"Два брата" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)XIНиколай незаметно сошел с террасы в сад, возобновляя в памяти свой спор с Присухиным и досадуя, что не сказал ему всего, что теперь так стройно и логично проносилось в его голове. Он тихо подвигался в глубь густой аллеи. — И охота вам было связываться! — произнес под самым ухом сбоку чей-то голос. Николай повернул голову. На скамейке под развесистым кленом сидел Прокофьев. Вязников подошел к нему и отрекомендовался. — Я вас несколько знаю. От Лаврентьева слышал и вашу статейку читал! — произнес Прокофьев, протягивая руку. — Среди всякой нынешней мерзости… статейка ничего себе. — Ваше лицо мне тоже показалось знакомым. Вы не знавали студента Мирзоева? — Нет. — Большое сходство. — Мало ли схожих людей. Моя фамилия Прокофьев… Федор Степанов Прокофьев. — Так незачем было связываться? — спросил Николай, присаживаясь около. — Убедить, что ли, намеревались эту культурную каналью? — Да уж чересчур возмутительно. — Ого! Изволите еще возмущаться речами Присухина. В какой Аркадии [19] жили? — В петербургской. — Так-с… И возмущаетесь еще? Он помолчал и прибавил: — Ведь у него и наука-то вся такая же иисусистая, как он сам. Они с ней — одного поля ягоды. Она у них повадливая, карманная, на все руки… — Как повадливая? — Очень просто. Какие угодно фокусы они с ней проделывают. Вы курсов не проходили разве? Только он вас, что называется, в лоск положил… — Однако… — Однако не однако, а затравил, и поделом! Николай был несколько озадачен и строго взглянул на Прокофьева, но тот не обратил на это ни малейшего внимания. — И вправду, поделом! Вперед не суйтесь. Коли соваться, так уж надо самому во всей амуниции — иначе только их же жалкими словами тешить. По мне, это будто чищеным сапогом в грязь ступать. Он вам и Милля [20] и Маркса перевирал, вы внимали, а он-то хихикал в душе… — Так что же вы не вступились, коли сами вы в полной амуниции, как вы говорите? — заметил иронически задетый за живое Николай. — Эту канитель давно бросил, — отвечал Прокофьев хладнокровно. — Да и к чему? Разве их берут слова? Или барышень здешних, что ли, тешить диспутами?.. — Нельзя же хладнокровно слушать гадости. — И потому надо поболтать? Прокофьев помолчал и, внимательно взглядывая на Николая, прибавил: — Пожалуй, вы и на свою публицистику возлагаете надежды? Кого-нибудь убедить полагаете насчет курицы в супе [21], а? — А разве нет?.. — Верите еще? — А вы не верите разве? — Я?.. В российскую публицистику? Прокофьев взглянул на Николая. — Да вы в самом деле, Николай Иванович, вернулись из Аркадии, а не из Питера. — Что ж в таком случае литература… — По большей части переливает из пустого в порожнее… Надо же что-нибудь писать. — Вот как… И, следовательно, заниматься ею… — То же занятие, что мух хлопать! Это ново для вас, что ли? Поживете, тогда другое запоете, если не привыкнете, а впрочем, попробуйте-ка изложить на бумаге и напечатать то, о чем вы так горячо за обедом говорили. Попробуйте-ка! — усмехнулся ядовито Прокофьев. — А мы прочтем-с!.. — Вы как-то безнадежно уж смотрите. — Не безнадежно, а не обманываюсь. Нет, батюшка, вашими писаньями не проймешь… Не нам с вами чета — люди пробовали. Не проймешь! — добавил он с какою-то глубочайшей ненавистью в голосе. Прокофьев умолк и попыхивал папироской. Николай поглядывал на него. Любопытство его было возбуждено. «Кто этот человек, говорящий так решительно, с такой безнадежностью?» Он уже не сердился на Прокофьева. Этот человек невольно внушал к себе уважение. Что-то притягивающее было во всей его фигуре, в его пытливых темных глазах, в его голосе, в манерах. — Вы здесь давно? — спросил Николай. — Два месяца, — на заводе у Смирновой. Обедаю у них два раза в неделю, когда имею доклады. — Какие доклады? — Да у бабы этой… Она ведь министр… Хотя ничего не понимает, а все ты ей докладывай… — И докладываете? — Сколько угодно… — Вы технолог? — Маракую немножко… А вы в первый раз в этом доме? — В первый. — Семейка любопытная, самого модного фасона… — Кажется, Смирнова умная женщина? — Сама-то? Очень даже умная баба. Линию свою ведет правильно. Говорят, в Питере салон держит. И барышни умные — верно уж знаете! — одна изучает Спенсера, а другая химию… Только все в девках! — рассмеялся Прокофьев. — Приданого нет, а Присухин не клюет… — А Горлицын? — Известный молодой ученый… тоже не клюет… до той, до белобрысой добирается. У нее, кажется, припасено добра для супружества… только папенька с маменькой предпочитают вместо химика… какую-нибудь птицу почище… Но держу пари, химик пролезет: даром что глуп, зато апломба у него много, а впрочем, кажется, и предмет свой знает. — А эта… красавица, старшая дочь? — Эта-то?.. Ну, эта будет повыше сортом. По крайней мере не пыжится, а просто себе живет, как бог на душу положит. Ей бы принцессой какой-нибудь — настоящее дело. Потешается над всеми, а больше всего над котом этим — Присухиным, а он глаза только жмурит. Берегитесь, а то и вас зацепит… Вы, верно, охотник до амуров-то? Так-то-с! Однако я тут с вами болтаю, а мне к докладу пора, — прибавил он, взглядывая на часы и подымаясь. — До свидания. Заходите когда… на завод. Побеседуем. Может, и материалу для статейки наберетесь. Материалу довольно… народу много! — Непременно, — проговорил несколько обиженный за «амуры» Николай. — Да, вот еще что… Вы когда отсюда?.. — Послезавтра. — Так скажите брату, чтобы к Лаврентьеву в четверг заходил. — Вы разве Васю знаете? — Видел раз. Хороший парень ваш брат!.. Прокофьев ушел, а Николай остался сидеть на скамье. «Удивительное сходство с тем!.. — подумал он, глядя вслед удалявшемуся Прокофьеву. — Непременно пойду к нему!..» Когда Николай вернулся в комнаты, все барышни сидели в гостиной вокруг стола и слушали Горлицына. Николай остановился на пороге, оглядывая все общество. Присухина и Нины не было. А тихий, несколько гнусавый голос молодого ученого отчетливо читал в это время: — «Между поклонением идолам и поклонением фетишам не существует ни малейшего сколько-нибудь резкого скачка. В Африке видимым фетишем часто служит человекообразная фигура; иногда же эта фигура менее похожа на человека и всего более похожа на воронье пугало». «И не только в Африке, а в Васильевке тоже!» — мелькнуло в голове Николая при виде барышень, с немым восторгом внимающих объяснениям и комментариям Горлицына. Он вышел снова в сад. Не хотелось ему слушать чтение. Вечер был превосходный, к тому же он рассчитывал встретить Нину Сергеевну. Николай обошел сад и не встретил никого. Уже он хотел было возвратиться, как из беседки, обвитой плющом, стоявшей в конце сада, раздались голоса… Он пошел на голоса. Вдруг оттуда раздался звонкий, веселый, заразительный хохот — Николай обрадовался, узнав голос Нины, — и вслед за тем насмешливые слова: — Полноте… полноте, Алексей Алексеевич. Это вовсе вам не к лицу. — Вы, по обыкновению, смеетесь, Нина Сергеевна. Неужели вы не знаете, зачем я сюда приехал?! — Я думаю… отдохнуть… — Вы знаете… я… Голос Присухина совсем понизился. — Вы?.. Да разве вы можете любить? И звонкий раскат смеха снова раздался по саду. Николай повернул назад, но в это время из беседки вышла Нина, а вслед за ней и Присухин. — Николай Иванович! — воскликнула Нина, — где это вы пропадали? Я вас искала! Пойдемте-ка гулять, — сказала она, подходя к молодому человеку. — А вы, Алексей Алексеевич, верно, заниматься пойдете? — насмешливо произнесла молодая женщина. — Заниматься!.. — проговорил Присухин, удаляясь. Николай обрадовался, что хоть в любви бывший его противник потерпел сильное поражение и имел вид ошпаренного кипятком кота. — Где это вы были все время? — С Прокофьевым беседовал. — Он вас удостоил… Он вам понравился? — Как вам сказать… Я совсем его не знаю. — Но первое впечатление? — Хорошее. — Я верю в первое впечатление. Вы, например, произвели первое впечатление хорошее. И я думаю, что мы будем с вами друзьями… Как вы думаете? Они весело болтали, как два школьника, и когда вернулись к чаю, то Николай был совсем очарован Ниной Сергеевной. |
||
|