"Билет на погост" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 22

Нью-йоркский госпиталь расположен на Йорк-авеню, возле Шестьдесят восьмой улицы.

Такси остановилось прямо у приемного покоя, и сидевшая за столиком регистратора женщина сообщила мне, что Элейн Марделл из операционной только что переведена в отделение интенсивной терапии. Она показала мне, как пройти туда.

В реанимации дежурная сообщила мне, что вход к пострадавшим разрешен только ближайшим родственникам; я объяснил, что у пациентки Марделл семьи нет и, вероятно, я самый близкий ей человек, ее друг. Она поинтересовалась, насколько близкими друзьями были мы с ней. «Очень, очень близкими», — ответил я. Она записала мою фамилию и провела в комнату ожидания.

В ней курили или листали журналы несколько человек, коротая время в ожидании сообщения о смерти своих близких. Я взял в руки «Спорт иллюстрэйтед», но все плыло у меня перед глазами — я не смог прочитать ни одного слова и лишь машинально перелистывал страницу за страницей.

Через какое-то время в комнату вошел врач, внимательно посмотрел на нас и произнес мою фамилию. Я молча поднялся, и он жестом пригласил меня выйти с ним в коридор. Лицо его казалось очень молодым, но волосы были уже изрядно тронуты сединой.

— Ну и досталось ей!.. — произнес он. — Даже не знаю, что и сказать.

— Она будет жить?

— Ее оперировали почти четыре часа; она потеряла очень много крови, и, кроме того, у нее множество внутренних кровотечений. Переливание продолжают делать и сейчас. — Он соединил руки перед собой, прямо на операционном халате, и с силой скрутил их; похоже, он сделал это машинально.

— Нам пришлось удалить селезенку, — продолжил врач. — В принципе можно жить и без нее, таких людей тысячи, но у нее вдобавок множественные повреждения других внутренних органов, почки не работают... — Он начал перечислять, но я слышал далеко не все, что он произносил, а понять мог и того меньше.

— Она лежит под капельницами, — сказал он, — и мы проводим искусственную вентиляцию легких — они не работают. Такое случается иногда — так называемый взрослый дыхательный дистресс-синдром, он часто встречается у жертв всевозможных аварий — дорожных, например. Легкие перестают работать, и — все.

Он говорил что-то еще, но специальные подробности я понять не мог при всем желании и прямо спросил у доктора, насколько плохи дела.

— Да, все и в самом деле очень серьезно, — сказал он и перечислил самые важные, непосредственно угрожающие жизни повреждения.

— Могу ли я увидеть ее? — поинтересовался я.

— Только пару минут, — сказал он. — Она совершенно неподвижна, без сознания и дышит, как я уже сказал, через кислородную маску. — Он подвел меня к двери в конце коридора. — Возможно, вы испытаете шок, увидев ее такой, — добавил он.

Палата была заставлена множеством всевозможных приборов, повсюду змеились провода и тонкие прозрачные трубочки — все гудело, жужжало, на экранах вспыхивали и гасли какие-то цифры, подергивались стрелки приборов. В середине всего этого кошмара лежала Элейн — мертвенно-неподвижная, с восковым лицом. Неестественный цвет кожи производил ужасное впечатление.

Я снова повторил свой первый вопрос:

— Доктор, она будет жить?

Он не отвечал, и когда я оторвал глаза от Элейн, его уже не было. В палате мы были с Элейн одни. Я хотел приблизиться к ней и коснуться ее руки, но не знал, можно мне это сделать или нет. Когда в палату вошла медсестра, я так и стоял в нерешительности, не зная, что делать.

— Вы можете побыть еще несколько минут, — сказала она. — И поговорить с ней.

— Она может меня услышать?

— Некоторые больные слышат практически все, даже когда находятся в состоянии глубокой комы.

Она вышла, а я провел рядом с Элейн еще минут пять — десять. Все это время я разговаривал с ней, хотя сейчас и не помню о чем.

В палату снова вошла медсестра и попросила меня удалиться: она сказала, что я могу подождать в комнате ожидания — мне сообщат обо всех изменениях в состоянии пациентки.

Я осторожно поинтересовался, каких именно изменений можно ожидать. Медсестра ответила не сразу.

— Пока всякое может случиться, — неопределенно ответила она. — Случай очень тяжелый... Вы знаете, этот наш город...

Конечно, я понимал, что виноват в случившемся не город, — не он истязал мою Элейн. Виноват в этом был конкретный человек, а появиться он мог где угодно.

Джо Деркин уже сидел в комнате ожидания и поднялся, едва завидев меня. Он был небрит и выглядел так, как будто если и спал, то прямо в мундире.

— Ну, как она? — спросил он.

— Знаешь, не очень хорошо, — ответил я.

— Разговаривает?

— Во-первых, она без сознания, а во-вторых — на ней кислородная маска. Так что о разговоре речи нет.

— Врачи предупреждали меня, но я хотел проверить. Здорово будет, конечно, если она даст показания, но мы можем опознать Мотли и без ее помощи. Охранник идентифицировал его.

Затем он вкратце рассказал мне о том, что же именно произошло, — об убийстве Эчвэрри, о том, как Мотли сумел проникнуть в дом на Пятьдесят первой.

— Теперь у нас есть все, что необходимо, — добавил он, — мы развесим его портрет по всему городу. Убит полицейский — что еще нужно?

Полицейские зачастую считают вспомогательную службу чем-то несерьезным — сборищем романтически настроенных юнцов, раз в неделю ошибающихся вокруг полицейских участков только лишь для того, чтобы поиграть во взрослую игру во всамделишней форме; но когда кто-то из них погибает на службе, молва моментально зачисляет его в пантеон героев в синей униформе. Ничто так не сметает все барьеры и не открывает все двери, как смерть.

— Он убил уже девять человек, и это как минимум, — сказал я. — А если считать и Элейн, то десять.

— Она что, умрет?

— Пока еще никто не берется сказать ничего определенного — наверное, откровенность не принадлежит к числу добродетелей наших медиков. Будь мы в Лас-Вегасе, нам бы первым делом сообщили вероятность в процентах.

— Слушай, ты прости меня, Мэтт...

Я уже почти было ответил ему, но сдержался. Джо откашлялся и спросил, есть ли у меня какие-нибудь сведения о том, где может скрываться Мотли.

— Откуда?!

— Ну, может, ты успел разведать что-нибудь... самостоятельно?

Я посмотрел прямо ему в глаза:

— Джо, сам посуди, как бы я мог сделать это? Ты что, забыл, как защищал его от меня? Если бы я просто подошел к его дому, меня мог бы арестовать первый же полицейский!..

— Мэтт...

— Извини, — прервал его я. — Элейн — прекрасный человек и товарищ, я знаю ее не первый год. Увидеть ее в таком состоянии — это слишком для меня.

— Я все понимаю.

— Я полностью опустошен, всю ночь не спал и только собрался лечь в постель, как получил вот это известие.

— Где же ты был? Небось Мотли выслеживал?

Я отрицательно покачал головой.

— Просидел всю ночь с Микки Баллу. Вспоминали минувшие годы.

— С ума сойти, да почему именно с ним?

— Это мой друг.

— Ну и друзья у тебя!

— Ну, не знаю... Когда я думаю обо всем этом, то становлюсь старым полицейским до мозга костей; а кто я на самом деле? Сомнительная личность без определенных занятий, без состояния.

— Перестань!..

Я ничего не сказал в ответ.

— Я уже извинился, понял? Я играл в игру по правилам — ты же сам работал в полиции, знаешь, небось, как все делается.

— Да, я все понимаю.

— Ну что же, — сказал Джо. — Если узнаешь что-нибудь, поставь меня в известность, ладно?

— Да, если узнаю.

— Кстати, почему бы тебе не поехать домой и не поспать немного? Ей ты ничем помочь не сможешь. Лучше езжай-ка отдохни немного.

— Да, разумеется.

Мы вместе вышли из корпуса: я пытался вспомнить фамилию доктора, с которым беседовал — у всех врачей на халатах висели пластиковые значки, — но не смог, сколько ни старался.

Светало, на улице стало немного теплее; Деркин сказал, что у него есть машина и что он мог бы отвезти меня в Даунтаун. Я вежливо отказался, пояснив, что возьму такси, и он не настаивал.

Возиться с наружным замком двери дома номер 288 на Восточной Двадцать пятой улице мне не пришлось; как только я приблизился к зданию, из него вышла женщина, улыбнулась и придержала дверь, чтобы я мог войти. Я поблагодарил ее и прошел внутрь.

Дверь в конце длинного коридора, замок которой я заблокировал при помощи зубочистки, оставалась в том же положении. Я плотно закрыл ее за собой, вышел во дворик и посмотрел вверх.

По дороге в Даунтаун я сделал две остановки, и теперь у меня появились полицейские наручники и маленький диктофон. Для наручников я нашел место в кармане брюк, а диктофон переложил в карман пиджака, где он разместился по соседству с «Размышлениями» Марка Аврелия, так и не дочитанными мной. В другом кармане лежал «смит» тридцать восьмого калибра. Сняв пальто, я аккуратно сложил его и водрузил на крышку одного из мусорных баков.

Крыс не было и в помине: наверное, они отдыхали после бурной ночи. Так же, как и Мотли.

Стараясь производить как можно меньше шума, я передвинул бак под пожарную лестницу и взобрался на него; теперь я вполне мог до нее дотянуться. Подтянувшись, немного повисел, но ничего особенного не случилось. Я потянул сильнее, и она скрипнула, послышался металлический скрежет.

Я подождал немного, но окна наверху по-прежнему были пусты. Шума я наделал немного, к тому же большинство жильцов в это время наверняка находились на работе, а те, кто пришел с ночной работы, уже спали.

Где-то на Второй авеню послышался резкий звук автомобильного клаксона, которому ответил пронзительным стаккато другой водитель. Я осторожно полез наверх — сначала подтягиваясь на руках, пока мои ноги не нащупали нижние кольца. «Смит» в моем кармане слегка лязгал, ударяясь о металл. Забравшись на первый горизонтальный участок, я прислонился к кирпичной стене и постарался восстановить дыхание. Через минуту-другую я уже был готов продолжить свой путь. Добравшись до пятого этажа, я пригнулся, спрятавшись за металлическим парапетом, и посмотрел через окно.

В квартире было темно. На окнах металлические ставни — защита от нежданных гостей, но они не были закрыты на замок, а само окно немного приоткрыто. Я приблизился к нему и заглянул. Передо мной была небольшая спальня со старомодной металлической кроватью с покрывалом, комодом и парой корзин из-под молока, служивших тумбочками. На одной стоял телефон, на другой — небольшой приемнике часами.

Я стоял неподвижно, пока не прошла целая минута; секунды безмолвно сменяли одна другую, в квартире тоже царила абсолютная тишина.

Ну что же, Брайан не обманул меня — я попал именно туда, куда стремился. С первого взгляда я понял, что Мотли успел побывать здесь после визита к Элейн.

С ручки двери туалетной комнаты свисал форменный китель вспомогательной службы нью-йоркской полиции со знакомой эмблемой на плече. Мотли мог возвратиться в любую минуту. Можно подождать его — внутри.

Медленно и осторожно я попытался открыть окно; оно легко отворилось. Я осмотрелся, удостоверясь, что никто не наблюдает за мной из окон соседнего здания — иначе в засаду мог попасть не Мотли, а полицейские, вызванные по тревоге каким-нибудь не в меру законопослушным гражданином; но все было тихо. Я открыл окно настежь и перешагнул через подоконник.

От кровати шел запах, как от звериной берлоги. В квартире жила женщина, это можно было определить с первого взгляда, но я сразу почувствовал присутствие мужчины — трудно было определить, давно ли он побывал здесь последний раз, но я сразу же машинально опустил руку в карман и вытащил на свет «смит»; указательный палец замер на курке.

Подойдя к двери туалета, я снял с ручки китель Эчвэрри и внимательно осмотрел его — не знаю зачем. Порывшись в карманах, я повесил его на место.

Затем я исследовал заваленный всевозможным хламом туалетный столик. Чего здесь только не было: монеты, жетоны метро, старые билеты, всевозможная косметика, помада, булавки!.. Интересно, кто же такая мисс Лепкурт и как она умудрилась связаться с Мотли? И чего это стоило ей? Я полез было в ящички, но тут же приказал себе не тратить впустую время — Мотли все равно там нет, а интересовал меня лишь он.

Квартира была вполне типичной для подобных зданий — три маленькие комнатки, расположенные в ряд вдоль узкого коридора. Из окна, через которое я проник в нее, можно было увидеть входную дверь, и мне пришла в голову мысль закрыть окно, чтобы это не бросилось ему в глаза в первую же секунду, как только он откроет дверь, но потом понял, что в этом не было никакой необходимости — в первый же момент он все равно увидит меня, стоящего перед ним с револьвером в руке.

Теперь нужно было занять правильную позицию. Я прошел через среднюю комнату, затем проверил ванную, в которой стояла ванна на ножках в форме когтистых звериных лап. Перед аркой, ведущей в переднюю комнату, я замер в нерешительности, зажав револьвер перед собой, как фонарь, хотя света было и так достаточно: он лился из окна спальной позади меня, еще больше — из окна гостиной, смотревшего как раз на промежуток между соседними зданиями.

Я двинулся вперед.

Что-то, появившееся буквально из ниоткуда, с силой ударило по сжимавшей револьвер руке в нескольких дюймах от запястья. Рука тут же обмякла, а «смит» тридцать восьмого калибра отлетел далеко в сторону.

Две могучие лапы схватили мою руку: одна в середине предплечья, другая — около плеча; я полетел через всю комнату, как будто вышвырнутый из катапульты. Я плашмя врезался в стол, отлетевший куда-то в сторону, и перестал ощущать ставшие ватными ноги. Я выставил перед собой руку, пытаясь найти опору, и свалился на пол.

Мотли громко захохотал.

— Ну, давай, — сказал он. — Поднимайся.

На нем была снятая с Эчвэрри форма — вся, кроме кителя, разве что туфли были неуставными — не простые черные на шнурках, а коричневые, с острыми носками. Теперь в комнате горел свет, иначе цвет обуви я не мог бы рассмотреть.

Я медленно поднялся на ноги. На полицейского он никак не был похож, внезапно подумалось мне, и дело тут было совсем не в обуви. Множество полицейских выглядят так, как полицейский выглядеть не должен, — отпускают усы или бороду, например; Мотли же не был похож ни на какого полицейского вообще — кадрового или добровольного, современного или старомодного.

Мотли стоял, прислонившись к двери, и, поигрывая пальцами, с явным удовольствием разглядывал меня.

— Шумновато, — отметил он. — Не так-то уж ты хорош в нападении, а? Додумался — мусорные контейнеры таскать да по пожарным лестницам лазить — в твоем-то возрасте! Я так беспокоился за тебя, Скаддер! Боялся, ты свалишься и шею сломаешь.

Я осмотрелся в надежде увидеть револьвер. Он лежал на противоположном конце комнаты, наполовину под креслом. Я поднял глаза на Мотли, и по его лицу скользнула ухмылка.

— Потерял ты пушку, — сказал он, взял дубинку Эчвэрри и постучал ею по ладони.

Я по-прежнему не чувствовал руки в том месте, где пришелся удар дубинкой, — боль наверняка будет длиться еще несколько дней. И это еще вопрос, сумею ли я прожить так долго.

— Ты, конечно, можешь попробовать добраться до него, — заметил он, — но, думаю, шансы не так уж велики: я ближе, и я быстрее, ты даже коснуться его не успеешь. Если уж на то пошло, шансов выскользнуть за дверь у тебя все-таки побольше.

Он кивнул на дверь, и я послушно посмотрел туда.

— Она не заперта, — сказал он. — Была на цепочке, но я снял ее, услышав, какой грохот ты поднял внизу; я подумал: если ты увидишь цепочку, то догадаешься, что в квартире кто-то есть. Хотя и не думаю, что ты обратил бы внимание на это — да?

— Не знаю, — ответил я.

— Куртку я на дверь повесил специально для тебя — надеюсь, догадался. Иначе ты квартирой бы ошибся. Ты такой шут гороховый, Скаддер, что мне самому приходилось изо всех сил облегчать тебе задачу.

— Нуда.

Я проанализировал свои ощущения, но страха не обнаружил; против всяких ожиданий я был абсолютно спокоен. Мотли я не боялся. Я уже вообще ничего и никого не боялся.

Быстро повернувшись к двери, я сделал вид, что вот-вот последую его совету и брошусь туда. Это, конечно, было бы глупостью — Мотли наверняка закрыл ее на замок: но даже если дверь не заперта, этот мерзавец все равно доберется до нее одновременно со мной.

Да я и не мог бежать — не для того я пришел сюда.

— Давай, — еще раз сказал он. — Посмотрим, успеешь ли.

— Раз уж мы оба здесь, Мотли, — возразил я, — ты у меня в руках.

Он громко расхохотался, затем ткнул в мою сторону дубинкой и расхохотался вновь.

— Сейчас я испытаю ее на твоей заднице, — сказал он. — Посмотрим, так ли она понравится тебе, как Элейн.

При этом он буквально впился в меня глазами, наблюдая за моей реакцией, но я оставался совершенно невозмутим.

— Она мертва, — добавил он. — Тяжелая у нее была смерть, у бедняжки; да ты и сам, впрочем, знаешь.

— Ошибаешься, — возразил я.

— Нет, моя работа чистая, Скаддер. Могу рассказать тебе подробно, что я делал с ней, — если, конечно, хочешь.

— На этот раз ты ушел слишком рано; охранник сразу же поднялся наверх и вызвал «скорую помощь». Сейчас Элейн в Нью-йоркском госпитале, и жизнь ее вне опасности. Она уже дала показания, а охранник подтвердил их.

— Лжешь!

Я отрицательно покачал головой.

— Но это меня как раз мало заботит, — продолжил я. — Вспомни, что Ницше говорил: «Это закалит тебя...»

— И это правда!

— "...если не убьет", разумеется.

— Я начинаю уставать от тебя, Скаддер. Ты больше нравишься мне, когда прощения просишь.

— Замечательно, — сказал я. — Что-то не припомню, когда это я у тебя прощения просил.

— Скоро придется!

— Сомневаюсь. Тебе пришел конец, Мотли. Ты раньше был очень осторожен, но в конце концов вляпался. Пора понять, что тебя ожидает. Ты проиграл.

— Я тебе рот заклею, — сказал он, — чтобы никто твоих воплей не услышал.

— Тебе конец, — повторил я. — Элейн осталась жива, и теперь тебя ничто не спасет. Ты истязал ее два часа и даже не потрудился проверить, жива ли она, перед тем как уйти. Ты можешь лишь угрожать, но это бесполезно, если человек, которому ты угрожаешь, тебя не боится. Ты проиграл.

Я отвернулся, демонстрируя презрение, и, молниеносно схватив бронзовую китайскую пепельницу, отлитую в виде жертвенника, метнул ее во взбешенного моими словами Мотли. Жертвенник размером был в полгрейпфрута и упал со стола, на котором стоял, во время моего падения.

Он не повторил свою прежнюю ошибку и даже не попытался поймать брошенный мною предмет. Отклонившись, он кинулся вперед, чтобы остановить меня. Сделав обманное движение, направленное прямо в голову Мотли, я нырнул вниз и нанес ему удар в середину корпуса — кулак ударился будто о стальной лист: его живот состоял из железных мускулов, невозможно было найти ни единого слабого места. Он нанес ответный удар, который вскользь пришелся по моей голове, не причинив, впрочем, никакого вреда. Я еще раз пригнулся, пропуская следующий удар, прижал подбородок к груди, впечатал кулак чуть пониже пупка и тут же, согнув колено, врезал ему в промежность.

Мотли быстро повернулся боком, заблокировав мой удар, схватил мою руку и сжал ее пальцами, будто клещами. Сила его была поистине чудовищной, однако из-за недостатка времени он не имел возможности искать болевые точки; так что хотя боль и была адской, я вполне мог терпеть ее, не снижая натиска и не теряя сознания.

Я вновь ударил его в живот; Мотли инстинктивно напрягся, и я всем корпусом отшвырнул его к стене. Он обрушил на меня град ударов, стараясь целиться в плечи и череп, однако в боксе как противник он не представлял из себя ничего особенного. Я еще раз сделал вид, что пытаюсь нанести ему удар в пах, а когда Мотли повернулся, защищаясь, впечатал ногу в подъем его ступни. Судя по реакции, это причинило ему сильную боль, и я ударил еще раз, сильнее, надеясь сокрушить хотя бы пару мелких костей голеностопного сустава.

Его руки стали беспорядочно метаться по моему телу; одна вцепилась в предплечье, другая обхватила сзади шею. Теперь его пальцы попали в болевые точки, и я сразу же это почувствовал. Мотли нажал большим пальцем чуть позади уха, и меня всего пронзила острая, яркая, как цветной снимок, боль, от которой меня чуть не вырвало.

Но теперь я был уже не тот, что раньше, да и обстоятельства изменились. Боль стала сумасшедшей, он сжимал пальцы из последних сил, но я мог вынести ее, не теряя сознания. Она переполняла меня, но не подавляла волю, как будто проходила сквозь тело, ни на мгновение не задерживаясь в нем.

Мотли вцепился в мою шею, вдавив большие пальцы в только ему известные точки. Боль, возможно, я мог бы вытерпеть и более сильную, но ни в коем случае нельзя было позволить ему подобраться слишком близко к сонной артерии — я мог потерять сознание от недостатка воздуха или крови, и тогда — конец.

Я еще раз ударил его по подъему ступни — хватка несколько ослабла, и я пригнулся. Теперь Мотли маячил прямо надо мной; через мгновение он восстановил над собой контроль, вновь сжал мою шею, и тогда я резко выпрямился, будто подброшенный пружиной, и нанес ему своей головой, словно тараном, последний сокрушительный удар.

На первый взгляд могло показаться, что моя тактика была совершенно бессмысленной: пальцы Мотли, словно орлиные когти, уже впились в мое тело; но, слава Богу, я знал, что у него «стеклянная челюсть».

После этого я еще пару раз ударил его, но особой необходимости, как мне кажется, в этом уже не было. Когда я отпустил его и отступил на шаг, он мешком осел на пол. Длинная челюсть Мотли бессильно отвисла, из уголка рта сочилась слюна.

Я оттащил тело на середину комнаты и новенькими наручниками скрепил запястья у него за спиной, а наручниками Эчвэрри — лодыжки. Затем я вытащил диктофон, убедился, что он работает, и вставил кассету. Все было готово. Только после этого я присел и перевел дух. Настал черед поразмыслить, чем все может обернуться.

Если Элейн останется жива, ее показаний будет вполне достаточно, чтобы добиться его осуждения. А если нет..

Я набрал номер госпиталя, и меня соединили с реанимацией. Состояние Элейн продолжало оставаться критическим — это все, что я смог узнать по телефону.

Все-таки она была еще жива!

Если она умрет, опознать Мотли сможет охранник. А поскольку полиция бросит все силы для расследования обстоятельств гибели своего сотрудника, вполне возможно, обнаружится еще множество свидетелей, о которых мы и не подозревали, — и по убийству Эчвэрри, и Элизабет Скаддер, и Тони Клири. Если этими убийствами займется по-настоящему опытная бригада сыщиков, они сразу же найдут уйму вещественных доказательств. А полномасштабное расследование в Нью-Йорке наверняка получит свое продолжение и в Массилоне, где шеф Тома Гавличека наверняка не станет препятствовать возобновлению дела об убийстве Стэдвантов. А ведь законодательством штата Огайо предусмотрена смертная казнь, не так ли?

Но важнее всего, конечно, признание. Чтобы его получить, мне надо всего лишь дождаться того момента, когда Мотли придет в себя и начнет говорить. Этот мерзавец вообще большой любитель поболтать.

Мотли лежал на полу лицом вниз, со скованными за спиной руками. Я мысленно вспомнил весь его кровавый путь и постарался вызвать в себе ненависть к этому выродку, но не обнаружил ее — к огромному своему удивлению. Не прошло еще и нескольких минут, с тех пор как мы боролись с ним не на жизнь, а на смерть. Мне немало приходилось драться в свое время, и каждый раз я был абсолютно, по-олимпийски спокоен и полностью свободен от ненависти и гнева. Я не испытывал ненависти к Мотли ни тогда, ни тем более теперь.

Я приложил дуло револьвера к его черепу и слегка надавил пальцем на курок — только лишь затем, чтобы ощутить его упругость. Затем я отложил револьвер на пол.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы продумать все до конца; затем я глубоко вздохнул, взял «смит» и откинул барабан.

Первым делом я разрядил все шесть патронных камер, достал носовой платок и тщательно протер все поверхности, на которых могли остаться отпечатки пальцев; затем убедился, что Мотли по-прежнему без сознания, и снял наручники. Я несколько раз прижал его пальцы к цилиндрикам патронов, а затем опять вставил их в барабан.

После этого я отложил револьвер в сторону, поднял Мотли, закинув его руку себе на плечо, и оттащил безжизненное тело в кресло. Он пополз вниз, но после долгих усилий мне удалось придать ему устойчивое положение. Взяв «смит», я еще раз тщательно протер его снаружи и вставил в правую руку Мотли, положив его указательный палец на курок. Одной рукой я чуть пошире приоткрыл его челюсти, а второй — всунул дуло револьвера ему между зубов.

Большое внимание я уделил тому, чтобы оно было направлено под правильным углом. Полицейские стреляются постоянно, это их излюбленный способ самоубийства, но иногда им случается промахнуться, и пуля проходит сквозь череп, не причинив смертельных повреждений. Проблема осложнялась тем, что выстрел должен был прозвучать лишь один раз, и нужно было, чтобы пуля прошла через небо и мозг.

Когда я наконец установил револьвер правильно, я ненадолго замялся. Нужно было что-то произнести, но на ум торжественных и строгих слов не приходило. Да и было ли кому их говорить, а ломать дешевый спектакль не хотелось.

Затем я внезапно вспомнил слова, которые услышал совсем недавно из уст медсестры реанимационного отделения. Она утверждала, что некоторые пациенты даже в состоянии глубокой комы могут слышать все, что им говорится. И я обратился к Мотли.

— Возможно, мне пришла в голову не лучшая идея, — сказал я. — Но вдруг тебе удастся еще раз выбраться на свободу? Может, адвокат сможет убедить всех, что ты просто сумасшедший? Или тебе удастся бежать из тюрьмы? Как могу я это допустить?

Я ненадолго замолчал, затем решительно тряхнул головой.

— Не уверен даже, можно ли будет считать это казнью, но одно знаю точно: я хочу, чтобы тебя больше не было на этом свете. Именно я посеял семена этого кошмара двенадцать лет назад; тогда я решил исполнить роль Бога и пришить тебе попытку убийства. Что бы изменилось, если бы я тогда позволил событиям развиваться своим чередом?

Я сделал паузу, как бы предоставляя ему слово, затем продолжил:

— Сегодня я вновь играю роль Бога. И доведу ее до финала во что бы то ни стало.

Больше говорить я не стал. Я встал на колено сбоку, придерживая револьвер, и нажал пальцем на палец Мотли, лежавший на спусковом крючке. Долго ли я так простоял и чего именно ждал — не знаю.

Вдруг его дыхание изменилось, и он начал шевелиться. Я надавил на палец Мотли, и он спустил курок.

Правосудие свершилось.