"Овцы" - читать интересную книгу автора (Магинн Саймон)12. Рай и адДилайс это нравилось. Очень нравилось. Ей льстило, что Джеймс попросил ее: в конце концов, она только один раз видела Сэма, и то очень недолго. Но, твердо поправляла она себя, у него на самом деле просто не было другого выхода. Нельзя сказать, что он выбрал ее из длинного списка. Дэйв сразу же ей это сказал. На Дэйва всегда можно рассчитывать: он непременно спустит тебя с небес на землю. Она гуляла с Сэмом и Элвисом, который не отходил от Сэма и все время нервно пыхтел на нее и Дэйва. Странное имя для собаки. Сэм сказал, что это он придумал: мама хотела «фу-фу», серьезно объяснил Сэм, а отец никак не мог выбрать между «Киллером» и «Вонючкой». Но это была моя собака, заявил Сэм, так что я и дал ей имя. Дилайс шокировал выбор Джеймса, а Дэйв рассмеялся и потрепал Сэма по голове. Это все равно что быть бабушкой, подумала Дилайс. Такова была воля Божья — Господь не одарил их детьми; они с Дэйвом сидели в кабинете доктора Касла, он все это им объяснял, и проклятые чудовищные многосложные слова валились на старый ковер. Она могла иметь детей, а Дэйв — нет: вот что все это означало. Орхит после свинки в зрелом возрасте. Она попросила доктора Касла написать ей все. Она до сих пор хранила эту бумажку в ящике, где можно хранить фотоальбомы. Какие бы слова доктор Касл ни написал, она понимала, что стоит за ними. Попросту говоря, на бумажке была записана судьба, предначертанная для них Богом. Потом исчезла Кэтрин Балмер, и на тропинке появился Оуэн Балмер. Он держал на руках отбивавшегося румяного Льюина двух лет. Это был трудный, несчастный, одинокий ребенок, но он жил, он кричал, подтверждая Дилайс существование Бога и действенность молитвы. Дэйв смирился с тем, что на свете не было силы, способной помешать ей растить мальчика. Вечером она возвращала Льюина в пустой дом Оуэна (который настаивал на том, что мальчик должен спать в собственном доме, где бы он ни находился днем). Льюин воплощал собою вмешательство Бога в жизнь Дилайс, как у Неоминь и дочери Руфи. И вот еще один непостижимый, замкнутый, ох, такой милый ребенок шагал по зимним полям. Он был одет в короткий бушлат (это Джеймс придумал, злилась она), в руке он нес маленькую бейсболку, но, похоже, надевать ее не собирался. Она уже поняла, что Льюин никогда не женится. Просто не был рожден для этого. Она улыбнулась и помахала ему, когда поезд тронулся с фишгардского вокзала и повез его к новой армейской жизни. Рядом с ним неподвижно сидел опустошенный Оуэн. Дилайс вернулась домой и заплакала. Она не верила, что он вернется. Зачем ему сюда возвращаться? Она понимала: для него так лучше. Она ненавидела саму себя, когда писала письмо, которое не могло не заставить его вернуться. Ей пришлось описывать неожиданное ухудшение состояния отца, его все усиливавшуюся беспомощность. Побольше длинных слов, побольше неуместных пояснений. У Дилайс было такое ощущение, что это она была во всем виновата, но что ей оставалось делать? Оуэну было нужно, чтобы его мальчик вернулся. Она молила Бога о прощении, о радости, радости! — когда он выходил из такси в той же самой одежде, в какой уехал. Она опять расплакалась, на этот раз прямо при нем, это были слезы благодарности, облегчения и стыда. Когда она пыталась рассказать ему о судьбе, предначертанной Богом, о Его неисповедимых путях, он лишь покачал головой. Это обидело Дилайс, но она знала, что это Бог вернул его к ней. Она знала это точно, как знала, что Бог подарил его ей. Но у Льюина не будет ребенка, которого она могла бы убаюкать своей песней; видимо, Бог не желал, чтобы Льюин хотел этого. Когда она поняла это, она как никогда близко подошла к сомнению в мудрости Божьей, так близко, как только могла. Быть неспособным к рождению сына — это нельзя оспорить, это просто данность, составляющая тело Дэйва, тело, созданное, в конце концов, по образу и подобию Божьему. Но не хотеть! Она приняла это, но часть солнечного света для нее померкла навсегда. Она становилась старше, а Бог становился все непостижимее. Когда они поднимались по ступенькам, Дилайс держала Сэма за руку и думала о том, что не имеет права даже на сомнение, даже на вопрос. Он был таким смешным, серьезным мальчиком, он так всем интересовался и был способен на необычайное внимание. Его занимали растения, росшие на каменной стене, одно из них, с толстыми круглыми зелеными восковыми листьями, задержало его на несколько минут. Как оно могло расти на камнях? Ни ее объяснение, ни объяснение Дэйва его не удовлетворили. Он смотрел озадаченно и говорил «ага». Он должен был остаться на чай и переночевать у них, чтобы Джеймс мог заняться своими делами. (Льюин предложил ему съездить выпить в Фишгард, и Джеймс был очень благодарен Льюину за это. Он никак не мог прийти в себя от потрясения.) Когда они приблизились к полям, где паслись овцы, пришлось прицепить Элвиса к поводку. На этом настоял Льюин: несмотря на то что Адель поймали с поличным, пса по-прежнему подозревали в гибели овцы, той, что была убита раньше. Льюин также настаивал на том, что Элвис — переносчик паразитов, хотя Адель выводила у собаки глистов перед отъездом из Лондона. Но Льюин не мог себе позволить потерять овец. * * * Льюин стоял в ванной и смотрел на себя в большое зеркало. Руки висели вдоль тела. Он залюбовался кровеносными сосудами и четкими очертаниями мышечных групп. Ему никогда не приходило в голову, что в глубине души он был законченным нарциссом. Даже если бы он знал, что означает это слово, он бы себя так не назвал. Сколько Льюин себя помнил, он всегда чувствовал свое тело, оно ему нравилось. Кормление и мытье своего тела было его каждодневным занятием. Я очень хорошо сохранился для своего возраста, подумал он, лучше большинства людей. Он не был грузен, его тело состояло из аккуратных, четко очерченных частей. — Неплохо, — сказал он и улыбнулся. Эта улыбка была признанием — да, он себе нравился. Но у него были на то причины. Он еще раз намылился, тщательнее, чем обычно. Даже выкопал где-то старую бутылку лосьона после бритья. Причесался, намазал волосы гелем, выщипал из ноздрей и ушей торчавшие волосы. Льюин носил легкие твидовые брюки и темно-зеленую рубашку-поло. У него была только одна пара приличных ботинок, он надевал их на похороны, крещения и свадьбы. Почти не ношенные. А куртку он почти не снимал. Если не джинсы, если не черная куртка со слишком широкими лацканами, то что еще? У него есть еще хороший костюм, но он не идет к ботинкам. Он подумал, не съездить ли в Фишгард, в «Эдвардс», он как раз бы успел к закрытию, но потом решил, что нет, у Дэйва есть коричневая замшевая куртка, и она подойдет идеально, даже вегетарианцу. Он внимательно изучил свои зубы. Неплохо. Он еще раз улыбнулся. * * * Сэм вежливо ждал, пока Дилайс закончит молитву. Он даже закрыл глаза, когда увидел, что Дэйв так сделал. — С кем вы разговаривали? — спросил Сэм, когда Дилайс замолчала. Она посмотрела на Дэйва, как будто бы хотела сказать: «Что я тебе говорила?» — Мы благодарили Бога за то, что он дал нам пищу, — объяснила она. Он нахмурился. — А-а. Интересно, подумал он, почему они берут пищу у Бога? Они что, не могут ее купить? * * * — Чем отличается жена Нила от «Титаника»? — хохоча, спрашивал бородатый жирный мужик. Он сидел в компании молодого парня в дальнем конце бара отеля «Динас Кросс». Льюин посмотрел на них. Одного из парней — коротко стриженного, в футболке — он никогда раньше здесь не видел. — Не похоже, что нам удастся поиграть, — сказал Льюин. — Стол заказан до самого закрытия. Нельзя сказать, что здесь действительно существовало какое-то время закрытия. Порой Мартин закрывал, когда ему хотелось, но иногда ему приходилось это делать, чтобы как-то пережить долгую зиму. Порой часов в одиннадцать кто-нибудь звенел в колокольчик, но только ради шутки. Льюин вспомнил другие вечера, проведенные здесь. Вспомнил чувство, которое возникает, когда покидаешь яркое, веселое место, толпу шумных мужчин, только начинающих свои посиделки. Льюину обычно приходилось вставать в полшестого, поэтому он редко засиживался допоздна. И кроме того, какой смысл был сидеть в углу, ни с кем не разговаривать, если не считать Мартина? Отверженный. Он завел привычку шумно возиться с Шауном, собакой Мартина. Чтобы скрыть свои одиночество, неловкость. Контакт с парнями на другом конце бара у него был такой, что они с тем же успехом могли находиться в Кардиффе. Долгие, долгие вечера, отмеченные только путешествиями к стойке и в туалет. Отработанные безразличные взгляды на мужчин (он вдруг понял, что не видел здесь ни одной женщины, кроме жены Мартина Кэрол) и удивленные взгляды в ответ. Бесконечное изучение подставок под кружки, обоев и поддельного камина. Но сегодня все было совсем по-другому, у него была компания! Нельзя, конечно, сказать, что Джеймс был хорошим компаньоном, но все равно Льюин был не один. Он мог заказать две кружки пива, он мог даже пожаловаться, что бильярдный стол занят. Он чувствовал себя отмщенным, почти триумфатором. Ему хотелось во всеуслышание заявить: это Джеймс, мой друг. Видите? К ним подошел Шаун, и Льюин заставил его (легко) дать лапу. Джеймса пес обошел стороной: за все эти годы ему много пришлось натерпеться от пьяных, а Джеймс уже почти превратился в одного из них. Джеймс встряхнулся. — Извини, Льюин. Я обычно не такой зануда. Просто, ты понимаешь... Льюин кивнул. — Я думал, будет правильно, если мы приедем сюда. Что-то вроде отпуска, понимаешь? Нам всем нужно было уехать куда-нибудь, это был шанс — работа на полгода, мы могли снова встать на ноги. Не могу поверить, что все так получилось. Я просто не понимаю, что теперь делать. Господи! — Точно. — Видимо, что-то должно было стать толчком. Доктор сказал, что болезнь может таиться в человеке годами, а потом какой-нибудь пустяк — и она выходит наружу. (Как зверь, подумал Льюин.) — Она сказала, что обычно болезнь поражает молодых, но может начаться в любой момент. У любого человека. Дель всегда была... как сказать?.. необычной, так, наверное. Именно это и привлекло меня в ней в первую очередь. Она не была похожа ни на кого из тех, что я встречал прежде. Джеймс щелкнул языком и покачал головой. Как рассказать об удивительной, непредсказуемой уникальности этой женщины? — Она приходит в восторг от самых разных вещей. Она замечает то, что я вообще не вижу. Она умеет разговаривать с любыми людьми. Мы можем куда-нибудь пойти, и она целый вечер будет трепаться с каким-нибудь пьяницей. Перед нашим уходом она уже все о нем узнает. Она как будто собирает людей. Она постоянно писала письма людям, которых не видела годами. Джеймс не стал говорить, что это было одной из причин того, что он так и не познакомил ее со своими родителями. Он пытался представить себе, как на лужайке, вымощенной бетонными плитами, сидит Адель в пластиковом кресле, держа в руках чашечку и блюдце, обсуждает с его матерью домашние дела и вдруг говорит что-то неправильное, странное, необычное. Он не стал рисковать. Нельзя сказать, чтобы его мать очень сильно на него давила. Даже если бы он женился на Адель как положено, мать все равно бы никогда ее не приняла. Джеймсу казалось, что он не сможет вынести ее неодобрения, ее презрения. Адель послала ей фотографии детей; она ответила вежливым письмом с благодарностью. Вот как далеко зашли их отношения. Он знал, что поначалу Адель это веселило, потом злило, потом она начала его презирать. Она считала, что в его возрасте человек уже не нуждается в одобрении своей матери. Это было нелепо, некрасиво, трусливо. Адель страстно верила в то, что человек должен быть смелым. — Она красивая женщина, — сказал Льюин. Джеймс удивился. Не самому чувству, а тому, что Льюин заговорил об этом вслух. Хотя, конечно, за те несколько коротких недель, что они провели здесь, Адель успела подружиться с Льюином, узнала его, расколола скорлупу его одиночества и подозрительности. — Как ты думаешь, ее надолго положили? — Врач сказала, что минимум на полгода. Ей прописали курс лечения. — А потом? Джеймс покачал головой. — Она не знает. Она сказала, что через полгода Адель может полностью выздороветь, а может вообще никогда не выздороветь. Она сказала, что порой болезнь длится всего несколько дней. Ударит и исчезнет. А может остаться насовсем. Шизофрения. Жуткое, ледяное, чужое слово. Что-то, заключенное в кристалл, отчужденное, одинокое, замкнутое. Пустое. Мертвое. Но не до конца мертвое. В симптомах болезни Адель, похоже, ничего необычного не было: ей казалось, что кто-то контролирует ее мысли и действия, она думала, что кто-то пытается до нее добраться. Была уверена, что все вокруг кем-то организовано, спланировано. До голосов дело не дошло, но Адель утверждала, что действует от чьего-то имени и делает то, что от нее хотят: она не сказала, кто именно контролировал ее таким образом. По словам врача, ее речь была беспорядочна. Она путала слова, сказала, что нарочно убила Руфи. Кто-то хотел этого, это было частью эксперимента. Кто? Она ничего не сказала, только улыбнулась. Она сказала, что кто-то забирался в ее картины и менял их, заставлял ее рисовать то, что она не хотела. В них кто-то прятался. Овцы пытались о чем-то ее предостеречь: скоро должно было произойти что-то страшное. Хотя овцы тоже каким-то образом были к этому причастны. Они слышали ее мысли. Она сказала, что одна из овец смеялась над ней. — Некоторое время ей придется пожить на уколах, пока она не почувствует себя лучше. Но врач сказала, что люди выздоравливают, все не так, как было раньше. Они не дадут болезни зайти слишком далеко. Врач сказала, что много больных выздоровели и вернулись к обычной жизни. Она сказала, что самое важное — не терять надежды. Джеймс мутным взором рассматривал свой стакан. Надежда. А еще врач рассказала о девяностолетних пациентах, которые проболели всю свою жизнь. Непробиваемые. Застывшие. Льюин вспомнил, как в первый раз увидел ее — когда закрывал окно в потайной комнате. Ее бледное, напряженное лицо в окне машины, выезжавшей из-за угла. Эдит. Она вернулась. — Несчастная женщина. Ей, наверное, сейчас жутко тяжело. Джеймс снова удивился. На этот раз его поразила мысль, пришедшая Льюину в голову. Он сам об этом не подумал. Он вдруг понял, что все время думал только о себе, черт возьми, о — На «Титанике» было всего четыре тысячи, — послышался все тот же голос. Джеймс поднял глаза и неожиданно для себя громко рассмеялся. * * * — Но как может Иисус меня любить, если мы с ним даже не знакомы? — настойчиво выведывал Сэм. — Он всех любит, всех, кто был, и всех, кто будет, — говорила Дилайс, наклонившись к нему. — Даже плохих? — Их он тоже любит, это они его не любят. — О, — нахмурился Сэм. Такого он еще не слышал. * * * — Значит, ты никогда не был женат, Льюин? — спросил Джеймс, нарушая тишину. — Я? Нет. — Не удалось найти ту самую женщину? — Не знаю. Времени, наверное, не было. Он повернулся, услышав очередной вопль в дальнем конце бара. "Конфуций сказал: «Кто сует свой хрен в огонь — тот отличный ебарь». — Ну, неправда. Просто я никогда об этом не думал. А сейчас уже поздновато. Да и не так уж просто найти женщину, которая согласилась бы здесь жить, это ведь не жизнь. Для меня все по-другому, потому что я здесь родился. Я больше ничем в жизни не занимался, кроме армии. — Ты служил в армии? — Да. Очень давно. — Тебе нравилось? — Нравилось? — Он вспомнил отвратительную пищу, отсутствие свободы и личной жизни, бесконечную канитель чисток и муштры. — Я мечтал об этом с детства. Больше ничем не хотел заниматься. Но мне пришлось уволиться — из-за отца и всего остального. Так все и кончилось. С тех пор не возвращался. Думаю, что буду жить здесь всегда. Я не против. Мне неплохо. "Конфуций сказал: «Кто сует свой хрен в бисквит — тот ебет как крекер». Льюин вздохнул. — Ну, еще по одной — и лучше нам пойти. Думаю, что мы еще успеем погулять возле утеса. Там очень красиво ночью. * * * Сэм лежал в постели, тщательно все обдумывая. Иисус умер, потому что все люди были очень плохими. Он не был в этом виноват, но взял всю вину на себя. А потом он снова ожил. Он был по-настоящему мертвым, а потом стал по-настоящему живым. Значит, вот как все было. Иисус сделал так, что воскрес один старик. А потом то же самое делал один человек, которого звали Илия, и он был пророк. Похоже, что раньше это происходило постоянно. А еще Дилайс сказала, что когда-нибудь все вернутся, все-все, кто уже умер. «Даже Руфи?» — спросил он. Да, даже Руфи. Но не прямо сейчас, хотя все это может случиться достаточно скоро. Хорошие люди отправятся в рай, а плохие — в ад. Все очень просто. Иисус может так делать, потому что он еще и Бог, а Бог может делать все, что ему вздумается. Дилайс не была уверена насчет Элвиса, но она сказала, что он хорошая собака, поэтому скорее всего отправится в рай и будет жить вечно. «Элвис — хорошая собака?» — задумался Сэм. Он никогда не кусается и не слишком лает. Наверное, этого хватит. Дилайс дала ему Библию, толстую маленькую книгу с крошечными буквами. Там обо всем этом и говорилось, и все это было чистой правдой, потому что так сказал Бог. Бог никогда не врет. Страницы в книге шуршали, а некоторые слова были написаны неправильно, но это просто потому, что книга была написана еще до того, как люди научились правильно писать. Дилайс сказала, что он должен ее прочитать, хотя бы некоторые кусочки, а если что-то будет непонятно, он может спросить у нее. Дилайс ему нравилась, она была добрая. Она сказала, что теперь они будут видеться чаще, потому что мама в больнице. Но она не заболела, она просто расстроилась, ей нужно было уехать и отдохнуть. Она устала. Сэм был уверен, что ему рассказывают не все и что отец понял, что мама ведет себя глупо, и это надо было как-то остановить. Она слишком далеко зашла. Но он думал, что какое-то время сможет обойтись без нее. * * * Дэйву все это не нравилось. Конечно, нельзя растить мальчика, вообще ничего ему не объясняя. О чем думали учителя? Если бы он ходил в школу, этого бы никогда не случилось. Там бы ему пришлось слушать это каждый день, пока не затошнит. Дэйв и сам уверовал, только когда ему исполнилось шестнадцать. Он помнил, как сидел в пустой холодной часовне; священник оборвал фразу и посмотрел прямо на него, и тут вдруг он неожиданно почувствовал это: оно пробежало по всему его телу. Он понял, что это правда. На мгновение он забыл, что у него болит задница от бесконечного сидения на деревянной скамейке, что женщина, сидевшая в двух рядах от него, клюет носом, что ему хочется в туалет: по всему телу разлилось мягкие тепло, в голове что-то загудело. Это правда! Это действительно правда! Он спасен! Это мгновение миновало; с тех пор вера вспыхивала и гасла, как неисправная лампа, но он старался не забывать тот миг тепла, радости и совершенного счастья. Но (и тут его взгляды расходились со взглядами Дилайс, часто и не всегда мирно) он понимал, что существуют люди, для которых это не было правдой. Ошибались ли они? Дилайс, конечно, сказала бы, что да, но Дэйв не был убежден в этом до конца. Он отказывался верить, что Бог не может увидеть хорошее в тех, кто о нем не знал. Ведь Иисус умер за всех, разве нет? Дэйва раздражала большая часть Ветхого Завета, в глубине души она очень ему не нравилась. Например, любимец Дилайс Илия, который устроил соревнование жрецов, чтобы узнать, чей Бог может сжечь жертвенного быка, даже если его погрузить в воду. Ваал (что неудивительно) проиграл, и тогда Илия приказал казнить жрецов. Четыреста пятьдесят человек. И это было сделано. Разве не могут люди быть другими, но тем не менее хорошими? И разве родители Сэма, какими бы невежественными или заблудшими они ни были (или даже сумасшедшими, в случае с Адель), не имели права поступать так, как считали нужным? Сэм найдет Бога в свое время и по-своему. — Это наш долг, Дэвид, — твердо сказала Дилайс. — Мы не можем просто так предать его вечным мукам. Это страшный, смертный грех. Грех. Вечные муки. Дэйв скрипел зубами и молчал. Что это за Бог такой, если он может предать маленького мальчика вечным мукам только за то, что тот не читал Библии? Такого Бога он и знать не хотел. Конечно, это был не тот Бог, чье дыхание он ощутил в тот далекий туманный день в часовне. Но Дилайс все будет делать по-своему. Как всегда. Возможно, она права. * * * Под слишком ярким светом Адель лежала абсолютно спокойно, а сестра делала ей инъекцию яда. В конце концов яд сделает Адель настолько слабой, что она сможет вернуться. У нее в комнате был телевизор, но там показывали одну белиберду. Это все не настоящее. Сестра очень добрая, но если она действительно добрая, то зачем она отравляет людей? Видимо, кто-то заставляет ее это делать, решила Адель и улыбнулась сестре. — Все в порядке? — спросила она нежным печальным голосом. Кто-то крикнул из коридора: — Эй! Что за Адель подумала: он говорит обо мне, он считает, что я плохо работаю. Значит, они все это знают? Наверняка. Она стала автоматом, и все это знают. — Это не я, — сказала она, — я никогда ничего такого не делала. Сестра улыбнулась и погладила ее по лбу. Адель показалось, что она заслужила более подробное объяснение. — Понимаете, это скорее металло-кулачная проблема, — сказала она и замолчала, потому что ее голос прозвучал слишком громко, и в любом случае сестра прекрасно слышала ее мысли. Сестра ушла, пообещав скоро вернуться. — Постарайтесь расслабиться, дорогая. Выключить телевизор? Адель отвернулась. Сестра, конечно, не виновата, но она такая же плохая, как и все остальные. Телевизор! Лампа гудела: она, наверное, взорвется в любую секунду и засыплет ее стеклом. Она натянула простыню на голову, но это совершенно не мешало ей видеть. Даже с закрытыми глазами. * * * Какое красивое небо! Джеймс и Льюин бок о бок лежали на спине на заиндевевшей траве. В обе стороны по утесу убегала тропинка, оставляя их на небольшом выступе. Это Льюин предложил полежать, когда они возвращались из Фишгарда. На поле лежали коровы; увидев Льюина и Джеймса, они встали, как встают благовоспитанные школьники, когда в класс входит учитель. Они уставились на мужчин, ничуть не испуганные, как будто бы они их здесь ждали; огромные, крепкие, теплые бока вздымались и опускались — коровы вдыхали морозный воздух и превращали его в пар. — Если пойти в поле, где пасутся коровы, и лечь, знаешь, что они будут делать? — спросил Льюин. — Они немного постоят, посмотрят, а потом подойдут поближе. Они делают это очень медленно. А тебе нужно притвориться мертвым. В конце концов они соберутся вокруг. Ты будешь лежать в центре круга из коров. И тут они начнут на тебя дышать: я думаю, чтобы тебя согреть. Хорошие твари коровы. У них очень приятное дыхание, приятное, теплое, нежное. Далеко внизу с грохотом билось море, глухими ударами сотрясая скалы так, что можно было почти почувствовать вибрацию. Над ними сиял тоненький ломтик луны, похожий на ноготок. Джеймс подумал: если бы Дель была здесь, она бы загадала желание. Она на все подряд загадывала желания: на свечи в именинном торте, на Новый год или когда они говорили одновременно одно и то же; иногда она просто закрывала глаза, скрещивала пальцы и загадывала какое-то желание вообще безо всякого повода, и ее лицо кривилось от напряжения. Счастливые камушки. Счастливые фотографии. Он никогда не знал, чего она так страстно желала, но догадывался, что это имело отношение к нему и Сэму. И к Руфи, конечно, до несчастного случая. Он вдруг подумал: а она перестала загадывать желания для Руфи или все так и продолжала? Рай. Там, за звездами, где все обретут вечное счастье. Это туда ушла Руфи? Или она просто исчезла полностью, совершенно, не оставив ни следа, только дымок из трубы крематория? Он пожалел, что ни во что не верит. — Видишь эту звезду? Между теми двумя яркими. Прямо наверху? — спросил он. Льюин последовал взглядом туда, куда указывал его палец. — Следи за ней внимательно. — Господи, она движется! — сказал Льюин через несколько секунд. — Ага. Это спутник. * * * Льюину показалось, что в доме что-то изменилось, когда он захлопнул за собой дверь и включил свет. Бардак страшный, конечно. Придется убрать. Он поставил пластинку на царапающий проигрыватель, сделал себе чашку кофе и станцевал на загаженной мерзкой кухне, маневрируя вокруг стульев и стола. — Да-да, да-ди, три шага в рай, — пел он. И вдруг понял, что не танцевал и не пел уже очень давно. * * * Джеймс проснулся только после десяти. Господи! Где Сэм? Потом он вспомнил: Сэм у Дилайс и Дэйва. Потому что Адель сошла с ума и ее положили в больницу, а он один не мог справиться. Очень приятные мысли для пробуждения, особенно с похмелья. Он побрызгал себе на лицо водой, вычистил изо рта кислятину и какой-то песок. Адель нет, Сэма нет, даже Элвиса нет. Его бросили. Он порылся в ящике с чистой одеждой, но в результате надел свою ежедневную рабочую одежду — клетчатую рубашку, пуловер и уродливые зеленые вельветовые брюки, которые он купил в магазине «Спастикс» в Хайгейте. Купил специально для работы, отчего они не стали более приемлемыми. Отыскал свой анорак и вышел в пасмурное утро. До дома Дилайс было пять минут ходьбы по узкой тропинке, с двух сторон окруженной полями. Овцы поднимали на него нелюбопытные глаза. Им было наплевать на то, в каком состоянии находилась Адель, на все его переживания, на то, какое влияние все это может оказать на Сэма. Жизнь продолжается. Жуй траву. Полгода. Сорок восемь часов. Девяносто лет. Какой будет жизнь после Адель? Единственное, что пришло ему в голову, — это картинка из молодости, пьяные вечера в клубе, безумный свет, безумная музыка, девочка в короткой клетчатой юбке, она пришла сюда с толпой людей, все оглядываются на нее. Он небрежно облокотился о выступ в стене возле танцплощадки. Сейчас еще можно снять в клубе девочку в клетчатой юбке? Он вспомнил, как смущенно прихорашивался перед ней. Она сказала: «Ты пьян». Он улыбнулся: — Да. Не думаю, что могу это опровергнуть. Как напьется, всегда язык развязывается. — И ты великолепен. — Ну да, это я тоже вряд ли смогу опровергнуть. Он был потрясен собственной наглостью; на девушку она тоже произвела впечатление. — Что ты делаешь сегодня? Сегодня? Ну, пойду домой, может быть, съем кебаб, наверное, выпрошу у соседа по квартире Гарри косячок. Ничего особенного. — Ничего особенного. А ты? — Я поеду домой с тобой вместе. А ты как думал? — А! Ладно. Подцепил в клубе девчонку — через десять лет пытаешься представить свою жизнь без нее, один ребенок погиб, другой — не в себе, а она сама в дурдоме с психами. В жизни не без проблем, это уж точно. Он остановился, оперся о забор и посмотрел на овец. Адель была его жизнью. Ее странная, агрессивная, почти хищная личность была тем, с чем он жил, к чему он приспосабливался. Большую часть своей взрослой жизни. После того как родилась Руфи, он однажды пошел гулять с Мадлен и Стивом. Стиву стало плохо, он ушел домой. Мадлен хотела Джеймса. И Джеймс, отвергнутый Адель, ее усталостью, пренебрежением, хотел Мадлен. Но он не сделал этого. И никогда не делал. Десять лет. А теперь Дверь открыла Дилайс. Она удивилась, что он пришел. — Я отвела его домой около часа назад. Разве его там нет? — Нет. — Странно, он вошел в дом. Я думала, он там. — Я пойду назад. — Я уверена, что все в порядке. — Спасибо, Дилайс. Нельзя сказать, что он побежал, но у него не было времени прислоняться к заборам и любоваться овцами. Куда запропастился Сэм? Он обогнул угол и побежал в сторону входа. Сэм сидел на пороге. Он поднял глаза. — Папа? Ты где был? Где — Это — Нигде. Нигде. Ну-ну. — Когда Дилайс привела тебя домой? — Ну, наверное, час назад. Я зашел к тебе, но ты спал, и я решил пойти погулять. — Господи! Где ты порвал свой джемпер? Сэм пожал плечами. — Сэм? Где ты порвал джемпер? — Там было дерево. Все в колючках. — Ты завтракал? — Тетя сделала мне тост. С каким-то странным вареньем. И дала пирожок. Он крошился. — Сэм, не смей никуда убегать один. Никогда. Я же говорил тебе. — Но ты же спал. — Ты должен был меня разбудить. Сэм снова пожал плечами. Однажды он уже пытался разбудить отца после бурной ночи. — Верно? — Да. Опять я кричу на Сэма. Несчастный ребенок. Он так и не дождался обещанных каникул. — Сэм. Пока не вернется мама Черт, почему бы не посадить маленького мерзавца на... — Можно мне порисовать? — Да. — Можно мне включить радио? — Да. — Ладно. Через час Джеймс уже стоял на стремянке с паяльной лампой и в удушливом дыму снимал с оконной рамы старую краску. Обесцветившаяся краска обугливалась и отваливалась хрупкими полосками. Прощай старая жизнь. А новая? Он никогда не думал о том, какой тяжелой может оказаться жизнь без Адель. Просто в быту: он сможет одновременно работать и присматривать за Сэмом, не привязывая его? Или, например, сейчас: Сэм или рисует на кухне, или он еще где-то, падает с утеса или устраивает пожар. Нет числа бедам, которые может встретить или натворить активный мальчик семи лет. Вряд ли Джеймс сможет лазить вверх-вниз по стремянке целый день, так невозможно работать. Значит, ему придется нанять няньку. Но, Господи, где же здесь можно найти няньку? И можно ли им доверять? Он подумал о Дилайс. Возможно, если он предложит ей денег, она согласится этим заняться, хотя бы по утрам. Сколько платить? Боже мой, как он собирается ее просить об этом? Себастьян предложил честную сделку, но не более того. Оплата по труду, никаких надбавок, даже на семью. Мы все должны стоять на своих двоих, Джимми. Когда делаешь что-то для людей просто так — ослабляешь их дух. Вот, посмотри на меня. Ля-ля-ля. Даже если бы он смог выкроить время, они с Сэмом быстро прокляли бы друг друга. Мысль о том, что он видел Сэма лишь эпизодически, как героя телесериала, неприятно задела Джеймса. Пару часов вечером, когда у Сэма не было занятий. Сказка на ночь и постоянные ночные контрольные проверки (просто зашел посмотреть, жив ли ты, все в порядке, босс), торопливые раздраженные утренние встречи (не самое лучшее время дня для обоих). Воскресные прогулки. Прошлогодние каникулы в Корнуэлле. Невозможно поверить, но это все. Он имел очень смутное представление о том, чем Сэм занимался целыми днями. В одиннадцать, в три. Что он делал? Джеймсу все время казалось, что Сэм сидит за огромным деревянным столом и царапает на столешнице свое имя. Но невозможно же заниматься этим целыми днями. Спал ли он днем? Или так делают только совсем маленькие дети? А что, если Сэму не понравится нянька? Понравилась ли ему Дилайс? Пирожок крошился. Хорошо это или плохо? Судя по тону Сэма, это плохо. И потом, много ли он знал о Дилайс? Адель провела с ней вместе вечер, после чего в потайной комнате с ней случился приступ паники. Бог знает, что нарассказывала ей Дилайс. Если что-то похожее на то, о чем рассказывали Дэйв с Льюином, то неудивительно, что Адель свихнулась. Или, как сказала доктор Каванах, с ней случился нервный срыв. Психический приступ. Подходила ли женщина, доводящая людей до психических приступов, для того, чтобы сидеть с его единственным оставшимся в живых ребенком? Нет, это несправедливо, Адель стала жертвой напряжения и отсроченного шока в связи с потерей Руфи; она не сорвалась бы лишь потому, что поговорила с Дилайс. (Разумеется.) Значит, надо найти девушку в городе. Причем если здесь все такие, как те, с кем он уже познакомился, ему будет крайне сложно найти няньку, хоть наполовину подходящую. (А Адель подходила? Этот вопрос выскочил из отдаленного уголка его сознания и с позором ускакал прочь.) Джеймс заметил что-то уголком глаза и развернулся. Стремянка зашаталась. Черт! Скребок упал на разрушенную бетонную дорожку. Джеймс увидел в поле Льюина, тот стоял с каким-то крупным предметом в руках. Боже праведный, не Сэма ли ты убиваешь, подонок! — Джеймс? Мне кажется, тебе лучше спуститься сюда. Элвис. Это был Элвис. * * * Оба мужчины уставились на истекающий кровью комок шерсти, распростертый перед ними на земле. В голове дыра. Глаз выбит. Нет задней ноги. У Джеймса неожиданно помутнело в глазах, на него накатило ощущение нереальности происходящего. Льюин положил руку Джеймсу на плечо, чтобы его поддержать. Собака погибла совсем недавно, до сих пор текла теплая красная кровь. — Он лежал внизу на камнях, под верхним полем. Он зацепился за камень, иначе его унесло бы в море. — Льюин, бога ради, — слабо пробормотал Джеймс. — Я увидел какой-то коричневый ком. Я и не думал, что это может быть он, и спустился посмотреть. Да уж, ничего хорошего... — Как... Как спросить об этом так, чтобы вопрос не прозвучал как обвинение? — Льюин, как это могло случиться? Льюин покачал головой. — Ну, ведь это ты же его нашел! У тебя должны быть какие-нибудь предположения! У Джеймса возникло ощущение, будто он тонет; вокруг зашумела пена и полетели брызги, пальцы хватались за скользкие сверкающие мокрые камни: абстрактное безумие моря пыталось утащить его куда-то. — Извини, извини, Льюин. Льюин неловко схватил Джеймса за плечо, глядя прямо перед собой. Он не мог смотреть на искаженное, дергающееся лицо Джеймса. — Пойдем в дом, посидим. — Нет. Надо убрать его отсюда. Я не хочу, чтобы Сэм его увидел. Он наклонился и собрал с земли мокрое, недвижное, тяжелое животное. Фу-Фу. Вонючка. Киллер. Жалость к собаке боролась с отвращением к комку влажной плоти. Слегка пошатываясь под тяжестью Элвиса, он понес его на руках в сторону утеса. — Джеймс? Куда ты? Действительно, куда? Где можно спрятать мертвую собаку от глаз любопытного мальчика? Он обескураженно остановился и сказал: — Под стеной, в углу. Накроем его ветками. На время сойдет. Пошатываясь, он пошел к краю поля, бросил собаку у стены и принялся ломать ветки куста боярышника, росшего возле нее. Льюин беспомощно наблюдал за ним. Джеймс бросил взгляд на временную могилу, развернулся и пошел к дому. Сэма он услал наверх. — Ну иди, Сэм. Не мучай меня. Я приду к тебе через минуту. Джеймс и Льюин сели за кухонный стол, на котором были разбросаны рисунки Сэма. Джеймс смутно различил очередной сгоревший дом. Верхний этаж окутан дымом, чернеющее небо. Очередной повод для беспокойства. Когда будет время. — Расскажи еще раз, Льюин. — Ну, я же тебе сказал. Я был на верхнем поле... — Почему? — — Извини, Льюин. Я ничего не соображаю. Это все так... — Все в порядке. Я был там, возле забора, и увидел, что внизу на камнях лежит собака. Я спустился по ступеням, ну, знаешь, в обход, и поднялся к нему. Он был совсем... понимаешь, он еще не окоченел. — Ты никого не видел вокруг? Льюин замешкался, потом покачал головой. — Нет. Никого. Наверное, они ушли раньше, чем я там появился. — Они? — Ну, те, кто это сделал. — То есть ты хочешь сказать, что это сделал человек? Глаз выбит, ноги нет... — Неприятно об этом говорить, но я правда так думаю. Не могу представить себе, чтобы животное выбивало глаз. А ты можешь? Наверное, нет, но неужели можно представить себе, как это делает — Ох, послушай, я не могу, я отказываюсь верить в то, что кто-то бегает здесь и среди бела дня калечит животных. Люди так себя не ведут. Это же пес, в конце концов! Джеймс услышал, что его голос дрожит, и закрыл лицо руками. Льюин не спускал с него глаз. — Думаю, нам придется в это поверить, Джеймс. Животное никогда бы такое не сделало. — Даже другая собака? — Да. Он вспомнил Адель, такую жуткую, в халате на мокром утесе. Не повезло, начальник. Элвис не справился. Льюин чувствовал себя неловко, но сидел не шевелясь. Джеймс встал и пошел к лестнице. — Сэм? Ты не мог бы спуститься сюда? * * * Наверное, это слишком много для маленького ребенка — осознать, что его мать уехала по неизвестной причине и неизвестно на сколько, что погибла его собака, и все за двое суток. Однако реакция Сэма его сильно встревожила. — Да. И все? Сэм сидел, ерзал и смотрел то на Льюина, то на отца. — Значит, он не вернется? В его голосе явственно слышалось разочарование. — Нет, Элвис уже мертв, Сэм. — Тетя сказала, что, когда зовет Иисус, мертвые возвращаются. Джеймсу пришлось напрячься, чтобы понять, что «тетей» была Дилайс. Черт подери, стоит только отвернуться, непременно кто-нибудь тут как тут с младенцем Иисусом. — Она сказала, что собаки тоже могут отправиться в рай, если они хорошие. — Послушай, Сэм. Мне наплевать, что там тебе наговорила Дилайс. Я не хочу, чтобы ты думал, что Элвис вернется. Я не хочу, чтобы ты разочаровывался. И все-таки, может, было бы лучше Сэму думать, что Элвис пропал не навсегда? Это может смягчить удар. Ложь во спасение. Порой Джеймс завидовал тем, кто жил на свете, где никто никогда не исчезал навсегда, где мы все когда-нибудь воссоединимся. — Но тетя сказала... — Сэм! Сэм сжался, замолчал. Джеймс и Льюин случайно встретились взглядами. Джеймсу стало стыдно. Он безумно устал от самого себя. Он все сильнее слышал голос собственного отца — искоренение инакомыслия, гильотинирование дискуссий, окрики. Все встанет на свое место, все будет приведено в порядок, все будет тихо и спокойно. Никто не должен будет ничего говорить. Да и нечего будет сказать. Именно этого он хотел добиться от Сэма? Льюин собрался уходить. — Если тебе понадобится помощь с... с... — Конечно. Спасибо, Льюин. * * * Льюин шел через поле. Он думал о том, что Сэм не захотел знать, как погиб Элвис, как его нашли на камнях. Дома Льюин стянул с себя всю одежду и бросил ее в стиральную машину. Девяносто градусов. Он стоял голый возле раковины и долго тер руки мылом. Ему казалось, что крошечные частицы собачьего трупа проникли во все его тело. Нет, Сэма больше интересовали вопросы загробной жизни собак. Льюин знал, что лишь в его снах мертвые предметы снова приходят в движение, начинается воскресение выпотрошенных внутренностей и каждая часть дергается и ползет к своему собственному пресуществованию. Он с плеском нырнул в ванну. Его черные волосы нимбом плавали вокруг головы. Сэм обнаружил, что так случается все чаще и чаще. Он искал какое-нибудь слово в потрепанном толковом словаре, и выяснялось, что в его толковании использовались слова, значения которых тоже надо было искать в словаре. Он начинал смутно подозревать, что все объяснения замыкаются сами на себя. Слова имели значение слов, которые имели значение других слов; казалось, все они имеют значение друг друга. Он вернулся к другой книге, к той, что много лет назад написали люди, которые не умели правильно писать. "ГОСПОДЬ Бог мой, пусть Ну, здесь все понятно. Сэм аккуратно переписал это в свою красную тетрадь для упражнений. |
||
|