"Похождения Бамбоша" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)

ГЛАВА 2

Карета, уносившая Бамбоша и ребенка, выехала на улицу Дарю, свернула на бульвар Курсель и, не сбавляя скорости, помчалась по улице Лежандр. На углу Сосюр и Сальнев возница, не замедляя бешеной скачки и рискуя опрокинуться, повернул так резко, что задние колеса с грохотом чиркнули о кромку тротуара.

На перекрестке быстро переходила дорогу какая-то девушка с жестяным бидончиком в руках. Будучи, как истая парижанка, уверена, что у нее хватит ловкости славировать между экипажами, каким бы плотным ни было движение, она решила проскочить перед мчащейся каретой. Однако просчиталась — лошадь неслась со скоростью пяти лье[8] в час. Бедняжка метнулась вперед, но, поскользнувшись на брусчатке, воскликнула:

— Мамочка! Я пропала!

И действительно, еще мгновение — и ее собьют, сомнут, раздавят…

Две прачки, запиравшие прачечную, пронзительно завопили. Посетители винного погребка выскочили на улицу, движимые столь свойственным добрым парижским работягам чистосердечным желанием вмешаться.

Но было слишком поздно и любая помощь казалась бы излишней, если бы к карете не бросился какой-то мужчина. С неслыханной отвагой, подкрепленной недюжинной силой, он схватил на лету гнедую за повод. На мгновение его рука и все изогнувшееся тело напряглись в неимоверном усилии. Силач застыл на брусчатке, словно статуя, отлитая из бронзы.

И — невероятная вещь! Мужчина не сдвинулся с места, зато мчавшаяся лошадь поднялась на дыбы, ее задние ноги заскользили, раздался скрежет металла, и, высекая копытами искры, она рухнула на мостовую.

Разумеется, кучер, желая исправить ошибку, хлестнул животное кнутом, но лошадь, хоть и встала на ноги, вновь упала меж сломанных оглобель.

— Не шевелись — прибью! — властно крикнул спаситель.

Затем, бросив вожжи, он в один прыжок очутился возле девушки, которую, несмотря на его вмешательство, все лее опрокинуло на мостовую. Бедняжка была без сознания — не то вследствие пережитого потрясения, не то от удара. Из упавшего бидончика вытекал на землю бульон.

Бледное личико с закрытыми глазами, обрамленное белой шерстяной косынкой, заколотой в виде капора шпилькой для волос, было очень красиво. Ее шерстяной костюм отличался простотой, граничившей с убожеством. А вот нарядные ботиночки выглядели безукоризненно, как у истой парижанки.

Девушка едва дышала, и вид неподвижности и бледности, словно стилетом[9], пронзил сердце ее спасителя. Это был красивый румяный малый лет двадцати четырех — двадцати пяти, с живыми глазами и тоненькими черными усиками.

Он был одет как преуспевающий работяга — в простой костюм из мольтона[10] и в коричневую шляпу, а к нижней губе приклеился окурок, который молодой человек так и не бросил, совершая свой невероятный подвиг.

Прачки тем временем уже подняли девушку и перенесли ее к себе. Он последовал за ними, выплюнул сигарету, вежливо снял шляпу и срывающимся голосом спросил:

— Надеюсь, она не пострадала?

Старшая прачка распустила девушке шнуровку корсажа, младшая кинулась за туалетным уксусом.

— Нет, я думаю, ничего страшного с ней не случилось, — скороговоркой ответила первая. — Карета лишь слегка задела. Бедная крошка! Не повезло, что и говорить… Не будь вас, дорогой месье!..

— Да, — прибавила вторая, натирая пострадавшей виски, — вот уж и впрямь кстати вы подоспели! Коли б не вы, то бедняжка Мими…

— Вы ее знаете?

— Немного знаем, как и все в округе. Здесь все ее любят… Не правда ли, матушка Бидо?

— Ясное дело, любят! Такая красавица. И золотое сердечко. А как любит свою матушку, которая вот уже сколько месяцев не встает с постели.

— И несмотря ни на что, Мими всегда весела, как птичка.

— За это господин Людовик называет ее не иначе, как Мими-Зяблик.

— Господин Людовик? — помрачнев, переспросил юноша.

— Да, господин Людовик, студент-медик, который пользует ее матушку. Он живет здесь неподалеку с отцом и сестрой. Они с малышкой большие друзья. Нет, вы не подумайте, между ними все честно-благородно… Ведь детская любовь, оно всегда — «ты не трожь меня руками»…

Прачки трещали как сороки — за четверых, зато с дорогой душой за шестерых трудились над девушкой.

Понемногу к пострадавшей возвращалось сознание. Ее глаза блуждали по лицам прачек и наконец остановились на молодом человеке, которого она никогда ранее не встречала.

— Матушка Бидо… Селина… Что случилось?..

— Молчите, не разговаривайте! Произошел несчастный случай. Ну ничего, не столько горя, сколько страху, не так ли, милочка? Вот этот месье спас вас. О, вы за его здоровье обязаны поставить толстую свечку!

Немного оглушенная их трескотней, Мими все же нашла слова трогательной благодарности, идущие от сердца:

— Будьте благословенны, сударь! Вы спасли не только мою жизнь, но и жизнь моей матери, у которой никого, кроме меня, нет!

Смущенный ее порывом, чистым и добрым взглядом прекрасных карих глаз, сквозившей в них нежностью, юноша покраснел и не смог вымолвить ни слова.

Появление двух полицейских, именно в тот момент решительно вломившихся в прачечную, вывело его из замешательства.

Только тогда молодой человек вспомнил о карете, лошади и кучере — причине несчастного случая, последствия которого без его вмешательства стали бы роковыми.

Один полицейский попросил в нескольких словах пересказать всю историю, с грехом пополам записал ее карандашом в свой блокнот и спросил:

— Ваше имя?

— Леон Ришар.

— Возраст?

— Двадцать пять лет.

— Кто вы по профессии?

— Художник-декоратор. Бывший сержант тридцатогоартиллерийского полка.

— Где проживаете?

— Улица Де-Муан, дом пятьдесят два.

— Очень хорошо. А где живете вы, мадемуазель? И как ваше имя?

— Ноэми Казен. Мне семнадцать с половиной лет. Я белошвейка. Живу вместе с матерью на улице Сосюр в доме тридцать семь, в двух шагах отсюда…

— Благодарю вас, дитя мое. Как вы себя чувствуете?

— Такая слабость… Еле на ногах держусь…

— Держитесь, моя ласточка. Примите ложечку целебной настойки, — вмешалась матушка Бидо.

Леон Ришар наконец решился. Этот смельчак, не раздумывая кинувшийся под копыта мчавшейся лошади, покраснел до слез и начал мямлить:

— Осмелюсь предложить, мадемуазель… Не окажете ли вы честь опереться на мою руку, чтобы я проводил вас к вашей матушке… Если же вы еще слишком слабы, я отнесу вас домой на руках…

— Да уж, — заметил один из жандармов, — судя по тому, как вы на полном скаку удержали лошадь, вы вполне в состоянии оказать барышне эту небольшую услугу. Но прежде мне необходимо получить показания возницы. — При этих словах на лице его появилось радостное выражение, какое бывает у представителя власти, предвкушающего, как он оштрафует нарушителя общественного порядка.

Оба жандарма и молодой человек вышли на улицу.

Лошадь, которую наконец подняли и поставили на ноги, фыркала и дрожала всем телом. Из ее пасти, израненной мундштуком, текла красная от крови пена. Ее держал под уздцы один из прохожих.

— Эй там, кучер! Иди живей сюда, да поторапливайся! — рявкнул жандарм.

Но кучера и след простыл.

— Ну это уж слишком! — взъярился блюститель порядка. — Этот каналья сбежал! А экипаж-то роскошный, частный, должно быть!

— Надо бы посмотреть, нет ли кого внутри, — решил второй полицейский.

Он распахнул дверцу. В карете было пусто. Однако, ощупывая мягкое сиденье, он наткнулся на предмет, его поразивший.

— Ты смотри! Складной нож. К тому же открытый. Да он весь в крови по самую рукоять! Что бы это могло значить?

Ему отвечали, что сразу после происшествия из кареты вышел человек в блузе и шелковой каскетке, державший на руках плачущего ребенка. Бросив вознице несколько бранных слов, он пояснил, что вез младенца в больницу. Кучер, придя в себя, кинулся следом за ним, крича:

— Думаешь так просто отделаться! А кто мне заплатит?! Подержите лошадь, я сейчас вернусь, — бросил он зевакам.

Странное дело, но возница вообще не вернулся, с легким сердцем покинув и лошадь и карету.

Озадаченные полицейские решили, что один из них немедленно доложит о происшедшем комиссару, а другой доставит экипаж на место, отведенное для лошадей и повозок, задержанных до выплаты штрафа за причиненные убытки.

Затем блюстители порядка удалились.

Мими, хоть все еще была слаба, чувствовала себя значительно лучше. Леон Ришар уже готовился отправиться восвояси, в убогое жилище ремесленника. Девушка как раз протягивала ему руку для прощального рукопожатия, как вдруг, откуда ни возьмись, в прачечную влетел какой-то мужчина.

— Что это вы, Мими-Зяблик, — начал он с места в карьер, — дорогая моя подружка, вздумали поиграться в лошадки, да еще когда меня нет рядом!

— Глядите-ка, вот и господин Людовик! — радостно вскричала матушка Бидо.

— Только вас и не хватало! — ввернула Селина.

— А-а, господин Людовик. Рада вас видеть, — молвила девушка.

— Я только что узнал, в какую вы попали переделку. Вы уверены, малышка Мими, что у вас ничего не повреждено?

— Не думаю, господин Людовик.

Заприметив наконец декоратора, молодой человек дружески протянул ему руку со словами:

— А вы и есть спаситель? Угадал? Позвольте вас приветствовать! Я люблю милую Мими как родную сестру и благодарю вас. Людовик Монтиньи, студент-медик, к вашим услугам. Хотя, разумеется, хотелось бы, чтобы к моим профессиональным услугам вы прибегали как можно реже. Мы еще увидимся с вами. Такую услугу не забудешь, не правда ли, Мими?

Девушке наконец удалось вмешаться в этот поток слов, и, устремив на Леона благодарный взгляд, она сказала:

— Конечно, господин Ришар. Поверьте, я не окажусь неблагодарной. А теперь, когда я уже оправилась, надобно спешить домой, к матушке.

— В одиночестве? — осмелился наконец возразить художник. — Ведь вы еще слишком слабы, мадемуазель.

— Я обопрусь о вашу руку, и господин Людовик даст мне свою. Моя мать будет счастлива вас поблагодарить. Итак, до свидания и спасибо, добрая матушка Бидо. И вам спасибо, дорогая Селина.

С трудом передвигая ноги, в сопровождении двух молодых людей, девушка тронулась в путь.

Леон Ришар, счастливый тем, что Мими опирается на его руку, не произносил ни слова. Зато студент не закрывал рта и тараторил без умолку. Очень высокий, довольно миловидный, хотя и немного расхлябанный, он имел несколько комичный вид: возбужденно размахивал руками, все время теребил курчавую, старательно подстриженную бородку, водружал на нос постоянно падавшее пенсне, отбрасывал со лба непокорную прядь. Словом, Людовик Монтиньи был веселым спутником.

Душа нараспашку, юноша отличался неуемной искренностью, был прекрасным товарищем, готовым отдать другу последнюю рубаху. И хотя он, имея в характере богемную[11] жилку, увлекался литературой и умел держать в руках кисть, его главной страстью была наука, что и позволило Людовику выдержать труднейшие экзамены в интернатуру[12].

Он жил с отцом и сестрой по соседству с Мими и, как уже известно, оказывал ее матери медицинскую помощь, столь же самоотверженную, сколь и бесплатную.

Декоратор, которому студент поначалу внушал опасения, тотчас же проникся к этому долговязому парню живейшей симпатией.

После того, как Мими предстала наконец-то перед своей матерью и та убедилась, что все окончилось благополучно, молодые люди спустились по лестнице и уже на улице обменялись сердечным рукопожатием. Попрощавшись, они расстались, проникнутые обоюдным желанием встретиться вновь.

Леон медленно пошел по улице Де-Муан, погруженный в мысли о той, кого он недавно вырвал из когтей смерти и чей нежный образ неотступно стоял теперь перед его глазами.

Людовик же, возвращаясь домой, думал, что после столь напряженного трудового дня недурно бы немного поразвлечься. Для него, не признающего никаких полумер, существовало две крайности — либо работать, забывая про еду и сон, либо уж гулять так гулять.

Хорошо было бы вернуться в Латинский квартал[13], да вот беда — скоро уже одиннадцать, а он находится в самом центре Батиньоля[14].

Наконец было принято решение: отправиться на боковую. Однако сон его был недолог. Был уже почти час ночи, когда Людовик проснулся оттого, что кто-то яростно звонил у дверей его квартиры. Прислуга помещалась на седьмом этаже, отец его спал, сестра тоже. Бранясь, юноша встал, натянул брюки и пошел открывать. На лестничной клетке стояла консьержка[15]. Она протянула ему конверт и сообщила, что внизу ожидает экипаж с кучером и лакеями, одетыми «не хуже господина префекта[16]».

Крайне заинтригованный, Людовик вскрыл конверт и вполголоса прочел записку, состоящую из двух строк:

«Скорее приезжайте в особняк князей Березовых. Я рассчитываю на вас.

Перрье».

— Ну и ну! Конечно же я поеду! — воскликнул студент.

Он наскоро оделся, зашел к отцу предупредить, что уезжает, сел в карету и бешеным галопом домчался до особняка Березовых, где в это время царила неописуемая суматоха.