"Золото Виннету" - читать интересную книгу автора (Май Карл)

Глава III. СРЕДИ КОМАНЧЕЙ

На территории Техаса, Нью-Мексико и Аризоны, там, где притоки Рио-Гранде стекают с хребтов и отрогов гор Сьерра-де-лос-Органос, Гуадалупе и Рианка, раскинулась огромная дикая страна. Беспорядочные нагромождения скал, глубокие ущелья с отвесными стенами, покрытые девственными лесами долины сохраняют столь первозданный вид, словно с того дня, когда Господь сотворил землю, были напрочь отрезаны от внешнего мира.

Ветер подхватывает цветочную пыльцу и семена и перебрасывает их через горные хребты и пики, благодаря чему в долинах и на лугах буйствует растительность. Черные и бурые медведи блуждают там, нагуливая жир перед холодной зимой, которую проводят в укромных берлогах. Стада бизонов в несколько сот голов с топотом протискиваются сквозь узкие проходы и кочуют в поисках новых пастбищ. Здесь же время от времени появляются белые и меднокожие действующие лица, по дикости не уступающие окрестностям, и когда они исчезают — никто не знает, что с ними произошло, так как каменные исполины молчат, молчит и первозданный лес, а человек до сих пор не понимает языка зверей.

Кто отважится ступить сюда? Иногда забредает отчаянный охотник, полагающийся только на себя самого и на свое ружье, иногда здесь находит убежище беглец, скрывающийся от людского возмездия за свои преступления, крадется индеец, вышедший на тропу войны против всего мира, потому что весь мир — и белых, и краснокожих — объявил его вне закона. Здесь из-за кустов может внезапно показаться меховая шапка траппера, широкополое сомбреро мексиканца или похожая на шлем, завязанная узлом на макушке черная грива индейца.

Что здесь понадобилось каждому из них, что привело в эти недоступные места? Ответ всегда один — вражда с людьми и борьба за существование. Однако выжить здесь так трудно, что иногда кажется: жизнь не стоит тех усилий, которые приходится тратить, чтобы ее сохранить.

Внизу по равнине проходит граница между владениями апачей и команчей, там вершатся героические дела, о которых история умалчивает. Иногда после кровопролитного сражения не один побежденный — целые их отряды вынуждены искать спасения в этих недоступных горах, где ждет их новое сражение не на жизнь, а на смерть — на этот раз с силами природы, победить которые значительно труднее, чем противников из плоти и крови.

Река Пекос зарождается в горах Сан-Хуан и вначале течет к юго-востоку, а затем, пробившись через Сьерра-Бланка, сворачивает прямо на юг. Миновав горы, река описывает огромную дугу в западном направлении; справа и слева от нее высятся горные отроги, но вдоль берегов тянется где широкая, а где поуже полоса прерии, приметная издали по высокой траве. Зеленые леса словно стекают со склонов в пойму реки.

Трудно найти более опасное место. Горы стоят такой сплошной стеной, что щель или каньон здесь редкость, и поэтому тот, кто не хочет встретиться с врагом, никак не может обойти его стороной. Конечно, можно бросить лошадь и, рискуя сломать себе шею, найти убежище в отвесных скалах, но человека без лошади ждет в этих краях верная гибель…

Итак, мы ехали по долине Пекос. Я бывал там и раньше, но тогда я путешествовал в компании многочисленных и опытных воинов племени апачей. Теперь же нас было всего четверо, к тому же нам приходилось не спускать глаз с пленника, которому, хотя он и слушался беспрекословно, доверять все равно было нельзя. Я хорошо знаю людей, опустившихся до грабежа и разбоя, и оттого не тороплюсь принимать за чистую монету их притворное раскаяние.

Была середина августа, солнце скрывалось за высокими горами сразу после полудня, и мы постоянно мерзли. Холод изнурял нас, тело коченело, мы зябко кутались в одеяла. В течение дня Хоблин ехал между нами, а на ночь мы его связывали. Стейкмен собственной жизнью ручался за достоверность своих слов. Однажды, когда время близилось к полудню, Бернард Маршалл спросил меня:

— Далеко ли еще до Скеттл-Пик и Хэд-Пик?

— Мы могли бы уже завтра быть там. Но Хоблин утверждает, что долина с тайником находится правее.

— А не лучше ли сначала поехать в горы и отыскать там Фреда Моргана?

— Отыскать его в горах не так-то просто. К тому же негодяй опытен и может заметить нас. Патрик опережает нас всего на несколько часов, и мы скорее нагоним его, чем отца.

— Стойте! — воскликнул вдруг ехавший во главе отряда Сэм. — Видите вот эту лежащую на земле ветку? Похоже, кто-то проехал здесь, и совсем недавно.

Мы подъехали поближе и спешились. Сэм поднял ветку, повертел ее в руках и протянул мне.

— Погляди на нее, Чарли.

— Готов поклясться, что ее сломали не более часа назад.

— Можешь не клясться, Чарли, я тебе верю, потому что и сам так думаю.

Я внимательно осмотрел землю.

— Здесь прошли двое белых. Смотри.

В кармане у меня лежали две палочки, вырезанные по длине следа тех, кого мы преследовали. Я достал их и приложил к отпечаткам, видневшимся в траве.

— Это они, мерка подходит к следам. Дальше ехать нельзя, Сэм.

— Ты прав. Патрик не должен заметить, что кто-то идет за ним по пятам. Но если уж негодяи сошли здесь с лошадей — сделали они это не без умысла. Видишь: вон там стояли их лошади и копытами разрыли песок. А человеческие следы ведут дальше в лес. Пойдем посмотрим, почему Патрика потянуло на лесные прогулки.

Мы приказали остальным ждать нас на опушке, а сами пошли по следу. Пройдя несколько шагов, вдруг остановились: кочки мха под вековой сосной были срезаны рукой человека. Мы подняли их.

— Кирка! — удивился Сэм.

Подо мхом виднелся четкий отпечаток инструмента.

— Действительно! — недоуменно согласился с ним я. — Здесь лежала кирка.

— Они унесли ее с собой. Но откуда она здесь взялась? — продолжал удивляться Сэм.

— По-моему, все очень просто. Капитан и лейтенант, после того как зарыли свое сокровище в долине, спрятали кирку здесь, чтобы она не мешала им в дороге. Наверняка где-то здесь на деревьях есть отметки, по которым легко найти этот тайник. А кирка обязательно понадобится негодяям, когда они вернутся за деньгами.

Я уложил на место кочки мха и осмотрел деревья — действительно на стволах сосен виднелись зарубки.

— Что ты скажешь, Чарли? — спросил меня Сан-Иэр.

— Думаю, что Хоблин не лжет: Патрик собрался в долину.

— Мы должны опередить его. Только вот ведь незадача: нам неизвестно, сразу он туда пойдет или будет дожидаться отца.

— Сейчас мы все выясним.

Когда мы вернулись к нашим спутникам, я спросил Хоблина:

— Как далеко отсюда до поворота на долину?

— Я был здесь давно и точно не помню, но, по моим расчетам, не больше двух часов.

— Тогда в путь! Мы пойдем по его следу и все поймем. Если Патрик сразу свернет в долину — значит, он спешит добраться до сокровищ; а если же поедет прямо — стало быть, решил сначала встретиться с отцом. Мы, что называется, сели им на пятки.

— Ты все верно говоришь, Чарли, но мы слишком близко от Патрика. Пусть отъедет подальше, не то он может заметить нас. А мы пока спрячем лошадей в зарослях и чем-нибудь перекусим. Я чертовски проголодался, а пост, вот ведь незадача, мне не на пользу.

Мы так и сделали. Сидя на мягком мху, мы с трудом пережевывали жесткое, как ремень, вяленое мясо, когда Хоблин вдруг тихо вскрикнул:

— Посмотрите вон туда, за овраг! Мне показалось, там что-то блеснуло на солнце. Может, это наконечник копья.

— Мыслимое ли дело, — презрительно отозвался мистер Маршалл, — с такого расстояния рассмотреть наконечник.

— Рассмотреть, конечно, нельзя, — вмешался я, — однако заметить отблеск солнца можно. Особенно если это команчи — у их копий широкие железные наконечники. А это значит…

В то же мгновение я умолк, заметив странный блик над оврагом.

— Несомненно, это индейцы. Слава Богу, мы успели спрятать лошадей. А если бы мы поехали дальше, они наверняка заметили бы нас — ведь солнце светило нам в лицо.

Мы немедленно отползли в кусты, а я достал подзорную трубу и направил ее на овраг. То, что я там увидел, не доставило мне радости.

— Полюбуйся на них, Сэм, — сказал я, протягивая подзорную трубу Сан-Иэру. — Их там сотни полторы, не меньше.

Сэм взглянул в подзорную трубу и передал ее Бернарду.

— Посмотрите и вы хоть раз на краснокожих, мистер Маршалл. Вы когда-нибудь имели дело с команчами?

— Никогда. А вы уверены, что это команчи?

— Уверен ли я? Да я в краснокожих разбираюсь не хуже, чем вы в своих дорогих побрякушках. Конечно, в этих местах можно встретить и апачей, но у них совсем другие прически. Обратите также внимание на боевую раскраску: красные и голубые полосы. Команчи откопали топор войны. Поэтому они до блеска надраили наконечники копий и набили колчаны отравленными стрелами, с которыми мне сегодня совсем не хочется знакомиться. Чарли, — обратился он ко мне, — что будет, если они поедут в нашу сторону?

— Они заметят нас.

— Ну, это не так-то просто, но нам все равно надо выйти и уничтожить следы под деревьями.

— Бесполезно, Сэм. Краснокожие обязательно наткнутся на наши следы у реки, пойдут по ним и обнаружат нас.

— Так оно и будет, но мы тем временем успеем унести отсюда ноги.

— Ты прав, так мы выиграем время. Попытаемся замести следы лошадей на опушке, не покидая убежища.

Позади меня стояла засохшая тонкая елка. Я срезал ее под корень и потряс ею над отпечатками лошадиных копыт. Сухая хвоя посыпалась на землю и прикрыла следы. Теперь только очень опытный глаз мог различить их.

— По-моему, ты перемудрил, Чарли, — произнес Сэм, с лукавой улыбкой глядя на меня.

— Почему же?

— Да потому что на клене не растут иголки.

Действительно, прямо над следами наших лошадей, которые я так «удачно» замел, стоял клен. Но на переделку уже не оставалось времени — все наше внимание было приковано к индейцам, которые остановились в овраге и выслали вперед разведчиков.

— Слава Богу! Они идут в другую сторону! — радостно воскликнул Сэм.

— Почему вы так решили? — удивился Бернард.

— Растолкуй ему ты, Чарли. У тебя это лучше получится.

— Все очень просто. Команчи выслали вперед трех разведчиков. Двое из них взбираются на холм, а третий едет вдоль реки, а это значит, что отряд будет переправляться вброд ниже по течению.

Вскоре разведчики вернулись к отряду, и команчи двинулись вдоль реки. Теперь мы могли видеть их и без подзорной трубы и пересчитать краснокожих. Выяснилось, что их вдвое больше, чем мне показалось вначале. Молодые, сильные, как на подбор, воины принадлежали к двум ветвям племени команчей, так как во главе отряда ехали два вождя.

— А эти двое с орлиными перьями в волосах — вожди? — спросил Бернард.

— Да.

— А мне как-то говорили, что индейские вожди всегда ездят на белых лошадях.

— На белых? Ха-ха-ха! — засмеялся Сэм.

— Тот, кто сказал тебе это, знал об индейцах понаслышке, — произнес я. — Краснокожие предпочитают лошадей темной масти, так как белый цвет виден издалека и даже на охоте невозможно приблизиться к дичи на светлом коне. Только на севере, зимой, когда все покрыто снегом, индеец садится на такого коня и сам укутывается в белое одеяло. И я не раз прибегал к этому способу.

Тем временем индейцы начали входить в воду и один за другим пересекать реку. Несмотря на бурное течение, они выходили из реки всего на несколько шагов ниже того места, где входили.

Увидев, что краснокожие снова выслали вперед разведчиков, а затем двинулись вниз по течению, мы вздохнули с облегчением.

Опасность миновала, Сэм гладил по шее свою Тони и приговаривал:

— Что ты об этом думаешь, моя старушка? Ничего страшного, правда? Во всяком случае, краснокожие не смогли бы отрезать мне уши; а тебе хвост. Нам с тобой бояться нечего. Чарли, — обратился он ко мне, — а что будет с Патриком и его сообщником? Ведь их следы индейцы наверняка заметят.

— Ничего с ними не будет, — ответил вместо меня Хоблин.

— Почему же?

— Они давно знакомы. Это команчи из племени ракуррои. Наш капитан и Патрик выкурили с ними трубку мира. Мы сбывали им добычу.

— Хуже не придумаешь. Значит, краснокожие станут на его защиту, — пригорюнился Сэм, — и нам с ними не справиться. Уж больно их много.

— Мы должны терпеливо ждать, Сэм, — утешил я его. — Я уверен, что Патрик не возьмет команчей с собой в долину, где зарыты сокровища. Он ограничится тем, что выкурит с вождями трубку мира, посидит у костра, а затем под благовидным предлогом улизнет, чтобы обделать свои делишки без лишних свидетелей.

Я подполз к опушке леса и высунул голову из зарослей, чтобы проследить за индейцами, которые уже исчезали за холмом у поворота реки. Прежде чем уползти обратно, я машинально бросил взгляд в другую сторону — вверх по течению реки — и поспешил снова спрятаться. Сэм, заметив, как я отпрянул, тихо спросил:

— Что случилось, Чарли? Еще индейцы?

— Да. Один краснокожий стоит у выхода из оврага.

Сан-Иэр поднес к глазам подзорную трубу.

— Боже, сколько их развелось! Но он только один, если, конечно, за ним не идут другие. Постой, постой! Да ведь это апач!

— Неужели?

— По-моему, это вождь. У него длинные волосы, он спускается к реке.

— Дай-ка мне подзорную трубу.

Но я ничего не увидел, так как индеец уже въехал в воду и скрылся за прибрежными холмами.

— Представляешь, Чарли, какая здесь каша заварится? Команчи вышли в поход, но и не подозревают, что за ними по пятам идут апачи. Ведь этот вождь поехал вперед, чтобы не спускать с них глаз. Он ведет себя чертовски умно: пошел не по следу, а выбрал дорогу повыше — через холмы, а затем по ближайшему ущелью. Теперь все притихните и замрите — краснокожие от природы наделены острым зрением. Апач поедет мимо нас, поэтому придержите лошадей и прикройте им ноздри, чтобы они не фыркнули при его приближении.

Мы не могли видеть апача, потому что находились за холмом, скрывавшим от нас правый берег реки, но не прошло и пяти минут, как послышался топот копыт.

Мои товарищи отползли назад к лошадям, а я остался лежать у самой опушки. Индеец ехал медленно, вглядываясь в землю. Может быть, он заметил следы Патрика?

Видимо, так оно и было, так как апач неожиданно остановил лошадь, бросил взгляд на елочные иголки, которыми я пытался замести следы, и в одно мгновение оказался на земле с томагавком в руке.

— Стреляй, Чарли, — послышался голос Сэма, и я заметил, что он вскинул ружье.

Индеец заметил его и, перепрыгивая через кусты, бросился на вестмена, но я вскочил на ноги и в прыжке, опережая их обоих, одной рукой отвел готовое выстрелить ружье, а другой удержал занесенную для удара руку апача.

— Виннету! Разве великий вождь апачей убивает своих друзей?

Краснокожий застыл, затем медленно опустил руку, и его темные глаза заблестели.

— Чарли!

Он всегда был скуп на слова и сейчас ограничился одним лишь возгласом, но в его голосе слышалась такая радость, какую гордые индейцы обычно стыдятся выражать вслух. Он заключил меня в объятия и прижал к груди.

— Что привело моего брата на Пекос? — спросил я.

Он заткнул за пояс томагавк и ответил:

— Собаки команчи покинули свои стойбища, чтобы отдать апачам свою кровь. Великий Дух говорит, что Виннету снимет с них скальпы. Но что делает в этой долине мой белый брат? Ведь он говорил мне, что собирается переплыть Великую Соленую Воду, чтобы навестить вигвам своего отца и сестер, а затем отправиться в огромную пустыню, которая страшнее Мапими и Льяно-Эстакадо?

— Я уже навестил вигвам отца и побывал в Сахаре, но дух прерии звал меня к себе и в свете дня и в темноте ночи. Я не мог не послушаться его зова.

— Мой брат поступил правильно. У прерии большое сердце, которое вмещает в себя и жизнь, и смерть, а тот, кто хоть раз почувствовал его биение, не может уйти навсегда, он должен вернуться. Хуг!

Он взял коня под уздцы и вместе со мной вошел под сень деревьев. Только тут он увидел остальных моих товарищей. Их присутствие его вовсе не удивило, и он вел себя сдержанно, ожидая, что я сам представлю их ему. Дотянувшись рукой до переметной сумы у седла, Виннету достал оттуда трубку и индейский кисет с табаком и невозмутимо уселся на землю.

— Виннету ездил далеко на север, — произнес он, — и там у Большого Озера взял священную глину для трубки. Чарли станет первым, кто ее закурит.

— Мои товарищи также желают пить из нее дым мира вместе с моим краснокожим братом.

— Виннету курит трубку только с мужественными воинами, в чьих сердцах нет места лжи и на чьих губах живет только правда. Но Виннету знает, что его белый брат избегает общества дурных людей.

— Великий вождь апачей не мог не слышать о смелом охотнике Сан-Иэре.

— Виннету слышал о нем, но никогда не видел его лица. Он знает, что Сан-Иэр мудр, как змея, хитер, как лисица, и храбр, как ягуар. Он пьет кровь краснокожих мужей и отмечает их смерть на прикладе ружья, но убивает только тех, кто причинил ему зло. Пусть подойдет и выкурит с Виннету трубку мира и дружбы.

Старый знаменитый вестмен смутился, как мальчишка, от похвалы великого воина прерии, известного своей справедливостью и отвагой.

— Мой краснокожий брат сказал правду, — произнес он. — Я убиваю только тех, кто хочет отнять у меня жизнь, но смелые и честные воины всегда могут рассчитывать на мою помощь.

— Пусть вождь апачей взглянет на этого бледнолицего воина, — сказал я, указывая на Бернарда. — Большое несчастье обрушилось на него. Еще недавно он был богат и счастлив, но по вине белых грабителей и убийц лишился отца и состояния. Убийца ищет убежища на Пекос, но вскоре умрет от его руки.

— Виннету станет его братом и поможет поймать убийцу отца. Хуг!

Виннету всегда держал свое слово, поэтому я обрадовался его обещанию. Помощь Виннету стоила больше, чем все усилия полиции. О большем нельзя было и мечтать.

Тем временем апач набил трубку и закурил ее. Он пустил дым три раза к небу, три раза к земле, а затем на все четыре стороны света, после чего протянул трубку мне. Я повторил ритуал и передал трубку Сэму, а тот — Бернарду Маршаллу. В конце концов после завершения обряда трубка вернулась к Виннету.

— Мой краснокожий брат ведет много воинов? — спросил Сан-Иэр апача.

— Уфф!

Этот индейский возглас означает удивление, и Сан-Иэр, услышав в ответ только восклицание, подумал, что Виннету его не понял.

— Я спросил, сколько воинов ведет мой брат, — повторил он свой вопрос.

— Уфф! Пусть мой белый брат ответит мне, сколько нужно медведей, чтобы расправиться с сотней сотен муравьев.

— Достаточно одного.

— А сколько крокодилов надо, чтобы проглотить сотню лягушек?

— Тоже достаточно одного.

— А сколько вождей апачей надо, чтобы убить сотню ракуррои? Когда Виннету выступает на тропу войны, он не берет с собой воинов, а идет один, потому что он вождь не одного племени, а повелевает всеми апачами. Стоит ему протянуть руку, и, где бы он ни был, к нему поспешат тысячи воинов. У него повсюду глаза и уши, и он всегда знает, что делают сыновья команчей, и у него хватит томагавков и ножей, чтобы уничтожить всех своих врагов.

После этих слов Виннету обратился ко мне:

— Я знаю, что мой брат предпочитает говорить языком оружия, но я прошу его рассказать мне, что привело его сюда и что он собирается делать.

Я вкратце поведал ему все, что со мной произошло со времени нашей последней встречи. Он внимательно выслушал меня, а когда я закончил, выпустил последнее облачко дыма из трубки, спрятал ее в мешочек и встал на ноги.

— Пусть мои белые братья следуют за мной.

Он вывел свою лошадь из зарослей и вскочил в седло. Мы последовали его примеру и двинулись в путь. Виннету ехал на давно мне знакомом ширококостном гнедом жеребце, похожем на первый взгляд на заезженную ломовую лошадь. Только такой знаток, как Виннету, мог выбрать его для себя. Пущенный вскачь гнедой был недосягаем для других скакунов. Его размашистая спокойная рысь не утомляла всадника, конь не знал устали и не задыхался от долгого бега. По уму и преданности он мог сравниться лишь со старушкой Тони. Острые и твердые, как сталь, копыта раскроили череп не одному волку и не раз обращали в бегство пуму. Когда Виннету садился в седло, казалось, что всадник и лошадь имеют единое тело, единую душу и единую волю. Отважное и выносливое животное никогда не подводило хозяина.

Спустившись к реке, мы доехали до места переправы команчей. Поразительно, но они чувствовали себя в безопасности, так как даже не попытались замести следы. Мы двигались за ними, останавливаясь на каждом повороте и внимательно вглядываясь вперед. Внезапно на опушке леса апач осадил лошадь, подал нам знак молчать и застыл. Я вытянул шею и напряг зрение, пытаясь проникнуть взором сквозь густую листву, но ничего не увидел.

Виннету мягко, по-кошачьи, спрыгнул на землю, повесил ружье на луку седла, выхватил из-за пояса нож и без единого слова скрылся за деревьями.

— Что с ним, Чарли? — шепотом спросил меня Сэм.

— Не знаю, Сэм, но Виннету ничего не делает без серьезной на то причины.

— Странно! Он слишком молчалив даже для краснокожего. Разве он не мог сказать нам, куда и зачем идет?

— А разве ты не слышал его слова о том, что мужчина должен говорить языкком оружия? Наверное, ему что-нибудь показалось подозрительным, и он пошел на разведку. Неужели тебе надо объяснять подобные вещи?

— Но мог же он сказать, что его обеспокоило.

— Мы сами вскоре все увидим.

— Я не сомневаюсь, что увидим, но мы теперь не знаем, как себя вести и что предпринять.

— Это лишнее. Мы должны ждать здесь, пока он вернется или не позовет нас.

— Масса Чарли! Вы слышали, масса? — неожиданно подал голос Боб.

— Что? Ты не ошибся, Боб?

— Там кричал человек!

— Где?

— Там, за поворотом.

Я вопросительно посмотрел на Сэма и Бернарда, но они ничего не слышали. Однако Боб не мог ошибиться.

Вдруг — теперь все обратили на него внимание — прозвучал резкий крик пересмешника. Даже опытный охотник или краснокожий не смог бы отличить его от голоса настоящей птицы, но я знал, что это апач зовет меня. Мы давно условились подавать друг другу знак криком пересмешника.

— И здесь пересмешник! Куда только они не залетают!

— Этот пересмешник летает где хочет. Это Виннету зовет нас.

Я взял гнедого коня Виннету под уздцы и пошел к опушке леса, остальные двинулись за мной. Вождь апачей стоял в сотне шагов от опушки. Увидев, что мы приближаемся, он скрылся в кустарнике. Мы подъехали и увидели, что в колючих зарослях у ног апача лежит человек, связанный своим собственным ремнем. Он тихо стонал и с ужасом глядел на Виннету.

— Червяк! — брезгливо произнес апач и с презрением отвернулся от пленника.

Это был белый. Заметив меня, он несколько успокоился, видимо, цвет моей кожи вселил в него надежду на спасение. А когда к нему подошел Сан-Иэр, пленник и вовсе перестал дрожать, уверенный, что белые собратья не бросят его в беде.

— Да ведь это янки! — воскликнул Сэм. — Почему мой краснокожий брат решил, что он враг ему?

— Глаза бледнолицего лживы, — кратко ответил Виннету.

Внезапно позади нас раздался крик, а когда я обернулся, то увидел, что Бернард впился взглядом в лицо пленника.

— Хольферт?! Как вы здесь оказались?

— Мистер Маршалл! — не сдержал возгласа удивления пленник, явно знакомый с Бернардом. Однако, судя по всему, эта неожиданная встреча была ему очень и очень не по вкусу.

— Кто он такой? — спросил я.

— Его зовут Хольферт, он родом из Ноксвилла и работал у отца в мастерской.

Удивительное совпадение! Слишком удивительное, чтобы быть случайным. Мы встретили мастера-ювелира там, где пытались изловить убийцу старика Маршалла!

— Он был еще у вас, когда случилось несчастье и вам пришлось закрыть дело? — спросил я, осененный догадкой.

— Да.

Я обратился к пленнику:

— Мы давно искали вас, мистер Хольферт! Не могли бы вы оказать нам любезность и сообщить, где сейчас находится ваш приятель Фред Морган?

Перепуганный не на шутку Хольферт воззрился на меня и спросил:

— Вы сыщик, сэр?

— В свое время вы узнаете, кто я такой. А теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы, пока я не заговорил с вами по-другому. Мне кажется, вы влипли в нехорошую историю, поэтому будьте благоразумны и говорите начистоту. Где Морган?

— Развяжите меня, я все расскажу!

У Бернарда Маршалла было такое выражение лица, словно он увидел встающий из могилы призрак.

— Ну что вы, Хольферт, мы не настолько наивны, чтобы развязать вас. Но мы и не звери. Боб, ослабь ремни.

— Как, Боб тоже здесь? — воскликнул Хольферт.

— Там, где масса Бернард, там и его слуга Боб. Почему масса Хольферт не остался в Луисвилле, а пошел в горы? Почему массу Хольферта связали?

Негр ослабил веревки и усадил пленника.

— Где Фред Морган? — продолжал настаивать я,

— На Хэд-Пик.

— Сколько времени вы провели вместе?

— Больше месяца.

— А где вы встретились?

— Он приказал мне приехать в Остин.

— Значит, вы и раньше были знакомы?

Хольферт не отвечал, мрачно глядя в землю. Я достал револьвер.

— Взгляните на эту штуку. Она стреляет безотказно. Я прекрасно знаю, с кем имею дело, но хочу, чтобы вы сами чистосердечно рассказали мне обо всех обстоятельствах смерти вашего хозяина и о том, куда исчезли деньги. И не пытайтесь юлить или играть в молчанку, а не то я пущу вам пулю в лоб. Здесь, на Диком Западе, мы судим грабителей и убийц намного быстрее, чем это делается в городах.

— Я не убийца, — с трудом выдавил перепуганный Хольферт.

— Я же предупредил вас, чтобы, вы не юлили. Я знаю, кто вы такой, но мне хочется понять, считать ли вас закоренелым преступником или человеком, раскаявшимся в совершенном злодеянии. Как давно вы знаете Моргана?

— Мы с ним родственники. Хотя и очень дальние.

— Он навещал вас в Луисвилле?

— Да.

— Продолжайте. Рассказывайте все и избавьте меня от необходимости задавать вопросы. Не забывайте, что вы в наших руках и что ваша жизнь висит на волоске.

— Я все расскажу, но пусть мистер Маршалл уйдет.

— Пусть будет по-вашему, — согласился я с неожиданной просьбой преступника. По-видимому, в его душе проснулось чувство раскаяния.

Я попросил Бернарда удалиться, и он ушел без возражений, но вскоре появился с другой стороны и встал под деревом за спиной у пленника.

— Рассказывайте! — приказал я.

— Фред Морган часто навещал меня и втянул в карточную игру.

— Он приходил к вам домой?

— Да. Он никогда не заходил ко мне в мастерскую мистера Маршалла. Сначала мне везло в игре, и я увлекся. Но потом я все чаще и чаще стал проигрывать, пока не задолжал ему несколько тысяч долларов. И тут черт дернул меня расплатиться с ним векселями, на которых я подделал подпись хозяина. Тогда Фред пригрозил мне, что донесет, если я не скажу ему, где прячут ключ от мастерской и от магазина. У меня не оставалось другого выхода, сэр.

— Вы знали, зачем Моргану понадобился ключ?

— Да. Мы должны были поделить добычу и уехать в Мексику. Но сначала нам пришлось расстаться, чтобы уйти от погони, и он назначил день и время встречи в Остине.

— И вы сообщили ему, что хозяин носит ключ при себе?

— Да, но я не думал, что Морган убьет его. Иначе я ни за что бы не согласился. Он говорил мне, что только оглушит хозяина. Мы подкараулили его, но Морган вытащил нож и ударил его в сердце. Потом мы открыли дверь и внесли тело, а найденные драгоценности тут же поделили.

— Он взял алмазы, а вы все остальное?

— Да, я все-таки мастер и разбираюсь в своем деле, поэтому мне не составило труда обменять свою долю на деньги, конечно, с некоторыми потерями.

— Но сейчас денег у вас, конечно, нет. Их у вас отнял Морган, не так ли?

— Вы правы.

— Разве можно полагаться на честность убийцы и грабителя? Вы очень доверчивы и поступили неосмотрительно. Нетрудно было догадаться, что он заманил вас сюда с единственной целью — завладеть всем состоянием старого ювелира. Как ему удалось отнять у вас деньги?

— Вчера вечером он стоял на часах, а я уснул. Неожиданно я почувствовал легкое прикосновение и проснулся, к счастью, вовремя. Морган потихоньку обезоружил меня, вытащил из кармана все деньги и уже собирался вонзить мне нож в сердце. Смертельная угроза придала мне сил, я оттолкнул Моргана, вскочил на ноги и бросился бежать. Он погнался за мной, но мне удалось скрыться в темноте, и я бежал всю ночь, не останавливаясь, потому что знал: как только рассветет, он пойдет по моему следу. Днем я решил укрыться здесь, чтобы немного вздремнуть, но меня спугнул отряд индейцев, и я решил бежать дальше. И тут на меня неожиданно напал вот этот краснокожий.

Хольферт очень устал. Страх и лишения измучили его, и, видимо, поэтому он решился на признание, так как в голосе его не слышалось ни раскаяния, ни сожаления.

Я повернулся к Бернарду:

— Этот человек принадлежит тебе. Ты можешь сделать с ним что хочешь.

Взволнованный рассказом о смерти отца, Бернард молчал, не находя слов. В его сердце жажда мести боролась с жалостью и состраданием. Он задал пленнику несколько ничего не значащих вопросов, а потом, так и не решившись на месть, сказал нам:

— Негодяй заслужил смертную казнь, но мы отпустим его, Бог ему судья!

— Это намного хуже, чем если бы мы его убили, Бернард. Без оружия, пеший и без опытных спутников он не уйдет далеко, и первый же встречный краснокожий снимет с него скальп.

— Тогда мы возьмем его с собой и отпустим на свободу в менее опасных местах.

— Он будет нам обузой, к тому же у нас уже есть один пленник.

— Все равно, нас будет четверо против двоих, мы с ними справимся.

— Даже если они сговорятся, им не удастся уйти от нас или застать нас врасплох. Я думаю о том, что в случае стычки с грабителями он станет для нас опасен, поэтому лучше дать ему одну из наших вьючных лошадей и ружье, и пусть убирается на все четыре стороны. А теперь давайте спросим мнение Виннету.

Вождь апачей стоял в стороне и с непроницаемым видом слушал все, о чем мы говорили. Он подошел к Хольферту и снял ремни, стягивающие его руки.

— Встань! — приказал Виннету.

Пленник встал, и Виннету спросил, показывая на него рукой:

— Белый человек смыл кровь убитого со своих рук?

— Да, — пробормотал в ответ Хольферт, испуганный вопросом.

— Кровь нельзя смыть водой, ее можно смыть только кровью. Так говорит Маниту и того же требует Великий ДУХ прерии. Видит ли белый человек то дерево на берегу реки?

— Вижу.

— А видишь ли ты нижнюю ветку? Если тебе удастся сорвать ее, я дарую тебе жизнь, потому что ветвь всегда была символом мира и милосердия.

Странное условие, выставленное Виннету, было для нас полной неожиданностью. Хольферт, недоуменно вертя головой, пошел к берегу, до которого было не более четырехсот шагов. Ветка висела не над водой, а над сушей, и сорвать ее не составляло труда, но когда пленник подошел к дереву и протянул к ней руку Виннету вдруг вскинул свое серебряное ружье. Прозвучал выстрел, и Хольферт рухнул с простреленной головой в воду.

Мы стояли как громом пораженные, а Виннету спокойно перезарядил ружье и произнес:

— Белый человек не принес ветку, поэтому он умер. Дух прерии справедлив и жалостлив, но его милосердие не ведет к гибели. Белый, которого вы называли Хольфертом, не мог остаться в живых, потому что его в любом случае ждала смерть: от рук команчей, или белых разбойников, или от зубов хищных зверей.

В то же мгновение апач оказался в седле и, не оглядываясь на нас, тронул коня. Мы двинулись за ним.

Следы команчей ясно виднелись на траве. Судя по раскраске, которую мы видели на их лицах, они выступили в военный поход, однако цель их находилась далеко, в противном случае они вели бы себя и осторожнее и предусмотрительнее. Безусловно, Виннету знал, куда и зачем они направляются, но такому воину, как он, следовало молчать и не высказывать собственного мнения, пока в том не было нужды. Я уже собрался подъехать к нему и расспросить его, когда вдруг прозвучал выстрел, а за ним еще два.

Мы немедленно остановились, Виннету подал нам знак вернуться назад, а сам пустил своего гнедого вскачь, осадил его у ближайшего поворота, укрыл коня в кустарнике и осторожно выглянул из кустов.

Вскоре он оглянулся и знаками позвал нас к себе.

— Команчи и двое бледнолицых, — сказал он, снова ныряя в заросли. Мы последовали за ним, а Боб остался караулить Хоблина и лошадей.

На огромном лугу в излучине реки стоял отряд краснокожих. У самой воды возле воткнутых в землю копий сидели вожди команчей и курили трубку мира. Их лошади паслись поблизости. Остальные воины разыгрывали дикое, но вполне мирное представление: они соревновались в верховой езде и владении оружием.

Лица белых невозможно было различить на расстоянии, поэтому я снова достал подзорную трубу и приложил ее к глазу.

— Сэм, взгляни и скажи мне, кто это там сидит? — сказал я, протягивая Сан-Иэру подзорную трубу.

Он посмотрел в окуляр и тихо присвистнул:

— Тысяча чертей! Это же Фред Морган с сыном! Откуда они взялись на поляне и почему сидят с вождями и курят трубку мира?

— Чему ты удивляешься, Сэм? В том, что они здесь, нет ничего странного. Патрик ехал перед нами, а Фред Морган шел по следу Хольферта — вот они и встретились. А с команчами они и раньше жили в дружбе.

— Так-то оно так, но мне такой поворот дела не по душе. Вот ведь незадача! Как же нам их выманить? Пока они с краснокожими, у нас нет никакой надежды схватить их.

— Не думаю, что они надолго задержатся среди команчей. Вряд ли им захочется делиться с индейцами зарытыми поблизости сокровищами.

— Тогда нам лучше остаться здесь и посмотреть, куда они двинутся дальше.

— А что нам мешает так и поступить? Кажется, индейцы не собираются ехать обратно.

— А разве Фред Морган не станет дальше преследовать Хольферта? — спросил Бернард.

— Он узнает от сына и команчей, что им по пути никто не встретился, и решит, что Хольферт убежал другим путем, — объяснил я. — Думаю, нам стоит укрыть лошадей.

Виннету кивнул в знак согласия, и я углубился в лес, чтобы найти подходящую поляну. Выбрав укромную, закрытую со всех сторон прогалину, я отвел туда и верховых и вьючных лошадей.

— Как далеко отсюда до долины, где ваш капитан зарыл сокровища? — спросил я Хоблина.

— Совсем близко, сэр. Вон там, справа, начинается овраг, через который можно попасть в долину.

— Плохо дело, — сказал я.

— Почему, Чарли? — вмешался Сэм.

— Потому что нам никак не попасть туда раньше Морганов. У меня нет сомнений, что, как только индейцы уйдут, разбойники пустятся прямиком в долину.

— Не волнуйтесь, сэр, — успокоил меня Хоблин. — Этот путь известен только капитану и мне, а лейтенанту придется идти вдоль одного из притоков Пекос.

— Это меняет дело. Тогда мы можем спокойно смотреть состязания индейцев.

Разделившиеся на две группы команчи изображали сражение, то устраивая поединки, то налетая друг на друга целыми отрядами, да с такой ловкостью и быстротой, что любой европейский зритель захлопал бы в ладоши от восторга. Большинство индейских племен не применяют седло и узду, с которыми их познакомили белые. Широкая ременная подпруга удерживает на спине лошади толстую шерстяную или кожаную попону, которая заменяет им седло. Второй ремень в виде свободного ошейника охватывает шею лошади. Ухватившись за него руками и цепляясь ногой за спину коня, краснокожие воины очень ловко перебрасывают свое тело с одной стороны на другую и используют коня как щит, умудряясь при этом послать во врага стрелу или пулю. В искусстве верховой езды им нет равных, словно они всю жизнь выступали в цирке. Даже если в бешеной скачке ослабнет подпруга и свалится седло, то есть попона, заменяющая его, всаднику не грозит падение. Его ноги, обутые в мокасины из оленьей кожи шерстью наружу, буквально прилипают к лошадиной спине. Ошейник, висящий у основания гривы, настолько свободен, что в него можно просунуть руку до плеча, и тогда краснокожие, свесившись набок, могут пустить стрелу из-под конской шеи или даже из-под брюха. Благодаря длительным упражнениям они не знают промаха.

Наше внимание было приковано к военным играм краснокожих, и я всего лишь один раз случайно бросил взгляд назад — к счастью, как нельзя более вовремя. Двое всадников, вглядываясь в следы команчей, медленно спускались к берегу на опушке леса.

— Джентльмены! К нам едут незваные гости, — предостерег я товарищей.

Все посмотрели назад, а Хоблин воскликнул:

— Да ведь это капитан с Санчесом!

— В лес! Все в лес, а мы с Виннету заметем следы.

Через мгновение все наши спутники уже спрятались в густых зарослях, а мы с Виннету остались у опушки, чтобы следить за так внезапно свалившимися на наши головы разбойниками. Они уже поравнялись с нами и, скорее всего, проследовали бы дальше, не раздайся в ту же минуту боевой клич команчей, ужасающий, свирепый, больше похожий на вой диких зверей. Оба всадника замерли на месте, осторожно выглянули из-за поворота тропы, а затем отступили назад и остановились там, где раньше находились мы. Мы с Виннету было поползли к нашим спутникам, но тут мне пришла в голову одна мысль, которую я решил немедленно осуществить.

Там, где стояли капитан и его сообщник, высился огромный старый клен, вокруг которого стеной поднималась молодая поросль. Мне удалось незаметно приблизиться к разбойникам и подслушать их беседу.

— Это команчи, — говорил капитан. — Они нам не страшны, но прежде следует выяснить, кто те белые, с которыми сидят их вожди.

— На таком расстоянии невозможно рассмотреть их лица, — отвечал тот, кого Хоблин назвал Санчесом.

— Мы узнаем их по одежде. Одного из них я вижу впервые, а второго заслоняет вождь.

— Капитан, посмотрите на ту соловую лошадь, что стоит рядом с конями вождей. Что вы о ней скажете?

— Черт возьми! Да ведь это лошадь нашего лейтенанта.

— И мне так показалось. Значит, один из них — Патрик.

— Вон он выглянул из-за вождя, я узнаю его клетчатую рубаху. Что будем делать, Санчес?

— Если бы я знал ваши намерения, то, может быть, что-нибудь и придумал бы.

— Ну что же, днем раньше или днем позже мне все равно бы пришлось открыться тебе. Я знал, что среди нас есть несколько человек, которым нельзя доверять, поэтому не хотел держать главные сокровища в лагере. Подальше положишь — поближе возьмешь, ха-ха! Поэтому я зарыл их неподалеку отсюда, и то место знают только двое — я и лейтенант. Он хотел встретиться с отцом, но назначил ему встречу не в нашем лагере, а на Пекос. Мне это показалось подозрительным, а когда он после нашей последней вылазки на Льяно-Эстакадо, не заезжая в лагерь, отправился прямо сюда, я убедился, что он собирается самым подлым образом обворовать нас и завладеть нашими сокровищами. Индейцев он встретил случайно — в этом нет сомнений, но что теперь делать? Подъехать к ним прямо сейчас и сразу же пристрелить за предательство или понаблюдать за ним и прихватить на горячем?

— Последняя мысль более дельная, капитан. Если мы подойдем к нему прямо сейчас и обвиним в воровстве и предательстве, он отопрется и скажет, что приехал сюда только для встречи с отцом. А потом станет втрое осторожнее, и мы не сможем схватить его за руку. Нас двое, их тоже двое. А индейцам доверять не стоит, так что неизвестно, чья возьмет.

Я прекрасно понял замысел Санчеса: он из кожи вон лез, чтобы отговорить капитана от мысли расправиться с Патриком на месте и пройти с ним в долину — узнать, где спрятаны сокровища.

— Ты прав. Ракуррои вступили на тропу войны и останутся здесь не более чем на час. Потом они поедут своей дорогой, а Патрик бросится к тайнику, но мы не позволим ему взять то, что принадлежит нам, если… если только сокровища все еще там.

— Если сокровища все еще там? Но кто может добраться до них, если лишь вы двое знаете, где тайник?

— Сан-Иэр и Олд Шеттерхэнд перехитрили нас. Они обвели нас вокруг пальца, как мальчишек.

— Но как они могли проникнуть в тайну?

— Очень просто. Я собирался послать вслед за лейтенантом Хоблина и был настолько неосторожен, что кое-что ему объяснил. Вильямс убит, а Хоблин исчез, поэтому я подозреваю, что он присоединился к вестменам, чтобы спасти собственную шкуру.

— Капитан, а не лучше ли нам обратиться за помощью к команчам?

— И открыть им нашу тайну, чтобы они сняли с нас скальпы и захватили наши сокровища? Давай не будем торопиться, у нас еще есть время все хорошенько обмозговать. Смотри, индейцы сели перекусить. Тащи-ка сюда вяленое мясо, а то у меня тоже брюхо от голода подвело.

Санчес повиновался и пошел за провизией к лошадям, а мне пришлось поспешить назад, чтобы остаться незамеченным.

Присоединившись к моим товарищам, я пересказал им все, что сумел услышать.

— А где же те трое, что поехали с лейтенантом грабить купцов? — спросил Сэм. — Насколько я помню, один из них должен был остаться с Патриком.

— Нет, об этом они не сказали ни слова. Возможно, Патрик разделался со своим сообщником, чтобы развязать себе руки. Но что нам теперь делать с капитаном и Санчесом?

— Они нам не помеха, Чарли, пусть едут дальше.

Но тут вмешался Виннету и сказал, покачивая головой:

— Пусть мои белые братья не забывают, что у них на голове только один скальп.

— И кто же осмелится снять его с моей головы? — спросил Сэм.

— Ракуррои — мои враги, но они смелые воины.

— Ну, им это не удастся. Они выступили в поход и скоро уберутся отсюда.

— Мой белый брат — отважный воин, но ему неизвестны пути команчей. Они идут на могилу своего вождя. Команчи-ракуррои каждый год навещают могилу в день гибели вождя. Он пал от руки вождя апачей Виннету.

Теперь я понял, почему Виннету следил за этим отрядом.

— Это не имеет значения, — сказал Сэм. — Если у них такие важные дела, то к чему им вмешиваться в чужие ссоры?

— Мне тоже не хочется зря проливать кровь, — высказался я.

— Мои белые братья поступят так, как посчитают нужным, — ответил апач, — но пусть помнят, что тот, кто щадит врага и убийцу, платит за это собственной кровью. Я все сказал! Хау!

Мне было неловко из-за того, что я не согласился с мнением Виннету, хотя в глубине души и признавал его правоту. Но в тот день уже пролилась кровь, и я внутренне противился мысли о том, что кровопролитие может повториться. К чему проливать кровь, пусть это даже кровь убийц и негодяев, если нет необходимости защищать свою жизнь?

Я все еще раздумывал, когда в лагере команчей послышались крики, свидетельствовавшие о том, что там произошло нечто в высшей степени неожиданное и необычное. Капитан и Санчес также встревожились и помчались к повороту тропинки. Я со всеми предосторожностями пополз к опушке и выглянул. То, что я увидел, встревожило меня, да так, что я чуть было не вскочил на ноги. Команчи столпились на берегу реки и, толкаясь, рассматривали что-то в реке. Спустя несколько минут они обступили вождей и обоих белых, а затем внезапно вскочили на лошадей и тронулись в путь.

— Что там случилось? — спросил Бернард, когда я вернулся.

— По-моему, течение принесло к ним труп Хольферта.

Виннету внимательно слушал, понимая, что наше присутствие больше не удержать в тайне, если только я действительно правильно угадал причину переполоха в лагере команчей-ракуррои.

— Мой белый брат уверен, что тело мертвого человека может проплыть так далеко? — спросил он.

— Думаю, что да. Река здесь глубокая, течение быстрое.

Не проронив ни слова, апач встал и исчез между деревьями. Наверняка он решил выйти к реке выше по течению, так чтобы команчи не могли его заметить, а потом поплыть под водой вдогонку за тем предметом, который так взволновал краснокожих.

Виннету предпринял весьма опасное дело. Несмотря на то, что он был прекрасным пловцом, ему все же пришлось бы время от времени подниматься на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. Капитан и Санчес могли с той же целью пойти к реке и заметить его. К тому же нельзя было исключить, что команчи только притворились, что уезжают, а сами спрятались в лесу и выслали к реке разведчиков: там, где появляется труп с огнестрельной раной, должен появиться и тот, кто эту рану нанес. Как во время войны нельзя оставлять у себя в тылу незанятую или хотя бы неосажденную крепость, так и на Диком Западе опасно позволять, чтобы вооруженный человек разгуливал поблизости, особенно если не знаешь его намерений.

Вождю апачей предстояло проплыть по реке около полумили, на что требовалось не более тридцати минут. Но не прошло и четверти часа, как капитан с Санчесом тоже тронулись в путь, а мы никак не могли им воспрепятствовать.

Дурные предчувствия не обманули меня: разбойники подъехали к тому месту, где раньше лагерем стояли индейцы-ракуррои, спешились и подошли к воде. Наверняка у Виннету из оружия был с собой только нож. Обстоятельства требовали моего вмешательства.

— Останьтесь здесь! — приказал я спутникам, а сам поспешил сквозь густые заросли вдоль опушки леса, подыскивая место, откуда пулей можно было бы поразить стоящих на берегу разбойников. Однако не успел я выбраться из леса, как капитан вскинул ружье и выстрелил в воду. Только необыкновенная ловкость спасла Виннету. Он нырнул, и через мгновение появился на поверхности у самого берега, выпрыгнул из воды и бросился на капитана. В то же мгновение Санчес поднял ружье. Я не мог стрелять — не потому, что хотел сохранить жизнь негодяю. На таком расстоянии, когда противники живыми молниями мечутся в рукопашной схватке, слишком легко попасть не во врага, а в друга. Тем временем Виннету одним прыжком оказался возле Санчеса и в то самое мгновение, когда разбойник спустил курок, апач выбил ружье из его рук.

Вооруженные ножами капитан и Санчес наседали на Виннету с двух сторон, а он ловко отбивался от них прикладом отнятого ружья. Ему было не впервой сражаться с двумя, а то и с большим числом противников, поэтому я был спокоен за исход схватки, но вдруг раздался вой команчей. Услышав выстрелы, они поспешили назад.

Как только апач заметил новую опасность, он нанес сильнейший удар в плечо капитану, заставив его выронить оружие, а сам огромными прыжками понесся вверх по течению.

Читатель никогда не видел, как мчится пантера, за которой гонится стая волков. Именно так бежал Виннету, Индейский способ бега заслуживает отдельного описания. Виннету сам учил меня правильно бегать, даже не бегать, а выбрасывать тело в воздух, приземляясь на полусогнутую ногу, которая в то же мгновение, словно мощная пружина, должна распрямиться и снова отправить тело в полет. Бежать так исключительно трудно, даже редкие краснокожие выдерживают более пяти минут. Виннету же начинал сдавать только после десяти, но этого времени ему должно было хватить, чтобы добраться до одежды, скрыться в лесу, запутать следы и вернуться под спасительную сень деревьев, где стояли мы.

Я со всех ног пустился обратно к нашему укрытию.

— На коней! — приказал я.

— Тысяча чертей и одна ведьма! Куда это ты собрался? — удивился Сан-Иэр.

— С минуты на минуту здесь появятся команчи, а с ними и оба Моргана. Но искать они будут не нас, а Виннету, поэтому отведите лошадей на опушку леса и, как только они пройдут мимо, поезжайте за ними, чтобы ваши и их следы перемешались. А я останусь здесь ждать Виннету.

— Я останусь с тобой, — заявил Сэм. Он не хотел бросать меня в опасную минуту, но я не мог отпустить неопытного Бернарда и Боба с Хоблином.

— Я прошу тебя поехать с нашими товарищами и помочь им. Они могут растеряться и наделать глупостей, — ответил я, бросая многозначительный взгляд на нашего пленника.

— Так уж и быть, я еду. Вперед, джентльмены! Эти краснокожие дьяволы уже промчались мимо!

В самом деле, вдоль леса проскакали команчи. Когда Сан-Иэр и остальные мои спутники уехали, я тщательно замел следы. Не успел я покончить с этим трудным делом, как раздался шелест и передо мной появился Виннету с одеждой в руках.

— Уфф! Ракуррои, словно собаки, нюхают землю и ищут след апача. Где товарищи моего белого брата?

— Они уехали вперед.

— Мой брат как всегда поступил мудро. Бледнолицым не придется нас долго ждать.

Он быстро оделся и, взяв своего жеребца под уздцы, подошел к опушке. На берегах реки не было видно ни души. Прежде чем мы вскочили в седла, я спросил:

— Что мой брат нашел в реке?

— Тело бледнолицего. Виннету сегодня дважды поступил, как мальчишка, но он смел и не боится команчей. Надеюсь, белые братья простят меня.

Никому больше гордый апач не мог признаться в собственной ошибке. Я понимал, какого усилия это ему стоило, поэтому промолчал, тем более что мы уже мчались во весь опор и мой мустанг едва поспевал за его невзрачным на вид жеребцом.

Наши спутники остановились там, где дорога уходила вправо, на вершину холма, а следы команчей вели в лес. Сан-Иэр спешился и укутывал лошадиные копыта кусками одеял. Не рискуя идти по дороге, мы спустились в овраг. Виннету шел пешком позади отряда, заметая наши еле различимые следы.

Как только мы скрылись за поворотом, я остановил отряд.

— Бернард, подержи моего коня, — сказал я. — Я скоро вернусь.

— Не лучше ли убраться подальше отсюда, Чарли? — удивленно спросил Сэм. — Что ты надумал?

— Хочу посмотреть, что делают краснокожие.

— Вот ведь незадача — ты снова прав: так мы узнаем, разгадали они нашу хитрость или нет.

Отряд двинулся дальше, а я остался лежать в зарослях. Прошло совсем немного времени, и послышался цокот копыт. Команчи возвращались, но не все. С ними ехали оба Моргана, капитана же и Санчеса не было. Краснокожие продвигались вперед медленно, обшаривая взглядами каждую пядь земли. Там, где мы стояли и обматывали коням копыта обрывками одеял, они вдруг остановились. Один из вождей спрыгнул с лошади, поднял что-то из травы. Я не мог издали рассмотреть, что же они нашли. Быстро посоветовавшись, оба белых и один из вождей направились в сторону оврага.

К счастью, наши следы были надежно замаскированы, и команчи ничего не заметили. Когда они проходили мимо моего укрытия, я заметил в руке вождя длинную нитку от одеяла, которую кто-то из нас по небрежности уронил на землю. Холодок пробежал у меня по спине: наша жизнь висела на этой нитке.

Разведчики прошли мимо меня, но, не встретив ничего подозрительного, вернулись назад, уверовав, что никто не проезжал по оврагу. По-видимому, именно поэтому они без опаски разговаривали между собой.

— Здесь никого не было, — донесся до меня голос Фреда Моргана. — А те следы, что мы нашли, оставили наши лошади.

— Но кто такой тот краснокожий и те двое белых, которые как сквозь землю провалились? — спросил Морган-младший.

— Не беспокойся, со временем все прояснится. Они от нас не уйдут. Краснокожий был без одежды, поэтому мы даже не знаем, из какого он племени.

— Кто бы он ни был, он оказал нам добрую услугу, если по реке и в самом деле плыл труп того Хольферта, о котором ты мне рассказывал.

— Несомненно, это был он. Меня беспокоит другое: как краснокожий оказался там, где мы так долго стояли? Что ему там понадобилось и что он услышал? Я думаю…

Морганы отдалились от меня, и голоса их стихли. Мне хватило и того, что я услышал, чтобы понять: опасность пока миновала. Капитан с Санчесом не решились предстать перед команчами и очень ловко скрылись — только так они могли поймать лейтенанта с поличным.

Вождь и Морганы, ходившие на разведку, вернулись к отряду и сели на лошадей. Через минуту команчи скрылись за деревьями, а я помчался догонять товарищей, опередивших меня на добрых полчаса пути.

— Вот и замечательно! — обрадовался Сэм, услышав мой рассказ. — Пусть теперь ищут ветра в поле.

— Сыновья команчей, — отозвался апач, тоже обрадованный моим сообщением, — имеют глаза, но не видят, а их уши не слышат шагов неприятеля. Пусть теперь мои братья снимут с лошадей мокасины.

Никто не возражал, и мы с удовольствием послушались совета Виннету. Тряпье на копытах мешало лошадям, и они с трудом продвигались по дну оврага, усеянному валунами и стволами деревьев, упавших от старости или с корнем вывороченных бурей. С каждой пройденной милей бурелом встречался все чаще и чаще, а места становились все более дикими. Под вечер мы добрались до подножия горного хребта, тянувшегося с севера на юг, с трудом преодолели его и уже в полной темноте остановились на ночлег.

Ночь прошла спокойно, а с рассветом мы с Виннету выехали на разведку и убедились, что погори за нами нет.

Дальнейший наш путь пролегал по пустынной местности. Вместо рек и ручьев нам все чаще попадались высохшие русла, а лесов становилось все меньше.

В сезон дождей бурные потоки воды, несущиеся с гор, промывают в земле глубокие ущелья, которые сходятся, расходятся, пересекаются, словно настоящий лабиринт. На отвесных стенах видны слои глины, чернозема, песка, как будто гигантский нож разрезал слоеный пирог. Путник, едущий по такому ущелью, должен соблюдать осторожность — иногда у его ног открывается пропасть глубиной в несколько десятков метров, и тогда, если в стене нет тропинки, ведущей наверх, ему приходится возвращаться и искать обходные пути.

После ливней в горах ущелья наполняются водой, яростно бурлящей и несущей стволы деревьев и огромные камни. Горе путнику, не успевшему взобраться на дикие скалы, возвышающиеся по обе стороны ущелья. Каменные исполины очень живописны: ветер и вода выточили из них пирамиды, шестигранники, колонны и арки, причудливые фигуры, в которых без труда можно узнать всех известных животных. Порою трудно поверить, что это не творение рук человеческих.

В хитросплетении промытых водой ущелий легко найти основное, ведущее с гор в прерию. Оно-то и служит путешественникам дорогой, достаточно безопасной хотя бы по той причине, что едущего внизу человека можно заметить, только стоя у самого края расщелины. С другой стороны, путник тоже не может издалека увидеть врага и часто сталкивается с ним нос к носу.

Наш отряд тоже ехал по такому ущелью, и чем дальше на запад мы продвигались, тем ниже и положе становились его стены, и наконец мы вышли к отрогам хребта Сьерра-Бланка.

Там рождаются многочисленные притоки реки Пекос, а среди них и тот, в чьей долине, по словам Хоблина, разбойники зарыли свои сокровища.

Мы въехали в эту долину уже к вечеру. Она была небольшой — мили полторы в ширину и около полумили в длину. Изумрудная зелень по берегам безымянного потока радовала глаз, но пустить там пастись лошадей было нельзя: выщипанная ими трава сразу бы выдала наше присутствие.

— Вы уверены, что это именно та долина, которую мы ищем? — спросил я Хоблина. По пути мы проехали много мест, похожих на то, куда он нас привел, поэтому сомнения не покидали меня.

— Я узнаю ее, сэр, — ответил он. — Вон под тем дубом мы с капитаном заночевали, когда я впервые был здесь.

— Неплохо бы провести лошадей в соседнюю долину и оставить их там под присмотром часового — тогда они нас не выдадут. А мы чувствовали бы себя свободнее и быстрее справились бы с делом.

— Может быть, оно и так, — ответил мне Сэм, — но что будет, если вдруг придется уносить ноги? Нет, я свою Тони предпочитаю держать поблизости.

— Морганы не приведут за собой команчей, — возразил я. — Им совсем ни к чему посвящать краснокожих в свою тайну. Но так уж и быть, поищем подходящую поляну в лесу. Я с Бобом пойду на эту сторону, а Виннету — на ту.

Я взял ружье и направился к лесу. Боб шел за мной. Мы довольно долго блуждали среди бурелома и поросших мхом валунов, но не встретили ни одной поляны, куда можно было бы привести лошадей.

Внезапно негр, шедший сзади, завопил истошным голосом:

— Масса Чарли! Помогите!

Я молниеносно повернулся к нему и увидел, как Боб опрометью бросился к толстому буку, подпрыгнул, ухватился за нижний сук и проворно взобрался на дерево.

— Что случилось, Боб? Что тебя так напугало? — удивился я, так как знал, что ни разбойников, ни краснокожих там не может быть.

— Масса! Спасите бедного черного Боба! Приведите сюда всех людей и убейте чудовище!

Я не успел удивиться еще раз и толком расспросить, что за чудовище он имел в виду, — вдруг затрещали сучья и из густого подлеска вышло исполинское животное. Это был огромный медведь из той породы, которой дали название гризли, то есть «серый».

Мне приходилось слышать ужасающий голос льва, который арабы называют не иначе как «рад», что на их языке означает «гром»; я слышал рычание бенгальского тигра, и хотя мое сердце непроизвольно замирало, я не испытывал страха. Но от глухого, злобного рева серого медведя даже отчаянного смельчака прошибает озноб, а тело отказывается повиноваться разуму. Бессмысленно искать спасение в бегстве или на дереве — свирепый хищник, несмотря на огромные размеры, двигается стремительно и очень ловко взбирается на деревья.

В восьми шагах от меня стоял на задних лапах гризли и разевал пасть. Одному из нас было суждено погибнуть. Я прицелился и послал первую пулю ему в глаз, вторую — в сердце, затем отбросил ставшее бесполезным ружье и выхватил нож. Серый исполин даже не дрогнул, словно обе пули обеспокоили его не больше, чем пара надоедливых пчел. Он продолжал надвигаться на меня и уже поднял лапы, чтобы одним ударом смять, уничтожить посмевшего встать на его пути человека. Я ждал, готовый увернуться и вонзить ему между ребер нож, но вдруг он хрипло взревел, пошатнулся и рухнул, чуть было не придавив меня. Я не промахнулся: первая пуля попала ему в мозг, а вторая пронзила сердце. Одного такого выстрела вполне хватило бы, чтобы летящая в прыжке пантера упала на землю мертвой кошкой, а гризли сумел сделать шесть шагов! Еще два таких шага, и мне пришел бы конец!

— Как хорошо сделал масса Чарли! — завопил с дерева Боб. — Он убил медведя!

— Слезай! — приказал я ему, переведя дух.

— Масса Чарли убил его навсегда? Он не оживет и не сожрет Боба?

— Не бойся, Боб, он мертв.

Негр покинул спасительное дерево так же быстро, как и взобрался на него. Однако очутившись на земле, он не решился подойти к поверженному зверю и принялся ходить вокруг него кругами. Тогда я, чтобы окончательно успокоить Боба, наклонился над тушей и вонзил нож между вторым и третьим ребром.

— Какой большой медведь, он даже больше Боба! Но он не съел Боба, и теперь Боб сам съест его.

— Да, этого мяса нам хватит надолго. Но особенно вкусны медвежьи лапы и окорок.

— Масса Чарли даст Бобу медвежьи лапы за то, что он смелый?

— Ну конечно. Подожди меня здесь, пока я схожу за остальными.

— Не оставляйте меня одного! Боб смелый, но он боится зверя!

И снова взобрался на дерево.

Боб действительно не был трусом и доказал это во время наших стычек со стейкменами, но встреча нос к носу с гризли может напугать кого угодно.

Прежде чем уйти, я осмотрел окрестности, чтобы убедиться, что поблизости не бродит медведица: в это время года гризли часто ходят парами. Не найдя никаких следов, я мысленно возблагодарил Бога за то, что убитый мною медведь был холостяком и нам теперь можно было не опасаться нападения свирепого хищника. Не успел я выйти из лесу, чтобы позвать товарищей, как они сами прибежали на выстрелы.

Даже Сан-Иэр и Виннету признали, что им не доводилось раньше встречать такого великана, а апач склонился над медведем и… обмакнул свой мешочек с «лекарствами» в горячую струю крови, хлеставшую из Раны на груди.

— Мой белый брат оказал большую услугу медведю. Пули моего брата быстро и без страданий освободили его душу от оков тела, и теперь она уже в пути в Страну Вечной Охоты своих отцов.

Индейцы верят в переселение душ, и, естественно, по их представлениям, в огромном и прекрасном звере может жить только душа славного воина и охотника, помещенная туда Маниту за проступки. Убивая зверя, вы помогаете душе покинуть бренное тело и отправиться в Страну Вечной Охоты — рай индейцев.

Мы быстро освежевали медведя, отрезали от туши самые лакомые куски, а остальное мясо прикрыли ветками и камнями, чтобы до него не добрались стервятники и мелкие хищники.

Оказалось, что, пока я сражался с медведем, Виннету подыскал в лесу по ту сторону долины подходящее укрытие для лошадей. Мы отвели их туда, а так как Морганы могли появиться не ранее следующего утра, то я с общего согласия рискнул развести костер и испек медвежьи лапы, показавшиеся нам после надоевшего вяленого мяса пищей богов.

Ночь прошла спокойно. Ни звери, ни люди нас не тревожили. Утро пролетело в напряженном ожидании. Ближе к полудню на часах встал Сан-Иэр. Вскоре он вернулся к нам и сказал:

— К нам гости.

— Кто? — спросил я.

— Пока не понять, они еще слишком далеко.

— Сколько их?

— Двое. Верхом.

— Дай-ка мне взглянуть на них.

Пройдя с Сэмом к его укрытию, я посмотрел в подзорную трубу. Сомнений быть не могло: к нам пожаловали оба Моргана. Еще четверть часа, и они будут в долине. Пора было готовиться к встрече.

Внезапно в кустах раздался треск, и я схватился за ружье, подумав, что к нам забрела подруга вчерашнего медведя. Идти на такого зверя с одним ножом — вернее способа покончить с собой не придумаешь; в то же время стрелять теперь было нельзя: звук выстрелов спугнул бы Морганов, и тогда пришлось бы долго скрываться и плутать в горах, усыпляя их бдительность. Однако судьба улыбнулась нам, это были два человека, спускавшиеся в долину.

— Кого сюда еще нелегкая занесла? — тихо чертыхнулся Сэм.

— Сейчас увидим, — шепотом ответил я.

Мы лежали, не шевелясь, в густом кустарнике и ждали. То, что это были белые, не вызывало сомнения, — они шли не таясь. Краснокожий никогда не позволил бы себе открыто разгуливать по незнакомой местности.

Шаги приближались. Через мгновение из кустов вышли капитан и Санчес, ведущие лошадей под уздцы. Их усталый вид говорил о том, что в пути им пришлось нелегко.

Они остановились в нескольких шагах от кустов, где лежали мы с Сэмом.

— Ну слава Богу! — облегченно вздохнул капитан. — Не хотелось бы мне когда-либо повторить наш путь. Похоже, мы успели вовремя, до нас здесь пока не побывал никто.

— Почему вы так уверены? — спросил его Санчес.

— Морганы могли въехать в долину только с этой стороны, но я не вижу их следов.

— А Сан-Иэр и Олд Шеттерхэнд?

— Их пока не стоит принимать в расчет. Если они и решились пуститься в погоню за Патриком и его отцом, то непременно встретились с команчами и наверняка отказались от своей затеи.

— Вы меня извините, капитан, вам, конечно, виднее, но меня тревожит тот белый мертвец, всплывший на Пекос, и краснокожий дьявол, сумевший уйти от нас.

— Не тревожься по пустякам и не думай о беде, пока она не пришла. За нами идут команчи, и каждый, кто попытается выследить нас, наткнется сначала на них.

— А если индейцы не пошли за нами?

— Пошли, в этом нет никаких сомнений. Суди сам: у них за спиной появляются двое белых и индеец, скорее всего апач, хотя я и не знаю, зачем ему понадобилось совать голову в пасть волку. Что в таком случае должны были сделать команчи? Сначала убить апача, а потом пуститься в погоню за белыми. А мы так спешили, что оставили следов не меньше, чем стадо бизонов.

— Они догонят нас?

— Не сегодня-завтра. Но нам нечего бояться, я курил с ними трубку мира. Они удивятся, что мы сбежали, не сказав им ни здравствуй, ни прощай, и мне придется кое-что поведать им о лейтенанте… Гром и молния! А вот и он, легок на помине.

— Точно! Это Патрик с отцом.

— Теперь он не уйдет от нас. Мы ему покажем, как обманывать товарищей!

— Капитан, а вы действительно хотите забрать сокровища сегодня же и в моем присутствии?

— Да.

— И кому они перепадут, капитан?

— Нам, конечно.

— Нам всем или нам двоим?

— А как бы хотел ты?

— Мне трудно сказать, чего бы я хотел… Думать — это одно, а произнести вслух — совсем другое… ну да ладно, была не была! Если вы вспомните, что произошло в нашем лагере, то, наверное, согласитесь со мной, что нам туда лучше не возвращаться. После долгих лишений хочется пожить в свое удовольствие. Тех денег, что спрятаны в тайнике, нам хватит, чтобы иметь все, что пожелаете, да еще кое-что перепадет и на мою долю…

— Ты славно думаешь, а говоришь еще лучше. Но сначала надо проучить этих двоих негодяев. Пойдем-ка подальше в долину, я знаю там одно хорошее место для засады, да и тайник оттуда виден как на ладони.

Неужели капитан имел в виду то место, где мы разбили наш лагерь? Они шли к нам в руки, не скрываясь, уверенные, что в долине, кроме них, никого нет — даже не обратили внимания на еле заметные следы в траве, оставленные мною и Сэмом. Правда, обнаружить их мог только опытный глаз жителя прерии.

Наши товарищи услышали шаги разбойников и ожидали их с оружием в руках. По сей день не могу забыть выражений лиц сухопутных джентльменов удачи, когда они, выйдя из-за кустов, неожиданно оказались лицом к лицу с тем самым индейцем, на которого безуспешно охотились. Я с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.

— Хоблин! — воскликнул в замешательстве Санчес, увидев своего собрата по разбою.

— Черт возьми! Действительно он! — удивленно воскликнул капитан, все еще не понимая, в каком обществе он очутился. — Как тебе удалось добраться сюда и кто эти люди?

Я подошел к нему сзади и с притворным дружелюбием похлопал по плечу.

— Бросьте удивляться, капитан! Мы все прекрасно знаем друг друга. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.

— А вы кто такой, сэр? — спросил он, растерянно оборачиваясь ко мне.

— Не спешите, я сейчас представлю вам все общество по порядку. Кстати, правила хорошего тона требуют, чтобы сам я представился последним. Молодой джентльмен — мистер Маршалл из Луисвилла, у него есть неотложное дело к Морганам, к тем самым, что собираются обчистить ваши сети и уйти с уловом. Рядом с ним стоит его слуга Боб. К сожалению, с нами уже нет мистера Вильямса, он мог бы дать Морганам рекомендации, так как хорошо знал их. Краснокожего джентльмена зовут Виннету. Вам, наверное, не раз приходилось слышать его имя, поэтому увольте меня от обязанности объяснять вам, что это значит. Позвольте также представить Сэма Гаверфилда, которого вся прерия знает под именем Сан-Иэр. И наконец ваш покорный слуга — Олд Шеттерхэнд.

Ужас охватил капитана. Запинаясь, он выдавил:

— Неужели… Возможно ли…

— Почему же невозможно? Устраивайтесь поудобнее. Нам есть о чем потолковать. Кстати, как вы обошлись без пистолета, который я позволил себе взять у вас на память? В тот вечер я с удовольствием слушал вас. Не меньше мне понравились ваши речи позавчера, когда вы наблюдали за команчами. Боб, возьми у джентльменов оружие и свяжи им руки и ноги, чтобы они не уклонились от беседы.

— Сэр! — вознегодовал капитан.

— Стоит ли так горячиться? Мы знаем о ваших грязных делах и будем говорить с вами так, как вы того заслуживаете. И не расходуйте зря силы, не то еще до того, как Морганы въедут в долину, мы заткнем вам рты кляпами, а может быть, и убьем.

Обескураженные внезапным поворотом событий, разбойники и не думали сопротивляться.

— Господин капитан, где находится тайник, к которому направляются Морганы? — спросил я.

— Все, что там лежит, — мое! — взвизгнул главарь шайки.

— Вам так только кажется. Я же считаю, что у вас нет никаких прав на зарытые там сокровища — хотя бы потому, что палач не должен наследовать имущество жертв. Ну да ладно, можете не отвечать. К тайнику нас выведут Морганы. Кстати, что случилось с тремя купцами, за которыми шли ваш лейтенант и трое его сообщников, скрывавшихся под видом скупщиков мехов?

— С купцами? Гм, честно говоря, я не знаю…

— Бог с вами! Я догадываюсь… А где теперь мнимые скупщики мехов?

— Двое из них, скорее всего, уже в лагере. А третьего по пути убил лейтенант. Мы нашли его тело.

— Так я и думал! А теперь позвольте мне еще раз предупредить вас о необходимости вести себя благоразумно. Боб, проверь узлы и сунь им в рот кляпы. Простите нас, господа, но мы не хотим, чтобы вы случайно выдали нас Морганам.

У входа в долину показались негодяй-отец и его достойный сын. Они вели себя так же неосмотрительно, как капитан с Санчесом: остановились на мгновение, окинули взглядом окрестности, пришпорили лошадей и поскакали вперед. По их поведению можно было заключить, что в долине они надолго задерживаться не собираются.

Шагах в двадцати от нашего укрытия росло несколько густых кустов ежевики. Туда и направились оба всадника.

— Это здесь, отец, — сказал Патрик.

— Кто бы мог подумать: в таком непримечательном месте — и несметные сокровища.

— У нас мало времени, следует поторопиться. Мы так и не узнали, кто те двое белых и удалось ли команчам схватить их.

Они спрыгнули с лошадей, пустили их к воде, и, пока утомленные дорогой животные утоляли жажду, грабители, отложив оружие в сторону, принялись ножами выкорчевывать колючие кусты.

— Вот оно! — торжественно произнес наконец Патрик, вытаскивая из ямы сверток дубленой бизоньей шкуры.

— И это все? — удивился Морган-старший.

— Здесь банкноты и ценные бумаги. Поскорее зарываем яму и немедленно в путь.

— А я настоятельно советую вам повременить с отъездом.

Эти слова произнес Сан-Иэр. Я тем временем встал между разбойниками и их оружием, а Виннету и Боб взяли их на прицел.

В первое мгновение голос Сэма поразил негодяев словно гром среди ясного неба, но следует отдать им должное: отец и сын быстро пришли в себя и даже попытались кинуться к ружьям. Однако на их пути стоял я с двумя взведенными револьверами.

— Еще один шаг — и вас не воскресит даже дьявол.

— Кто вы такие? — спросил Фред Морган.

— Вам все объяснит ваш сын Патрик, он же мистер Меркрофт, он же лейтенант разбойничьей шайки.

— По какому праву вы задерживаете нас?

— По тому же, по какому вы убили мистера Маршалла в Луисвилле, а затем напали на поезд. По тому же праву, по какому вы сожгли ферму Сэма Гаверфилда и убили его жену и ребенка. Сделайте любезность — лягте на землю лицом вниз.

— Мы не подчинимся!

— Перед вами вождь апачей Виннету, это Сан-Иэр, которого раньше звали Сэмом Гаверфилдом, а меня вы наверняка знаете по рассказам вашего сына. Такие люди, как мы, не шутят и не занимаются пустяками. Тот, кто при счете «три» останется на ногах, получит пулю. Один… два…

Скрипнув зубами и сжав кулаки от бессильной ярости, Морганы растянулись на земле.

— Боб любит вязать узлы на руках у злых людей. Боб сделает красивые узлы, крепкие, — бормотал негр, ловко стягивая грабителям руки и ноги.

Бернард увидел, что негодяи схвачены, и подошел к нам. Когда Морган, повернув голову, узнал сына убитого им ювелира, глаза его наполнились ужасом, словно он увидел привидение.

— Маршалл!

Бернард не произнес ни слова. В глазах его читалась решимость воздать убийце по заслугам. Кровь за кровь.

— Боб, приведи сюда остальных, — приказал Сэм. — Не стоит откладывать суд. Нам нельзя здесь задерживаться, поэтому приступим к делу и раз и навсегда решим судьбу негодяев.

Негр привел Санчеса и капитана, с ними пришел и Хоблин, который не пытался мешать нам и вел себя лучше, чем можно было ожидать от стейкмена.

— Кто будет говорить первым? — спросил Бернард.

— Чарли. Он самый умный из нас, — ответил Сэм.

— Нет, — отказался я. — Мы все потерпели от этих негодяев, за исключением Виннету. Он вождь прерии, пусть он и говорит первым.

Никто не возражал. Апач тоже кивнул в знак согласия.

— Вождь апачей слышит голос Духа прерии и будет справедливым судьей бледнолицых. Пусть мои братья возьмут в руки оружие, так как только воины имеют право судить.

Мы подчинились, следуя индейскому обычаю.

— Как зовут этого белого? — начал Виннету.

— Хоблин, — ответил Сэм.

— Что он делал?

— Грабил путников в пустыне.

— Убил ли он кого-нибудь из друзей моих белых братьев?

— Нет.

— В таком случае пусть мои братья решают сердцем, а не оружием. Виннету возвращает свободу этому человеку, но если он вернется к стервятникам пустыни, его ждет смерть.

Все без колебаний согласились с решением Виннету. Я взял ружье и нож Фреда Моргана и протянул их Хоблину со словами:

— Возьмите это оружие. Вы свободны.

— Благодарю вас, сэр! — воскликнул Хоблин, счастливый от того, что ему сохранили жизнь. — Я выполню все ваши условия.

Выражение его лица говорило, что он искренне собирается сдержать свое слово.

— Кто этот бледнолицый? — продолжал Виннету.

— Он был главарем шайки грабителей.

— Он умрет. Белые братья согласны с моим решением?

Никто не возразил.

— А как зовут того человека?

— Санчес.

— Такое имя обычно берут себе разбойники с Юга. Кем он был?

— Он стейкмен из Льяно-Эстакадо.

— Что его привело сюда?

— Он хотел ограбить своих же сообщников. У него две души и два языка. Пусть он тоже умрет.

И на этот раз никто не встал на защиту мерзавца.

— Но они не погибнут от руки честного воина, — продолжал Виннету. — Их убьет человек, подобный им самим. Как имя молодого бледнолицего?

— Патрик.

— Снимите с него ремни, и пусть он бросит осужденных в воду — никакое оружие не должно коснуться их тела, они должны умереть позорной смертью.

Боб развязал Патрика, и тот исполнил приказ с готовностью отпетого негодяя. Он знал, что ему не жить, и, видимо, поэтому угодливо, с каким-то злорадным подобострастием расправился с бывшими своими товарищами, Я отвернулся, чтобы не видеть казни этих двоих, хотя они и получили по заслугам. Раздались два глухих всплеска, и крепко связанные по рукам и ногам капитан и Санчес пошли ко дну.

Приведя приговор в исполнение, Патрик безропотно позволил снова связать себя.

— Кто эти двое бледнолицых? — спросил Виннету.

— Отец и сын.

— Какие преступления они совершили?

— Я обвиняю их в убийстве моей жены и сына, — первым отозвался Сэм.

— Я обвиняю старшего из них в убийстве моего отца, — произнес Бернард.

— Я обвиняю его в нападении на поезд, а младшего — в попытке убить меня и остальных моих товарищей в пустыне Льяно-Эстакадо, — заключил я. — Они вдвоем пролили немало крови и совершили много злодеяний — даже того, что мы знаем, с избытком хватит, чтобы осудить их на смерть.

— Мой брат прав: достаточно того, что мы знаем. Пусть черный муж убьет их.

— Ну, уж нет! — воскликнул Сэм. — Я не согласен! Столько лет я искал их. Они причинили мне больше зла, чем другим, и жизнь их принадлежит мне. На прикладе моего ружья не хватает двух отметин! Когда они наконец ответят за свое злодеяние, Сан-Иэр обретет покой и вместе со своей Тони найдет последний приют в одном из горных ущелий или на просторах прерии, где белеют кости тысяч охотников.

— Мой белый брат справедлив, он требует то, что принадлежит ему по праву. Пусть Сан-Иэр возьмет убийц — он вправе поступить с ними по своему усмотрению.

— Сэм, — произнес я тихо, наклоняясь к старому вестмену, чтобы никто другой не услышал моих слов, — не запятнай себя кровью убийц.

Охотник смотрел в землю и молчал. Пока он раздумывал, я вместе с Бернардом отошел к лошади Фреда Моргана и заглянул в седельную кобуру. Там лежало всего лишь несколько жемчужин, в которых Бернард тотчас же признал свою собственность. Затем мы обыскали убийцу ювелира и нашли за подкладкой его кожаной куртки пакет с деньгами. Сомнений не было — то были деньги, отнятые им у Холферта.

Внезапно с того места, где стояли наши лошади, донеслось еле слышное тревожное фырканье. Обеспокоенный поведением коня, я подошел к нему и увидел, что он, бешено кося глазами, грызет удила и пытается разорвать путы, стягивающие его передние ноги. Поблизости рыскал дикий зверь или, хуже того, индейцы. Я сразу же громко крикнул, стараясь предупредить друзей, но они не услышали меня — воздух содрогнулся от дикого пронзительного воя.

Я выглянул из-за густых ветвей и увидел жуткую картину: долину затопило множество мускулистых бронзовых тел. Трое команчей прижимали к земле Сэма, в то время как четвертый вязал его. Несколько лассо затянулись на теле Виннету, и враги уже волокли его по земле. Хоблин лежал с размозженным черепом, а Бернарда и вовсе не было видно за стеной краснокожих.

Команчи-ракуррои действительно шли по следам капитана и Санчеса и сумели застать нас врасплох. Что я мог сделать? Броситься на помощь друзьям? Это было бы чистым безумием. Нечего и думать победить в рукопашной схватке три сотни молодых и сильных воинов. Открыть огонь из своего укрытия? Я без труда мог убить дюжину-другую краснокожих, но остальные окружили бы меня и пленили.

Хоблин был убит, но Виннету и другие мои друзья оставались еще живы. Зная обычаи команчей, я был уверен, что они уведут пленников в свои стойбища, чтобы поставить у столбов пыток и насладиться их страданиями. Я должен был любой ценой сохранить собственную жизнь и свободу, чтобы попытаться тем или иным способом выручить товарищей.

Не теряя времени, я отвязал мустанга, взял его под уздцы и стал карабкаться вверх по крутой тропинке, ведущей в горы. Спасать что-либо еще не имело смысла: индейцы, прежде чем напасть на врага, все хорошенько высматривают, наверняка они видели, как я ушел к лошадям, а это значило, что через несколько минут за мной пошлют погоню.

Камни осыпались под моими ногами и копытами мустанга, пока мы медленно, с большим трудом взбирались вверх по крутому горному склону. Наверху, к счастью, лес кончился, я прыгнул в седло и погнал коня вдоль горного хребта так, словно за мной гналась тысяча чертей и от моей скорости зависело спасение души. Не останавливаясь, я проехал насквозь две долины и даже не пытался заметать следы — краснокожие все равно обнаружили бы их, а я потерял бы драгоценное время.

Через несколько часов скачки я подъехал к реке с каменистым руслом и направил мустанга в воду. На камнях, омываемых горным потоком, не остается следов, поэтому я долго двигался вверх по течению, затем выбрался на берег, обмотал копыта мустанга тряпьем и кружным путем вернулся к долине, откуда и начал свое бегство.

Солнце уже скрывалось за вершинами, когда я добрался до хребта, за которым простиралась злополучная долина. Соваться туда в темноте было нельзя, и я поискал в лесу сухое укромное место, пригодное для ночлега. От долгой скачки с «обувью» на копытах мой конь совсем обезножел и сразу же лег на землю, даже не притронувшись к сочной траве, в изобилии росшей вокруг.

Как круто изменились обстоятельства! Однако предаваться унынию было некогда, следовало действовать.

Едва встало солнце, как я, привязав коня в лесной чаще, пешком направился к месту вчерашнего сражения. Я осознавал, что предпринимаю опасное дело, но иного выхода у меня не было, поскольку я хотел помочь друзьям. Я так осторожно полз к вершине хребта, что мне понадобилось часа два на дорогу, которую пеший путник преодолел бы за десять минут. В долину я спускался еще осторожней и медленней.

Остановившись отдохнуть и осмотреться под старым огромным дубом, я вдруг услышал чей-то тихий свист.

Я огляделся — никого не видно.

Свист повторился.

На этот раз мне показалось, что звук доносится сверху. Я запрокинул голову, но, как ни напрягал зрение, не заметил в ветвях никого.

— Масса Чарли! — услышал я свистящий шепот.

Ах, вот оно что! Вверху, под самой кроной, чернело дупло, из которого выглядывало черное добродушное лицо Боба.

— Подождите, масса, Боб сейчас спустится к вам!

С тихим шелестом раздвинулись окружающие дуб кусты орешника, и негр предстал передо мной.

— Заходите, масса Чарли. Ни один индеец не найдет здесь умного Боба и массу.

Внизу, у корней, дуб треснул, и через эту трещину мы забрались внутрь сгнившего изнутри ствола.

— Как ты нашел это замечательное укрытие? — удивленно спросил я.

— Боб бежал и увидел зверя. Зверь залез в дерево и выглянул оттуда. Боб умный, он поступил так же.

— Ты прав, Боб, в уме тебе не откажешь. А что это был за зверь?

— Боб не знает, как его зовут. Зверь был небольшой, с хвостом и черными пятнами вокруг глаз.

По-видимому, негра к дуплу привел енот.

— А когда ты нашел дупло?

— Как только индейцы прийти — Боб побежать и спрятаться здесь.

— Так ты что — сидишь здесь со вчерашнего дня? Тогда рассказывай немедленно, что тебе удалось увидеть и услышать.

— Много-много краснокожих.

— И больше ничего?

— Разве массе Чарли этого мало?

— Они проходили здесь?

— Проходили, но не заметили Боба. Потом стемнело, и они развели костер и жарили окорок медведя, которого убил масса Чарли. Они съели нашего медведя, масса!

Негодование простодушного негра было вполне справедливым и понятным, но меня в ту минуту волновала судьба наших товарищей, а не медвежьей туши.

— Что было потом, Боб?

— Потом наступило утро, и индейцы ушли.

— Куда?

— Боб не знает, потому что не мог идти за ними. Но он видел через окошко, как они уходили и вели с собой массу Виннету, массу Сэма и массу Бернарда. У них на руках и ногах было много-много веревок.

— Рассказывай все, Боб, не тяни.

— А потом индейцы бегать по лесу и искать Боба, но он умный и хитрый, поэтому они не найти Боба.

— Сколько краснокожих осталось в долине?

— Боб не знает, сколько их, но знает, где они сидят. Там, возле медведя. Боб видеть их через окошко.

Упираясь руками и ногами в стенки полого ствола, я вскарабкался к дуплу, которое Боб называл окошком, и выглянул наружу. Оттуда как на ладони был виден противоположный склон долины. Под буком, на котором спасался от медведя Боб, сидел на корточках индеец. По-видимому, команчи, прежде чем уйти, оставили в долине часовых, чтобы поймать меня, если бы мне вздумалось вернуться.

Не зная еще, что предпринять, я спустился вниз к негру.

— Боб, я увидел там только одного краснокожего.

— В других местах сидят еще двое, но Боб не знает где.

— Жди меня здесь, пока я не вернусь.

— Масса Чарли хочет уйти? Нет, нет, останьтесь с Бобом!

— Не бойся, Боб. Я должен уйти, чтобы спасти наших друзей.

— Спасти массу Бернарда? Мы спасем его, а еще массу Виннету и массу Сэма! — воодушевился Боб.

— Тогда сиди тихо, чтобы тебя не заметили краснокожие.

Я покинул наше укрытие в источенном дереве. Все складывалось не так уж и плохо: я был не один, Боб мог оказаться полезным в моем нелегком деле. В глубине души я отдавал должное хитрости индейцев, оставивших засаду у медвежьей туши — вынужденный скрываться беглец не имеет возможности охотиться и, чтобы не погибнуть от голода, попытается вернуться к мясу.

Спустя час я уже был на другом краю долины в нескольких шагах от индейца, которого видел из «окошка».

Краснокожий стоял как изваяние. Ему было не более восемнадцати лет, возможно, он впервые принимал участие в военном походе соплеменников. На его шее висел свисток из обожженной глины, при помощи которого команчи подражают крику грифа. Опрятная, расшитая мелким бисером одежда и хорошее оружие выдавали в нем сына вождя. У меня не поднималась рука убить его, прервать эту молодую, полную надежд жизнь.

Я ударил его вполсилы. Такой удар не принес бы вреда взрослому, закаленному в боях воину, но юношу сразил наповал. Связав молодого команча по рукам и ногам, я сунул ему в рот кляп, снял с его шеи свисток и подул в него.

Раздался резкий, протяжный звук, и тут же, словно в ответ, что-то зашуршало в кустах и оттуда вышел старый индеец. Он даже не успел удивиться — я оглушил его ударом приклада, связал и уложил рядом с юношей.

Безусловно, команчи оставили в долине не двоих воинов. Они знали меня, и было бы смешно надеяться, что старик и почти мальчик смогут пленить Олд Шеттерхэнда. Где-то поблизости должны были скрываться еще несколько воинов. Звать их тем же свистком было опасно, поэтому я решил найти то место, где индейцы укрыли своих лошадей. Двигаясь осторожно вдоль опушки, я тихонько заржал, подражая голосу моего жеребца, и тут же счастье улыбнулось мне: из лесу донесся ответ. На одной из полян стояли стреноженные индейские лошади. Их было шесть, значит, еще четверо команчей сидели в засаде в разных концах долины и ждали моего появления.

Вскинув на плечо молодого индейца, я понес его к дубу, в котором ждал меня Боб. Он то и дело выглядывал в «окошко» и, увидев меня, выскочил навстречу.

— Ах, масса Чарли поймал индейца! Масса убил его?

— Нет, Боб. Он жив. Ты должен помочь мне и спасти мистера Бернарда.

— Что должен сделать для этого старый черный Боб?

— Ты взвалишь этого индейца на спину и потащишь его вверх по склону, а потом вниз — пока не дойдешь до большого клена. Жди меня там. Но ни в коем случае не развязывай краснокожего — иначе он тебя убьет.

— Нет, масса, Боб не хочет, чтобы его убили!

— Делай, как я тебе сказал.

Огромный негр легко взвалил на спину юношу и понес его к перевалу прочь из долины, а я вернулся к индейским лошадям. Нельзя было допустить, чтобы команчи, заметив исчезновение своего товарища, пустились в погоню.

Сокровища, взятые нами в лагере грабителей, исчезли. И еще раз — который уже! — я убедился в том, что золото совершенно справедливо называют «смертоносной пылью». Из сотни человек, пускающихся на поиски золота на Диком Западе, остается в живых не более десяти. Блеск и звон соблазнительного дьявольского металла будит злых демонов, и только под покровительством сильного закона зло, таящееся в золоте, превращается в благо.

Я связал лошадей цепочкой, взял первую под уздцы и повел за собой. Животные упирались, недовольно фыркали, но я, хоть л не без труда, сумел перетащить их через перевал и беспрепятственно провести вниз.

Негр сидел под старым кленом, не спуская глаз с пленника. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке один на один с краснокожим, хотя тот и был связан по рукам и ногам. Увидев меня, Боб облегченно вздохнул и радостно улыбнулся.

— Как хорошо, что масса Чарли вернулся! Индеец делал страшные глаза, страшнее, чем сам дьявол. Он ворчал и хрюкал, как животное, и черный Боб ударить его по щеке, чтобы он замолчать.

— Ты не должен был его бить, Боб. Ударивший индейца по лицу становится его смертельным врагом. Теперь, если когда-нибудь он окажется на свободе и встретит тебя, ты погиб.

— Черный Боб погиб? Тогда лучше сразу убить индейца, чтобы он не убил Боба.

С этими словами негр достал нож и приставил его к груди пленника.

— Остановись, Боб! Если мы сохраним ему жизнь, он поможет нам освободить мистера Бернарда.

Я вынул кляп изо рта индейца.

— Пусть мой краснокожий брат дышит свободно, но говорить он будет только с моего разрешения.

— Ма-Рам будет говорить когда ему вздумается, — ответил индеец. — Даже если я буду молчать, бледнолицый все равно убьет меня и возьмет мой скальп.

— Мой краснокожий брат ошибается, — возразил я. — Ма-Рам будет жить и сохранит свой скальп, потому что Олд Шеттерхэнд убивает врага и только в честном бою.

— Бледнолицый — Олд Шеттерхэнд? Уфф!

— Ма-Рам не был моим врагом и теперь станет другом. Он проводит Олд Шеттерхэнда к вигваму отца.

— Отец Ма-Рама — вождь ракурроев То-Кей-Хун, Рогатый Бык. Он убьет меня, если я предстану перед ним пленником бледнолицего.

— Мой брат хочет, чтобы я вернул ему свободу?

Юноша в изумлении впился в меня глазами.

— Разве бледнолицые отпускают на свободу краснокожих воинов, чья жизнь в их руках?

— Если мой краснокожий брат даст мне слово, что не попытается убежать и пойдет со мной к вигваму своего отца, то я сниму с него путы и дам коня и оружие.

— Уфф! У Олд Шеттерхэнда крепкая рука и большое сердце. Он не похож на других бледнолицых. Могу я быть уверен, что он говорит то, что думает?

— Я никогда не лгу. Будет ли мой краснокожий брат повиноваться мне, пока мы не встанем лицом к лицу с То-Кей-Хуном?

— Ма-Рам будет послушен воле Олд Шеттерхэнда!

— Тогда пусть Ма-Рам примет из моих рук дым мира и пусть его душа превратится в дым, а тело — в пепел, если он нарушит данную клятву.

Я вывел из укрытия моего мустанга и достал из сумки две сигары. Это были тонкие гаванские сигары, взятые мною в лагере стейкменов. Освободив пленника, я усадил его рядом с собой, и мы закурили, в точности исполняя ритуал братания.

— Разве у бледнолицых нет Великого Духа, который бы дал святую глину для трубки мира? — спросил Ма-Рам после того, как были произнесены обычные в таких случаях слова.

— Великий Дух бледнолицых могущественнее и сильнее всех остальных духов, и он дал много глины для трубок. Но бледнолицые курят трубки только в своих вигвамах, а в прерии пьют дым мира из сигар, которые занимают намного меньше места.

— Уфф! Сикарр! Великий Дух бледнолицых очень мудр. Сикарр удобнее, чем трубка! — удивился простодушный юноша, безбожно коверкая новое слово.

Боб, все еще боявшийся, что индеец не простил ему пощечину, заметив, что мы мирно сидим и курим, решил присоединиться к нам, чтобы обезопасить себя от мести.

— Масса Чарли, разрешите и Бобу покурить дым мира с краснокожим, — попросил он.

— Вот и тебе сигара, но ты кури ее в пути. Нам уже пора выступать, — ответил я.

Нам действительно было пора трогаться в путь. Команч отобрал из приведенных мною лошадей свою и вспрыгнул ей на спину. Боб сел на второго коня, а остальных я повел в поводу за своим мустангом.

К тому времени я уже хорошо знал нравы индейцев. Обмануть врага считается доблестью у краснокожих, однако же дым мира часто связывает их крепче, чем самая страшная клятва. Поэтому я не опасался, что Ма-Рам попытается бежать.

В поисках следов команчей нам пришлось обогнуть горный хребет, отделявший нас от долины, и выехать на равнину. Индейцы, оставленные охранять вход в долину, увидев нас, подняли жуткий вой, но их крики были нам не страшны: оставшись без лошадей, часовые никак не могли пуститься в погоню за нами. Ма-Рам, несмотря на молодость, настолько хорошо владел собой, что его бесстрастное бронзовое лицо даже не дрогнуло. Он молча ехал рядом со мной, не пытаясь оглянуться.

Под вечер мы уже добрались до Пекос и остановились на ночлег. В переметных сумах индейца был изрядный запас вяленого мяса, поэтому мы могли не тратить время на охоту. Расстояние между нами и команчами, которых я обвел вокруг пальца в долине, стало так велико, что можно было не бояться, что за ночь они сумеют настигнуть нас. Краснокожие бесстрастны по натуре, а суровое воспитание приучает их скрывать свои чувства. Однако наш молодой пленник вел себя слишком невозмутимо даже для индейца. Возможно, со временем ему предстояло стать великим воином. Ни жестом, ни словом он ни разу не выдал своего волнения и сразу же лег спать. А я и Боб по очереди стояли на часах. С рассветом я снял сбрую с четырех ненужных нам лошадей и загнал их в воду. Животные переплыли реку и исчезли в лесу на противоположном берегу. Ма-Рам молча наблюдал за моими действиями.

Следы, по которым мы шли, отчетливо виднелись на траве, а это говорило о том, что команчи не опасались погони. К тому же зачем трем сотням воинов опасаться одного бледнолицего? Их отряд держался правого берега реки и двигался вниз по течению до того места, где Пекос пробила своими водами глубокий каньон в Сьерра-Гуадалупе. Там следы расходились, и я долго ломал голову, не понимая, зачем индейцам понадобилось разделяться. Большая их часть повернула в горы, а остальные продолжили путь в прежнем направлении.

Я спрыгнул с лошади и внимательно осмотрел следы. Отпечатки копыт старой Тони, хорошо известные мне, вели вдоль реки.

— Сыновья команчей отправились на могилу великого вождя? — спросил я Ма-Рама.

— Мой брат сказал правду.

— А те, — указал я на след отряда, ушедшего вдоль реки, — повели пленников к вигвамам команчей?

— Так приказали вожди ракурроев.

— Сыновья ракурроев увезли с собой сокровища бледнолицых?

— Они оставили их у себя, так как не знают, кому из бледнолицых принадлежит золото.

— Где стоят их вигвамы?

— В прерии, на берегу реки, которую белые люди называют Пекос.

— Ты хочешь сказать, в прерии между теми двумя горными хребтами?

— Да.

— В таком случае мы не пойдем по следу, а повернем к югу.

— Мой белый брат — мудрый воин, но сейчас он ошибается. В горах к югу отсюда нет воды ни для нас, ни для лошадей.

Я посмотрел ему в глаза, но краснокожий не отвел взгляд.

— Видел ли когда-нибудь мой брат-команч горы у большой реки, на которых бы не было воды? Ручьи текут в долину с каждой горы.

— Мой бледнолицый брат скоро сам убедится, кто прав! — упорствовал молодой хитрец.

— Я догадываюсь, почему Ма-Рам не хочет идти в горы.

— Тогда пусть мой брат скажет мне об этом.

— Сыновья ракурроев едут с пленниками вдоль реки. Если я направлюсь на юг, то нагоню их еще до того, как они доберутся до своих вигвамов.

Чувствуя, что я разгадал его уловку, краснокожий умолк.

Вдоль реки вели следы шестнадцати лошадей, а это значило, что Виннету, Сэма и Бернарда охраняют тринадцать воинов. Рассчитывать на помощь Боба не приходилось: этот старый добрый негр не был воином. Сражаться же в открытую с сильным вооруженным отрядом было нельзя: в случае нападения охрана могла перебить пленников.

Именно поэтому я повернул на юг. Местность была мне незнакома, а Ма-Рам отвечал на все мои вопросы уклончиво, и выведать что-либо от него было невозможно. Однако, несмотря на множество препятствий, мы перевалили через горный хребет, перед нами раскинулась уходящая вдаль прерия, по которой змеилась блестящая под солнцем Пекос. Ее берега поросли густым лесом, и мы продвигались очень медленно.

Мои расчеты опередить отряд команчей и перехватить его по пути не оправдались: у одного из многочисленных притоков мы вышли на следы команчей, прошедших там днем раньше. А неподалеку обнаружилось и место, где краснокожие отдыхали, ожидая, пока спадет полуденный зной.

Я тоже решил встать тут на отдых, но не у самой воды, а в ближайших зарослях, чтобы нас не заметил посторонний глаз. И вскоре убедился в справедливости пословицы: «Береженого Бог бережет». Не успели мы с Ма-Рамом устроиться на траве, как к нам прибежал Боб, водивший коней на водопой.

— Масса Чарли, — испуганно воскликнул запыхавшийся негр. — Сюда скачут всадники! Один, два, пять, шесть! Масса! Нам надо убить пленника и бежать.

— Не горячись, Боб! — оборвал я его и выскочил на опушку.

По берегу реки, вверх по течению, во весь опор неслись шесть лошадей, но всадников на самом деле было только двое. Остальные четыре лошади скакали тяжело, изнемогая под вьюками. Я выжидал, не зная, что предпринять — неизвестные всадники были белыми.

Пока я раздумывал, из-за излучины реки показались еще пятеро верховых. Это были краснокожие.

Я поднес к глазам подзорную трубу и не смог сдержать возглас удивления:

— Господи! Фред и Патрик Морганы!

Что было делать? Убить негодяев или взять их живыми? В конце концов я решил не марать рук кровью убийц, предоставив команчам самим вершить правосудие. Я ждал со штуцером в руках. Беглецы приближались к нам, преследующие их индейцы скакали в полумиле сзади. В то мгновение, когда Морганы поравнялись с нашим укрытием, я нажал на курок, целясь в голову лошади, на которой сидел Фред Морган. Лошадь упала как подкошенная, всадник кубарем покатился по земле, а навьюченные животные заметались, пытаясь порвать ремни и освободиться.

К моему удивлению, Патрик не бросился на помощь отцу, а проскакал мимо. Я снова вскинул штуцер, одним выстрелом свалив и его лошадь. Выскочив из своего укрытия, я уже собрался было броситься на негодяев, как вдруг подоспевшие индейцы, вместо того чтобы схватить еще не оправившихся от падения негодяев, обступили меня. Раздался боевой клич, и над моей головой нависли пять томагавков.

— Уфф! — воскликнул неизвестно как оказавшийся рядом со мной Ма-Рам и простер свои руки над моею головой. — Этот бледнолицый друг Ма-Рама.

Краснокожие отступили от меня на шаг и принялись озираться, ища глазами тех, за кем гнались, однако последствия их ошибки уже невозможно было исправить: Морганы уже скрылись в кустах. Лошади, перепуганные стрельбой и воем индейцев, взвились на дыбы, разорвали связывавшие их ремни, бросились в реку и камнем пошли на дно, куда их увлек тот тяжелый груз, что они несли на своих спинах. Это были наши лошади, а во вьюках — золото.

Краснокожие пустились в погоню за беглецами, но я схватил одного из них за руку и остановил.

— Пусть мой краснокожий брат скажет мне, почему он гонится за своими белыми друзьями.

— У бледнолицых змеиные рты и двойные языки. Ночью они убили часового и сбежали с сокровищами.

— С золотом?

— Они захватили не только самородки, но и волшебные листочки, зашитые в кожу.

С этими словами команч отвернулся от нас и помчался помогать своим товарищам. Теперь все стало ясно: негодяи Морганы, не доверяя команчам, решили бежать ночью, прихватив с собой сокровища. «Волшебные листочки» были ценными бумагами из тайника капитана.

К сожалению, Пекос глубока и быстра, а там, где навьюченные лошади прыгнули в воду, кружился опасный водоворот. Увы, не оставалось никакой надежды на то, что нам удастся достать из реки хотя бы малую толику «смертоносной пыли».

Беспокойство за судьбу друзей было много сильнее, чем жажда мести. За Морганами гнались пятеро опытных воинов, и можно было не сомневаться, что они не отступят, пока не схватят убийц.

— Почему мой белый брат стрелял в лошадь, а не во всадника? — спросил Ма-Рам. — Разве Олд Шеттерхэнд не научился правильно целиться?

— Почему Олд Шеттерхэнд не убил Ма-Рама, над чьим сердцем он уже занес нож для удара? Я убил лошадей, чтобы остановить всадников и поговорить с ними.

— Теперь Олд Шеттерхэнд должен пойти в погоню вместе со своими краснокожими братьями. Он поймает белых и поговорит с ними.

Я еле сдержал усмешку. Юноша пытался отвлечь меня от погони за отрядом, ведущим пленников.

— Воины ракурроев умны и мужественны. Им не нужна помощь Олд Шеттерхэнда. Они сами поймают бледнолицых и приведут их в свои вигвамы. Пусть Ма-Рам садится на лошадь и едет за мной.

Это происшествие напрочь отбило у меня всякое желание отдыхать. В то же время моя задача облегчалась: до сих пор наши друзья ехали под охраной тринадцати воинов, теперь из этого числа следовало вычесть Морганов, преследующих их пятерых команчей и убитого часового, а это значило, что пленников караулили только пятеро индейцев. Появилась надежда, что мне удастся освободить их.

Пустив коней галопом, мы помчались вперед. Уже темнело, а мы все еще шли по следу. Ма-Рам высматривал место для ночлега и через каждую пройденную милю предлагал нам остановиться на отдых. Однако я упрямо погонял своего мустанга и разрешил всем спешиться и лечь спать, лишь когда стало уже совсем темно.

С рассветом мы продолжили погоню. Теперь нам помогали вытоптанные бизоньими стадами тропы, по которым лошадям было легче скакать. Следы говорили о том, что команчи опережают нас всего лишь на несколько часов. Мне даже казалось, что к полудню мы нагоним их, но судьба распорядилась иначе. На одной из встретившихся нам полян вся трава была изрыта копытами множества коней, и дальше маленький отряд с пленниками двигался вместе с непонятно откуда появившейся шайкой краснокожих, в которой насчитывалось по меньшей мере сорок человек.

— Уфф! — воскликнул Ма-Рам.

Его лицо оставалось бесстрастным, но в глазах блестела радость. Я прекрасно его понимал. Его сородичам теперь нечего было опасаться меня.

— Как далеко отсюда до стойбища команчей? — спросил я юношу.

— Ракуррои живут в большом селении, больше, чем города бледнолицых, и только на время охоты разбивают стойбища. Если мой брат поедет быстро, то будет там еще до того, как солнце скроется за травами прерии.

Ма-Рам сказал правду. К вечеру вдали показалось несколько темных полос, в которых я, посмотрев в подзорную трубу, узнал длинные ряды вигвамов. Это был временный лагерь, разбитый на сезон охоты на бизонов. По-видимому, занятые пленниками команчи позабыли даже выставить часовых, потому что мы сумели беспрепятственно подъехать к вигвамам. Однако я решил не въезжать в стойбище.

— Мы встретим здесь великого вождя То-Кей-Хуна? — спросил я Ма-Рама, останавливая коня.

— Отец Ма-Рама никогда не покидает своих воинов.

— Пусть мой краснокожий брат известит великого вождя, что Олд Шеттерхэнд хочет навестить его.

Юноша удивленно взглянул на меня.

— Разве Олд Шеттерхэнд не боится оказаться среди врагов? Он может ударом кулака убить бизона и выйти с ножом против медведя, но ему никогда не справиться с команчами, которых больше, чем деревьев в лесу.

— Олд Шеттерхэнд охотится на зверей, но никогда не отнимает напрасно жизнь у краснокожих братьев. Он не боится сиу, кайова, апачей и команчей, потому что он друг всем мужественным воинам. Его пуля настигает лишь предателей и негодяев. Олд Шеттерхэнд подождет здесь. Мой брат может идти.

— Но ведь Ма-Рам пленник Олд Шеттерхэнда!

— Ма-Рам больше не мой пленник. Мы пили с тобой дым мира. Ты свободен.

— Уфф!

Молодой индеец сжал коленями бока лошади, поднял ее на дыбы и галопом умчался. Мы с Бобом спешились и присели на землю отдохнуть. Добродушный негр состроил озабоченную гримасу и спросил:

— Масса Чарли, что сделает индеец с черным Бобом, если Боб пойдет вместе с массой?

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил я, сам не зная, чем закончится мое предприятие.

— А если не поживем? А если индеец поджарит Боба у столба?

— Не так страшен черт, как его малюют. В любом случае мы должны отправиться к команчам, если хотим спасти твоего массу Бернарда.

— Пусть индеец сварит и слопает Боба, лишь бы отпустил массу Бернарда.

При этом негр скорчил такую гримасу, которая, без сомнения, отбила бы у краснокожего всякое желание съесть его. А чтобы хоть как-то насладиться жизнью перед тем, как умереть мученической смертью, он достал кусок вяленого мяса и принялся уплетать его за обе щеки.

Нам не пришлось долго ждать. С диким воем из стойбища вылетел отряд всадников. Они кружили вокруг нас, постоянно сжимая кольцо, словно желая затоптать нас копытами. За ними прискакали четверо краснокожих со знаками вождей и заставили своих коней перелететь через нас. Боб повалился на траву, а я продолжал спокойно сидеть, зная, что пока нам ничто не грозит.

— Индеец растоптал Боба насмерть! — заохал негр, осторожно приподнимая голову и осматриваясь по сторонам и, по-видимому, не веря, что остался жив.

— Успокойся, Боб, — обратился я к нему. — Краснокожие проверяют, насколько мы отважны.

— Краснокожие проверяют?! Тогда пусть идут сюда, и Боб будет очень смелый и отважный!

И он поскорее сел рядом со мной. Тем временем вожди соскочили с лошадей и направились к нам. Старший из них заговорил первым:

— Почему белый муж не встает, когда к нему приближаются вожди команчей?

— Я приветствую вас как гостей, — спокойно ответил я. — И приглашаю моих краснокожих братьев сесть рядом со мною.

— Вожди команчей садятся только рядом с вождями. Разве бледнолицый — вождь? Где его вигвамы и где его воины?

Я сжал томагавк в руке.

— Только сильный и отважный воин может стать вождем. Если краснокожие воины не верят, что я вождь, пусть выйдут на поединок со мной.

— Как зовут бледнолицего?

— Краснокожие и белые воины называют меня Олд Шеттерхэндом, Разящей Рукой.

— Похоже, белый муж сам взял себе такое имя!

— Вожди команчей могут выйти на поединок со мной с томагавками и ножами, а я приму их вызов без оружия. Хуг!

— Бледнолицый говорит гордые слова. Но у него еще будет время доказать свою отвагу. Пусть он садится на свою лошадь и едет с воинами ракурроев.

— Выкурят ли они со мной трубку мира?

— Сначала они должны посоветоваться, могут ли они сделать это.

— Уверен, что могут, потому что я прибыл к ним с миром.

Я вскочил в седло, Боб тоже вскарабкался на спину своей лошади. Вожди обступили меня, остальные встали вокруг негра. Диким галопом мы пронеслись между рядами вигвамов и остановились у самого большого из них.

Боба я уже не видел, однако это не обеспокоило меня. Пока был жив я, краснокожие не могли расправиться ни с кем из моих друзей. Со всех сторон меня окружали мускулистые бронзовые фигуры. Вождь, разговаривавший со мной, властно протянул руку к моему штуцеру.

— Пусть бледнолицый отдаст нам свое оружие.

— Я прибыл к вам не как пленник, а как гость, поэтому оружие останется при мне, — твердо отвечал я.

— И все-таки белый муж должен отдать нам свое оружие, пока мы не узнаем, зачем он к нам пожаловал.

— Неужели краснокожие мужи трусливы, как старые скво? Только тот, кто боится; может просить меня отдать оружие.

Мои слова явно задели вождя за живое, и он вопросительно обвел глазами соплеменников, живой стеной окруживших нас. Наверное, он прочел на их лицах спокойствие, так как перестал настаивать на своем и произнес:

— Воинам ракурроев неведомы тревога и страх. Белый муж может сохранить свое оружие.

— Как зовут моего краснокожего брата?

— Олд Шеттерхэнд говорит с То-Кей-Хуном, от чьего имени дрожат враги.

— Я прошу моего брата То-Кей-Хуна показать мне вигвам, где я смогу подождать, пока воины ракурроев захотят беседовать со мной.

— Бледнолицый хорошо говорит. Он будет жить в вигваме до тех пор, пока старейшины не решат, выкурить с ним трубку мира или нет.

Он подал знак рукой и пошел вперед. А я, взяв мустанга под уздцы, последовал за ним. Мы шествовали сквозь плотный строй воинов, из-за чьих спин то тут, то там выглядывали старые и молодые женские лица, на которых, в отличие от бесстрастных, словно каменных физиономий мужчин, читались любопытство и восхищение. Они впервые видели бледнолицего, осмелившегося войти по доброй воле в логово дикого зверя.

Стойбища индейцев всех племен похожи друг на друга: вигвамы стоят рядами, и строят их исключительно женщины, так как мужчинам не пристало унижать себя иной работой, помимо войны и охоты. Остальные заботы по хозяйству лежат тяжелым грузом на плечах слабого пола.

Женщины выделывают шкуры, предназначенные для покрытия вигвама, расстилают их на земле и углем рисуют на них «выкройку», по которой потом режут шкуры на куски и сшивают тонкими ремешками. Вырыв неглубокую канаву по размеру будущего жилища, они устанавливают в середине основную опору в виде высокой рогатины, к которой привязывают длинные боковые жерди. Это нелегкая работа. Женщины взбираются высоко на столб и, цепляясь за него только ногами, руками удерживают в нужном положении толстые, тяжелые жерди, закрепляя их гибкими или сыромятными ремнями. После этого им предстоит работа потруднее — покрыть остов шкурами. Ряд жердей покороче подпирает длинные, чтобы они не сломались под тяжестью шкур или под напором ветра. Если вигвам большой — то его владелец при желании может натянуть между опорами шкуры или холст, получив таким образом несколько помещений. В крыше оставляют отверстие, через которое уходит дым от костра.

Вигвам, в котором меня поселили, был маленьким и еще не обжитым. Я привязал мустанга у входа, откинул полог и вошел внутрь, даже не оглянувшись на вождя.

Долго побыть одному мне не удалось: минут пять спустя полог колыхнулся, и в вигвам проскользнула старая индеанка. Она сбросила с плеч большую вязанку хвороста, вышла, но тут же вернулась с горшком, полным мяса, разожгла костер и поставила горшок на огонь.

Я молча наблюдал за ней, так как по индейским обычаям воину не пристало первым заговаривать с женщиной, к тому же сквозь щели между шкурами за мной внимательно наблюдала не одна пара любопытных глаз.

Вода в горшке бурлила, в воздухе распространялся запах вареного мяса. Через час старуха поставила горшок перед мной и удалилась. Я тут же принялся за еду и должен признать, что с удовольствием уплел большой кусок бизоньего мяса и выпил весь бульон, хотя в нем не было ни крупицы соли, а чистота горшка смутила бы самого неприхотливого завсегдатая портовых кабаков.

Справедливости ради надо сказать, что принимали меня уважительно и гостеприимно. Я и сегодня мог бы поклясться, что тот закопченный горшок был единственным во всем стойбище.

Насытившись, я вытянулся на земляном полу у догоравшего костра, положил голову на свернутое одеяло и погрузился в раздумья. Снаружи было тихо, только слышалось, как хрустит кукурузой мой мустанг, о котором тоже позаботились хозяева стойбища, да раздавались шаги двух часовых, обходивших мое жилище по кругу. Я стоял, а точнее, лежал лицом к лицу с труднейшей задачей, но как ни ломал голову, не мог ничего придумать. Я сумел проникнуть в стойбище команчей, но как освободить друзей, если и за мной и за ними следила не одна сотня зорких глаз? В конце концов я решил, что утро вечера мудренее, и заставил себя уснуть.

Утром меня разбудило какое-то глухое ворчание. Открыв глаза, я увидел вчерашнюю старуху индеанку. Она уже разожгла костер и ставила на огонь знакомый мне горшок.

Старуха и не пыталась заговорить со мной, что, впрочем, в порядке вещей для того, кто знаком с обычаями индейцев. Позавтракав с не меньшим аппетитом, чем вчера поужинал, я решил было выйти из вигвама, но не успел высунуть голову наружу, как ко мне подскочил один из часовых и направил на меня копье, словно собираясь проткнуть меня, как трактирщик протыкает вертелом цыпленка.

Конечно, я не мог спустить ему подобную наглость, тем более если не хотел раз и навсегда лишиться чести и уважения в глазах хозяев стойбища. Наказать его было делом одной минуты: я перехватил копье у самого наконечника, резко оттолкнул, а затем еще резче потянул на себя. Потеряв равновесие, краснокожий выпустил копье из рук и растянулся на земле.

— Уфф! — взревел он, вскакивая на ноги и выхватил из-за пояса нож.

— Уфф! — передразнил я его, забросив копье в вигвам и тоже достав нож.

— Пусть бледнолицый вернет мне копье!

— Пусть мой краснокожий брат сам возьмет его, — ответил я.

Его лицо изменилось: по-видимому, мое предложение пришлось ему очень и очень не по вкусу. Тем временем на помощь ему пришел второй часовой, появившийся из-за вигвама.

— Бледнолицему нельзя выходить из вигвама! Пусть он вернется внутрь! — бесцеремонно приказал он, также угрожая мне копьем…

Я прекрасно понимал, что играю с огнем, но отступать было некуда. Спустя мгновение и второй стражник лежал у моих ног, а его копье летело внутрь вигвама. В ярости они вдвоем завопили так, что подняли на ноги все стойбище.

Рядом стоял вигвам, по размерам превосходящий все остальные, с прислоненными у входа тремя щитами. На крик часовых полог на входе раздвинулся и оттуда выглянула девичья головка — наверное, девушка захотела узнать причину шума. На одно мгновение на мне остановился взгляд темных блестящих глаз, в которых отражалось любопытство и восхищение, и сразу же видение исчезло, чтобы уступить место То-Кей-Хуну и остальным трем вождям. По их безмолвному знаку часовые послушно отступили.

— Почему бледнолицый покинул вигвам? — строго спросил меня вождь.

— Хорошо ли я слышу? Мой краснокожий брат, наверное, хотел спросить, что эти воины делают у моего вигвама?

— Я приказал этим воинам охранять бледнолицего, чтобы с ним не случилось ничего дурного, поэтому будет лучше, если он останется в своем вигваме и не будет выходить из него без позволения.

— Разве воины То-Кей-Хуна не выполняют приказ вождя? Разве ракуррои могут причинить зло гостю? Олд Шеттерхэнд не нуждается в охране, его рука достаточно сильна, чтобы размозжить череп любому, кто замыслит дурное. Мои краснокожие братья могут не беспокоиться. Пусть они вернутся в своей вигвам: я пойду осмотреть стойбище, а затем приду говорить с ними.

Я вернулся в вигвам, чтобы взять оружие, однако, когда приподнял полог, чтобы выйти, меня встретил лес острых копий. Итак, ракуррои считали меня своим пленником! Подчиниться им было нельзя. Но в то же время даже мысль о сопротивлении была чистым безумием. Не долго думая, я кинулся к задней стенке вигвама, вспорол шкуры и выбрался наружу. Когда остолбеневшие от удивления краснокожие пришли в себя, она завыли так, что голоса их покрыли бы рев тысячи медведей, спущенных с цепи. Вернувшиеся было в свой вигвам вожди выскочили наружу с поспешностью, не подобающей их положению, и устремились за мной во главе беснующейся толпы сородичей.

Чувствуя себя хозяевами положения, команчи не хотели считаться со мной как с воином, следовательно, надо было запугать их иным способом. Я вытащил из кармана подзорную трубу и направил сверкающий линзами окуляр на вождей.

— Остановитесь, не то погибнут все сыновья ракурроев! — грозно воскликнул я.

Краснокожие в ужасе отпрянули назад. Простодушные дети природы, индейцы легко придают магический смысл многим безделушкам, изобретенным белым человеком, особенно если не знают их назначения.

— Что собирается сделать бледнолицый? — спросил То-Кей-Хун. — Почему он не остался в вигваме?

— Олд Шеттерхэнд всегда поступает так, как ему хочется. Он известный колдун и может убить души всех команчей этого стойбища.

Подзорная труба уже сыграла свою роль — она остановила команчей. Теперь следовало поразить воображение дикарей чем-нибудь более существенным и устрашающим. Поэтому я взял в руки штуцер.

— Пусть краснокожие мужи смотрят на тот столб у вигвама.

На краю стойбища у одного из вигвамов стояла длинная жердь. Я вскинул штуцер и выстрелил: пуля пробила верхнюю часть жерди, а вокруг прозвучал шепот одобрения. Известно, что дикие народы умеют ценить отвагу и ловкость врага. Вторая пуля попала на дюйм ниже первой, третья — ровно настолько же ниже предыдущей. Теперь шепот умолк, краснокожие забыли о мастерстве стрелка и удивлялись чудесным свойствам оружия. Им были знакомы лишь обычные ружья, поэтому двадцатипятизарядный штуцер работы мастера Генри казался им колдовством. После четвертого выстрела толпа замерла неподвижно, а после седьмого удивление перешло в смертельный испуг. Между тем я повесил штуцер на плечо и произнес:

— Кто из краснокожих мужей еще сомневается в том, что Олд Шеттерхэнд великий колдун? Любого, кто посмеет напасть на него, ждет смерть. Хуг!

Толпа расступилась передо мной, никто не пытался удержать меня. У входа в вигвам стояли женщины и девушки и пялили на меня глаза, словно я был не живым человеком, а сказочным существом. Честно говоря, именно такое впечатление я и хотел произвести.

У одного из вигвамов я заметил двух воинов с копьями. Это значило, что там содержали пленника. Но кого именно? Пока я раздумывал, стоит ли мне спросить об этом часового, изнутри донесся знакомый голос:

— Масса Чарли, выпустите Боба! А не то индеец зажарит его и съест!

Было бы бесчеловечно оставить негра в неизвестности, наедине с его страхами, поэтому я, продолжая играть роль великого колдуна и хозяина положения, подошел к вигваму, откинул полог и выпустил пленника. Стражники так оцепенели от страха, что даже не пытались воспротивиться. Индейцы, гурьбой шествовавшие за мной, тоже молчали.

— Тебя посадили сюда сразу же после того, как мы приехали? — спросил я Боба.

— Да, масса, индейцы сняли Боба с лошади и увели в дом из шкур, где Боб и сидел, пока масса Чарли его не выпустил.

— Ты не слышал, где они держат мистера Бернарда?

— Боб ничего не слышать и не знать о массе Бернарде.

— Иди за мной и не отставай.

Не успели мы миновать следующий вигвам, как нам навстречу вышли четверо вождей, сопровождаемых большим количеством воинов в полном вооружении. Видимо, они объезжали нас кругом, чтобы перехватить и помешать мне осмотреть все стойбище. Я сжал рукой приклад штуцера, но То-Кей-Хун подал успокаивающий знак.

До сих пор То-Кей-Хун называл меня «белым мужем» или «бледнолицым». Теперь же обратился ко мне со словами «белый брат». Уважение индейцев ко мне явно выросло.

— Мои краснокожие братья выкурят со мной трубку мира?

— Сначала они выслушают тебя, и, если твои слова будут правдивы, ты станешь одним из сыновей команчей.

— Я согласен. Пусть краснокожие братья проведут Олд Шеттерхэнда к месту совета.

Мы повернули назад. Проходя мимо моего вигвама, я заметил невдалеке длинноногую Токи Сан-Иэра, а рядом — лошадей Виннету и Бернарда, привязанных к кольям. Однако ни у одного из вигвамов не было часовых, значит, не было там и пленников.

Посреди стойбища была большая площадь, свободная от вигвамов. Со всех сторон ее заполнили индейцы.

Вожди вышли на середину и сели. Дюжина краснокожих, судя по сединам и рубцам от ран — старейшин, уселась полукругом напротив них. Не дожидаясь приглашения, я тоже опустился на траву и подал Бобу знак встать за моей спиной. По-видимому, приглашать меня сесть никто не собирался, так как То-Кей-Хун строго посмотрел на меня и спросил:

— Почему белый муж садится? Мы привели его на суд, и он должен стоять.

Я ответил ему пренебрежительным жестом и произнес:

— Тогда почему краснокожие мужи сидят перед Олд Шеттерхэндом, если он тоже. вправе судить их?

Их лица оставались неподвижными, как маски, но я заметил, что мои слова были для них полной неожиданностью.

— Язык белого мужа шутит. Мы разрешаем ему сидеть. Но почему он освободил человека с черной кожей и привел его сюда? Разве белый муж не знает, что негру не подобает присутствовать на совете краснокожих воинов?

— Чернокожий — мой слуга, он следует за мной и делает то, что я велю ему, нравится это хоть тысяче краснокожих вождей или нет. Однако довольно пререкаться, оставим это занятие скво. Пора начинать совет.

Я понимал, что, снявши голову, по волосам не плачут и, взявшись играть роль, следовало довести ее до конца. Бесстрашие, граничащее с наглостью, могло вызвать уважение индейцев, в то время как послушание вело к гибели.

То-Кей-Хун закурил трубку и вручил ее сидящему рядом вождю, тот передал дальше по кругу, однако меня обошли, чувствовалось, что меня действительно привели не на совет, а на суд.

Затем вождь встал и начал говорить. Обычно индейцы молчаливы, но иногда на советах, перед внимающей аудиторией, в них пробуждается красноречие, и они говорят не хуже, чем европейские государственные мужи на своих заседаниях. Среди краснокожих есть вожди, чье ораторское искусство известно и в других племенах, слава о них распространяется от Мексики до Великих озер.

То-Кей-Хун начал с обычного в таких случаях вступления, то есть с обвинения всех белых людей во всех смертных грехах.

— Пусть белый муж слушает, что ему скажет вождь команчей То-Кей-Хун. Много солнц минуло с тех пор, как краснокожие мужи жили одни на землях между Великими Солеными Водами. Они строили селения и охотились на бизонов, им принадлежал блеск солнца и дождь, реки и озера, леса и пустыни, горы и прерии. У них были жены и дочери, братья и сыновья, и все они были счастливы. Но потом появились бледнолицые, у которых кожа бела, как снег, а сердце черно, как сажа. Сначала пришло всего лишь несколько человек, и краснокожие мужи приняли их как гостей в своих вигвамах. Бледнолицые привезли с собой огненное оружие и огненную воду, своих богов и своих колдунов, принесли измену, болезни и смерть. У них были лживые языки и острые ножи, они обманули краснокожих мужей. Бледнолицые прогнали краснокожих из страны предков, где находятся могилы отцов, прогнали из вигвамов и охотничьих угодий, а когда те стали защищаться, безжалостно их убивали. Бледнолицые сеют распри среди племен краснокожих и травят нас, как зверей, они не оставляют нам места на наших же землях. Пусть проклятие ляжет на их головы!

Возгласы одобрения горячей и во многом справедливой речи послужили наградой вождю.

— Один из этих бледнолицых, — продолжал То-Кей-Хун, — прибыл в наше стойбище. У него кожа лжецов и язык предателей. Но краснокожие воины выслушают его слова и будут судить его по справедливости. Пусть теперь говорит он! Хуг!

То-Кей-Хун сел. После него по очереди поднимались и другие вожди и произносили такие же выразительные речи, сводившиеся к обвинениям против белых и к требованию, чтобы я доказал свою невиновность. Пока они говорили, я достал бумагу и карандаш и нарисовал сидящих против меня вождей, воинов, выстроившихся за ними, и вигвамы.

Когда высказался последний вождь, То-Кей-Хун обратился ко мне:

— Что делает белый муж? Он должен слушать наши речи и отвечать нам.

Я протянул ему лист с рисунком.

— Уфф! — воскликнул вождь, бросив на него взгляд.

— Уфф! Уфф! Уфф! — прозвучал троекратный возглас, как только остальные вожди разглядели рисунок.

— Это колдовство! — сказал То-Кей-Хун. — Белый человек поймал души команчей и заключил их в белом листе. Я вижу здесь То-Кей-Хуна, а рядом с ним трех его братьев. За ними стоят воины и вигвамы. Что бледнолицый собирается сделать?

Простодушный дикарь сам подсказал мне, что делать.

— Краснокожий муж сейчас сам увидит.

Я взял листок, свернул его трубочкой и засунул в ствол штуцера.

— То-Кей-Хун видел, что я поймал души команчей, заколдовал их, и теперь они в стволе моего ружья. Если я выстрелю, ветры развеют их по прерии и они никогда не попадут в Страну Вечной Охоты.

Мои слова произвели на вождей такое сильное впечатление, что они вскочили на ноги и со страхом уставились на меня. Однако перегибать палку тоже не стоило, так как загнанный в безвыходное положение индеец способен на самые непредсказуемые поступки.

— Пусть краснокожие мужи сядут со мной и выкурят трубку мира. Как только мы станем братьями, я верну команчам их души.

Пока ошарашенные индейцы медленно опускались на землю, я решил рискнуть и окончательно показать им, что ничего не боюсь. На траве лежала трубка То-Кей-Хуна и расшитый кисет с кинникинником — смесью табака с листьями конопли, которую обычно курили индейцы. Никто не смеет прикоснуться к трубке вождя, однако я пошел на отчаянный шаг: медленно взял трубку, набил ее под взглядами замерших индейцев и встал с гордым и надменным выражением лица, какое только мог изобразить.

— Мои краснокожие братья, — начал я ответную речь, — верят в Великого Духа. Он владыка неба и земли, отец всех племен, и он хочет, чтобы все люди жили в мире и согласии. Ваш Маниту — мой Маниту, и если по его воле краснокожих мужей столько же, сколько стебельков травы между этими вигвамами, то бледнолицых столько, сколько травы во всей прерии. Белые прибыли сюда из-за Великой Соленой Воды и выгнали краснокожих из охотничьих угодий. Они поступили несправедливо и заслуживают наказания, но краснокожие мужи возненавидели всех бледнолицых, а не только тех, кто повинен в их несчастьях. Разве команчи не знают, что на земле живет не один народ бледнолицых людей? Разве в обычае команчей обвинять невиновных? Олд Шеттерхэнд не принадлежит к тем, кто вышел на тропу войны против краснокожих братьев, и ему не надо оправдываться. Пусть краснокожие воины откроют глаза и посмотрят на Олд Шеттерхэнда, который стоит перед ними. Разве у его пояса висит хоть один скальп индейца? Разве его одежду украшает бахрома из волос ваших братьев? Кто назовет имя сородича, чью кровь пролил Олд Шеттерхэнд? Он лежал в лесу и смотрел, как воины ракурроев курили трубку мира с его бледнолицыми врагами, но не стал мстить. Он поймал Ма-Рама, сына великого вождя То-Кей-Хуна, но не убил его, а вернул оружие и привел к вигваму отца. В горной долине сыновья ракурроев ждали Олд Шеттерхэнда в засаде, чтобы схватить его и лишить жизни. Он имел право убить их, но не стал этого делать. Разве Олд Шеттерхэнд не мог последовать за воинами, ушедшими в горы, убить многих из них и осквернить могилу великого вождя? Разве он не помог команчам, которые гнались за бледнолицыми, убившими часового и укравшими золото? Разве по его вине упал хоть один волос с головы сыновей ракурроев? Теперь Олд Шеттерхэнд собрал души команчей на белом листе и может их погубить, рассеять по прерии, так что ни одна из них не войдет в Страну Вечной Охоты. Но он не сделает этого. Он желает выкурить трубку мира и стать братом ракурроев, чьи вожди отважны, мудры и справедливы и чьи воины не знают страха перед врагом. В знак своей дружбы он готов пить дым мира.

Я закурил трубку, пустил струю дыма к небу, к земле, потом на все четыре стороны света и протянул ее То-Кей-Хуну. К счастью, мне удалось если и не убедить вождя в дружеских намерениях, то, по крайней мере, ошеломить его настолько, что он принял трубку из моих рук, повторил ритуал и передал ее дальше. Последний из вождей вернул ее мне, и я снова сел, на этот раз рядом с вождями.

— Теперь наш белый брат вернет нам наши души?

«Украденные души» были моим главным козырем в сложной и опасной игре, поэтому следовало потянуть время.

— Разве я уже сын команчей?

— Олд Шеттерхэнд стал нашим братом. Он получит вигвам и сможет делать что ему вздумается.

— Какой вигвам вы предназначили мне?

— Олд Шеттерхэнд великий воин и будет жить в вигваме, который выберет сам.

— Тогда пусть мои краснокожие братья идут за мной, чтобы я вместе с ними мог взглянуть на жилище.

Вожди охотно исполнили мое желание. Я шел вдоль вигвамов, пока не остановился у того, где стояли четверо часовых. Приложив ладонь к губам, я завыл койотом, и в то же мгновение мне изнутри ответили точно таким же воем. Одним прыжком я встал у входа и воскликнул:

— Олд Шеттерхэнд будет жить здесь!

Вожди смотрели друг на друга в полном изумлении, они не предполагали, что я могу указать именно на тот вигвам, в котором находятся пленники.

— Пусть мой брат выберет себе другой вигвам. Этот уже занят.

— Почему? Кем он занят?

— Мы отдали его врагам команчей.

— Кто они?

— Виннету, вождь апачей, белый убийца индейцев по имени Сан-Иэр и молодой бледнолицый воин.

Ответ вождей удивил меня. Оказывается, команчи не знали, что я друг пленникам и путешествовал в их обществе. Конечно, я не говорил об этом Ма-Раму, но ведь Патрик и Фред Морганы должны были рассказать им обо мне!

— Олд Шеттерхэнд желает видеть этих людей! — потребовал я и не раздумывая вошел внутрь вигвама.

Вожди немедленно последовали за мной.

Мои друзья лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Кроме того, их и так беспомощные тела были накрепко притянуты толстыми сыромятными ремнями к столбам внутри вигвама. Они узнали меня, но не произнесли ни слова и не проявили радости, так как не могли понять, что же происходит.

— В чем повинны эти люди?

— Они убили наших воинов.

— Мой краснокожий брат видел это собственными глазами?

— Мне сообщили об этом сыновья раккуроев.

— Сыновьям ракурроев еще придется доказать это. Отныне вигвам принадлежит мне, и эти люди — мои гости.

Я достал нож, собираясь разрезать ремни, стягивающие пленников, но один из вождей удержал мою руку.

— Они должны умереть, поэтому мой белый брат не может считать их своими гостями.

— Кто мне запретит?

— Четверо вождей ракурроев!

— Неужели вожди осмелятся помешать Олд Шеттерхэнду?

Я встал между ними и пленниками. Следовавший за мною тенью негр стоял у меня за спиной.

— Боб, разрежь… сначала на Виннету, — сказал я, бросая ему нож.

Негр рванул было к своему хозяину, но затем повиновался мне, понимая, что в нашем положении от Виннету будет больше проку, чем от Бернарда.

— Пусть черный человек остановится и бросит нож! — воскликнул тот же вождь.

Но он опоздал: Виннету был уже свободен.

— Уфф! — взвизгнул в бешенстве вождь и хотел кинуться на Боба, наклонившегося над Сан-Иэром.

Я преградил ему путь, и он, забыв дым мира, выхватил нож и ударил меня. Краснокожий метил мне в грудь, но мне удалось увернуться, и нож вонзился в плечо. Не успел он вырвать нож из раны и нанести еще один удар, как уже лежал у моих ног, сраженный кулаком. За ним настала очередь второго вождя. Третьего я схватил за горло и сжал, мешая ему позвать на помощь. Несмотря на онемевшие от ремней руки и ноги, Виннету уже сидел верхом на поверженном То-Кей-Хуне.

Короткая, как вспышка молнии, схватка происходила в глубокой тишине. Единственным звуком, который могли услышать часовые у входа в вигвам, было исполненное удивления и негодования «Уфф!». Вожди лежали на земле, надежно связанные и с кляпами во рту. Однако, хотя мы стали хозяевами жилища, хозяевами положения оставались команчи.

— Господи! — пробормотал вполголоса Сэм. — Мы уж ни на что не надеялись. — Он растирал онемевшие конечности. — Разрази меня гром, не пойму, как тебе удалось пробраться сюда.

— Оставим рассказы на потом, а пока вооружитесь. У этих четверых оружия хватит на целый взвод.

На всякий случай я зарядил штуцер, объяснил товарищам, что если команчи попытаются снова схватить их, то следует прикрыться вождями, но не убивать их, и вышел. Вокруг вигвама стояла толпа краснокожих зевак, ожидающих дальнейшего развития событий.

— Знают ли мои братья, что я стал сыном команчей? — обратился я к часовым.

Индейцы не кивают головой в знак согласия, а опускают глаза, и часовые молча уставились в землю.

— Тогда пусть краснокожие воины стерегут вигвам и не позволяют никому войти, пока сами вожди не прикажут другое.

Затем я обратился к команчам, обступившим вигвам:

— Пусть мои братья созовут все племя к месту совета.

Команчи разошлись, не выразив удивления и не потребовав объяснений. Человек, не знакомый с обычаями индейцев, мог бы подумать, что я зашел слишком далеко и веду себя неосмотрительно, но на самом деле это было не так. Краснокожие вовсе не такие дикари, какими их принято считать. Они подчинятся старинным и незыблемым правилам и законам, и тот, кто умеет использовать эти правила и законы, может надеяться на удачу.

Рана в плече кровоточила, и мне пришлось по пути стянуть ее платком, чтобы ее не заметили. Десять минут спустя место совета заполнилось воинами, в круг вошли старейшины и сели напротив меня. Обычно такое собрание проходит под громкие возгласы, однако на сей раз все молчали. Серьезные и сосредоточенные краснокожие воины стояли вокруг нас, как изваяния, напряженно ожидая того, что должно было случиться.

— Олд Шеттерхэнд стал братом команчей. Известно ли моим братьям об этом?

— Да, — ответил за всех один из старейшин, поседевший, но еще могучий воин с двумя страшными рубцами на лице.

— Ему, великому вождю и воину, был обещан вигвам, который он сам выберет. Скажите, принадлежал ли ему этот вигвам заранее?

— Да, принадлежал.

— А если бы Олд Шеттерхэнд выбрал для себя тот вигвам, в котором содержались пленники? Он тоже принадлежал бы ему заранее?

— По закону Олд Шеттерхэнд мог выбрать для себя любой вигвам, значит, и тот, где находились пленники, тоже принадлежал ему, — согласился со мной все тот же старейшина.

— Олд Шеттерхэнд и выбрал для себя вигвам с пленниками, но вожди запретили ему воспользоваться своим правом. Пленники попросили защиты у Олд Шеттерхэнда, разве мог он отказать им, не потеряв чести?

— Нет, не мог.

— Поэтому Олд Шеттерхэнд сказал, что они его гости, и взял их под свою защиту. Имел он право поступить так?

— Он был обязан поступить так, если он честный воин. Но когда настанет день суда, Олд Шеттерхэнд не сможет помешать судить их. Однако он может говорить слова в их защиту и умереть вместе с ними.

— Имеет ли право Олд Шеттерхэнд снять ремни с пленников, если сам поручится за них?

— Да.

— Как видят мои братья, Олд Шеттерхэнд соблюдал права и обычаи, но один из вождей команчей хотел его убить и даже ранил в плечо. Что делает воин ракуррои, если другой человек покушается на его жизнь в его же жилище?

— Он волен убить того человека.

— А тех, кто помогает убийце?

— Их тоже.

— Мои братья мудры и справедливы. Четверо вождей ракурроев хотели убить меня, но я сохранил им жизнь. Теперь они лежат связанные в моем вигваме, а мои гости охраняют их. Смерть за смерть, жизнь за жизнь! Я требую освободить моих гостей взамен за свободу тех, кто предательски напал на меня. Пусть мои братья совещаются, я подожду их решения. Но помните, что мои гости убьют вождей, если кто-нибудь другой, а не Олд Шеттерхэнд, переступит порог вигвама!

Ни один мускул не дрогнул на каменных лицах индейцев, ни вздохом, ни движением не выдали они своего волнения. Я встал и вышел из круга, чтобы не слышать, как ракуррои будут совещаться. Им предстояло нелегкое дело, ведь речь шла об участи их вождей, они не могли отдать их на заклание, не покрыв себя позором.

Воины расступались передо мной, и ряды их снова бесшумно смыкались за моей спиной. Отойдя подальше, я сел и приготовился терпеливо ждать.

Совет длился несколько часов. Наконец трое старейшин приблизились ко мне и сели напротив.

— Вожди команчей нарушили закон, и Олд Шеттерхэнд вправе убить их. Но он не отнимет у них жизнь. Он отдаст их воинам ракурроев, и те будут судить их.

— Мои братья забыли, что воины могут судить вождей только за трусость в бою. Поэтому право судить их принадлежит Олд Шеттерхэнду.

— Как он намерен поступить с ними?

— Я их убью, если мои гости не получат свободу.

— Олд Шеттерхэнд знаком с людьми, которых считает своими гостями? Это Сан-Иэр, известный как убийца индейцев.

— Видели ли мои братья тело хотя бы одного убитого им воина ракурроев?

— Это Виннету, вождь апачей. Его племя давно враждует с команчами. Сотни воинов отправил он своей рукой в Страну Вечной Охоты.

— Назови мне хотя бы одно имя сына ракурроев, павшего от его руки. Апачи не воевали с ракурроями.

— Ты прав, не воевали, — вынужден был признать старейшина. — Имя третьего пленника нам неизвестно.

— Оно известно мне. Это человек с севера, который никогда не посягнул на жизнь или собственность сыновей краснокожих скво.

— Как бы то ни было, мы не можем дать свободу пленникам, но если Олд Шеттерхэнд убьет вождей, он погибнет у столба пыток вместе с теми, кого он назвал своими гостями.

— Мои братья шутят, — ответил я, про себя решив, что пора выкладывать последний козырь в затянувшейся игре. — Разве кто-нибудь из вас захочет напасть на Олд Шеттерхэнда? Разве вы забыли, что в стволе его ружья спрятаны души всех ракурроев?

Краснокожие смутились. Однако на их лицах, как я ни вглядывался в них, не было и следа ненависти или злобы. Я вел себя мужественно, согласно индейским понятиям о чести, поэтому для них не было позора в том, что они вели со мной переговоры.

— Пусть наш бледнолицый брат подождет, пока мы не вернемся, — сказали они и снова ушли.

На этот раз они совещались не более получаса. Те же трое старейшин, приблизившись ко мне, сказали:

— Мы даем свободу Олд Шеттерхэнду и его гостям на одну четвертую часть солнца!

Итак, ракуррои вспомнили о старом индейском обычае и не преминули воспользоваться им. Отпустив пленников на свободу на шесть часов, они собирались потом устроить на них охоту, в которой примут участие все воины племени. Поступив так, они спасали своих вождей, у нас же времени было слишком мало, чтобы уйти далеко. Воинственных команчей ждала славная потеха, и они наверняка уже предвкушали сладостные мгновения погони. Однако мы имели право покинуть их стойбище только к вечеру и скакать всю ночь, пока преследователи рыскали в темноте наугад. Было бы глупостью не согласиться на такие условия, но я все же решил поторговаться.

— Олд Шеттерхэнд согласен, но с условием, что его гостям вернут оружие.

— Они его получат.

— Моих гостей схватили, хотя они не замышляли ничего плохого. Вожди же должны получить свободу, хотя пытались убить меня. Такой обмен несправедлив.

— Чего еще требует наш белый брат?

— За удар ножом вожди дадут нам трех лошадей, которых я сам выберу из табуна. Им же я оставлю трех наших.

— Мой брат хитер, как лиса. Он знает, что его лошади устали, но пусть будет так, как он того хочет. Когда Олд Шеттерхэнд освободит вождей?

— Они будут свободны в то же мгновение, когда мы покинем стойбище краснокожих братьев.

— Вернет ли он нам души, заколдованные на белом листке и спрятанные в ствол ружья?

— Олд Шеттерхэнд дает слово, что не выстрелит их в воздух.

— Пусть Олд Шеттерхэнд уезжает куда хочет. Он великий воин и так же хитер, как и силен. Наверное, мозги вождей застилал туман, если они согласились выкурить с ним трубку мира. Хуг!

Теперь я мог уйти. Я медленно шел сквозь строй краснокожих к вигваму, где меня ждали друзья. Как только я переступил порог, они сразу же поняли, что я добился желаемого, однако молча смотрели на меня.

— Нам дали свободу на шесть часов.

— Свобода! — запрыгал как мальчишка Боб, и вдруг его радость как рукой сняло. — Только на шесть часов? А потом индейцы снова схватят массу Бернарда и Боба?

— Да, — с сомнением в голосе протянул Сэм. — Вот ведь незадача, крепко мы влипли! За шесть часов далеко не уйдешь, особенно пешком. А как быть с моей Тони?

— Ты получишь ее и все, что тебе принадлежит, так же, как и Виннету. Остальные лошади слишком устали, и хотя не хочется оставлять им моего мустанга, я договорился, что сам выберу трех лошадей из табуна.

— Чарли, ты умница! — рассмеялся Сэм. — Почему ты не пошел в купцы? Ты мог бы продавать снег зимой! Как тебе это удалось? Целых шесть часов времени и пять свежих лошадей! Этого вполне хватит, чтобы натянуть нос краснокожим. Надеюсь, ты не ударишь в грязь лицом и не выберешь на радостях старых козлов вместо коней.

Пока он зубоскалил, снаружи послышалось невнятное бормотание. Я выглянул из вигвама и увидел старуху, которая готовила для меня еду.

— Пусть бледнолицый идет за мной, — позвала она.

— Куда?

— Пойдем, я провожу тебя к Ма-Раму.

Я не мог не откликнуться на этот зов и пошел за старухой. У вигвама, в котором жили вожди, меня ждал верхом на коне Ма-Рам. Рядом стоял мой мустанг.

— Пусть мой брат следует за мной, я покажу ему, где пасется табун вождей,

Так вот, значит, в чем было дело! Я вскочил в седло и последовал за Ма-Рамом в прерию, где находился небольшой табун. Юноша ловко набросил лассо на вороного жеребца и подвел его ко мне.

— В прерии нет лучше коня, чем этот. Ма-Рам получил его от отца и дарит его Олд Шеттерхэнду за то, что он не отнял у него скальп.

Поистине королевский подарок был для меня неожиданностью. Такого вороного жеребца невозможно было догнать! Я поблагодарил юношу и, тут же выбрал лошадей для Бернарда и Боба. Виннету и Сэм, насколько я их знал, все равно ни за что не согласились бы на обмен.

На обратном пути Ма-Рам остановился у своего вигвама и пригласил меня войти. Я охотно принял его приглашение и прошел внутрь, где меня угостили пресным хлебом, так хорошо выпекаемым индейцами и считающимся у них лакомством. Уже прощаясь и выйдя из вигвама, я увидел темноглазую девушку, ту самую, что утром выглядывала из вигвама, когда я расправлялся с моими часовыми. Сейчас она приторачивала к моему седлу переметную суму с провизией. Заметив меня, девушка зарделась от неожиданности встречи.

— Кто ты, прекрасная дочь ракурроев?

— Я Чистый Родник, дочь вождя Рогатого Быка.

Прошу тебя принять мой дар в благодарность за то, что ты пощадил моего брата Ма-Рама.

— Пусть великий Маниту подарит тебе много счастья и много солнц, прекрасный цветок прерии. Твои глаза ясны, а лоб чист, пусть же и жизнь твоя будет ясной и чистой.

Когда я вернулся к друзьям, все пришли в восторг от вороного жеребца.

— Чарли! — восклицал Сэм. — Он действительно хорош. Если говорить честно, он может даже сравниться с моей Тони, разве что у него только хвост подлиннее да уши покороче. Теперь у нас есть все. Пора в путь, а там посмотрим, чья возьмет. Старик Сан-Иэр еще покажет краснокожим, на что он способен.

Когда все было готово к отъезду, мы сняли путы с наших пленников.

— Масса, поскорее! — поторапливал нас Боб. — Быстро прочь отсюда, чтобы индеец не схватил нас всех снова. Боб не хочет, чтобы его зажарили и съели.

Вожди ракурроев даже не шевельнулись, пока мы не покинули вигвам. Мы сели на коней и помчались по стойбищу, которое, казалось, вымерло. На глаза нам не попался ни один индеец, хотя, несомненно, все племя наблюдало за нами. Мне почудилось, что из-за полога вигвама Рогатого Быка выглядывают четыре темных глаза… Не менее сотни сердец нетерпеливо стучали, ожидая поры, когда будет разрешено пуститься в погоню за нами, но два сердца желали нам счастья и удачи!