"Кругосветное путешествие юного парижанина" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)

ГЛАВА 3

Невероятные приключения гамена парижского и гамена экваториального. — Смерть храбреца. — Кстати, о звездчатке. — Чаши молока и миски с поджаренным хлебом, когда нет ни молока, ни хлеба, ни чаш, ни мисок. — Двое робинзонов на острове площадью в сорок квадратных метров. — Нападение дикарей. — Бедный Мажесте. — Между двух огней. — Фрике верен себе. — Танталовы муки[226]. — Да будет благословенна нужда и да здравствует голод! — Реки — это движущиеся дороги. — Плавучий остров. — Нарушение неприкосновенности жилища. — Пять против одного. — Последние патроны. — По течению. — Здравствуйте, патрон. — Новые знакомства. — Да ведь это «морские бандиты»!

Читатель уже догадался: устрашающий морской разбойник это «Джордж Вашингтон», капитан которого, повинуясь таинственным приказам, уничтожил огромный пароход с беззащитными пассажирами.

В силу какого невероятного стечения обстоятельств Фрике и негритенок Мажесте очутились на «корабле-хищнике», а доктор Ламперьер и Андре — на крейсере «Эклер»?

Мы оставили друзей менее двух месяцев назад за две тысячи лье, на берегу Экваториальной Африки: Андре, заболевшего лихорадкой в Шинсонксо после того, как Фрике и Мажесте пропали в глубинах загадочного леса на обезумевшем слоне.

Что ж, проясним происшедшее.

Читатель помнит, что отряд чернокожих неожиданно напал на караван Ибрагима незадолго до выхода из неповторимого леса с деревьями без листьев. Вспомним также — впереди, верхом на слоне, ехали двое юношей.

Озанор, обычно послушный и надежный, ринулся в чащу, не обращая внимания на призывы Фрике, тот не смог даже заставить слона замедлить бег. Бедное животное серьезно ранили.

Напавшие разделились на две группы. Одна сражалась с абиссинцами, другая окружила слона со всадниками, несмотря на револьверные выстрелы гамена. Чернокожие во что бы то ни стало решили овладеть слоном — такой огромной горой мяса.

Поскольку пули не причиняли крупному животному видимого вреда, напавшие прибегли к испытанному способу.

Один чернокожий, с огромным клинком — ассагаем, зашел сзади и обеими руками быстро вонзил его слону под хвост на глубину до сорока сантиметров. От сильного удара у ассагая отломилась рукоять, а зазубренный клинок так и остался в ране.

Теперь смерть слона оставалась лишь делом времени. Чернокожие бежали по следу, точно собаки-ищейки, ожидая конца. Поскольку выносливость четвероногих гигантов велика, то преследование могло быть долгим.

Ни один из мальчиков не посмел спрыгнуть наземь. Напротив, всеми силами они старались удержаться на огромной спине обезумевшего колосса. Слон же, подобно камню, выпущенному катапультой[227], несся через молодую лесную поросль, через рощи строевых деревьев, через частый кустарник, взлетал на склоны, перепрыгивал через овраги, ломал ветви деревьев, выворачивал стволы, разрывал заросли лиан, словом, сметал все на своем пути.

Озанор пронесся больше пятнадцати лье и ни разу не споткнулся, ведь стоило ему упасть, и он больше не встал бы. Вот на пути широко раскинулась река с берегами, поросшими гигантскими деревьями. С разбегу слон бросился в бурный поток, радужные брызги разлетелись в разные стороны. Озанор целиком погрузил голову в воду, словно надеялся одним глотком потушить пылающий внутри вулкан.

Животное попыталось вплавь переправиться на противоположный берег. Это потребовало невероятных усилий. Наконец слон смог встать на твердую почву и пойти медленно и мучительно вперед. Через какое-то время Озанор остановился.

Фрике и Мажесте спрыгнули на землю. В этот самый момент бедное четвероногое покачнулось, пошевелило хоботом, точно в поисках точки опоры, и содрогнулось от конвульсий.

Слон умирал. В столь трагический миг животное, как и человек, теряет ощущение безнадежности, жизненная сила сходит на нет, пустеют сердце и разум… Но, прежде чем погаснуть, костер еще может не миг ярко вспыхнуть.

Вот и сейчас колосс сосредоточил на Фрике взгляд, полный несказанной нежности и жалости. Потом стал медленно оседать, замер на мгновение и вдруг резко повалился на бок.

Из глаз Фрике покатились слезы. Как помочь несчастному слону, ставшему ему другом?..

Негритенок, глядя на парижанина, тоже вконец расстроился, но скорее из симпатии к Фрике, чем от жалости к Озанору. Маленький дикарь, дитя природы, привыкший жить в окружении животных-врагов и животных, служивших пропитанием, не понимал чувств своего названого брата. Для него слон — лишь удобное средство передвижения, спутник, приятный и покладистый, который легко может в случае необходимости превратиться в гору провианта.

Так что преданность парижанина великолепному животному была негритенку абсолютно непонятна… Он уже много раз видел смерть слонов на охоте, когда его единоплеменники немилосердно и безостановочно гонят четвероногих. Те попадают в ловушки, откуда добычу достают по кускам, разрезанную ассагаями. Затем устраивается пир в стиле Пантагрюэля[228] и готовится любимое жаркое.

Такая же бесчувственность в отношении животных характерна и для крестьян. Они съедают своих неоценимых помощников с полнейшим равнодушием. Так что негритенок грешил непониманием, а вовсе не жестокосердием.

Фрике же обожал природу и безумно любил животных, как, впрочем, большинство парижан; многие из них по воскресеньям убегают из удушливой атмосферы закрытых помещений, собираются всей семьей — папа, мама, дети — и выезжают за город, чтобы увидеть полоску чистого неба, поглядеть на зелень, подышать воздухом и запастись хорошим настроением на следующую неделю.

А как они любят животных! Кто может описать страстную привязанность парижан к живым существам? Вот рабочий каждый день выкраивает су на корм для щегла, с которым разговаривает и которому придумывает ласковые и нежные имена. Вот служащий, скромный служащий как-то вечером повстречал голодную, грязную собачонку, привел в дом и сделал своим другом, поверенным огорчений и обид. Вот, наконец, бедная семья подбирает несчастную драную кошку, отчаянно мяукающую в канаве, потом кормит, холит и лелеет.

Прекрасные люди! Добрые сердца!

Поскольку Фрике никогда не имел собственного жилья в Париже, ему негде было содержать животное, на которое он мог бы излить всю нежность. Но чувство одиночества тут же покидало юношу, как только он приходил на работу в зоологический сад. Гамен знал по именам всех животных и проводил в беседах с ними целые дни.

— Вставай, пойдем же, — прошептал он колоссу.

— Бед-Зано! Он мертв!.. — пробормотал негритенок с интонацией не слишком-то понимающего в чем дело ребенка.

— Давай подумаем, — произнес Фрике, немного оправившись, — что теперь делать? Нельзя вечно тут болтаться. Если не ошибаюсь, мы не слишком далеко от побережья. Вот река. До моря меньше ста лье, коль скоро Ибрагим обещал завтра погрузить на корабль всю публику. Будем двигаться по течению, а там уж… как повезет!

Посмотрим, что мы имеем. Есть нож. Годится. К сожалению, в лесу пропало ружье… Да, остается револьвер… заряженный… Прекрасно… Черт! Потерял запасные патроны. Перезаряжать абсолютно нечем! Ладно! Похоже, я жутко проголодался. Хорошо бы перекусить. Что скажешь, Мажесте?

— Ага!

— Великолепно! Ты немногословен и вообще довольно молчалив в дороге. Ладно, давай займемся «бикондо». Только вопрос, как добудем еду? Из моей «плюющейся трубки» (так Фрике пренебрежительно называл револьвер) ни одной птицы не подстрелим. Слишком высоко, — продолжал он, провожая журавлей сердитым взглядом.

Мажесте, однако, во время монолога, из которого ровным счетом ничего не понял, занялся делом. Осмотрев окружавший лес, вдруг, не говоря ни слова, негритенок полез на огромное дерево с густыми ветвями и крупными, глубоко изрезанными листьями.

На дереве росли крепкие, размером со страусиное яйцо плоды. Мажесте сбил целую дюжину, и они со стуком упали наземь. Затем он спустился вниз с ловкостью обезьяны.

— Да это же плоды хлебного дерева! — радостно воскликнул Фрике.

Негритенок построил из этих ядер такую же пирамиду, какую делают из бомб в артиллерийском парке. Затем снова полез наверх.

Фрике не вмешивался.

Даже если он и не знал, что это такое с точки зрения ботаника Ле Жакье (и что это растение носит научное название «Artocarpus incisa»), он прекрасно представлял себе, что это такое с точки зрения гастрономической.

Для Фрике этого было довольно.

С деревьев посыпались плоды, но уже не хлебного дерева.

— А! На этот раз, дружище, ты ставишь меня в затруднительное положение. Конечно, плод мне знаком. Но разве ты не знаешь: я терпеть не могу древесных тыкв-калебасов?

Фрике было известно, что этот плод малопитателен и безвкусен и вряд ли годится для подкрепления тех, кто чуть не умирает от голода.

А Мажесте, не поняв, почему друг так рассердился при виде тыкв, продолжал заниматься делом: взял у гамена нож, отсек ветку, аккуратно очистил ее от коры, затем заострил один конец. Быстро найдя на земле поваленное дерево, сделал на стволе зарубку, вставил туда острый конец, обложил это место сухим мохом и начал быстро вращать ветку.

— А! Прекрасно, значит, у нас будет огонь, — произнес Фрике и стал охапками собирать хворост. — Правда, — добавил он, — крутить придется долго. Что ж, целиком и полностью полагаюсь на тебя.

Трение друг о друга двух кусков дерева увенчалось успехом: пошел густой дым. Мох затрещал и стал разгораться.

— Ну и ну! Правда, этот костер разведен не для того, чтобы греть усталые ноги, ведь они пока не отморожены, и сезон каштанов еще не наступил.

Хворост неторопливо потрескивал. Мажесте ловко разрезал пополам три самых лучших калебаса, выскреб мякоть, и из каждой тыквы получилось по две крепких и прочных миски.

— Великолепно! У тебя тут золотая посуда! Умеешь принимать друзей!

Мажесте разрывался на части, не произнося ни слова, работал как одержимый.

Выбрал четыре дерева, быстро сделал на одном надрез на высоте тридцати сантиметров от земли и, поместив под разрезом миску емкостью в два литра, набрал желтовато-белого, вязкого сока. Эту операцию он проделал трижды.

Затем дошла очередь и до плодов хлебного дерева. Мякоть их оказалась белой, плотной, рассыпчатой, как у картофеля, печенного на пару. Негритенок быстро и аккуратно порезал эту массу на ломти, как хлеб, и, положив на угли, слегка обжарил.

— Браво! Браво! — энтузиазмом восклицал Фрике, опьяненный запахом горячего хлеба. — Ты молодчина из молодчин! Хлеб! Молоко! Да ты просто умница! Ты хоть понимаешь, о чем речь? Решив после спектакля в театре «Порт-Сен-Мартен» отправиться в кругосветное путешествие, я даже не предполагал, что будет так забавно. Знаешь, мы с тобой ни дать ни взять два робинзона.

И парижанин, ухватив в правую руку большой ломоть импровизированного хлеба, в левую — калебас, наполненный соком масличного дерева («Bassia Parkii» для посвященных), принялся есть и пить с аппетитом, который бывает только после бешеной скачки у людей с чистой совестью в восемнадцать лет.

Мажесте тоже ел от души. Он был доволен вдобавок и тем, что белый брат пришел в восторг от его кухни.

— А знаешь, — вдруг проговорил наш неисправимый резонер[229], — ты по натуре человек деятельный и сообразительный. Иначе я бы сейчас не смог разговаривать с тобой, умер бы от голода. Притом одному Богу известно, как бы я в Париже добывал пропитание. А впрочем, и ты бы там неплохо устроился, только бы не торговать табаком. Но это не важно, необходимо разыскать доктора и месье Андре…

— Доти! Адли! — грустно повторил негритенок.

— Увы, мой бедный младший брат, приходится признаться: мы их потеряли… Успокойся, найдем. Видишь ли, для двоих матросов земля слишком тесна, чтобы они не встретились. А в общем-то дела наши не так уж плохи: сыты, сейчас выспимся на берегу реки, потом спустимся вниз по течению; так постепенно достигнем цели. Давай срежем по здоровенной дубине. Это необходимая вещь в стране змей всех размеров и расцветок. Моя бедная нога опять не гнется. Однако на войне как на войне.

Молодые люди находились не более чем в пятистах метрах от того места, где рухнул слон. Теперь они вернулись по своим следам и вышли на крутой берег, куда бедное животное уже не смогло взобраться.

Быстро надвигалась ночь. О продолжении путешествия речи быть не могло, следовало поискать место для ночлега.

После продолжительных поисков они устроили на нижних ветвях баобаба нечто вроде прочного птичьего гнезда, сплетенного из стеблей, куда Фрике натаскал сухой травы. Место ночлега оказалось удобным и неприступным для хищников, которые с ревом и рыком сразу же после захода солнца принялись подбираться к павшему слону.

Несмотря на.жуткую серенаду, устроенную голодными тварями, юноши спали сном праведников и спрыгнули на землю, как только первые лучи утренней зари окрасили верхушки деревьев в розовый цвет.

— Вперед, в путь! — Фрике, предусмотрительно положив в капюшон бурнуса очищенные плоды хлебного дерева.

— Пеед, уть! — эхо, повторил Мажесте, который с удовольствием копировал речь Фрике, но никак не мог научиться произносить «р».

Не прошли они и десяти шагов, как с противоположного берега реки поднялось легкое облачко белесого дыма и раздался выстрел. Негритенок отчаянно закричал. Храбрый Фрике в одно мгновение оттащил его за дерево.

— Негодяи! Паршивцы! Что ты сделал им, маленький мой? Да у тебя разворочено плечо! Как сильно хлещет кровь! Надеюсь, кости-то целы? Это сделали, конечно, убийцы Озанора, они шли по нашим следам. Какие мерзавцы! До чего же скверно устроен мир! В чем мы провинились, за что в нас надо палить из поганых ружей и обстреливать кусками железа?

Фрике, несмотря на свою гневную речь, не сидел сложа руки; осмотрев рану негритенка, он попытался остановить кровь, которой было, увы, немало. Но, к счастью, рана оказалась хоть и большой, но не очень опасной.

— Ничего, — проговорил Мажесте.

— Молодец! Держись! Эти негодяи за все ответят! Положу сейчас тебе на плечо холодный компресс, как клал доктор на живот Ибрагима. Холодная вода хорошо действует на раны. А пока проверим, можно ли пройти к реке.

Фрике выглянул из-за дерева и увидел с десяток жестикулировавших и собиравшихся перейти реку чернокожих.

— Минуточку, мальчик, как сказал Бокийон, подняв пальчик! Теперь, дикари, подождите немножко!

Фрике схватил револьвер, прислонился к стволу дерева и, тщательно прицелившись, нажал на спуск.

Не успел еще стихнуть звук выстрела, как один из нападавших, смертельно раненный, раскинул руки и мешком повалился на землю.

— Получил, немытая рожа! Месье Андре одобрил бы! Жаль, осталось только пять патронов.

Чернокожие разбежались.

В два прыжка гамен добрался до воды, оторвал кусок материи от подаренного Ибрагимом пояса, намочил и вернулся к раненому, который, ощутив холодный компресс на ране, почувствовал себя намного лучше.

— Небось теперь поостерегутся. В хорошенькое положение мы попали. Моего маленького друга чуть-чуть не одолели эти черти, а он ведет себя спокойно и мужественно, как взрослый. Ни единого стона. Но неужели малыш улыбается только для того, чтоб меня успокоить? Вот если бы здесь были доктор и месье Андре, мы бы навели порядок!

Чернокожие больше не повторяли прежних попыток, выстрел гамена навел на них страх и ужас.

С вечера африканцы шли по следу раненого слона, им во что бы то ни стало нужна была огромная туша четвероногого.

Фрике внимательно следил за их приготовлениями. Каждый чернокожий сделал по огромной связке тростника, прикрылся ею, и через несколько минут все принялись переплывать реку.

Сопротивляться было бы безумием.

— Отступаем! — скомандовал гамен.

Юноши быстро рванулись прочь и вскоре скрылись за раскидистым деревом. Этот умелый маневр вызвал град ругательств у совершавших переправу.

— Чтоб вас черти съели! — презрительно крикнул им гамен. — А ты, мальчик, вперед!

Расстояние в километр молодые люди покрыли за пять-шесть минут, несмотря на густые травы и частый кустарник. Неожиданно открылась большая поляна, а за ней начинался девственный лес. В тот момент, когда наши герои пересекали поляну, надеясь скрыться в лесу, Мажесте заметил метрах в пятистах шеренгу чернокожих, двигавшихся навстречу.

Эти новоприбывшие, привлеченные звуками выстрелов, преградили путь молодым людям. Положение становилось отчаянным!

Мгновенно повернув вправо и успев ускользнуть незамеченными, беглецы ринулись к реке и за несколько секунд добрались до растущих на берегу гигантских кустарников.

Там мальчики замерли, затаив дыхание и сжавшись в комок на кусочке мягкой, медленно оседавшей под ногами земли. Но эта передышка не могла продолжаться до бесконечности. Один из африканцев, напав на след молодых людей, пошел по нему и, поднимая копье, остановился неподалеку.

Секунда промедления оказалась для него фатальной. Фрике прыгнул, точно дикая кошка, и всеми десятью пальцами сдавил горло врага. Тот попытался освободиться. Напрасно. Чернокожий не мог произнести ни звука. Одновременно Мажесте выхватил из-за пояса нож и всадил его между лопаток противника по самую рукоятку: безжизненное тело рухнуло наземь.

— Дело сделано! — проговорил парижанин. — Пусть такое добро тут гниет. Но эти животные все еще у нас за спиной. Вдобавок у моего друга по-прежнему хлещет кровь, — того и гляди, упадет в обморок. Есть идея! Вместо того чтобы сидеть на илистом берегу, проваливающемся под ногами, надо осторожно поплыть по течению, взявшись за доску. Сделаю узел из бурнуса и привяжу на грудь. Да! Револьвер! Нельзя, чтобы он попал в воду.

Юноши тихо вошли в воду и поплыли, правда, медленно, из-за слабого течения. В довершение всех бед Мажесте начал терять силы — не одолев и ста метров, он стал тонуть.

— О! Не может быть! — вовремя заметивший исчезновение друга Фрике. — Даже не позвал на помощь! Хорошо, я рядом. К черту бурнус! Если патроны намокнут, так уж тому и быть! Поторопимся!

Фрике по привычке говорил не переставая, но времени даром не терял: подхватив друга под мышки одной рукой и энергично загребая другой, в несколько рывков добрался до небольшого островка, на котором росли высокие травы, немного бамбука.

Чернокожие заметили молодых людей в тот самый миг, когда они, словно водяные крысы, юркнули в зеленые заросли, причем Мажесте, с помощью Фрике вылезая из воды, чуть не потерял сознание.

Тотчас раздался залп из десятка ружей. Пули сбили лишь два-три побега бамбука на высоте двух метров.

— А! Наконец-то! Места не так уж много, но в данный момент мы в безопасности… Хорошо бы пистолет не намок! Ба! Да ведь металлические гильзы достаточно герметичны, так что посмеемся.

Островок по размерам весьма напоминал будку папаши Шникмана, первого работодателя Фрике. Устроив раненого на зеленой постели и положив на рану новый компресс, наш друг решил устроить смотр владениям.

Фрике самым настоятельным образом попросил Мажесте не двигаться, затем, почти бесшумно, скрываясь в высокой траве, на четвереньках добрался до восточной оконечности континента.

— Стоп! Вот и край света.

И, раздвинув зеленый занавес, гамен принялся наблюдать за африканцами, занятыми разделкой туши слона. Это зрелище привело юношу в ярость.

— Мерзавцы! — пробормотал он. — Им бы только убивать и жрать от пуза. Сюда бы сейчас мою двустволку с сотней патронов, я бы показал этим дикарям, где раки зимуют.

Увы! Демонстрация обитателям экватора мест «где раки зимуют» с помощью пуль в данный момент была совершенно невыполнима.

— Интересно, — пробормотал озадаченный парижанин, осмотрев остров, — кажется, земля движется! Э! Все верно, я не ошибся. Что же, черт побери, внизу? Ясно, что не сваи.

Юноша подпрыгнул и лишний раз убедился: данный участок суши подвижен, ибо островок закачался.

— Однако этот плавучий остров сгодится как плот. Хорошо бы приделать еще якорь, чтобы причалить, где надо. Ладно, я говорю глупости. Но какое удивительное место! Какая земля! Слово «земля», однако, можно употреблять лишь в переносном смысле. Скорее, кусок плодородной почвы, взрастившей густые травы, переплетающиеся друг с другом. К сожалению, в нашем распоряжении почти нет съестного. Вот почему невольно приходит на ум плот «Медуза»[230]. О, если бы малыш не был ранен! Теперь, милый Фрике, твоей силы духа должно хватить на двоих!

Парижанин вернулся к все еще не пришедшему в себя Мажесте, крест-накрест укрыл ему голову травами и задумался.

Жара стояла невыносимая, нечем было дышать; ни единого дуновения ветерка, который бы разогнал перегретые воздушные массы. Вдобавок лучи солнца, отраженные поверхностью воды, светили невыносимо ярко. Вскоре юный робинзон погрузился в тяжелый сон.

Спал гамен часа два. А проснулся внезапно, когда остров затрясся и накренился, точно собирался затонуть.

— Мажесте, вставай! Наш корабль дал течь.

Одновременно позади бамбука раздалось злобное рычание, и поверх травы показалась огромная черная голова. Новоприбывший собирался без каких-либо объяснений пронзить гамена копьем.

— Незаконное вторжение в чужое жилище!.. А ну-ка… Тут грохнул револьверный выстрел, и чернокожий тяжело плюхнулся в воду.

— Решительно, патроны у меня высшего качества! А теперь чья очередь? — Фрике и бросился к противоположному краю острова.

Испуганные нападающие попрыгали в воду, точно семейство лягушек.

— Что ж, теперь у меня осталось четыре патрона!

Пошли, здесь мы можем оказаться в осаде, а у нас нет на обед и десяти граммов бисквита. Да и о боеприпасах можно говорить только с горечью и сожалением. Если бы каждый патрон поделить пополам!

Солнце медленно клонилось к закату. Надвигалась ночь, и положение ухудшалось.

Нечего было даже мечтать о том, чтобы покинуть остров. Чернокожие на обоих берегах реки время от времени испускали крики, чтобы молодые люди поняли: пути к отступлению отрезаны. Без хлеба эта ночь казалась вдвое длиннее.

Мажесте бредил, рана воспалилась, несмотря на компрессы. Он порывался встать, не обращая внимания на увещевания Фрике. В конце концов парижанин вынужден был применить силу, чтобы удержать негритенка на ложе: пришлось связать юному другу ноги осокой, в изобилии встречавшейся на илистой почве островка.

Наутро жар усилился, бедняга лежал в забытьи. Фрике, изнемогая от голода, съел немного почек бамбука. От этого стало только хуже — началась тошнота.

— Решительно, я появился на свет лишь для того, чтобы сдохнуть от голода. Хотелось бы знать, что станет со мною через двенадцать часов?.. Прежде всего, надо спрятать маленького, ему становится все хуже и хуже, а вокруг одни дикари, охочие до нашей шкуры. Нельзя даже отправиться на поиски съедобных плодов без риска попасть в плен. Вот если бы проплыть под водой и оторвать кусочек мяса бедного Озанора. Клянусь Богородицей! В конце концов… почему бы и нет? Это будет последняя услуга, которую нам окажет наш бедный друг!

Убедившись, что Мажесте крепко спит, Фрике засунул нож за пояс и бесшумно погрузился под воду. Голова его долго не показывалась на поверхности. Уж не стал ли он добычей крокодила? Или запутался в водорослях? А может, ноги свела судорога, и юноша утонул?

Нет. В нескольких метрах от того места, где нырнул парижанин, на поверхности воды забулькали пузыри, и появилась физиономия гамена. Он вдохнул солидную порцию воздуха, выдохнул, снова вдохнул, состроил смешную гримасу и нырнул еще раз.

На этот раз пребывание под водой длилось секунд двадцать, только теперь Фрике вынырнул по другую сторону плавучего островка, проплыв под ним снизу. Уцепившись за кустарник, он вылез из воды и сплясал какую-то фантастическую джигу[231], по всей видимости выражавшуювосторг юноши, граничивший с исступлением.

— А я еще проклинал голод! Благословляю тебя!.. Да здравствует недоедание!.. Оно-то нас и спасет… Хотя, когда все кончится, хорошо бы подкрепиться настоящим матросским супом!

Так какое же отношение имеет голод к спасению наших героев?

А вот какое.

Фрике кинулся вниз головой, чтобы доплыть до того места, где находилась слоновья туша. Под водой юноша увидел: остров стоял на большом древесном стволе, как бы на одной большой свае. Дерево это давно умерло и наполовину сгнило.

Фрике выскочил на поверхность за новой порцией воздуха, затем продолжил подводные изыскания и проплыл под островком.

У парижанина родилась весьма оригинальная идея, которая давала надежду на спасение.

— Фрике, мальчик мой, хватит прыгать. Будь серьезным. Отсюда придется отчаливать. Надо беречь силы, ведь производить маневры придется тебе одному. А все-таки какое счастье быть молодым. Как говаривал доктор, воспаление легких мне не грозит. Так вот!.. Если бы я не проголодался и не захотел отведать слонятинки, то не подумал о подводном плавании и, соответственно, не обнаружил бы, что наш остров покоится на дереве, растущем со дна реки. Так утиное гнездо устраивается на кусте.

Фрике был прав, и его сравнение оказалось совершенно верным. Русла рек в Экваториальной Африке часто перемещаются вследствие различных геологических процессов, в том числе и землетрясений.

В недалеком прошлом эта река внезапно вышла из берегов. На пути у потока оказалось дерево. Его ветки мало-помалу задерживали несомые рекой массы. Новые наносы непрерывно громоздились поверх старых, так и образовался плодородный слой. Ветви постепенно сгнивали, да и ствол постепенно разлагался.

В конце концов травы и водяные растения, найдя в плодородном слое превосходную питательную среду, разрослись с невероятной быстротой. Их корневища, укрепив до того бесформенную почву, превратили ее в подобие торфяника, сформировавшегося благодаря основе из тонких и клейких волокон.

Постепенно на своеобразной свае образовался остров, подобно грибу на ножке.

— Хватит одного усилия, пусть даже значительного, чтобы сбить опору и превратить островок в плот…— рассуждал Фрике.

И пусть гамен слаб, пусть из-за голода убавилось сил, не важно! Самое главное — железная воля.

— Риск все же есть, — продолжал разговаривать сам с собой парижанин. — Когда я уберу дерево, наш остров тихо двинется по воде. Я поплыву за ним и буду немного его подталкивать, так мы быстрее доберемся до побережья, которое, надеюсь, не слишком далеко. Нападавшие пока ведут себя смирно. Переваривают Озанора. Итак, время пришло. Начали!

Фрике нырнул с ножом в руках.

Через десять секунд плот неровно задергался, тонкий слой почвы заколебался. Это продолжалось чуть больше тридцати секунд. Фрике вынырнул, глотнул воздуха и снова пошел вниз.

И еще раз, и еще.

Остров раскачивался все сильнее и сильнее. Чем больше уставал гамен, тем упорнее трудился, не желая бросить начатое дело. У этого мальчика было упорство гиганта.

И вот, когда он в очередной раз поднялся подышать воздухом, то решил осмотреться. И вовремя. Враги не дремали, а плыли под водой, подобно аллигаторам.

Фрике, заметив нападавших, приготовился к обороне.

— Всего четыре патрона, — пробормотал он, зажав в руке револьвер. — Только бы Мажесте не зашевелился! Это осложнит ситуацию! Жаль, удалось подрезать чертову сваю только на три четверти! Если бы всю — тогда бы остров уплыл, ищи ветра в поле! Ай-ай-ай! Враги уже тут!

Пять кучерявых, всклокоченных голов высунулись из воды, почти в метре от берега.

Затем, вцепившись руками в траву, туземцы одновременно выбрались на узенькую полоску земли, издавая жуткие крики.

Затаившись в кустах, Фрике лежал неподвижно, как камень.

Из-за пришельцев остров закачался и опустился в воду больше чем на метр. Это обстоятельство напугало дикарей.

И тут раздался глухой треск: зеленый плот медленно повернулся, заколебался, стал погружаться то одним, то другим боком, точно плохо стоящий на якоре дебаркадер*[232], и наконец безвольно отдался потоку.

То, что Фрике не сумел сделать в одиночку, произошло благодаря внезапной атаке его врагов.

Тут гамен выскочил, направил на туземцев заряженный револьвер и заорал:

— А ну-ка убирайтесь вон! Рысью марш, и чем быстрее, тем лучше.

Началась битва, она оказалась непродолжительной.

Первый из нападавших, попытавшийся схватить мальчишку, завертелся с разбитой челюстью; второй, с пулей в груди, упал прямо в реку.

Третий, увидев результат двух выстрелов подряд, бросился быстро удирать. Возможно, это было лучшее, что он мог сделать.

У Фрике оставалось еще два патрона. Победить или умереть! Гамен, видя, сколь решительно надвигаются на него оставшиеся двое, понимал, что бой будет нешуточный.

Один из дикарей замахнулся дубиной. Фрике выстрелил в третий раз.

— А это на сладкое! — гамен, стреляя последним патроном.

Негр рухнул как подкошенный. Юноша бросил более не нужное оружие и упал, получив удар в затылок от пятого туземца, который, решив, что убил врага, спрыгнул в воду и исчез.

— Бедный мой младший брат, — проговорил Фрике, теряя сознание, — что бы ты без меня делал?..

А островок, подхваченный течением, быстро плыл вниз по реке, крутясь в водоворотах, ударяясь о берега, останавливаясь, вновь пускаясь в путь, задевая за каменные выступы, скользя над водорослями…

Береговые откосы становились все круче… Вдруг плот обо что-то сильно ударился, и от этого Фрике и Мажесте пришли в себя.

Остров куда-то причалил! Настал великий миг!

У Мажесте пропал жар, однако он, как и Фрике, был безумно слаб. Ну а юный парижанин, голова которого распухла от боли, а живот сводило от голода, пребывал в самом жалком состоянии.

Где-то наверху раздался гул голосов, слышались словечки экваториального жаргона и выражения, которые могла произнести лишь цивилизованная глотка:

— What? Was ist? Stop! Halte![233]

— Куда, черт возьми, мы попали? — изумился гамен. — Кто там кричит «Стой!»? Я француз. Я свой! Помогите, мы тонем.

Невероятный случай: островок наткнулся на нос прекрасного судна, стоявшего на якоре в устье реки.

Парижанин не верил своим глазам, точно находился во власти галлюцинаций[234] Но недоумение продолжалось недолго. Его «владение», разрезанное надвое, уходило под воду.

Фрике мгновенно подхватил Мажесте под мышки и уцепился за якорную цепь.

На корабле услышали крики потерпевших крушение, быстро помогли взобраться на палубу, где они и свалились, умирая от истощения и потери сил.

Но робинзоны находились в обмороке недолго. Когда Фрике раскрыл глаза, то первым же, на ком остановился его взгляд, оказался не кто иной, как… Ибрагим собственной персоной. Скрестив руки, он курил свою вечную жасминовую трубку.

— Вот это да! Добрый день, патрон!

Ибрагим удивился и сделал нечто небывалое, потрясшее его свиту. Он степенно встал, аккуратно стер с губ янтарные крошки трубочного табака, а трубку отдал одному из приближенных, после чего пожал руку маленькому парижанину с чувством искренней сердечной привязанности.

— Да, да, это мы. Рад вас видеть, патрон. Знаете, бедный Озанор мертв. Черномазые его съели. Зато я уложил их с полдюжины. Ой, простите! Я забыл, что вы говорите только на «араби». Мне так неловко… Но месье Андре!.. И доктор, где они?

Человек высокого роста с резкими, значительными чертами лица, одетый, как европеец, приблизился к ним.

— Вы говорите, — произнес он, — о двух французах, которые после освобождения из плена были доставлены Ибрагимом на побережье?

— Да, месье.

— Называйте меня капитаном.

— Да, капитан. Не будете ли вы любезны сообщить о них последние новости? Мы их друзья, и, скажу без хвастовства, самые близкие. Исчезновение доктора и месье Андре меня тревожит.

— Успокойтесь, мой мальчик. Они, без сомнения, уже на месте. Ибрагим, рассказавший мне обо всех приключениях, сдержал обещание… Он проводил их в Шинсонксо, это португальское владение, а оттуда они отправятся на родину, во Францию.

— А! Спасибо, капитан. Наши друзья, вероятно, не слишком далеко отсюда, и хотелось бы встретиться с ними.

— Они действительно не слишком далеко отсюда, но встретиться с ними вам нельзя.

— А почему?

— Потому, что вы остаетесь здесь.

— Это невозможно!

— Мой мальчик, дело обстоит так. У вас и вашего товарища есть выбор: либо стать матросами у меня на борту, либо совершить прыжок в глубины вод с прикованным к ноге двадцатичетырехфунтовым ядром.

— Вижу, ничего иного я выбрать не могу.

— Не можете.

— Коль скоро мои друзья находятся в безопасности, а вы хотите взять нас к себе и мое «Кругосветное путешествие» продолжится, что ж, я согласен.

— Ваше решение разумно.

— Но очень хочется узнать, куда же мы попали.

— На борт судна, перевозящего рабов, мой мальчик.

— А! Значит, это вы возите товар великого мошенника Ибрагима?

— Правильно, — произнес капитан, которого, казалось, забавляла беседа. — Но вы же проголодались, а у меня нет обыкновения морить экипаж голодом; пошли есть, матросы.

— Да, капитан. Пошли, Мажесте, — произнес Фрике, направляясь к камбузу, как человек, которому донельзя знакомо расположение помещений судна.

Мажесте, пошатываясь, двинулся следом. Раненое плечо причиняло невыносимые страдания.

— Да, матрос, а как вас зовут?

— Фрике, капитан. Фрике из Парижа.

— Хорошо. С этого момента вы член нашего экипажа. А вашим чернокожим займется врач.

— Спасибо, капитан.

— Идите.

— В конце концов вид у капитана вовсе не свирепый. А наше дело — выпутываться. Пойдем за супом, а там поглядим. Все равно это сумасшедший корабль, раз возит рабов. Если судно захватит крейсер, нас повесят; а бежать отсюда невозможно. Капитан вовсе не шутит, когда говорит о двадцатичетырехфунтовом ядре, прикованном к ноге. Такой человек наверняка это сделает. Так что вперед за супом!

Отметим, что подобного корабля Фрике еще не встречал во время своих приключений; скошенная, как у понтона[235], передняя часть, включая бушприт[236], имела правильную, симметричную конфигурацию; корабль прочно стоял на якорях, и было видно, он недавно прошел срочный ремонт. Внимательный человек, бросив взгляд на планшир[237], сразу понял бы — судно загружено полностью.

Все несчастные, которых Ибрагим привел из мест, где обитало племя осиеба, уже были «погружены» в глубины корабельных трюмов. Дело сделано: капитан принял на борт «черное дерево». Ночью судно отплывет.

В данную минуту абиссинец и его помощник находились на палубе без охраны. Люди эскорта уже сошли на берег. Оставались последние важные дела. Капитан спустился к себе в каюту, вскоре поднялся с двумя огромными мешками золота и передал их помощнику.

Тут же появилась бумага на английском и арабском языках. Это был договор с одним из главных банкирских домов Кейптауна[238].

Цена крови! Читатель не ошибся. Английский банкирский дом выражал готовность финансировать столь отвратительную сделку и признавал юридическую силу подписи капитана корабля, перевозившего живой товар. Капитан по договору выполнял роль посредника.

Ибрагим, выздоровевший благодаря доктору, отныне становился богачом. Африканец, принявший мусульманство, ростовщик, торговец человеческой плотью, давно отправил совесть на покой. Для него это не составило большого труда.

Сейчас он уже распустил свой отряд и, поручив помощнику управлять финансами, намеревался отправиться в город Сан-Паулу-де-Луанда, а оттуда — в Кейптаун, чтобы положить в банк заработанные работорговлей деньги. Затем работорговец собирался вернуться морем в дорогую сердцу Абиссинию, где в мире и покое, пожиная плоды своих коммерческих сделок, рассчитывал прожить как можно дольше.

Итак, Ибрагим в последний раз пожал руку капитану и, даже не попрощавшись с Фрике, сошел на пристань. Ну, а гамен, отведав «настоящего матросского супа», от которого, как он выразился, сердце готово было выскочить из груди, отвел Мажесте в лазарет, а потом, поднявшись на палубу, увидел опустевший берег, заросший деревьями-корнепусками: Ибрагим исчез.