"Энн в бухте Четырех Ветров" - читать интересную книгу автора (Монтгомери Люси)

Глава первая НА ЧЕРДАКЕ ГРИНГЕИБЛА

— Наконец-то я могу забыть про геометрию! — сказала Энн, забрасывая потрепанный томик Евклида в сундук с ненужными книгами и торжественно захлопывая его крышку.

Чердак Грингейбла, как и полагается каждому порядочному чердаку, был полон загадочных теней. Через открытое окошко, возле которого стоял сундук, задувал теплый, напоенный цветочными ароматами ветерок. Перед окном покачивались ветви тополей, а дальше раскинулся яблоневый сад, до сих пор обильно плодоносящий. За ним начинался лес, по которому вилась заколдованная Тропа Мечтаний. Из другого окна открывался вид на голубое с белыми барашками море — прекрасный залив Святого Лаврентия, где, как изумруд, лежит остров Абегвейт. Это индейское благозвучное название давно забыто, и теперь он зовется островом Принца Эдуарда.

За истекшие три года Диана Райт немного располнела, но ее глаза были все такие же черные и блестящие, щеки — такие же розовые и ямочки на них такие же очаровательные, как и в тот далекий день, когда они с Энн поклялись друг другу в вечной дружбе. На руках у нее спало кудрявое существо, которое вот уже два года было известно в Эвонли как «малышка Энн-Корделия». Конечно, все жители Эвонли знали, почему Диана назвала дочку Энн, но никто не мог понять, откуда Диана взяла второе имя — Корделия. Ни в семье Барри, ни у Райтов никто не носил это имя. Миссис Эндрюс сказала, что Диана наверняка выкопала его в каком-нибудь дешевом романчике, и удивлялась, как Фред допустил, чтобы она окрестила дочку «Корделией». Но Диана и Энн только загадочно улыбались. Они-то знали, откуда взялась Корделия.

— Ты всегда ненавидела геометрию, — сказала Диана с улыбкой, вспоминая их школьные годы. — И вдруг тебе пришлось ее преподавать! Наверно, ты рада расстаться со школой?

— Нет, мне нравилось преподавать все, кроме геометрии. Мне было совсем неплохо в Саммерсайде. Когда я вернулась домой, миссис Эндрюс предупредила меня, чтобы я не воображала, будто замужество окажется приятнее, чем жизнь школьной учительницы. Наверно, она, как Гамлет, считает, что лучше «терпеть невзгоды наши и не спешить к другим, от нас сокрытым».

Энн рассмеялась — так же весело и звонко, как раньше. Услышав ее смех, Марилла, которая на кухне варила сливовое варенье, улыбнулась, а потом вздохнула, вспомнив, что теперь этот смех будет редко звучать в Грингейбле. Марилла была безмерно рада, что Энн выходит замуж за Джильберта Блайта, но во всякой радости есть примесь грусти. Те три года, что Энн прожила в Саммерсайде, она приезжала домой почти каждый уик-энд и проводила здесь каникулы. Когда она выйдет замуж и уедет, вряд ли можно будет надеяться видеть ее чаще, чем раз в полгода.

— Не слушай ты миссис Эндрюс, — тоном многоопытной жены сказала Диана. — Конечно, в семейной жизни всякое бывает. Но, поверь мне, Энн: если женщина выбрала мужа по душе, ее ждет счастливая доля.

Энн с трудом сдержала улыбку. Ее всегда немного забавляло, когда Диана изображала умудренную жизнью матрону.

«Может быть, после четырех лет замужества и я буду говорить таким же тоном, — думала она. — Нет, наверно, все-таки чувство юмора мне этого не позволит».

— Вы решили, где вы будете жить? — спросила Диана.

— Решили. Об этом я и хотела тебе рассказать, когда позвонила по телефону и попросила прийти. Кстати, я никак не могу привыкнуть к тому, что в Эвонли появился телефон. Это так не вяжется с нашей милой старомодной деревней.

— Между прочим, телефон — дело Общества. И хлопот это потребовало немалых. Кто только не вставлял им палки в колеса! Но они все-таки добились своего. Ты. сделала великое дело, Энн, когда основала Общество. А помнишь оранжевый клуб?

— Я не уверена, что так уж благодарна Обществу за телефон. Конечно, это очень удобная вещь — даже более удобная, чем наши с тобой сигналы. И, как говорит миссис Линд, «не пристало Эвонли тащиться в хвосте». Но как-то мне не нравится, что деревня обзаводится, по шутливому определению мистера Гаррисона, «современными неудобствами». Мне бы хотелось, чтоб она навсегда осталась такой, какой была во времена моего детства и юности. Я понимаю, что это и глупо, и сентиментально — и невозможно. Телефон, конечно, вещь прекрасная, но половина Эвонли подслушивает разговоры.

— Да, — вздохнула Диана, — это самое худшее в «общей» телефонной линии. Очень раздражает, что, едва начинаешь набирать номер, тут же слышишь, как соседи поднимают трубки. Говорят, миссис Эндрюс потребовала, чтобы телефон поставили у нее на кухне — можно было бы готовить обед и одновременно слушать чужие разговоры. Когда мы с тобой разговаривали, я четко слышала, как били скрипучие часы Пайнов. Нас подслушивала либо Джози, либо Герти.

— Ах, значит вот почему ты спросила: «Вы что, завели новые часы?» А я и не поняла, о чем ты говоришь, зато услышала громкий щелчок — видимо, у Пайнов бросили трубку. Ну Бог с ними, с Пайнами. Как говорит миссис Линд, «Пайнов только могила исправит». Я хотела поговорить с тобой на более приятную тему. Мы уже знаем, где будем жить.

— Правда, Энн? И где же? Поблизости от Грингейбла?

— Нет, к сожалению, не очень. Джильберт будет врачом в бухте Четырех Ветров — в шестидесяти милях отсюда.

— Шестьдесят миль! Это все равно что шестьсот, — вздохнула Диана. — Самое дальнее, куда я могу отлучиться из дома, — это в Шарлоттаун.

— Нет, ты должна приехать в бухту Четырех Ветров! Это самая красивая бухта на нашем острове. Возле гавани лежит деревня Глен Сент-Мэри, и в этой деревне живет двоюродный дед Джильберта доктор Дэвид Блайт. Старик там практиковал пятьдесят лет, а теперь хочет передать свою практику Джильберту. Он уже в годах, и ему тяжело ездить по вызовам. Но он останется в деревне, так что нам надо будет искать жилье. Я уже рисую в уме свой дом и обстановку — вплоть до последнего стула и занавесок на окне. Это будет мой собственный маленький испанский замок.

— А куда вы поедете на медовый месяц?

— Никуда! Не смотри на меня с таким ужасом, милая. Не уподобляйся миссис Эндрюс. Та, конечно, снисходительно скажет, что людям, которые не могут себе позволить свадебное путешествие, лучше провести медовый месяц дома, и тут же напомнит, что Джейн с мужем отправились после свадьбы в Европу. Но я хочу провести медовый месяц в Четырех Ветрах — в моем собственном домике.

— И ты решила венчаться без подружек?

— У меня никого нет на эту роль. Все — и ты, и Фил, и Присцилла, и Джейн — уже вышли замуж, а Стелла преподает на другом конце Канады, в Ванкувере. Больше у меня нет «родственных душ», а других я приглашать в подружки не хочу.

— Но фата-то у тебя будет?

— А как же! Без фаты я не буду себя чувствовать настоящей невестой. В тот вечер, когда Мэтью привез меня со станции, я сказала Марилле, что я слишком некрасива, чтобы кто-нибудь захотел на мне жениться — разве что какой-нибудь миссионер. Мне казалось, что миссионеры не очень-то разборчивы — не всякая девушка захочет жить среди каннибалов. Поглядела бы ты на миссионера, за которого вышла замуж Присцилла! Красив и загадочен, как тот принц, о котором мы с тобой когда-то мечтали. А как одевается! Я в жизни не встречала человека, на котором бы так сидел костюм. И как влюблен в Присциллу — только и говорил о ее «неземной красоте». Правда, в Японии нет каннибалов.

— Во всяком случае, твое венчальное платье — просто чудо, — восхищенно проговорила Диана. — Ты в нем выглядишь настоящей королевой — высокая, стройная, с царственной осанкой. Как ты ухитряешься сохранять фигуру, Энн? А я все толстею — еще чуть-чуть, и не поймешь, где у меня талия.

— Это уж, видно, как кому на роду написано, — сказала Энн. — Во всяком случае, миссис Эндрюс не заявит тебе, как мне, когда я вернулась из Саммерсайда: «Ты все такая же тощая, Энн». Ладно бы — стройная, а то — тощая.

— Миссис Эндрюс признала, что твое приданое не хуже, чем у Джейн, хотя Джейн вышла замуж за миллионера, а ты — за «нищего доктора без цента за душой».

Энн засмеялась.

— У меня и правда хорошие платья. Я люблю красивые вещи. Никогда не забуду свое первое нарядное платье — то, которое Мэтью подарил мне для выступления в школьном концерте. До этого мне приходилось носить ужасно некрасивые вещи. А в тот вечер у меня будто выросли крылья.

— Помнишь, на концерте Джильберт декламировал «Бинген на Рейне» и так выразительно посмотрел на тебя, говоря «Но есть другая, не сестра…». А ты жутко сердилась на него за то, что он сунул в нагрудный карман твою тюлевую розочку. Тогда тебе и не снилось, что ты выйдешь за него замуж.

— Что ж, опять же, видно, так мне на роду было написано, — рассмеялась Энн, и они пошли вниз.