"Зыбучий песок" - читать интересную книгу автора (Браннер Джон)

32

Глубина, детали, подробности росли, росли, росли.

«Название этой земли я сначала услышал как Львиный Рык; точнее всего по-английски будет сказать Ллэнро, с чем-то вроде двойного валлийского «л».

Очень интересный, непонятно как сохранившийся диалект, первоначально доримская основа нашего мира с последующим кельтским влиянием. Это просто чудо, что она распознала мой ублюдочный акцент, когда я спросил ее «тириак-но?». Там не «к», там скорее клацанье языком, так же как в слове «Ллэнро» последний звук произносится, как французское «bon».» – Что означает Ллэнро?

– Никто уже толком не знает, но есть идея, что «Скала в бурю», потому что сильно штормило, когда завоеватели пришли по морю.

«Скала в бурю! Не то ли это, что мне сейчас нужно, твердь, за которую я могу зацепиться, когда весь мир готов поглотить меня без следа.» – Ты говорила, что городок, в который ты направлялась был крупным рынком одежды, овощей и мяса. Но вы ведь даже не притрагиваетесь к мясу.

Ее передернуло.

– В моем мире, Пол, когда-то давно животных убивали на мясо, и это было религиозным обрядом. Поэтому в Век Смуты был специальный рынок и специальные церемонии, как мясо продавали. Когда я увидела его открытым в вашей лавке, я захотела: вернуть мою еду. Так говорят?

– Стошнить.

– Да.

– Значит вы не убиваете животных для мяса?

– Нет. Мы животных: держим? Наверно, так правильно. Но мы позволяем животным ходить, где они хотят, а когда их становится слишком много, мы даем им лекарство, чтобы было меньше маленьких.

– А как же хищные и опасные звери?

– Какие звери?

– Ну, большие животные, которые едят мясо и должны убивать других животных, потому что они привыкли к такой пище.

– В Ллэнро таких нет. В далеких землях, где очень мало людей, мы разрешаем им жить, как они хотят.

– Но должны же были быть какие-то религиозные обряды, когда нужно убивать животных.

– Как вы называете мясников, которые: – щелчок пальцами, – :главные по религии!

– Священники?

– Наверное. Но после всего они должны идти к реке, смыть кровь и попросить прощения у души животного.

«Как эскимосы. У ее видений невероятный диапазон!» – Но это было давно. Тяжелая работа – делать мясо для еды, и жестокая.

Людям лучше есть пищу, которая сразу выросла на земле, чем есть животных, которые ели эту пищу. Это понятно?

– Да, вполне.

Она грустно посмотрела в окно.

– В моем мире точно такие холмы, на них растут прекрасные деревья, а на полях цветы выше, чем ты, – голубые, красные, белые, желтые. Когда дует ветер, можно услышать запах цветов и моря на западе. – Она помолчала. – Тяжелее всего было прощаться с цветами, я знала, что никогда их больше не увижу.

Пол смотрел на нее и думал о том, какое нужно мужество, чтобы отказаться от всего близкого – не просто от родителей, любимых и друзей, но и от всех звуков, запахов, цветов привычного мира.

– И плыть над морем цветов и видеть, как они трепещут на ветру! Однажды мы плавали целых четыре дня не опуская: пузырь? Ой, я не объяснила! Это такая большая круглая пустая штука с теплым воздухом, в которой светло, и она может подниматься в небо.

– Воздушный шар. Воздушный шар с подогревом.

– Да. – Она целиком отдалась воспоминаниям. – Летом, ветер был слабый, мы летели четыре дня, прежде чем увидели море и опустили воздушный шар.

Пол с трудом удержался от того, чтобы спросить, кто был второй составляющей этого «мы».

Теперь он писал два блокнота: один для Элсопа и больничных журналов, в котором содержались лишь самые общие фразы, вроде «сегодня с больной был проведен сеанс гипноза, и достигнут прогресс в расширении ее словарного запаса в следующих областях…», и другой, в котором накопилось уже больше ста страниц – описание странного и прекрасного мира Ллэнро.

От корки до корки в который уже раз перечитывал он рассказы Арчин, почти пьянея от видений, встававших у него перед глазами.

– В Ллэнро родители никогда не наказывают детей. Если ребенок делает что-то не так, они спрашивают себя, что они сделали плохого, и в чем показали дурной пример. Ребенок считается независимой и ответственной личностью после того, как научится говорить, и его учат и подбирают ему работу по его внутренним способностям. Заставлять ребенка делать ту работу, которую он не хочет, считается жестокостью, может вызвать неприятные замещения и испортить детство.

«Как мое. Талантлив или нет, они не должны были заставлять, подкупать, тащить волоком по этой лестнице.» – В Ллэнро те, кто вступают в брак, дают обет всему обществу, что согласны взять на себя ответственность родить и воспитать детей, стать им лучшими друзьями на всю жизнь, теми, к кому они всегда смогут обратиться за помощью и советом.

Зачатие без такого торжественного обещания считается неправильным для нерожденного ребенка, и власть обычно рекомендует принудительный аборт.

Люди очень серьезно относятся к родительству, у нас никто не давит на молодых людей, чтобы они женились и рожали детей, нет и социального давления, как это часто бывает в вашем мире, поэтому многие дети у вас вырастают и считают себя обязанными своим родителям.

«И даже если с ребенком что-то случается, например, нервный срыв от переутомления, им все равно не надоедает напоминать своему чаду, сколь многим он им обязан за неуклонное выполнение родительского долга.» – С другой стороны, проявления сексуальности в Ллэнро разрешаются и поощряются, и физическое выражение своих чувств тоже.

«Интересно, что бы подумал мой отец, если бы я попытался поцеловать его в щеку.»

В один прекрасный день Пол вдруг поймал себя на том, что начинает терять терпение из-за какого-то упрямого пациента, и в голове у него тут же пронеслось:

так не поступают в Ллэнро.

Гнев тут же утих. Спокойно и рассудительно он разобрался со всеми проблемами, и когда те остались позади, почувствовал, как по телу разливается теплая волна.

Выработалось расписание: он встречался с Арчин каждое утро, кроме понедельника, когда приходилось помогать Элсопу на приемах в Бликхемской клинике, и постепенно стал посылать за нею все раньше и раньше, так что пришлось даже переносить на более раннее время ланч, потому что иначе он рисковал заработать расстройство желудка.

Однажды в июне, прорвавшемся, наконец, летним теплом, он вошел в туалет для персонала, чтобы вымыть перед едой руки. Он уже давно не был в парикмахерской, и теперь, бросив взгляд в зеркало, безуспешно пытался придать своей прическе более пристойный вид. Приглаживая волосы руками, он разглядывал отражавшийся в зеркале пейзаж за окном.

«На что похожи эти холмы, когда они покрыты морем цветов? Каких цветов?

Подсолнухов? Выше меня, она сказала. Но разного цвета: Я почему-то представляю их маками с огромными лепестками, которые хлопают на ветру.» Дверь туалета открылась. Он поспешно пригладил непослушную прядь волос, стыдясь, что его застанут за ленивым созерцанием своего отражения и пейзажа. Вошедшим оказался Мирза.

– Доброе утро, Пол, – сказал он, подставляя руки под холодную струю. – Есть новости от Айрис?

– Нет, – ответил Пол тоном, который должен был означать, что это его абсолютно не волнует. Мирза бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся.

– Прости, что говорю, – пробормотал он, – но ты все равно не умеешь скрывать. Ты ужасно выглядишь.

«Чепуха. Я только что видел себя в зеркале, и, по-моему, все в порядке.

И вообще, какое Мирзе дело?»

– Со мной все в порядке! Прости, что разочаровываю, но не ты ли повторял не раз, что Айрис не самая подходящая для меня жена, так чего же ты хочешь теперь?

Мирза набрал полные пригоршни воды и плеснул себе в лицо. Громко фыркнув, потянулся за полотенцем – Что-то я не заметил, чтобы ты пользовался своим холостяцким положением.

– Ох, оставь! Это тебе нравится бесконечная очередь случайных телок. Я сделан из другого теста. Ты бы не стал выбрасывать пять лет семейной жизни, как: как это грязное полотенце!

– Только не нужно срывать на мне зло, – сказал Мирза после паузы.

– Только не изображай из себя строгого папашу. Что тебе, собственно, не нравится? Может, кто-то жаловался, что я не справляюсь с работой?

– Нет, конечно, но:

– Очень хорошо. Я сейчас успеваю сделать за день столько, сколько раньше, когда Айрис вертелась вокруг, успевал за неделю. Так с чего тебе пришло в голову мне сочувствовать?

– Достаточно на тебя посмотреть, – ответил Мирза.

– Что?

– Ты похудел, у тебя под глазами мешки, как после недельного запоя, и уже не первый раз ты бесишься из-за ерунды.

– Из-за ерунды? – отозвался Пол и попытался рассмеяться. – Может, для тебя потерять женщину и ерунда. К тебе всегда полдюжины в очередь стоят.

Мирза повесил полотенце обратно на крючок и вздохнул.

– Брось огрызаться. Тебе не идет. Я хочу только, чтобы ты перестал делать вид, будто на тебя это никак не подействовало. Люди считают само собой разумеющимся, что рухнувший брак – это несчастье. Зачем отшатываться от их сочувствия, когда оно вполне искренне, так, словно ты думаешь, что они – как бы это сказать – смотрят свысока на твои переживания.

Несколько секунд Пол молчал. Потом резко тряхнул головой.

– Ты никогда не ловил себя на том, что завидуешь своим пациентам, Мирза?

– Завидовать им? Господи, нет, конечно!

«Уйти отсюда, отдаться милосердию ветра и плыть над морем цветов над землей Ллэнро…» – Почему? У наших сумасшедших есть одно большое преимущество: когда жизнь для них становится слишком тяжела, им помогают, о них заботятся.

Здоровые люди должны выплывать сами.

– Если ты действительно так думаешь, то ты чертовски низкого мнения о своих друзьях. Для чего человеку друзья, если не для того, чтобы помогать выбираться из проблем?

– Некотоые проблемы проходят по категории частной собственности, – пробормотал Пол. – Согласно законам нашей страны, брак – союз мужчины и женщины, исключающий все другие: Ох, ну его к черту.

– Согласен, – незамедлительно парировал Мирза. Он шагнул к окну и высунулся наружу с выражением преувеличенного удовольствия на лице. – Слишком хороший день для споров. Невероятный отсюда вид, правда? Я уже начинаю жалеть, что опять возвращаюсь в большой город, надо было подождать, пока лето не кончится.

– Что? – Пол почувствовал неприятный озноб. – Ты уходишь из Чента?

– Да. Ты ведь знал, что я ищу работу.

– Да, но:

Мирза повернулся и спокойно посмотрел Полу в глаза. Помолчав некоторое время, он сказал:

– Я скажу тебе, почему мне никогда не приходило в голову завидовать пациентам, Пол. Им не уйти из этого места, даже когда они не могут его больше выносить. Я сыт по горло Святым Джо, и это выплеснется наружу, неважно, пошлю я ему бумагу или просто скажу все, что думаю, и уйду. Если это придет в голову пациенту, его накачают наркотиками или просто сунут в смирительную рубашку, чтобы не забивать голову чужими проблемами.

Представь, провести в этой дыре остаток своей жизни. И выйти отсюда только на катафалке.

Он крутанулся на каблуках и вышел, оставив Пола стоять пораженным тем ядом, который прозвучал в его голосе.

«Никогда не знал, что он так ненавидит это место; он всегда всех разыгрывал и смеялся: Я ведь чувствую то же самое. Почти то же самое, но я смогу перетерпеть, пока не кончатся два года – я думаю. По крайней мере, придется постараться. Но какую глупость я сказал о зависти к больным. Что они должны чувствовать! Что должна чувствовать Арчин, вспоминая вольный воздух Ллэнро! Находиться здесь – значит, сходить с ума, неважно, был ли ты раньше сумасшедшим. Арчин, запертая до старости в Ченте, вечно оплакивает свой потерянный и прекрасный дом, слоняется по больнице в грязном тряпье со спутанными волосами и черными ногтями, пахнет, как старуха, ни с кем не разговаривает, если не считать односложных ответов санитаркам: Господи, какая потеря, какая потеря!»