"Наследники Виннету" - читать интересную книгу автора (Май Карл)Глава четвертая. НАГГИТ-ЦИЛЬМы покинули Ухо Маниту и были на пути к горам Магворт-хиллз, которые Виннету и его отец называли Наггит-циль. Оба Энтерса тоже стремились туда. Но мы знали более короткую дорогу. Кроме того, подготовлены были намного лучше, поэтому обогнали их, хотя и покинули Утес Дьявола гораздо позже. Теперь мы спокойно могли ждать братьев где нам заблагорассудится. Берега реки Гуальпы представились нам самым подходящим местом. Именнно там я после смерти Виннету наткнулся на Гейтса, Клая и Саммера. Там было все, что нужно: питьевая вода, корм для лошадей и густой кустарник, в котором мы могли укрыться так, что никто не заметил бы нас, прежде чем мы его. В самой гуще зарослей нашлась маленькая полянка, на которой когда-то часто жгли лагерные костры. Здесь мы и разбили палатку. Пока мужчины возились с палаткой, моя жена приготовила обед. Медведя, похоже, нам должно было хватить надолго. Кроме того, по пути мы настреляли индеек и курочек прерий. Таким образом, нам вовсе не нужно было заниматься поисками дичи, а оставалось лишь сосредоточиться на приготовлении жаркого. К вечеру с той стороны, откуда мы ожидали увидеть Энтерсов, показались два всадника. Их лошади явно были утомлены. Когда они почти поравнялись с кустарником, мы узнали братьев. Каждый из них был вооружен ножом, револьвером и ружьем — прямо как в лихие стародавние времена. Поскольку мы прибыли с другой стороны, наших следов они не заметили. Перед зарослями всадники спешились, пустили коней напиться, а сами занялись поиском хвороста для костра. Вскоре они разложили его, но не в укрытии, а снаружи. Все это они проделали специально, чтобы потом, когда наступит вечер, свет огня был виден издали. Наш уже давно потух. Учитывая, что костер Энтерсов мог выдать не только их, но и нас, я поднялся и уже готов был показаться им на глаза, чтобы предостеречь. Но тут раздался голос Паппермана: — Можно мне с вами? Хочу посмотреть на их физиономии, когда они увидят вас! — Идемте. Мы двинулись к Энтерсам. Высовываться сразу я не стал, оставаясь за густыми зарослями ветвей и дав братьям возможность сначала увидеть Паппермана. Тот как ни в чем не бывало вышел из укрытия и приветствовал их: — Добрый день, господа! Меня так и подмывает спросить: хотите ли вы быть оскальпированными сейчас или предпочтете умереть у столба пыток завтра, а может, послезавтра? Оба в ужасе подскочили. — Оскальпированными? Кем? — вскричал Зебулон. — Лишить нас жизни у столба пыток?! — вырвалось у Гарримана. — Это по чьей же воле? — По воле команчей и кайова, которые утверждают, что эта земля принадлежит им! — бесстрастно заявил старый вестмен. — Вы разожгли такой костер, словно хотите, чтобы негодяи схватили вас за глотку! Почему вы не спрячетесь в кустах? — Потому что не боимся ни команчей, ни кайова, — усмехнулся Зебулон. — Значит, вы в дружбе с ними? — Мы друзья всех, кого повстречаем, будь то белый или краснокожий. — Ладно. Стало быть, и мои! Но имена друзей мне обычно известны. Могу я попросить назвать мне ваши? — Наша фамилия — Энтерс. Я Зебулон, а это мой брат Гарриман. — Благодарю! А откуда вы и куда держите путь? — Из Канзас-Сити. Нам надо на Рио-Гранде-дель-Норте. А вы что за птица? — Моя фамилия Папперман, пришел сюда из Тринидада, а куда направляюсь — сам пока не знаю. Тут оба немало удивились, а Зебулон быстро осведомился: — Папперман? Может, Макс Папперман? — Да. Меня так назвали и, к сожалению, зовут до сих пор. — Вот так встреча! Мы ведь были в вашем отеле. Даже записались там в книгу постояльцев. — Ничего об этом не знаю. Отель больше не мой. — Об этом мы слышали и знаем, что до самого вашего отъезда вы жили у нового хозяина. Очень молчаливый и нелюбезный человек. Мы хотели навести справки, а он отказал нам. Нам пришлось обращаться к другим, но мы так ничего толком и не узнали. Может, вы нас просветите? — Это в чем же? — Речь идет о чете Бартон. Они раньше нас приехали в Тринидад, поселились в вашем отеле и должны были ждать нас там. Прибыв туда, мы услышали, что они уже уехали — буквально на следующий день. Куда — никто не знал. Может, вы что-нибудь скажете? — Хм! С этим вопросом вы обратились прямо по адресу. — Правда?! Тогда мы очень рады, очень! Итак, если вы тот человек, то скорее скажите нам… Тут Папперман перебил говорившего: — Я «тот человек»? Этого я не говорил. — Если не вы, то кто же… — Да вот он сам! Он указал на меня, поскольку как раз в тот момент я вышел из зарослей, чтобы положить конец этой комедии, ибо Папперман по простоте душевной легко мог ляпнуть что-нибудь вовсе не предназначавшееся для ушей Энтерсов. Мое появление поразило их довольно сильно, но не могу сказать, что они перепугались, — скорее, обрадовались. Я посоветовал погасить огонь и следовать за нами в укрытие вместе с лошадьми. Так они и сделали. Мою жену они приветствовали с подчеркнутой вежливостью, — Гарриман, похоже, искренне, в отличие от Зебулона, хотя он из кожи вон лез, чтобы оставить хорошее впечатление. Когда нас спросили, почему мы не дождались их в Тринидаде, я ответил без обиняков: — Потому что нашел возможность избежать вашей компании. Письмо попало в ваши руки? — Да, его дал нам хозяин, — ответил Зебулон. — Вы называете Корнера и Хоуи нашими друзьями, но это не так. У нас с ними были чисто деловые отношения в торговле лошадьми, пока не оказалось, что они люди нечестные. И как вам пришло в голову посчитать нас друзьями… Могу я спросить, куда вы направились из Тринидада? Не успел я и рта раскрыть, как Душенька выпалила: — На медвежью охоту. Ответ был не только кратким, но и исчерпывающим: у них отпали все вопросы в отношении Утеса Дьявола. — И ваша охота удалась? — осведомился он. — Да, — ответил я. — Теперь у нас есть медвежий окорок. Но мы приступим к нему только на Тавунцит-Пайа! — На Тавунцит-Пайа? — удивился он, бросив обрадованный взгляд на своего брата. — Вы знаете это место? — Да. Еще с прежних времен. — Нам тоже нужно туда! — Зачем? — По воле вождей сиу и юта. — А! Так вы их встретили? — Да. — На Утесе Дьявола? — Да. Жаль, что вы уехали. Мы охотно взяли бы вас с собой. — Не стоит сожалеть. Я бы не смог появиться перед ними. — Но вам представилась бы возможность взглянуть на них издалека или, может, даже что-нибудь услышать… — Зачем? Надеюсь, что сейчас от вас узнаю, о чем там шла речь. И Зебулон начал свой рассказ. Он назвал нам имена обоих верховных вождей. Из восьмидесяти находившихся там индейцев он сделал четыре сотни. Два часа их пребывания на Утесе он превратил в три дня. Он говорил о крайне важных переговорах, на которых он присутствовал вместе с братом, и представил все так, будто они и были главными действующими лицами. Очень дружеским в его передаче оказалось прощание, — Киктахан Шонка и Тусага Сарич даже несколько раз возвращались, чтобы пожать им руки. — Значит, индейцы ушли раньше вас? — уточнил я. — Да. — Куда? — Это большая тайна, которую мы не имеем права раскрыть ни за какие деньги. Но от вас нам нечего скрывать. Они направились к месту, которое называют Па-Виконте. Может, оно вам известно? — Да. — Нам подробно описали дорогу. — И вы едете туда? — Конечно. Там мы должны узнать окончательный вариант плана похода на апачей и их союзников. Вы хотите, чтобы мы сообщили вам обо всем, что там услышим? — Само собой разумеется! — Мы готовы сделать это и надеемся на вашу благодарность. — Ваш урожай будет богатым. — А от Деклил-То, Темной Воды, в которой погиб наш отец, до Па-Виконте, Воды Смерти, очень далеко? — Если мне память не изменяет, близко. На месте сориентируюсь. О том, что два разных названия означают одно и то же, я смолчал. — Итак, вы намереваетесь ехать туда с нами? — Конечно. Или вы не согласны? Взгляд, который Зебулон бросил на брата, выражал полный триумф по поводу того, что я так простодушно пошел у них на поводу, хотя в действительности он сам попался на удочку. — Мы не согласны! — буквально крикнул он. — Да что вы! Мы ведь ваши друзья! Мы так полюбили вас! Мы вообще не хотим с вами расставаться! Охотно поедем вместе с вами к Воде Смерти. И все же давайте договоримся, что за это вы покажете нам Наггит-циль и Деклил-То. — Хорошо. Но почему Киктахан Шонка не взял вас с собой сразу? Почему он послал вас к Тавунцит-Пайа? — Чтобы выследить скво сиу и сообщить ему о них. Он точно описал нам дорогу. По его словам, отсюда до места всего лишь два дня пути. — Верно. А теперь слушайте внимательно! Мне кажется весьма странным, что вы просите показать, где находятся Наггит-циль и Деклил-То. Просто в голове не укладывается, почему вы раньше не разыскали эти места. В отношении Наггит-циль вам стоило только осведомиться у вождя кайова Тангуа или у его сына Пиды. А насчет Деклил-То — могу уверить, что найти какого-нибудь апача из числа тех, кто были там со мной, совсем не трудно. — Легко сказать, но на самом деле это не так, — возразил он. — Я был у кайова. Старый Тангуа уже готов был сообщить мне обо всем, но Пида помешал ему. Почему — я не знаю. И среди всех апачей, которых я расспрашивал о Темной Воде, не нашлось ни одного, кто не отнесся бы ко мне с подозрением. Они очень осторожны, эти мерзавцы! — Эти «мерзавцы» — мои друзья, мистер Энтерс. Нравится вам это или нет, но, если вы еще раз употребите это слово, наши пути разойдутся. Сейчас моя жена приготовит ужин. После него мы ляжем спать. А завтра на рассвете покинем это место и направимся к Тавунцит-Пайа. Вы согласны? — Да. Но давайте мы расположимся в сторонке. Мы неисправимые храпуны, и нам не хотелось бы беспокоить леди. Было очевидно, что они хотели спокойно переговорить друг с другом. Мне пришло в голову подслушать их, но я отказался от этой мысли. Все, что я хотел бы узнать, можно выведать более легким способом. Во время нашей беседы с Зебулоном Энтерсом его брат не вставил ни единого слова. Похоже, у них были разные точки зрения. Молодой Орел держался так, словно братьев вообще не существовало. Их совместное пребывание вряд ли сулило радужные перспективы. Как и говорил Зебулон, после ужина они покинули нас и появились лишь на рассвете, на запах кофе. И только теперь нам бросилось в глаза, что к седлам их лошадей крепко приторочены заступы. Папперман спросил: — Мечтаете добыть сокровища? — Возможно, — ответил Зебулон загадочным тоном. — Какие же? — Еще не знаю. Вдруг инструменты нам пригодятся! Киктахан Шонка обещал нам не деньги, а добычу. Речь идет о бонансе, или кладе. Потому мы и прихватили с собой заступы. Парень был упоен собой. У него и мысли не возникало, что он сам всего лишь простой инструмент, который за ненадобностью будет безжалостно выброшен. Мы отправились той самой дорогой, по которой много лет назад я ехал вместе с Гейтсом, Клаем и Саммером. И лагерем мы стали именно там, в открытой прерии, где и в прошлый раз. Костра разжигать не стали — так и уснули. На следующее утро я сообщил Энтерсам, что мы достигнем Тавунцит-Пайа в полдень. О Мэгворт-хиллз я предусмотрительно умолчал, поскольку это название упоминалось в третьей части «Виннету», которую, судя по всему, они читали и могли догадаться, что речь шла о Наггит-циль. Знать им об этом было еще рано. К моему удивлению, Зебулон вдруг спросил: — Вы знаете горы понаслышке, мистер Бартон, или уже бывали там? — Бывал, — ответил я. — Там наверняка есть могилы. Две, три… Это так? — Две я видел. Кто там похоронен? — Вожди кайова. — Правда? — Да. Мне рассказывал один человек, который не раз бывал там. — Привал сделаем у двух могил, которые я видел. Лучшего места не найти. Все утро жена выглядела задумчивой. Мы приближались к месту, которое было для нее священным. Она ревностно чтила память о прекрасной сестре Виннету и сожалела, что никогда не приедет в Америку и не увидит ее могилы. И вот она здесь и ее желание вот-вот исполнится. Молодой Орел тоже впал в раздумье. Временами он испытующе смотрел на меня, и опускал глаза, как только встречал мой взгляд. Энтерсы держались от нас на расстоянии. Они ехали за Папперманом, который теперь точно знал, что можно при них говорить, а что нельзя — накануне я его проинструктировал. Около полудня показались горы. Они становились все выше по мере приближения к ним, и вот на одной из самых высоких вершин замаячило огромное дерево. — Все чистая правда! — указала Душенька на дерево. — Вон туда, наверх, Виннету выслал своего разведчика, да? — Да, — кивнул я. — Скажи, что у тебя на душе? Мне хочется плакать. А тебе? Я промолчал. Мы объехали темные вершины с запада, чтобы спуститься в глубокую долину, которую, безусловно, хорошо помнят мои читатели. По ней мы проследовали в небезызвестное боковое ущелье, которое снова вывело нас, разветвляясь наверх. Спешившись, мы перевалили через одну из остроконечных вершин и направились прямо к лесу, пока не достигли цели. Здесь находились две могилы: Инчу-Чуны, отца моего Виннету, похороненного верхом на своем жеребце, и каменная пирамида с растущим в центре деревом, в стволе которого покоилась Ншо-Чи. Мне показалось, будто я был здесь совсем недавно. Правда, деревья стали выше, а кустарник — гуще. Но девственный покой остался таким же, каким был десятилетия назад. — Тут лежат вожди кайова, — первым нарушил молчание Зебулон Энтерс. — Значит, мы на месте. Останемся здесь сегодня? — Да; возможно, и завтра, — ответил я. — Отведи их подальше! — почти взмолилась жена. — Пусть они не портят мне хотя бы первые часы! Но Зебулон опередил меня: — Может, мы с братом поищем свежей дичи? Или прямо сейчас займемся обещанными медвежьими лапами? — Да, попробуйте ннайти что-нибудь, — поддержал его Кларочка. — У вас в запасе много времени. Обедать будем не скоро. Они удалились, мы с Папперманом разбили палатку, а Душенька опустилась на колени у могилы Ншо-Чи и стала молиться. Потом она подошла к могиле вождя. С западной стороны, где все заросло мхом, грунт немного осел. — Ты копал здесь? — спросила она. — Да, — ответил я. — Я замаскировал яму очень тщательно, но вырыл слишком много земли, поэтому со временем грунт осел. Оттого и эта выемка. — Но здесь кто-то мог рыть и после тебя! — Если это и так, они все равно ничего не нашли. — Прошу тебя, не говори так уверенно. У меня на этот счет есть одна мысль. Как правило, я прислушиваюсь к соображениям, высказываемым женой. Ее врожденная проницательность часто помогает мне, в то время как мой с таким трудом приобретенный в прериях опыт иногда уводит на ложный путь. Не будем спорить: женская интуиция превосходит мужскую. Потому я всегда жду, что скажет жена, и принимаю это во внимание. — Когда мы приближались к этим горам, я снова и снова перебирала в памяти все, что ты рассказывал. И вспомнила слово, которое в первый раз сказал тебе Виннету. Ты не забыл, как он обычно называл золото? — Ты имеешь в виду deadly dust? — Да, «мертвая пыль», именно так он говорил. Незадолго до смерти он сказал, что тебе уготована лучшая судьба, чем просто обладание золотом. А ты все равно рылся здесь, у могилы его отца, только ради золота и больше ничего! Разве это не было ошибкой, мой дорогой? — Не думаю. Золото, зарытое здесь, предназначалось не мне, оно должно было послужить благородным благотворительным целям. — Разве дальновидный и благородный Виннету при составлении завещания не мог иметь в виду, что для «благородных благотворительных целей» можно оставить нечто лучшее, чем золото? Подумай же! — Хм! Знаешь, Душенька, ты права. Хотя тогда я вел поиски с большим риском для жизни и в страшной спешке, это вовсе не оправдывает меня. Позже у меня было время наверстать упущенное, но я даже не подумал об этом. Никогда! — Я тоже нет. Значит, и меня можно упрекнуть в такой же неразумности, что и тебя. Ты исполнишь мое желание? — Какое? — Раскопать могилу еще раз. Но тщательнее и гораздо глубже, чем тогда! Я полагаю, мы найдем самое важное! Упоминание о золоте было сделано только ради защиты настоящего сокровища. — Как будто ты все это точно знаешь. — Не знаю, но чувствую. Виннету был умнее и опытнее тебя в то время. Хотя ты и был его другом, тебе не удалось постичь его суть. Мы займемся, так сказать, «двойными раскопками»: в могиле его отца и в твоих воспоминаниях. Тогда мы определенно не испачкаем руки «мертвой пылью», а достанем подлинные драгоценности. Не начать ли нам прямо сейчас, пока нет Энтерсов? — Замести следы будет непросто. Прошло тридцать лет, и, пожалуй, два-три часа роли не сыграют… Вспомни, что Тателла-Сата в письме указал на среднюю из голубых елей. Он писал: «Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и Вселюбящего Духа!» Значит, это и есть самое важное и самое главное! — Совершенно верно! Но где эти голубые ели? — нетерпеливо вопросила Душенька. — Недалеко отсюда. Идем. Я вывел ее на другую сторону леса, где скалы вырастали словно великаны из земли. Там росли пять голубых елей, которые и имел в виду Тателла-Сата. Едва взглянув на ту, что росла в середине, я понял, как мне быть дальше. Но Душенька застыла, безмолвно взирая на деревья, потом вздохнула: — Они как близнецы, только вот средняя переросла своих сестер на несколько локтей. Ветки у них одинаковые, густо обросли хвоей. И эта ель должна тебе что-то сказать? Ты знаешь что? — Да. — А я нет. — Нетрудно догадаться… Ты сможешь отличить пихту от ели? — Надеюсь. — Тогда посмотри на среднюю ель повнимательнее! Там внизу есть несколько полузасохших веток. Пожалуйста, пересчитай их снизу вверх. — Одна, две, три, — начала она, — четыре, пять шесть… — Стоп! — прервал ее я. — Взгляни теперь на шестую. Это тоже еловая ветка? — Нет, это пихта! — Теперь ты видишь, что дерево начинает говорить? — Ах вот как! — Именно. Может ли ветка пихты вырасти на ели? — Конечно нет. Настоящую срезали, а эту вставили вместо нее. Но смог бы об этом догадаться кто-то другой, кроме тебя? — Вряд ли. Если бы ветки были зелеными, разница бросилась бы в глаза сразу. Но сейчас на них совсем мало иголок, а потому попасть в точку смог только я один, ведь раньше я был очень внимателен. Пожалуйста, убери ее. — Сломать? — Нет, вытащи. Она выдернула ветку из ствола. Оказалось, что она была воткнута в заранее проделанное отверстие. Мы осмотрели его, но оно оказалось пустым. Тогда я обследовал ствол. Все ясно! Кто-то мастерски снял квадрат коры со ствола, а потом веткой приколол его назад. Под «заслонкой» я обнаружил лист бумаги. Душенька схватила его и радостно воскликнула: — Это голос дерева! Это он! — Конечно он. — Какой догадливый человек! — Да, — засмеялся я, — а какую беспримерную проницательность проявила некая скво из Радебойля, которая сразу все обнаружила! Она в том же духе заметила: — Разве не я увидела пихтовую ветку?.. Давай же прочтем письмо! Поскольку дома она заменяла мне секретаршу и заботилась почти обо всей моей корреспонденции, она посчитала себя вправе сделать это. Раскрыв листки, напустив на себя важный вид, она приготовилась огласить текст, как вдруг разочарованно протянула: — Не могу понять! — Что — язык индейских рисунков? — Нет. Буквы латинские, а язык непонятный. — Покажи. — Вот! Строчки послания были написаны каллиграфическим почерком, на языке апачей, на очень хорошей бумаге, как то письмо, что пришло от Тателла-Саты мне домой. В переводе оно звучало так: «Почему ты ищешь только „мертвую пыль“? Неужели ты думаешь, что Виннету не оставил человечеству ничего лучшего? Или Виннету, которого ты все же должен знать, был так поверхностен, что ты пренебрегаешь поисками на большей глубине? Теперь ты знаешь, почему я сердился на тебя. Добро пожаловать ко мне, если ты это понял!» Это было послание старого Тателла-Саты, Тысячи Лет. Мы переглянулись. — Это ли не странно? — первым нарушил молчание я. — Он пишет то, что сказала мне ты. Я пристыжен. — Не принимай близко к сердцу. — О нет! По отношению к Виннету я совершил грех, который не могу себе простить. И не только по отношению к Виннету, но и ко всей его расе! Теперь я тоже убедился, что мы найдем здесь много важного! — Потому что об этом сказал старый Тателла-Сата? — Не только поэтому. Разгадка кроется в характере самого Виннету. Я постиг его благородство и написал о нем очень поверхностно. Это мой трех. Конечно, Виннету улыбнулся бы и простил бы меня, но мне совсем не смешно. Подумать только, ведь тридцать лет прошло зря! Почти целая человеческая жизнь! Идем, Душенька, пора начинать раскопки. — Да, пока Энтерсов нет, — согласилась она. — Мне теперь все равно. Постой! Они вернулись. Я слышу их голоса. Братья подстрелили беднягу зайца, невесть как забредшего в горы. Зебулон любовался охотничьим трофеем, но я быстро поставил его на место: — Положите зайчишку! Может, мы его поджарим, а может, и нет. Сейчас есть вещи поважнее. Я должен кое-что сообщить вам. Место, где мы находимся сейчас и останемся до завтра, вовсе не то, какое вы предполагаете. Здесь похоронены не вожди кайова, а отец и сестра моего Виннету. Тавунцит-Пайя — это Наггит-циль. Реакция на последнюю фразу была мгновенной. Братья словно окаменели, они не двигались и молчали, будто немые. — Вы меня поняли? — переспросил я. Тут Гарриман рухнул на землю, закрыл лицо руками и заплакал. Зебулон устремил на меня мрачный горящий взгляд: — Это правда? — Зачем же мне лгать? — Хорошо, мы верим вам. Значит, это могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, убитых нашим отцом? — Да. — Позвольте взглянуть. Он подошел сначала к могиле вождя, потом к могиле его дочери, подолгу разглядывая их. Наконец он осторожно, как будто шел по натянутому канату, вернулся назад, пнул зайца ногой и сквозь зубы процедил: — Всего лишь жалкий зайчишка! Прямо как тогда, у Гейтса и Клая! Видите, мистер Бартон, я читал роман и мне запомнились все детали, даже заяц и старые голуби, которых никто не смог съесть. Я хотел бы попросить вас оказать нам любезность… — Какую? — Показать нам наяву две картины из прошлого этих мест, самые важные для нас. Вы меня понимаете? — Понимаю. Вы хотите, чтобы сейчас мы сели на лошадей и я провел вас по округе, рассказывая обо всем, что произошло тогда. — Да, это я и имел в виду. — Я собирался показать упомянутые места миссис Бартон. Если хотите нас сопровождать, то я не против. Но думаю, вам все же лучше отказаться. — Почему? — По-моему, осматривать места, где отец совершал преступления, не очень приятное занятие для сыновей. — Наши нервы в порядке. — Итак, мы едем, а мистер Папперман останется здесь часовым. — С удовольствием! — кивнул старик. — Не имею ни малейшего желания лечить чьи-то старые раны! Он выразился бы и покрепче, ибо терпеть не мог обоих братьев, особенно Зебулона, который был ему прямо-таки ненавистен, и все же старый вестмен ограничился сказанным. Мы поехали назад тем же путем, которым прибыли сюда, потом свернули на юг, достигнув источника, где я в последний раз стоял лагерем вместе с Виннету, Инчу-Чуной, Ншо-Чи, Сэмом Хокенсом, Диком Стоуном, Биллом Паркером и тридцатью апачами. Об этом можно прочитать в первой части «Виннету». Оттуда мы последовали тем же путем, которым спешил я тогда, пока не услышал выстрелы, сразившие отца и дочь. Итак, мои спутники смогли представить полную картину убийства тех, кого я так любил. Гарриман Энтерс не произнес за все это время ни слова и даже ни разу не взглянул на меня. Временами щеки его горели, он смахивал пот со лба, как будто его лихорадило. Его брат, напротив, сохранял полное безразличие. Но его глаза выдавали бурю, которая неистовствовала в его душе оттого, что не все выстрелы его отца в свое время достигли цели. Вероятно, он стал ненавидеть меня еще сильнее, чем прежде, и был способен совершить убийство. Но мне не стоило опасаться, по крайней мере сейчас, поскольку ему еще предстояло доставить меня Киктахану Шонке живым и невредимым. Именно Зебулон заметил маленькое углубление у могилы вождя. — Наверное, здесь вы и копали тогда? — поинтересовался он. — Да, — кивнул я. — Тут лежало завещание? — Да. И не только оно. — А еще что? — Этого я не знаю, но надеюсь скоро узнать. Прошу вас одолжить мне на время ваши заступы. — Зачем? — Чтобы раскапывать. — Еще раз? — Конечно! — Так вы в самом деле полагаете, что там что-то осталось? — Да, уверен! Тут его глаза полыхнули невообразимым пламенем и дрожащим, хриплым голосом он крикнул: — И я вам должен дать заступы? И не мечтайте! Мы сами станем раскапывать могилу — я и мой брат! Он бросился к заступам, бегом вернулся к нам, подал один брату и прикрикнул на него: — Эй, не ной как баба! Ты слышишь? Это гнездо не до конца выпотрошено! Есть еще кое-что. Работать, работать! Гарриман покачал головой. — Оставь меня! Я не шевельну и пальцем! Будь оно проклято, все это золото и твоя жажда наживы за счет других! Ты кончишь тем же, чем и отец. — Трус! Проклятый трус! — презрительно прошипел Зебулон. Тут Гарриман со сжатыми кулаками подскочил к нему и гневно воскликнул: — Кто трус — ты или я? У меня осталась хоть капля мужества, чтобы бороться, у тебя же и этого нет! Я хочу быть свободен — свободен от этого дьявола, который овладел нами и не отпускает! Он без пощады и без жалости! Он распоряжается нами и ведет нас к гибели. Он требует от нас новых преступлений или искупительной жертвы за отца. У тебя нет мужества бороться с ним, поэтому ты выбираешь преступление, а я выбираю… смерть. Так кто же трус? Ты или я? — Я не выбираю преступление, — я выбираю золото. И если ты мне не поможешь, я заберу все один! Он с силой вонзил заступ в грунт. Гарриман опустился на землю. В этот момент подошел Папперман, подхватил валявшийся заступ и предложил: — Я помогу. Двое добудут больше, чем один. Но Зебулон грубо отрезал: — Убирайтесь! Вам нечего здесь искать! Я не потерплю никого другого! — Ладно, как вам угодно. Думал, что окажу любезность. Зебулон работал как сумасшедший. Он спешил, словно речь шла о жизни или смерти. Пот ручьями тек по его лицу. Яма становилась все глубже. — Это безумие! — прошептала Душенька. — Он считает, будто все принадлежит ему! Чем это кончится? — Для нас — ничем особенным, — ответил я так же тихо. — А если он что-нибудь найдет? — Ему нужно только золото, а там его нет. Он не возьмет того, что найдет. — А если возьмет? Тогда между вами завяжется драка! — Драка? Ни в коем случае. Доверься мне и не волнуйся. Здесь происходит важный психологический эксперимент, который я вряд ли смогу повторить при других условиях. — Что тебе до этой психологии, когда ты можешь лишиться жизни! — Прошу тебя, будь благоразумной! Со мной ничего не произойдет. — Хотелось бы верить. Но все-таки дай мне револьвер! Я не раздумывая выстрелю в этого сумасшедшего, если он вздумает поднять на тебя руку! Она говорила это совершенно убежденно. Она, сама доброта, дрожащая над каждым жучком-червячком, могла из любви ко мне убить человека… Я был тронут, но не выдал своих чувств и с улыбкой ответил: — Если понадобится стрелять, то предоставь это дело мне. Я прицелюсь получше. А теперь будь добра… — Подожди! — прервала она меня. — Что это? Зебулон издал крик. Не крик, а вой! И принялся рыть с землю удвоенной силой. Я подошел к яме. — Прочь, прочь! — рявкнул он. — Хоть одним глазком бы взглянуть! — наигранно пролепетал я. — Нет! Прочь, или я… Он высоко поднял заступ, уставив на меня угрожающий взгляд. Глаза его налились кровью. Я отступил назад и продолжал спокойным тоном: — Всего один вопрос: почему вы так громко кричали? — Тут я вам, пожалуй, отвечу: я наткнулся на золото! — Неужели? — Да, здесь лежит что-то твердое и широкое. Дыра для него слишком узка. Мне надо расширить ее. Но это я сделаю сам! Не приближайтесь ко мне! — И он еще яростнее замахал заступом. — Вот видишь, я права! — констатировала Душенька, когда я возвратился к ней. — Он хотел тебя убить! — Он этого не сделает. Прошу тебя, не усложняй все своими страхами. Нет никаких причин для беспокойства! Зебулон устал и вынужден был теперь чаще останавливаться, чтобы перевести дух. Его руки дрожали, а движения стали замедленными. Вдруг он снова издал крик радости: — Отец, отец, ты здесь! Ты поможешь мне! Я знаю это, я чувствую! Благодарю тебя, спасибо тебе! — Выкрикнув все это, он повернул к нам искаженное злобой лицо и пригрозил: — Кто рискнет прикоснуться к сокровищам, того я прикончу прямо на месте! Зарубите это себе на носу! Зебулон спустился на дно ямы, нагнулся и что-то поднял. В руках у него оказался большой глиняный сосуд. Вслед за ним появился еще один, потом еще… Поработав заступом еще минут пять, он глубоко вздохнул: — Все! Больше ничего нет! При этих словах Гарриман поднялся и подошел к брату. — А, идешь! — с издевкой пробормотал тот. — Не думай, что ты хоть что-нибудь получишь. Это все мое. — Только не твое! — повысил голос Гарриман. — Чье же тогда? — Все это принадлежит мистеру Бартону, никому другому. Виннету зарыл их для него одного. — Докажи! — рассмеялся Зебулон. — Этот мистер Бартон тридцать лет назад унес то, что ему причиталось, — завещание. Все остальное он оставил тут! А сегодня сосуды нашел я. Они такая же находка прерий, как любая другая! По закону Запада найденное принадлежит нашедшему, а значит, мне! — Ложь, грубая ложь! — Гарриман двинулся на брата. — Что знаешь ты об этом сокровище? А мистер Бартон знал о нем. Он собирался вырыть его и взять. Он просил у нас заступы. Выходит, ты одолжил ему не только заступ, но и свою силу. Ты копаешь от его имени, за него! Вот так! — И это говоришь ты, мой брат? — зашипел Зебулон. — С чего ты взял, что я копал за него, а не за себя? Может, я сам тебе сказал это? Или он? Нет! Он спокойно наблюдал, как я работал. Когда он хотел заглянуть в яму, а я его прогнал, он подчинился без всяких возражений. Стало быть, эти пять сосудов с сокровищами — моя собственность. Хотел бы я посмотреть на того, у кого хватит наглости оспаривать это… Теперь помоги! Я хочу открыть их! Душенька озабоченно поглядывала в мою сторону. — Подождем, что там внутри, — успокоил я ее. — Уж конечно, не золото. — А может, все же… — Нет. Они слишком легкие. Терпение! Темно-коричневые четырехгранные глиняные сосуды были украшены индейскими фигурами. Я издали узнал работу гончаров из деревень моки или суньи 31. Верхняя часть сосуда немного прикрывала нижнюю, а место соединения было обмазано не пропускавшей влагу мастикой. Широкое горло каждого сосуда обвивали промасленные лыковые жгуты. Потому я и предположил, что их содержимое не могло быть металлом, — скорее, это что-то боящееся влаги. — Иди же сюда, помоги! — снова обратился Зебулон к брату. — Только осторожно, не сломай! Оба взялись за дело — Гарриман спокойно и умело, а Зебулон чуть ли не рвал оплетку. — Проклятые узлы! — ругался он. — Как медленно! у меня нет сил терпеть! Давай быстрее, быстрее! Когда с первых двух сосудов оплетка наконец была удалена, оба стали ножами отдирать окаменевшую за долгие годы замазку. При этом Зебулон без умолку говорил о серебре, золоте, о жемчуге, о древних мексиканских толтекских, ацтекских или древнеперуанских драгоценностях. Я выносил эту безумную болтовню только в интересах психологического эксперимента. Наконец настал долгожданный момент: каждый мог открыть свой сосуд. Энтерсы перевели дух. — Угадай, что там? — из последних сил прошептал Зебулон. — Золото? Алмазы? — Не хочу гадать, — ответил Гарриман. — Открываем! — Хорошо. Раз, два, три!.. Обе крышки были сорваны одновременно, и на свет было извлечено содержимое сосудов. Но не слышно было ликующих возгласов. Братья молча разглядывали добычу. — Мешок! — наконец пришел в себя Зебулон. — Да, какой-то кожаный мешок, — подтвердил Гарриман. — Может, с золотом? — Нет. Для этого он слишком легкий. — А банкноты? Глаза Зебулона блеснули. Еще бы: целых пять мешочков с банкнотами! — Открывай! Режь! Быстрее, быстрее! Ремни были разрезаны, а мешок вспорот. — Кни-иги! — разочарованно протянул Гарриман. — Книги, черт возьми, только книги! — взревел Зебулон. — К дьяволу их! — Он отшвырнул мешок прочь. — Но что за книги? — возразил Гарриман. — Посмотри сначала. Может, там внутри деньги. Зебулон тотчас принялся листать отброшенные было тома, но очень скоро забросил их еще дальше. — Одна писанина! — разочарованно протянул он. — Писанина с именем этого Виннету! — У меня тоже, — отозвался Гарриман, обследовав свою книгу. — Так выброси их к дьяволу! Можно представить, чего мне стоило сохранять равнодушный вид! Ведь для меня каждый листок или страничка, каждый кусочек кожи и даже лыковые завязки были священны! Я только потому и позволил этим типам рыться у могилы, что они выполнили для меня тяжелую часть работы. Но портить находку они не имели никакого права. Поэтому, когда Зебулон предложил расколоть оставшиеся сосуды, я спокойно, но твердо предупредил: — Здесь ничего не будет разбито! В сосудах завещание великого, благородного умершего. Оно для меня дороже золота и драгоценностей. Зебулон схватился за заступ: — А если я все же разобью, что тогда? — Вы этого не сделаете. — Почему? — Потому что прежде с вами поговорю я и вы будете лежать на земле. — Попробуйте! Видите вон тот заступ? Так вот, сначала я разобью им сосуд, а потом разнесу ваш череп при малейшей попытке предпринять что-нибудь против меня! Давайте, начинайте! Он поднял заступ, чтобы осуществить угрозу, и я уже сжал кулак для объявленного удара, но тут между нами появилась Душенька: — Не ты, а я! Она твердо шагнула к Зебулону и приказала: — Опустите заступ! Сказав это, она властно указала на землю. Весь ее вид говорил о том, что она привыкла повелевать. Зебулон вздрогнул от неожиданности, их взгляды встретились. И тут он опустил глаза. Опустил и заступ. — Бросьте его! — скомандовала она. Он послушно выполнил команду. — Сядьте! Он снова подчинился. — Вот так! Теперь продолжайте свою работу, но без резких движений. Надеюсь, вы окажете мне любезность. — «Любезность»?! — голос его зазвучал очень неуверенно. — О, эти глаза, эти глаза! Гарриман, скажи ей… Пусть ее муж не считает меня трусом. — Мой брат не может вынести взгляда ваших глаз, миссис Бартон, — обратился к Душеньке Гарриман. — С первой же встречи. — Это так! — подтвердил Зебулон. — Не смотрите на меня, миссис Бартон, не смотрите! А то я сделаю все, что вы захотите. Она села рядом с ним, легонько коснулась его руки и с улыбкой произнесла: — Если бы вы делали только то, что я хочу, то не совершили бы ошибок. Он отдернул руку и простонал: — Дьявольщина! Вы коснулись меня! — Это произошло совершенно случайно, — извинилась она. — Больше не буду. Но теперь прошу вас взять сосуды, а я посмотрю, что там. Оба как ни в чем не бывало вернулись к прерванной работе. А Душенька тихо улыбалась. Она всегда радуется, когда ей удается отвратить зло. Когда Зебулон открыл следующий сосуд, он тяжело перевел дух и воскликнул: — Извините, миссис Бартон, если там снова окажутся книги, то они ваши. Но золото или что-нибудь подобное я не отдам. Ни за какую цену! Можно начинать? — Да, — ответила она. Он снял крышку, заглянул внутрь и простонал: — Точно такой же кожаный сверток! Что за напасть! А у тебя? Он обратил вопрос к брату, который открыл другой мешок. — Тоже бумаги, и ничего больше! — констатировал тот. Тут Зебулон завопил: — Сейчас меня хватит удар! Он отшвырнул заступ и стал носиться взад-вперед. Гарриман же поднял последний, пятый сосуд, и стал снимать оплетку. Еще несколько секунд — и вот он распечатан. Содержимое оказалось таким же. Зебулон опустился на землю, закрыв лицо руками. Сквозь рыдания слышалось: — Где наш отец? От старого подлеца давно не осталось ни пылинки! Только позор на наши головы! Смерть нас призывает… — Он сплюнул. — Миссис Бартон, — продолжал он, — я отказываюсь от этой писанины. Мне она не нужна. Я дарю ее вам. Вы слышите? Вам, и только вам! Делайте с ней что захотите! — С этими словами он отвернулся и зашагал в лес. — Безумец! — произнес его брат, глядя ему вслед. Душеньке пора было готовить обед, но она не спешила. Она хотела узнать истинную ценность находок. Я попросил Паппермана подкопать яму поглубже, чтобы убедиться, что там больше ничего нет. Вместе с Гарриманом они вынули еще на два фута земли, но так ничего и не нашли, после чего засыпали всю яму. А я и Душенька тем временем занялись осмотром содержимого кожаных мешков. Это были сшитые в тома манускрипты, написанные хорошо известной мне рукой великого Виннету. Не стоит говорить, какое впечатление произвели они на меня. Буквы аккуратно располагались на строчках. Почерк был четким и твердым, как душа того, чья рука выводила слова на этих страницах. Их оказалось не десять, не двадцать, а несколько сотен! Где и когда он их писал? На обложках тетрадей можно было прочесть: «Написано у могилы Клеки-Петры», «Написано у Тателла-Саты», «Написано для моих красных братьев», «Написано для моих белых братьев», «Написано в жилище Олд Шеттерхэнда на Рио Пекос», «Написано для всего человечества». Язык был английский. А там, где автор затруднялся в подборе точных выражений, стояли индейские слова и фразы. Заметил я и немецкие обороты, — похоже, они крепко засели в его памяти после общения со мной. В конце последней тетради я нашел полный перечень всех текстов и адресованное мне послание. О перечне я скажу позже, а письмо гласило: Когда я закончил чтение, Душенька положила голову мне на плечо и заплакала. Так мы просидели довольно долго. Потом уложили манускрипты обратно в глиняные сосуды и отнесли их в палатку. Письмо же я оставил при себе. — Ты покажешь его Молодому Орлу? — спросила Душенька. Это был один из тех частых случаев, когда ее мысли совпадают с моими. — Да, он должен прочитать письмо, и сейчас же. — ответил я. Мы подошли к индейцу. Как только я передал ему письмо, его лицо засияло от счастья. — Благодарю вас, мистер Бартон! — воскликнул юноша. — Поверьте мне, я прекрасно осознаю, что значит получить такое письмо из ваших рук! — Я показываю его вам не без умысла, — пояснил я. — Оставляю завещание моего Виннету под вашей личной охраной. Я не могу всегда находиться возле палатки. К примеру, сейчас я собираюсь взглянуть на Зебулона Энтерса. — А я пока позабочусь о хлебе насущном, — заявила Душенька. — Займусь медвежьими лапами. Надеюсь, что справлюсь с ними — с помощью Паппермана. Идея разыскать Зебулона пришла мне в голову не только для нашей безопасности. Скорее, это было сострадание, и я не хотел выпускать несчастного на долгое время из виду. Нужно было спасать именно его, поскольку с его братом дело обстояло проще. Я пошел за ним, по следу. Следы вели в глубь леса, но шли не прямо, как у человека, который знает, куда идет, а петляли из стороны в сторону, как будто человек был в затруднении и не знал, куда направиться. Временами он останавливался, ходил по кругу, словно заколдованный. Анализируя свои наблюдения, я продвигался вперед довольно медленно. Я услышал Зебулона раньше, чем увидел. Он стоял под высоким буком, опершись о его ствол. Вблизи рос густой кустарник, за которым я укрылся. Он разговаривал вслух — словно перед ним кто-то стоял, — жестикулировал, кивал невидимому собеседнику: — Все вы уже мертвы, все! Остались только мы двое! Гарриман хочет умереть, но я хочу жить! Я хочу исполнить волю отца, чтобы он не убил меня, последнего! Я насажу ему на нож этого Олд Шеттерхэнда! Я уничтожу и погублю злейшего врага отца, чтобы самому остаться в живых. Но смогу ли я… Смогу ли? — При этих словах он повернулся, словно перед ним была целая аудитория, и прислушался, будто ему должны были дать ответ. — Виновата она, эта женщина! Женщина с голубыми глазами и добрым лицом! Она стоит на моем пути. — Он сложил обе ладони рупором и таинственно объявил: — Это голубые глаза нашей матери. Любимые, добрые, голубые глаза, которые столько раз плакали, пока не лопнули от страдания и не закрылись! Вы тоже заметили это сходство? А эта благосклонность и доброта?! Как это смешит и как огорчает! Можно ли уничтожить столько доброты? Имею ли я право? Из-за одного негодяя? Негодяя?! — Он склонил голову набок, словно прислушиваясь к ответу, потом категорично махнул рукой и сам ответил: — Нет! Он обманул меня, этот старик. Обманул! Это было не золото, а только листки, бумажки. Может, он и с Киктахан Шонкой надует меня? Пока он был жив, он хотел надуть весь мир. Теперь он мертв и может обмануть только нас 32. Но будет обманут сам! Поистине у меня огромное желание надуть его так же, как он меня с этим Олд Шеттерхэндом. Может, я смогу сделать это. Вероятно… Из-за этих голубых глаз. Из-за этого милого, доброго лица. Я хочу… Он осекся. На поляне появился его брат, и Зебулон громко окликнул его. — Тихо, тихо ты, неосторожный! — махнул рукой Гарриман. — Твои крики погубят нас обоих. — Они все были здесь, все! — Чепуха! Никого здесь нет, никого! Но один может прийти в любой момент. И если он услышит, что ты тут рассказываешь деревьям, откроется все, что ты так тщательно скрываешь. — Кого ты имеешь в виду? — Олд Шеттерхэнда. Он углубился в лес в том же направлении, что и ты. Я знаю демона, который заставляет тебя кричать так громко. Поэтому я быстро пошел следом, чтобы предупредить тебя. Но я не знал, где ты, и стал искать тебя. И вот услышал, как ты кричишь. — Неужели я так громко кричал? — Иди за мной. Скоро обед. — А! Медвежьи лапы? — Да. Мне любопытно, справится ли она с ними. Она никогда ведь их не жарила. — О, она приготовит все что угодно! Даже жаркое из медвежьих лап. А если они ей не удадутся, их все равно съедят, и они будут вкусными, говорю я тебе, вкусными! Идем! И они покинули поляну. Я поспешил следом, чтобы незаметно опередить их, и это мне удалось. Когда они появились в лагере, я сидел уже там, рядом с Молодым Орлом. Для любознательных читателей упомяну о немаловажной детали: приготовленные Душенькой медвежьи лапы тянули на «два с плюсом»! 33 Я, пожалуй, мог бы вознаградить ее и «единицей», но, по правде говоря, это было бы преувеличением. Если бы Кларочка, несмотря на помощь Паппермана, загубила лапы, мне вообще не пришло бы в голову ставить ей оценку, поскольку согласно параграфу 51 Уголовно-процессуального кодекса в Германской империи от 1 февраля 1877 года, я в подобных деликатных случаях имею право как муж не давать показаний. Но успех был налицо. Справедливости ради добавлю, что «двойка» относилась к медведю, а «плюс» — к моей жене. После еды мы вдвоем отправились верхом к упомянутому мной раньше дереву на вершине горы. Скво сиу стремились к Наггит-циль. Они уже должны были прибыть сюда раньше нас, но никаких следов я не обнаружил. Мы вообще не увидели ни одного свидетельства пребывания здесь людей. Поэтому мы поскакали к главной вершине, чтобы оттуда осмотреть окрестности. Оказавшись наверху, мы сразу ощутили живительную чистоту воздуха. Я взобрался на дерево и увидел горы Наггит-циль, поросшие густым лесом. К лесному массиву примыкала широкая голая прерия. Подзорной трубой я «ощупал» всю местность. Никаких следов, ни одной живой души. Мы могли быть уверены, что сегодня нам никто не помешает. Мы прибыли в лагерь, когда стало темнеть. Папперман позаботился о хворосте, которого должно было хватить на всю ночь. Он лег перед входом в палатку как верный пес, сознающий свой долг. Молодой Орел сел рядом. Оба Энтерса расположились на корточках у огня — они жарили своего зайца. Позже они дали и нам по кусочку, а мы не стали отказываться. Они поддерживали общий разговор, как будто между нами ничего не произошло. Может, в них заговорила совесть? Или их намерения стали менее враждебными, чем раньше? Возможно. Зебулон вел себя так спокойно, словно сцены у могилы совершенно исчезли из его памяти. Разумеется, разговор шел исключительно о Виннету и его апачах. Я упомянул о нескольких интересных эпизодах, которые пережил вместе с ними. Папперман тоже вспомнил, как он познакомился с вождем, а Молодой Орел рассказал об огромном влиянии, которое оказал погибший, даже после своей смерти, на апачей и родственные им народы. Оба Энтерса жадно ловили каждое слово. Меня это радовало. Поскольку о нас с Виннету они слышали столько плохого, особенно от своего отца и его окружения, теперь им было не вредно увидеть все в ином свете. Молодой Орел тонко почувствовал, какую цель я преследовал, разговаривая с братьями, и пошел мне навстречу, поддержав в старании превратить их ненависть к нам в уважение. Ужин прервал беседу ненадолго. Когда с ним было покончено, Папперман достал одну из сигар, которыми запасся еще в Тринидаде. Энтерсы вынули из сумок короткие трубки и кисеты. Взглянув на Душеньку и получив молчаливое разрешение, они закурили. Молодой Орел не курил. Он придерживался мнения, что «пить дым» можно только на совете, и только из калюме. Что касается меня, то я, как известно, курильщик со стажем. Признаюсь, что дымил похлеще всех своих знакомых. Сейчас я практически не курю. Вот уже пять лет, как Душенька запретила мне вдыхать зелье в таких количествах. Она считала, что я еще не все сказал своим читателям, а потому должен в первую очередь заботиться о здоровье и продлении жизни. Тогда я отложил сигару, которую взял было в зубы, и сказал: «Больше не закурю никогда!» Итак, я встал на ту же стезю, что и Молодой Орел: курить только на индейском совете, и только из калюме, хотя невозможно отрицать тот факт, что облачко дыма из хорошей сигары или трубки разнообразит наши банальные фантазии, чувства обостряются, а душа становится открытой и восприимчивой. Подобное происходило сейчас у Молодого Орла. Его рука поигрывала с колечками дыма, которые медленно соскальзывали с губ сидевшего рядом Паппермана, а нос с удовольствием ощущал аромат сигары. Молодой Орел был молчалив. С тех пор как я его узнал, сегодня он впервые потерял самообладание. О себе он не говорил — только о Виннету. У меня возникло ощущение, что именно влияние табачного аромата побудило его к откровениям. Душенька тотчас воспользовалась возможностью задать вопрос, возникший у нее на озере Кануби. Когда молодой апач упомянул о нашей встрече с прекрасной Аштой, жена тут же вставила: — Я видела звезду на ее одежде и вижу ее у вас. Что это? И что это за «Виннету» и Виннета? Или вы не имеете права говорить? Это тайна? На миг он прикрыл глаза. А когда открыл их снова, ответил: — Никакой тайны нет. Наоборот, мы хотим, чтобы весь мир узнал об этом и сделал то же, что и мы. Мне рассказывать здесь и сейчас? Взгляд индейца скользнул в сторону обоих Энтерсов. Я понял его и кивнул: — А почему нет? Никаких препятствий. — Пусть будет так! — Он снова закрыл глаза и после паузы произнес: — Я хотел и мог бы говорить с вами на языке апачей, поскольку все, что так запало мне в душу, произносилось именно на этом языке. Язык бледнолицых оставляет на моем сердце ужасные шрамы. — Он еще раз прикрыл глаза, потом взглянул на небо и продолжал: — Далеко-далеко отсюда лежит земля под названием Джиннистан 34. Она известна только нам, красным людям. Можно представить мое удивление, когда я услышал название, слетевшее с уст юного апача. С Душенькой происходило то же самое. Она вцепилась в мою руку, словно нуждалась в поддержке. Но нельзя было показывать вида, что нам это известно. — Джиннистан? — переспросил я. — Разве это слово из языка апачей? — Нет, оно из совершенно неизвестного языка. Много тысяч лет назад между Америкой и Азией, на дальнем севере, существовал «мост» — узкий перешеек. Этот «мост» давно распался на отдельные острова. В те далекие времена, тысячелетия назад, по нему к нашим предкам пришли прекрасные люди, великие душой и телом; они принесли привет от своей повелительницы, царицы Мариме. Душенька снова сжала мне руку. Она, как и я, поняла, что речь шла о нашей Маре Дуриме. Молодой Орел между тем продолжал: — Ее посланцы должны были передать нашим предкам бесценные дары. Им было запрещено принимать подарки в ответ, поскольку отплаченный дар уже не подарок, а вымогательство. Послы рассказали о райской земле Джиннистан. Там существовал только один закон — так называемый закон ангела-хранителя. Дело в том, что каждый подданный царицы Мариме обязан был быть тайным ангелом-хранителем другого. Кто решался стать ангелом-хранителем своего врага, тот слыл героем, потому что одерживал самую крупную победу над собой! Нашим праотцам это пришлось по душе, поскольку они были столь же благородны, что и обитатели Азии. Они попросили посланников царицы Мариме помочь насадить их закон здесь, в Америке. Те люди выполнили то, о чем их просили, а потом снова вернулись к себе. — Они приходили снова? — не выдержала Душенька. — Да, но уже по-другому. На рубеже каждого века появлялись посланцы, приносящие подарки; они следили, действует ли еще закон на этой части Земли. Так продолжалось много тысячелетий подряд. Земля стала Раем, широко открытым для всех. Между ангелом-хранителем и простым человеком не было никаких различий, потому что каждый сам был ангелом-хранителем себе подобного. И вдруг однажды посланцы не появились, не было их и в следующем веке. Люди забеспокоились и выяснили, что «мост» из Азии в Америку рухнул. Остались стоять только его опоры — острова, окруженные бушующим морем. — Если не ошибаюсь, они стоят и сегодня, — добавил Папперман. — Я думаю, их называют Алеутскими островами. — Верно, — кивнула Душенька. — Вы хороший географ, мистер Папперман! — Прошло много веков, но посланцы не появлялись, — продолжал Молодой Орел. — Связь прервалась. — Неужели нельзя было попробовать как-то восстановить ее? — снова спросила моя жена. Апач печально улыбнулся. — С нашей стороны никто ничего не предпринял, — ответил он. — Мы ведь краснокожие! Мы индейцы! Мы хотели быть счастливыми и радостными, но без труда и усилий. И это мы считали нашим естественным правом. Завоевать счастье? Нет, это не для нас. Мы полагали, что можем заполучить его просто так. Мы понятия не имели, что Великий Мудрейший Маниту испытывал нас, чтобы встряхнуть и вдохновить на активные действия. Но наши предки не шевелились, они продолжали спать. Они не испытывали никакой благодарности за данный им свыше закон Джиннистана. Они не предприняли никаких действий, чтобы вернуть Рай, радость и счастье. Это большой, непростительный грех наших праотцов, последствия которого приходится ощущать нам и сегодня. — Предки, предки, отцы… — начал было ворчать Зебулон. — Замолчи и не мешай! — оборвал его брат. Юный апач заговорил снова: — Так продолжалось из поколения в поколение, пока закон Джиннистана не потерял силу и не смог больше возродиться. И вот теперь он канул в лету. Ангелы снова превратились в людей, а Небо покинуло Землю. Рай исчез. Любовь умерла. Ненависть, зависть, эгоизм, высокомерие снова взяли первенство. Основы великого государства пошатнулись. Великая раса утратила все свои устои. Падение продолжалось медленно, но неуклонно. Владыки стали деспотами, а патриархи — тиранами. Если раньше царил закон любви, то теперь господствовало насилие. То, к чему раньше стремились, исчезло. Единственное спасение все увидели в силе и жестокости. И они пришли — угнетатели и насильники! Они господствовали здесь несколько столетий. Всякий гнет рождает внутреннее напряжение, которое накапливается, пока не взорвется и не выплеснет всю свою энергию. Так бурная река, стесненная берегами, готова вырваться и затопить вокруг все и вся. А груз прошедших тысячелетий начинал давить неудержимо. Воспользуюсь другой аналогией: озеро Верхнее буквально вторглось в озеро Мичиган, то — в Гурон, а последнее — в озеро Эри. От этого мощного потока раскололись даже скалистые берега. Родилась Ниагара. Сначала река, потом водопад, ужасающий и неудержимый, в котором красная раса рассыпалась бы на атомы и более мелкие частицы, если бы из самых глубин не поднялась сила, способная собрать пылинки и капельки воедино, в общее Онтарио. Наверняка, эта картина вам чужда и во многом непонятна. — Вовсе нет! — воскликнула Душенька. — Мы неоднократно говорили об этом дома и здесь. В последний раз — на самой Ниагаре, с Атапаской и Алгонкой, вождями… — С Атапаской?! — удивленно воскликнул Молодой Орел. — Да. — И с Алгонкой? — И с ним тоже. Новость заставила его вскочить на ноги. Его радость была столь велика, что он даже не подумал скрыть ее, хотя индеец не имеет права на такое поведение. — Они были вместе, вместе! — вскричал он. — Они встретились! А потом вдвоем появились у Ниагарских водопадов, великого и потрясающего образа нашего прошлого и настоящего! А потом… Вы знаете, куда они отправились потом? — К горе Виннету. — Это правда, миссис Бартон? — Чистая! — уверила Душенька, а я подтвердил. Апач сложил ладони вместе, поднял глаза к небу, словно собираясь помолиться, и с глубоким удовлетворением произнес: — К горе Виннету! Спасена… спасена! — Вы о чем? — не могла промолчать моя любознательная супруга. Усевшись на место, он заметил: — Великая мысль, которой суждено подняться из глубин Ниагары, спасена! — Так, значит, она уже найдена? — Ее не нужно искать. Она уже давно там, вот уже несколько тысячелетий! Она лишь временно была скрыта в водоворотах Ниагары. Но стихия не размолола и не раздробила ее, как нас! Когда вода поглотила ее, казалось, навсегда, она вдруг возникла — чистая и сияющая, словно чудо. Он был в восторге. А любопытная Клара с энтузиазмом воскликнула: — Я знаю, что вы имеете в виду! — Нет, это невозможно! — покачал головой он. — Мы знаем ее и, вероятно, узнали еще раньше вас. Вы ведь имеете в виду закон Джиннистана, больше ничего. Каждый человек обязан быть ангелом-хранителем другого! Я права? Радостное удивление отразилось на лице молодого человека. — Вы и вправду меня поняли! Как же это, миссис Бартон? — Я же вам сказала, что этот закон мы тоже знали, — ответила она. — А кроме того, смотрите! Могу вас уверить, что мы знаем Джиннистан и царицу Мариме, хотя вы думаете, что о ней слышали только краснокожие. Молодой Орел даже не нашелся, что ответить. Он вопросительно взглянул на меня. — Она права, — подтвердил я. — Мы даже знаем настоящее имя царицы. Ее зовут не Мариме, а Мара Дуриме. Эти пять слогов за столь долгий срок превратились у вас в три. — Если об этом говорите вы сами, то я не могу не верить, — ответил он. — Как я рад! Вы знаете царицу, вы знаете Джиннистан, вы знаете великий, удивительно простой и все же такой емкий закон этой страны. Этим вы поможете нам еще больше, чем Атапаска и Алгонка, с которыми вы познакомились. Они знают, кто вы? — Нет. Я умолчал об этом. Мы были миссис и мистер Бартон, и все. Тут его лицо снова озарилось радостью. — Как будет счастлив Тателла-Сата, мой любимый учитель, когда откроется, что Олд Шеттерхэнд хочет того же, что и он сам! Вы были желанны, но вас боялись, мистер Бартон. — Почему? — Потому что Тателла-Сата знает вас только по вашей славе; он не знает вашей сути. Он боится, что вы поддержите план возведения памятника — роскошного творения поверхностного зодчего. Ваш голос очень весом. Он знает это, знаем это и мы все. И если вы поддержите тщеславие и хвастовство, то нас вместо возрождения ждет гибель. Душа нашей нации, нашей расы, пробудилась. Она тянется к свету, начинает оживать. Она хочет ощущать себя как одно целое. Все благоразумное стремится к упоительному чувству единения. Теперь посмотрите на сиу, юта, кайова и команчей. Они берутся за оружие, но не против белых, а против самих себя, против своих собственных душ. Их души, едва пробудившись, готовы навсегда погубить себя. Почему? Он собирался ответить сам, но Душенька вставила: — А почему Олд Шурхэнд, Апаначка, их сыновья и их единомышленники оскорбляют национальное чувство этих племен? Почему они собираются оказать вождю апачей беспримерную честь?! Индеец бросил удивленный взгляд на нее, потом на меня, словно не поверил своим ушам. — Как сказала миссис Бартон? — переспросил он. — Она назвала эту честь «беспримерной»? — Да, — кивнула Душенька. — И он ее недостоин? — Думаю, что да. — Вы любите нашего Виннету, миссис Бартон? Уважаете ли его? Лицо юноши посуровело. Та же серьезность появилась и на лице моей жены. Она ответила: — Я люблю его, уважаю, как никого другого, помимо мужа! — И все же говорите, что все это незаслуженно? Он медленно встал. Душенька тоже. Я тоже поднялся, понимая, что наступил кульминационный момент. Я был в три раза старше молодого человека, но это не значило, что в три раза умнее. Он олицетворял собой не только начинающееся в индейских племенах движение, именуемое «Молодое поколение», но судьбу всей индейской расы. Он пробыл четыре года у белых, что принесло, похоже, богатые плоды. Он знал Атапаску и Алгонку. Он переписывался со знаменитым Ваконом. Он был учеником и, несомненно, любимцем Тателла-Саты, а значит, последователем моего Виннету. Тут мне, пожалуй, высовываться не стоило. Несмотря на его молодость, духовно мы стояли на одной ступени. Вот почему я поспешил ответить вместо жены: — Именно потому, что мы его так же любим и уважаем, я не потерплю, чтобы его высмеивали потомки. Как бы ни был огромен памятник, высот Виннету камню никогда не достичь. А тот, кто возводит помпезный монумент, — тот не возвышает человека, а унижает его. Он позорит его, вместо того чтобы чествовать. Виннету не был ни ученым, ни артистом, ни героем баталий, ни королем. Он не обладал никакими официальными титулами. Зачем какой-то монумент? Зачем такой редкий и дорогостоящий? Такой кричащий? Чем заслужил наш несравненный, благородный друг такое оскорбление? Я ни в коем случае не унижаю его, утверждая, что он не стал ни ученым, ни артистом, ни королем, ни еще кем-либо — ведь он был больше, чем все они, вместе взятые! Он был Человеком — он был первым индейцем, в ком пробудилась от мертвого сна душа его расы. В нем она родилась заново. Потому он и должен быть только душой! К дьяволу все эти монументы! Он жил в нашем сердце — там и останется. Только неразумный может думать, что вырвет его из наших сердец и обратит в металл и камень. Ему суждено жить во мне, в нас, в вас, в душе его народа, которая обрела в нем сознание того, что для обреченной на гибель нации существует один-единственный путь спасения — великий закон Джиннистана! Он мог бы выставлять себя героем, но отказался от этого, поскольку знал, что это только ускорит конец его народа. Он проповедовал мир и, куда бы ни приходил, везде нес его с собой. Он был ангелом-хранителем всех своих. Ангелом любого человека, который встречался ему, будь то друг или враг — все равно. Когда душа его народа пробудилась в нем, именно она и дала ему силы для возврата к закону ангела-хранителя, исчезнувшего однажды вместе с душой последнего великого древнеиндейского властителя, к которому приходили посланцы царицы Мариме. А значит, Виннету по душе был его прямым потомком. Поняли ли вы это, красные братья? Вы поняли, что вы дети, которым суждено погибнуть только из-за нежелания перестать ими быть? Поняли, что, вы заснули детьми только для того, чтобы после тяжелого сна теперь пробудиться мужами? Вы поняли, что если каждый из вас не станет Человеком, вы погибнете навсегда? А знаете ли вы, что такое Человек? Личность, вершащая свои дела, не вступая в сделки с собственной совестью? Личность, осознающая свою цель и всем нутром стремящаяся к ней? Не только! Вы поняли, чем можно искупить вину за междоусобную борьбу и истребление больших и малых индейских народов и народностей? За это чудовищное самоубийство? А осознали ли вы, что алчность бледнолицых и жажда ими крови и земли лишь бич в руках Великого Мудрого Маниту, удары которого должны пробудить вас ото сна? Что вы можете искупить свой грех только любовью, что во всем виновата ваша ненависть? Что Небо ваших предков погибло, как только красным людям стало наплевать друг на друга? И что это Небо приблизится к Земле лишь тогда, когда каждый красный человек будет стремиться стать ангелом своих братьев, как в те времена, когда царица Мариме еще не отказалась от вас? Я говорил довольно долго, будто вокруг находилась целая толпа слушателей. В письме Виннету было сказано, что его пульс забьется в моем сердце уже с сегодняшнего дня, и вот первое подтверждение: эти мысли и слова сами пришли мне на ум — в обыденной обстановке я предпочел бы оставить их при себе. Молодой Орел стоял передо мной, ловя каждое мое слово. Я видел, что он удивлен услышанным. Едва я закончил последнюю фразу, как последовал вопрос: — Скажите, мистер Бартон, вы еще не были у Тателла-Саты? — Никогда, — ответил я. — Вы что-нибудь читали из его большого собрания сочинений? — Ничего. Ни одной книги я не видел и еще меньше прочитал. — Странно, очень странно! Ведь Виннету не мог с вами не поделиться… — Чем? — Мыслями, которые вы только что облекли в слова. — У каждого человека свой образ мыслей. Я не пользуюсь чужими. Вопросы, которые я вам задал, тоже мои. Ваше право отвечать на них или нет. — Охотно отвечу. Не только словом, но и делом. Вы спросили меня, дошло ли до нас понимание?! Возможно, не все, но многое! Вот доказательство. — Он указал на двенадцатиконечную звезду на своей груди и продолжал: — Миссис Бартон желает знать, что это значит, и я отвечу — это значит, что мы готовы искупить прошлое. Мы больше не хотим ненавидеть, мы хотим любить! Мы постараемся стать достойными потерянного Рая. Следовательно, закон Джиннистана у нас снова должен вступить в силу. Мы стремимся обрести внутреннюю связь и больше не быть разобщенными. Мы хотим сплотиться так крепко, чтобы никакая сила не смогла нас разобщить! У нас нет ни одного повелителя, который мог бы нам приказать, а потому мы приказываем себе сами. Я был первым, кого учитель Тателла-Сата назвал «Виннету». Вскоре таких стало десять, потом — двадцать, пятьдесят, сто. Теперь их исчисляют тысячами! — Почему вы называете себя «Виннету»? — спросила Душенька. — А есть что-нибудь любимее и лучше? Разве Виннету не был образцом выполнения наших заповедей? А самое главное: разве имена Виннету и Олд Шеттерхэнда не стали притчей во языцех? Символами дружбы и человеколюбия, готовности помочь и пожертвовать собой? Существовали ли с тех пор, как создай этот мир, более искренние и верные друзья, чем эти двое? Мы не сделали ничего особенного. Мы просто основали клан, новый клан, каких всегда у красных людей были тысячи и которые есть до сих пор. Но одна особенность: каждый член клана обязан быть ангелом-хранителем другого — всю жизнь до самой смерти. Можно было бы назвать этот клан Кланом ангелов-хранителей, но мы назвали его кланом Виннету, потому что это звучит скромнее. Мы сделали правильный выбор, и до сего дня память о лучшем из лучших вождей апачей живет в нас. Но мы не уклоняемся от истины. Наш клан будет единственным памятником, который поставит ему раса. Нет лучшего и более правдивого! Гигант из золота и мрамора, царящий вместе с горами над землями и народами, стал бы ложью, высокомерием. Именно нашим высокомерием и нашей ложью, а не Виннету! Он никогда не лгал, он всегда был скромен. В этом мы должны равняться на него. Ему суждено стать нашей душой. И тогда он окажется выше самой высокой горной вершины! А потому он больше и величественнее, чем любая колоссальная статуя, которую хотят поставить ему маленькие людишки! Я счастлив услышать, что Олд Шеттерхэнд того же мнения. Я хочу, чтобы Тателла-Сата узнал это как можно скорее. Вы позволите дать ему знать, выслав гонца? — С удовольствием, но кто будет этим посланцем? — спросил я. — Никто из нас. Я позову его. Индеец отвернулся от огня на юг, приложил руки ко рту и громко прокричал: «Вин-не-ту!» Тотчас откуда-то издали до нас донеслись похожие звуки. — Это эхо? — спросила Душенька. — Нет, — ответил Молодой Орел. — Это ответ «Виннету». Стояла ночь. Мерцали звезды. В их свете мы увидели, как к нашему костру медленно приблизилась какая-то фигура. Человек был облачен в точно такой же кожаный костюм, как и Виннету. Волосы его были собраны в пучок и свисали на спину. Оружия у незнакомца не было. Он остановился перед нами. Свет костра упал на его лицо, и мы увидели, что мужчине около сорока лет. — Ты покровитель Наггит-циль? — спросил Молодой Орел. — Да, — ответил незнакомец. — Вышли гонца к Тателла-Сате. Пусть он сообщит, что Молодой Орел вернулся и выполнил его поручение. Пусть он скажет ему еще, что Олд Шеттерхэнд здесь и что он нашел наследство Виннету. И пусть он скажет ему вот что: в борьбе против памятника он может положиться на Олд Шеттерхэнда как на самого себя. Все это, естественно, произносилось на языке апачей. Затем Молодой Орел сделал приветственный жест рукой, после чего незнакомец удалился, не сказав больше ни слова. — Как странно! — произнесла Душенька, жаждавшая разъяснений. — Не странно, а, наоборот, очень даже легко объяснимо, — возразил юноша. — У Тателла-Саты, то есть у горы Виннету, вы познакомитесь с нашим кланом и все поймете. — Разве мы не имеем права узнать обо всем сейчас? — искренне удивилась она. — Я возвращаюсь домой, а потому не располагаю точными сведениями. Хотя я и поддерживал связь с горой Виннету, но только в особо важных случаях. Все это время Энтерсы не вмешивались в разговор, поэтому голос Гарримана прозвучал полной неожиданностью: — Это меня очень интересует! Нельзя ли хотя бы узнать, имеют ли право белые стать членами клана Виннету? Повернувшись к нему, индеец ответил: — Он создавался только для индейцев, но идея включить в него белых близка к его основной цели. Мы хотим, чтобы любовь, к которой мы стремимся, объединила не только нас. но и все человечество. — Можете ли вы запретить нам основать свой собственный клан Виннету? — Этого не может запретить никто. — Имеет ли право член клана сам выбирать себе покровителя? — Нет. Можно лишь сообщить о своем желании, и, если это возможно, оно будет удовлетворено. Если бы каждый поступал так, скоро появилось бы много людей, имеющих одних и тех же покровителей, в то время как другие не имели бы их вовсе. Защищать всеобщего любимца не заслуга. Быть ангелом ненавистного или даже всеми презираемого — вот тяжкий и тернистый путь к истинной гуманности. — А о покровителе и его опекаемом объявляют публично? — Нет. Это тайна. Никогда защищаемый не знает своего защитника. Но сведения о том и другом записываются. Каждый покровитель носит имя опекаемого на внутренней стороне звезды, на груди. После его смерти звезду отделяют от одежды и выясняют, чьим ангелом был ее обладатель. — Отлично! Пусть и у меня посмотрят. — У тебя? — удивился его брат. — Да, у меня! — ответил Гарриман совершенно серьезно. Тут Зебулон рассмеялся и спросил: — Разве ты тоже «Виннету», да еще замаскировавшийся? — Нет, но я хочу им стать. — Не смеши! Думаешь, что именно тебя допустят в клан как первого белого? — Нет. Об этом я и не мечтаю. Но, несмотря ни на что, я буду «Виннету*. Все это мне по душе, и даже очень. Раз мне невозможно стать красным „Виннету“, я буду белым. — Как? — Очень просто. Я буду основателем клана Виннету для белых. — Когда? — Сегодня, здесь, сейчас! — Безумец! — Зебулон пренебрежительно махнул рукой, но Гарриман не обиделся. — Смейся сколько хочешь! Я сделаю это. Я должен, должен! Да и тебе, пожалуй, придется. — Мне? И в голову не придет. — Придет или нет — это не главное. Я тоже не сам придумал. Все случилось помимо воли. А если такое происходит, то нужно подчиняться. Итак, сейчас я учреждаю клан Виннету для белых. Буду ли я первым и единственным членом клана — это не столь важно. Смешно это или нет — тоже. Но я хочу, чтобы вступил хотя бы еще один — ты, Зебулон! — Об этом не может быть и речи! — быстро отреагировал тот. — Но я настаиваю, и ты увидишь, что тебе придется это сделать. Миссис Бартон, полагаю, у вас с собой швейные принадлежности? — Конечно, — ответила Душенька. — Прошу иглу и катушку хороших черных ниток. И ножницы. — Все это у вас будет, — ответила она и направилась в палатку. — А вы, мистер Бартон, — писатель, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Значит, у вас должны быть перо и чернила. — Письменные принадлежности со мной, — ответил я — Тогда прошу, дайте мне перо и несколько капель чернил. Бумага у меня есть. — Моя жена принесет и то и другое. — Зачем тебе чернила и перо? — удивился Зебулон. — Написать имена тех, кого я хочу защищать. — Глупость, самая настоящая глупость! Ты и мне не скажешь, кто они? — Нет! Никто не должен этого знать. А ты — тем более. После того как Душенька все принесла, Гарриман вырезал из шкурки съеденного зайца маленькую двенадцатиконечную звезду, с которой он с помощью острого ножа соскоблил шерсть. Потом отрезал кусочек бумаги и, положив его на колено, вывел задуманное имя. Шить он не умел совершенно. Уже после нескольких стежков ему пришлось отпороть звезду от пиджака в начать все сначала. Так повторилось несколько раз. — Будто само провидение против меня… — ворчал он. — Но я добьюсь своего. Тут моя жена не выдержала: — Позвольте мне! Пожалуй, я справлюсь лучше и быстрее. — Вы в самом деле хотите мне помочь, миссис Бартон? Как это приятно! Только пожалуйста, не поднимайте бумагу и не читайте, что там написано! Она приложила бумагу к указанному месту на лацкане пиджака, прикрыла сверху звездой и начала пришивать. — Какая кропотливая работа! Мне бы, конечно, с этим не справиться, — признался Гарриман и после короткой паузы добавил, словно про себя: — Я чувствую себя так, будто подписал себе смертный приговор. И все же на душе легко и хорошо. Зебулон не отрывал глаз от моей жены. Но его внимание было сосредоточено больше на ее лице, чем на руках. Его пальцы бесцельно теребили заячью шкурку. Вдруг он взял ножницы и, как его брат, вырезал двенадцатиконечную звезду. Проделал он это механически, будто во сне. Затем нерешительно протянул Душеньке звезду: — Миссис Бартон, пожалуйста, сделайте то же самое и мне! — Пришить? — спросила она. — Пришить. — С бумагой? — Да. С бумагой и именем. Сейчас я его напишу. — Вы видите? Разве я не говорил? — вырвалось у Гарримана. — Молчи! — прикрикнул на него брат. — Я делаю это не по твоему желанию, а потому, что сам этого хочу! Я тоже могу покровительствовать, ясно? — Но кому? — удивился Гарриман. — Это моя тайна! Разве ты назвал мне имя? Тебе тоже не узнать мое. Он схватил перо, бумагу и написал. Дело шло лишь о нескольких буквах, но потратил он довольно много времени. Сколько раз он останавливался. Наконец он закончил, дал чернилам высохнуть, сложил бумажку в несколько раз и подал Душеньке. Собственно говоря, в поступке братьев не было ничего экстраординарного. Многие посчитали бы его чудачеством. Но мне было не до смеха, поскольку я понял, что ни тот ни другой не могли воспротивиться какому-то внутреннему зову. Когда Душенька закончила работу, братья снова надели пиджаки. Взгляды смягчились, а лица стали добрее. В конце концов Гарриман рассмеялся. Но Зебулон лишь усмехнулся. — Знаешь, кто ты теперь? — спросил первый. — Один из «Виннету», — ответил другой. — Да. Но ты знаешь, что это означает? — Теперь я ангел того, другого, которого должен защищать… — Не только! Об этом я и не говорю — само собой разумеется. Ведь теперь у тебя на груди имя того, кого ты ненавидел лютой ненавистью! — И у тебя тоже. — Конечно! Но ты подумал о том, что теперь твоей ненависти пришел конец? — Ничего я не подумал! — вскипел Зебулон. — Я делаю то, что хочу! Я стал одним из «Виннету», и… — Нет, вы им не стали, — перебил его Молодой Орел. В первый раз он по собственной воле позволил себе первым обратиться к Зебулону. — Нет? — переспросил тот. — Разве не все условия выполнены? — Не все. — Что еще? — Клятва! — Клятва? Нужно поклясться? Но в чем? — В том, что будете верны вашему долгу защиты до самой смерти. Красным людям не нужна клятва — им достаточно рукопожатия, поскольку оно для них так же свято, как присяга. — Для нас тоже! — вскричал Гарриман. — Да, тоже! — повторил Зебулон. — Тогда вставайте! — приказал им юноша. Оба подчинились. Он тоже поднялся. В этот момент Папперман бросил в огонь большую смолистую ветку. Пламя взметнулось ввысь. Оно извивалось и билось, как реющий стяг. Всем вдруг показалось, что лес ожил и стал живым существом. Ночные тени деревьев и кустов пришли в движение. — Протяните руки! — приказал индеец. Они снова подчинились. Тогда он подошел к ним, положил свои ладони сверху и произнес: — Повторяйте за мной: быть верными до самой смерти нашим подопечным! Они повторили. — Это наша клятва! Повторяйте! Они повторили. — Итак! Только теперь вы можете утверждать, что стали «Виннету». Потому что не звезда делает это, а воля. Свою волю вы только что изъявили. Я свидетель. Дайте же мне, свидетелю, ваши руки. Юноша взял одну правой, другую левой рукой и спросил: — Вы осознали важность этого момента? Ответа не прозвучало. Тогда он продолжал: — То, чего вы не знаете, знает Маниту, а то, чего вы не можете, он может! Кто защищает другого, защищает и себя самого. Вы вознамерились быть ангелами-хранителями ваших подопечных, в действительности же они станут вашими ангелами. Оставайтесь верными им и себе! Это единственная благодарность, которую они требуют от вас! |
||
|