительно махнул тонкой рукой. — Здесь и не бывает почти никого. Раньше Амель с шутом захаживала, хроники почитывала, летописи. А теперь и ее нет. Хотя Гнорик наведывается время от времени.

— Поразительно. Но ведь ценность коллекции…

— Юноша, ты наивен, как первая весенняя ромашка. Это дивным образом сочетается с твоей бесцеремонностью и наглостью. Кому нужны книги в Брасьере?

— Разве книги могут быть не нужны? — удивился Хёльв.

— Население Брасьера делится на толстопузых мерценариев, озабоченных лишь успехом своей торговлишки, и на сильно вшивых рыцарей с большими мечами и головами, звенящими как пустые латы.

Эльф потер переносицу и спросил без особой связи с предыдущим;

— Звать-то тебя как?

Хёльв представился.

— Лэррен Эрвалла, приятно познакомиться. — Библиотекарь протянул ему узкую ладонь.

— Странное имя. Совершенно человеческое, — заметил Хёльв.

— Странное! Ты бы видел, какие имена предлагала Книга Звезд в день моего рождения! — Лэррен сделал эффектную паузу. — Абуанзль и Дерманэль!

Хёльв попытался сохранить серьезное выражение лица, но не слишком в этом преуспел и заливисто, с повизгиванием захохотал. Эльф улыбнулся.

— Вот-вот. Моему отцу тоже не понравилось. Он был категорически против того, чтобы благородная фамилия Эрвалла произносилась вслед за имечком Дерманэль. Потому сделал вид, что принадлежит к клике прогрессивистов, отрицающих судьбоносное значение Книги Звезд, и придумал мне имя сам.

— И как?

— Что — как? Не прогневались ли на меня звезды? Сложно сказать… — Лэррен нахмурился. — Как говаривал великий мыслитель Теодорий Инна…

— Ты знаешь Инну? — перебил его Хёльв.

— Мне ли не знать Инну?! — В голосе библиотекаря послышались возмущенные нотки. — Я сам переводил собрание его сочинений на эйну!

— И как же ты трактовал седьмую главу его предпоследнего труда «О Мироздании»?

— Приятно видеть, что столь молодой человек, как ты, знает и ценит Теодория. Пойдем, я покажу тебе, — довольно произнес Лэррен, увлекая Хёльва в глубь библиотеки. — Легко видеть, что седьмая глава написана мудрым Инной как философская притча…

В свои покои Хёльв вернулся только глубокой ночью. Торопливо раздевшись, он залез под чистое, пахнущее свежестью одеяло и блаженно вытянулся. «А тут не так уж и плохо», — успел подумать он и заснул.

Триста лет назад, во времена правления великого генерала, библиотека Брасийского замка была местом отнюдь не пустынным. Десятки благородных дам и господ проводили в ней целые дни, почитывая сказки, любовные истории и сборники сонетов. Мода сия была обусловлена тем, что баронесса Мария только что не жила среди книг и старинных рукописей. Она появлялась в библиотеке рано утром в сопровождении трех велерских колдунов, знаменитых печально закончившимся жертвоприношением Ристагу, и тут же углублялась в работу. Что это была за работа, не знал никто. Даже велерские неудачники лишь смутно догадывались о целях ее ежедневных изысканий.

— Вепремана ыгана… Вепремана ыггана… — вскрикивала она. — Что это такое, что же это такое?!

Все почтительно замирали. Прихрамывая и размахивая руками, Мария проносилась к шкафу со справочниками. Летели на пол кожаные тома.

— И тут нет, и тут. Такая прорва книг — и ни одной полезной. Куда вы смотрите, бездельники? — Она вцеплялась в балахон ближайшего колдуна. — Вот ты куда смотришь? Как там тебя зовут?

— Н-нагс, — бормотал несчастный.

— Что такое вепремана ыгана, Нагс?!

— Н-не знаю, госпожа баронесса.

— Так думай! Ищи! И вы все — ищите!

— Может, опросить антикваров?

— Опросите! Всех опросите! Схватив на ходу вафлю с вареньем, Мария падала на диванчик.

— Ваше сиятельство, разрешите…

— Ты кто? Почему не при деле? Ты знаешь, что такое вепремана ыгана?

— Но…

— Бездельники, все бездельники. А ведь такая здоровенная девица! Почему ты так одета? Почему у тебя грудь торчит?

— Так ведь я…

— Совершенно непристойный бюст. Вымя! Что за безобразное зрелище!

Нагс осторожно дотронулся до плеча баронессы:

— Это кормилица.

— Какая еще кормилица?! Вы что все, с ума посходили?

— Няня вашего ребенка, баронета.

Мария замерла, ошалело глядя в пространство. Лицо ее слегка прояснилось.

— Ах да. Я и запамятовала. Пойди к казначею, скажи, что я приказала удвоить тебе жалованье.

Кормилица и Нагс переглянулись.

— Кому из нас, госпожа?

— Да какая разница! Обоим. Сгиньте! Ищите вепреману ыгану.

Ближе к обеду заглядывал и сам Рубелиан. В присутствии мужа Мария немного успокаивалась, ее речь переставала быть сбивчивой, движения — лихорадочными и суетливыми.

— Как дела у моей маленькой разумницы?

Разумница расцветала и пускалась в длинные объяснения.

— Все оказалось даже проще, чем я предполагала. То есть некоторые моменты по-прежнему мне непонятны, но…

— Ты считаешь, получится?

— О конечно, я не сомневаюсь в этом!

— Просто не верится, что такое и в самом деле возможно. Ты гениальна.

— Да, ты ведь только из-за этого на мне женился? Еще тогда, в Велерии, когда я рассказала тебе о…

— Не заводись, — Рубелиан погладил жену по встрепанным волосам.

Та тихонько вздохнула:

— Хотя мне все равно. Я тебе сделаю такой подарок, какого ни одна женщина никогда не делала своему мужу. Грандиозный. Лучший из подарков. Только мне нужны еще деньги. И еще люди. Тут нужно кое-что построить.

Генерал улыбнулся:

— Все, что пожелаешь, дорогая…

Не прошло и недели, как коридоры резиденции Брасийских баронов перестали казаться Хёльву запутанными и бестолковыми. Каждое утро, наспех проглотив легкий завтрак, юноша спешил в прихожую при опочивальне баронессы — ждать выхода ее сиятельства. Там же, в прихожей, собиралась и остальная свита — несколько придворных дам, не допущенных к церемонии облачения госпожи, шут Гнорик и Инги Барус — подающий надежды молодой человек из благородной семьи.

— Я — личный писец баронессы, — очень серьезно сообщил он Хёльву при знакомстве.

Гнорик, как и положено шуту, был развязен, грубоват и раздражающе весел.

— Итить тебя! Флейтист! — приветственно хохотал он, взбрыкивая длинными ногами в розовых колготах. — Наше вам почтение. Как почивалось? Не прилетали ли сонные человечки? Что такое сонные человечки? Неужели не знаешь? Маленькие такие? Крылышки в горошек? Поют душевно колыбельные песни. Ну? Не знаешь? И я не знаю. Не повезло нам с тобой, стало быть.

— Сегодня опять женишки прискачут, — продолжал верещать шут. — Все красавцы рыцари, удальцы молодцы. Соколы да и только. Латы блестят, зубы блестят. Усы — как куст тюльпанов.

— Тюльпаны — не кусты, — поправил педантичный Инги.

— А тебя, личный писец, никто не просил пасть разевать. Ишь, ботаник выискался.

— Ваша грубость, господин Гнорик, превышает все допустимые пределы.

— Для меня, бедный маленький Барсyчонок, и вовсе нет никаких пределов. Мне наша благодетельница как раз и платит за превышение допустимых пределов. А ты писец. Так что сиди и пиши.

Шут почесал подбородок:

— Так о чем бишь я? Перебил, холера. Чернильница ногастая.

— О женихах, — почтительно вставил Хельв.

— Да! Именно, О них, родимых. Так вот, набегают мерзавцы, как клопы. Все руки нашей госпожи домогаются. А чего б не домогаться? Она у нас баронесса — это раз, милашечка — это два, формы какие, а? Тело волшебной пышности. Ну и золотишка навалом. Если бы Амель не питала ко мне столь исключительно сестринскую привязанность, то я бы ого-го! Всех соперников бы за флангом оставил!

Придворные дамы дружно прыснули.

— Эй, голубицы сизые! Чего смеетесь?

— Ох и знатный из тебя барон бы вышел!

— Да уж не хуже этого попугая Насумуты. — Гнорик подбоченился. — Завалил весь замок своими букетами, присесть некуда, чтобы не уколоть зад о шип али ветку острую. Оранжерею, вишь ли, устроил! На месте госпожи я давно бы…

— Давно бы что?

Баронесса вошла почти неслышно, легко ступая по пушистому ковру. Ее утренний наряд, как обычно, отличался простотой и изяществом — белое шелковое платье, кружевная косынка, лакированные туфельки без задников.

— Так что же ты сделал бы на моем месте? — Низкий голос Амель звучал весело.

— Прогнал бы взашей этого поставщика негодных веников!

— Ты строг к моим ухажерам, дорогой Гнорик.

— Я справедлив. Подумай сама, лапочка. — Он фамильярно потрепал баронессу по плечу. — Насумута — напыщен, как индюк, занявший первое место на птицеводческой выставке, добряк Цедар уродлив, высокородный рыцарь Фавлер — до неприличия беден.

— Разве такая мелочь, как бедность, может встать на пути пламенной страсти? — произнесла Амель, бросая на Хёльва томный взгляд.

— Встать — может.

— Пусть так. Но любая преграда должна быть сметена безудержным потоком чувств! — Взгляд баронессы сделался жарким до плотоядности. — Не правда ли, Хёльв? Уж ты-то, музыкант, должен тонко понимать такие вещи.

Юноша потупился. С момента появления в замке он был окружен самым пристальным и нежным вниманием брасийской госпожи. Она всегда приветствовала его многозначительной улыбкой, на обедах старалась усадить поближе к себе, часто брала за руку. В своих покоях Хёльв находил дорогие подарки, сопровождаемые неизменной запиской: «Самому прекрасному флейтисту от А. Б». Все эти знаки расположения одновременно и радовали, и тревожили Хёльва. Нельзя сказать, что баронесса не нравилась ему. Его восхищали ее роскошные смоляные волосы, белые полные руки и плечи, летящая походка, но при этом он чувствовал в Амель что-то непонятное и оттого очень опасное. Хёльв тысячу раз пытался убедить себя в том, что он ошибается, что баронесса добра и мила — а доказательств ее доброты было хоть отбавляй, — но ничего не мог с собой поделать. Он боялся Амель и презирал себя за этот страх.

Все утро и весь день баронесса посвящала государственным делам, позволяя себе расслабиться лишь под вечер. Как только на улицах сгущались сумерки, в замок устремлялись гости — представители знатных семейств, богатые купцы, банкиры, послы иностранных держав. По Большой Парадной Прихожей и Белой Зале неторопливо прогуливались солидные господа и дамы, обмениваясь поклонами и вступая в приятственные беседы друг с другом.

— Видели ли вы сегодня рыцаря Фавлера?

— О да! Эта шляпа… Должно быть, бедняга сошел с ума!

— При такой-то нищете…

— Что же сказала служанка? Я жажду услышать все пикантные подробности!

— Я бы прописал ему десяток ударов плетью. Плеть — лучшее лекарство против любых капризов.

— …И опять эти ужасные пионы! Подумайте только! Пионы!

— Он просто смешон.

— Не согласна с вами, милочка. Кавалер он блестящий. А уж брови! Почти как у самого великого барона.

— Что вы говорите? Плакала навзрыд?

— Все это крайне занимательно. Никогда не слышал ничего подобного!

Хёльв сидел на табуреточке возле трона и тихонько наигрывал на флейте. На коленях у него лежала засаленная и донельзя зачитанная книжка — «Гельмары: правда и домыслы».

Прямо напротив него, на противоположной стене залы, висел парадный портрет Рубелиана. Великолепный вояка был изображен верхом на молодом драконе, с тяжелым эспадоном в левой руке. Сразу было заметно, что художник, писавший этот портрет, никогда не видел ни молодых драконов, ни двуручных мечей.

Мысли Хёльва текли медленно и покойно: «Надо бы завтра к Антору наведаться. Должок отдать. Или подождет еще? А то Лэррен говорил, что в лавках уже появились первые экземпляры нашумевшего „Трактата циника". Хотя наверняка баронесса приобретет несколько штук для библиотеки…»

Он встал и прошелся по зале, выискивая взглядом Амель. Ему не терпелось подкинуть ей идею насчет очередного пополнения книжной коллекции. Многие гости приветствовали его улыбками — иногда пренебрежительными, но чаще заискивающими. Стремительно распространяющиеся слухи несколько преувеличивали влияние нового флейтиста на баронессу.

— Имею дельное предложение! Строго конфиденциально! Некто лоснящийся схватил юношу за рукав и попытался отвести в сторону. — Лучшие румяна для баронессы! — Прошу посодействовать…

— Не откажите в любезности, — шептал на ушко другой предприимчивый купец. — Ароматические масла из престижнейших лавок Хан-Хессе. Отдам за бесценок. Хёльв затравленно огляделся, выискивая путь к спасению, и тут заметил, что возле парадных дверей возникло какое-то нездоровое оживление.

— Дорогу! Дорогу! — зычно выкрикивал лакей. Толпа послушно расступилась, пропуская невысоко человека, облаченного в темно-багровые одежды. В руках человек нес внушительного вида пергамент и клетку, нарытую льняной тряпицей. Хёльв изумленно приоткрыл рот: ногти у незнакомца были длинные, чуть загибающиеся напоминающие когти хищной птицы.

— Гонец от Самодержца государства Самарагд. К баронессе Брасийской.

Амель величественно взошла на трон и кивнула гонцу;

— Я слушаю.

— Наглой самозванке и шлюхе Амель, бесстыдно именующей себя баронессой, — начал читать гонец. — Сим предлагаю по собственной воле отказаться от незаконно присвоенной короны Брасьера, публично покаяться в грехах и удалиться в монастырь, чтобы провести там остаток жизни. Измученное и стенающее население города может быть спокойно и счастливо: все здоровые мужчины старше шестнадцати лет станут кандидатами в подданные Самарагда. В случае неподчинения сему приказу в Брасьер будут введены войска, дабы навести порядок и помочь честным жителям правильно разобраться в ситуации. Добронравный Могучий Соатан Седьмой, Самодержец Самарагдский. Бросив на пол послание, гонец вытащил из клетки голенастого куренка и неуловимым движением фокусника оторвал ему голову. Брызнувшая кровь мигом залила пергамент и подол платья баронессы.

— Убью урода! — раздался б звенящей тишине хриплый вопль капитана Ангора.

— Казнить!

— Оскорбление чести, только дуэль!

Амель подняла руку, призывая всех к молчанию.

— Вымещать злобу на гонце — это низко, господа. Мелко. У нас сейчас есть дела поважнее.

— Вы принимаете наши условия? — скучным голосом осведомился самарагдец.

— Сразу видно, что Соатан еще слишком юн, чтобы хорошо править. Это всего лишь глупая выходка избалованного мальчишки. Детская шалость. Мы игнорируем ее.

— Тогда поднимайте налоги, сударыня. Вас ждут изрядные расходы на приобретение оружия, — сказал гонец и, поклонившись, вышел.

Нельзя однозначно сказать, что триста лет, минувшие со дня смерти Рубелиана, пошли Брасьеру на пользу. После кончины барона дубовый престол занял его сын — Микен. С детства Микена считали беспомощным глуповатым ребенком, не способным и на горшок сесть без помощи и опеки многочисленных нянек. Велерский князь Есинор, бывший в то время дряхлым, но цепко держащимся за жизнь стариком, с тайным восторгом ждал часа, когда власть перейдет в руки внука.

— Отыграюсь, — бормотал Есинор, тряся головой. — Отвоюю.

Он вспоминал вечно хнычущего Микена, и на душе у него становилось тепло.

— Нельзя, чтобы городом правил такой слизняк. Жирная плаксивая мокрица. — Князь с наслаждением прислушивался к собственным словам. — Мокрица. Слюнявчик. Да он сам попросит меня освободить его от баронской короны. Слишком уж она тяжела для такой головы.

Однако мечтам Есинора не суждено было сбыться. Прибыв на торжественную церемонию, посвященную восхождению Микена на престол, старик обнаружил, что внук изменился чрезвычайно. Сухо поцеловав деда, новый барон объявил о том, что его не устраивают нынешние границы Брасьера.

— Ты или со мной, или против меня, — сказал он, глядя на князя холодным рубелиановским взором.

— Я с тобой, с тобой.

Есинору было страшно. Почему-то ему отчетливо вспоминался горящий город, генерал с окровавленным мечом и нехорошая улыбка палача Брокса.

— Мы должны помогать друг другу, мы же родня, — поспешно добавил князь, пряча дрожащие руки в складках плаща.

Микен правил около тридцати лет. За это время границы Брасьера расширились почти втрое, удвоился прирост населения. В городе выросли две благотворительные больницы и небольшой стекольный заводик. Количество жилых домов увеличилось несчетно.

Следом за Микеном престол занял Керк, прозванный в народе Верзилой. Проводимая им политика отличалась мягкостью и дипломатичностью — он помирился со всеми соседями, наладил прочные торговые связи с Керамом и купцами Хан-Хессе. Из баронской казны были выделены средства на построение новых школ и училищ. Брасьер прослыл городом богатым и щедрым, не жалеющим средств на воспитание своих детей.

Один за другим приходили умные и дальновидные правители — Икмар Чтец возвел печатный цех и организовал выпуск газет, Парот Веселый исследовал недра окрестностей Брасьера и обнаружил неподалеку от города большие залежи серебра.

Но прошло полтора столетия, и процветание сменилось упадком. Череду баронов-неудачников возглавлял Викмен Пирожок. Несмотря на все усилия его отца — Сипена Книжника, последнего мудрого государя, — Викмен вырос малым темным и необразованным.

— Десятки томов ваших заскорузлых гениев не стоят одного хорошо прожаренного пирожка, — заявил он и повелел сжечь замковую библиотеку.

Приказ юного барона не был выполнен, однако с тех пор чтение надолго вышло из моды. Охота, бесконечные поиски времени для заботы о городе. Школы нищали, границы охранялись плохо, внешняя политика велась кое-как.

Через триста лет после смерти Рубелиана Брасьер окончательно потерял былой блеск.

На следующий же день после визита гонца грянула война. Ее начало Соатан отметил заточением посла Брасьера в клетку, размерами не превышающую собачью конуру. Клетку подвесили на главной площади Арфаны — столицы Самарагда, — заботливо поместив рядом тележку с навозом и лопату — для привлечения мух и для того, чтобы прохожим не нужно было утруждать себя поисками грязи, которой можно было бы кинуть в пленника.

— Легко отделался, — пожала плечами Амель, узнав об издевательствах над послом. — Ведь могли бы и кожу живьем снять.

— Это они всегда успеют, — заметил Гнорик. — Отмоют от навоза с мухами — и снимут.

— Не об этом думать надо, Армия в состоянии плачевнейшем, оружие устаревшее, солдаты разболтанны, умных командиров мало. Я уж не говорю о том, что крепостные стены не чинились лет сто.

— Не поздновато ли ты спохватилась, душа моя?

— Я не думала, что Соатан так быстро вспомнит обо мне, — сказала баронесса. — Только успел взять в ручонки скипетр, как уже войну соседям объявляет.

Шут посмотрел на нее с удивлением:

— Шустрый дитенок, что и говорить. Но, лапочка, мы враждуем с Самарагдом с незапамятных времен. Возможно, новый Самодержец — еще мальчишка, но вряд ли то же самое можно сказать о его советниках. Они просто поймали нужный момент. От союзников ждать помощи нечего: новый князь Велерии только будет рад, если южный сосед подомнет нас под себя. Да и керамцы…

— Я не идиотка, Гнорик! Прекрати меня пичкать очевидными истинами!

Она подошла к окну и невнятно проговорила:

— Не пришло еще время. Не то расположение звезд.

Гнорик закатил глаза:

— Матерь Амна! О чем думает эта женщина?! О звездах! При чем тут звезды, сердце мое? Найми хорошего полководца. Или у тебя уже есть кто-то на примете?

— Капитан Антор.

— Красавчик Антор. Не спорю, он неглуп, да и способности кое-какие имеются. Но можно ли ему доверить судьбу всего Брасьера?

— Надеюсь, он хотя бы сможет продержаться до тех пор, пока я найду более подходящую кандидатуру.

Что-то в ее тоне насторожило шута. Он внимательно посмотрел на баронессу и ничего не ответил.

— Не волнуйся, Гнорик. Все будет хорошо, — сказала она и вышла из комнаты.

Шут потер виски и поплелся следом.

Ты что-то задумала, Ами. Но вот что? — бормотал он себе под нос.

— Почему Соатан написал, что баронесса взошла на престол незаконно? — выпытывал тем временем Хёльв у всезнающего Лэррена.

Тот раздраженно прищелкнул пальцами. Опасаясь возможной осады и разграбления замка, эльф упаковывал наиболее ценные книги и прятал их в подпол.

— Она же женщина, болван! А согласно варварским законам Самарагда женщины не считаются полноценными людьми. Со всеми вытекающими. К тому же особа, привлекающая к себе внимание тем или иным способом, считается преступно-развратной.

— Ого! Что ж они только сейчас спохватились-то?

— Во-первых, Амель стала баронессой не так давно еще и полугода не прошло со смерти ее брата…

— Со смерти ее брата?! — перебил Хёльв. А у Амель был брат? И он умер?! Как это случилось? Красивое лицо Лэррена скривилось.

— Я тебе что — газета? Летопись правления Брасийских баронов? Он вздохнул. — Назойливый ты. Как комар. Год назад городом правил Мартин по прозвищу Мокрое Ухо.

— Почему — Мокрое Ухо? — с замиранием спросил Хельв.

— Клянусь Ристагом, из тебя вышел бы отличный прокурор. Ты слишком любишь выпытывать.

— Расскажи хотя бы, как он умер.

Эльф завернул в бумагу очередной потрепанный томик.

— Умер он быстро. Без головы долго не живут, знаешь ли.

— Ему отрубили голову?

— В некотором роде. Но, думаю, правильнее было бы сказать «ему отрубило голову». Бедняга крайне неудачно пытался выпрыгнуть в закрытое окно. Стекло, само собой, разбилось и упало. Перерезав по дороге шею юного барона.

— Всемилостивая Амна, какой кошмар!

— Да уж. Зрелище не из приятных: истекающее кровью тело — в спальне, а голова скачет по парковым дорожкам. Есть над чем призадуматься.

Хёльв почесал щеку:

— Он был пьян?

— Если бы все было так просто…

— Но с чего вдруг Мартин решил выскочить в окно?

— Эльф постучал Хёльва пальцем по лбу. — Ты начинаешь задавать правильные вопросы. Естественно, было проведено расследование. Все лица, так или иначе заинтересованные в смерти барона, имели неопровержимые доказательства своей невиновности. Тем более что стражники утверждают, что в спальню никто не входил. В итоге было установлено, что бароном овладело помешательство.

— Занимательно.

— Чрезвычайно. Так Амель стала правительницей Брасьера.

— Ты намекаешь, что…

Лэррен безмятежно сдувал пыль с пожелтевшей рукописи:

— Ни в коем разе! Во-первых, я предпочитаю, чтобы мои туловище и голова были по-прежнему неразрывно связаны. А во-вторых, говоря откровенно, Мартин был преизрядным болваном и государь из него был как черпак из дырявой калоши.

Потрясенный услышанным, Хёльв сел на пол.

— Так что самарагдский мальчонка еще поплатится за свою наглость, — закончил эльф. — Мне его даже немного жалко.

На следующий день Антор был назначен Брасийским главнокомандующим. Следом вышел указ о наборе рекрутов в войско. Десятки обнищавших крестьян и городских оборванцев потянулись в замок. Каждое утро неопрятная живая очередь заполняла внутренний двор. Капралы осматривали претендентов, ощупывали мускулы, заставляли бегать с тяжелой торбой за спиной. Не прошло и двух недель, как войско увеличилось почти втрое.

В ответ на эти действия Соатан Седьмой, Добронравный и Могучий, повесил посла и сразу после казни выступил с армией и поход. Авангард, состоящий из легкой конницы, за неполные десять дней преодолел половину пути до Брасьера. Только не по-зимнему опасные топи, лежавшие в нескольких милях от границы, остановили это неумолимое движение.

Не желая принимать бой под ненадежными стенами Брасьера, Антор повел часть своего войска к границе и укрепился в Крякшином форте, охраняющем единственную дорогу из болот.

Битва приближалась с каждым часом.

Той ночью Хёльв лежал без сна в своей постели и уныло таращился на потолок, размышляя о бессмысленности своего существования. С тех пор как войска покинули город, флейтист чувствовал себя крайне неуютно: ему казалось, что все осуждающе смотрят на него, молодого и здорового парня, прячущегося в замке вместе с женщинами и стариками.

В поход его не пустила баронесса.

— Ты мне тут нужнее, — сказала она, одарив юношу очередным пламенным взглядом. — Чтобы за ворота — ни ногой.

Когда скрипнула дверь спальни и на пороге появилась фигура в белых кружевах, Хёльв сперва решил, что спит и ему снится, будто он по-прежнему живет в каморке над кухней Налуна.

— Милый, — сказала фигура голосом Амель, — а вот и я.

Хёльв открыл рот и издал несколько булькающих звуков.

— Или ты не рад мне? — Баронесса присела на краешек кровати и поцеловала юношу в лоб.

Тот мучительно покраснел, стараясь не глазеть в вырез ее рубашки.

— Я… — проговорил он. — Я… Я…

— Нам надо пожениться, — прервала его Амель.

— А?

— Пожениться.

— Прямо сейчас? — только и нашелся Хёльв.

— Мы должны быть вместе. Пусть прошлое останется позади. Ты согласен? Будущее туманно. Мы можем скоро погибнуть от рук наемников мерзкого сатрапа. Познаем же до того радость жизни! Я так устала скрывать свою любовь к тебе!

Хёльв поерзал на месте и незаметно ущипнул себя за ногу, чтобы убедиться в том, что он не спит.

— Но, сударыня, я вам совсем не пара…

— Почему же это? Мы оба молоды, привлекательны, умны.

— Но вы — баронесса, а я — всего лишь обыкновенный простолюдин.

— Глупости. Это не имеет никакого значения. Я хочу быть с тобой, и только с тобой! Генерал Рубелиан в юности был поваренком. И что же? Разве это помешало ему стать великим правителем и основателем Брасьера? Я давно за тобой наблюдаю. Ты много читаешь и быстро учишься. Не пройдет и пары лет, как ты станешь превосходным политиком и бароном.

— Но у вас столько куда более достойных женихов. И что скажут ваши советники, что скажет вся знать?

В черных глазах Амель блеснули слезы.

— Я тебе совершенно безразлична! Тебе наплевать на то, что я одинока и несчастна, ты не хочешь… даже… — Она упала на одеяло и разрыдалась.

Смутившись еще больше, Хёльв вскочил и заметался вокруг:

— Не плачьте, не плачьте, я умоляю вас, вы мне совсем не безразличны! Вы мне очень нравитесь.

Амель повернула к нему мокрое прекрасное лицо.

— Так ты согласен? — спросила она с робкой надеждой.

Он кивнул, чувствуя, что его засасывает в какую-то бездонную воронку. Тело сделалось ватным и неуклюжим.

— Тогда пойдем. Не будем воровать у себя минуты блаженства.

Они покинули комнату и быстро пошли по неосвещенному, совершенно безлюдному коридору. Миновав оружейную, Амель резко повернула налево, потом потянула Хёльва к неприметной лесенке.

— Вниз, — скомандовала она.

Спустившись по ступенькам, они оказались в библиотеке.

— Но… — начал было Хёльв.

— Я знаю, что делаю, — шепнула баронесса. — Здесь есть секретная часовенка. Там нас ждет жрец.

Хёльв хотел что-то ответить, но в горле родилось лишь очередное побулькивание. Чтобы отвлечься, он попытался представить себя бароном. Вот он в сияющих доспехах и при мече сидит на троне, а рядом стоит Амель с младенцем на руках. Картинка получилась фальшивой до крайности.

— Сюда.

Сбоку что-то застонало, и один из невидимых в темноте книжных шкафов отъехал в сторону. За ним смутно виделась маленькая комната, Заходи и садись. Прямо у входа есть стул. Сейчас я зажгу лампу.

Хёльв нырнул в черноту, пошарил вокруг себя руками и натолкнулся на что-то мягкое.

— Я нашел! — сказал он и сел.

Вспыхнул свет, и одновременно с этим запястья и лодыжки Хёльва чем-то сдавило. Щурясь и ничего не понимая, он завертелся на месте, но предательское кресло щелкнуло, и горло и пояс юноши охватили металлические обручи.

— Вот так. Попался, сладенький? — игриво проговорила Амель. — Мой доверчивый волшебный птенчик.

Хёльв перестал дергаться и воззрился на свою невесту.

— Это такая традиция? — спросил он с надеждой.

Баронесса промолчала. Она сновала туда-сюда, переставляя с места на место горшки с вялыми пыльными растениями. Из мебели в комнате не было ничего, кроме пленившего Хёльва кресла и трех столиков, заставленных свечами и разнообразными полузасохшими останками. Особенно выделялась скрюченная волосатая ступня, из которой торчал обломок кости.

— Что, знакомые вещички? Ну-ну, не притворяйся большим дурачком, чем ты есть на самом деле. Смотри, какой глазик. Чей — не догадываешься?

Хёльв покачал головой, не отрывая взгляда от сморщенного желтоватого шарика, лежавшего на ладони Амель.

— Не догадываешься. Что ж. Похоже, я напрасно так тебя опасалась. Ну хорошо, приступим…

Она подошла к тонкому деревцу в кадке и нежно погладила его листья. Деревце затрепетало и засветилось.

— Что вы делаете, сударыня?

— Полчаса назад я получила донесение о том, что началось сражение за Крякшин форт. Поэтому я начинаю ритуал. — Невзрачный голый куст засиял от ее прикосновений.

— Какой ритуал?

Амель осторожно дула на лепестки.

— Какой? — Она пожала плечами и заговорила: — Давным-давно, триста лет назад, жила на свете одна женщина, которая самозабвенно, больше жизни любила своего мужа. Была она некрасива — некоторые даже находили ее внешность отталкивающей, — но необычайно талантлива в колдовском искусстве. Муж ее был человеком выдающимся и деятельным, он не мог смириться с тем, что каждый новый день приближает его к смертному ложу. Однажды Марии Велерской — возможно, ты уже догадался, что речь идет о генерале Рубелиане и его жене, — попалась в руки старинная книга, авторство которой приписывали самому Ристагу. Что это была за книги и о чем она была, теперь уже никому не ведомо. Известно лишь одно: прочитав ее, Марии узнала, как отобрать душу умершего у Хозяина Ушедших. Не сомневаясь ни секунды, она предложила Рубелиану воскресить его после смерти. Бедная женщина не думала о себе — она хотела осчастливить своего обожаемого супруга.

Полупрозрачные фарфоровые лепестки молочно светились, бросая блики на пальцы баронессы. Она нервно кусала губы и говорила все громче и громче — казалось, что звук собственного голоса ее успокаивает.

— Но ритуал оказался сложнее, намного сложнее, чем она предполагала. Подготовительные действия заняли слишком много времени, и Мария, всегда отличавшаяся слабым здоровьем, скончалась, не успев довести до конца дело своей жизни.

— И он тоже умер? Совсем?

— Мария не успела подготовить процедуру воскрешения, но остались ее заметки, наброски, собранные ею необходимые ингредиенты. — Амель кивнула в сторону ступни. — Я нашла эту комнату, нашла эти записи, все изучила, во всем разобралась. И теперь я верну Брасьеру Рубелиана.

— Но зачем?!

Амель глянула на него со спокойным презрением:

— Он гений. Триста лет назад он создал Брасьер. Теперь он поможет мне сделать из нашего города столицу всего мира. Взамен я обеспечу ему безбедную жизнь в этой каморке.

— Вы собираетесь пленить Рубелиана?! Запереть его здесь? И ждете, что он захочет вам помогать?

— Еще как захочет, — Она захохотала. — Думаю, он устал от пребывания в Ристаговых Подземельях и с радостью согласится пожить в моих. Для разнообразия.

Движения баронессы становились все более суетливыми и нервными, голос — все более возбужденным. Хёльв смотрел на нее со страхом:

— А я, я вам для чего?

— Как для чего? Ты что думаешь, дух Рубелиана будет блуждать по земле, так сказать, в натуральном виде? Нет, дружок, ему нужна шкурка — молодое здоровое тело.

Тут до Хёльва дошло. Он рванулся так, что заныли суставы, но все было бесполезно — обручи держали крепко. Он опустил голову на грудь и тихонько заскулил.

— Есть еще одна причина, по которой я остановилась на тебе. Хозяин тела не должен умереть во время ритуала, а это ох как возможно. От тебя же за милю веет силой, первозданной магической силой. Ты выдержишь. Ты не умрешь. До нужного момента. — Она усмехнулась. — А ведь найти одинокого колдуна, которого никто не хватится, за которого никто не будет мстить, — та еще задача. Знал бы ты, сколько мне пришлось провести дурацких конкурсов и отборов, прежде чем я увидела тебя. При твоем появлении мой цветок-индикатор запах, как флакон духов. Очень чуткая вещица. Творение крошки Марии, между прочим.

Вокруг кресла образовался уже целый хоровод сияющих растений. Они покачивались, шелестели и тянулись к Хёльву ветвями.

— Зачем же была нужна вся эта комедия со свадьбой? — спросил он, пытаясь отстраниться от щекочущих прикосновений. — Неужели вы не могли просто приказать страже схватить меня?

— Тут я немного перемудрила. Я все думала, что ты — колдун, по каким-то причинам скрывающий свое мастерство, и опасалась предпринимать недвусмысленно враждебные действия. Чтобы ты от обиды не разрушил мой город.

Да, сказал Хёльв и уныло замолк. «Почему я, в самом деле, не маг? — думал он. — Уж я бы тогда… Конец мой настал. И так мне, дураку, и надо. Поверил такой явной, такой грубой лжи. Никто, никто мне не поможет, не услышит. Хотя постойте…»

— Лэррен! — завопил он во всю глотку. — Лэррен, спаси! Лэррен! Убивают!

— Болван, — прошептала Амель, закрывая ему рот ладонью.

Но было поздно. В библиотеке раздались шаги, и в открытом проходе нарисовалась долговязая фигура эльфа. Одет он был в расстегнутую рубашку и шерстяные носки. Тонкие голые колени трогательно белели на фоне темного дверного проема.

— Что тут происходит? — осведомился он, часто помаргивая от чересчур яркого света.

— Да так, беседуем. — Баронесса лучезарно улыбнулась, — Присоединяйся.

Не успел Лэррен снова открыть рот, как она метнулась в сторону, ухватила со стола свинцовую трубу непонятного назначения и стукнула ею эльфа по голове. Тот беззвучно упал навзничь.

— Прекрасно. — Отбросив трубу, баронесса повернулась к дрожащему юноше. — Ну и чего ты добился? Кто теперь будет смотреть за моими книгами?

Она оторвала рукав рубашки Лэррена и, свернув его в тугой комок, засунула Хёльву в рот в качестве кляпа.

— Вот, — продолжила она, — а теперь пора и делом заняться.

Обойдя круг по комнате, баронесса встала за спиной у Хёльва и положила ладони ему на затылок. От них исходил такой жар, что юноша закричал бы, если бы ему не мешал кляп. — Вихма. Тарус. Зарнум, — заговорила она. — Иггер…

Слова падали медленно, словно первые крупные капли дождя. В них не было видимого смысла, но Хёльву вдруг сделалось настолько жутко, что он согласился бы навеки оглохнуть, лишь бы не слышать их. Что-то ледяное поползло по его жилам, подбираясь к сердцу.

— Иггер, иггер. Ортус ратус… — Ритм усиливался, нарастал, пугая все больше. — Ратус ортус. Вепремана ыгана, вепремана ыгана.

Завертелся невидимый смерч, и в голове у Хёльва столкнулись лед с пламенем.

— Дерис сатта Ристаг, — успел услышать он, прежде чем смерч окончательно поглотил его.

Триста лет назад тайная комната позади библиотеки выглядела точь-в-точь как сейчас. Столы были все так же завалены, все так же томились в кадках худосочные растения. Все так же пахло слежавшейся бумагой.

— Это очень просто, — горячо шептала Мария Велерская, перебирая короткие стеклянные четки. — Сперва надо отвлечь Ристага. В его распоряжении находятся титанические силы, но, к счастью, он пока не всеведущ и не вездесущ.

— Отвлечь Ристага? — удивился Рубелиан. — Владыку мира мертвых? Чем же его можно отвлечь?

— Да подумай сам! — Мария нетерпеливо притопнула ногой. — Войной! Наш мир не столь велик и не столь густонаселен, большие сражения, в ходе которых умирают десятки людей, — редкость.

— И Ристаг непременно будет наблюдать?

— Какой-то частью своего сознания. Мы должны этим воспользоваться, и мы этим воспользуемся. В конце концов, мы ничем не рискуем.

Барон дергал себя за ус, пристально глядя на жену.

— Для чего нам этот мусор? — Он брезгливо приподнял за крылышко засушенного жука.

— Не мусор, а ингредиенты. Первая часть заклинания создает маскирующий шит. Вторая — имитирует последнее дыхание умирающего. Третья — производит подмену и возврат. Со стороны Ристага все выглядит так, будто смертельно больного человека внезапно вылечили, и душа вернулась в тело. Я не хочу вдаваться в ненужные подробности. — Она подошла к Рубелиану и обняла его. — По сути, у нас есть всего одна проблема. Тело.

— Тело? — удивился он.

— Ты не сможешь вселиться куда попало.

— Так…

— Формулу должен произнести близкий, кровный родственник. Без принуждения и давления.

— Так…

— Тогда ты сможешь занять его тело, Рубелиан недоуменно посмотрел на Марию.

— Но у меня нет кровных родственников. Ни братьев, ни сестер, ни… — Он замолчал, и в его взгляде мелькнуло понимание.

Мария тоже молчала.

— Это жестоко, — наконец проговорил барон. Мария ждала.

Он подошел к креслу-ловушке, осторожно коснулся подлокотников, повертел в руках толстую амбарную книгу, исписанную прыгающим почерком его баронессы. На лице Рубелиана не отражалось ничего.

— Попроси кормилицу привести сюда Микена, — спокойно сказал он.

С дозорной башни Крякшиного форта самарагдекое войско казалось игрушечным. Копошились возле костров фигурки солдат, звенело оружие, ржали неразличимые в темноте кони.

«Вам предоставляется последняя возможность достойно сдаться и перейти на сторону Соатана Седьмого, Добронравного и Могучего, — читал Антор. — Поднимите белый флаг и..

Он смял послание и выбросил его в бойницу.

— Перо и бумагу! — приказал он.

Когда требуемое было доставлено, он подышал на озябшие пальцы и широко вывел на листе два коротких слова. Топтавшийся рядом лучник облизнул потрескавшиеся губы.

— Ух. Прям туда?

— А куда ж еще. Запускай.

Через минуту послание, прикрепленное к горящей стреле, воткнулось в землю возле шатра Самодержца. Спустя полчаса затрубил рог и к стенам форта устремилось живое море атакующих.

Первые осадные лестницы были тут же сброшены, на головы самарагдцам полилась кипящая смола, полетели бутылки с зажигательной смесью.

— Лапами! Не! Лезть! — вопил Борода. — Сейчас я вам коготочки-то пообстригу!

Он стоял на стене и, прикрываясь щитом, рубил чересчур ретивые руки, цепляющиеся за гребень.

— Лучники — на ворота! — командовал Антор. — Не дайте им пустить в ход таран!

— Катапульту тянут!

— Раздолбать катапульту!

— Раздолбаешь ее, как же…

— Жуба, сперва подпалилками в нее, а потом постарайтесь поджечь болтами.

— Так кончились подпалилки!

— Тогда банками со спиртом, который для растирания и согрева. Живее, шевелись, шевелись! кричал Аытор.

Жуба оскалился:

— Какой перевод продукта, прости нас всех матерь Амиа! Хорош молиться, действуй давай…

Если бы кто-нибудь из сражающихся поднял голову к ночному небу, он бы увидел, что прямо над крепостью повисло густое черное облако, похожее на гигантский глаз. Оно то опускалось чуть ниже, то поднималось, то перелетало из стороны в сторону, словно для того, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Странное это было облако. Странное и пугающее. Но воюющим некогда было глазеть по сторонам, и наблюдающее око так и удалилось восвояси никем не замеченное.

Под утро битва закончилась. Форт остался за Брасьером и, изрядно потрепанные, обе стороны сошлись на недельном перемирии.

Очнулся Хёльв от невыносимой головной боли. Ломило затылок, в висках стучало и кололо, словно после многодневной гулянки. Он осторожно открыл левый глаз и убедился в том, что по-прежнему прикован к креслу. Вокруг было тихо, только из угла, где лежал эльф, доносилось еле слышное постанывание.

«Жив! — с изумлением и радостью подумал Хёльв. Лэррен жив! А я сам?»

Он прислушался к себе и не заметил ничего необычного. Душа — или то, что он привык считать своей душой, — была на месте и, судя по всему, не претерпела никаких изменений.

— Во имя складчатой задницы Амны, — раздалось откуда-то снизу, — будь трижды проклят тот осел, который положил сюда эту трубку.

Потирая ушибленный лоб, с пола поднялась Амель. Выглядела она довольно дико: волосы были растрепаны, подол платья разорван почти во всю длину, на руках — ссадины. Но не это поразило Хёльва. С нежных уст баронессы срывалась такая грубая базарная брань, какой он не слышал даже в самые горячие часы на кухне «Ветров странствий».

— Надо же! Клянусь личным знакомством с Ристагом! Я теперь женщина!!

Помещение потряс громкий хохот:

— А это что у нас тут такое привязанное? Новый колдун? Несостоявшаяся жертва?

Амель подошла к Хёльву и, осмотрев путы, нажала на маленький рычажок под сиденьем. Металлические обручи сухо щелкнули и раскрылись.

— Вы — не Амель, — уверенно сказал Хёльв, вынимая изо рта кляп.

— Конечно. Триста лет назад я был известен под именем генерала Рубелиана.

— Боже. Но как…

— Как! Эта ваша Амель, должно быть, была очередной правительницей Брасьера?

— Баронессой, — только и смог вымолвить Хёльв.

— Мило, И она нашла секретную комнатку Марии Велерской? Записи, свитки, ингредиенты? Полный текст заклинания? И загорелась идеей получить в свои руки ценного советника? Небось еще и заточить меня хотела?

Юноша кивнул.

— Дождалась благоприятного момента и провела ритуал?

— Именно. Все было именно так! Но откуда вы это знаете?

Амель присела на краешек стола и поправила платье.

— Ловушка. Моя прекрасная безотказная ловушка. Широко раскрытый капканчик с ароматным куском сала. — Ее голос был полон сдержанного торжества. — Бедные мои потомки! Что их тянет в эту авантюру? Чего им не хватает в жизни — в их сытой, почти королевской жизни? Что заставляет их заучивать непонятное заклинание, активировать портал и произносить, в конце концов, зловещее «Дерис сатта Ристаг»?

Из угла, где лежал Лэррен, послышался болезненный смешок. Кряхтя и хихикая, эльф встал и отряхнулся. На его высоком лбу синела огромная шишка.

— «Прими мою душу, Ристаг», — сказал он.

— Ну хоть кто-то понял. Хорошо, что мои правнуки не столь сведущи в древних языках. А то б сидеть мне безвылазно в Подземельях Мрачного,

— Я ничего не понимаю, — признался Хёльв. — Вы уже не в первый раз возвращаетесь к жизни? Как вам это удается?

Случившееся было настолько странным, что у него даже не было сил удивляться.

— Труден был только первый шаг. Дальше все пошло как по маслу. Основываясь на реальных фактах, я сочинил легенду о незаконченном ритуале, разбросал по библиотеке документы, содержащие намеки на тайную комнату… Будучи Микеном, я неоднократно приводил сыновей в библиотеку, надеясь, что кто-нибудь из них клюнет на мою удочку. И Керк клюнул. А потом Икмар.

— Но зачем так сложно? Вы могли им приказать…

Полные губы Амель растянулись в улыбку.

— О нет! Они должны были сами захотеть выпустить меня на волю. Сами!

— Но куда смотрел Ристаг?!

— Мальчик, неужели ты думаешь, что он регулярно пересчитывает свои стада? Одной душой больше, одной душой меньше — такие мелочи его не волнуют.

— Но, похоже, ваш метод все же дал осечку, — сказал эльф, — Судя по всему, Викмен Пирожок не попался в ловушку. И потом…

Баронесса насторожилась:

— И сколько длилось это «потом»?

— Около ста пятидесяти лет.

От яростного удара кулаком стол пошатнулся и завалился набок, погребая под собой обгоревшие свечи.

— Мне нужны сведения! Информация! История! Факты! Какая прорва времени! Ты! — Нежная мягкая ручка с неожиданной силой вцепилась в пояс Хёльва. — Ты был здешним колдуном?

— Я всего лишь флейтист! Не знаю, почему Амель решила, что я владею магическими силами.

— Клуша! На кой мне этот дудочник? Неужели сложно было действовать по инструкции? Я же там все так понятно описал! А эльф?

— Библиотекарь, — ответил Лэррен. — Книгохранитель. По части волшебства не специалист.

— Сдалось мне ваше волшебство! Мне помощник нужен. Умный и сведущий. Всезнающий, аиторитетный. В мое время таковыми считались придворные колдуны.

Широкой, совсем мужской походкой баронесса прошлась по комнате. В этот момент дверь скрипнула, и на пороге появился Гнорик.

— Я помогу вам, мой генерал! Я все слышал, — сказал он, снимая колпак.

Движения гаера отличались некоторой скованностью, словно от долгого сидения в одной позе.

— Я Гнорик. Шут и советник. Пресвятая Амна свидетельница того, что я всегда преклонялся перед вашим гением! — продолжал он, хватая Амель за подол. В его словах не было ни тени привычной иронии. — Господин барон! Какое счастье, что вы к нам вернулись! Это чудо! Вы спасете нас!

Они направились было к выходу, но на самом пороге остановились.

— Один момент. Надо что-то решить с этими… Свидетелями.

Лэррен и Хёльв невольно придвинулись друг к другу.

— Повесить для простоты, что ли? — Жесткий черный взгляд чиркнул по их лицам. — Так объяснять придется. Почему, зачем. Некогда возиться. Да и стоит ли? Кто им поверит, даже если они вздумают языки распускать? Кто они? Пылинки, не больше. Так ведь?

— Библиотекарь и флейтист. Полнейшие ничтожества, — подтвердил шут.

— Вот и отлично. Удирайте, ребятки, пока я не передумал.

— Не передумала, — поправил Гнорик. — Привыкайте.

— Твоя правда. Вон из города, пока я не передумала. Живо. Бегите.

И они побежали.

В лесу было морозно. Ветви деревьев гнулись к земле под тяжестью белых снежных подушек, в первых лучах солнца искрились сосульки. Тропинку забором окружали сугробы. Клянусь волосатой гадюкой! — ворчал бывший библиотекарь в спину Хёльва. — И зачем ты свалился на мою голову? От тебя сплошные неприятности. Нет! Неприятности — это еще слишком мягко сказано. Беды! Трагедии! Сперва ты пинаешь меня, спящего, ногами…

— Но это был не я! Это был Финик!

— Да какой еще Финик? Имей мужество признаться в собственных грехах! Итак, ногами ты меня бил. С лестницы ты меня ронял. Теперь нас вообще чуть не повесили по твоей милости. — Эльф ощупал шишку на лбу. — Зачем ты меня звал? «Лэррен, Лэррен»! Ну что Лэррен, что?

Хёльв смущенно втянул голову в плечи:

— Я думал, ты меня спасешь.

— Я его спасу! Ну надо же! Мальчик думал, что я его спасу! — Лэррен саркастически рассмеялся. — Посмотри на меня, о дитя порочных мыслей!

Юноша нехотя обернулся. Эльф был бледен, шатался и то и дело прикладывался к кожаной фляжке. Аристократический нос свекольно розовел от холода.

— Я что, похож на орка-воителя? Иль на какого боевого дракона? Книги, книги, — горестно взвыл он. — Где мои книги? Где моя уютная спальня? А все ты, ходячий мешок с сюрпризами…

Несмотря на то что причитания Лэррена становились все более жалобными, терзавший Хёльва стыд начал постепенно отступать. Только теперь, когда стены Брасьера уже не давили на него, юноша понял, как он устал от этого города. Перед ним снова лежала дорога, и это означало, что ему еще есть куда идти.