"Греческий огонь" - читать интересную книгу автора (Малерба Луиджи)

12

Пока Лев Фока шел длинными коридорами Дворца Дафни в императорские покои, он спрашивал себя, какое несчастье он бы предпочел тому, что случилось, и его воображаемый список включал в себя чуму, засуху, землетрясение, неурожай и даже заговор. Вступив в Коридор Света, куропалат оказался лицом к лицу с протовестиарием, который нес охрану императорских покоев. То было конфиденциальное поручение, не входившее в официальные обязанности протовестиария. но евнух охотно его исполнял по просьбе Никифора.

Император просил не беспокоить его в час молитвы. Для куропалата это была всего лишь информация, так как в случае необходимости он имел право входить в покои брата в любой час дня и ночи. Лев Фока знал, что убийство оружейного мастера и похищение пергамента с секретной формулой греческого огня было делом такой исключительной важности, что он мог позволить себе нарушить обычный порядок аудиенции и даже прервать молитву брата императора.

Лев увидел Никифора коленопреклоненным на мраморном полу, прикрытом лишь шкурой дикого осла: руки скрещены на груди, глаза полузакрыты, губы шепчут слова молитвы.

Услышав шаги брата, Никифор мельком взглянул в его сторону и продолжал молиться. И только закончив молитву, он приветливо улыбнулся ему и сел на низенькую скамеечку, пригласив Льва сесть напротив.

— Должно быть, случилось что-то ужасное, раз вы решились прервать мою молитву?

В словах императора прозвучал легкий упрек, но и плохо скрытая тревога. Он знал, что брат не стал бы его беспокоить, не будь на то веских причин.

— Факты таковы, брат император: неизвестный проник ночью в оружейную мастерскую, убил мастера Леонтия Мануила и похитил пергамент с формулой греческого огня. Не могу передать вам, до какой степени я потрясен случившимся.

Никифор побледнел.

— Как это произошло? По недосмотру часовых? В мастерской измена?

— Дверь и замки не повреждены, а через люк для подачи горючих материалов человек пролезть не может.

Никифор Фока внезапно вскочил, словно в порыве нетерпения, и снова сел на скамейку.

— Вы сообщаете мне, что кто-то проник в оружейную мастерскую, а потом говорите, что это невозможно. Так как же вас понимать?

Лев снова заговорил, пряча глаза, как будто стыдился своих слов.

— Пожалуй, через люк для подачи горючих материалов, из которых производятся снаряды, все-таки мог бы протиснуться худой и узкоплечий человек, но отверстие люка крепко запирал изнутри сам оружейных дел мастер. Другой проход, через который отгружают уже готовые снаряды, ведет прямо в арсенал порта Буколеон. Но его днем и ночью охраняют вооруженные часовые, за которыми в свою очередь наблюдают с маяка два верных евнуха.

— Говори быстрее, — сказал император со все возрастающим нетерпением.

— Я бы полностью исключил возможность того, что убийца мог проникнуть в мастерскую снизу, со стороны арсенала, хотя бы потому, что труба, которая служит для отгрузки готовых снарядов, до такой степени гладкая и скользкая изнутри, что подняться по ней невозможно.

— А не могли человека втянуть по ней на веревке? — Тогда мы должны допустить предательство кого-то из рабочих. Но и в этом маловероятном случае сам оружейных дел мастер должен был бы открыть ему железную дверь изнутри.

— Маловероятный не означает невозможный. Следовательно, возможных проходов все-таки два.

— Охрана арсенала делает оружейную мастерскую совершенно неприступной для неприятеля, даже если бы ему удалось, преодолев защитные сооружения и вооруженную стражу, прорваться в порт Буколеон.

— Значит, проникнуть в мастерскую, хотя и с трудом, можно только через отверстие для подачи горючих материалов. Следовательно, речь идет о человеке, который живет в Большом Дворце, об одном из нас, о придворном, предателе, который, возможно, был знаком с Леонтием Мануилом и заставил впустить его в мастерскую.

Лев Фока обратил внимание, как быстро брат Никифор переключился с молитвы на анализ возможных способов кражи пергамента. Религия, пост, семейные неурядицы, бесконечные церемонии не отразились на его блестящих способностях стратига, на его умении оценивать события и ориентироваться в сложной ситуации. И, прежде чем Лев снова заговорил, Никифор уже задавал ему следующий вопрос.

— Какими обещаниями, какими угрозами предатель мог склонить к измене такого верного человека, как Леонтий Мануил?

— Этот вопрос я тоже себе задавал.

— И нашли ответ?

— Пока не нашел.

. — А часовых вы допросили?

— К сожалению, прежде чем я успел их допросить, этериарх приказал ликвидировать часовых, которые несли караул в ту ночь. И я никак не могу понять причин такого поспешного и опрометчивого поступка.

— Опрометчивого или подозрительного?

— Этериарх командует дворцовой гвардией, и до сих пор его верность не вызывала сомнений. Что же касается часовых, то он имеет право наказывать их по своему усмотрению.

— Вы защищаете своего врага?

— Этериарх — человек малосимпатичный, неприветливый и нелюбезный, настоящий солдафон, что правда, то правда. Да вы и сами знаете его не хуже, чем я, по тем временам, когда он воевал вместе с вами в Киликии и против сарацин, но должен признаться, что с тех пор, как он принял командование дворцовой гвардией, он не совершил ни одного подозрительного поступка, по крайней мере, насколько мне известно.

— А можем ли мы сомневаться в верности Леонтия Мануила, мир праху его?

— В данном несчастном случае Леонтий Мануил — жертва.

— Одно не исключает другого: прежде чем стать жертвой, он сам мог быть преступником.

— Это очень мудрая мысль, брат император, но Леонтий Мануил, к сожалению, мертв и уже ничего не сможет нам рассказать.

— Случалось, что мертвецы рассказывали больше, чем живые.

— У Леонтия Мануила перерезано горло.

— Я говорил иносказательно.

— Я тоже, брат император. Реальность и риторика иногда совпадают.

— К сожалению, убийство Леонтия Мануила и кража пергамента не риторические фигуры, а реальные факты, и такие серьезные, что ставят под угрозу безопасность империи. Если формула греческого огня попадет в руки наших противников, это будет катастрофа, последствия которой даже трудно себе вообразить.

Никифор Фока закрыл глаза, чуть ли не с сожалением вспоминая форсированные марши в крутых и каменистых горах Армении, дикие ураганные ветры Киликии, засуху в сирийской пустыне, бессонные ночи в удушливых долинах Евфрата и прочие тяготы своей прежней солдатской жизни. Теперь он восседал на троне великой империи, но был узником двора и придворных интриг, объектом ненависти и предательства, которые скрывались за приветливыми улыбками придворных и их льстивыми речами. Он уже привык к притворству и даже сам научился притворяться и расточать фальшивые улыбки, но теперь его тонкий слух улавливал во всех комнатах и коридорах Дворца осторожные шаги подкрадывающейся измены. Он не решался делиться своими опасениями с молодой женой, тем более что у него и не было такой возможности: ему просто негде было с ней откровенничать — не в пышном же Тронном Зале или в Зале для церемоний, где он проводил большую часть дня. Даже самый бедный крестьянин после тяжелого трудового дня может поговорить с женой в супружеской постели, но императору это было недоступно, так как после эпитимьи, наложенной на него патриархом Полиевктом в качестве условия сохранения их брака, Феофано больше никогда не выражала желания принимать его в своей постели. Так он дошел до того, что стал спать на ослиной шкуре, брошенной на пол, в углу их супружеской спальни, Феофано же блаженствовала одна на огромном ложе под балдахином. Чем быть императором и жить в таких условиях, лучше было бы уйти в монастырь и сделаться простым монахом: тогда он, по крайней мере, спас бы свою бессмертную душу, о которой заботился больше, чем о теле. Теперь это загадочное преступление и кража пергамента самым неожиданным образом подтверждали наличие заговора, обнаружившего себя, может быть, в самый трудный период для империи и лично для императора, угрожая не только мнимому спокойствию внутри страны, но и ее внешней безопасности, за которую Никифор считал себя ответственным в первую очередь. Император открыл глаза, решив поделиться своей тревогой с братом.

— Наши враги, — сказал Никифор, — пошли бы на все, чтобы завладеть формулой греческого огня: они отдали бы земли, богатства, золото и серебро, они готовы претерпеть любые страдания, любые муки, молиться день и ночь, унижаться, льстить, совершать преступления и беззакония, только бы узнать нашу военную тайну. Довольно долго нам удавалось заставлять не верить, будто огонь, который не гаснет при соприкосновении с водой, можно добыть только с помощью особой молитвы, обращенной к Богу, с помощью Святого Духа. Теперь наши враги больше этому не верят, и им удалось подкупить кого-то в Большом Дворце, кого-то из придворных, которого мы, быть может, встретим, выйдя из этой комнаты, в коридорах Дафни, кого-то, кто будет нам улыбаться, отвешивать поклоны, а сам тем временем прятать в каком-нибудь потайном местечке пергамент, чтобы переправить его нашим противникам. Только бы секретная формула еще не успела уйти из Дворца.

Лев Фока показал брату Никифору подготовленный им приказ, в соответствии с которым ни один человек не мог выйти из Большого Дворца, не получив на то разрешения, подписанного самим куропалатом. Император молча взял со стола перо и, обмакнув его в красные императорские чернила, подписал пергамент, утвердив тем самым новый порядок. Отныне этот пергамент будет выставлен в Зале Новостей, как и все прочие приказы, исходящие от императора.

— Приказ нужный и своевременный, — сказал Никифор, поставив свою подпись, — но тот, кому удалось с помощью обмана или насилия украсть пергамент из оружейной мастерской, конечно, знает закон, по которому всякий, кто видел секретную формулу греческого огня, приговаривается к смертной казни. Поэтому он должен был заранее позаботиться о том, чтобы спрятать в надежное место документ, обладание которым грозит ему верной смертью.

— Упомянутый вами закон известен каждому, а потому изменнику будет нелегко найти сообщников, готовых рисковать жизнью. И мне кажется невероятным предположение, что человек, завладевший таким ценным документом, доверил бы его кому-то за стенами Дворца, кто сможет вести переговоры о его продаже с нашими противниками. Поэтому я бы исключил предположение, что пергамент был спущен со стены и передан в другие руки.

— И что же из этого следует?

— Думаю, что пергамент все еще находится во Дворце.

Какое-то мгновение Никифор смотрел вверх, словно просил помощи у Неба, а затем вновь перевел взгляд на куропалата.

— Тогда вы должны кого-то подозревать.

— К сожалению, пока никого.

— В таком случае, я, как император, приказываю вам, куропалат, искать подозреваемого. Это ваш долг. В подобных обстоятельствах вы просто обязаны иметь подозрения и доложить, о них вашему императору.

Лев был совершенно ошеломлен. Он взглянул на императора, который смиренно кутался в свой простой грубошерстный плащ, и ему показалось, что он никогда еще не видел его таким величественным и грозным. Куропалат молчал, как будто размышляя над ответом на вопрос брата, а на самом деле, чтобы собраться с мыслями, как и подобает опытному и осторожному царедворцу.

Лев Фока знал, что его назначение на должность куропалата выводило из себя этериарха Нимия Никета. Куропалат среди прочих привилегий пользовался правом быть доверенным лицом и наперсником императора, оказывать ему ценные услуги, получая взамен выгодные должности и назначения для своих друзей и родственников. То, что в свое время он воевал вместе с Никифором в Киликии и устраивал его триумф после взятия Антиохии, казалось Нимию Никету достаточным основанием для получения значительной военной должности при дворе, но именно он, Лев, перебежал ему дорогу, лишив последних честолюбивых надежд, а Иоанн Цимисхий перехватил у него должность стратига восточной фемы. Уже давно в глазах Нимия Никета читалось недовольство, притуплявшееся повседневными заботами, но опасное, как всякая скрытая угроза, а может быть, и способное толкнуть его на отчаянный шаг. Само существование этериарха было поводом для постоянного беспокойства, Лев Фока не мог не видеть в нем соперника, не чувствовать исходящую от него угрозу. Помнил Лев и его полный ненависти взгляд, когда молодой Цимисхий получил вторую по значению воинскую должность в империи. Тщетно просил Никет, уже ставший к этому времени этериархом, назначить его стратигом и отправить сражаться со скифами, которые своими внезапными кровавыми набегами и грабежами представляли постоянную угрозу для пограничных районов по течению Дуная. Для него, жаловался он Льву, как будто не осталось никаких военных кампаний, не осталось воинской славы. Его военные таланты попусту растрачивались по Дворце на всякие второстепенные задания или на парадные выходы во главе дворцовой гвардии во время официальных церемоний. А кроме того, не обладая светскими манерами, он держался в стороне от других высших сановников империи и под любым предлогом старался избежать участия в торжествах, пиршествах и приемах, на которых только и можно добиться успеха при дворе. Лев боялся его и потому поспешил посеять в душе Никифора первое подозрение. Но он понимал, что время для окончательной расправы с ним еще не пришло.

— У меня есть кое-какие идеи, — сказал Лев брату, — но пока это еще не подозрения. Я постараюсь проверить их как можно скорее и доложу вам в соответствии с вашим высочайшим повелением.

Император посмотрел на брата, положил ему руку на плечо и заговорил совсем другим тоном.

— Только помните, что текст пергамента ни в коем случае не должен попасться вам на глаза, ибо знакомство с секретной формулой греческого огня будет означать для вас, как и для любого другого человека, смертный приговор. А я не хотел бы лишиться единственного брата и самого верного из своих подданных.

— Я тоже не хочу умирать и сделаю все возможное, чтобы этот текст не попался мне на глаза.

— И последнее. Вы сказали, что только очень худой, узкоплечий человек мог проникнуть в мастерскую. Думаете ли вы вести расследование в этом направлении?

Куропалат выдержал паузу, прежде чем высказать соображение, которое могло быть истолковано как косвенное обвинение.

— Среди солдат дворцовой гвардии много худых и стройных юношей. Однако будет нелегко провести такое расследование без ведома этериарха.

— В подобных обстоятельствах легких путей быть не может. Или вас пугают трудности? Не думаете ли вы, что следовало бы как можно скорее составить список людей, живущих во Дворце и способных по своим физическим данным проникнуть в оружейную мастерскую?

Куропалат решил несколько ослабить подозрение, павшее после его слов на Нимия Никета.

— К сожалению, мои соображения носят лишь предварительный характер, поэтому я не называю имен, но это могут быть также и чиновники. Я начну с того, что сделаю список всех придворных сановников, имеющих в своем подчинении стройных и беззаветно преданных им мужчин.

— Стройных и преданных женщин тоже.

Лев посмотрел на брата, улыбнулся ему и кивнул головой. Никифор, не отвечая на его улыбку, лишь поднял на прощание руку, давая понять, что разговор окончен и что он может идти. Куропалат поклонился и вышел из комнаты. В коридоре он, едва дойдя до окна, был вынужден облокотиться о подоконник, так как почувствовал, что ему не хватает воздуха.