"Анин Дом Мечты" - читать интересную книгу автора (Монтгомери Люси Мод)

Глава 9 Вечер на мысе Четырех Ветров

Стоял поздний сентябрь, когда Аня и Гилберт смогли наконец, как обещали, посетить маяк на мысе Четырех Ветров. Они часто собирались навестить капитана Джима, но всегда случалось что-нибудь такое, что мешало им осуществить свое намерение. Зато капитан Джим несколько раз заглядывал в маленький домик.

— Я не настаиваю на соблюдении этикета, мистрис Блайт, — заверил он Аню. — Для меня настоящее удовольствие — приходить сюда, и не собираюсь отказывать себе в нем только потому, что вы не посетили меня. Ни к чему торговаться из-за этого тем, кто знает Иосифа. Я приду к вам, когда смогу, и вы придете, когда сможете, и если нам приятно немного побеседовать, не имеет ни малейшего значения, чья крыша в это время над нами.

Капитану Джиму очень понравились Гог и Магог, председательствовавшие у очага в Анином Доме Мечты с таким же достоинством и апломбом, с каким делали это прежде в Домике Патти.

— Ну не очаровательные ли они ребята, а? — восхищенно повторял он и здоровался и прощался с ними так же серьезно и неизменно, как с хозяином и хозяйкой. Капитан Джим был не намерен наносить обиду домашним божествам своей непочтительностью или бесцеремонностью.

— Вы довели все в этом маленьком домике почти до совершенства, — сказал он Ане. — Он еще никогда не выглядел таким прелестным. У мистрис Селвин был такой же хороший вкус, как у вас, и она могла буквально творить чудеса, но у людей в те дни не было таких хорошеньких маленьких занавесочек, картин и безделушек, какие есть у вас. Что же до Элизабет, то она жила в прошлом. Вы же, так сказать, принесли сюда будущее. Я был бы безмерно счастлив, даже если бы мы совсем не могли беседовать, когда я прихожу. Просто сидеть и смотреть на вас и ваши картины, и ваши цветы было бы вполне достаточным удовольствием для меня. Очень красиво — очень.

Капитан Джим был страстным почитателем красоты. Все прекрасное, что он слышал или видел, доставляло ему глубокую, утонченную духовную радость, озарявшую ярким светом его жизнь. Он остро сознавал, что лишен внешней привлекательности, и сокрушался об этом.

— Люди говорят, что я человек хороший, — заметил он как-то раз, — но я иногда жалею, что Бог не сделал меня лишь вполовину таким хорошим, чтобы вложить другую половину во внешность. Но, вероятно, Он, как и следует хорошему капитану, знал, что делает. Некоторые из нас должны быть некрасивыми, а иначе красивые — как, например, вы, мистрис Блайт, — не отличались бы так выгодно.

Однажды вечером Аня и Гилберт наконец отправились на мыс Четырех Ветров. День начался уныло — серыми облаками и туманом, но окончился великолепием золота и багрянца. Над западными холмами за гаванью тянулись над огнем заката янтарные глубины и хрустальные отмели. Небо на севере было исчерчено полосками маленьких огненно-золотых облачков. Красный свет вечерней зари пламенел на белых парусах корабля, который медленно скользил мимо мыса, направляясь к земле пальм, в далекий южный порт. По другую сторону пролива алели, окрашенные тем же светом, блестящие, лишенные травяного покрова дюны. Справа этот свет падал на старый дом, стоящий среди ив вверх по ручью, и дарил ему на несколько быстротечных минут окна, великолепнее окон какого-нибудь старинного собора. Они пылали на его сером, неподвижном фоне, как пульсирующие, горячечные мысли яркой души, томящейся в блеклой скорлупе своего унылого окружения.

— Этот старый дом среди ив всегда кажется таким заброшенным, — сказала Аня. — Я никогда не вижу там гостей. Правда, дорожка от его парадного крыльца ведет к окружной дороге… но там, похоже, почти никто не ездит. Странно, что мы еще ни разу не встречали мистера и миссис Мур, хотя они живут всего в пятнадцати минутах ходьбы от нас. Конечно, я могла видеть их в церкви, но если и видела, то не догадалась, что это они. Мне жаль, что они так необщительны, ведь это наши единственные близкие соседи.

— Они явно не принадлежат к племени, знающих Иосифа, — засмеялся Гилберт. — А ты узнала, кто была та девушка, которую мы встретили в день нашего приезда и которую ты нашла такой красивой?

— Нет. Почему-то я всегда забываю спросить о ней. Но я никогда больше ее нигде не видела, так что она, должно быть, все-таки нездешняя… О, смотри, солнце только что село… а вот и маяк зажегся.

Сумрак сгущался, и огромный маяк прорезал его взмахом своего луча, чертя световой круг над полями, гаванью, дюнами и заливом.

— У меня такое чувство, словно он может подхватить меня и забросить далеко в море, — прошептала Аня, когда маяк пронзил их своим лучом. Она почувствовала себя лучше, когда они подошли так близко к мысу, что оказались внутри светового кольца — вне досягаемости повторяющихся, слепящих вспышек

Едва свернув на тропинку, ведущую через поле к мысу, они встретили мужчину, который, видимо, возвращался с маяка, — мужчину такого странного вида, что в первый момент Аня и Гилберт откровенно уставились на него. Он, бесспорно, был хорош собой: высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, римским носом и открытым взглядом больших серых глаз; одет он был в обычный воскресный костюм зажиточного фермера. Все это не вызывало удивления — он мог быть любым жителем одного или другого берега гавани. Но по ею груди и почти до самых колен струилась рекой курчавая темная борода, а вниз по спине из-под обыкновенной фетровой шляпы ниспадали таким же каскадом густые, волнистые. темные волосы.

— Аня. — пробормотал Гилберт, когда незнакомец уже не мог их слышать, — ты не добавляла то, что дядя Дейв называет «актом Скотта»[15], в лимонад, который мы пили перед тем, как выйти из дома?

— Нет, не добавляла, — заверила его Аня, подавляя смех, чтобы удаляющееся загадочное существо не услышало ее. — Кто бы это мог быть?

— Не знаю, но если капитан Джим держит у себя на мысе подобные привидения, то, отправляясь сюда, я, пожалуй, буду класть в карман холодное оружие… Он не моряк — иначе еще можно было бы найти оправдание такому из ряда вон выходящему внешнему виду. Скорее всего он принадлежит к одному из семейных кланов, живущих по ту сторону гавани. Дядя Дэйв говорит, что у них там есть несколько ненормальных.

— Я думаю, что у дяди Дейва довольно предвзятое мнение, — возразила Аня. — Все люди с той стороны гавани, которые приходят в церковь, кажутся мне очень милыми… Ах, Гилберт, какая красота!

Маяк Четырех Ветров был построен на выступающем в залив отроге красного песчаникового утеса. С одной стороны узкого входа в гавань тянулась серебряная гряда песчаных дюн, с другой — длинная дуга красных скал, нависающих над выстланными галькой бухтами. Это был берег, знавший волшебство и тайну бурь и звезд. Великое уединение можно найти на таком берегу. В лесах мы никогда не одиноки — там повсюду шепчущая, манящая, дружелюбная жизнь. Но море — могучая душа, немолчно стонущая в муках какого-то великого горя, которым она не может ни с кем поделиться и которое сокрыто в ее глубине на веки веков. Нам никогда не проникнуть в его бесконечную тайну — мы можем только бродить, зачарованные и полные благоговейного страха, по самому его краю. Леса зовут нас сотнями голосов, но у моря он только один — могучий голос, в величественной музыке которого тонут наши души. Леса похожи на людей, но море из общества архангелов.

Аня и Гилберт нашли капитана Джима на скамье возле маяка, где он доделывал великолепную, с полной оснасткой, игрушечную шхуну. Он поднялся и приветствовал их с мягкой, принужденной учтивостью, которая так гармонировала со всем его обликом.

— День сегодня был неплохой, мистрис Блайт, но уж в самом конце он показал лучшее, на что способен. Не хотите ли посидеть немного здесь, снаружи, пока еще светло. Я только что закончил эту игрушку для моего маленького внучатого племянника Джо. Он живет в Глене. Я пообещал ему сделать такую шхуну, но потом вроде как пожалел об этом, так как его мать была очень недовольна. Она боится, что Джо захочет потом стать моряком, еслия буду поощрять эти его наклонности. Но что же мне было делать, мистрис Блайт? Я обещал ему, а я считаю, что это вроде как подлость — нарушить обещание, данное ребенку. Садитесь, садитесь. Посидеть часок — это не займет много времени.

Ветер дул с берега. Он лишь рябил поверхность моря, образуя на ней длинные серебристые складки, и заставлял блестящие тени утесов, похожие на просвечивающие крылья, летать над водой. Сумерки опускали завесу фиолетовой темноты на песчаные дюны, куда слетались стаи чаек. Небо кое-где застилала шелковистая вуаль легкого тумана. Флотилии облаков стояли на якоре вдоль горизонта. Вечерняя звезда заступила на вахту над входом в гавань.

— Разве не стоит полюбоваться таким видом? — сказал капитан Джим с любовью и гордостью собственника. — Приятно и далеко от рыночной площади, не правда ли? Ни купли-продажи, ни барышей. Не нужно ни за что платить — все это море и небо совершенно даром — без денег, без цены… А скоро и луна взойдет. Мне никогда не надоедает выяснять, каким же еще может оказаться восход луны над этими скалами, морем и гаванью. Каждый раз она преподносит сюрприз.

И у них был восход луны, и они созерцали его чудо и чары в молчании тех, кому не нужно ничего ни от мира, ни друг от друга. Затем они поднялись в башню, и капитан Джим показал им маяк и объяснил его устройство. Наконец они оказались в столовой, где в открытом очаге горящий плавник[16] ткал причудливую ткань из языков пламени, окрашенных в переменчивые, неуловимые, рожденные морем цвета.

— Я устроил этот очаг сам, — заметил капитан Джим. — Правительство не обеспечивает смотрителей маяков такими предметами роскоши. Только взгляните, какие краски создает это дерево, когда горит. Если хотите, мистрис Блайт, я привезу вам тележку плавника для вашего камина… Садитесь. Я сейчас приготовлю вам чашечку чая.

Капитан подставил Ане стул, предварительно сняв с него огромного оранжевого кота и газету.

— Слезай, приятель. Твое место на диване. Надо убрать эту газету. Когда найду время, дочитаю историю, которую они печатают. Называется «Безумная любовь». Не скажу, чтобы это был мой любимый сорт художественной литературы. Я читаю, просто чтобы посмотреть, как долго авторша сможет оттягивать развязку. Это уже шестьдесят вторая глава, а свадьба, насколько я могу судить, ничуть не ближе, чем когда история только начиналась. Когда у меня бывает маленький Джо, мне приходится читать ему рассказы про пиратов. Не странно ли, что такие невинные маленькие создания, как дети, любят самые кровавые из кровавых историй?

— Совсем как наш Дэви, — вздохнула Аня. — Ему тоже подавай сказки, в которых текут реки крови.

Чай, заваренный капитаном Джимом, оказался напитком богов. Капитан был доволен как дитя Аниными комплиментами, но искусно притворялся равнодушным.

— Секрет прост — я не жалею сливок, — заметил он небрежно. Капитан Джим никогда не слышал об Оливере Уэнделле Холмсе, но явно согласился бы с афоризмом этого писателя, утверждающим, что «большие сердца не любят маленьких сливочников».

— На дорожке, ведущей к вашему маяку, мы столкнулись со странного вида человеком, — сказал Гилберт, когда они сидели за столом и пили чай. — Кто это был?

Капитан Джим усмехнулся:

— Это Маршалл Эллиот — отличный человек, но с небольшой склонностью к дурачествам. Вам, вероятно, захотелось узнать, с какой целью он превратил себя в нечто вроде диковинки, из тех что показывают публике на общедоступных выставках.

— Он современный назорей[17] или иудейский пророк, оставшийся здесь с древних времен? — спросила Аня.

— Ни то, ни другое. Политика — вот причина его причуды. Все эти Эллиоты, Крофорды и Мак-Алистеры — ярые сторонники одной или другой политической партии. Они, в зависимости от обстоятельств, родятся либералами или консерваторами и так и живут либералами или консерваторами, и умирают по-прежнему либералами или консерваторами; и что они собираются делать на небесах, где, по всей вероятности, нет никакой политики, для меня непостижимо. Маршалл Эллиот родился либералом. Я сам умеренный либерал, но во взглядах Маршалла нет никакой умеренности. Пятнадцать лет назад здесь проходила особенно ожесточенная предвыборная кампания. Маршалл боролся за победу своей партии не на жизнь, а на смерть. Он был абсолютно уверен, что либералы выиграют выборы, — до того уверен, что, выступая на одном из митингов, дал клятву не бриться и не стричься, пока либералы не придут к власти… Они не пришли тогда… и до сих пор все еще не пришли, а результат вы сами сегодня видели. Маршалл держит слово.

— А что думает об этом его жена? — поинтересовалась Аня.

— Он холостяк. Впрочем, я думаю, что даже если бы у него была жена, она не смогла бы заставить его нарушить клятву. Эти Эллиоты всегда отличались сверхупрямством. У Александра Эллиота, брата Маршалла, был пес, которого он очень ценил. Когда пес умер, Александр на полном серьезе потребовал, чтобы животину похоронили на кладбище — «вместе со всеми другими христианами», как он заявил. Ему, конечно, не позволили; тогда он похоронил пса возле кладбищенской ограды и больше никогда не переступал порог церкви. По воскресеньям он отвозил в церковь свою семью, а сам сидел у могилы пса и читал Библию все то время, пока шла церковная служба. Говорят, что перед смертью он попросил жену похоронить его рядом с псом. Она была кроткая душа, но тут уж вспылила и заявила, что она не намерена лежать в могиле рядом с какой-то шавкой, а если ему хочется, чтобы место его последнего успокоения находилось рядом с псом, а не рядом с женой, то пусть так и будет. Александр Эллиот был упрям как осел, но он любил свою жену, так что он уступил и сказал: «Ну, плевать, хорони меня, где хочешь. Но я думаю, что когда Гавриил затрубит в свою трубу, мой пес встанет из мертвых вместе со всеми нами, потому что в нем было не меньше души, чем в любом из этих треклятых Эллиотов, Крофордов и Мак-Алистеров, какие только расхаживали с самодовольным видом по этой земле». Таковы были его предсмертные слова. Что же до Маршалла, то все мы уже привыкли к нему, но тех, кто его не знает, он, должно быть, шокирует своим невероятно странным видом. Я знаю его с десятилетнего возраста — сейчас ему около пятидесяти, — и он мне нравится. Сегодня мы с ним ходили ловить треску. Это все, на что я теперь гожусь, — ловить форель и треску. Но так было не всегда — нет, далеко не всегда. У меня были другие занятия, как вы признали бы, если бы увидели мою «книгу жизни».

Аня как раз собиралась спросить, что это за «книга жизни», когда Первый Помощник отвлек внимание капитана, вспрыгнув к нему на колени. Это был великолепный зверек с круглой, как полная луна, мордочкой, яркими зелеными глазами и огромными, в два раза больше обычного, белыми лапами. Капитан Джим с нежностью погладил его бархатную спину.

— Я не особенно любил кошек, пока не нашел Первого Помощника, — заметил он под аккомпанемент могучего мурлыканья кота. — Я спас ему жизнь, а если вы спасете жизнь какому-нибудь существу, то непременно его полюбите, Это почти то же самое, что дать жизнь. На свете, мистрис Блайт, есть ужасно легкомысленные люди. Некоторые из горожан, которым принадлежат летние домики за гаванью, легкомысленны до жестокости. Это наихудший вид жестокости — бездумная жестокость. С ней невозможно справиться. Летом они держат здесь кошек — кормят их, ласкают, навешивают на них ленточки и воротнички, — а осенью уезжают и оставляют их замерзать и умирать с голоду. Меня, мистрис Блайт, это просто бесит. Прошлой зимой я однажды нашел на берегу несчастную дохлую кошку-мать, а возле нее трех котят — кожа да кости. Она умерла, пытаясь укрыть их от холода. Ее бедные окоченевшие лапы все еще обнимали их. Боже, я заплакал. Потом я выругался. Потом я отнес этих несчастных маленьких котят к себе домой, накормил их и нашел им хороших хозяев. Я знал женщину, которая бросила эту кошку, и, когда она вернулась сюда этим летом, я пошел на тот берег и прямо сказал ей все, что о ней думаю. Это явно было вмешательством не в свои дела, но я люблю вмешиваться не в свои дела с благой целью.

— И как она отнеслась к этому? — спросил Гилберт.

— Заплакала и сказала, что не подумала. А я ей говорю: «Вы полагаете, что это будет сочтено уважительной причиной в день Страшного Суда, когда вам. придется отвечать за жизнь этой бедной матери? Господь наверняка спросит вас, для чего же Он дал вам мозги, если не для того, чтобы думать». Надеюсь, больше она уже не будет оставлять кошек умирать голодной смертью.

— Первый Помощник тоже один из брошенных? — спросила Аня, делая попытку завязать с ним дружеские отношения. Попытка была встречена любезно, хотя и не без некоторой снисходительности.

— Да. Я нашел его зимой, в страшный холод, — бедняга висел на ветке, зацепившись за нее дурацкой ленточкой, которая была повязана ему на шею. Он почти умирал с голоду. Видели бы вы его глаза, мистрис Блайт! Он был всего лишь котенком, но как-то умудрялся находить себе пропитание, с тех пор как его бросили, пока не повис там. Когда я освободил его, он жалостно лизнул мою руку своим маленьким красным язычком. Тогда он еще не был таким закаленным моряком, какого вы видите теперь. Он был кроток как агнец. Я нашел его девять лет назад, так что он прожил долгую, по кошачьим меркам, жизнь. Добрый старый товарищ, Первый Помощник!

— Мне кажется, что вам была бы нужна собака, — сказал Гилберт.

Капитан Джим покачал головой.

— Когда-то у меня был пес. Я так ценил его, что, когда он умер, мне показалась неприятной сама мысль о том, чтобы заменить его другой собакой. Он был другом — вы ведь понимаете, мистрис Блайт? Первый Помощник — всего лишь приятель. Мне он нравится — особенно из-за примеси какой-то чертовщинки, что есть в нем, как и во всех кошках. Но моего пса я по-настоящему любил и всегда в душе сочувствовал Александру Эллиоту из-за его пса. В хорошей собаке нет ничего от дьявола. Вероятно, поэтому они более привлекательны, чем кошки. Но будь я проклят, если они так же интересны… Что-то я разболтался. Почему вы меня не остановите? Когда у меня появляется возможность с кем-нибудь поговорить, я болтаю без умолку. Если вы допили чай, то, может быть, хотите взглянуть на кое-какие мелочи, которые я собрал в чужих краях, куда раньше часто совался со своим носом.

«Кое-какие мелочи» капитана Джима оказались весьма интересной коллекцией редких вещиц, среди которых были и пугающие, и причудливые, и красивые. И почти с каждой из них была связана какая-нибудь поразительная история.

Аня на всю жизнь запомнила то восхищение, с которым слушала эти старые истории в тот лунный вечер, когда в очаге горел волшебным огнем плавник, а море окликало их через открытое окно и рыдало внизу, ударяясь о скалы.

Капитан Джим не сказал ни одного хвастливого слова, но было невозможно не увидеть каким героем был этот человек — храбрым, честным, находчивым, бескорыстным. Сидя в этой маленькой комнатке, он вел свой рассказ и перед его слушателями оживали события далеких дней. Изгибом брови или губ, жестом, словом он рисовал целую сцену или человека так, что их можно было в буквальном смысле слова видеть.

Некоторые из приключений капитана Джима были столь удивительными, что Аня и Гилберт втайне спрашивали себя: а не преувеличивает ли он, злоупотребляя их доверчивостью? Но, как им довелось убедиться впоследствии, тут они были несправедливы к нему. Во всех своих историях он был совершенно правдив и скрупулезно точен. Капитан был прирожденным рассказчиком, и этот его талант позволял ему представить слушателю «несчастья дней давно минувших» во всей их первоначальной мучительности.

Аня и Гилберт то смеялись, то содрогались от ужаса, слушая его, а один раз Аня вдруг обнаружила, что плачет. Капитан Джим смотрел на ее слезы и сиял от удовольствия.

Мне нравится, когда люди плачут вот так, — заметил он. — Для меня это комплимент. Но я не могу передать на бумаге увлекательность того, что я видел и в чем участвовал. Я кратко записал эти истории в мою «книгу жизни», но у меня нет необходимой сноровки, чтобы изложить их так, как следовало бы. Если бы я только мог найти правильные слова и расставить их на бумаге в правильном порядке, получилась бы замечательная книга. Куда до нее какой-то там «Безумной любви»! И я уверен, что Джо она понравилась бы ничуть не меньше, чем пиратские истории. Да, у меня было немало приключений в свое время… и — поверите ли, мистрис Блайт? — я по-прежнему жажду их. Да, хоть я и стар и ни на что не гожусь, а иногда меня охватывает непреодолимое желание уплыть… уплыть отсюда… навсегда.

— Как Одиссей, вы хотели бы