"Другое утро" - читать интересную книгу автора (Макарова Людмила)

Глава 16

В понедельник семнадцатого белый щит обменного пункта рядом с метро показывал девять рублей пятьдесят копеек за доллар. Ира привычно скользнула по нему взглядом, мысленно находясь еще в больнице с Таней и Анюткой. Прошла еще несколько шагов, прежде чем сообразила – что-то не так. Вернулась, еще раз взглянула на щит и не поверила своим глазам, вернее, не дала себе поверить. Ведь может же быть это ошибкой? Ну перевернул кассир обменника цифру наоборот. Бывает. Следующий обменник показывал девять шестьдесят пять, а еще один, рядом с ним – десять. При всем желании не верить своим глазам, допустить, что ошиблись три кассира подряд, невозможно. То, о чем уже пару месяцев ходили глухие слухи, за давностью ставшие привычными, стало реальностью.

Для ее издательства, с трудом прокладывающего себе путь среди межокеанских лайнеров, утлого суденышка с грузом кредита на борту, в договоре по которому черным по белому написано: «по курсу ММВБ на момент перечисления денег», девять пятьдесят за доллар означало очень серьезную течь. К тому же в большинстве договоров с распространителями никаких ссылок на курс не предусматривалось, там были просто рубли, иначе книжки на реализацию брать отказывались. А все вместе это означает – плюс пятьдесят процентов к кредиту и минус пятьдесят процентов к выручке. Если, конечно, к моменту выплаты кредита это будет пятьдесят процентов… И если эта выручка вообще попадет на счет «Парашюта».

Вообще-то Ира всегда была паникершей. Если ехала на вокзал, то заранее боялась, что поезд в метро встанет или такси попадет в пробку. Если выходила из дома в новых туфлях, со страхом ждала, когда они натрут ноги.

Если слышала от кого-нибудь о том, что рубль скоро рухнет, вся внутри холодела и была уверена, что это будет крах всему, что задумано и на что положено столько сил. Но теперь, спеша к своим «парашютистам» мимо щитов со страшными цифрами, она не испытывала ужаса и уж совсем не думала о крахе. Напротив, голова независимо от эмоций, сама по себе, производила прикидки, расчеты, планы, и, входя в офис, Ира уже четко знала, что нужно сейчас делать.

– А… Ирин Сергевна… Здрасьте, – кисло поприветствовал ее Максим, не отрываясь от экрана компьютера.

– Ирина Сергеевна, что же теперь будет? Говорят, что доллар будет пятьдесят рублей, продукты пропадут и нужно запасаться, пока очередей нет. А вы как думаете, может такое быть?

– Я думаю, Настенька, что всякое может быть. Но продуктами запасаться не собираюсь. Мне это дело еще в советские времена надоело до чертиков. Знаешь, как-то не хочется больше жизнь тратить на закупку макарон. К тому же в таких случаях обычно все преувеличивают.

– Правда? Тогда я тоже не буду запасаться. И маме скажу, чтобы не переживала, а то когда мне лет десять было, она всю квартиру в продовольственный склад превратила, повернуться было негде – там гречка, тут мука.

А потом половину этого добра выбросить пришлось, жучки завелись, хоть меня и заставляли туда чеснок засовывать. – Настя скорчила умилительную брезгливую гримаску и тут же звонко расхохоталась.

Максим демонстративно хмыкнул и высказался в сердцах:

– В этой стране, блин, только и остается чеснок в мешки с крупой совать.

Ира заглянула на его монитор и вместо документов увидела лоскутки пасьянса.

– Максим, зайдите ко мне, пожалуйста, – официально пригласила она.

Он еще раз хмыкнул, но послушно зашел в кабинет за ней следом, уселся на подоконник, закинув ногу на ногу, и, не прекращая с ленцой перекидывать во рту жвачку, изрек:

– Ты чего девчонке башку забиваешь всякой ерундой? Пусть бы человек хоть макарон закупил по старой цене, а то ведь скоро без работы останется.

– Почему ты так в этом уверен? – Недоверие Максима к ее способности справиться с ситуацией задело.

– А на фига тебе вся эта лабуда? – В последнее время Максим держался с Ирой подчеркнуто вежливо и отстранение, но, видимо, решил, что под занавес можно позволить себе расслабиться. – Чего тебе тут с нами в грязи копаться? Разве твой крутой экспортный дядя тебя в теплое местечко отправить не в состоянии? Эти, блин, патриоты провинциальные загранку уважают. Куда он там жену пристроил? В Рио или Мадрид? Ну так и тебя пристроит, какие проблемы. Правда, ты жару не уважаешь, так тебя можно в Лондон или на худой конец куда-нибудь в Монреаль. Жена в Мадриде, любовница в Лондоне – все как у белых людей.

– А мне казалось, что мы с тобой делом занимаемся.

Причем небесполезным, – вздохнула Ира.

Максим нес такой бред, что у нее не получалось на него даже сердиться. Тем более что выяснять отношения было некогда, время работало на доллар, а не на ее «Парашют». Может быть, остались считанные часы, чтобы успеть выдернуть чеку.

– Послушай, во-первых, мои личные отношения с кем бы то ни было тебя не касаются. К тому же сведения ты черпаешь не из самого верного источника – его жена вовсе не в Мадриде и даже не в Рио, а в тропической экспедиции, потому что зоолог. Профессия такая есть – зоолог. Зоолог – это человек, который животных изучает. Зоологию в шестом классе проходят, если ты забыл и всех женщин делишь на чьих-то жен и любовниц. А во-вторых, ехать я никуда не собираюсь, а совсем даже наоборот, собираюсь издавать и продавать детские книжки.

А ты, если не видишь в этом для себя выгоды и смысла, так говори прямо и иди. Как-нибудь без тебя справимся.

А если хочешь работать, то давай работать.

Максим прослушал ее тираду молча, разглядывая все тот же березовый ствол за окошком и сохраняя на лице равнодушное выражение. По крайней мере ей так казалось, пока она видела только его профиль. Но когда Максим повернулся и встретился с ней взглядом, она на миг, всего лишь на миг, уловила в его темных глазах напряжение, с которым ему удавалось сохранять свое деланное равнодушие.

– Ну и зря ты не хочешь слинять отсюда. Все равно тут ничего не получится. Тут все летит к черту, хоть в лепешку разбейся. Я б на твоем месте плюнул на это дело и слинял, и чем быстрее, тем лучше.

Он говорил самые что ни на есть обычные слова, давно ставшие общим местом, но то, как он говорил эти слова, настораживало. В его интонации чувствовалась не привычная досада, обращенная в никуда и никому, мол, плохо здесь живется и ничего хорошего ждать не приходится, а вполне целенаправленный совет. Даже настойчивый совет. Хотя скорее всего она ошиблась. Наверняка ошиблась. В последнее время на скуку ей жаловаться не приходится, вот и стала подозрительной и мнительной.

– Ладно, прекращай этот базар! – на понятном Максиму языке отрезала она. – Пока на моем месте не ты, а я, давай выкручиваться. У меня такие предложения; все, что на счете, сегодня же переводим на погашение кредита.

– Сегодня уже не получится, а завтра может быть такой курс, что мало не покажется. Может, подождать, пока чуть-чуть упадет? У нас еще неделя.

– Не сегодня, значит, завтра, но платежку сегодня отвези, чтоб наверняка. А ждать смысла не имеет, любая определенность лучше. По крайней мере будет точно ясно, сколько мы погасили в долларах. Завтра отвезем письмо с просьбой продлить кредитный договор на оставшуюся сумму. Эдик говорил, что продлевать можно сколько угодно, если проценты вовремя платишь. Издавать пока будем только верняк и подешевле, но только по мере вытаскивания денег. Главное сейчас – как можно скорее вытащить свои деньги, а то от них вообще ничего не останется.

– Я ж тебе сто раз говорил… – начал Максим.

– Знаю. Это проблему решим. В ближайшее время, – твердо пообещала Ира.

Какая же она идиотка, что не посоветовалась с Аксеновым насчет «крыши» в прошлый раз. А ведь собиралась, собиралась! Но он, можно сказать, сбил ее с панталыку. Нет уж, больше она не поймается на эту удочку, она готова даже с пренеприятным Петровичем на эту тему поговорить ради дела. У них точно есть какое-нибудь прикрытие, а может, и не одно. Сейчас без этого никто не может. Даже такой огромный комбинат. Тем более такой огромный комбинат. И потом, насколько она может судить по отрывочным сведениям в виде детективных романов и газетных статей в разделе «Криминальная хроника», в том, чтобы пристроиться под «крышу», нет ничего сложного и непонятного. Заключается своего рода договор, платишь определенные деньги, а они решают для тебя проблемы неплатежей и «наездов». «Наездов» на нее пока не было, не доросла она в финансовом отношении до такой высокой чести, а вот неплатежей хватает… Стоп! Но как они будут эту самую проблему решать? А если у человека и в самом деле нет денег? Что значит нет? Но ведь он взял чужой товар и продал, стало быть, должен оставить себе только разницу, а деньги отдать. Не его это деньги. Стоп! Но ведь и она взяла в банке чужие деньги, обязана их вернуть не далее чем через десять дней, а такой суммы у нее нет и теперь уже будет неизвестно когда… Разве у других не может быть так же?

Она запуталась, она окончательно запуталась. Приедет Аксенов и ей поможет. У него больше опыта, в конце концов, он старше ее аж на двенадцать лет. Нехорошо, конечно, что ей придется признаться в кредите и в неплатежах, в общем-то в своей несамостоятельности. Она так кичилась перед ним тем, что отлично справляется с собственным бизнесом и никто ей не указ… Но она признается, обязательно признается, лишь бы он объявился, живой и здоровый. Живой и здоровый… Прошло уже больше суток, как он прилетел в Москву. За сутки любой человек может найти минутку, чтобы позвонить. Если, конечно, он жив и здоров… А она сегодня не читала газеты. И не смотрела «Новостей». И не будет читать и смотреть. На земле почти шесть миллиардов человек. С какой стати из такого громадного числа людей что-то должно было случиться именно с ним, единственным Сашей Аксеновым?

Ни с какой. Вот и незачем об этом думать! Она даже Маргарите больше звонить не станет, хотя та наверняка уже знает, где он и что с ним. И все-таки так трудно себе представить, что за два дня живой и здоровый человек не нашел минутки позвонить…

Аксенов так и не позвонил, но неожиданно поздним вечером появился сам. Она пошла открывать дверь прямо из ванной, в кое-как накинутом халате, зная, что без предварительного звонка к ней может заехать по пути только Ленка. Ну, еще мама. Только это вряд ли. Особенно сейчас, когда закрутка банок с огурцами-помидорами-салатами в самом разгаре. Безрассудно, конечно, но смотреть в глазок, а тем более спрашивать из-за закрытой двери: «Кто там?», она так и не приучилась.

Хорошо еще не кудахчет изнутри квартиры, как когда-то бабушка: «Иду, иду…»

– Здрасьте, Ирина Сергеевна. У вас кто-нибудь есть? – услышала она от охранника, когда распахнула дверь. Того самого Володечки, которого видела в доме Аксенова и который ездил на свадьбу. Здороваясь, Володечка смотрел мимо нее, в глубь прихожей, потом обошел ее как неодушевленный предмет и с невинным видом прогулялся по всей квартире, даже в санузел заглянул.

Иру эта беспардонность уже не удивляла.

Ее гораздо больше удивило, что Аксенов поднялся к ней в квартиру, раньше он никогда такого себе не позволял, хотя это было бы куда логичнее, чем беспризорно ютиться в машине. Но еще больше ее удивил сам Аксенов, вернее, его лицо, а вернее, то, что на нем не было лица. Вот, оказывается, что означает на деле это расхожее выражение: стоит перед порогом ее квартиры на зеленом коврике-травке живой человек, а лицо у него никакое. Без выражения. Только лоб, нос, глаза, щеки, скулы, губы, подбородок. Но не лицо. Такого человека бесполезно упрекать за то, что не нашел времени позвонить. Такому человеку нет смысла вешаться на шею с криком:

«Наконец-то! Живой, здоровый! Я так волновалась!»

Такого человека бесполезно спрашивать о том, что с ним стряслось. К такому человеку вообще бесполезно обращаться. Нужно подождать, пока к нему вернется его лицо.

Володечка вышел из квартиры, покосился на Аксенова, но, видимо, тоже сочтя, что обращаться лучше к Ире, кивнул, устраиваясь на подоконнике подъезда:

– Ирина Сергеевна, я здесь подожду.

– Что вы, Володя, разве так можно? Надо хотя бы чаю попить! – возмутилась Ира. Если бы бабушка узнала, что Ира оставила человека под дверью, то не разговаривала бы с ней дня два.

– Нет, я лучше здесь, – ответил Володечка с неожиданной для него, всегда с виду расслабленного, твердостью.

Ира поняла, что спорить с ним бесполезно, и прикрикнула на Аксенова:

– А ты чего на пороге стоишь!

Аксенов шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь.

– Там туалет, здесь ванна, а это комната. – Ира распахнула перед его носом все двери своего микроскопического жилища и распорядилась:

– Мой руки и иди в комнату, сейчас тебя покормлю.

Вернувшись из кухни с сервировочным столиком, на котором гордо красовались бутерброды с остатками угощения для Тани и Анютки, она застала Аксенова облокотившимся на спинку дивана. Он сидел с закрытыми глазами, но развернутые плечи выдавали, что он не спит и даже не дремлет.

– Саша, Саш… Ешь давай, – осторожно тронула она Аксенова за плечо. Она хорошо помнила святое бабушкино правило: сначала накорми, а потом расспроси.

Он вздрогнул, буркнул «угу» и взял бутерброд. Она смотрела, как он медленно, сосредоточенно жует, прихлебывая горячий чай. Она удивлялась, как он может пить такой горячий чай – «сущий кипяток», как сказала бы бабушка, – и не обжигаться. А еще она жалела, что нашлись у нее в холодильнике одни бутерброды, бабушка говорила, что мужчин нужно непременно кормить первым и лучше всего наваристым густым борщом с хорошим куском мяса…

– М-м-м… – замычал вдруг Аксенов, закрыв ладонью рот и подпрыгивая на диване. – Черт возьми!

Ну вот, наконец-то! Истукан, не морщась глотавший кипяток, превратился в нормального человека, который, выпучив глаза, подскакивает от того, что обжег слишком горячим чаем рот, и вполне жизненно ругается. Секунду-другую Ира полюбовалась на это зрелище, а потом принесла из кухни стакан своего любимого холодного «Дюшеса», того, который на обычном сахаре.

– У тебя проблемы? Из-за кризиса?

Глупый вопрос. У кого сейчас нет проблем? И из-за чего им быть, как не из-за кризиса? Почему ей казалось, что Аксенов – другой и что его комбинату никакой курс доллара нипочем? Наверное, потому, что Аксенов пропал неизвестно куда не сегодня, в черный понедельник, а еще вчера утром. Но ведь он и узнать что-то мог еще вчера утром. А может, она была уверена, что Аксенова кризис не задел, потому что они продают сталь на экспорт? Но ведь он сам говорил, что комбинатовские деньги работают здесь и только здесь, в городе, в России, а не лежат в потаенных островных оффшорах. Нет, дело не в этом, это все частности. Ей казалось, что по Аксенову не может ударить кризис, потому что он действительно – другой, он выглядит человеком, который может если не все, то многое, очень многое из того, что другим не под силу. Как-то в голову не приходит, что он тоже может ошибаться, терпеть поражение, отчаиваться, что он, как и все, нуждается в обыкновенной жалости. А может быть, и больше, чем все.

– ГКО? – посочувствовала она.

– Нет, в эти игры мы не играем. Банки. Были банки – нету банков. Вернее, банки есть, денег нет. И теперь уже наверняка не будет. Половина оборотки и вся текущая зарплата – псу под хвост.

– Ой, а что же теперь делать? – пискнула Ира и тут же прикрыла рукой рот. Ну вот, ему нужна моральная поддержка, а она паникует. А как тут не запаниковать? Это у нее в «Парашюте» четыре человека работают, к тому же живут они в Москве, если что, какую-никакую работу найдут, а на комбинате целый город держится…

– А ничего особенного. Выкручиваться, как всегда.

Письма настрочили, чтоб налоги этими деньгами закрыть, банк свой сделаем и на зарплату наскребем, и на оборотку найдем, тут заморозим, там притормозим… Нам не впервые, мы в девяносто третьем вообще с голой задницей остались. – Он закурил и говорил уже в обычной своей манере, размеренно и несколько отстраненно.

Ира успокоилась, налила себе чаю, собиралась уже признаться в том, что и ее дела, мягко говоря, оставляют желать лучшего, но осеклась, наткнувшись на тот самый его взгляд, которого «мало не покажется».

– Знаешь, что хуже всего?

«Хуже всего не знать, где ты, что с тобой и когда вернешься», – был готов у нее ответ, но она не решилась такое сказать. Пожалуй, это слишком.

– Хуже всего чувство бессилия. Видишь, понимаешь, а сделать ничего не можешь. Тебя всякая шваль пользует как заблагорассудится – то инфляцией, то приватизацией, то конвертацией, а ты только зубами скрипишь…

– Саша, – вступилась перед ним за него же Ира, – но ведь ты сам говорил, что плацдарм держишь… Держишь же, несмотря ни на что, не сдаешь.

– Говорил. А теперь надоело.

– Как надоело? – ахнула Ира.

– Как надоедает, так и надоело. Достали. Все. Не получается на укрепленном плацдарме отсидеться. Надо что-то делать.

– Ты что, политикой собираешься заняться?

– Не знаю, – ответил он, как-то сразу обмякнув и ухватившись за очередную сигарету. – Не знаю я пока, куда идти – в политику, в монастырь, с котомкой по Руси… Куда надо будет, туда и пойду. Чтобы делать свое дело, средства всегда найдутся.

– Ну вот, – протянула Ира, стараясь его отвлечь, – как только я решила проситься к тебе жить, ты собрался в монастырь. Потому и не звонил?

– Я забыл. И цветы забыл. Прости. А ты как? Что с твоим «Парашютом»?

– Все нормально, – соврала Ира.

– Тогда собирайся скорей, если что-нибудь забудешь, не страшно, потом возьмешь. – Он взглянул на часы, поднялся с дивана, осмотрел комнату и, наткнувшись на кучу Ленкиных пакетов в углу, решительно направился к ним, похвалив Иру:

– Молодец, уже приготовила вещи, теперь точно успеем.

Она смотрела, как он собирал в пучок непослушные ручки пакетов, но так и не справившись с этой задачей, просто взял их в охапку, потом забрала у него пакеты, погладила по щеке и объяснила мягко и доходчиво, как ребенку:

– Саш, это не те вещи, это Лены вещи.

– Так ты опять не едешь? – В его голосе она ясно услышала то же самое раздражение, с которым он говорил «надоело», но ей совсем, ну ни капельки не хотелось ему надоедать.

– Саш, – тихонько позвала она и легким движением просунула ладони ему под мышки. – Знаешь, что хуже всего?

– Что? – вплотную приблизился он.

– Что тебя нет рядом. Всегда-всегда. Поэтому я приеду. Улажу свои дела и к тебе приеду. Через две недели. Всего две недели. А сейчас у нас совсем мало времени и ты мог бы не стоять столбом.

– Мог бы, – еще тише отозвался он, но остался стоять столбом, несмотря на весьма удобную для дальнейших действий позу. – Но не здесь. Мне и так от Петровича попадет, когда он узнает, что я к тебе поднимался.

– А мне не попадет, – решительно заявила Ира и, на мгновение прикоснувшись к его губам, скользнула вниз…