"Исповедь рогоносца" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

ЛУИ-АРМАН де РИШЕЛЬЕ, ГЕРЦОГ де ФРОНСАК

12 февраля 1711 года весь двор собрался в версальской часовне, где кардинал де Ноайль благословлял молодую пару в присутствии короля Людовика XIV и его морганатической супруги мадам де Ментенон. Новобрачные и на самом деле были очень юными. Невеста, Мари-Анн де Ноайль, предстала перед алтарем во всем блеске и великолепии своих восемнадцати лет, а жениху, молодому герцогу де Фронсаку, только что исполнилось всего пятнадцать.

Но эти годы оказались весьма насыщенными. Если принять на веру утверждения скандальной придворной хроники, приписывавшей этому юноше, почти мальчику, солидную коллекцию любовниц и даже роман с его крестной матерью, герцогиней Бургундской, невесткой короля, то юный герцог де Фронсак был неистов и неутомим в любви. А верить были все основания, потому что действительно к пятнадцати годам Луи-Арман дю Плесси де Ришелье, герцог де Фронсак, прототип Керубино из пьесы Бомарше «Женитьба Фигаро», сделал себе любовную карьеру, которую можно причислить к наиболее успешным.

Несмотря на несколько нетрадиционную разницу в годах, пара прекрасно смотрелась. Они могли бы, развивайся события естественно, вступить на ровную дорогу семейного счастья. Оба были красивы, оба носили звучные имена и обладали немалыми состояниями, обоим многие завидовали. Но если Мари-Анн с нежностью смотрела на того, кого дали ей в мужья, то Луи-Арман, напротив, никакой нежности к невесте не испытывал. Это бросалось в глаза. Жених даже взглядом не удостоил стоящую рядом красавицу в течение всей церемонии бракосочетания. Напряженно выпрямившись в своем белом атласном, усыпанном бриллиантами наряде, он не сводил глаз с алтаря, сверкающего лесом горящих свечей, и был неподвижен, как мраморная статуя. Те, кто хорошо его знал, к примеру, его наставник господин д'Уарон, видели тень улыбки, бродившей в этот день по тонким губам юноши… Это не могло быть просто так. Молодой герцог, несомненно, что-то задумал.

– Увидите! – пообещал воспитателю Луи-Арман, больше ничем не выдав себя, когда этот достойный человек принялся его расспрашивать незадолго до церемонии.

И это «увидите!» с пугающей настойчивостью вертелось в голове д'Уарона в то время, как церемония шла своим чередом, ничем не прерываемая. Все прошло совершенно спокойно: и пиршество, и последовавший за ним бал.

Наступил момент, когда пора было вести молодых в приготовленную для первой брачной ночи спальню. Наставник герцога снова почувствовал смутную тревогу. Ему было хорошо известно, что эта свадьба, затеянная по воле госпожи де Ментенон, вовсе не нравилась его воспитаннику. По вполне понятной причине. Какой? Очаровательная Мари-Анн была второй дочерью маркизы де Ноайль, на которой отец молодого человека, герцог де Ришелье, женился вторым браком девять лет назад. Фронсак настолько ненавидел мачеху, что и знать не хотел ни о каких достоинствах своей невесты.

– Да будь она еще в сто раз прелестнее, – говорил он обычно, – она мне нравилась бы еще меньше. Она – дочь своей матери, и этим все сказано. Меня женят, но я… я не женюсь!

Эти странные слова не выходили из головы господина д'Уарона, и он все пытался разгадать их тайный смысл. Но скоро ему все стало понятно…

Действительно, как только молодожены в присутствии всего двора, как требовал церемониал, улеглись в постель, двое из их ближайшего окружения подошли, чтобы торжественно задернуть занавеси балдахина. Этого мгновения с нетерпением ожидали все собравшиеся. Как правило, занавески старались задвигать помедленнее, чтобы можно было вволю насладиться зрелищем растерянности стыдливой невесты и нетерпением молодого супруга. Но на этот раз не было ничего похожего. Едва водворившись на перины, юный герцог решительно повернулся спиной к жене, поудобнее устроился на левом боку, носом в подушку, и сразу же заснул!.. Заснул… или притворился, что заснул, потому что не успел он закрыть глаза, как раздался чудовищный храп, настолько малопоэтичный, насколько это было возможно.

Присутствующие остолбенели. Но надо было выполнить все, что полагалось по этикету, до конца. Занавеси, за которыми изо всех сил храпел Фронсак и с трудом сдерживала подступающие к глазам слезы несчастная маленькая герцогиня, закрылись. Что же касается господина д'Уарона, то напуганный возможными последствиями грубости своего воспитанника и предчувствуя, какой гнев король обрушит на его несчастную голову, он помчался прямо к себе домой. Там бедняга немедленно улегся и изображал приступ неизвестной болезни, громко стеная, чтобы его, не дай бог, не вытащили из постели…

Но подобный трюк не мог его защищать долго. События между тем очень скоро получили весьма прискорбное развитие.

Если в те времена, когда она была неимущей супругой поэта Скаррона, госпожа де Ментенон отличалась неистощимым терпением, не покидавшим ее ни при каких обстоятельствах, то теперь, став тайной женой короля-Солнце, она очень изменилась. Поведение Фронсака просто выводило ее из себя. Потому, когда бывшая герцогиня де Ноайль явилась к ней пожаловаться на то, что ее дочь, прелестная Мари-Анн, после двух месяцев супружества все еще остается девственницей, госпожа де Ментенон усмотрела в этом личное оскорбление.

– До сих пор король проявлял слишком большую снисходительность к дерзким выходкам этого наглеца Фронсака! – воскликнула она, выслушав гостью. – Этот юный вертопрах полагает, что ему все дозволено. Мы покажем ему, что первой добродетелью в Версале является послушание!

– Сколь бы ни велик был король и сколь ни добры были бы вы, мадам, – вздохнула оскорбленная мать, – никто не может заставить моего зятя полюбить мою дочь!

– Он ее не любит? Он, который волочится за каждой юбкой? Но она же совершенно восхитительна! Она просто создана для любви!

– Возможно. Но не для любви Луи-Армана, он этого даже и не скрывает! Посмотрите, мадам, это он выронил только что, садясь на лошадь, чтобы отправиться на охоту с дофином!

Пошарив в своем ридикюле, герцогиня достала из него и протянула госпоже де Ментенон оправленный в рамку из бриллиантов портрет, восхитительную миниатюру с изображением прелестного лица герцогини Бургундской. Эта миниатюра стала последней каплей, переполнившей чашу терпения маркизы. Та просто взорвалась от охватившего ее бешенства.

– Конечно, герцогиня Бургундская крестная нашего вертопраха, но чувства, которые он к ней испытывает, кажутся мне явно чрезмерными! Это граничит с оскорблением Его Величества!

– И что же вы собираетесь сделать, мадам? – спросила герцогиня, видя, как взбешенная мадам де Ментенон засовывает крошечный портрет за корсаж.

– Я покажу это королю! Посмотрим, какое решение он примет!

Решение не заставило себя ждать. Людовик XIV проявил еще меньше терпимости, чем его супруга. На следующее же утро, 23 апреля, капитан королевских мушкетеров арестовал герцога де Фронсака и препроводил его в Бастилию. Офицер никак не мог понять, почему, едва поселившись в одной из камер башни Бертодьер, правда, в самой комфортабельной, пятнадцатилетний узник был необыкновенно весел.

– Для человека, на которого так гневается король, вы чересчур беспечны, сударь, – не преминул заметить мушкетер.

– Это потому, капитан, что, поместив меня сюда, Его Величество оказал мне огромную услугу. Здесь я наконец-то смогу забыть о том, что женат! Вы в самом деле видите перед собой счастливейшего из людей!

Правду сказать, тюремное заключение для человека такого положения, каким обладал герцог де Фронсак, было наказанием не слишком тяжелым. При герцоге по-прежнему находились его слуги, его наставник (для славного господина д'Уарона наказание оказалось куда более суровым, чем для его воспитанника!). На его столе постоянно присутствовали самые изысканные деликатесы, он мог принимать у себя своих учителей, и ему частенько наносили столь приятные визиты, что отсутствие свободы никак не отражалось на его самочувствии. Улицу Сент-Антуан, примыкающую к тюрьме, постоянно заполняли роскошные кареты, владелицами которых были самые красивые женщины двора. Они жаждали сопровождать узника во время его прогулок на свежем воздухе, считая это очень романтичным. Все это в конце концов стало казаться чрезмерным. Лейтенанту полиции пришлось принять соответствующие меры. Прекрасных дам попросили оставаться дома, а надзор за заключенным был несколько усилен…

Тем не менее однажды вечером, когда Фронсак, с аппетитом поужинав, собирался уже лечь в постель, дверь его «темницы» открылась, пропустив в камеру женщину под вуалью.

Канделябр со свечами, стоявший на столе, не позволял как следует разглядеть гостью, но опытный глаз Фронсака сразу заметил, насколько грациозна ее походка, как гибка восхитительная талия и изысканна форма рук и ног. Весьма элегантно одетая незнакомка (узник тщетно рылся в памяти, пытаясь увязать нежданную гостью с каким-либо из своих любовных похождений) должна была быть, без всяких сомнений, очень красивой…

– Кто вы такая? – тихо спросил он. – И зачем эта вуаль?

– Какая разница, кто я? – прошептала незнакомка. – Разве вам недостаточно знать, что я люблю вас?

– Вполне достаточно! И я был бы неблагодарным чудовищем, если бы не оценил ваших чувств. Особенно в том случае, если вы изволите повторить эти прекрасные слова не один раз!

Теперь она стояла совсем рядом с ним. Ее изящное тонкое тело распространяло слабый, нежный, но одновременно столь одуряющий аромат, что Луи-Арман совсем потерял голову. Он протянул руки, чтобы схватить такую желанную и такую соблазнительную добычу. Таинственная красавица не оттолкнула его, наоборот, слегка приподняв вуаль, подставила губы, чтобы юноша запечатлел на них долгий поцелуй, от которого горячая кровь окончательно бросилась ему в голову.

– Иди сюда! – шептал он, увлекая гостью к постели. – Иди сюда и скажи мне еще раз, как ты меня любишь!

Послушное тело незнакомки с готовностью откликнулось на приглашение, и все могло бы закончиться наилучшим образом, но внезапно Фронсак услышал, как его нечаянная подруга прошептала:

– Луи! Луи! Почему вы презирали меня? Мы могли бы уже так долго быть счастливыми, и вам никогда бы не пришлось сидеть в этой тюрьме!

Ее голос! Фронсак вскочил, подбежал к столу, схватил подсвечник и вернулся к постели. Он стремительным жестом сорвал вуаль с лица незнакомки, которая слишком поздно предприняла слабую попытку защититься. Открылось красивое лицо Мари-Анн.

– Ах так, сударыня, значит, это вы! – медленно произнес герцог. – Вы… носящая мое имя!

– Да, да, это я! Ваша жена! Вот видите, я же могу вам понравиться!..

– Не в этом дело. Благодарю вас за этот визит, сударыня, и целую ваши ручки… Но час слишком поздний. Наверное, вас ждут…

– Вы прогоняете меня?! – воскликнула она, уже готовая разрыдаться. – Но разве вы забыли о том, что я вам сказала минуту назад? Я люблю вас…

– Нет, я ничего не забыл. Но, к несчастью… Было бы лучше, если бы вы сообщили мне об этом до того, как меня заставили жениться на вас. А теперь… я не способен в это поверить!

– Почему?

– Потому что я чувствую – и чувство это очень сильно! – что эти слова вам кем-то продиктованы! Могли бы вы поклясться мне, сударыня, что ваша матушка, госпожа герцогиня, не ждет вас там, внизу, в карете? А?

Мари-Анн, ничего не ответив, опустила голову.

– Вот видите! Вы же явились сюда не по собственному побуждению. Вам настоятельно рекомендовали, как надо поступить. Что ж… передайте вашей матушке, что мне удалось избежать ловушки… Очаровательной, не могу не признать, но все-таки ловушки! Низко кланяюсь вам, сударыня!

С большим трудом сдержав рыдания, Мари-Анн де Фронсак опустила ставшую уже ненужной вуаль и выбежала из камеры. Тюремщик запер за ней дверь. Герцог, стоя неподвижно, как изваяние, слушал, как удалялись ее легкие, быстрые шаги, когда молодая женщина бегом спускалась по пустынной лестнице… В камере еще сохранился слабый запах ее духов, и, вопреки собственной воле и сам удивляясь тому, что с ним происходит, Фронсак вздохнул:

– Как жаль…

Но враги есть враги. Он поклялся, что дочь госпожи де Ноайль никогда не станет его женой. Он сдержит эту клятву… Даже если это окажется не так легко, как ему представлялось с самого начала!

…Борьба продолжалась. Мари-Анн де Фронсак действительно пришла в камеру мужа по настоятельному совету матери. В этом герцог был прав. Неправ он был в другом: Мари-Анн на самом деле была в него влюблена. Теперь она проклинала себя за неосторожно вырвавшиеся у нее при свидании с герцогом слова. Победа была так близка! Если бы она могла промолчать… и если бы она была менее честной, сегодня она была бы его настоящей женой. Мари-Анн прекрасно понимала, что теперь уже никогда не сможет позабыть тех коротких сладостных мгновений, какие пережила в объятиях Луи-Армана…

– Но я же так люблю его, – уговаривала она себя, – он не сможет… просто не сможет не ответить мне любовью хоть когда-нибудь…

Она решила еще раз попробовать завоевать привязанность своего упрямого супруга, когда тот заболел. Наступила очень холодная, дождливая осень. Как бы ни были хороши условия, в которых содержался знатный узник, пробирающая до костей сырость проникала в Бастилию, не позволяя создать вполне благоприятную для здоровья обстановку. Луи-Арман подхватил «злокачественную лихорадку», которая довольно скоро стала угрожать его жизни. Тогда Мари-Анн со всех ног бросилась к королю и стала умолять его о милости: пусть он разрешит ей отправиться в тюрьму ухаживать за больным мужем.

– Идите, дитя мое, – сказал растроганный Людовик XIV. – Нам бы очень хотелось надеяться, что подобная преданность будет вознаграждена!

Счастливая Мари-Анн разделила с супругом его заключение, она ни днем, ни ночью не отходила от постели больного и ухаживала за ним с нежностью, которая растопила бы камень. Когда к Фронсаку вернулось сознание, ему оказалось очень трудно сдержать свою абсурдную, дурацкую клятву. Рядом с ним постоянно находилось дивное создание, исполненное очарования и любви, отдающее ему все, ничего не прося взамен, – и он чувствовал, что положение, в которое он сам себя поставил, делает его попросту смешным.

– Вам следовало бы сжалиться надо мной, сударыня, – сказал он ей однажды. – Вы отлично понимаете, что дворянин не имеет права отказываться от своего слова. Зачем вы искушаете меня?

– Я люблю вас, вот и все! – Мари-Анн была особенно хороша, когда произносила эти слова.

– Видит бог, вы достойны того, чтобы быть любимой! Но все останется как есть. Я не стану любить вас, потому что не хочу доставить этим удовольствие госпоже герцогине, вашей матушке!

Он не сдавался. Вооружившись безмерной гордыней, заковав себя в броню бесчувственности, он в конце концов добился своего. Мари-Анн потеряла надежду завоевать мужа.

– Я вижу, что мое присутствие тяготит вас, – сказала она однажды своему странному супругу. – И поскольку вы уже выздоровели, я думаю, сударь, мне лучше покинуть вас…

Она действительно ушла, и он даже не попробовал удержать ее. Впрочем, как всякий эгоист, молодой человек не слишком долго страдал от разрыва с прелестной девушкой. В конце концов, в Париже вполне хватает красивых женщин!

Прошло четырнадцать месяцев, и герцог де Фронсак наконец вышел из Бастилии. Его жена сделала для этого все возможное. Она проявила истинное величие души, ходатайствуя за своего нелепого супруга. Но когда он хотел поблагодарить ее за это, Мари-Анн отказалась его принять. Что-то умерло в ее сердце, и это было уже навсегда.

Едва оказавшись на воле, наш ветреник вернулся к привычной беспутной жизни, коллекционируя любовниц, развлекая высший свет своими похождениями, насыщая ими скандальную хронику. Об этом говорил не только двор, но и болтали на всех городских перекрестках. Мари-Анн знала обо всех приключениях мужа, но никто бы не смог догадаться, как она страдает.

И лишь когда она умерла – в двадцать пять лет! – люди, которые любили ее, поняли наконец, что ее сердце было разбито…

Любовные похождения герцога Фронсака, в скором времени ставшего герцогом де Ришелье, были многочисленны и разнообразны, одна авантюра сменяла другую. Он еще два раза женился. Сначала, в 1734 году, на мадемуазель де Гиз, которая подарила ему двух детей и скончалась шесть лет спустя. Третий брак был заключен намного позже, когда неисправимому волоките уже исполнилось восемьдесят четыре года. Его супругой стала мадам де Рот, которой было всего тридцать. Между этими двумя событиями в объятиях неутомимого любовника перебывали сотни женщин. Однако на закате жизни, когда он стал понимать, что смерть уже близка и что играм приходит конец, его стали неотвязно преследовать воспоминания о Мари-Анн.

– Как я мог быть таким дураком? – вздыхал он. – Я бы мог быть так счастлив… Мог бы?..

Мужское тщеславие нашептывало ему это последнее сомнение, но старое, изношенное сердце, которому вскоре предстояло остановиться навсегда, давало совсем другой ответ…