"Они должны умерерть" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 1

Июль. Жара.

Если говорить о городе, то эти слова можно назвать синонимами, они и обозначают одно и то же. Жара и июль – эти два неразлучных близнеца – появились на свет только для того, чтобы заставить вас страдать.

Воздух осязаем. Вы можете протянуть руку и пощупать его. Он вязкий и липкий. Вы даже можете одеться в него, словно в клейкую тягучую одежду. В сточных канавах асфальт превратился в смолу и, стараясь пробраться по улице, ваши каблуки вязнут в нем. Тусклый безжизненный отблеск тротуара в сочетании с томным пятном сточной канавы создает ослепительный контраст света и тени. На безмолвном, бледном, словно выцветшая ткань, небе низко садится солнце. Здесь есть только намек на голубое небо, а сама голубизна смыта огромной энергией солнца. И кругом разлит такой мерцающий свет жары, что в любую минуту он может разразиться дождем.

Здания переносят жару с важностью ортодоксальных евреев в длинных черных сюртуках. Такое состояние известно им. Некоторые из них молчаливо терпят эти страдания почти вот уже век, стоически перенося жару. На мостовой мелом небрежно начертаны слова:

Iesus Viene Preparanse рог Nuestra Redencion[1].

Но толпящимся у тротуара зданиям совершенно безразлично, будут ли они освобождены или обречены на вечные муки.

На этой улице неба почти нет.

В мире найдется немало таких мест, где небо бесконечно, где, простираясь от горизонта до горизонта, оно похоже на яркую голубую палатку. На этой улице все не так. Над неровными силуэтами зданий небо, кажется, вбили клином и колотили грязными кулаками до тех пор, пока оно плотно не покрыло улицу, чтобы задерживать здесь жару.

Улица безмолвна.

Сегодня воскресенье и только 8 часов 40 минут.

На расплавленном асфальте и водосточных канавах валяются вместе с неподвижно лежащими обрывками газет пустые консервные банки, битые бутылки и обломки ящиков из-под апельсинов. Невдалеке, на углу, разбросаны остатки от костра, разорванные и грязные матрацы из детских кроваток. На пожарной лестнице – необходимые мелочи быта: одеяла, подушки, пивные банки, растения в горшках и – повсюду гитара. Спящий на пожарной лестнице человек шевелит рукой, просовывает ее сквозь железную решетку, лениво свешивает и вновь замирает.

Вот оно – единственное движение на улице.

В воздухе стоит пугающая тишина. Жара – замкнутая безжизненная единица без движения, обескураживающая любого, кто с ней соприкасается. Она иссушила каменные фронтоны домов, асфальт, мостовую и небо. Она испепелила все и вся, став таким же неотъемлемым символом, как бронзовый загар полицейского.

Сегодня – воскресное утро, и где-то вдали слышен колокольный звон, но даже колокола звонят вяло и скучно, стараясь пробиться сквозь плотный пласт жары. А внизу, стремительным контрапунктом, минуя два южных квартала, с шумом проносится поезд. Через некоторое время звуки поезда затихают, колокольный звон рассеивается в стойком молчании воздуха и улица опять погружается в тишину.

Сегодня на этой улице будут убиты двое.

Парня звали Зип, и ему было семнадцать. Подобно взрыву ручной гранаты он выскочил из подъезда дома. Легко взбежав на крыльцо, он, пританцовывая, спустился вниз по ступенькам. Бросив быстрый взгляд на просыпающегося мужчину, лежавшего на пожарной лестнице, небрежно помахал ему рукой. Еще секунда, и он его уже не интересовал. На парне были черные облегающие брюки, высокие походные ботинки и яркая шелковая рубашка фиолетового цвета, с левой стороны которой желтыми нитками было вышито его имя.

Он посмотрел на часы. Они показывали 8.45. Кивнул, как бы согласившись со всеми своими действиями. Можно было подумать, что он и вселенная – одно целое, действующее в соответствии с заданным механизмом. Опять осмотрелся. Вокруг него была атмосфера деловитости и безотлагательности, когда магнат в целях покупки компании готов отказаться от выгодной сделки. Глядя на семнадцатилетнего молодого человека, это могло показаться странным. Разум умудренного опытом пятидесятилетнего банкира и хрупкое тело юноши. Он опять взглянул на часы.

Закурив сигарету, он сделал несколько затяжек, а затем потушил ее, растоптав ботинком. Он вновь посмотрел на часы и направился к закусочной, расположенной на углу улицы. Над ней висела огромная вывеска с бегущими буквами, примерно такими же, которые показывают время в Нью-Йорке, но не сообщают о глобальных событиях, таких, например, как конец света. Они просто констатировали: «Кафе Луиса». Это заведение располагалось на углу здания. Когда его двери распахивались вовнутрь, оно становилось как бы продолжением тротуара, а распахнутые наружу – продолжением улицы. Сейчас двери были закрыты. Покоробленное железо смахивало на неприступную крепость. Юноша подошел к двери со стороны улицы, попытался открыть ее и, обнаружив, что она заперта, сердито толкнул ногой.

– Что ты здесь делаешь? – послышался голос. – Уходи отсюда.

Подошедший мужчина говорил с легким испанским акцентом, который соответствовал его внешности. Сутулый, с маленькими черными усиками, с походкой измученного человека, выглядевшего старше своих пятидесяти, он сердито смотрел на парня.

– Скажи на милость, когда ты откроешь эту развалину? – спросил Зип.

Подойдя к огромной железной двери, Луис Анандес спросил:

– Что ты здесь делал? Пытался взломать дверь? Ты это хотел сделать?

Сунув руку в карман, он достал ключ от висячего замка и приготовился открыть дверь.

– Поменьше любуйся на этот хлам и побыстрее открывай эту чертову развалюху, – произнес Зип.

– Это мое заведение. Когда хочу, тогда и открою. А ты, щенок...

Зип вдруг усмехнулся.

– А ну, папаша, – сейчас он говорил вкрадчиво. – Двигай поживее. Убирайся отсюда, куда хочешь.

Луис открыл первую половину двери.

– Убирайся сам в Калифорнию.

– Скажи кому-нибудь другому, кто оценит твой юмор, – зло ответил Зип и направился прямо к висевшему около танцевального автомата телефону. Обойдя кафе, Луис открыл дверь со стороны проспекта, открывая доступ солнечным лучам. Зип снял трубку, полез в карман за монетой и обнаружил, что меньше четвертного у него нет. Отшвырнув трубку, он подошел к Луису, когда тот заходил в дверь.

– Послушай, разменяй мне четвертак, – попросил он.

– Для чего? Для музыкального автомата? – спросил Луис.

– Что ты все время спрашиваешь: «Для чего?» Я прошу тебя, чтобы ты разменял мне деньги, а не выдал ордер на арест.

– Слишком рано включать музыку, – спокойно произнес Луис, подходя к стойке и снимая с крючка белый фартук. – Люди еще спят.

– Во-первых, мне наплевать на тех, кто еще спит. Им пора бы уже проснуться. Во-вторых, я не собираюсь включать музыку, а хочу позвонить. Ну, а в-третьих и последних, если ты не разменяешь мне двадцать пять центов, то в один прекрасный день увидишь, что от твоей прекрасной посуды осталась только груда осколков.

– Ты что, угрожаешь мне? – произнес Луис. – У меня в полиции все друзья. Я скажу им...

– Ну, ну, заливай, – едва заметная ухмылка вновь пробежала по лицу Зипа. – Судить меня будут позже, а сейчас поторопись и сделай, что я тебе сказал.

Покачав головой, Луис взял четвертной и положил в карман. Разменяв деньги, он отдал их Зипу. Тот подошел к телефону и начал набирать номер. После того как история с разменом закончилась, Луис подошел к кассе и положил деньги в ящик, куда обычно складывал дневную выручку. Он уже было собрался разорвать пакет с десятицентовыми монетами, когда Зип прокричал: «Эй, давай сюда».

Луис обернулся. Парень, которого окликнул Зип, был, несомненно, из этого же района. На нем также была надета шелковая рубашка фиолетового цвета, но выглядел он моложе Зипа. Луис попытался определить его возраст. Интересно, начал вспоминать он, были ли у него такие же редкие мальчишеские усы в шестнадцать лет. Он сделал вывод, что нет. Парень был смуглый, приземистый, невысокого роста, с развитой мускулатурой. Он заметил Зипа еще на улице и с криком: «Приветствую тебя, дружище Зип» влетел в кафе. Луис вздохнул, разорвав пакет; монетки со звоном посыпались в ящик.

– Куда ты запропастился? – спросил Зип. – Я как раз звонил тебе домой.

– И не спрашивай, – произнес Кух. Так же, как и Зип, он говорил без малейшего акцента. Они были детьми своего города, своего района, и Пуэрто-Рико был так же далек от них, как и Монголия. Глядя на них, Луис вдруг почувствовал себя безнадежно старым и чужим в этой стране. Он пожал плечами, подошел к плите и начал готовить кофе.

– Мои предки – не промах, между прочим, – произнес Кух. У него были большие карие глаза, и, когда он говорил, его лицо было очень выразительным, а сам он смахивал на телевизионного комика, занятого скучной, каждодневной работой. – А мой старик, клянусь богом, должен быть членом Торговой палаты.

– А как бы твой старик отреагировал на твое опоздание? Я назначил время 8.45, а ты...

– Он получил письмо из Пуэрто-Рико, – весело продолжал Кух, – и совсем скоро улетит туда. «Приезжай и живи с нами, – так написано в письме. – Привози с собой всех своих домочадцев и немецкую овчарку. Мы позаботимся о них». – Кух драматично хлопнул себя по лбу. – А за нами уже увязались все наши босоногие кузины. И каждый раз, когда кто-то появляется в аэропорту, мой старик обмывает это дело.

– Послушай, какое отношение...

– Вот и вчера вечером он устроил вечеринку. Откуда-то появились гитары. Их было столько, что хватило бы для хорошей симфонии. Надо было видеть моего старика. Ему достаточно двух рюмок, и он уже лезет обнимать свою старуху. В это время они смахивают на пару почтовых голубей. Две рюмки и его руки...

– Послушай, Кух, кого волнуют руки твоего старика...

– Судя по прошлой ночи, – задумчиво продолжал Кух, – у меня скоро появится еще один брат.

– Так все же почему ты опоздал?

– Вот я и пытаюсь объяснить тебе. Сегодня утром я еле продрал глаза. У меня до сих пор все в тумане. – Помолчав, добавил: – А где Папа? Разве он еще не пришел?

– Вот это я и хотел узнать. Ты все еще думаешь, что мы здесь играем в детские игры.

– Кто, я? – оскорбился Кух. – Я? Я так думаю?

– Ладно, может, и не ты, – смягчился Зип. – Другие парни.

– Я? – Кух чувствовал себя все еще оскорбленным. – Я? А кто первый ввел тебя в курс событий, когда ты переехал сюда?

– Ну хватит, я же не имел тебя в виду.

– Откуда ты приехал? Из этих вонючих трущоб около Калм-Пойнт-бридж? Что тебе было известно об этом районе? Кто тебе его показал?

– Ну ты. – Произнес Зип терпеливо.

– Вот то-то. А ты катишь бочку на меня. Подумаешь, опоздал на несколько минут, а ты уже...

– На десять минут, – поправил Зип.

– Ну и что, пусть будет на десять. Я не знал, что у тебя секундомер. Зип, я тебя иногда не понимаю. Сказать обо мне, что я играю в детские игры? Если бы каждый...

– Успокойся, ради Христа. Я говорил не про тебя. Я имел в виду других. – Помолчав, добавил: – Ты заходил к Сиксто?

– Да. Это вторая причина, почему я опоздал. Ты даешь мне все эти поручения зайти...

– Так где же он?

– Помогает матери.

– В чем?

– Он остался присмотреть за ребенком. Послушай, не такое уж это большое удовольствие – иметь в доме младенца. Никогда не видел ребенка, который бы так часто писался, как сестра Сиксто. Не успеешь оглянуться – она уже тут как тут.

– Он что, менял ей штаны? – удивился Зип.

– Последний раз, когда я его видел, он шлепал ее по заднице.

– Я его отшлепаю по заднице, – сердито сказал Зип. – Понимаешь, о чем я говорю? Он думает, мы валяем здесь дурака. А ты еще удивляешься, почему мы не можем завоевать репутацию. Это потому, что здесь никто по-настоящему не хочет работать. Каждый готов нагрузить все на меня.

– У нас есть репутация, – спокойно произнес Кух.

– Чепуха! Вы все думаете, что это какая-то юношеская баскетбольная команда. И когда вы повзрослеете? Вам что, больше нравится спокойно гулять по улицам или прятаться каждый раз, когда появляется опасность?

– Я никогда ни от кого не прячусь!

– Ты думаешь в «Королевских гвардейцах» есть трусы? – спросил Зип.

– Да, но в «Королевских гвардейцах» двести пятьдесят человек.

– Как ты думаешь, можно стать их членами, постоянно опаздывая из-за того, что по расписанию у тебя стирка?

– Эй, – вдруг зашептал Кух.

– Что такое?

– Ш-ш-ш...

На улице показалась женщина. Ее полная грудь вздымалась в такт ее шагам. Ее черные волосы были собраны в пучок на затылке. Она не оглядывалась, не смотрела по сторонам, шла бесцельно, почти вслепую. Пройдя мимо стоявших у открытой двери ребят, женщина завернула за угол и скрылась из вида.

– Видел, кто это была? – прошептал Кух.

– Эта женщина?

– Да, – кивнул Кух. – Мать Альфи.

– Что? – Он посмотрел за угол, пытаясь отыскать глазами женщину. Но ее уже не было.

– Мать Альфредо Гомеса, – повторил Кух. – А ведь она торопилась. Зип, как ты думаешь, он рассказал ей?

– Мне наплевать, рассказал он или нет.

– Я хотел сказать... эта пожилая женщина... мне кажется, он рассказал ей...

– Допустим, что рассказал. Разве это может помочь ему?

– Ты знаешь этих женщин. Она как будто взволнована. Она как будто...

– Только не наложи в штаны. Немного выдержки, договорились? Ты такой же, как мой старик. Он говорит так, как будто сенатор. Всегда рассказывает мне о Пуэрто-Рико. Кого интересует этот чертов остров? Я родился здесь, в этом городе. Я настоящий американец. Он уже надоел мне с этими рассказами о том, какой большой шишкой был в Сан-Хуане. Ты думаешь, что он там делал? Я узнал это от своего дяди. Как ты думаешь, чем он занимался?

– Чем?

– Чинил велосипеды, чтобы не умереть с голоду. Вот что он называл настоящим делом. Настоящая болтовня, вот что это. И никакой выдержки.

– У меня есть выдержка...

– Ну, разумеется. Мать Альфи вышла на прогулку, а ты уже задрожал, как осиновый лист. Знаешь, кем ты будешь, когда вырастешь?

– Кем?

– Парнем, который чинит велосипеды.

– Ну-ну, продолжай. Я...

– Или парнем, который чистит обувь.

– За всю свою жизнь я еще ни разу не почистил ни одной пары обуви, – гордо произнес Кух. – Я даже не чищу свою собственную обувь!

– Именно поэтому ты выглядишь, как самый настоящий грязнуля, – произнес Зип и резко повернулся. Кто-то приближался к кафе.