"Энн в бухте Четырех Ветров" - читать интересную книгу автора (Монтгомери Люси)

Глава двадцать первая СТЕНА РУШИТСЯ

— Энн, — призналась Лесли после небольшой паузы, во время которой обе прилежно шили, — ты не представляешь себе, какое это наслаждение: опять сидеть вместе с тобой, шить, разговаривать — и молчать вместе.

Они сидели на берегу ручейка, который протекал через сад Энн. Вода искрилась и напевала свою песенку, березы бросали на них кружевную тень, вдоль дорожек цвели розы. Солнце начало клониться к западу, и воздух был полон музыки: ветерка в елях, шума прибоя, колокольного звона, доносившегося из церкви, возле которой вечным сном спала бедненькая малышка Джойс. Энн любила слушать этот звон, хотя он и навевал на нее грустные мысли.

Сейчас она посмотрела на Лесли с удивлением: та говорила с такой откровенной порывистостью, которая обычно не была ей свойственна.

— В ту жуткую ночь, когда тебе было так плохо, — продолжала Лесли, — я с ужасом думала, что, может быть, нам никогда уже больше не придется вместе гулять, разговаривать, работать. И я поняла, как важна Для меня твоя дружба, как важна для меня ты и какой я была гадкой злюкой.

— Лесли! Я никому не позволяю дурно отзываться о моих друзьях!

— Это правда. Я и есть гадкая злюка. Я должна сделать тебе признание, Энн. Ты, наверно, станешь меня презирать, но я должна тебе признаться. Энн, бывали моменты, когда я тебя ненавидела.

— Я это чувствовала, — спокойно ответила Энн.

— Чувствовала?

— Я видела это в твоих глазах.

— И все же продолжала дружить со мной?

— Но ведь ты меня ненавидела только изредка, Лесли. А в остальное время любила — разве не так?

— Конечно, так. Но это злое чувство сидело у меня в сердце и отравляло нашу дружбу. Я загоняла его в глубину, порой даже забывала о нем, но были моменты, когда оно как бы вскипало и захватывало надо мной власть. Я тебя ненавидела, Энн, потому что завидовала тебе — завидовала до боли. У тебя такой очаровательный дом, любимый муж, счастье, радостные мечты — все, чего я жаждала, но никогда не имела. И не надеялась получить! Меня эта мысль просто жгла огнем. Я бы тебе не завидовала, Энн, если бы у меня была хоть маленькая надежда, что моя жизнь когда-нибудь изменится к лучшему. Но такой надежды у меня не было — и это казалось мне жуткой несправедливостью. Мне было очень стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. А в ту ночь, когда я боялась, что ты умрешь, я решила, что наказана за злые мысли, и поняла, как я тебя люблю, Энн. Мне некого было любить с тех пор, как умерла мама, кроме нашей старой собаки, и это так ужасно, когда некого любить, — жизнь так пуста! Нет ничего хуже пустоты. Я могла бы тебя очень сильно любить, но эта проклятая зависть все портила…

Лесли дрожала, и ее речь становилась почти бессвязной — так страшно она волновалась.

— Лесли, не надо! — взмолилась Энн. — Я все понимаю. Давай не будем больше об этом говорить.

— Нет, будем, я должна… Когда я узнала, что ты выживешь, я дала себе клятву рассказать тебе все, как только ты поправишься. Я решила, что больше не буду принимать твою дружбу, не сказав тебе, как я ее недостойна. И я боялась, что, узнав про это, ты от меня отвернешься.

— Ты напрасно этого боялась, Лесли.

— Как я рада, как я рада, Энн! — Лесли стиснула свои огрубевшие от работы руки. — Но раз уж я начала, хочу рассказать тебе все до конца. Ты, наверно, не помнишь тот день, когда я впервые тебя увидела — не в тот раз, не на берегу…

— Отлично помню! Это было в тот день, когда мы с Джильбертом приехали в наш дом. А ты гнала стадо гусей. Еще бы мне это забыть, ты показалась мне невероятно красивой!

— Но я-то знала, кто ты, хотя до этого не видела ни тебя, ни Джильберта. Я просто знала, что в доме мисс Рассел будет жить новый доктор с молодой женой. И я возненавидела тебя, Энн, еще до того как увидела тебя.

— Я заметила неприязнь в твоем взгляде, но не могла понять ее причины и решила, что ошиблась.

— Причиной тому было твое счастье. Теперь ты согласишься, что я гадкая злюка — возненавидеть другую женщину лишь за то, что она счастлива! Поэтому-то я и не шла с тобой знакомиться. Я знала, что надо пойти — у нас так принято, — но не могла. Я следила за тобой из окна: как ты с мужем гуляешь по вечерам в саду или бежишь ему навстречу по аллее. Мне было больно на вас смотреть и одновременно хотелось с вами познакомиться. Я чувствовала, что, если бы не это разъедающее чувство зависти, ты бы мне понравилась и я нашла бы в тебе то, чего у меня никогда не было — настоящую подругу. А помнишь тот вечер на берегу? Ты боялась, что я сочту тебя сумасшедшей. А сама небось тоже подумала, что я не в своем уме.

— Нет, этого я не подумала, но я не могла тебя понять, Лесли. Ты то тянулась ко мне, то отталкивала меня.

— В тот вечер у меня было особенно тяжело на душе. Дик весь день меня не слушался. Обычно он вполне миролюбив, и с ним легко справляться. Но иногда ему словно вожжа под хвост попадает. Когда он наконец заснул, я ушла на берег, служивший мне единственным прибежищем. Я сидела и вспоминала, как бедный папа наложил на себя руки. Может быть, и я дойду до того же? Мое сердце было полно черных мыслей! И вдруг на берегу, пританцовывая, как беззаботное дитя, появляешься ты. Я задохнулась от ненависти! И в то же время так жаждала твоей дружбы. Ненависть то накатывала на меня волной, то исчезала. Вечером, придя домой, я плакала от стыда: что ты обо мне подумала? Но даже когда я стала ходить к вам в гости, меня по-прежнему раздирали противоречивые чувства. Иногда мне было у вас хорошо и радостно. А иногда зависть захлестывала меня, и все в твоем доме причиняло мне боль. У тебя столько милых вещиц, которых я не могу себе позволить. И знаешь, Энн, я особенно злилась на твоих фарфоровых собак. Иногда мне хотелось схватить Гога и Магога и стукнуть их курносыми носами, чтобы они разлетелись вдребезги. Ты улыбаешься, Энн, а мне было совсем не до смеха. Я приходила к вам в дом и видела тебя с Джильбертом, ваши цветы и книги, и любовь друг к другу, которая светилась в ваших глазах и звучала в каждом слове. А потом уходила домой, где меня ждал — ты знаешь кто! От природы я не завистлива и не ревнива. В детстве мы жили очень бедно, но я никогда не завидовала товарищам в школе, у которых было то, чего не было у меня. А теперь вот стала завистливой злюкой…

— Лесли, дорогая, перестань самоуничижаться. Ты вовсе не злюка и не завистница. Просто тебя ожесточили несчастья, выпавшие тебе на долю; но человека, который не был бы от рождения наделен твоей чистотой и благородством души, такая жизнь погубила бы вконец. Хорошо, что ты выговорилась и очистилась от скверны. Но не надо ни в чем себя винить.

— Хорошо, не буду. Я просто хотела, чтобы ты знала, какая я на самом деле. А когда ты мне сказала, что ждешь весной ребенка, я чуть с ума не сошла от зависти. Я никогда не прощу себе тех слов, что я тебе сказала. Но знала бы ты, как я в них раскаивалась, сколько пролила слез! И платьице для твоего ребеночка я шила с искренней любовью. Хотя могла бы догадаться, что способна сшить только саван.

— Лесли, выкини эти ужасные мысли из головы! Я была так рада, когда ты принесла мне это платьице. И если уж мне было суждено потерять крошку Джойс, меня утешает мысль, что мы похоронили ее в платьице, которое ты сшила с любовью ко мне.

— Знаешь, Энн, мне кажется, что моя любовь к тебе больше никогда и ничем не будет омрачена. Вот я выговорилась и навсегда изгнала зависть из своего сердца. Как странно! Я думала, что она засела во мне на всю жизнь. У меня такое чувство, словно я открыла дверь темной комнаты, чтобы показать тебе страшного монстра, а монстр исчез при свете дня, как призрак. И больше никогда не будет стоять между нами.

— Да, теперь мы будем настоящими друзьями, Лесли, и я этому очень рада.

— Мне хочется сказать тебе еще одну вещь, Энн. Я была убита горем, когда умерла твоя девочка, и если бы я могла ее спасти, отрубив себе руку, я бы это сделала не задумываясь. Но твоя печаль сблизила нас. Твое безоблачное счастье больше не стоит стеной между нами. Только ради Бога, не подумай, дорогая, что я радуюсь твоему горю. Боже меня упаси! Но раз уж так случилось, нас уже не разделяет пропасть.

— Это я тоже понимаю, Лесли. И давай забудем о прошлом и обо всех горестях, которые в нем были. Теперь все будет иначе. Мы будем откровенны друг с другом. Я восхищаюсь тобой, Лесли, и я убеждена, что тебя еще ждет в жизни что-то хорошее. Лесли покачала головой:

— Нет. На это я не надеюсь. Дик никогда не поправится. А если бы к нему и вернулась память, то все стало бы еще хуже — гораздо хуже, чем сейчас, Энн. Вот этого ты понять не можешь. Тебе мисс Корнелия рассказывала, как получилось, что я вышла замуж за Дика?

— Да.

— Очень хорошо, я хотела, чтобы ты это знала, но сама об этом говорить не могла. Энн, мне кажется, что с двенадцати лет у меня в жизни не было ничего, кроме горя. До двенадцати лет я была счастливым ребенком. Мы жили бедно, но нас это не заботило. У меня был такой замечательный отец — такой умный, и добрый, и все понимающий. Мы с ним были настоящими друзьями. И мама была такой нежной. Она была очень красива. Я похожа на нее, но она была еще красивее меня.

— А мисс Корнелия говорит, что ты красивее.

— Она ошибается. Фигура у меня, может, и получше — мама была слишком худа, и спина у нее согнулась от тяжелой работы, — но у нее было лицо, как у ангела. Иногда мне хотелось встать перед ней на колени. Мы все ее обожали — и папа, и Кеннет, и я.

Энн вспомнила, что мисс Корнелия нарисовала совсем другой портрет матери Лесли. Но, может быть, любовь видит зорче? Тем не менее заставить дочь выйти замуж за Дика Мора — это действительно эгоизм.

— Я так любила своего братика Кеннета, и он погиб так страшно, — продолжала Лесли. — Ты знаешь, как?

— Да.

— Я видела его лицо, когда его переезжало колесо. Он упал на спину. Энн, я до сих пор вижу это лицо. Оно всегда будет стоять у меня перед глазами. Я об одном молю Бога — чтобы он стер у меня из памяти эту картину.

— Лесли, давай не будем об этом говорить. Я знаю, как это случилось. Если ты начнешь рассказывать мне подробности, то только разбередишь рану. Вот увидишь, Бог сотрет это воспоминание.

Лесли помолчала и как будто взяла себя в руки.

— А потом папа стал болеть и впал в депрессию… ты это тоже знаешь?

— Да.

— И после этого у меня осталась одна мама. Но у меня были честолюбивые планы. Я собиралась учительствовать и заработать на оплату курса в университете. Я собиралась достичь самой вершины — но об этом тоже не стоит говорить. Зачем? Ты знаешь, что произошло. Я не могла допустить, чтобы мою дорогую несчастную мамочку, которая всю жизнь трудилась, как рабыня, вышвырнули из ее собственного дома. Конечно, я зарабатывала достаточно, чтобы нам хватило на жизнь. Но мама просто не представляла себе жизни вне родного дома. Она вошла в него молодой женой, — а как она любила папу! — и все ее воспоминания были связаны с этим домом. Я до сих пор не жалею о том, что сделала, Энн: по крайней мере, я скрасила ей последний год жизни. Что же касается Дика, то он не был мне противен, когда я выходила за него замуж. Я просто не испытывала к нему ничего, кроме безразличного дружелюбия, — как ко всем своим одноклассникам. Я знала, что он выпивает, но про ту девушку из рыбацкой деревни я не слышала. Если бы мне рассказали, я не вышла бы за него замуж даже во имя спокойствия мамы. Но потом… потом я его возненавидела. Только мама этого не знала. Она умерла, и я осталась одна. Мне было всего семнадцать лет, и я была одна как перст. Дик ушел в плавание на «Четырех сестрах». Я надеялась, что он будет редко приезжать домой. Его все время манило море. Это была моя единственная надежда. Так нет же, капитан Джим привез его домой. Больше и рассказывать нечего. Теперь ты обо мне знаешь все, Энн, даже самое плохое, — и между нами больше нет стены. Ты все еще хочешь дружить со мной?

— Я твой друг навсегда, Лесли, — ответила Энн, — а ты мой. У меня было много дорогих подруг, но в тебе есть что-то, чего не было ни в одной из них. Мы обе — женщины и друзья навеки.

Они взялись за руки и сквозь слезы улыбнулись друг другу.