"В МАРЕВЕ АТОЛЛА (Сборник НФ)" - читать интересную книгу автора (Васильев М., Чижевский Герман, Гуревич...)

Герман Чижевский В МАРЕВЕ АТОЛЛА



НЕОБЪЯСНИМОЕ В РЕЙСЕ

Прежде чем рассказать о событиях, участником которых я стал, мне придется заявить, что я лицо незаинтересованное.

Моя фамилия Мак-Гроу, Гарольд Мак-Гроу. Профессия — эксперт по пластинчато-жаберным и, стало быть, биолог. Мои коллеги отнюдь не придут в восторг, узнав, что без их согласия кто-то вытащил этот инцидент на атолле на суд читателей…

Может быть, они сочтут это неэтичным, но тут я беру всю ответственность на себя…

Кузеном Бенедиктом назвал его гидробиолог, сын директора океанографического института Марби Кэйл. Это прозвище прочно утвердилось за новым обитателем океанариума, построенного на коралловом атолле к западу от рифов Роули.

Острова, к которым принадлежал и наш атолл, имеют трудно произносимое местное название, в переводе оно означает "низменные, обдуваемые ветрами", но сотрудники морской станции обычно называли атолл просто океанариумом.

События нагрянули неожиданно.

Марби Кэйл и двое его коллег отправились на отлов одного редкого вида ядовитых морских змей, но вернулись с экспонатом, которого не искали.

Они погрузили садки для змей на парусно-моторную шхуну "Аргонавт", и шкипер Холт, ходивший на этой шхуне еще с отцом Марби Кэйл а Сарджентом Кэйлом, почти не вдумываясь в стереотипные слова команды, развернул судно кормою к острову. Впереди расстилался бескрайний простор лениво плещущегося Индийского океана, о котором он как-то сказал, что чувствует себя в нем как муха на обеденном столе, знающая, где тарелка.

Конечно, Холт знал, где "тарелка". Он безошибочно провел шхуну среди рифов, мелей и скал к островам Тукангбеси.

Когда глубина под килем сравнялась с тридцатью футами, "Аргонавт" отдал якорь.

Эта история началась часом позже, когда Арчибальд Уэнделл и Лесли Лэрой убедили Кэйла высадиться у одиноко торчавших скал, чтобы поискать у их подножий, в зарослях морской травы, яйца скатов. С кормы шхуны спустили шлюпку. В ней разместились трое научных сотрудников океанариума и пятеро моряков с "Аргонавта" — низкорослые загорелые люди неопределенной национальности. Степень их знакомства с английским языком была различной, но они хорошо понимали слова команды, и можно было не опасаться, что, когда один начнет гребок, другой станет сушить весла.

День выдался ветреный, и высокая тощая фигура Марби Кэйла в белом издали напоминала большой обломок грот-мачты, по недоразумению поставленной на шлюпку.

Это живое белое изваяние раскачивалось в такт движениям шлюпки, а его спутники — люди более пропорционально сложенные, сидевшие на банке позади него, выглядели двумя непомерно большими медными кнехтами, снятыми с лайнера.

Длинные пологие ряды волн то закрывали дощатую скорлупу мутно-зелеными холмами от наблюдателей на "Аргонавте", то подбрасывали ее на сверкающий под солнцем гребень.

— С началом отлива вернутся. Кому хочется застрять в рифах? — проговорил шкипер Холт, опуская бинокль и обращаясь, по-видимому, главным образом к самому себе. — Они недурно гребут, хотя этот простофиля Клюни, как всегда, норовит нет-нет да и сцепиться веслом с Рюпи.

Холт непринужденно сплюнул за борт и выбросил окурок, меланхолично проследив за его полетом. Он стоял у правого борта в шортах, босиком, его яйцеобразную вспотевшую лысину прикрывала соломенного цвета панама.

— Когда, черт побери, он научится управляться с веслами? — сонно размышлял шкипер.

— А по-моему, — ехидно заметил кок, человек добродушный, с юмором и всегда несколько навеселе, — по-моему, они не столько гребут, сколько дурачатся. Смотрите, смотрите! И вправду побросали весла… Вот потеха…

— Кому потеха, а кому и нет, — рассудил шкипер и критически смерил кока взглядом: — Вот вы, к примеру, мистер Грегори, чему возрадовались?.. Дисциплина, хромает, а вы довольны! Конечно, это не пассажирское судно и не военное, а так что-то непонятное. Как говорится, черт те что!.. Потому дисциплина и хромает. Уяснили для себя, мистер кок? — Потом, повернувшись к борту и поднимая бинокль, добавил: — Что такое с ними? И это в присутствии мистера Кэйла! Они впрямь посходили с ума…

Свободные от вахты матросы собрались на палубе, а четверо взобрались на ванты, чтобы лучше видеть. Оттуда они громогласно комментировали происходящее на шлюпке.

— Если мистер Кэйл их не образумит, не миновать беды! — мрачно предрекал грузный седеющий Моряк с замысловатой татуировкой, протянувшейся от кисти одной руки через грудь до кисти другой. Колоритные сцены из Жизни темнокожих островитян вызывали у разношерстной команды молчаливое восхищение.

— И впрямь, малость у них не ладится! — прохрипел рыжий верзила с лицом, усеянным синими точками от проникших под кожу порошинок. Он примостился на вантах немного выше собеседника, и тень от его руки наискось рассекала голову татуированного моряка.

— Всякому ясно: хлебнули лишнего. К волне поставили шлюпку бортом? Да они спятили! Ведь потопят посудину!..

— Гляди, гляди! — почти выкрикнул человек с синим лицом. — Шлюпку уже захлестывает… Вот дурачье!..

Моряк смачно выразил свое возмущение.

Находившиеся в шлюпке в самом деле словно лишились разума. Они побросали весла, шлюпка начала разворачиваться бортом к волне, а люди беззаботно продолжали сидеть как истуканы, будто находились не в море, а на тихом пруду.

— Когда эти ублюдки успели налакаться?.. — и раздумье промолвил Холт и обратился к вертевшемуся поблизости повару: — Мистер Грегори! Как вы посмели выдать им спирт?! Что вам было приказано?..

— Прошу прощения, сэр! Но… здесь какое-то досадное недоразумение, сэр. От меня они не получали ни капли!

— Что такое… Что за вздор вы Несете, Грегори! Они же вдрызг напились! Провалиться мне! Эй! Боцман! Поднять сигнал о немедленном возвращений! — И вполголоса добавил: — Свиное отродье!

— Слушаю, сэр!

Состояние, сходное с опьянением, длилось у людей на шлюпке Недолго. Минут через пять на шхуне с облегчением заметили, что снова все восемь человек разом обрели здравый смысл. Матросы схватились за весла и снова принялись энергично грести. Трое исследователей казались испуганными и вступили в яростный спор. Вскоре они заметили флажный сигнал на шхуне, медленно повернули, и спустя полчаса шлюпка качалась на волнах у борта "Аргонавта".

Я был все это время на шхуне и видел происходящее.

— Ну! — рявкнул Холт, ожидая прибывших у трапа, подозрительно оглядывая растерянные физиономии "мореплавателей". — Удачна ли поездка? Хороша ли рыбья яичница?!

Шкипера так и распирало от гнева.

И когда пять молчаливых фигур матросов шаркающей походкой прошествовали мимо него, он прорычал им вслед, багровея:

— Посажу под замок! Дьявол вас сожри… Уж натру вам холки!

Моряки проходили молча. Они знали, что "благие" намерения шкипера лишь для острастки.

Потом, все еще красный от прилива крови к мясистому лицу, он повернулся к Кэйлу:

— Мистер Кэйл, будьте снисходительны. Простите на сей раз эту честную братию… Мне за них совестно… Уж я им воздам по заслугам!

— Совершенно излишне, сэр. Никто ни в чем не виновен. Мы стали жертвой какого-то наваждения… Я и сейчас не разберу, в чем дело…

Слова Марби Кэйла удивили, но не убедили Холта. Он мельком с неудовольствием окинул взглядом самоуверенную фигуру Кэйла. На шее у него болтался крупный зачехленный фотоаппарат. Отведя в сторону боцмана, Холт приказал ему вполголоса:

— Пришлите-ка ко мне этих шалопаев! Уж я сам как-нибудь разберусь, кто прав, кто виноват… — И зашлепал по доскам палубы в свою каюту. Пятеро моряков последовали за ним. В каюте они дохнули на шкипера из мощных глоток и ушли, оставив его совершенно обескураженным: винным перегаром от них не пахло.

— Мы оставались нормальными людьми, пока не удалились от корабля на полмили, — рассказывал за обедом Марби Кэйл, — затем началось нечто странное! — Он медленно выбрал банку с крабовыми консервами и взял вилку. Опустив ее, задумался. Все ждали. — Понимаете, — начал он снова, — иной раз бывает, что, одеваясь утром, протягиваешь руку за галстуком и вдруг ловишь себя на том, что забыл, не знаешь, что делать дальше. Обнаруживаешь словно провал в логической цепи поступков. Конечно, это быстро проходит.

Кэйл придвинул к себе тарелку и снова поднял вилку.

— Нечто сходное случилось и на этот раз. Удивительно лишь, что сразу со всеми… Если мне память не изменяет, мы вели разговор с мистером Уэнделлом и мистером Лэроем о токсичности пеламид. Мистер Уэнделл, помнится, выражал сомнение в схожести их яда с ядом азиатских кобр.

— Я всего лишь отрицал идентичность ядов, — поправил Уэнделл.

— Возможно, — досадливо поморщился Кэйл. — Вы в самом деле, по своему обыкновению, что-то отрицали, — продолжал он. — А мистер Лэрой, как обычно, по большей части отмалчивался. Как раз в это время Клюни сказал, что следует несколько изменить курс, потому что с правого борта набегают волны и могут опрокинуть нашу посудину. Именно тогда все и началось! Я неожиданно отдал себе отчет, что начисто потерял нить мыслей, что мне решительно нечего сказать и что я не в состоянии продолжать разговор…

— Я сомневаюсь, Марби, что вам удалось "отдать отчет", — вмешался Уэнделл. — По правде говоря, я лично не отдавал отчета ни в чем. Извините, Марби, что перебил вас. Мне помнится, как стало вдруг удивительно легко, пусто и свободно в голове и на сердце, совсем как у младенца. Что чувствовали другие, не берусь судить, но полагаю, что их состояние было схожим.

— Допустим, — нехотя согласился Кэйл, — ну а что вы отметили потом? — Он что-то сосредоточенно обдумывал.

— Мне кажется, — делая над собой усилие, заговорил Уэнделл, — я видел набегавшие на шлюпку волны и слышал их плеск. Но чувства опасности словно не существовало, не было даже тени страха. Сколько минут так длилось, не знаю. Ощущение времени отсутствовало. Как вел себя, не представляю. Как вели себя другие, просто не помню. Небывалый случай! Сейчас склонен думать, что подобное испытали мы все впервые.

— Все с вами согласны, мистер Лэрой, — не удержался Холт, — что же было потом?

— Способность воспринимать действительность вернулась совершенно внезапно, — заговорил Марби Кэйл. — Мысли будто прорвались через невидимую преграду и понеслись в голове почти с жужжанием, как заводные автомобильчики. Мы все пребывали во власти сомнений, безмерного изумления и старались помочь нашему бедному сознанию соткать что-либо из обрывков воспоминаний. Но беда в том, что помнили мы немногое. Странность случившегося не давала нам покоя. Мы наперебой говорили друг другу глупости и старались поверить в них. Что это было: коллективный бред или галлюцинация? Кто знает. Я лично полагаю, ни то ни другое.

— Могу только прибавить, — решился Лэрой, — такое необычайное состояние я переживал впервые! Диковиннее и нелепее трудно вообразить!..

Шкипер Холт, который все еще сомневался в трезвости и гребцов и рассказчиков, подошел к делу несколько иначе.

Взгляд его больших серых, слегка навыкате глаз красноречиво говорил об откровенном недоверии к рассказу. Некоторое время он незаметно наблюдал за окружающими, катая по столу хлебный шарик. Когда шарик оказался на полу, шкипер неожиданно заговорил:

— Все это в самом деле странно и запутанно и, как вы сами изволили заметить, ни с кем из вас не случалось. И вы никак не можете разобраться, что было! Ну а если попробовать вызвать это, как вы его называете, "состояние" вновь?.. Попробовать повторить, чтобы разобраться в этой чертовщине. Вам не пришла в голову такая мысль?..

Все, кто был за столом, уставились на Холта как на человека, сказавшего явную несуразность. Марби Кэйл нашелся первым.

— Совершенная чепуха! — возмутился он. — Такое не повторяется.

— Отчего же нет? Отчего бы ему не повториться? В ваших руках окажется больше наблюдений, — не унимался Холт.

— Не верю в возможность повторения, — признался Арчибальд Уэнделл и повернулся на стуле к Холту, чтобы проверить, насколько серьезно его предложение.

— Хорошо, — примирительно начал Лэрой. — Но как вы хотите повторить?

— Да проще простого, — рассмеялся в душе Холт. — Еще раз пройти на шлюпке по тому же самому месту совсем несложно, — ухмыляясь, пояснил он.

— Так вы считаете это совсем несложным? — удивился Уэнделл. — Пройти по тому же месту вполне достаточно?!

— А стоит ли повторять? — Сухая улыбка неожиданно тронула тонкие губы Кэйла.

— Ну, разумеется, — не сдавался шкипер. "Надо вынудить их повторить тот же путь, — подумал он, — не прояснит ли это для меня странности их поведения?.."

— А отчего, джентльмены, и в самом деле не попробовать? — осмелел Лэрой. — Может быть…

— …есть что-нибудь в воде, — закончил за него Кэйл, — или, может, против этого места дырка в небе, через которую проникают таинственные лучи? Кто знает?..

— Мою посудину к этому месту я не поведу, — заявил Холт, — могут встретиться рифы, а вот в шлюпке вы ничем особенно не рискуете. На вашем месте я не стал бы уклоняться от проверки всей этой чертовщины!

— Я нахожу, что мистер Холт прав, — воодушевился Лэрой, — в конце концов ни с кем из нас ничего плохого не произошло, только легкая мимолетная психическая аберрация вроде коллективного вполне благопристойного помешательства, прошедшего, кстати, без заметных последствий. Следовало бы еще раз проверить новую психическую аномалию.

И Лэрой вопросительно покосился на Марби Кэйла.

Тот сидел, слегка склонив узкую голову, непринужденно вытянув и скрестив ноги и всем своим видом давая понять, что он годов согласиться на что угодно, даже на заведомый абсурд, лишь бы это исходило от кого-то другого, но только не от него.

Взгляд его серых выразительных глаз был направлен в открытый иллюминатор к волокнистой дымке у горизонта.

Решительно поднявшись с кресла, Марби Кэйл принялся шагать по каюте. Разговор смолк.

— Меня убедили, — объявил он, — видит бог, не я предложил это! Но пусть будет так, как вы хотите. Даже если наша попытка вызвать вновь пережитое состояние нелепа, все равно попробуем повторить… и повторим сегодня же!..

Теперь, когда глава экспедиции согласился на эксперимент, перспектива заново, прочувствовать странный процесс отчуждения своего "я" уже никому не казалась особенно привлекательной.

К вечеру, за час до прилива, они в том же составе сели в шлюпку. Разница, может быть, заключалась только в том, что теперь в качестве неофициального судьи к ним присоединился судовой кок. История с "оглуплением" воспринималась им не менее скептически, чем шкипером. Он усматривал в этом какую-то непонятную игру образованных, но все еще ребячливых зеленых юнцов из тропического океанариума. И конечно, хотел разоблачить обман. Мистер Грегори никого не посвятил в свои соображения, но по тому, как блестели его глаза на бледном, рыхлом лице и с какой решительностью он спрыгнул в шлюпку, было ясно, что он не собирается дать себя одурачить собирателям разной морской нечисти вроде морских змей или усатых яиц скатов. Несмотря на свою простоватую внешность, он, мистер Грегори, не промах! Уж он вволю посмеется над хитроумными "взбалтывателями" рыбьей яичницы.

Чтобы беспристрастнее судить о "проделках" научных сотрудников, мистер Грегори счел не лишним подкрепить свой дух веселящей жидкостью и, только когда увидел донышко бутылки, почувствовал себя способным "глядеть в оба" и не быть "разиней". Мистер Холт, к которому на минуту зашел кок, звучно посопел, когда на него повеяло крепким "божественным" ароматом, но сдержал рвавшееся наружу крепкое словцо и, помрачнев, проводил его свирепым взглядом. "Экая каналья! Разит, как от винной бочки, а делает вид, что трезв. Не иначе как с его помощью совершаются чудеса!" На этот раз шлюпка недалеко ушла от корабля: в двух кабельтовых гребцы вновь побросали весла, и все в течение двух минут в самых непринужденных позах уснули крепчайшим сном.

Шкипер Холт, рассматривавший эту сцену в бинокль, покачал головой и подумал, что из такого глубочайшего сна их не выведет даже пушка… Ноги мистера Кэйла покоились на спине одного из гребцов. На одно краткое мгновение шкиперу показалось, что мистер Кэйл чуть позже занял наиболее удобную для сна позицию, не посчитавшись с неудобствами других… Но конечно, решил тотчас же Холт, такого быть не могло. Мистер Уэнделл упал навзничь, и грудь его мерно поднималась и опускалась, а голова и правая рука свешивались за борт. Мистер Лэрой с его привычкой сидеть наклонившись вперед съехал головой под банку. Позы матросов, застигнутых непреодолимым сном, были тоже разнообразны и несколько неожиданны. Столп "трезвой критики" кок Грегори, несмотря на весь скептицизм к будто бы неодолимым чарам Морфея, последовал, как и мистер Корда, под скамью и остался там недвижим.

— Так, — коротко бросил Холт, наблюдавший за сценой на шлюпке с капитанского мостика, и ничем более не выразил своих чувств.

Начавшийся прилив сносил шлюпку в северо-западном направлении к одиноко торчавшим из воды черным скалам.

Шкипер задумчиво глядел в огромный морской бинокль. Он выпятил нижнюю губу, и на его висках шнурами вздулись вены. Пришедшие на память бесчисленные предания Южных морей смущали его душу.

— С ними повторилось то же самое, — каким-то равнодушным голосом сказал подошедший боцман. Лица обоих посерели. Шкипер думал о Грегори. Шхуна раскачивалась, и якорный канат по временам звучал почти как контрабас.

— Сэр! — начал боцман и вопросительно уставился в лицо Холта.

— Ну?! — так же равнодушно отозвался Холт. Он знал, что было на уме у боцмана, и боялся его предложения. "Хорошая сигара, — подумал он, — но, странное дело, совсем не чувствую вкуса дыма". Боцман продолжал топтаться рядом, вместо того чтобы уйти и заняться делом. Он словно ждал ответа на невысказанный вопрос. Шкипер Холт плюнул с досады на доски палубы, что было верхом кощунства на судне, и мельком бросил взгляд на зарифленный фок. Ветер усиливался.

Вторую шлюпку шкипер не хотел спускать, ибо очень боялся, что и ее постигнет та же участь. А тут еще стоял боцман как немой укор бездеятельности своего шкипера. И Холт должен был решиться. Наконец он обрел способность командовать и отдал распоряжение осторожно подвести шхуну к шлюпке.

— Есть запустить мотор! — как эхо откликнулся боцман и, может быть, впервые за всю службу на "Аргонавте" с большой поспешностью кинулся в машинное отделение по трапу, чтобы лично проверить, насколько быстро исполняются приказания шкипера. Другие бросились к якорной лебедке.

Между тем на судне ничего необычного не происходило, никто не выражал желания уснуть, и шкипер несколько осмелел.

Он приказал спустить на воду шлюпку. Закат уже догорал, когда вторая шлюпка с четырьмя гребцами почти приблизилась к медленно дрейфовавшей первой. В этот момент от необъяснимого сна пробудился кок. Он обеими руками протер глаза и в крайнем изумлении огляделся: перед ним вырос знакомый белый парусник. Заметив подходившую к ним шлюпку, он предостерегающе замахал руками и закричал, чтобы они поворачивали назад. В это время под рукой кока что-то зашевелилось, и громкий протяжный зевок на несколько секунд отвлек внимание Грегори. Марби Кэйл спустил свои длинные затекшие члены со спины соседа и, приняв сидячее положение, в свою очередь внимательно осмотрелся.

— Что нового, мистер Грегори? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Об этом вы узнали бы у нашего шкипера, — нелюбезно отозвался рыцарь камбузного котла. Он только что сообразил, что проспал момент, когда засыпали другие и теперь почти одновременно с ним как бы возникали из небытия. Громко обсуждая события и решительно отказавшись от буксирного троса, они своими силами добрались до шхуны…

"Эксперимент удался как нельзя лучше", — Холт потирал руки от удовольствия, посматривая на Марби Кэйла. Даже удивительная способность людей с его шхуны внезапно предаваться сну в самых неподходящих случаях была бессильна омрачить чувство торжества. Его догадка о том, что они каким-то образом попали во власть загадочных "темных сил", блистательно подтвердилась. Он оказался, как ему представилось, проницательнее "ученых мужей" с их тяжеловесным, неповоротливым, реалистически приземленным скептицизмом.

Но радость шкипера длилась недолго.

Оставить шхуну на ночь в этих опасных местах было бы безумием. При мелкой воде и обилии коралловых рифов предстоящая ночь могла стать роковой. Холт воспользовался приливом и, несмотря на густевшие сумерки, сделал поворот и начал отводить судно к более глубоким местам. Украшенный шедевром татуировки, моряк стоял у левого борта на выступавших деревянных брусьях и измерял дно дедовским способом. Он беспрестанно забрасывал лот и монотонно называл глубину в футах. С убранными парусами, на малых оборотах винта "Аргонавт" медленно выходил из опасного района. Стоя на капитанском мостике, шкипер Холт размышлял о том, что станется с судном, если сонное царство Морфея внезапно завладеет шхуной.

Притихшие, утратившие желание спорить, они с тревожным чувством ждали приближения ночи. Все раздумывали об одном: как объяснить этот загадочный, непостижимый, гипнотический сон?

Шхуна стала на якорь в двух милях от места происшествия. Свободные от вахты и занятий люди не стали на этот раз собираться вместе. Разойдясь по каютам и по укромным уголкам, они каждый в одиночку осмысливали свою порцию впечатлений. Убежденные в невозможности противостоять странному оцепенению и не менее странному сну, все, начиная с Холта и сотрудников океанариума и кончая мотористом, со страхом ждали приближения естественного сна. Они склонны были принять и его за "дьявольское наваждение". Только Кэйл, казалось, не утратил хладнокровия.

Почувствовав, к своему ужасу, легкую ломоту в спине и решительно подавив рвавшийся наружу зевок, Грегори, который стал к этому времени ярым сторонником необъяснимости происшедшего, с большой поспешностью выбежал из каюты и бросился искать Холта. По пути у трапа ему попался Мак-Гинити, судовой врач, который, слегка позевывая, направлялся с маленьким саквояжем к боцману, чтобы не столько убеждением, сколько шприцем, вернуть тому утраченное с наступлением сумерек чувство собственной безопасности, а заодно и веру в неуязвимость шхуны для "козней дьявола".

— Как, и у вас тоже?! — воскликнул ошеломленный кок, невольно заглядывая в рот врачу и борясь с желанием зевнуть. Он доверчиво схватил Мак-Гинити за рукав. — Ну, кажется, началось! — пролепетал он. — Где мистер Холт?..

— Что "началось"? — удивленно спросил в свою очередь судовой врач. — Видимо, у боцмана ни с того ни с сего начали пошаливать нервы. Впрочем, не у него одного… Эта история с "усыплением" немного расстроила его воображение.

— Помилуйте, сэр! — в сильном волнении забормотал кок. — Ведь вы опять зевнули!..

— А вы что же, голубчик, хотите, чтобы перед сном нас непременно тянуло на хоровое пение?

"Доктор только усыпляет нашу бдительность", — тотчас же решил Грегори и кинулся отыскивать шкипера. Он застал его на полубаке, когда тот подносил к своему лицу неплотно сжатый кулак, а нижняя челюсть его при этом заметно опускалась. Кок в отчаянии выбросил вперед руку, точно желая удержать шкипера от непоправимого рокового шага.

— Сэр! — взволнованно начал он, голос его дрогнул, будто надломился, и следующую часть своего сообщения он произнес уже фальцетом. — Сэр!.. Не поддавайтесь этому! Мы все уснем… — Холт сонно повернул в его сторону голову и глянул на него остекленевшими рыбьими глазами.

— Что за вздор вы несете, мистер Грегори! Или я ослышался? Вы словно бы сказали: "Не поддавайтесь?" Вы снова пьяны?!

— Нет, сэр! Но нас усыпляют. Никто не знает зачем! И суждено ли нам пробудиться? А если нет?

Холт поразмыслил немного.

— В самом деле, — оживился он, стряхивая сон, — а я только собрался было подремать у себя в каюте…

Сначала коку показалось, что шкипер не принял его слова всерьез, и он хотел продолжить объяснения, но, когда не на шутку встревоженный Холт торопливо засеменил по палубе, чтобы лично проверить, не задремал ли вахтенный, у кока отлегло от сердца. Шкипер, по его мнению, показал себя умным человеком. Оставалось неясным лишь, что предпринять дальше.

"Я обязан был предупредить мистера Холта, — размышлял он, подавляя подкравшийся очередной зевок, раздиравший сжатые челюсти, — а остальное он сделает сам. Он уж, конечно, знает, что предпринять в таких обстоятельствах".

Глубокая и искренняя вера Грегори в неограниченные возможности шкипера в общем нравилась Холту, хотя случалось, особенно перед воскресной молитвой, он задумывался над степенью преданности кока, но так никогда и не мог решить, следует ли считать его наивным чудаком или ловким нахалом.

Иногда он глубоко презирал его, иногда, когда бывал в духе, испытывал потребность поболтать с ним как со старым другом.

Поставив в известность шкипера о зловещих симптомах сонливости, Грегори, значительно успокоенный, направился в свою каюту. У трапа он снова столкнулся с Мак-Гинити. В руках тот держал небольшой белый саквояж.

— Мистер Грегори! — обратился к нему доктор, попыхивая коричневой индийской сигаретой и опуская саквояж на палубу. — Вы не находите, что и у вас пошаливают нервы? Может, мне заглянуть и к вам?

— Не нахожу, — обиженно буркнул кок, стараясь проскользнуть между доктором и световым люком к трапу.

Доктор был моложав, но его темя уже отражало свет лампы, как зеркало. Взявшись за медный поручень, Грегори вдруг круто повернулся.

— Сэр, — сказал он, стараясь придать голосу оттенок безразличия и независимости, — сэр, мне предстоит эту ночь работать, а меня здорово клонит ко сну… Вот если бы вы…

"Этот док просто дурень, — заключил Грегори мгновение спустя, — он мог бы и не свистеть, когда ему говорят дело!" Раздосадованный, поминутно прикрывая рукой зевок, кок ворвался в свою каюту и, проклиная мысленно доктора, разлегся в чем был на неприбранной койке.

В половине одиннадцатого вечера Марби Кэйл стряхнул наконец оцепенение, в котором пребывал последние часы, и заглянул сначала к Уэнделлу, затем к Лэрою. Он застал их погруженными в глубокую задумчивость и готовыми к любым неожиданностям: оба облачились в пробковые пояса. Это несколько развеселило Кэйла. И все же они просидели около часа В молчании, не зажигая огня. Только сигареты, как тлеющие угли, розовыми отсветами освещали сосредоточенные лица, гулкие шлепки волн, разбивавшихся о борт шхуны, воспринимались ими в эти безмолвные минуты почти как единственное, Что осталось от многообразного мира.

— Или мы выйдем на свежий воздух, или один за другим уснем, — сонно пробормотал наконец Лэрой.

Огонек его сигареты вдруг осветил зияющую пустоту его рта. Раздался негромкий зевок. Багровый уголек описал в воздухе замысловатую кривую и повис над полом на уровне сиденья стула.

— И вправду мы что-то засиделись, — поддержал его Марби Кэйл, и кресло мелодично пропело, когда он высвободил из его недр свое тощее тело.

— Включите свет, — сказал Уэнделл, ощупью направляясь, к двери.

— Стоит ли включать на полминуты? — возразил почему-то Лэрой и повернул к Уэнделлу блестевшее лицо, которое казалось бледным при сероватом свете, едва сочившемся в круглый глаз иллюминатора.

Они замешкались у выхода, потому что Лэрой захотел в темноте непременно найти свой путевой дневник и захватить его на прогулку по палубе. Кэйл назвал эту затею неумной, но Лэрой упрямо искал переплетенный в крокодилью кожу блокнот. В конце концов блокнот оказался в его руках. Это его успокоило.

Когда они начали подниматься по трапу, Марби Кэйл, шедший впереди, вдруг смолк, остановился и жестом приказал замолчать остальным. Он увидел у верхнего края люка какую-то неопределенную массу. Похоже было, что она пыталась странными, неуклюжими движениями взобраться на медный поручень трапа, но Кэйл впоследствии не настаивал на точности своих предположений. Мгновение трое людей растерянно всматривались в ритмично колыхавшийся, поблескивавший предмет, потом долговязый Кэйл решительно шагнул навстречу ему сразу через две ступеньки и с некоторой опаской наклонился, чтобы получше рассмотреть таинственного пришельца Вслед за тем он что-то невнятно пробормотал, и его коллеги сочли это за приглашение. Спотыкаясь в потемках о крутые ступеньки, они бросились наверх.

Пока его коллеги поднимались по трапу, Кэйл пристально смотрел на кальмара. Намек на неясные еще возможности внезапно забрезжил в его мозгу. Кэйл еще не вполне осознал, что это за возможности, но несколькими минутами позже он испытал такое облегчение, какое можно было сравнить с чувством быстро найденного решения в ответственной задаче. Он ни кем не поделился своим состоянием глубокого торжества.

— Осторожно! — почти крикнул Марби Кэйл, когда ног Лэроя уже опускалась на палубу. — Осторожно, — уже спокойно повторил он, — не раздавите любознательного гостя. — Уэнделлу он сделал такое же предостережение.

Они наклонились, и Лэрой, порывшись в кармане, извлек маленькую газовую зажигалку. Заметался длинный язычок пламени в голубом ореоле, и все присели на корточки.

Вокруг них непроницаемой стеной сгустился мрак, наполненный пением снастей и другими, менее понятными звуками. Со стороны они были бы приняты двести лет назад за пиратов, уточняющих при свете огарка сальной свечи курс своего брига.

— Весьма обычное посещение, — заговорил мистер Кэйл, — весьма обычное в тропиках. Особенно часто избытком любопытства отличаются осьминоги, но, как видите, в данном случае перед нами обыкновенный кальмар. Помнится, мистер Уэнделл, ваш кузен — специалист по головоногим?

— Да, мистер Кэйл, — отозвался Уэнделл, выпрямляясь и поправляя сбившиеся очки с толстыми квадратными стеклами, — мой кузен Бенедикт.

— Много их у него?

— Ему доставляют этих "кожаных фурий" со всего света. Нервные дамы и пожилые джентльмены среди его живых и заспиртованных экспонатов чувствуют себя словно в преддверии ада. Им нельзя не посочувствовать… Они отказываются переступить порог следующего зала, где он хранит свою, кажется уникальную, коллекцию, и с вымученной улыбкой, ссылаясь на занятость, просят проводить их до двери.

— А вы не смогли бы определить принадлежность нашего гостя к тому или иному роду, мистер Уэнделл, — продолжал Марби Кэйл, — или это составляет привилегию специалистов?

— Вы несносны, Марби.

— Мы совершим нашу прогулку по палубе или начнем препираться? — сердито вмешался Лэрой, тоже поднимаясь с колен.

Он брезгливо перевернул одно из обмякших щупалец, присматриваясь к розоватым присоскам в венце черных искривленных когтей.

— Их множество в здешних водах, больших и маленьких. В нашем со щупальцами, я думаю, футов восемь?

Чудовище слабо шевельнулось и подобрало в комок все десять "рук". Кальмар лакированным черным мешком лежал на боку. Лэрой погасил зажигалку, и глаза животного, обращенные к ним, засветились тусклым зеленоватым светом. Странными казались эти глаза. Они не были очень велики, как у большинства кальмаров и осьминогов, и сидели на длинных, плотных, обтекаемых стеблях, чем-то напоминая раздвинутые "рога" стереотрубы.

— Наш гость — обитатель больших глубин, — снова заговорил Марби Кэйл, — только там встречаются кальмары и рыбы с отведенными от туловища глазами, иногда похожими на телескопы.

— Вы не думаете о том, чтобы выбросить его за борт? — с неопределенной интонацией спросил Лэрой.

— Ни в коем случае! — запротестовал Кэйл. — Мы сохраним его для кузена Бенедикта. Кто поручится, что это не находка для почтенного джентльмена?

— Его действительно нужно сохранить! — поддержал Кэйла Уэнделл.

— К тому же, полагаю, он не доставит нам много хлопот. Мы постараемся сохранить его живым. Голосуем?

— В трюме "Аргонавта" хватит места, — вставил Уэнделл, — правда, наш уважаемый директор лаборатории мистер Брэдшоу будет весьма огорчен, когда пожалует полюбоваться морскими змеями и вместо них найдет там нашего галантного "полипа"…

— С Брэдшоу как-нибудь уладим, — задумчиво заметил Кэйл, — хотя приличным выкупом могут послужить лишь морские змеи. Только они могут смягчить сердце старого чистоплюя и заодно оправдать наш флирт с чарами Морфея. А Кузена Бенедикта (прозвище внезапно возникло само собой) с почетом водворим на более комфортабельное место, чем жесткие доски палубы. Он у нас молодчина! Жаловаться, надеюсь, не станет… А кальмар-то странный, Уэнделл. Вы ничего не потеряете и много можете выиграть в научном плане, занявшись им. На вашем месте я не упустил бы такой возможности.

— Вы так полагаете, Марби? — неопределенно отозвался Уэнделл.

— Поверьте, моя интуиция редко меня подводит…

Для начала они поместили кальмара в огромную бочку из под пальмового масла. Им хотелось составить предварительное мнение о милашке Бенедикте и его капризах и только потом выпустить в большой эмалированный бассейн, предназначенный для морских змей. Друзья пожелали кальмару спокойной ночи и поднялись наверх.

Кроме двух вахтенных, все провели ночь в безмятежном сне, убаюканные мерным покачиванием шхуны, стоящей На якорях.

Кузен Бенедикт вел себя примерно и не доставлял больших хлопот своим опекунам. Наутро они нашли его в бочке столь же черным, как и накануне вечером, и распорядились сменить воду.

— Удивительное дело, — заявил за завтраком Холт, — ваш питомец, мистер Кэйл, должно быть, всю жизнь провел среди людей. Рано утром, когда вы все еще спали, я приветствовал его словами: "С добрым утром, сэр! Как вы изволили почивать в вашем будуаре?!" Он выставил из воды оба глаза на стебельках, как какая-нибудь химера из сновидений перепившего черта, и с минуту проницательно изучал меня. На нем такой первосортный глянец!.. Преуморительный тип! Я предложил ему жевательную пастилку с запахом прокисшего торта — нет, он категорически отказался. Он выловил ее в воде и, захватив этак щупальцем, как бы случайно выронил за край бочки… Эй, послушайте, кок, вы не забыли накормить нового приятеля мистера Кэйла? Какого он мнения о вашей стряпне, Грегори? От возмущения он еще не покинул бочку? Я опасаюсь за его желудок. Ведь вы склонны все недоваривать.

— Нет, сэр, не забыл. Наш гость остался доволен, он с аппетитом убрал с десяток жирных селедок слабого посола, вымоченных в воде, и сделал заявку на вторую порцию. Тогда я дал ему свиной окорок, над которым он трудится и по сей час.

— Господи, — вырвалось у Холта, — святой мученик! Постарайтесь не доконать его, мистер Грегори. Воздерживайтесь от копченостей. Ну, с благословения божьего, действуйте.

А в это время в грязной тесноте трюма два приятеля — Рюпи и Клюни, слегка пошатываясь и потому снедаемые житейским нерассуждающим любопытством, топтались у бочки с кальмаром со свечой в руках. Оба молчали, вглядываясь в странные зрачки головоногого. Было что-то в полупризрачной глубине их, в пристальном, направленном на них, казалось, осмысленном взгляде, нечто, что словно завораживало и расслабляло. Слегка поташнивало и немного клонило в сон. Клюни медленно со вкусом зевнул. Рюпи перевел взгляд на спутника. Полуосознанные призрачные бледные образы возникали перед глазами в свете огарка свечи, пугающе надвигались из темноты трюма, дико гримасничая, и, полуоформленные, отступали и расплывались.

— Экое бесовское наваждение… — пролепетал Рюпи, и по спине его побежали мурашки, — и все корчатся, извиваются…

Приятели приутихли. Кальмар не спускал с них два своих телескопа, словно два спаренных орудийных ствола с наведенным в их головы прицелом. Из глубины подсознания поднимался бессмысленный страх.

— Уйдем отсюда, — почти жалобно выдавил Клюни, дотронувшись до руки приятеля. — Нехорошее это место. В этом чудище сидит дьявол.

— Вернемся к вопросу о змеях, — объявил после завтрака Уэнделл. — Надо на что-то решиться в этом смысле: останемся ли мы здесь или переправимся в другое место? Я за то, чтобы найти место поспокойнее…

Но и на новом месте с ними случилось то же самое.

Через час после очередной неудачи с отловом змей члены экспедиции вместе со шкипером Холтом при молчаливой поддержке Марби Кэйла приняли решение вернуться на атолл.

"Аргонавт" медленно шел узкими, зловещими проливами, где волны прибоя вскипали пеной, кружась и прорываясь поверх коралловых отмелей. В этих природных лабиринтах с заманчиво теплой водой один неверный или чрезмерно поспешный поворот штурвала мог отправить шхуну на дно. Тут и там мы замечали выставленные над водой треугольники плавников акул. Плоские, смятые обручи островов с белоснежными пляжами кораллового песка царапали у горизонта золотые волокна облаков синей щетиной пальм.

Ленивый покой, покой довольства и безразличия, как пьянящие испарения, поднимался от теплого океана. В прогретых солнцем лесах из водорослей неслышно и проворно скользили в красочных нарядах полосатые и пятнистые морские змеи — более ядовитые, чем индийские кобры или американские гремучие змеи. Это был издревле их мир, где они рождались, набирались сил, ныряли, стремительно настигая рыб, и где они оканчивали свои дни.


НЕОБЪЯСНИМОЕ НА АТОЛЛЕ

Прежде чем рассказать о событиях на атолле, я, Гарольд Мак-Гроу, должен признать, что участником или свидетелем их не был. Я находился за много тысяч миль от нашей лаборатории, где руководил погрузкой на судно заказанного нами нового оборудования для океанариума. И если бы не любезность моего старого друга Уэнделла и отчасти Лэроя, ни я, ни вы, уважаемый читатель, не узнали бы странного продолжения одной весьма недостойной истории. Я не могу ручаться за достоверность и последовательность в развитии событий, хотя названные выше джентльмены заверили меня в их подлинности.

Настроение участников экспедиции было не из лучших, и все стремились возможно скорее вернуться на атолл, ставший их домом. На третий день плавания они обнаружили и выловили несколько кожистых черепах и меч-рыбу. Свободные от вахты или работы люди подолгу простаивали на палубе, любуясь, как деревянный брус форштевня без видимых усилий режет воду, как рассеченные надвое хлопья пены в крутящихся бурунах стремительно, с мелодичным журчанием уносятся вдоль бортов. Странные воспоминания, иногда настораживающие, иногда пугающие, бередили душу людей.

В один из таких дней, когда полуденное солнце заливало океан и от смоченной водой палубы поднимался колечками пар, а назойливые мысли о пережитом приобрели едва заметный привкус нереальности, Арчибальд Уэнделл возымел желание навестить узника.

Стоя в полутьме трюма, куда был переведен кальмар, он докуривал сигарету. Мысли его витали вокруг странного пришельца глубин, светившегося сейчас со дна бассейна молочно-матовым, а местами опаловым светом. Теплые испарения трюма смешивались с ароматным табачным дымом. Замедленные движения кальмара в теплой воде бассейна, временами пробегавшие по его телу синеватые и желтоватые полосы привлекли внимание Уэнделла, и сигарета, которую он сжимал в пальцах, успела погаснуть. Он нащупал в кармане коробок, чиркнул спичкой и, чтобы не обжечься, прикуривая короткий окурок, извлек из нагрудного кармана легкой куртки маленькое зеркальце, которым пользовался при бритье. Краем глаза он уловил движение светлых пятен в водоеме, искаженных преломлением, и, затянувшись, бросил взгляд в их сторону. Он увидел, что кальмар медленно пересекает разделявшее их пространство и, остановившись у ближней стенки водоема, пристально всматривается, как показалось Уэнделлу, в его лицо.

Мистер Уэнделл выдохнул длинную струю дыма и, опустив руку с дымящимся окурком, придвинулся к самой воде. Теперь он мог лучше рассмотреть те участки кожи, которые светились более интенсивно. Но Уэнделл не простоял так и минуты. Тихо подобравшись к самому краю водоема, кальмар выставил из воды щупальце (было ли это случайным совпадением или вполне осознанным движением, этого Уэнделл так и не понял) и потянулся к дымившемуся окурку. Зоолог склонен был почему-то остановиться на второй версии.

Как бы то ни было, но Уэнделл совершенно непроизвольно отпрянул назад. Со странным, раздвоенным чувством он посмотрел на огонек сигареты, на повисшее в воздухе щупальце и ощутил, как странное оцепенение в теле и в мыслях медленно разливалось дюйм за дюймом, погружая в пустоту безразличия, безволия. Потребовалось значительное усилие, чтобы стронуться с места и уйти. Он нетвердо переступал одеревеневшими ногами. Потом в глубокой растерянности поднялся на палубу. Он поторопился рассказать об этой нелепости коллегам, внеся вполне понятное смятение в их представление о вкусах, запросах, инстинктах и сообразительности головоногих.

— Представьте себе, — сообщил Уэнделл жадно слушавшим коллегам, — мое, мягко говоря, удивление на феноменальную реакцию Кузена. Я стоял и, посматривая на него, курил. Казалось, он внимательно наблюдал за мной. Устремленные на меня стебельчатые глаза, как два бинокуляра, и какая-то не вполне ясная заинтересованность в поведении. Мне вдруг представилось, что кальмара взволновала моя сигарета. Его щупальце повисло в воздухе и потянулось к сигарете. На миг я мысленно увидел чудовищную картину: кальмар с зажатой в щупальце намокшей сигаретой, пробующий ее на вкус!.. Фантосмагоричность этого меня сразила, и я отпрянул.

— Не я был на вашем месте, Уэнделл, — хохотнул Марби Кэйл, — у меня он бы закурил! Клянусь вашей склонностью к метафизическим открытиям, Уэнделл, Кузен Бенедикт еще многим нас поразит. Я нахожу, что мы столкнулись с уникальным случаем парапсихологического, гипнотического воздействия животного на человека.

Остаток дня Арчибальд Уэнделл провел в размышлениях, которыми ни с кем не поделился. Среди ночи он поднялся с постели и до утра шелестел страницами книг.

Утром Уэнделл казался невыспавшимся и был более молчалив, чем обычно; позавтракав, он куда-то исчез, и его коллеги решили, что он провел это время в обществе кальмара. Действительно, он провел около получаса в сырости и духоте трюма возле большого неподвижно закрепленного канатами вместилища воды. Появившись в начале одиннадцатого с несколько разочарованным лицом, Уэнделл почти машинально справился о самочувствии мистера Лэроя и, не дожидаясь ответа, сообщил:

— Вчера в темноте я мог и ошибиться, хотя, припоминая все подробности, думаю, что ошибки быть не могло. Только что я снова предложил кальмару на выбор раскуренную сигарету и кусок сахара. Ни то ни другое на сей раз не вызвало у него никаких эмоций. Это, понятно, удивило меня, но, повторяю, вчера ошибиться я не мог. В литературе мне не удалось найти никаких указаний на этот счет. Вам тоже ничего такого не встречалось?

— Даже приблизительно похожего, — развел руками. — Вы просто не поняли его намерений, — смущенно посопев, проговорил он, взглядом ища поддержки у Кэйла.

— В этом кальмаре сидит сам черт, — отрезал Кэйл и, повернувшись к ним спиной, стал смотреть на всхолмленную равнину океана. Подумав, он добавил: — Не удивлюсь, если выяснится, что кальмар наделен человеческим интеллектом.

Через три дня шхуна попала в небольшой шторм, который явился слабым отголоском прошедшего далеко от их курса тайфуна. "Аргонавт" не потерял даже лоскута парусины, и дальнейшее их плавание не было ничем омрачено. На большей части обратного пути им сопутствовала прекрасная погода.

Однако незадолго до прибытия на атолл настроение научных работников начало портиться. По просьбе Кэйла в радиограммах со шхуны Холт воздерживался от сообщений о конкретных результатах экспедиции. Предстояла малоприятная встреча с директором морской лаборатории на атолле мистером Брэдшоу, и последние ночи перед прибытием на станцию трое коллег провели в маловразумительных совещаниях. Им нечего было противопоставить вероятному раздражению профессора Брэдшоу, и впустую затраченные средства тяготили их, как невысказанное обвинение. Их прения в облаках сигарного дыма становились день ото дня все более громкими и все менее сдержанными. Даже обычно осторожный в суждениях Лэрой утратил присущий ему боязливый тон и перед грозившими неприятностями проявил в разгорающихся спорах несвойственное упрямство.

Чары Морфея спугнули исследователей. Вместо сбора научного материала зоологи обогатили себя только странными впечатлениями. А это был не тот груз, который мог по достоинству оценить Брэдшоу. Для этого педанта их груз будет слишком легковесен. Ему явно недоставало материальности… Один скромных размеров кальмар! Правда, редкий, глубоководный…

Но исследователи несколько преувеличили будущие неприятности. Мистер Брэдшоу не кричал, не топал ногами, не воздевал руки к небу. Он даже, как им показалось, не изменился в лице, когда, обойдя все помещение судна, спустился по наружному трапу на бетонные плиты мола. Его загорелое лицо не отразило ни гнева, ни разочарования. Но, сидя в креслах у него в кабинете, трое ученых испытывали чувство, будто сидели на горячих углях.

Директор слушал их долго и внимательно, не перебивая.

Хладнокровнее других вел себя Холт. Попыхивая непринужденно сигаретой, он как бы невзначай бросал то на одного, то на другого дружески укоризненные взгляды, говорившие: "Я предупреждал вас, я вам советовал не придавать чрезмерного значения всей этой чертовщине, но вы захотели жить собственным умом". Впрочем, он оставался строго объективным, когда заговорил о странном феномене. Брэдшоу по большей части отмалчивался, предоставляя другим строить гипотезы.

— С тех пор вы не замечали ничего, что вам показалось бы, ну, скажем, сверхъестественным? — обратился он к ученым в конце беседы. Зоологам пришла одна и та же мысль, что их, возможно, заподозрили в помешательстве, и они переглянулись. И этот удивительный взгляд растопил лед взаимного недоверия и обид. Невольно они дружно рассмеялись, хотя повода для неожиданного веселья Брэдшоу мог и не найти.

Профессор Бенджамен Брэдшоу, флегматично рассматривавший свои руки, поднял на сотрудников светлые маленькие глазки и холодно поочередно оглядел каждого, словно и вправду сомневаясь в их рассудке. Затем, выразив столь же прохладно свое удовлетворение, отпустил их, как провинившихся школьников, движением длинной тонкой кисти.

Они вышли сконфуженные, немного растерянные оттого, что не могли составить никакого определенного мнения относительно результатов визита и своего ближайшего будущего.

Они не знали, что, когда за ними закрылась дверь, Брэдшоу сразу утратил педантичность и сдержанность: он схватил судовой журнал "Аргонавта", раскрыл его и буквально впился в его страницы, бледные губы его были плотно сжаты, и он снова и снова пробегал глазами каждую строку…

Под океанариум была оборудована часть естественной лагуны атолла. Лагуна имела форму неправильного овала с тремя вытянутыми рогами. Ее наибольшая длина приближалась к двум с половиной морским милям, с севера ее перегородили бетонной стеной. У края образовавшегося огромного бассейна над водой на бетонных столбах поднималось длинное в форме буквы "Т" здание морской лаборатории. Бассейн разделили перемычками, и в каждом из отсеков была своя фауна и флора.

Двухэтажное здание из стекла и алюминия, обдуваемое со всех сторон ветрами, было прикрыто для защиты от обжигающих солнечных лучей и от тропических ливней пологой, двускатной, почти плоской крышей с далеко выступающим карнизом. Пассатные ветры умеряли дневной зной, искусственно охлажденный воздух поступал в здание, и даже в сильную жару в нем чувствовалась прохлада.

Минуло не больше трех недель, и кузен Уэнделла мистер Бенедикт, словно восставший из небытия после письма Марби Кэйла, находился уже в пути где-то в районе Азорских островов (лететь самолетом он не решился), чтобы лично принять обещанный ему подарок. И тут небывалое происшествие стало надолго предметом самых горячих споров на атолле.

По заведенному порядку сотрудники лаборатории приступали к работе в шесть утра. Время между двенадцатью и восемнадцатью часами они могли использовать как им вздумается. Это была сиеста — время дня, когда зной достигал наивысшей силы и расслабляюще действовал на человека. Занятия возобновлялись к вечеру и при желании могли продолжаться далеко за полночь. Чтобы не отвлекать персонал морской станции от исследовательских работ, исключить нежелательные конфликты и не застраивать атолл многочисленными домами, к службе на станции допускались только холостяки или те, кто согласен был надолго оставить семью на континенте.

Скандальное происшествие, взбудоражившее весь атолл, произошло в понедельник в конце января. Дневная жара уже спала, но странное до нелепости сновидение и ноющая боль в деснах заставили ассистента Марби Кэйла — Хьюберта Рутта — проснуться. Начинало смеркаться, электрический вентилятор на стене назойливо жужжал, бумаги на письменном столе шуршали, во рту чувствовался металлический привкус.

Хьюберту шел двадцать третий год, он был энергичен и неутомим. Лучше других он умел окрашивать биологические препараты, а его тончайшие срезы с микротома добавляли славы Марби Кэйлу. Едва проснувшись, Хьюберт дотронулся языком до распухших десен: десны кровоточили, во рту чего-то недоставало…

Придя в себя от неожиданности, он привстал на влажных от пота простынях… Недоставало пяти зубов… Они были выломаны… Бесследно исчезли передние резцы в обеих челюстях и правый верхний клык. Рутт упал на подушку. Чудовищное открытие потрясло его. Он ничего не понимал, он перестал замечать даже боль. Пролежав с четверть часа, Хьюберт Рутт приподнял голову и сплюнул на пол. В воздухе промелькнул сгусток крови. Рукой вытер разбитые губы и взглянул на пальцы. Они были грязны, с обломанными ногтями. "Мои зубы, — с душевной болью подумал молодой человек, — где мои зубы?" Босоногий, в трусах, он сидел на краю кровати и обалдело оглядывал обстановку: скомканная измятая постель, два стула — один у окна, другой у кровати, письменный стол с аккуратной стопкой библиотечных книг, крохотный платяной шкаф, на стене портрет матери в светлой рамке, на противоположной стене картина — закат на море в багровых тонах и парусник — чайный клипер "Флайинг клоуд" ("Летящее облако"), идущий под всеми парусами.

Странный, необычайно яркий, похожий на реальность нелепый сон не выходил у него из головы. Еще с полчаса Рутт пребывал в тягостном раздумье. Приложив руку к щеке, он побрел к умывальнику. Взглянул на свое лицо в зеркале и не узнал себя. В углах губ запеклась кровь. "И в таком виде я появлюсь в лаборатории!.." — с горечью подумал Хьюберт и тупо уставился в зеркало.

По-видимому, он долго не замечал настойчивого телефонного звонка, потому что, когда снял трубку, сердитый голос Кэйла произнес:

"Все еще отсыпаетесь, Рутт?.. Кто, по вашему мнению, будет проводить анализ кишечной флоры нематод[2]? Нужно, чтобы вы занялись сегодня этим самостоятельно. Я чувствую себя неважно и, наверное, не выйду. Действуйте!.."

— Одну минуту, миштер Кэйл, — заторопился Хьюберт, — мне нушно кое-что шкажать фам…

— Что такое? — переспросил Марби Кэйл. — Кто у телефона? Мне нужен Рутт. Кто у телефона?

— Миштер Кэйл, это я, Хьюберт, — прошепелявил Рутт. — Шо мной што-то шлушилось, пока я шпал…

— Так это вы?! Что это значит? Вы не знаете, что с вами случилось? Что означает ваш невнятный выговор? Чем вы набили рот? Послушайте, это вы, Рутт?!

— Да, да! Ражумеетша, это я.

— Что-то не пойму, что, собственно, приключилось с вами? Совсем не узнаю ваш голос.

— Проштите меня, миштер Кэйл, но я и шам не ужнаю швой голош!

— Вы шепелявите, точно вам восемьдесят лет и вы забыли в ванной ваши протезы!

— Пока я шпал, миштер Кэйл…

— Что же дальше?

— Пока я шпал, — повторил ассистент Кэйла, — я шамым непонятным обрашом лишилша пяти жубоф.

— Пока вы что?.. — хохотнул Марби Кэйл.

— Пока я… Это шамая необыкновенная иштория, какие я только жнаю.

— Самая "глупейшая" — хотите вы сказать?

— Может быть, — охотно согласился Рутт.

— Вы не можете выйти на станцию?

— Нет, — поспешно прошамкал Хьюберт, — я непременно выйду, хотя и лишилша пяти жубоф… Во рту полно крови…

— Вы лишились пяти зубов?! — будто только сейчас осознав это, воскликнул Кэйл.

— Да, шэр, — меланхолично ответил Рутт.

— Так, и у вас неприятности?! — почти выкрикнул Кэйл.

Хьюберт был крайне изумлен и необъяснимой вспышкой шефа, и тем, что в трубке послышались частые гудки. Чем объяснить, что шеф оборвал разговор?

Между тем Кэйл не опустил спокойно трубку, а с лязгом бросил ее на контакты.

— Кажется, я зашел слишком далеко и события приняли чересчур бурный характер, — вполголоса пробормотал он, уставившись в темный угол. Помассировав правую руку, он схватил левой телефонную трубку и вызвал Уэнделла. Ошибся, начал набирать номер снова и замер, слушая четкие сигналы зуммера.

Арчибальд Уэнделл в этот момент задумчиво сидел в качалке и, легонько потирая наморщенный лоб, старался примирить свою совесть ученого с воровством чужих идей. Идеи в образе пачек разложенных бумаг лежали на его столе, и Уэнделл в десятый раз мысленно спрашивал себя, хочет ли он в самом деле видеть их у себя, на своем столе, внесенными в его комнату, выкраденными им самим из чужого сейфа. Арчибальд Уэнделл, к стыду своему, не знал, чего хочет. Тогда он поставил для себя вопрос иначе: согласен ли он, чтобы эти столь нужные ему бумаги с гипотезами, до которых он сам не мог додуматься, бесследно исчезли со стола, не оставив после себя копий? Мельком он бросил взгляд на них и тотчас отвел взор, точно схвативший добычу волк, который знает, что теперь она от него не убежит, и очень определенно ответил себе: нет, не хочет.

Уэнделл давно искал способа завладеть ими, воспользоваться интереснейшими данными и выводами. Теперь его тайные помыслы загадочным образом осуществились… Он только что видел сон, прелюбопытный сон, в котором являлся участником удивительных событий и весьма энергично действовал…

Оставалось загадкой, кто принес эти бумаги и запихнул их во внутренние карманы его пиджака. Ведь бумаги лежали на его столе наяву, а наяву кто бы мог отважиться похитить их. То, что он видел и где весьма странно вел себя, был только сон…

Полный сомнений, ученый еще раз недоверчиво посмотрел на измятые листы. Голова шла кругом. Странная трансформация его тайных мыслей не поддавалась объяснению…

Взор его рассеянно блуждал по комнате, пока не остановился на пороге. Испытывая легкое головокружение, он встряхнул головой и с усилием глотнул слюну. Глаза его округлились, через плечо он продолжал глядеть на порог комнаты.

В щели под дверью беззвучно появился белый уголок бумажного листа. Потом с едва слышным шорохом медленно вполз в комнату весь лист. На нем было что-то написано чернилами.

Уэнделл смотрел на происходящее, словно знакомясь с миром иррациональных явлений. Чуть слышно шелестя, бумага ползла по полу. Арчибальд Уэнделл, конечно, не боялся обыкновенного писчего листа стандартного формата и не думал о нем ничего плохого, он также не наделял его свойствами живого существа: во всем был виноват лишь сквозняк, но подойти и поднять с полу бумагу ему почему-то не хотелось, и он продолжал молча сидеть, с неприятным чувством следя глазами за медленно ползущим листом.

Ему припомнился аналогичный случай. Однажды, когда его друзья собрались у него вечером за чашкой чаю, какая-то шальная газета внезапно появилась на виду у всех из-под двери. Спор об открытиях в телепатии сразу смолк. Сохраняя на лицах невозмутимость и вежливый интерес к неожиданно остывшему разговору, гости стали напряженно следить за газетой. Беззвучно она скользнула по паркету и, проделав замысловатую петлю, как бы исследуя комнату, неотвратимо стала приближаться к ним. Две дамы, забывшись на минуту, подняли ноги, почти прижав колени к подбородку, а мужчины просунули башмаки под стулья. Наконец, к всеобщему облегчению, вечерний выпуск "Трибюн" замер, приткнувшись к ножке кресла в дюйме от ноги Уэнделла.

И вот сейчас бумажный лист сильнее затрепетал, подпрыгнул несколько раз над полом, и, вдруг вспорхнув на его ночные туфли, подрожал немного и затих. Уэнделл выждал несколько мгновений и взял бумагу. Это была оброненная кем-то в коридоре страница из материала, разбросанного на его столе. "Каприз случая помог странице присоединиться к остальным, чтобы в них не было пробела", — не переставал изумляться Уэнделл.

"Каприз ли случая все это…" — продолжал размышлять Уэнделл. "Я вижу в этом какую-то закономерность: сначала рукопись, "чудесным" образом попавшая ко мне на стол. Потом отсутствующая страница словно бы для полноты и завершения картины…" И тут Уэнделл привстал от удивления: "Кузен Бенедикт?!. Что, если в самом деле это его проделки… Никто не знает, какими невероятными способностями может быть наделен их пленник. Что известно об обитателях мрачной бездны? Очень и очень мало". Уэнделл продолжал размышлять в этом плане и вдруг испытал неодолимое желание увидеть кальмара. Сейчас, немедленно! Он кинулся к аквариуму. Когда возбужденный Уэнделл наклонился над ним, там ничто не шевельнулось. На дне комком, вобрав щупальца, неподвижно лежал непривычного малинового цвета кальмар. "Новая странность", — решил Уэнделл. "Может быть, он спит?.." Постояв с минуту, Уэнделл собрался с духом и, держа карандаш в вытянутой руке, опустил ее в воду. Секунду он колебался, потом осторожно острием графита тронул кальмара. Затем, осмелев, кольнул вторично и сильнее. Эффекта не было. Он бесцеремонно пошевелил карандашом обмякшее щупальце.

И только сейчас заметил, какими тускло-мертвыми, безжизненными стали глаза головоногого. Уэнделл напряженно вглядывался в малиновый комок. Кальмар был мертв. Постояв немного, разочарованный Уэнделл медленно поднялся к себе.

Телефонный звонок заставил его сильно вздрогнуть. Он бросил испуганный взгляд на дверь и кинулся к столу. В мгновение ока он сгреб бумаги. Потом сообразил, что звонит телефон, и с бьющимся сердцем снял трубку.

Он не сразу узнал голос Кэйла, потому что тому была свойственна деловая манера говорить, а теперь тот начал с ничего не значащих слов. Он был явно чем-то расстроен, хотя сказал самые пустые слова.

— Ну, как поживаете, коллега? Что поделываете? — услышал он сдавленный голос. — Что-нибудь новенькое в молодой жизни?!

— Мистер Кэйл?.. Не узнал вас. Добрый вечер… Уж будто бы вы не знаете… Все так же. Как всегда. Какие у нас, у островных узников, перемены? Никаких. Все по-прежнему. Как обычно… — Он с трудом восстановил ритм дыхания.

— А вот у моего юнца, у Хьюберта Рутта, перемены есть. Перемен, что называется, полон рот… Только что звонил ему, ну и потеха!.. Пока он спал в послеобеденное время, кто-то ему вышиб зубы! Так шепелявит, что двух слов не разберешь. Мне показалось, что трубку снял не он, а кто-то другой…

У Арчибальда Уэнделла вдруг все поплыло перед глазами.

Он кашлянул и схватился рукой за стол. Кэйл в это время продолжал:

— Всегда знал его как исполнительного парня и не слышал, чтобы он был любителем потасовок.

— Он вроде бы не буян, — вставил Уэнделл.

— Возможно, в душе он и скандалист… Словом, кто-то крепко подшутил над беднягой…

— Какой позор! — еле слышно прошептал Уэнделл.

— Вы правы, это не делает нам чести, — со смешком отозвался Кэйл.

— Что за странности, — заговорил снова Уэнделл, — как к ним следует отнестись? Вы пойдете в лабораторию? — немного погодя спросил он.

— Нет. Надо срочно позвонить мистеру Лэрою.

Лесли Лэрой в этот момент был занят тем, что перочинным ножом соскребал шоколад с кремовой нейлоновой сорочки. Он не мог припомнить, когда его угораздило так перепачкаться, и время от времени принимался обсасывать места, особенно обильно пропитанные затвердевшей коричневой массой. Временами он подходил к столу и с явным удовольствием откусывал кусок шоколада от плиток, горкой, возвышавшихся на углу. "Нагрею-ка я воды, — размышлял Лэрой вслух, — опущу в таз рубашку, шоколад растает и отмоется". Набросив ее на спинку стула, отправился на кухню, чтобы согреть воды. Включил электрическую плиту и, открыв дверцы посудного шкафа, начал высматривать миску или таз. Со звоном извлек желтую глубокую посудину, наполнив ее водой, поставил на плиту и зашлепал в комнату.

Персонал лаборатории обычно обедал в столовой при станции, но по утрам и вечерами часто собирались компанией: многие любили испытывать свои кулинарные способности на гостях.

Лэрой расхаживал по комнате и, умиленно посматривая на горку плиток, тихо напевал арию из "Лоэнгрина"; Иногда он присаживался на кровать или в кресло и принимался в полное свое удовольствие хихикать, припоминая некоторые забавные подробности недавно приснившегося сна. И потом целая горка шоколада! Правда, во сне он унес этот шоколад из ящика письменного стола своего коллеги, но то был сон, а какой-то чудак, пока он занимался авантюрами в мире сновидений, принес ему груду прекраснейшего шоколада. "Сон был в руку! — решил Лэрой. — Приятно будет вспомнить о нем".

Телефон зазвонил, когда он снимал миску горячей воды с плиты. Поставив миску, напевая, подошел к телефону. "Наверное, — с улыбкой подумал он, — та самая добрая душа, которая угостила меня двумя дюжинами плиток изысканнейшего лакомства и заодно запачкала сорочку…"

— Хэлло! — благожелательно произнес он, свободной рукой застегивая ворот пижамы.

— Хэлло, Лесли! — донесся из трубки голос Кэйла. — Вы что так аппетитно жуете? Полагаю, шоколад?

Лэрой самодовольно заулыбался.

— Меня не удивляет ваша проницательность, — игриво ответил он, — теперь я знаю, кто тот добрый дух, который так тонко изучил мой вкус и учел размеры моего аппетита! Я ждал вашего звонка, и, конечно, вы сразу же себя выдали. Послушайте, Марби, это самая приятная неожиданность со времен нашего плавания на "Аргонавте".

— Да?.. — с какими-то новыми интонациями произнес Кэйл. — Так вы нашли шоколад приятным? Рад за вас, хотя ни я, ни кто другой вам его не приносил.

— Конечно, конечно! Всегдашняя ваша скромность! — пропел Лэрой.

— Вы помните, кто у нас в лаборатории лакомка? — И сам ответил: — Это Хант Конант. И вы, Лесли, полагаю, знаете, что лакомитесь его шоколадом! Интересно, однако, как он попал к вам, да еще в таком количестве?

Лесли Лэрой онемел и машинально размазал по лбу проступившую испарину. Появись сейчас Марби Кэйл, он застал бы с телефонной трубкой в руках изваяние в канареечного цвета пижаме со следами цветных соусов, застегнутой на одну верхнюю пуговицу, в разношенных желтых шлепанцах. Брови его, казалось, стремились упорхнуть с лица, а глаза, обращенные на микрофон трубки, смотрели испуганно, не мигая. В комнате Лэроя воцарилась тишина; казалось, что хозяин ее ушел или уснул; между тем изваяние продолжало еще несколько минут в оцепенении держать трубку. Последними словами Кэйла были: "Бросайте к черту ваши дела и бегом ко мне! Мы все попали в скверную историю…" Запыхавшийся Лэрой застал у Кэйла Арчибальда Уэнделла. Они о чем-то горячо спорили. Внезапное появление Лэроя в первый момент заставило их замолчать, затем их спор разгорелся с прежней силой. Мистеру Лэрою было странно и непривычно видеть их в таком возбуждении, они не затрудняли себя выбором выражений. Сначала его смутило присутствие Уэнделла, и он сконфуженно присел в стороне, затем редкая по непринужденности беседа его друзей придала ему смелости, тем более что ситуации, о которых они говорили, показались ему чрезвычайно знакомыми. Упоминался Кузен Бенедикт.

Однако Лэрой не успел вмешаться: требовательно и настойчиво зазвонил телефон. Тотчас же воцарилась тишина, и две пары глаз испытующе и с нетерпением уставились в напряженное лицо Кэйла.

— Кто говорит?! — резко выкрикнул Кэйл. — Нет. Не узнаю, — с гримасой досады проговорил он. — Ах, это Рутт? Вот оно что? — Он повеселел и многозначительно кивнул друзьям. — Вы не обзавелись еще новыми зубами, Рутт? Вы и картавите, и шепелявите, и вообще вас совсем невозможно понять. Поторопитесь с зубами, Хьюберт, вот мой вам совет. Иначе нам придется обращаться письменно, а этот способ покажется вам утомительным.

— Шэр, — прервал Кэйла обиженный Хьюберт Рутт, — я жвоню шо штаншии.

— Откуда?!

— Шо штаншии, миштер Кэйл! Не пойму, в шем дело… Она выглядит, шловно пошле побоишша. Аппарат в коридоре ишпорчен, и я жашел в кабинет директора. Он пошему-то не был жаперт. Едфа приоткрыф дферь, я обратил внимание на нежгораемый шкаф директора. Он рашпахнут наштежь, и, должно быть, в нем очень пошпешно рылишь. Ни того мешта, где телефон, мне виден торшащий иж шкафа угол голубой папки и чашть другой, желтофатой, на полу, ражвяжанной и ни выпафшими какими-то бумагами. Не жнаю, шему припишать, но иж головы не фыходит этот недафний шудной шон. В лаборатории миштера Миллота ражбиты шклянки…

— Мистер Рутт! Вы говорите, что взломан сейф? — воскликнул пораженный Кэйл.

— Наферняка не жнаю, — прошамкал Хьюберт, — но похоже, што в шамом деле фжломан…

— Вы молодчина, Хьюберт, — с наигранной веселостью сказал Кэйл, — на сегодня я отпускаю вас. Можете идти домой или куда хотите. Червями мы успеем заняться завтра… Есть сейчас кто-нибудь на станции?

— Мне никто не фштретилша, миштер Кэйл.

— Прекрасно, Хьюберт, можете быть свободны.

Кэйл бросил трубку и, возбужденный, с горящими глазами, повернулся к коллегам.

— Похоже, что случилось самое худшее, — скороговоркой бросил он, — взломан сейф!.. — Он заговорил сбивчиво и торопливо: — В лаборатории разгром, все в полном соответствии со сновидением… Скорее туда! Надо поспеть на станцию, пока не собрались остальные!..

И когда они, похватав со стульев пиджаки, бросились к двери, он первым выскочил наружу.

Остров был невелик, и единственным наземным транспортом были признаны велосипеды. Все трое, вскочив на них, помчались мимо пальм, саговников и жилых коттеджей по утрамбованной белой кольцевой дороге так, что одинокие прохожие с невнятными восклицаниями отскакивали на обочину и даже поспешно прятались за стволы деревьев, изумленно оборачиваясь вслед стремглав мчавшейся тройке, а ручные древесные кенгуру, специально доставленные из Австралии, уносились с пути вихрем серых скачущих теней. Такая невероятная торопливость была здесь незнакома и могла быть вызвана из ряда вон выходящими обстоятельствами.

Трое научных сотрудников спешились у моста, ведущего в здание лаборатории, возвышающееся над лагуной, и, толкая перед собой велосипеды, бегом устремились к бетонной балюстраде. Первым перед дверью лаборатории оказался Кэйл. Капли пота от быстрой езды бежали по лицу, а одна висела на кончике носа. Сзади на Кэйла едва не наскочил Уэнделл.

— Что ж вы медлите! — переводя дыхание прохрипел он.

Кэйл рванул наружную дверь и с прилипшей ко лбу прядью волос, в комнатных туфлях ворвался в помещение. Он промчался по полутемному коридору до поворота, несколько поостыл и повернул обратно. И снова он столкнулся с Арчибальдом Уэнделлом, по пятам следовавшим за ним. Хлопнула наружная дверь, и они быстро обернулись: вытирая лицо платком, к ним торопился Лесли Лэрой. В коридоре тут и там лежали какие-то бумаги, под ногами сухо потрескивало стекло, зеленоватый пластик на полу был забрызган бурыми и черными пятнами и местами прожжен. Они поглядели и, не проронив ни слова, кинулись по своим кабинетам.

Вывихнутой во "сне" правой рукой Марби Кэйл едва мог двигать. Замок долго не поддавался. Обозлившись, он тихо выругался. Наконец дверь распахнулась. Кэйл торопливо захлопнул ее за собой и кинулся к письменному столу. Свет в кабинете он не зажег, и за его спиной сквозь приспущенные шторы за широким окном догорали кровавые отсветы заката.

— Как поживаете, Марби? — послышался откуда-то слева тихий, размеренный голос.

— Так вы все еще здесь? — Кэйл круто повернулся.

Прислонившись к стене, стоял Оукер ван Ривер. Его узкое лошадиное лицо кривилось в ухмылке.

— Я знал, что вы снова придете, — промолвил он, чуть шевельнувшись.

— Мне давно бы следовало сменить замок, чтобы воспрепятствовать непрошеным визитам, — холодно процедил Кэйл и шагнул к двери.

— Постойте, Кэйл. — Фигура у стены переменила позу. — Должна ведь существовать, по-видимому, связь между тем, что во сне вы съездили мне по морде, а наяву у меня разболелась челюсть? Ведь вы слывете смышленым человеком. Как это получилось?

— Что вас привело в мой кабинет? Или вы думаете, что это продолжение "сна".

— Я решил дождаться вас, чтобы услышать ваше мнение, — без тени смущения отозвался Оукер ван Ривер, вступая в полосу света, еще сочившегося из окна.

— Только за этим?.. — с иронией заметил несколько изменившийся в лице Кэйл.

— За чем же еще? Конечно, не за бумагами, — нагло пояснил он. — Вы повредили руку? — насмешливо поинтересовался он и развязной походкой направился к стулу.

Марби Кэйл всегда испытывал откровенную неприязнь к этому человеку. Когда два неглупых специалиста работают в близких областях и знакомы, они испытывают друг к другу или симпатию, или неприязнь. Дух соперничества не оставляет им ничего другого.

Кэйл открыл рот, чтобы напомнить гостю о правилах этикета, но в это время дверь за его спиной распахнулась и появился еще один человек. Он почти вбежал и, сразу заметив Кэйла, обрадованно уставился ему в лицо. Его появление несколько разрядило атмосферу в кабинете, весьма сгустившуюся после того, как под Оукером скрипнул стул.

— Хорошо, што я жаштал фаш, шеф, — быстро заговорил ассистент Кэйла, — только што мне попалиш нафштрешу профешшора Хитшелл и Роулетт. Оба они ошень фжфолнованы шем-то и шильно ращштроены. Хитшелл, проходя мимо, даже шкажал: "Нешлыханное бежображие! Не шлужители науки, а хулиганы и пьяниши! Он, Роулетт и вше, кто шейшаш в лаборатории, шобралиш у директора. Миштер Брэдшоу не пояфлялша. По общему мнению, нажрефает нешлыханный шкандал! Гофорят, што под фидом шна шофершены прештупления и хулиганштфа и жамешаны фидные шотрудники…"

— Благодарю вас, Хьюберт, за информацию, — сказал с иронией Марби Кэйл, искоса посматривая на Оукера. — А вы, сэр, разве не намерены получить свою порцию позора? — как бы невзначай уронил он и сделал движение, точно хотел выйти из кабинета.

— Отчего же? Я иду с вами, — простодушно отозвался Оукер ван Ривер, — пусть никто не останется в обиде.

— И я так думаю, — усмехнулся Кэйл, уже спокойно посматривая на коллегу.

Они вышли. Позади них у парадной двери раздавались частые нестройные удары щеток и жужжал пылесос: это усердствовали штатные уборщики. Стараясь превзойти друг друга, они ревностно и энергично устраняли следы неожиданного разгула своих высокооплачиваемых "коллег". Те в это время шумно обсуждали на втором этаже невыясненные причины массовых бесчинств.

Резкие, возбужденные голоса были слышны еще из коридора.

Кабинет директора морской лаборатории Бенджамена Брэдшоу утопал в табачном дыму. Можно было подумать, что во рту каждого участника этого своеобразного сборища было по заводской трубе, непрерывно извергавшей белые, серые или синие едкие клубы. Стихийное собрание находилось в той стадии нервного напряжения, хорошо знакомого напроказившим школьникам, когда ожидание наказания не может ослабить удовольствия от шалости.

— Еще три участника сомнамбулического сеанса! — выкрикнул гельминтолог Хьюлетт Брасс. — Добро пожаловать, джентльмены. Почтете нужным исповедаться перед грешной братией? — "Грешная братия" всколыхнулась от смеха, словно пузыри накипи на ржавой воде, в которую бултыхнулась лягушка.

— Всмотритесь, Хьюберт, — обратился Кэйл к ассистенту, мы с вами, дитя мое, в балагане на спектакле, поставленном силами любителей.

От обращения "дитя мое" Рутта передернуло. Он был близок к тому, чтобы вспылить, но вовремя сдержался. От уважения, которое он испытывал к шефу, не осталось и следа, и с ненавистью Хьюберт подумал: "Ишь как задрал нос… "Дитя мое"! А всего лишь респектабельная глиста на цыпочках!" Уничтожающее сравнение несколько утолило его чувство обиды, и он ограничился тем, что довольно бесцеремонно высвободил из-под руки шефа свое плечо.

— Кто только, черт побери, дал вам право в таком духе отзываться о нас?! Эээ… Это неслыханная дерзость! — прошипел позеленевший профессор Хитчелл.

— За что, собственно, Кэйл, вы ударили Оукера? — без обиняков спросил профессор Роулетт, разглядывая ножку большого письменного стола.

Кэйл вскипел:

— Этот джентльмен пытался украсть у меня набросок статьи по филогении жаброногих! — прогремел он. — При этом мое присутствие в кабинете он по рассеянности в расчет не принял!

— Допустим, — пробурчал Оукер ван Ривер. — О какой статье вы говорите?

— Мистер Оукер, объясните всем нам по совести, зачем вам понадобились жаброногие? — продолжал допрашивать Роулетт.

— Ваша специальность, кажется, усоногие? Зачем вы искали в ящиках мистера Кэйла жаброногих?

— Мне они не нужны, — отрицал Оукер, — но мистер Кэйл думает иначе, пусть он и объяснит.

— У меня украдены пять или больше папок, — нервно выпалил профессор Роулетт, — вот и разберись, кто их взял… Он поправил очки.

Воцарилось молчание.

— У кого эти папки? — сдерживая нахлынувшую ярость, проговорил вполголоса ихтиолог Сайрус Карр. — Не у вас ли случайно, мистер ван Ривер?

— Сейчас вы узнаете у кого, мистер Карр, — сильно побледнев, тоже тихо пробормотал Оукер ван Ривер, глядя сквозь дым на переносицу Карра и направившись к нему. На пути ему попался Лэрой, который с коротким восклицанием отскочил в сторону. Дальнейшее развитие событий не потребовало минуты: Карр вскочил и, чуть пригнув голову, ждал приближения Оукера. Раздался негодующий возглас профессора Роулетта: "Возмутительно! Позор! Ну и нравы!" — Он в отчаянии всплеснул руками. Профессор Хитчелл чертыхнулся и так привскочил в кресле, что оно запело пружинами.

— Вот такие, как этот субъект, и крадут бумаги, — хладнокровно и четко произнес Карр, глядя прищуренными глазами в лицо Оукера…

— А не поговорить ли нам в другом месте, мистер Карр!

И они скрылись.

— Кстати, — выждав минуту, спросил профессор Хитчелл, — никто не знает, почему отсутствует мистер Брэдшоу?

— Я звонил ему на дом, — отозвался Уэнделл, — секретарь ответил, что, возможно, он совершает прогулку на моторной лодке, погода для этого подходящая, а он большой любитель таких поездок.

— Вот как! — слегка удивившись, произнес профессор Хитчелл. — Любитель поездок, не приносящих дохода?!

— Стало быть, мы собрались напрасно, — заявил Арчибальд Уэнделл и вопросительно посмотрел на Кэйла.

— Ну, почему же?! Можно подумать, что мистер Брэдшоу одним своим авторитетом и административным положением в состоянии внести ясность, — ухмыльнулся Кэйл. — Кто из нас так считает? Надо полагать, даже младенцу понятно, что мы находились в гипнотическом сне. Среди присутствующих нет новорожденных, чтобы проверить мои слова?

Нервное напряжение после разгула пещерных страстей начинало спадать, и кое-кто заулыбался.

— Начнем с меня, — поднялся Кэйл.

Кто-то выразительно кашлянул. Коллеги мистера Кэйла переглянулись. Несколько пар глаз испытующе и насмешливо рассматривали его лицо.

— Напрасно вы стали бы надеяться услышать от меня нечто такое, чего еще не знаете. Ничего нового не будет. Вы все присутствовали при недавнем необычайном сеансе, все стали его жертвами, никто из нас не устоял против исключительно мощного воздействия чужой воли. Все мы на некоторое время стали похожи на жалких подопытных кроликов, белых мышей или морских свинок. И все мы видели, что произошло. — Он замешкался, метнув вопросительный взгляд на Уэнделла: Уэнделл явно проявлял все признаки нетерпения.

— Уважаемые коллеги, я взволнован. Странное совпадение… Я ставлю его в причинную связь с недавними событиями. Налицо проявление чужой воли…

— Чьей воли?! — раздраженно спросил Хитчелл. — Вы могли бы выразить мысль яснее?

— Я это сделаю, но не сразу.

— И почему об этой "чужой" воле известно только вам, но никому из нас?!..

— Это уже чистая случайность. Все последнее время я отдавал изучению кальмаров. Может быть, именно поэтому.

— Не напускайте мистического тумана, мистер Уэнделл. Нам и без него ничего не видно.

Игнорируя реплику профессора, Уэнделл продолжал:

— Позволю себе напомнить кое-что из биологии кальмаров. Как мы знаем, кальмары — самая высокоорганизованная и наиболее прогрессивная группа беспозвоночных, умеющая накапливать и обобщать индивидуальный опыт. Чем старше кальмар, тем он умнее и "рассудительнее". Кальмары лишены слуха и не различают цветов, но отлично обходятся и без этих способностей. Более чем за пятьсот миллионов лет эволюции — первые формы головоногих известны из кембрия Европы, Северной Америки и Китая — этот класс претерпел значительные качественные изменения. Что мы, исследователи, сегодня знаем о них?.. Много ли нам известно о скрытых свойствах обитателей морских глубин? Надо признаться, что знаем мы все еще очень мало. У разных видов кальмаров обнаружены термоскопические глаза, глаза, генерирующие рентгеновы лучи, открыта способность определять поляризацию света. Можем ли мы утверждать, что их скрытые возможности нами изучены? Нет и еще раз нет! Ни в области психических явлений, ни парапсихических. Достаточно напомнить, уважаемые коллеги, что внезапное окончание нашей последней коллективной психической аберрации здесь на атолле удивительным образом совпало со смертью Кузена Бенедикта.

В коридоре за открытой дверью послышался нарастающий топот и шум приглушенной борьбы. Резко и громко разнесся чей-то сдавленный вопль, потом чей-то возглас: "…так! Еще раз! Попробуй, скотина, еще раз… Говорю, попробуй!" По-видимому, наседали на Оукера… Спорадически вспыхивали шум, топот и гневные возгласы дерущихся.

— Несчастные жертвы "сна", конечно, уверены, что в самом деле в чем-то виноваты, — прервал речь Уэнделла Кэйл. Между тем мы все, как видим, не более чем марионетки, невольные исполнители чьей-то прихоти.

— Полностью разделяю мнение мистера Кэйла, — продолжил Уэнделл.

— Признателен мистеру Уэнделлу за неоценимую поддержку, — саркастически заметил Кэйл, — хотя в состоянии обойтись без нее.

— Мистер Кэйл, а что вы намерены сообщить нам? — напомнил о своем присутствии Хитчелл.

— Только то, профессор, что обвинять нас по сути дела не в чем.

Хитчелл смолчал и подчеркнуто устало вытер платком лицо.

Шум и возня в коридоре возобновились. Кое-кто начал поглядывать на дверь.

— Продолжайте, Марби, — попросил Уэнделл.

— Вся эта фантасмагория, на мой взгляд, началась с приключений на шлюпке, — отчеканил ледяным тоном Кэйл, делая ударение на слове "началась". А потом эпидемия перекинулась на атолл. В коридоре лаборатории появился ваш помощник Энди Вульф с перекошенным от алчности лицом. В руках он держал склянку нового красителя. Не вашего ли, дорогой профессор?

Профессор Хитчелл нетерпеливо заерзал в кресле.

— Патентом на краситель и секретами технологии, как известно, обладает только наш уважаемый профессор. Может быть, мистер Вульф получил бутыль с его милостивого разрешения? Нет. Он силой отнял препарат у ассистента профессора, чтобы воспользоваться им при микроскопировании. В нормальном состоянии ни один человек на такой поступок не отважится. Это не тот способ, который может привести к хорошим последствиям. Рассудим дальше. Возможно, находясь в своеобразном трансе, не владея собой, он совершил сугубо нелогичный поступок? Тоже нет. Почему? Потому что я припоминаю один частный разговор, когда мистер Вульф с завистью отзывался о препарате и его достоинствах. Он сказал, между прочим, что обладание им очень помогло бы ему в работе. Стало быть, поступок его был логичен, но совершенно не соответствовал общепринятым условиям. Он мечтал иметь в своем распоряжении новый чужой краситель и получил его, не понимая, что получил на пять минут. Здесь мы сталкиваемся с логической завершенностью поступков в частном случае и с нелогичностью в целом. Вся эта поразительная смесь составляет характерную черту недавнего беспрецедентного события.

Среди собравшихся заметно было волнение, но никто не возразил. Марби Кэйл продолжал:

— Происшествие со мной. Я находился в своем кабинете у книжного шкафа и рылся в книгах. Меня давно мучил один вопрос, и я надеялся получить хотя бы отправные моменты для его решения. Должен сказать, что параллельно с этими мыслями я, хорошо помню, обдумывал, как лучше сделать, чтобы никто другой не опередил меня.

Собрание оживилось, профессор Хитчелл затрясся в смехе, издавая булькающие звуки, словно выливали жидкость из сосуда с узким горлышком. Кэйл продолжал говорить.

— Я подозреваю, что в том же направлении изощрял свою изобретательность мистер Оукер ван Ривер. Тот самый Оукер, который с Карром в коридоре катаются колесом. Стоя в то время перед раскрытыми дверцами книжного шкафа, перед полками с книгами, я испытывал такое жгучее чувство ненависти к своему сопернику, что был бы в состоянии его убить. Мне в то время эта мысль не казалась чудовищной. Сейчас я содрогаюсь, вспоминая, как близок я был к ее осуществлению. Но мои шаги в этом направлении предупредило внезапное появление самого мистера Оукера в моем кабинете. Мистер Оукер со своей стороны полагал, что в своих исследованиях я не мог обойти этот вопрос, и его, должно быть, обуревали сходные мысли в отношении приоритета возможного открытия. Он на цыпочках прокрался по коридору и, бесшумно распахнув дверь, появился передо мной, не замечая, однако, меня. Но когда я выдал свое присутствие, владевшее им сильнейшее желание заполучить черновой набросок статьи с ключом к решению вопроса заставило его вступить со мной в ожесточенную борьбу. Исключительная наглость его поступка сначала сильно смутила меня, а затем удесятерила мои силы: мной овладело бешенство. Улучив момент, я, как мог, воздал должное его нахальству и с вывихнутой рукой ушел из кабинета, оставив его в задумчивой позе на полу. Не берусь судить, сколько времени он не менял ее, но, судя по изменениям на его лице, он мог по достоинству оценить преподанный урок. Когда я шел по коридору, мне было приятно представлять себе, что я убил его, хотя до этого случая мне ни разу не приходилось думать о себе как о звере…

Все молчали, дымились забытые сигареты, слышно стало, как у закрытого окна на высокой ноте гудели мухи. В окно глядела темнота. Одна из мух сидела на потном лбу Брасса, не замечаемая им. Синеватые волны дыма протянулись из комнаты к приоткрытой двери.

— У профессора Хитчелла исчезли бумаги, — говорил тем временем Кэйл, — секретный сейф мистера Брэдшоу вскрыт и обворован, в этом может убедиться каждый. А отвратительный случай с моим ассистентом?!..

Хьюберт вспыхнул, вскочил, готовый протестовать, но Хитчелл по-отечески усадил его снова. Тот сопел, ерзал на стуле и порывался что-то сказать.

— Гамильтон Миллот одним весьма метким ударом выбил несколько зубов мистеру Рутту потому, что с самого начала невзлюбил его. Продолжим наш перечень. Ассистент профессора Роулетта перемешал растворы в опытах своего шефа; это была гнусная месть, которую он замышлял давно, за то, что руководитель не отпустил его с нашей экспедицией на "Аргонавте"… К уже перечисленным "подвигам" наших коллег можно было бы добавить еще несколько, но стоит ли? Создается впечатление, что с каждого из нас на короткое время сорвали повседневную маску благопристойности, без которой мы лишены возможности поддерживать отношения между собой. Такая маска необходима нам, и за нее мы цепко держимся, чтобы походить на людей, с ней боимся расстаться, как рак-отшельник с раковиной. А если расстанемся? Что тогда?

— Из каких источников к вам поступили все эти сведения? Где гарантия, что это не ложь?! — выкрикнул Хант Конант.

Он согнал с лица муху и, ища поддержки, бросил взгляд на профессора Хитчелла. Но тот сидел, слегка сутулясь, с закрытыми глазами, и лицо его выражало усталость.

— По-видимому, — невозмутимо продолжал Кэйл, — наш внешний лоск так же легко снимается, как радужная пленка с несвежего мясного бульона, в котором кишат смертоносные бактерии алчности, мелочного эгоизма, честолюбия, стяжательства, разъедающей зависти и пещерной ненависти к себе подобным! Вот наше подлинное "я". Нашелся кто-то, может быть кальмар (я давно замечал за ним большие странности), кто остроумно предложил нам зеркало, чтобы мы увидели самих себя и на сей счет не заблуждались. Именно этот "некто" погрузил нас в гипнотический сон, после чего заставил лечь в постель и представил события в виде обычного сна… И тогда мы переполошились, словно нам было показано нечто, неприличное, а не мы сами!.. Неприятно говорить о таком моменте, ибо, если судить по недавнему опыту, нас становится невозможно отличить от зверей.

Еще не затихли последние слова Кэйла, как дверь за его спиной шумно распахнулась.

— Если мы все звери, то вы, мистер Кэйл, подлинный король зверей!

Фраза, брошенная, как ком грязи, в лицо, принадлежала вбежавшему Сайрусу Карру.

Кэйл порывисто обернулся. Его тощая фигура хищно изогнулась. В расширенных полутемных зрачках промелькнул страх. Краткий миг он глядел на руки Карра и вдруг стремительно метнулся к двери.

— Назад! — гаркнул Карр и отшвырнул Кэйла на середину комнаты.

Звонко жужжа, билась о стекло муха.

— Вот что нашел у Кэйла Оукер!.. Он хотел передать бумаги и устройство, вмонтированное в фотоаппарат, мистеру Брэдшоу… — Карр помахал над головой какими-то фирменными бланками. — А фотоаппарат остался в кабинете Оукера. Это Кэйл устраивал гипнотические сеансы. И здесь он только что глумился над нами!

Кэйл отошел к разбитому шкафу. Лицо было в красных пятнах.

— Мистер Карр, вы рехнулись… Что у вас за бумаги?!

Хитчелл побагровел:

— Мистер Кэйл, в чем дело?!

Кэйл мстительно глянул на Карра. Он выждал несколько секунд.

— Ну что ж! Минутой раньше, минутой позже вы будете все знать. И с вами мне уже не работать. Между тем я лишь проверил действие автоматического реостата церебральных биотоков. Последствия вы видели. Это секретное задание военного министерства. Дубликат этого миниатюрного устройства, который локально расстраивает и угнетает биотоки мозга, имелся у меня. Я брал его с собой в шлюпку. Что было делать? Пришлось подурачить вас. Угнетая деятельность коры головного мозга, я мог погрузить вас в сон более или менее глубокий, меняя напряжение электрического поля. Мог пробудить ваше подсознание, ваше звериное второе "я". Мог затормозить работу мозга совсем, и угасшее сознание никогда бы не зажглось вновь.

— Какой негодяй! — выдохнул профессор Роулетт.

— Военное ведомство предлагает мне место в его лабораториях. Полагаю, что вы воздержитесь от оскорблений… А то, что вы узнали, останется при вас. Министерство позаботится об этом… Сейчас вы вернете мне контракты и фотоаппарат. Никто не захочет, конечно, иметь неприятности…

Коттедж Бенджамена Брэдшоу пребывал в безмолвии и глядел на прохожих сквозь пальмовую рощу черными провалами окон. На ровном ветру качались в квадратных матовых абажурах фонари, бросая дрожащие отсветы в окна приземистого дома. В мерцающем полумраке, сидя на кровати, Брэдшоу дожевывал бутерброд. Он протянул руку к стулу и налил себе еще коньяку. Вытер салфеткой губы и, беззвучно икнув, отодвинул стул. Он был в пижаме, комнатные туфли валялись у ножек стула. Брэдшоу сел на кровать и с удовольствием зевнул. Снял часы. Они показывали начало первого ночи.

С минуту он смотрел в испещренное колеблющимися пятнами пространство, а потом, склонив голову набок, уставился на завернутый в старый пожелтевший газетный лист большой пакет в ногах постели. В этот миг искривленная ветка магнолии, раскачиваемая ветром, глухо царапнула по стеклу, и Брэдшоу, сильно вздрогнув, метнул испуганный взгляд в окно.

В глазах его замер ужас. Руки судорожно, до боли сжали одеяло. В позе профессора было нечто от скорпиона, на которого плеснули кипятку. Каждый мускул его тела напрягся до предела. Он не мог видеть выражения своего лица, иначе ужаснулся бы. В сдавившей мозг тишине, растягивая до боли томительную неизвестность, медленно и размеренно отстукивали секунды настольные часы. Время для Брэдшоу сделалось осязаемым, густым и вязким. Оно с не поддающейся измерению мучительной медлительностью прозрачной всепроникающей субстанцией, рекой без берегов текло из будущего и переливалось в прошлое. От него исходил приторный, сладковатый запах тления, и от этого запаха немного кружилась голова.

Впрочем, это пахли плоды дурьяна из его кабинета. Текли минуты, но ситуация не прояснилась. Как кошмарный обвинительный акт лежал на мохнатом шерстяном одеяле пухлый бумажный пакет. Брэдшоу пристально глядел на сверток, он вдруг стал напоминать ему гигантскую скрученную пружину, которая неудержимо начнет развертываться расширяющимися кругами, если чей-то посторонний взгляд как бы сдернет предохранительную скобу. Он перевел взгляд на окно и застыл, пока светлые блики от фонарей на стекле, непрерывно метавшиеся, будто истомившаяся душа преступника, и пейзаж за окном не начали рассыпаться для него на несвязанные куски, расплываться, перестраиваться, формируясь в фантастические образы. Монотонный гул океана и зловещий шум ветра за стеклами стали походить на похоронную песнь, распеваемую вдали громадным хором…

И вдруг снова раздался тот же ужасный звук. Брэдшоу понимал, что окончательно сходит с ума от страха: пакет в форме свернутой пружины начал быстро сжиматься и разворачиваться, точно пульсируя в такт ударам сердца. Потом, почти холодея от ужаса, он увидел в левом верхнем углу оконной рамы скачущую тень, которую бросала ветка магнолии, и… внезапно все понял. Он упал головой на подушку и затрясся в беззвучном смехе, босыми ступнями притрагиваясь к пакету.

Больше он не смотрел в окно. Резко выпрямился и сел. Придвинулся к пакету, положил руку поверх него, не сводя с пакета горящих глаз, принялся неторопливо развязывать. Перед ним легли три большие пухлые картонные папки, зеленые при дневном свете и серые в полумраке спальни. Педантизм мистера Брэдшоу не изменил ему и в этот ответственный момент: запечатанные пачки банкнот лежали в папках ровными рядами — вся наличность кассы института. Он долго перебирал их и подкидывал на ладони и только один раз бросил подозрительный взгляд на дверь: ему почудились в коридоре частые шаги секретаря, которому было приказано никого не принимать. Но опасения были ложными. Сон это был или явь, для Бенджамена Брэдшоу было не столь уже важно. Важнее было то, что туго набитые папки являлись несомненной реальностью, в этом он мог без конца убеждаться, ощупывая их…