"Преступная связь" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

4: 10 мая — 2 июня

Молли ныла, что она обойдется без няньки. Кроме того, с какой стати им вздумалось идти куда-то в понедельник вечером? Молли уже исполнилось двенадцать лет, в Нью-Йорке ее сверстники считаются уже взрослыми, по крайней мере у них в школе. Майкл объяснил, что в городе полно преступников и ему спокойнее, когда рядом с ней миссис Хендерсон. В глубине души Молли подозревала, что стоит преступнику появиться на пороге, как миссис Хендерсон первая бросится наутек, только пятки засверкают. Майкл ласково пообещал дочери, что они скоро вернутся. — Но куда можно идти в понедельник? — всхлипнула Молли, как типичный двенадцатилетний взрослый человек.

Идя рядом с ним по оживленной улице, Сара чувствовала, что он готов ее убить. После разговора в субботу вечером он тут же ушел из дома; она подозревала, что он ночевал у себя в кабинете. Его ярость теперь не знала границ. Казалось, им движет огромный заряд внутреннего гнева. Он шагал, крепко сжав челюсти, упорно не глядя на нее, всем своим телом, словно топором, прорубая ночь. Совершенно чужим, незнакомым голосом он произнес:

— Этот человек олицетворяет все, что я ненавижу. Все то, уничтожению чего я посвятил всю свою жизнь. Этот человек...

— Да, Майкл, я все понимаю.

— И не говори со мной так нетерпеливо...

— Я не знала, кто он.

— А и знала бы, что изменилось?

Она помолчала несколько секунд. Потом призналась:

— Не знаю.

Он резко повернулся к ней, сжав кулаки, словно хотел ударить. Она отшатнулась. Никогда еще она не видела его в такой ярости. Однако через долю секунды он овладел собой и, все еще дрожа, опустил занесенную было руку. Сегодняшним тихим, теплым вечером много народу вышло погулять по Лексингтон-авеню. Сара не сомневалась, что, не будь вокруг так много людей, он обязательно бы ее ударил. Майкл снова пошел вперед, теперь еще быстрее. Саре захотелось убежать от него, закрыться в своей квартире. Но она боялась — вдруг он погонится за ней, схватит, изобьет. Она не знала, что он может сделать. Она больше не знала этого человека. Своего мужа. Нет, этого человека.

— Я бы убил его, если бы позволял закон, — сказал он голосом, дрожащим от сдерживаемой ярости. — Но мне придется довольствоваться меньшим. Я засажу его за решетку на веки вечные и навсегда вычеркну тебя из жизни.

В субботу вечером он сообщил ей, что они вели наблюдение с начала года...

«...за сыном главы мафии, которого засадили за решетку пожизненно. Мы уверены, что теперь он возглавляет банду, и ждали только, когда наберем достаточно информации для серьезного обвинения».

Эндрю. Он говорил об Эндрю. Объектом их расследования являлся Эндрю. Эндрю — сын осужденного главы мафии и сам гангстер...

«Мы знаем, что он связан с наркотиками и ростовщичеством, но у нас нет неоспоримых свидетельств. К тому же мы полагаем, что он приказал совершить несколько убийств, но опять же доказательств нет...»

Всю ту ночь она лежала без сна и думала: неужели Майкл сказал правду? Да, конечно, правду, у них ведь есть пленки. Ей хотелось позвонить Эндрю и спросить его: неужели это правда, как такое возможно? Но нет, конечно, все верно...

— Итак, я предлагаю тебе сделку, — объявил Майкл. — Все очень просто.

Его голос вдруг изменился. В нем появилась холодная отстраненность профессионального сыщика.

— Если ты предоставишь нужную мне информацию, Молли никогда не узнает правды. Мы разведемся, поровну поделим родительские права, и каждый заживет своей жизнью. Если же ты откажешься сотрудничать...

— Не путай меня со своими бандитами, — сказала она.

— Если ты откажешься сотрудничать, я при разводе дам судьям прослушать эти пленки, и тебя признают недостойной матерью...

— Ты не сделаешь этого.

— ...лишат родительских прав...

— Послушай, — перебила она, — не смей...

— ...и ты никогда больше не увидишь Молли.

— ...угрожать мне!

Ее вдруг охватила дрожь. «Моя дочь?» — пронеслось у нее в голове.

— Ты угрожаешь, что отнимешь у меня мою дочь? Мою Молли, сукин ты сын? Что же ты за человек?..

— Теперь о том, чего хочу я, — продолжал он. — Ты...

— Не смей предлагать мне сделки! — вскричала она. — Я не преступница!

— Вот как? — переспросил он.

Конечно, она и сама знала: она преступница. Более того, она совершила самую непростительную для любого преступника оплошность — попалась с поличным. Он буквально схватил ее за руку.

— Мне все равно, как ты это сделаешь, — говорил он. — И я не собираюсь тебе ничего советовать. Придумывай сама. — По тому, как он произнес последние слова — отчетливо и медленно, ей сразу стало ясно, что он прикрывает себя. Как опытный юрист, страхуется от возможных в будущем обвинений. — Мое дело состоит в том, чтобы отправить Фавиолу за решетку, — заявил он. — Я хочу, чтобы ты его разговорила, вот и все.

Она опять обратила внимание, что он даже мельком, даже мимоходом не посоветовал ей, как добиться цели. Казалось, он стер из памяти факт ее неверности, абсолютно забыл, что она уже занималась любовью с тем человеком, и вроде бы даже не допускает возможности, что для получения дальнейшей информации ей придется снова лечь с ним в постель. Даже здесь, на улице, где никто не мог их подслушать, он не хотел вслух признать, что в планируемой операции главным инструментом является секс, не хотел хотя бы намекнуть, что для того, чтобы направить разговор в нужное русло, Саре придется вступить в преступную связь другого сорта. Им явно руководили какие-то соображения, только она не знала какие.

— Пусть опишет все в деталях, — инструктировал ее Майкл. — Пусть опишет все замечательные вещи, к которым он имеет отношение.

— Не знаю, получится ли у меня, — сказала Сара.

— Получится, Сара. — Ее имя он произнес с непередаваемым отвращением. — Уж постарайся. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твоя дочь узнала, что за женщина ее мать.

— Не угрожай мне! — вскричала она снова, на сей раз почти в полный голос и, сжав кулаки, повернулась к нему лицом. Она готова была его убить, если он еще раз посмеет использовать Молли для того, чтобы...

— Вот как? — саркастически приподнял бровь Майкл.

Они стояли посреди тротуара, молча и с ненавистью глядя друг на друга. Сару била мелкая дрожь, Майкл смотрел на нее сверху вниз так, как он, наверное, множество раз смотрел у себя в кабинете на преступников — пренебрежительно, осуждающе, зная, что она у него в руках, что он может делать с ней что хочет. Гневная усмешка мелькнула на миг в уголках его рта и в глазах. Толпа обтекала их со всех сторон. Никому не было до них дела в этом городе незнакомцев.

Потом Майкл повернулся и снова зашагал вперед, не сомневаясь, что она последует за ним. Побежденная, она поплелась сзади, пытаясь подстроиться под его широкие шаги.

Он объяснил ей, какого рода информацию следует получить от своего приятеля. Он называл Эндрю только так — ее приятель. Каждый раз, когда он произносил эти слова, все то, что случилось с ней за последние полгода, представало чем-то грязным и дешевым. Ее приятель. Так вот, значит, к чему все в конце концов свелось? Неужели Эндрю — просто «приятель»? И ей теперь придется сделать все, что требует ее муж ради того, чтобы утаить эту грязную и дешевую, омерзительную и позорную правду от своей дочери? Она не понимала, кем надо быть, чтобы оказаться способным на подобные угрозы. Если уж на то пошло, кем надо быть, чтобы ни на минуту не допустить, что семью еще можно спасти? Даже не допустить? Не сказать: «Я люблю тебя, Сара, я прошу тебя, помоги мне сейчас, и я прощу тебя? Но нет. Совсем наоборот. Помоги мне, иначе...»

Ей вдруг пришло в голову, что его детективы слышали все то же, что и он, видели то же, что и он. И даже если она согласится, детективы уже знают, и их дочь все равно не будет защищена от...

— Детективы, — сказала она.

— Что такое?

— Они знают. Они слышали пленки...

— Они не знают, что там ты. В Нью-Йорке миллионы женщин по имени Сара.

— Разве они не видели запись?

— Для них там только неизвестная блондинка, заходящая в дверь. А они и раньше знали, что шлюха, которая путается с Фавиолой, — блондинка.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась она.

— Милым человеком ты на поверку оказалась, — бросил он. — Есть чем гордиться.

— Современная техника, — говорил Бобби Триани. — Телефоны теперь делают все, разве что полы не моют. Спасибо, — поблагодарил он официантку и, пока она отходила от стола, осмотрел с головы до ног. Не упустил ничего из того, что выставлено напоказ, а выставляла она немало.

Вторник, одиннадцатое мая, клонился к вечеру. Позади оставался еще один яркий солнечный день. Они сидели за столиком под открытым небом рядом с маленькой итальянской забегаловкой на Малберри-стрит, ели пирожные и пили кофе «капуччино». Выбор места принадлежал Бобби. Эндрю подозревал, что тому уже доводилось здесь бывать. Еще он подозревал, что его родственник вернулся сюда из-за официантки. Возможно, придется сделать своему заместителю дружеское предупреждение. Избегай пялиться на ножки и сиськи, дружище Бобби, и не вынимай рук из карманов.

— Сынишка Ленни установил мне новые телефоны, — продолжал Бобби, не отводя глаз от кофеварки, около которой колдовала официантка. — Помнишь Ленни Кампанья?

— Вроде бы.

— Его сын работает в телефонной компании ATamp;T, и оборудования у него там — навалом. Понимаешь? — Бобби подмигнул. — Хочешь я пошлю его к тебе?

— Зачем?

— Пусть посмотрит твои телефоны. — Бобби по-прежнему не отрывал взгляда от официантки.

— Мои телефоны в полном порядке.

— Поставь новые, — пожал плечами Бобби. — Ты себе не представляешь, на какие штучки способны нынешние телефоны. Он работает с хорошим оборудованием, — снова подмигнул Бобби. — В любом случае все, что связано с офисом, — это деловые расходы, разве не так? Я послал его в ресторан «Ла Луна» — знаешь? На Пятьдесят восьмой. Он поставил новые аппараты везде — на кухне, рядом с кассиром, за столом, где сидит Парикмахер Сэл, в конторе — словом, везде. Сэл дал ему пару сотен баксов и ржавое черное кольцо, которое, как он утверждает, сделали в Риме во времена императоров. Пускай придет к тебе, посмотрит, что и как.

— Меня устраивают мои нынешние телефоны, — возразил Эндрю.

Бобби подозвал официантку. Она тут же подошла к столу.

— Не угостите ли меня «капуччино»? — улыбнулся он.

— Конечно, сэр.

— Эндрю, ты как? Еще чашечку?

— Нет, спасибо.

— Значит, одну, — заключила официантка.

— Как вас зовут, мисс? — спросил Бобби. — Чтобы мне не приходилось больше орать: «Эй, как вас там»?

— Банни.

— Банни. Чудесное имя. Банни. Это твое настоящее имя или ты его выдумала?

— Ну, на самом деле меня зовут Бернис.

— Бернис, — тяжело задумался он. — Еврейка?

— Нет, я итальянка.

— Мне всегда казалось, что Бернис — имя еврейское.

— Ну, не знаю, — ответила официантка. — Мои родители итальянцы, а назвали меня Бернис. Так что, наверное, оно еще и итальянское.

— Банни, а скажи-ка мне, сколько тебе лет?

— Двадцать два года.

— А я думал, девятнадцать.

— Спасибо.

— Скажи, Банни, ты живешь здесь, в Маленькой Италии?

— Нет, в Бруклине.

— А как твоя фамилия?

— Таталья.

— В самом деле? — осклабился Бобби. — Очень милое имя. Банни Таталья. Очень мило.

— Ну, — промямлила она, переминаясь с ноги на ногу.

— Банни Таталья из Бруклина, — повторил Бобби.

— М-м-м, — сказала она.

— Меня зовут Бобби Триани, — протянул он ей руку.

— Очень приятно, мистер Триани, — ответила она и обменялась с ним рукопожатием.

На пальце у него красовался перстень с огромным розовым бриллиантом. Банни его заметила.

— Пойду принесу кофе, — сказала она наконец и пошла, раскачиваясь на высоких каблуках, чрезвычайно соблазнительная в своей коротенькой черной юбочке в оборках и белой блузке с глубоким вырезом.

— Не звони ей, — сказал Эндрю.

— Что?

— Я сказал: не звони ей.

— Что? — растерялся Бобби. — Что?

— Если ты обманешь мою кузину, я тебе башку отвинчу, — отчеканил Эндрю. — Усек?

— Да брось ты, Эндрю...

— Достаточно.

— Да за кого ты меня...

— Я сказал: достаточно, Бобби.

Бобби покачал головой и постарался напустить на себя удивленный и обиженный вид. Когда Банни принесла ему «капуччино», он даже не поглядел на нее. Вот у кого был по-настоящему удивленный и обиженный вид, так это у нее.

— Так ты хочешь, чтобы я прислал его к тебе? — спросил Бобби. — Парнишку Ленни? Пусть посмотрит твои телефоны.

Платный телефон-автомат в лавке портного оказался древним монстром с дисковым набором. Независимо от того, захочет мистер Фавиола устанавливать у себя новую коммуникационную систему или нет, Сонни Кампанья обязательно предложит ему связаться с городской телефонной службой и попросить их заменить аппарат. Конечно, в том случае, если он решит включить телефоны в лавке в число тех, которые надо посмотреть, — если он вообще решит чего-либо делать.

Мистер Фавиола сказал ему, что придет в час и проведет его наверх, где и располагается его система. Сейчас, в четверть второго, он еще не появился, и старик, хозяин мастерской, уже в третий раз предложил Сонни чашечку "кофе. Однако Сонни видел, какие у него сальные чашки, и решительно отказался.

Осматривая настенный телефон, он сделал первое открытие. Какой-то странный провод выходил из аппарата и скрывался за плинтусом. Сонни прошел вдоль плинтуса и увидел, что провод вновь появился около двери, обошел ее по косяку и снова исчез за плинтусом с другой стороны и, наконец, вышел на поверхность под длинным столом. Там оказался блок подключения телефона, но ни один телефон туда не подключался. Сонни стоял на четвереньках и изучал странный феномен, когда в комнату вошел Эндрю.

— Извини за опоздание, — бросил он на ходу. — Я не собирался ставить новые телефоны в лавке, так что не беспокойся...

— Да нет, я просто не понимаю, что это за провод, — ответил Сонни, вставая с колен и отряхивая брюки.

Но Эндрю уже отпирал дверь, ведущую наверх. Ему вовсе не хотелось менять здесь телефоны, однако Ленни Кампанья — уважаемый капо, и позволить его сыну установить новую систему — значит, оказать уважение отцу. Он надеялся, что вся процедура займет не слишком много времени. Сара приедет где-то около четырех, как обычно.

— Ты ведь не долго провозишься? — спросил он.

— Нет-нет. Я только хочу посмотреть, что тут у вас, ну, может, еще гляну на распределительный щит на улице.

— А это что такое?

— Место, откуда протянута линия.

— Только не очень долго. Мне сегодня еще ехать в Коннектикут.

— Не думаю, чтобы работа потребовала много времени, мистер Фавиола.

Сонни осмотрел все телефоны в квартире и сообщил, что все они — очень устаревшей модели, просто каменный век какой-то, и предложил поставить самое современное оборудование и по очень низким ценам. Мистер Фавиола сам почувствует, насколько облегчится его жизнь. Эндрю сказал, что не хочет, чтобы на время установки у него отключали телефоны, — хотя он еще не решил их менять, — потому что весь его бизнес зависит от телефонов. Сонни уверил его, что, как только он разработает систему, сама установка займет совсем немного времени и обязательно хотя бы один телефон будет постоянно подключен. Еще он сообщил Эндрю, что хочет взглянуть на распределительный щит на улице — либо на задней стене дома, либо на столбе.

Щит оказался на стене. Сонни открыл его и углубился в изучение множества переплетений, и именно тогда он обнаружил «раба», установленного Фредди Култером в последний день января.

Сперва Майкл решил, что Сара все ему рассказала.

Реган доложил, что внезапно все прослушивающие устройства «умерли».

— Мы слушали, как Фавиола говорил с кем-то об установке новой телефонной системы, потом тот парень сказал, что идет на улицу взглянуть на распределительный щит, а потом все разом оборвалось. Я решил немедленно сообщить вам.

«Сука, проболталась», — подумал Майкл.

— Так что нам делать? — спросил Реган. — Мы сразу же включили запасной приемник, но пока что ничего не слышно.

— Ты думаешь, они и дублирующее устройство нашли?

— Откуда я знаю? Когда эти ребята находят хотя бы один «жучок», они начинают ходить на цыпочках и даже чихнуть боятся.

— Я переговорю с Фредди Култером, — сказал Майкл. — Ему придется лезть туда снова.

— А нам что пока делать? — спросил Реган. — Уходить или что?

— Оставайтесь на месте, — приказал Майкл. — Возможно, дублирующие устройства все-таки работают.

По Кэнал-стрит сновало множество народу. Туристы глазели, местные покупали. Китайцы таскали рыбу в корзинах, торговцы сувенирами расхваливали свои лакированные шкатулки и бумажные фонарики. Весна наконец наступила, и воздух действительно прогрелся. Однако трое мужчин, вышагивающих по улице, казались слишком увлечены беседой, чтобы обращать внимание на окружающую их суету. Эндрю шел в середине, Пети слева от него, Бобби справа. Пети был во всем коричневом: коричневый костюм, коричневые туфли, светло-коричневая рубашка, коричневый галстук. Он шел, заложив руки за спину, с чрезвычайно серьезным выражением лица. Бобби, наоборот, выглядел так, словно его только что огрели бейсбольной битой. Он все время принимался недоверчиво качать головой.

— И какие еще комнаты? — спросил он.

— Кухня, там телефон на прилавке, — начал перечислять Эндрю. — И еще один наверху, в спальне. На столике около кровати.

— И во всех телефонах «жучки»?

— Да. Сонни их называет «жучки Брэди». Когда вернемся в контору, я их вам покажу. Еще один был внизу, под столом. В мастерской.

— А в телефоне-автомате? — спросил Бобби. — В том, что в лавке?

«Интересно, — подумал Эндрю, — кому он звонил по этому телефону?»

— Кажется, нет. Но «жучок» под столом прослушивал всю комнату.

— И сколько это дерьмо там стояло? — поинтересовался Пети.

— Неизвестно. Та штука, в распределительном щите, называется «раб». Она принимает сигнал от «жучка», что-то такое с ним делает и посылает дальше к тому, кто слушает.

— И кто, как ты думаешь, слушал? — спросил Пети.

— Откуда я знаю, — вспыхнул Эндрю.

— Та встреча насчет Морено...

— Да.

— В комнате для совещаний. Мы тогда говорили очень серьезные вещи, — побледнел Бобби.

— А когда умер Руди? — припомнил Пети. — Мы ведь обсуждали всю...

— Знаю.

— Это очень серьезно.

— Я пытаюсь вспомнить, о чем еще мы там говорили, — сказал Бобби. — По телефону. В комнате для совещаний. Ничего, если я закурю? — спросил он и, не дожидаясь разрешения Эндрю, вытащил из нагрудного кармана пачку «Кэмела», вытряхнул оттуда сигарету и щелкнул зажигалкой. Эндрю не возразил. Во-первых, они на улице, во-вторых, тему они обсуждали слишком серьезную. — Короче, — продолжил он, — Сонни отключил «раба» и все «жучки», так что там больше ничего не работает.

— Как они туда попали, интересно бы мне знать.

— К тебе заходили люди, которые могли их установить? — спросил Бобби.

— Ты с ума сошел?

— Ну все-таки, кто там бывал?

Он жадно курил, и облачко сизого дыма тянулось за ними. Мимо пробежал маленький мальчик, потом — девочка чуть постарше, в светло-голубом платьице. Она вдруг остановилась как вкопанная посреди тротуара, показала пальцем на Бобби и заверещала:

— У тебя будет рак!

— Исчезни, — буркнул Бобби.

— Рак, рак, — нараспев повторила девочка и отбежала подальше, где ее поджидал мальчишка.

Он со смехом подхватил игру:

— Рак, рак, рак, рак...

— Ублюдки, — проворчал Триани.

— А как насчет телефона в спальне? — продолжал Пети.

— Я уже сказал.

— Ты когда-нибудь говорил по нему о делах?

— Не припомню такого.

— А на кухне?

— Почти все деловые переговоры велись по телефону в комнате для совещаний.

— Ты никогда не разговаривал о делах со своими подружками? — поинтересовался Бобби.

— Нет.

— Ты мог сам не заметить, как проговорился, — заметил Бобби, затоптал окурок и тут же закурил новую сигарету.

— Я никому ничего не говорил, можешь не беспокоиться, — отрезал Эндрю. — Больше всего меня волнует телефон в комнате для совещаний!

— Эндрю, кто они — твои подружки? — серьезно и сочувственно, как священник в исповедальне, спросил Пети.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что кто-то утыкал весь дом «жучками», — пояснил Бобби.

— Никто из моих девушек...

— Откуда ты знаешь, что среди них нет легавой? — вместе с дымом выдохнул Бобби.

— Я знаю, что среди них нет легавых.

— Естественно, нет, — вмешался Пети. — Неужели Эндрю стал бы встречаться с легавой?

— Ты уверен? — не унимался Бобби.

— Да, уверен, — огрызнулся Эндрю.

— Слушай, Эндрю, я не хочу тебя обидеть, — осторожно начал Бобби, понимая, что вступает на очень зыбкую почву, — но если там однажды установили «жучки», то могут установить их и еще раз. Твой отец сидит в тюрьме потому, что кто-то подслушивал его там, где он не боялся прослушивания.

Эндрю молчал.

— Скажи нам, кто эти девушки. Мы не станем поднимать шума. Только выясним, поспрашиваем. Узнаем, кто есть кто, и все. Не обижайся.

— Я не обиделся, — ответил Эндрю. — Но я не хочу, чтобы кто-нибудь чего-нибудь выяснял. Я сам все выясню.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Я же сказал: я не обиделся.

— В тот день мы говорили об убийстве, — тихо сказал Пети.

— Помню.

— Мы обсуждали, как замочить того поганого испашку! — спохватился Бобби.

— Положение очень серьезное, — повторил Пети.

— Его убили в чужой стране, два иностранца, о которых мы никогда и слыхом не слыхивали, — отмахнулся Эндрю. — Мы к его смерти не имеем никакого отношения.

— Ты приказал замочить его, — мягко напомнил Пети.

— Наплевать.

— Ну, я не законник, — покачал головой Пети, — но когда к этим педикам попадает то, о чем мы говорим между собой, они находят способы наматывать нам сроки.

— Если они наскребут на обвинение по трем пунктам, — сказал Бобби, — то мы в...

— И двух хватит, — уточнил Пети.

— И светит каждому из нас четвертак по минимуму.

— Мы не знаем, что у них на нас есть, — напомнил Эндрю. — Может, они установили «жучки» только вчера.

— Или они стояли там испокон веков, — возразил Пети.

— Может, они как раз сейчас пишут обвинительное заключение, — махнул рукой Бобби.

Все трое замолчали. Они шли бок о бок солнечным весенним днем, и каждый про себя переживал и пытался припомнить, о чем же именно они говорили в то время, как кто-то где-то сидел и подслушивал. В молчании они достигли Брум-стрит. Когда они свернули за угол, Бобби спросил:

— А может, они завербовали Бенни, который гладил одежду? Или нового паренька, как там его?

— Марио, — подсказал Пети.

— Не думаю, чтобы они стали вербовать гладильщиков, — мотнул головой Эндрю.

— Тогда как они туда пролезли? — спросил Бобби.

— "Жучки" по всей квартире, — подхватил Пети. — Как им такое удалось?

— Ты ведь не давал ключ от дома какой-нибудь из своих телок? — встрепенулся Бобби.

— Нет, — сказал Эндрю.

— Потому что как-то ведь они вошли.

— У них есть свои способы, — пояснил Пети. — Они еще большие жулики, чем те, кого ловят.

— Но с ключом-то попроще.

— Ключа я никому не давал.

— Забавно, если одна из них окажется легавой, — протянул Бобби.

— Очень, — сухо бросил Пети.

— Утоплю в канализации, суку, — пообещал Бобби и огляделся по сторонам. — Никто не хочет «хот-дог»? — спросил он.

Наступила среда, привычный день их встреч. Утром Майкл сказал ей, что все должно идти как обычно. Если она действительно не рассказала ему о существовании резервной системы подслушивающих устройств...

— Нет, не рассказала, — перебила она.

— Надеюсь. Иначе...

— Хватит мне угрожать.

— Ты у меня на крючке, — напомнил Майкл.

И вот она здесь. Пойманная на крючок. Сперва она чувствовала себя скованной. Испуганной. Взволнованной. Она не сомневалась, что этот человек, о котором она наконец узнала правду, вызовет у нее отвращение. Но сейчас, лежа в ее объятиях, он ничем не напоминал гангстера. Эндрю. Ее Эндрю, и все. И Сара опять задалась вопросом: что же она из себя представляет на самом деле?

Иначе Молли узнает, что из себя представляет ее мать. Так сказал Майкл.

Так что же она из себя представляет?

«Нет, эта роль не для меня, — подумала она. — Я не гожусь в осведомители. Сейчас, лежа рядом с ним, мне хочется признаться в своем предательстве. Что, если он начнет рассказывать, как кого-то убил? Или как его отец приказал убить кого-то? Яблочко от яблони недалеко падает. „Я многих велел убить, разве ты не знала, Сара?“ Что я сделаю тогда? Закричу: „Нет, не говори мне, это ловушка. Я — твоя ловушка, не доверяй мне, не люби меня, я — осведомительница“. Попытаюсь ли я спасти его от самого себя и от меня тоже?»

— Что-то случилось? — спросил он.

— Я боюсь, что нас все еще подслушивают, — прошептала она.

— Никто нас больше не подслушивает. Я же сказал. Мы отключили все их приборы.

Теперь они оба перешли на шепот.

«Разговори его, — повторяла она про себя. — Разговори его, или ты потеряешь дочь».

— Но кому понадобилось их устанавливать? — спросила она. — Если ты не преступник...

— Конечно же нет.

— Разумеется. Так зачем кому-то потребовалось тебя подслушивать?

«Разговори его».

— Здесь происходит очень много деловых переговоров, — пояснил он. — Я часто веду важные разговоры по телефону. А у нас есть конкуренты. Я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что кто-то из них опустился до шпионажа.

— Значит, все дело в твоем бизнесе?

— Конечно, только в нем.

— И никак не связано с... ну, при слове «жучки» всегда на ум приходит полиция. Или шпионы.

— Шпионы — да. Но только промышленные.

— И полиция к происшедшему не имеет никакого отношения?

— Нет, — ответил он. — Полиция — нет. — Несколько секунд он очень внимательно смотрел на нее. — Мои партнеры очень обеспокоены случившимся. Мы не понимаем, как кто-то мог проникнуть сюда.

— Твои партнеры? — переспросила она.

— Да.

— Картер и Голдсмит?

— Ну, люди, с которыми я работаю. Они полагают, что некто каким-то образом завладел ключами. Некто из числа моих личных знакомых. Завладел ключом и передал его тому, кто установил здесь «жучки». Вот что думают мои партнеры.

Она сразу поняла, что это камушек в ее огород. Выходит, не кто иной, как она, каким-то образом украла ключ и отдала его детективам мужа, чтобы они смогли послушать, как они с Эндрю занимаются любовью. От такой нелепости Сара едва не расхохоталась. Он не сводил с нее внимательных глаз, ожидая реакции. Что ж, как ответила бы на подобное оскорбление Сара Уэллес, ни в чем не повинная школьная учительница? Забудем на миг о существовании шпионки по имени Сара. Как бы я ответила, если бы мой любимый обвинил меня в сотрудничестве с его конкурентами?

Она встала с кровати и направилась к стулу, на котором висела ее одежда. Он спросил:

— Что ты делаешь?

— Одеваюсь.

— Почему?

— Потому что мне не нравится, когда мне говорят...

— Я только пытаюсь защитить тебя!

— Вот как? — переспросила она, натягивая трусы. Резинка сердито хлопнула по животу. — А мне почему-то показалось, что ты допускаешь, будто именно я открыла дверь тому, кто подключился к твоим телефонам.

Сара потянулась за лифчиком.

— Я только передал, что мне сказали.

— Кто сказал?

— Один из моих партнеров.

— Кто именно?

— Не важно. Он предположил...

— Что? Что я украла ключи?

— Кто-то, не обязательно...

— А откуда эти люди вообще узнали обо мне? — спросила Сара, застегивая бюстгальтер на спине. — Ты им рассказал?

— Они знают, что у меня есть подружки...

— Ах, вот как? По-прежнему во множественном числе? Больше одной?

— Они знают, что раньше я встречался с несколькими девушками. И они предположили, что одна из них...

— Не я, дружок.

— ...могла...

— Поспрашивай кого-нибудь из своих...

— ...завладеть...

— ...малолеток!

— ...моими ключами, что, согласись, вполне...

— Нет, вовсе невероятно! По крайней мере, относительно меня, — гневно перебила она, натянула юбку и уже начала застегивать молнию, когда он подошел и взял ее за плечи.

— Не прикасайся ко мне! — воскликнула она, вырываясь.

— Я не хочу, чтобы тебя обижали.

— Меня обижаешь ты, в эту самую минуту!

— Извини, но тебе придется выслушать меня до конца.

— Отпусти меня.

— Только если пообещаешь выслушать.

— Сначала от...

— Ну хорошо, хорошо, — раздраженно бросил он и снял руки с ее плеч.

Сара немедленно потянулась за блузкой.

— Выслушай меня, — повторил он.

— Я тебя слушаю.

Но блузку не положила.

— Они предположили две вещи. Во-первых...

— Они? Кажется, ты говорил об одном из партнеров. Значит, их больше? И все они думают, что я украла ключи?

— Только один.

— Кто?

— Не имеет значения.

— Если ты не возражаешь, я хотела бы знать, кто меня обвиняет. По крайней мере, его имя ты мог бы...

— Хорошо, Бобби. Его зовут Бобби.

— Просто Бобби?

— Просто Бобби. Он сказал, что кто-то из моих знакомых может работать на наших конкурентов.

— Передай своему Бобби, что я в глаза не видела ваших конкурентов. И ты с ним согласен, Эндрю? Ты тоже считаешь меня шпионкой?

— Я не знаю, что и думать.

— Еще можешь передать Бобби, что ему больше не стоит волноваться на мой счет. Потому что сейчас я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь!

Он пристально посмотрел на нее.

— Если ты так сделаешь, — проговорил он наконец, — то тем самым подтвердишь правоту Бобби.

Уже закинув сумочку на плечо, Сара в удивлении обернулась. Ее глаза горели праведным гневом.

— Сама посуди, — продолжал он. — Мы находим «жучки», и как только ты об этом узнаешь, так сразу убегаешь. Бобби найдет такое поведение очень подозрительным.

— В самом деле? — Сара подошла к нему вплотную. — Тогда тебе придется объяснить Бобби истинную причину моего ухода. Первая причина: ты настолько мне не доверяешь, что даже его фамилию боишься назвать, если у него, конечно, есть фамилия. Второе...

— Триани, — перебил Эндрю. — Его зовут Бобби Триани.

— Спасибо. Но ты малость опоздал. Вторая причина: ты не веришь, что каждую среду я бежала сюда как угорелая вовсе не для того, чтобы втыкать «жучки» в телефоны, а потому что любила тебя и хотела быть рядом с тобой. И еще можешь добавить, что ухожу я потому, что не услышала от тебя ни слова извинений за то, что из-за тебя я вляпалась в какие-то шпионские страсти. Ты не подумал сказать: «Прости, что совершенно посторонние люди слышали все то, что ты говорила мне и что предназначалось только для моего уха. Прости, что произошла такая неприятность. Мне очень жаль, потому что я безумно тебя люблю и ни за что на свете не хотел бы причинить тебе боль». Передай Бобби Триани, что ухожу я именно поэтому. Потому что ты даже не подумал извиниться за то, что по твоей милости я оказалась по уши в дерьме.

Внезапно Сара поняла, что она вовсе не играет. Сейчас с Эндрю говорила не Сара Уэллес, сидящая на крючке у окружного прокурора, а совсем другая Сара Уэллес, на беду свою по уши влюбившаяся в гангстера. В бандита. В мафиозо. И разговор у них шел вовсе не о промышленном шпионаже. Она стояла не в силах пошевелиться, глядя ему прямо в лицо, и слезы струились по ее щекам.

— Я знал, что ты тут совершенно ни при чем, — шепнул он и привлек ее к себе.

— И очень жаль, что ни при чем, — всхлипнула она.

В комнату на Гранд-стрит, где сидели в наушниках Реган и Лаундес, донеслись звуки приглушенных рыданий, из чего детективы сделали правильный вывод, что теперь она плачет, уткнувшись ему в плечо. Но они прослушали и записали весь предыдущий разговор, поскольку тот, кто нашел и обезвредил «жучки» и «раба», не заметил одноваттный передатчик, установленный Фредди Култером в феврале месяце.

Хите сменила прическу. Откинутые назад волосы придавали ей образ стремительности и полета. Ровно через сорок минут она сядет на самолет, летящий в Доминиканскую Республику. Там она за один вечер оформит развод и послезавтра вернется в Нью-Йорк. Ей уже не сиделось на месте. Она барабанила пальцами по столу, постукивала ногой по полу и нервно подносила к губам бокал с джином и тоником.

— Как жаль, что ты не можешь лететь со мной, — пожаловалась она Саре.

Сестры сидели в маленьком баре недалеко от ворот паспортного контроля. В это время года мало кто улетал отдыхать на Карибские острова. Большинство пассажиров составляли местные жители, возвращающиеся домой.

— Никак не могу понять, почему именно я всем этим должна заниматься, — говорила Хите. — Разве Дуг заинтересован не больше моего? Именно он, а не я, так спешит поскорее жениться на мисс Фелисити Твит. Именно он мечтает поскорее от меня освободиться. Но разве есть какой-то смысл в том, что я, а не кто-то другой, предприняв решительные шаги, получу на руки все необходимые документы с печатями? Ведь я и есть пострадавшая сторона, ты согласна?

— Конечно, — ответила Сара. Ее терзали сомнения — рассказать или нет сестре об Эндрю и об ужасной ситуации, сложив...

— Не хочу, чтобы люди думали, что меня бросает Дуг из-за какого-то моего проступка, — продолжала Хите. — Это он — тот сукин сын, который нарушил свои обязательства. Это он осквернил супружескую постель, а не я. Если бы он поехал в Санто-Доминго, люди подумали бы, что я не хочу давать ему развод и ему приходится брать инициативу в свои руки. Я логично рассуждаю?

— Да, абсолютно, — кивнула Сара.

В зале поминутно звучали срочные объявления о прилетах и задержках рейсов, о посадках и вылетах. Возможно, недалеко то воскресенье, когда они снова придут в этот самый бар, только на сей раз Хите будет провожать старшую сестру. Или за разводом полетит Майкл в качестве пострадавшей стороны?

Пострадавшая сторона.

Интересно, кто в итоге окажется пострадавшей стороной?

Прежде всего — Молли.

— Выставлять меня на посмешище, — говорила Хите. — Вот чего я не могла перенести. Она такая молоденькая, вот что самое страшное. Заведи он роман со своей сверстницей, я бы так не переживала. Но девятнадцать лет! Господи! Правда, сейчас ей уже двадцать, — глубоко вздохнула Хите. — Ей двадцать, мне тридцать два — где уж мне с ней соревноваться? Да почти уже тридцать три. Ты не представляешь, какая ты счастливая, Сара.

— Хите, — остановила сестру Сара, — я должна тебе кое-что сказать.

Хите пристально посмотрела на нее поверх бокала.

— Мы с Майклом...

— Нет, прошу тебя, не надо, — воскликнула Хите. — Только этого мне недоставало. Пожалуйста, не надо, Сара.

— Ну хорошо. — Сара взяла свой бокал и отвернулась. Она боялась, что вот-вот разразится слезами.

Хите не отводила от нее взгляда.

— Что произошло? — спросила она наконец.

— Я не хочу отягощать тебя своими проблемами.

— Дело уже сделано. Рассказывай.

— Неприятности.

— Какие неприятности? Ну же!

И Сара рассказала.

Хите слушала внимательно, время от времени поглядывая на часы. Постоянные объявления сбивали Сару. Чуть ли не каждую ее фразу прерывали громогласные сообщения, похожие на сводки с линии фронта. Хите поставила на круглый маленький столик пустой бокал. Второго она не заказала. Округлив глаза, она слушала рассказ Сары. Лицо ее казалось бесстрастной маской, и только в глазах читался ужас. Объявление о посадке на ее рейс взорвалось, подобно бомбе, но Сара уже закончила и молча сидела, не сводя взгляда со своего обручального кольца.

— Когда это началось? — спросила Хите.

— В Сент-Барте.

— Уж не тот ли молодой красавчик...

Сара кивнула.

— И что ты собираешься делать?

— Еще не знаю.

— Майкл о чем-нибудь подозревает? Кое-какие моменты Сара обошла молчанием.

Она не сочла нужным упомянуть, к примеру, что Эндрю Фавиола — преступник и что Майкл рассчитывает упрятать его за решетку. Еще она опустила эпизод с прослушиванием. Ее сестра не знала, что каждое слово, произнесенное Сарой и Эндрю в спальне на третьем этаже, записывалось детективами на пленку. Сам по себе тот факт, что у нее роман, уже достаточно сенсационен. Хите до сих пор сидела как пришибленная.

— Не думаю, что он знает, — соврала Сара. — Пока.

— Ты собираешься ему рассказать?

— Не знаю.

— Сара, этот мальчик зовет тебя замуж! Тебе надо выбирать что-то одно...

— Он не мальчик. Ему двадцать восемь.

— Немного старше Фелисити Твит, — поморщилась Хите. — Ты его любишь?

Сара колебалась мгновение, показавшееся вечностью. Наконец она решилась:

— Да.

Динамик опять громогласно призвал пассажиров подняться на борт рейса пятьсот восемьдесят восемь до Санто-Доминго. Хите встала и подхватила свою сумку.

— Я заплачу, — сказала Сара и взяла счет со столика.

— Ты знаешь, в какой гостинице я остановлюсь, — шепнула Хите, целуя сестру в щеку. — Захочется поговорить — звони.

— Хорошо, милая. Береги себя.

— Пожелай мне удачи, — попросила Хите, нежно провела кончиками пальцев по лицу Сары, забросила сумку за спину и направилась к стойке контроля.

Сара стояла и смотрела, как она ставит сумку на ленту транспортера, как проходит сквозь раму детектора. Вдруг ей вспомнился игрушечный домик, который они построили из сучьев и веток в возрасте восьми и, соответственно, шести лет.

— Он же без дверей, Сара, — жаловалась тогда Хите.

И вот сейчас ее сестра снова проходила сквозь раму, у которой нет дверей. Вот она подхватила сумку и решительным шагом направилась навстречу своему будущему.

Сара следила за ней, пока та не исчезла в длинном коридоре.

Река протекала по обширному коннектикутскому поместью Энтони Фавиолы. В реке водилась форель, но Тесси Фавиола никому не разрешала ее ловить. Дело в том, что каждый день она собственноручно кормила рыбу, и ей казалось нечестным сперва приучать рыбу к хлебу, а затем насаживать его на крючок и пользоваться доверчивостью бедняжек. Еще Тесси находила несправедливым, что день ее рождения наступал почти сразу после Дня Матери. В итоге люди, если им не напомнить, обязательно забывали, что ей полагалось дарить два подарка, а не один. Пети Бардо считал Тесси тираншей. Вообще все матери тиранши, и его собственная не исключение.

В третье воскресенье мая все еще стояла прохладная погода, поэтому Пети кроме коричневых плавок надел еще и коричневый свитер. Бобби Триани, который сидел рядом с ним на краю купальни, болтая ногами в очень холодной воде, красовался в голубом купальном костюме и белой сетчатой рубашке, из-под которой выпирала груда мускулов. Бобби курил. Пети бросил курить три года назад, перенеся средней тяжести сердечный приступ. Он верил, что его обошли с продвижением именно из-за того сердечного приступа. Сами посудите: Руди умер от сердца, и на его место сажают человека с той же проблемой? Нет, конечно. И они повысили Бобби, который ни черта не понимает в бизнесе, разве только в торговле краденым.

Пети не нравилось, когда рядом с ним курят, но сейчас он промолчал, потому что ему предстояло обсудить со своим новым начальничком куда более важные вещи. Женщины копались в доме — готовили, возились с детьми. Эндрю тоже торчал там, как всегда общаясь с кузиной больше, чем со своими собственными сестрами. «Ни кожи, ни рожи, но как похожи». Пети дрожал от холода в плавках и шерстяном свитере на берегу дерьмового ручья, единственное достоинство которого заключалось в том, что он точно не прослушивается.

— Эндрю слишком легко относится к случившемуся. По-моему, это опасно, — сказал он. — То, что он нашел «жучки» и отключил их, еще полбеды. Главное — понять, как они туда попали. Бобби кивнул в знак согласия.

— Я не хочу ничем его обидеть...

— Ну разумеется. — Бобби жестом дал понять, что он даже не рассматривает такую возможность.

— Но я твердо убежден, что мы должны узнать, кого он дрючит. Меня беспокоит, — продолжал он, провожая взглядом резвящихся в воде рыб, — что если они проникли туда однажды, то могут сделать то же самое еще раз. Скоро у нас начнутся серьезные дела, Бобби. Мы можем изменить место наших встреч, но, если одна из его шлюх работает на них, рано или поздно они нас достанут.

— Согласен, — вздохнул Бобби.

— Если Эндрю трахает их осведомителя, они смогут установить «жучки» везде, куда бы мы ни пошли, и будут знать все, о чем мы говорим.

— Но им ведь запрещены такие штучки, насколько я знаю, — заметил Бобби.

— Какие штучки?

— Ну, подкладывать людям в постель легавых баб. Я точно знаю, есть какое-то правило на этот счет. Когда агент спит с подозреваемым. Точно так же, как переодетый полицейский не имеет права первым заговаривать со шлюхой.

— Кто говорит, что она обязательно должна служить в полиции?

— По-моему, ты говорил.

— Нет, я сказал — баба, которую он дрючит. Может, они на нее что-нибудь имеют. Проститутка или наркоманка, которой светит девять лет, — она к Папе Римскому в постель залезет, если они ей пообещают скостить срок.

— Да, такое вполне возможно.

— И если она на них работает, они с нас с живых не слезут.

— Ты же слышал, — напомнил Бобби, — я предлагал ему разузнать...

— Помню.

— Выяснить, кто чем дышит.

— Ну да.

— А он ответил: не надо, я сам.

— Все верно.

— В конце концов, он — босс, — со вздохом заключил Бобби.

Они молча сидели на берегу реки. Форель плескалась в воде. Издалека доносились голоса резвящихся на лужайке детей. Пети сунул ногу в воду. Какая холодная! Впрочем, до лета еще далеко.

— С другой стороны, — заметил он, — иногда приходится нарушать приказы босса ради его же собственного блага.

Гараж, где Билли Ламетта держал машину компании, находился на Деланси-стрит, недалеко от Ист-Ривер. Бобби нашел его там на следующий день. Шофер, засучив рукава, протирал блестящие бока «линкольна». Из уголка его рта свисала сигарета. Бобби уважал людей, все еще находивших в себе мужество курить.

— Привет, Билли, — сказал он, тоже закуривая. — Как дела?

— Отлично, мистер Триани, — ответил тот. — Как прошли выходные?

— Нормально. Мы ездили за город.

— Прекрасная погода для такой поездки.

— Великолепная.

— А к нам какими судьбами?

— Да так, хотел поболтать с тобой кое о чем, — мимоходом бросил Бобби.

Тряпка в руках шофера на миг остановилась. Билли срочно припоминал, что он натворил такого, что разбираться с ним пришел сам консильери.

— Всегда рад вас видеть, — произнес он и с прежней энергией принялся наводить глянец на черное тело «линкольна». Но на его лбу проступили капельки пота.

— Во-первых, — начал Бобби, — хотя сейчас и не Рождество, но ты хорошо работаешь, так что почему бы тебе не получить маленькую премию еще и в мае?

Он запустил руку в карман пиджака и извлек наружу пачку банкнот, перехваченную резинкой. Билли сразу увидел, что сверху лежал стольник.

— Большое спасибо, мистер Триани, — смутился он, — но мистер Фавиола очень хорошо обо мне заботится, что вы.

— Купи себе новый костюм или еще что-нибудь, — приказал Бобби и протянул ему деньги.

— Право слово, я не хотел бы, чтобы мистер Фавиола подумал...

— Я ему сам скажу, не беспокойся. Бери-бери. Здесь две тысячи.

У Билли округлились глаза.

— Бери, — повторил Бобби.

Билли стоял в нерешительности.

— Да ладно тебе ломаться. — И Бобби сунул деньги в карман его рубашки.

— Ну... спасибо, мистер Триани. Очень благодарен.

— Ну вот и отлично, — осклабился Бобби.

Билли продолжил протирать машину, в то же время усиленно гадая, чего от него хотят. В гараже стояло много представительских машин. «Кадиллаки» и «Линкольны-континенталь», как у Билли, но большинство принадлежали не частным лицам, а прокатным конторам. Прокат одних стоил двадцать долларов в час, других, самых солидных, — тридцать пять. Билли сидел на зарплате. Каждые две недели он получал официальный чек от «Картер и Голдсмит», к тому же время от времени мистер Фавиола расщедривался на пару сотен. Только что Триани положил ему в карман рубашки его месячную зарплату.

— Часто приходится ездить? — спросил Бобби.

Вот оно что! Триани считает, что Билли пользуется казенной машиной в своих личных целях. Но зачем тогда он дал ему две штуки?

— Ну, как сказать, — замялся он. — Мистер Фавиола — очень занятой человек.

— Вот что я хотел спросить тебя, Билли... «Начинается», — пронеслось у того в голове.

— Ты часто возишь девчонок?

— Ну что вы, мистер Триани, — затараторил Билли. — Я езжу на ней только по делам фирмы. Я отлично понимаю, чья это машина, и мне даже в голову не может прийти...

— Я имею в виду, для мистера Фавиолы, — подмигнул Бобби.

Билли непонимающе уставился на него.

— Ты возишь девчонок для мистера Фавиолы? — переспросил Бобби и опять подмигнул.

— Ну да, время от времени. Вообще-то последнее время уже реже. Сейчас у него вроде как появилась постоянная...

— И ты знаешь их имена?

— Ну... Пожалуй, да.

Билли все никак не мог понять, что происходит. Может, Триани хочет, чтобы он познакомил его с одной из них? Неужели поэтому он выложил две штуки? Билли ждал, как станут развиваться события дальше.

— И адреса их ты тоже знаешь?

— Ну, записал. Потому что я регулярно привозил и отвозил их. Сейчас, как я уже говорил, осталась только одна...

— Мне нужны их имена и адреса, — приказал Бобби.

— Я знаю не все адреса.

— Давай какие знаешь.

— Потому что некоторых я забирал после работы.

— Давай какие знаешь.

— И рабочие адреса тоже?

— Да.

— Ну... Пойду принесу бумагу из конторы.

Билли бросил тряпку на капот машины и побежал в контору за углом. Раздался гудок, и в гараж заехал длинный белый лимузин вроде тех, какие берут напрокат на свадьбы. Невысокий паренек испанской внешности вылез из-за руля и направился в туалет. Тем временем вернулся Билли с ручкой и листком желтой бумаги.

— Так, посмотрим, — протянул он, снял с крючка свой пиджак и достал оттуда черную записную книжку. Листая ее страницы, он мимоходом спросил: — А зачем вам, мистер Триани?

Бобби взглянул на него.

Не говоря ни слова, Билли снова уткнулся в книжку.

— Ага, вот та рыжая, с которой он часто встречался, — провозгласил он. — На мой взгляд, она лучше всех.

Он все еще думал, что Триани хочет приударить за кем-нибудь из них.

— Она живет в Бруклине, но работает здесь, в центре, в здании корпорации «Тайм — Лайф».

Он записал на листке ее имя: Уна Халлиган и оба адреса.

— Еще есть девчонка из Грейт-Нек. Ее зовут Анджела Канниери, у нее черные волосы и сиськи отсюда до завтра.

На листочке стало одним адресом больше.

На глазах у Бобби из-под пера шофера выходила колонка имен и адресов. Мэгги Дуули и Элис Реардон, обе живут и работают в Манхэттене. Мэри-Джейн О'Брайен и Бланка Родригес, живущие в Бронксе и работающие в Манхэттене, и, наконец, «та, с которой он встречается в последнее время». Билли написал: миссис Уэллес и адрес на Восемьдесят первой улице.

— Как ее зовут? — спросил Бобби.

— Не знаю. Он мне больше ничего не говорил.

— Миссис Уэллес?

— Да.

— А где она работает?

— Не знаю. Я обычно жду ее в районе Пятьдесят седьмой, Пятьдесят девятой, где-то там.

— Думаешь, она работает там неподалеку?

— Честно говорю — не знаю. У ее дома на Восемьдесят первой я забрал ее только один раз, самый первый. Высаживаю я ее обычно неподалеку оттуда. Скорее всего, она замужем.

— Угу, — пробурчал Бобби. — А что за Анджела Канниери из Грейт-Нек? Уж не дочка ли Тони Канниери?

— Я не задаю таких вопросов.

— Наверняка дочка Тони, — покачал головой Бобби. — Ага, испашек он тоже потягивает, да? Родригес. Она испашка?

— Я же вам сказал, мистер Триани, мое дело посадить их в машину, довезти до места и высадить. А уж чьи они дочери, испашки они или китаянки — меня не касается.

— Что, и китаянка есть? — поразился Бобби и снова уставился в список.

— Нет, я просто так...

— Их телефоны у тебя тоже есть?

«Ну вот, — подумал Билли. — Я был прав».

— Нет, сэр, — ответил он. — Я не знаю их телефонов. Может, тут вам поможет мистер Фа-виола?

Бобби снова взглянул на него.

— Я бы не хотел, чтобы мистер Фавиола узнал, что ты дал мне их имена, понятно? — сказал он. Затем полез в карман, вытащил еще пачку денег, на сей раз потоньше. — Если он узнает, то может рассердиться, — сказал Бобби и точно так же засунул деньги в карман рубашки Билли. — А теперь, не довезешь ли меня до дому? — поинтересовался он и ухмыльнулся, как акула.

С крыши дома Лоретта могла видеть мост Джорджа Вашингтона, огни на утесе Джерси и облака, подгоняемые быстрым ветром. Иногда ей приходило в голову, что здесь, на крыше, — самое безопасное место во всем районе. Опасности подстерегали на улицах, дома, словом, везде, но только не на крыше. Тихими вечерами, подобными сегодняшнему, она могла стоять около парапета и смотреть на другой берег реки. А еще можно сделать несколько шагов в сторону и поглядеть вниз, на поток движущихся по улицам машин. Здесь, наверху, она чувствовала себя королевой своего собственного королевства, вольной делать все что угодно.

В кино показывали мужчин в смокингах и женщин в длинных переливающихся платьях, как они стоят на террасах где-нибудь в Манхэттене, глядят на разноцветные огни города и потягивают мартини из изящных бокалов. Здесь, на крыше, Лоретта попивала пепси из банки и смотрела на огни Джерси, но она ни на миг не забывала, что где-то в Нью-Йорке действительно жили такие люди, как в кино, преимущественно белые. Единственный раз, когда она видела чернокожих в смокингах и длинных платьях, это когда женился ее кузен Альберт. В тот день Лоретта красовалась в очаровательном платьице, которое сшила ей мать, — тогда мама еще не занималась благотворительностью, выражавшейся в том, чтобы приводить домой любого бродягу, лишь бы тот изъявил готовность разделить с ней постель и назвать ее «крошкой».

Она знала, что мать пристрастилась к крэку.

Первое подозрение зародилось у нее с месяц назад и переросло в уверенность в прошлый вторник, когда она нашла в ванной пустую ампулу. Лоретта сразу поняла, что Дасти здесь ни при чем, потому что Дасти принимает исключительно героин. Дасти не унизится до мелочей, которые стоят всего семьдесят пять центов за порцию. Ну что вы, Дасти серьезный мужчина, и подсесть он может только на серьезный наркотик. Итак, ее мать, беременная на пятом месяце, спит с каким-то отребьем и курит крэк. И родит она уже готового наркомана. И что прикажете делать Лоретте?

Здесь, на крыше, заботы отступали прочь.

Здесь она могла наслаждаться холодным ветерком, нежно касавшимся ее щек.

Могла с высоты оглядывать свое королевство.

Могла чуть-чуть улыбнуться.

У нее осталось мало поводов для улыбок в последнее время.

Вверх по реке полз буксир. Пыхтя, протиснулся под мостом. Огни на его мачтах сверкали как бриллианты.

Она не заметила, как открылась чердачная дверь.

— Так я и знал, что ты здесь!

Его голос произвел эффект разорвавшейся бомбы, в один миг уничтожив красоту ночи. Бриллианты осыпались в реку. От испуга Лоретта уронила банку с пепси. Она упала у ее ног и покатилась по крыше, оставляя за собой влажную дорожку. Девочка отошла от парапета, надеясь совершить обходной маневр и раньше его достичь металлической двери у него за спиной. Но он разгадал ее намерение и сделал несколько шагов по диагонали, так что она снова оказалась между ним и низким парапетом.

— Тебя мать зовет, — сообщил он.

— Зачем?

— Хочет, чтобы ты ей что-то принесла.

Он сделал шаг по направлению к ней. Ей пришлось отступить.

— Что именно?

Ее сердце гулко билось.

— То, что ей нужно.

Он приблизился еще на шаг.

Изо рта его разило перегаром.

— А что у тебя там под платьицем, малютка? — спросил он.

— Уйдите с дороги, — отчеканила она.

— Маленькие сисечки, ведь правда? — сказал он и потянулся к ней.

Лоретта инстинктивно оттолкнула его. Она хотела только одного — оказаться от него подальше, поскорее добраться до лестницы. В ее придуманном мире, в ее волшебном сверкающем королевстве, он сделал шаг в сторону — и в реальности тоже, — оступился и, потеряв равновесие, засеменил к краю крыши. В ее сказочном мире, где мужчины в смокингах беседовали с дамами в длинных переливающихся платьях, он дико взмахнул руками с испуганным видом, пытаясь удержаться, и полетел вниз. Только что он стоял здесь, резко очерченным силуэтом выделяясь на фоне огней моста Джорджа Вашингтона и побережья Джерси, и вмиг исчез.

В ее сказочном мире он падал молча. Без долгого, тянущегося за ним вопля, как в кино.

Словно ничего не произошло. Словно он исчез по мановению волшебной палочки.

Но это — в сказочном мире.

В реальной жизни он тут же восстановил равновесие и, оскалившись как раненый зверь, бросился на нее, рванул платье и вцепился руками в ее грудь. Лоретта колотила его кулаками, визжала и наконец вырвалась, единым духом сбежала по лестнице и выбежала на улицу, не пытаясь выяснить, чего же хочет ее мать. Потому что она сильно подозревала, что та хотела новую дозу крэка.

На улице, перейдя на шаг и прикрывая рукой разодранное платье, затерявшись в теплой ночи среди многоголосой толпы, Лоретта начала тихо плакать.

Детективу первого класса Рэндольфу Дж. Роллинсу нравилось иметь дело с этими людьми. Он не считал, что работает на них, он считал, что просто имеет с ними дело. Он знал полицейских в своем участке, которые покрывали серьезные преступления, вроде торговли наркотиками. Роллинс в жизни ни цента не взял за подобное нарушение долга. Этим людям, с которыми он имел дело, никогда и в голову не приходило просить его замять уголовное преступление, хотя бы даже речь шла о штрафе за неправильную парковку. Но когда они обращались к нему, вот как сейчас, с просьбой выяснить, не являлась ли одна из баб в списке полицейским осведомителем, Роллинс с радостью соглашался подзаработать. В данном случае заработок составлял ни много ни мало шесть тысяч долларов.

Роллинс знал, что практически невозможно завербовать кого-нибудь, на ком нет статьи. Никто не становится осведомителем, если ему не светит долгий-долгий срок. Известно: лучше спать с врагом, чем за решеткой. Поэтому он начал с того, что проверил по компьютеру, не случалось ли у кого-нибудь из них серьезных неладов с законом. Единственная, кто подвергалась аресту с последующим осуждением условно, была некто Уна Халлиган, оказавшаяся абсолютно роскошной рыжеволосой телкой двадцати с чем-то лет от роду. Он подкараулил ее, когда она вышла из здания корпорации «Тайм — Лайф» в десять минут шестого восемнадцатого мая, предъявил ей удостоверение и сказал:

— Добрый вечер. Детектив Роллинс. Могу ли я задать вам несколько вопросов?

Девушка удивленно посмотрела на него:

— Откуда вы меня знаете?

Роллинс объяснил, что ему еще утром показал ее смотритель дома, в котором она живет, но он не хотел тогда говорить с ней, поскольку она спешила на работу. Он надеется, что сейчас более подходящее время. Уна по-прежнему выглядела удивленной. Возможно, она гадала, как он узнал место ее работы, о котором смотритель не имел ни малейшего понятия. Однако Роллинс опередил ее вопросы и объяснил, что полиция расследует случай грабежа в соседнем доме. В связи с чем, не видела или не слышала ли она ничего подозрительного в ночь на четырнадцатое мая, то есть на прошлую пятницу. Разумеется, она ничего не видела и не слышала, но это было только необходимое вступление. Теперь он перешел к делу.

— Мисс Халлиган, — сказал он, — прошу извинить меня за подобные вопросы, но мне придется писать отчет, причем в трех экземплярах, — тут он со вздохом закатил глаза, — и мне понадобятся ваши ответы.

Уна торопилась на коктейль с мультимиллионером с биржи — по крайней мере, именно так он представился, — и ей вовсе не улыбалось терять время на замшелого детектива с его расследованием какого-то дурацкого ограбления, каких в ее районе случаются десятки, если не сотни.

— Ну, только быстро, — сказала она. — Я спешу на свидание.

Что его ничуть не удивило, учитывая ее внешность.

— Мисс Халлиган, — начал он, — кем вы работаете?

— Я работаю приемщицей в косметической фирме «Голубой Банан».

— Вот как?

Название компании приятно удивило его. Косметическая фирма «Голубой Банан».

— Да, — сказала она и поглядела на часы.

— И как давно вы там работаете?

— С марта месяца.

— А до того?

— В одной бухгалтерской фирме.

— Как она называется?

— "Хаскинс, Геллер и Фейн".

— И где она находится?

— В Нью-Йорке.

— Как долго вы там работали?

— Шесть месяцев. Меня уволили после того, как я сказала своему шефу, что он кое-что делает неправильно. Вернее, я, кажется, употребила слово «глупо». — Она снова взглянула на часы.

— Вы никогда не подвергались аресту?

— Никогда.

— Точно? Я могу проверить.

— А что вам, собственно, надо? — насторожилась она.

— Я осуществляю обычную проверку. Значит, вы никогда не привлекались даже за мелкие нарушения? За превышение скорости? За парковку в неположенном месте?..

— Меня несколько раз штрафовали.

— ЕСО?

— Нет. Что?

— Езда в состоянии...

— А-а-а. Нет. Никогда.

— Значит, ничего серьезного?

— Ничего.

— Я могу проверить, — повторил он.

— Ну хорошо, — тяжело вздохнула она. — В возрасте шестнадцати лет меня арестовали за хранение одной унции запрещенного вещества. Марихуаны. Я отделалась условным сроком, потому что это было мое первое правонарушение, и мне было только шестнадцать лет, и отняли у меня только одну унцию. Удовлетворены?

— С полицией никогда не сотрудничали?

— Нет, а в чем дело?

— Получая условный срок, вы брали на себя какие-либо обязательства?

Роллинс уже знал, что никаких обязательств она не брала. Слишком мелкое нарушение.

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Уна начинала сердиться. — Я же вам сказала. Какая-то жалкая унция...

— Вам не предлагали никаких сделок?

Он знал, что ей не предлагали никаких сделок.

— Конечно же нет. Из-за унции марихуаны!

— Вам доводилось проносить куда-нибудь подслушивающие устройства?

— Что?!

— Мисс Халлиган, я офицер полиции. Если вы когда-либо являлись полицейским осведомителем, мне об этом можно рассказать.

— Что?

— Были ли вы когда-нибудь осведомителем?

— По-моему, мы начали с грабежа неподалеку от...

— Совершенно верно. Но у нас есть основания полагать, что в деле замешан сотрудник правоохранительных органов. Сообщаю вам под большим секретом.

Уна растерянно моргала.

И во все свои прекрасные зеленые глаза смотрела на него.

— Я знал о вашем аресте, — объявил Роллинс.

Она молчала.

— Так вы никогда не работали на полицию?

— Никогда.

— И среди ваших знакомых никогда не было коррумпированных полицейских?

— Среди моих знакомых вообще никаких полицейских никогда не было. Я не помню даже, как звали тех, которые меня арестовывали!

— В таком случае благодарю вас, мисс Халлиган. Извините за беспокойство.

— Ничего, — ответила она, еще раз растерянно посмотрела на него, потом бросила взгляд на часы и заспешила к подземке.

Он сделал вывод, что она чиста.

В пятницу, двадцать первого мая, Роллинс наконец добрался до конца списка. Он предъявил удостоверение привратнику дома по Восемьдесят первой улице и спросил, как того зовут...

— Луис, — ответил привратник.

...а затем предупредил, что тема их разговора должна остаться в строжайшей тайне, понятно? Идет полицейское расследование, и о его визите не следует рассказывать никому, понятно?

Луис едва не намочил штаны.

Его сестра была нелегальной иммигранткой с Филиппин.

Он заверил Роллинса, что ни одна живая душа не узнает о визите полиции.

Роллинс вошел в холл, осмотрел почтовые ящики и запомнил несколько имен жильцов. Затем вернулся к привратнику и начал задавать ему вопросы о совершенно ненужных ему людях, тогда как на самом деле его интересовала только квартира 12С, где проживал некто М. Уэллес. Старательно запутав Луиса, он наконец спросил:

— А как насчет Уэллеса? Кто живет в квартире 12С?

— Ах да, — сказал Луис. — Мистер и миссис Уэллес и их дочь.

— Как ее зовут?

— Молли.

— Миссис Молли Уэллес?

— Нет, Молли — это дочь.

— А мать как зовут? — поинтересовался Роллинс, подбираясь к цели своего визита.

— Не знаю, — ответил Луис.

— А ее муж? Его имя ты знаешь?

— Майкл, — ответил Луис. — Майкл Уэллес. — И хотя его никто не просил, добавил: — Он работает в окружной прокуратуре.

— Так вот, — докладывал Роллинс. — Он — заместитель окружного прокурора в Отделе по борьбе с организованной преступностью.

В зеркальце заднего вида Пети и Бобби встретились глазами.

Они втроем ехали в машине Бардо через Куинс. Они знали, что в машине нет подслушивающих устройств, потому что механик проверял ее каждую пятницу. Последняя проверка была только вчера, и Пети не сомневался, что все в порядке. Сейчас он даже жалел, что в ней нет «жучков». Вот бы они там у себя послушали, что Эндрю Фа-виола трахает жену помощника прокурора! Роллинс сидел рядом с ним на переднем сиденье, Бобби Триани — сзади. Машину — новый «Кадиллак-севиль» с надувными подушками безопасности и телефоном — Пети получил в подарок от человека, которому он оказал услугу, — его люди переломали ноги любовнику его жены или что-то в этом роде. Роллинс сидел вполоборота, положив руку на спинку сиденья. Он попеременно обращался то к Бобби, то к Пети.

— Как только испашка-привратник сообщил мне место его работы, я сразу же произвел проверку. Как выяснилось, пять лет назад он провел очень большую операцию — упрятал за решетку банду Ломбарди, всех шестерых. У них у всех пожизненное.

— Как, говоришь, его имя? — переспросил Бобби.

— Уэллес. Майкл Уэллес.

— Майкл Уэллес, — повторил Пети.

— Точно.

— Банда Ломбарди.

— Точно.

— Значит, не исключено, — заметил Бобби.

У Роллинса хватило ума не спрашивать, что именно не исключено.

— Значит, это могла быть она, — сказал Пети.

Роллинс по-прежнему хранил молчание.

— Так ты уверен, что она жена того парня, который упек банду Ломбарди? — уточнил Бобби.

— Абсолютно.

— И как ее зовут?

— До сих пор не знаю.

Бобби вздохнул.

Пети тоже вздохнул и кивнул Бобби в зеркальце заднего вида.

Бобби принялся отсчитывать стодолларовые купюры.

— Спасибо, Рэнди, — сказал он. — Ты хорошо поработал.

Роллинсу нравилось иметь дело с этими людьми.

Они всегда держали свое слово и расплачивались наличными без звука.

— Я слышала, ты серьезно увлечен какой-то девушкой, — сказала Ида.

Внешне она очень походила на своего отца. Те же мощный нос и иссиня-черные волосы. Глядя на нее, Эндрю всегда вспоминал ту маленькую девочку из детства. Воскресные визиты к бабушке. Совместное катание на роликах по дорожкам во дворе. Телевизор в бабушкиной комнате — иногда казалось, что он тоже давным-давно привезен из Италии на пароходе с грузом оливкового масла. Сама комната — маленькая, уютная и теплая, с красными бархатными шторами и фотографиями в резных рамках на стенах. С фотографий смотрели усатые мужчины в жестких белых воротничках и манжетах.

Всякий раз, когда Эндрю по воскресеньям приезжал в дом Иды, почти все время он проводил в ее обществе. С Бобби он мог увидеться в любое время на неделе. Если уж на то пошло, на неделе он виделся с Бобби гораздо чаще, чем полезно для здоровья. С Идой же он встречался в лучшем случае раз в два месяца.

— И кто она? — спросила Ида.

Она стояла у плиты и пробовала кипевший в кастрюле томатный соус. Не сказать, что она такая уж прекрасная кухарка. В городки она в детстве тоже не очень хорошо играла, что ее, впрочем, ничуть не смущало. Поверх голубого платья, в котором она утром ходила в церковь, Ида надела пластиковый фартук с надписью: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЦЕЛУЙТЕ ПОВАРА.

— А ты откуда знаешь? — поинтересовался он.

— Твой отец написал мне, — пожала плечами Ида. — Дескать, когда ты был у него, то упомянул о какой-то девушке. Он считает, что между вами это серьезно.

— Ничего подобного я ему не говорил.

Но Ида не собиралась отступаться.

— Ну мне-то ты можешь сказать.

— Говорю тебе, никого у меня нет.

Однако он расплылся в улыбке, как школьник.

— Твой отец решил, что у вас что-то серьезное.

— Он меня не так понял. Я сказал, что ничего серьезного у меня ни с кем нет. Правда. — И он опять осклабился.

— А ты сказал бы мне, если бы было? — спросила она, зачерпнула соус деревянной ложкой и поднесла ее к губам.

— Конечно.

— Или там какие-то сложности? — спросила она.

— Какие сложности?

— Ну, не знаю. Скажем, она чья-то дочь...

— Нет, нет.

— Вот, например, я слышала, что ты встречаешься с дочкой Тони Канниери. На мой взгляд, не следует якшаться с дочкой такого уважаемого человека, как Тони.

— Я с ней порвал.

— Молодец. Мудрое решение. — Она снова принялась помешивать соус. — Надеюсь, ты не влюбился в чью-нибудь жену?

— Говорю тебе, ни в кого я не влюбился, — снова расплылся он.

— Да брось ты, это же я.

— Правда, Ида.

— Потому что если она замужняя женщина, последствия могут быть непредсказуемы.

— Ты не знаешь ее мужа, — сказал Эндрю.

— Значит, она все-таки замужем! — воскликнула Ида и посмотрела ему в глаза.

— Ида, — сказал он с видом серьезного маленького мальчика, — я правда не могу сейчас говорить на эту тему.

Ида прекрасно знала, когда он принимал такой вид.

— Так она замужем?

— Да.

— Но не за кем-то, кто может создать проблемы? Нельзя оскорблять членов семьи...

— Ну что ты, Ида, как ты могла подумать?

— Раз уж ты встречался с дочерью Тони, кто знает, на что ты еще можешь отважиться?

— Ее муж не из таких.

— Тогда в чем проблема?

— А кто сказал, что есть проблема?

— Ну, раз ты делаешь из своей связи такой секрет...

— Я же сказал тебе, Ида. Она замужем. Я не могу болтать о нас на каждом перекрестке.

— Разумеется, нет. Но мы не на перекрестке. Это я, Ида. Помнишь меня? Твоя кузина Ида. Вспомнил?

— Нет. Кто ты такая? — улыбнулся Эндрю. Ида улыбнулась в ответ.

— Или она замужем за кем-то, кто может создать проблемы другого рода? — спросила она, все еще улыбаясь.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ну, за кем-то опасным.

— Опасным — чем?

— Понятия не имею. Ты же скрытничаешь. Отсюда я и делаю вывод, что возможны проблемы.

— Она замужем за юристом, так что никаких проблем, — сказал Эндрю.

— Что за юрист?

— Не знаю. Он работает в какой-то городской структуре.

— И чем он занимается?

— Не знаю.

— Как его зовут?

— Честно говоря, тоже не знаю.

— А ее как зовут?

— Ну хватит, Ида.

— Что за секреты? Я спрашиваю всего-навсего имя.

— Я еще не готов ответить тебе.

— А когда будешь готов?

— Когда я буду знать.

— Что?

— Выйдет ли она за меня замуж.

— Ты уже делал ей предложение?

— Делал.

— И почему она так долго не может решиться?

— Ну... У нее дочь. Все не так просто.

— Сколько ей лет? Я имею в виду, дочери?

— Двенадцать.

— И ты готов удочерить двенадцатилетнюю девочку, Эндрю?

— Да, готов.

— Все настолько серьезно?

— Очень серьезно.

— Тогда лучше посоветуйся с другими, прежде чем принять окончательное решение.

— Зачем?

— Потому что ты собираешься привести нового человека в семью. Такой шаг следует обсудить с Пети. И с Бобби. Они должны знать заранее. Если ты действительно решишь жениться на ней.

— Надеюсь, мы поженимся.

— Тогда ты должен сесть и поговорить с ними. Так поступил Бобби, когда собрался жениться на мне. Он поговорил не только с моим отцом, но и с твоим тоже. И с Пети. Не думай, что у тебя нет обязательств, Эндрю. На эту тему обязательно надо поговорить, ты меня понимаешь?

— Ну, подумаю.

— А в чем загвоздка? — спросила Ида.

— Ни в чем.

— По-моему, все-таки есть, — глубокомысленно покачала головой она.

— Говорю тебе, нет.

— Тогда посоветуйся с ними.

— Обязательно — когда я буду готов.

— По-моему, лучше это сделать сейчас. Прежде чем она скажет «да» и застанет тебя врасплох.

— Я очень надеюсь на такой исход.

— Я тоже, — сказала Ида, снова попробовала соус и повторила: — Но сперва поговори со своими. Узнай, что они думают. Окажи им должное уважение. Ты очень важный человек, Эндрю. И такие вещи надо делать должным образом. Встреться с ними. Посоветуйся. — Она снова поднесла к губам ложку.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он.

— Соли не добавить? — спросила она и протянула ложку ему.

Той же ночью, лежа с мужем в постели, Ида сказала:

— Не думаю, чтобы он от вас что-нибудь скрывал.

— Что он рассказал о ее муже? — спросил Бобби.

— Только то, что он юрист.

— И все? А точнее?

— Он не знает. Ему известно только, что он работает в городской структуре.

— Он не в курсе, что парень — прокурор?

— По-моему, нет, — ответила Ида.

— Он защищает ее или что?

— Сомневаюсь. Я тебе уже сто раз повторила: по-моему, он ничего не знает. А теперь давай спать.

— Потому что если он знает...

— М-м-м-м-м.

— ...и тем не менее никому не говорит...

— М-м-м-м-м.

— ...то это может быть серьезно.

— Да.

— Это может быть очень, очень серьезно, — повторил Бобби. — Жалко, что ты его больше не расколола.

— Я сделала все, что могла, — пробурчала Ида и перевернулась на другой бок. — Давай спать, — зевнула она. — Утро вечера мудренее.

Сиделка расположилась в дальней части квартиры, в гостиной. Она смотрела по телевизору воскресный фильм. Молли и Вайнона сидели в комнате Вайноны, расположенной рядом с комнатой ее брата, которую тот занимал по старой памяти всякий раз, когда приезжал с женой погостить к родителям. Девочкам нравилась его комната, с огромным постером Тины Тернер на потолке над кроватью, вымпелами всех бейсбольных и футбольных команд высшей лиги на стенах, кувшином, полным мелочи, и моделью «Китти Хок» на туалетном столике. Вайнона нашла его заначку марихуаны на верхней полке шкафа, в металлическом ящике с рыболовными принадлежностями.

И вот теперь она сворачивала себе косячок.

Крошки марихуаны так и норовили разлететься по всей кровати.

— Ой, зря мы это делаем, — сказала Молли.

— А по-моему, вовсе нет, — твердо ответила Вайнона. — Не трусь, Мол.

— Откуда ты знаешь, что она не испортилась? Как долго она лежала в шкафу?

— Она не портится, — успокоила ее Вайнона. — Наоборот, с годами становится даже лучше.

— Откуда ты знаешь?

— Это общеизвестно. Кроме того, она вовсе не старая. Макс курит ее всякий раз, как приезжает домой.

— А разве во всем доме не пахнет? — испугалась Молли.

— Он открывает окно. Ну, вот. — Вайнона гордо продемонстрировала подруге нескладную, тем не менее вполне пригодную к употреблению козью ножку.

— А если придет эта, как ее?

— Толстая Генриетта? Не придет. Она никогда сюда не приходит. Она считает, что моя мать платит ей за то, что она смотрит у нас телевизор.

Вайнона принялась сворачивать второй косяк. Молли внимательно следила за ней.

— Как ты думаешь, как мне следует поступить? — спросила она.

— Закури и заткнись.

— Я имею в виду Францию.

— Они сказали, что поездка точно не состоится?

— Да. Он говорит, что у него слишком много работы, а мама садится за диссертацию сразу после окончания учебного года.

— То есть когда?

— Десятого. Как и у нас. Я им говорю: мы же планировали, что обе наши семьи окажутся в Париже в одно и то же время, потому что вы едете на Ривьеру в июле, как раз тогда, когда мы собирались в Сен-Жан, и мы с тобой так радовались, что вместе окажемся в Париже...

— Да, — подтвердила Вайнона, сосредоточенно склонившись над непослушным косячком.

— ...и вдруг они сообщают, что мы никуда не едем. Я сказала отцу, что он сам должен понимать, как это жестоко и несправедливо.

— И что он ответил?

— Что нынешним летом мы никуда не едем, и все тут. И пригрозил, что если я не перестану ныть, то они пошлют меня в лагерь.

— В лагерь! — воскликнула Вайнона. — Ну, знаете...

— Вот так. И что, по-твоему, мне теперь делать?

— Пережди. Может, у них сейчас просто трудный период.

— Знаешь, между ними действительно что-то происходит, — подтвердила Молли и закатила глаза.

— Ну вот, — удовлетворенно хмыкнула Вайнона. — Практика — великая вещь. Держи, Мол.

Двадцать минут спустя обе девочки заторчали вовсю. Они докурили косячки до кончиков пальцев, а потом открыли банку и выкинули остаток травки в окно, порвали бумагу на мелкие кусочки, скатали в шарики и отправили следом за марихуаной. Снизу в открытое окно врывался шум улицы. Подружки лежали рядком на кровати Вайноны в одних трусиках, громко переговаривались и каждые десять секунд принимались хихикать.

Молли поинтересовалась, действительно ли Вайнона попробовала травку в первый раз. Почему-то вопрос показался ей очень смешным, и она расхохоталась до слез. Вайнона уверила ее, что все новое она обязательно будет пробовать в первый раз исключительно в обществе своей лучшей подруги. Эта свежая шутка вызвала у девчонок новый приступ необузданного веселья.

— За исключением тех случаев, когда я играю на своей пуговке, — оговорилась Вайнона.

Поскольку само слово «пуговка» несло в себе неисчерпаемый заряд смеха, подружки снова расхохотались. Вайнона призналась, что это она сделала в первый раз без Молли, то есть поиграла на пуговке. Молли захотелось узнать, что такое «пуговка» и как на ней играют. Вайнона ответила, что сперва надо ее найти. Сама она обнаружила ее совершенно случайно в феврале, в Вермонте, когда стирала в стиральной машине свои лыжные шмотки. Машина вибрировала, и в какой-то момент она почувствовала, что что-то вибрирует в ответ под ее джинсами. Тогда она прижалась к машине еще крепче, и ей стало еще приятнее. Молли нашла безумно смешным, что у людей под джинсами может что-то вибрировать.

Далее Вайнона поведала ей, что в тот же вечер в ванной, когда она мыла там, внизу, она испытала знакомое ощущение, хотя и не такое сильное, как около стиральной машины. Поэтому она начала искать пальцами, что именно вызывает такое странное, но очень приятное чувство, и обнаружила у себя между ног очень маленькую — ну вроде как пуговку — meine kleine friggin buzzerei, — добавила она на франкендраке.

— Иногда я делаю это под музыку, — объявила она, села, перелезла через Молли и прошлепала к книжному шкафу. Молли смотрела, как она ставит диск, до отказа поднимает тумблер громкости и возвращается назад. Вайнона снова перелезла через Молли, улеглась на кровать рядом с ней и запустила руку себе в трусы. — Делай, как я, — сказала она. — Увидишь, как классно.

Пять минут спустя, под рвущиеся из стереопроигрывателя звуки песни Майкла Джексона, Молли впервые в жизни мастурбировала. От избытка нахлынувших ощущений девочки без перерыва хихикали. Шестнадцатилетняя Генриетта, сидя в гостиной и глядя в экран телевизора, пребывала в счастливом неведении. В дальней комнате девчонки шумели, как и полагается шуметь глупым тринадцатилетним малышкам.

— Как вы узнали? — спросил Эндрю.

— Навели справки, — ответил Пети.

— Кто навел справки?

— Один детектив.

— Частный детектив?

— Нет, настоящий полицейский. Он работает на нас.

— Вы навели справки о ней, не посоветовавшись предварительно со мной? — грозно нахмурился Эндрю.

— Мы пытались защитить тебя, Эндрю. Если ты чего-то не знал, наш долг — открыть тебе глаза. Для твоего же блага.

— Как его зовут? Ее мужа?

— Майкл Уэллес. Пять лет назад он упек банду Ломбарди.

— Вы полностью уверены?

— Абсо...

— Потому что, если вы ошиблись...

— Никаких ошибок, Эндрю.

— ...и у меня из-за вашей ошибки появятся неприятности...

— Эндрю, клянусь матерью, тут все правда. Я лично позвонил в окружную прокуратуру и спросил Майкла Уэллеса. Меня тут же соединили.

— Кто взял трубку?

— Он сам. «Помощник окружного прокурора Уэллес» — так он представляется.

— Тогда откуда ты узнал, что он начальник подразделения?

— Потому что я попросил к телефону заместителя начальника подразделения Майкла Уэллеса. К тому же, Эндрю, какая разница, начальник он или подчиненный? Он — сотрудник прокуратуры, который занимается организованной преступностью. По мне, так этого вполне достаточно.

Эндрю погрузился в молчание.

Потом он произнес:

— И каких дальнейших шагов ты от меня ждешь?

— Тут только тебе решать, — ответил Пети. — Я знаю, как поступил бы я. Потому что ты же понимаешь, Эндрю, он вполне мог поставить «жучки». И она вполне могла работать на него. Мне очень неприятно тебе говорить такое, но весьма вероятно, что она стукачка.

— И как бы ты поступил?

— Я думаю, ты знаешь, как бы я поступил, Эндрю.

Когда в среду закончился последний урок, Лоретта подошла к столу Сары и вручила ей большой белый конверт.

— Миссис Уэллес, — очень серьезно сказала она, — если у вас выдастся свободная минутка, очень вас прошу прочитать вот это.

— С удовольствием, — улыбнулась Сара. — А что здесь?

— Ну... — Лоретта замялась и потупилась.

Странно, она никогда не производила впечатление застенчивой девочки. Сара пристально посмотрела на нее.

— Что там, Лоретта? — повторила она.

— Так, кое-что. Еще я там указала мой номер телефона, на случай, если вы захотите мне позвонить.

Сара в недоумении уставилась на нее.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Нет-нет. Ну... просто прочтите, хорошо? Когда у вас выдастся свободная минутка. — И Лоретта бегом бросилась вон из класса.

Сара положила конверт в свой портфель.

Из-за ослепительного солнца Саре пришлось надеть темные очки. Она быстрым шагом шла по Парк-авеню в сторону Данхилла, где перед каким-то магазином стояла голубая «акура» Эндрю. Пока она не села в машину, она не произнесла ни слова.

— Привет, — сказал Эндрю и улыбнулся.

— Очень опасно, — заметила она и бросила портфель на заднее сиденье. — Давай поскорее поедем.

Эндрю немедленно тронулся с места, направляясь в сторону реки. Билли обычно сразу же выруливал на Парк-авеню, но она знала, что они с Эндрю сегодня обедают в каком-то ресторане. Когда он сообщил ей о своем решении во время телефонного разговора, первое, что пришло ей в голову — уж не обнаружил ли он резервные прослушивающие устройства в своей квартире? За окном машины мелькало шоссе Ист-Ривер-драйв.

— Куда мы едем? — спросила она.

В ее голосе еще чувствовалось волнение.

— Есть одно миленькое местечко в Коннектикуте, — ответил он.

— В Коннектикуте? Эндрю, у меня не так много времени. Ты же знаешь, что я не могу...

— Думаю, время у тебя найдется, — процедил он сквозь зубы.

Она не сняла очки, хотя солнце больше не било ей в глаза. Она тихо сидела рядом с ним, положив сумочку на колени, а руки сложив поверх сумочки. Эндрю мрачно смотрел на дорогу.

Он гадал, нет ли на ней записывающей аппаратуры.

Он знал, что его машина чиста. Он отвез ее в гараж, где стоял «линкольн», и попросил Билли поднять на подъемник и проверить сверху донизу. Поиски результатов не дали. То, о чем они с Сарой Уэллес будут говорить сегодня в его машине, не станет известно ее мужу, работающему в Отделе по борьбе с организованной преступностью. Если только на ней самой нет «жучков».

— Я знаю, кто твой муж, — сказал он.

Она ничего не ответила.

— Его зовут Майкл Уэллес, и он заместитель начальника Отдела по борьбе с организованной преступностью.

Она по-прежнему не сказала ни слова. Ее сердце гулко билось в груди. Он знает о Майкле, значит, врать бесполезно. Но если она расскажет правду...

— Твой муж зарабатывает восемьдесят пять тысяч в год за то, что сажает в тюрьму таких, как я.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Думаю, ты все отлично понимаешь.

Он не смотрел в ее сторону. Его руки лежали на руле, глаза не отрывались от дороги. Они проезжали мимо той части Бронкса, где раньше селились итальянцы, а теперь их место заняли латиноамериканцы. Маленькие, теснящиеся друг к другу двухквартирные домики, выстроившиеся вдоль дороги, напомнили ему детство. Время от времени отец брал его, совсем еще маленького, с собой и ехал навещать кого-нибудь из рядовых бойцов организации. «Люди такое не забывают», — объяснял отец Эндрю. В точно таких же домиках старшие курили свои вонючие сигары, гладили его по голове и приговаривали: «Как ты вырос, Лино».

— Это твой муж установил «жучки» в моей квартире?

Он все еще не смотрел на нее, полностью сосредоточившись на дороге.

— Я же говорила тебе: я понятия не имею, чем ты...

— Сара, постарайся понять серьезность своего положения. Если ты знаешь, кто я, то ты должна знать и то, что я могу с тобой сделать. Лучше скажи мне правду.

— Ну хорошо, — вздохнула она.

— Так это он?

— Да.

— Очень мило. Он использовал свою собственную жену, чтобы...

— Нет, — остановила его Сара. — Все не так.

— В самом деле? А как?

— Я не знала о прослушивании. Благодаря прослушиванию он узнал о нас с тобой.

— Но теперь он знает.

— Да.

— И ты по-прежнему бегаешь ко мне на свидания. Значит, Сонни что-то пропустил, там еще что-то осталось. Иначе зачем бы твой муж...

— Да, там кое-что осталось.

— Когда ты узнала про меня?

— В День Матери.

— Ты знаешь обо мне с середины мая и все еще встречаешься со мной. И ты еще говоришь, что все не так. Ты...

— Я встречаюсь с тобой потому, что...

— Потому что ты работаешь на него, ты тащишь меня в западню...

— Я встречаюсь с тобой потому, что я люблю тебя.

— Ложь. Ты выуживаешь из меня...

— Нет...

— Да, ты осведомительница, ты хочешь отправить меня за решетку!

— У меня не оставалось выбора, — ответила она.

Она думала, что он решил убить ее. В кино она видела, как осведомителей отвозили за город, вроде как на прогулку. В его глазах — она просто осведомитель.

— Нет, у тебя был выбор, — сказал он. — Ты могла сказать мне. Ты могла...

— Я говорю тебе сейчас.

— Только потому, что я уже знаю!

— Я и так собиралась тебе сказать.

Она не знала, правду она говорит или нет.

Он задавался тем же вопросом.

— Ты понимаешь, что я могу приказать убить тебя в любую минуту? — спросил он.

Значит, сам он убивать ее не собирается. Но это вовсе не исключает возможности, что он везет ее в миленькое местечко в Коннектикуте, где парочка веселых мордоворотов давно уже ждет с веревками и бензиновыми пилами в руках.

— Не думаю, что ты это сделаешь, — сказала она.

— В любую минуту! — повторил он и, сняв правую руку с руля, щелкнул пальцами. Он до сих пор ни разу не взглянул на нее, только на дорогу. — Осведомительница! Стукачка! Ты знаешь, как мы поступаем со стукачами?

Потом он надолго замолчал, прикидывая, где можно свернуть с Брукнер-шоссе на какую-нибудь боковую улочку. Минуты через три он отыскал нужный поворот, проехал мимо дизельной заправочной станции и вскоре оказался на залитой солнцем улочке, по обеим сторонам которой тянулись хилые деревца и чистенькие белые домишки. В конце улицы виднелся незастроенный участок, обнесенный забором с пропущенной поверху колючей проволокой. За забором высилась груда ржавых и битых машин. Вокруг не было ни души. Эндрю подъехал к забору и выключил двигатель. На улице царила тишина, нарушаемая только гулом машин, доносившимся с шоссе. Наконец он повернулся к ней.

— На тебе есть «жучки»? — спросил он.

— Нет.

Она до сих пор не сняла темные очки. Он не мог видеть ее глаз.

— Сними очки, — приказал он.

Она повиновалась. Открыла сумочку и положила очки в футляр.

— Посмотри на меня, — приказал он.

Она повернулась к нему.

— Ответь еще раз. На тебе есть «жучки»?

— Нет, Эндрю.

— Расстегни блузку.

Она без колебаний расстегнула пуговицы на блузке. Он засунул руку ей за лифчик, провел пальцами вокруг грудей, ощупал живот, бока, ягодицы, бедра и лобок. Это были не те руки, что еще недавно ласкали ее.

— Вынь все из сумочки.

Она завороженно, как кролик на удава, уставилась на него, затем подняла сумочку и высыпала все ее содержимое. Пока он копался в женских мелочах, разбросанных по сиденьям, Сара застегнула блузку. Футляр с темными очками, кошелек, связка ключей, пачка жевательной резинки, губная помада, расческа, книжка в бумажной обложке, несколько монет. Он перелистал книжку, чтобы убедиться, что внутри ничего не спрятано. Затем вывернул наизнанку саму сумочку, встряхнул ее, провел рукой по швам. Ему не удалось найти ничего, что хоть отдаленно напоминало бы записывающее устройство.

— Ну хорошо, — произнес он наконец, отвернулся от нее и завел машину.

На ходу Сара принялась складывать свои вещи в сумочку — одну за одной, медленно, аккуратно, сердито. Когда они снова выбрались на шоссе, она сказала:

— Что ж, очень милый маленький обыск.

— Какого черта, — взорвался он. — По-моему, это твой муж работает в прокуратуре, а не мой!

— Ну теперь-то ты удовлетворен?

— Да.

— Убедился, что на мне нет «жучков»?

— Да.

— И что я здесь только потому, что я хотела быть здесь?

— Да.

— Тогда сбавь скорость. Я не желаю погибнуть в автокатастрофе.

Он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида, кивнул и убрал ногу с педали газа.

— Я и не знал, что еду так быстро.

— Ты едешь как псих.

На протяжении минут десяти — пятнадцати они не обменялись ни единым словом. Наконец он нарушил молчание:

— Он знает, что ты сегодня встречаешься со мной?

— Да. Он хочет, чтобы наши отношения продолжались. Пока он не получит все, что ему нужно.

— Как много он уже знает?

— Не могу сказать точно.

— Что ты имела в виду, когда говорила, что у тебя нет выбора?

— Моя дочь...

— Какое она имеет от...

— Он грозится отнять ее у меня.

— Он в состоянии так поступить?

— Возможно. Я больше не могу сказать, что знаю его. У него есть видеопленка, на которой заснято, как я захожу к тебе, у него есть...

— Видеопленка! Господи, что еще у них...

— Они следили за дверью на Мотт-стрит, — пояснила она. — И снимали всех, кто туда заходил.

Похоже, она говорит правду. Записывающего устройства на ней нет. Она рассказывает чистую правду.

— Он показал мне пленку, — продолжала она. — И у него есть записи всего, что мы с тобой говорили друг другу. Он дал мне их прослушать.

— А еще?

— Кто еще их слышал? Наверное, люди, с которыми он...

— Нет, какие еще записи у него есть?

— Не знаю. Он ждет, пока наберется на пожизненное заключение. Понимаешь?

— Понимаю.

— И он пригрозил, что если я не сделаю то, что он хочет, то он использует пленки как свидетельство на бракоразводном процессе.

Эндрю кивнул.

Несколько минут он молчал. Потом заговорил снова:

— Они требуют, чтобы я приказал тебя убить. Они знают о твоем муже и думают, что ты могла...

— Но как они узнали?

— Обратились к детективу.

— Наняли частного детек...

— Нет, им помог обыкновенный нью-йоркский коп. Наш человек. Тогда они уже знали о нас с тобой. Откуда — не пойму.

— Билли, — догадалась она сразу же.

— Возможно, — кивнул он. — Они думают, что ты осведомительница. Стукачка. А осведомителей принято примерно наказывать. Чтобы другим неповадно было.

— Осведомителей принято убивать, вот что ты хочешь сказать?

— Да, — подтвердил он. — Осведомителей надо убивать.

— Даже осведомителей со связями?

— Особенно осведомителей со связями.

— Я имею в виду не мужа. И совсем другие связи.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Я имею в виду тебя, — пояснила она.

С обеих сторон их обходили грузовики.

— Что это значит? — спросил он.

— Ты предлагал мне выйти за тебя замуж.

Слева от них просвистел огромный автофургон, подняв тучу пыли и заставив их обоих вздрогнуть.

— Ты тогда говорил серьезно? — спросила она.

— Совершенно серьезно.

— Тогда я отвечу: «да», — сказала она.

Она вышла из ванной совершенно нагая, только сумочка болталась у нее через плечо. Она положила сумочку на ночной столик у кровати и сразу же бросилась в его объятия.

При виде его у нее всегда возникало совершенно неконтролируемое желание. Едва ощутив его тело, она моментально растворилась в той дикой, первобытной страсти, которую она испытывала с ним всегда, начиная с самого первого раза. Даже сейчас, когда она знала, кто он такой и какие силы он представляет, она оставалась совершенно безнадежно и отчаянно влюбленной в него. Да, она любила его всей душой.

Гостиница стояла на берегу узкой речушки с маленьким водопадом. Прямо под окнами их номера на втором этаже, в тихой заводи перед водопадом, как в пруду, плавали лебеди. Сара и Эндрю лежали, обнявшись, на широкой кровати и слушали шум падающей воды.

Он весь бурлил вопросами, планами, предложениями, буквально горел от возбуждения и говорил, не переставая, как будто журчала вода в водопаде за окном. Когда она скажет мужу? Как быстро она получит развод? Согласится ли он? Может ли она переехать к нему жить уже сейчас? А как насчет ее дочери?

«Действительно, как насчет моей дочери?» — подумала Сара.

— Я знаю, что я ей нравлюсь, — сказал он, — но...

— Она от тебя без ума.

— Но тут совсем другое дело, все-таки развод, у нее появится новый отец...

— Я понимаю, все непросто.

— Я буду очень хорошо заботиться о ней, Сара.

— Не сомневаюсь.

— И о тебе тоже. Никто не посмеет тебя обидеть, пока я рядом.

— Знаю, — ответила она.

— Я познакомлю тебя со всеми, — продолжал он. — Ну, не буквально со всеми, но с теми, кто имеет вес. Фактически все ограничится двумя — Бобби Триани и Пети Бардо, самыми главными людьми в организации после меня. Звучит так, словно у нас как в армии, но это не так.

— Тебе потребуется их согласие? — спросила она. — Для того чтобы жениться на мне?

— Да нет, что ты. Я ни у кого не спрашиваю согласия и поступаю так, как считаю нужным. Просто так принято, Сара, вроде как знак уважения по отношению к коллегам. Когда я говорил тебе, что занимаюсь инвестициями, я вовсе не врал, по сути дела, мы и есть инвесторы и, как любые другие инвесторы, стремимся получать прибыль. Бобби — мой первый заместитель, Пети — второй. Все проходит через наши руки, вся прибыль, и мы решаем, как ее распределить, сколько процентов кто получит, кто какую роль должен играть в организации...

И тут, возможно, потому, что скрывать правду о себе в течение стольких месяцев оказалось для него невыносимым бременем, его буквально прорвало. Так поток прорывает плотину и с ревом устремляется дальше, уничтожив на пути и саму плотину. Слова мешались, мысли обгоняли одна другую. А Сара думала, что никогда еще не любила его так сильно, как сейчас, когда он наконец открыл ей всю истину про себя, полностью раскрылся перед нею, доверчивый, как ребенок.

— ...в основном мы работаем с наличкой. Вообще-то одна из наших главных проблем — как избавиться от денег. Я, конечно, не говорю, что мы выбрасываем их на улицу. Но им надо придать респектабельность, понимаешь? Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что мою квартиру прослушивали потому, что мы не совсем в ладах с законом. Ты задала вопрос: не связан ли я с преступностью? И я ответил: нет, потому что, на мой взгляд, преступник — это тот, кто убивает, или грабит, или причиняет другим какой-нибудь серьезный вред. Я лично никогда ничем таким не занимался. Полагаю, в глазах твоего мужа — и возможно, в твоих тоже — преступно способствовать людям, которые хотят играть в азартные игры, или брать взаймы деньги, или получать те удовольствия, какие им самим нравятся. В таком случае все, так или иначе связанные с перечисленными мной занятиями, автоматически зачисляются в разряд правонарушителей. Но мой отец, мой дядя и я — должен признать, я разделяю образ их мыслей, — мы считаем, что все, что мы делаем, — это предоставляем людям нужные им услуги. Пети, Бобби — мы все мыслим одинаково. Парикмахер Сэл — ты с ними со всеми в свое время познакомишься, — Ральфи Карбонарио (он и есть Картер в «Картер и Голдсмит», Кармине Орафо (это — Голдсмит), все они, мы все, предоставляем услуги, которые, кстати, в различное время и в различных странах мира считались вполне законными.

Бизнес тебя не будет касаться. Моя мать никогда не занималась делами и не занимается ими сейчас — ты с ней тоже познакомишься, должна же она дать свое родительское благословение, сама понимаешь. С ее стороны никаких проблем не будет, она влюбится в тебя с первого взгляда, иначе просто невозможно. Должен тебя сразу предупредить, сначала будет непросто. Трудно ожидать, чтобы эти ребята сразу признали человека с твоим прошлым, — я говорю о твоем первом муже. Тут вполне возможна, так сказать, естественная настороженность. Инерция мышления, сама понимаешь. Ребята, которые привыкли считать, что ростовщичество есть занятие совершенно нормальное, не сразу поймут, как я мог жениться на женщине, чей первый муж думает совершенно обратное. Возьмем, например, Парикмахера Сэла. Именно он дал мне то кольцо, помнишь? Ну, черное? Которое оказалось краденым? Он очень порядочный, работящий человек, сама увидишь, когда познакомитесь, хотя и производит впечатление громилы. Однако посмотри, какое великолепное кольцо он нашел. Разве это не говорит о чувствительности его души? Кстати, Сэл тоже не знал, что оно краденое. Тот тип, который всучил ему кольцо, очень сильно пожалел о своем поступке — если он, конечно, еще может о чем-то жалеть, а жалеть он больше ни о чем уже не может, поверь.

Так что сперва могут быть разговоры типа: «Что такое Эндрю выдумал, зачем он привел эту женщину, он что, с ума сошел?» Но ты узнаешь их поближе, они узнают тебя поближе, и все уладится. Особенно в конце месяца, поскольку все они станут получать очень большие деньги. Все — от руководства до исполнителей. Тогда заработает наш новый проект, и все будут очень счастливы, уж поверь мне, когда деньги потекут ручьем и мы станем распределять их между членами организации. Тогда все они будут относиться чрезвычайно благожелательно ко всем моим действиям. Впрочем, я не ожидаю ни от кого из них открытой враждебности по отношению к тебе. Уверен, все окажут тебе должное уважение.

— О каком новом проекте ты говоришь? — спросила она.

— Ну, — ответил он, — не знаю, как ты относишься к наркотикам. Некоторые готовы упрятать в тюрьму любого, у кого найдут косячок. Но миллионы людей по всему земному шару курят марихуану ежедневно, а миллионы других — я не говорю о бродягах и отребье, я говорю о законодателях, юристах, криминалистах, судьях, работниках социальной сферы и им подобных — считают, что наркотики следует легализовать. Я не могу судить, кто из них прав, а кто — нет, я только говорю, что миллионы людей не могут прожить и дня без наркотиков, и разве не большее преступление — лишить их того, что помогает им хоть как-то влачить существование. Я даже не о марихуане говорю. Возьмем тяжелые наркотики, типа героина или кокаина. Многие считают, что в конечном счете они гораздо менее опасны, чем алкоголь и табак. Что-то я не припомню, чтобы хоть один наркоман умер от цирроза печени или рака легких, а ты? И кстати, никто еще не доказал, что крэк вызывает зависимость. Знаешь ли ты, что кокаин можно курить? Тогда он называется «крэк». И даже героин можно курить — как раз эту новинку мы и собираемся ввозить, смесь кокаина и героина, так называемый «лунный камень». Помнишь, мы с дядей ездили во Флориду?

— Помню.

— Мы ездили затем, чтобы поговорить с неким Луисом Идальго, он возглавил картель Путумайо после трагического... гм... несчастного случая с Алонсо Морено. Как все будет выглядеть... Помнишь, я звал тебя поехать со мной в Италию? Там я встречался с человеком, держащим распространение по всей Европе. Понимаешь, у нас трехсторонний проект, так называемый треугольник. Идальго поставляет колумбийский продукт, мы его доставляем в различные итальянские порты. Тем временем Манфреди получает китайский продукт. Мы обрабатываем их там же, в Италии, и получаем «лунный камень»...

Он говорил и говорил. Все то, что он скрывал так долго, сейчас вырывалось наружу безостановочным фонтаном. Слова потоком текли к Саре, которая сидела на кровати, закинув нога на ногу, и внимательно слушала, затем огибали ее и встречали на своем пути дамскую сумочку, стоящую на столике около кровати.

На дне сумочки, под жесткой прокладкой, без остановки крутился миниатюрный катушечный маг-нитофончик. Провод от него, зашитый под подкладку, тянулся до ремешка и заканчивался микрофоном, который со стороны казался всего лишь заклепкой. Сара включила магнитофон, пока была в ванной. Пленки хватало на четыре часа беспрерывного действия.

— ...В Стонингтон как-нибудь в воскресенье, — продолжал Эндрю. — Я попрошу маму пригласить Иду с детьми. Ты полюбишь Иду, она моя кузина, мы с раннего детства лучшие друзья. Я дразнил ее Пиноккио, потому что у нее нос, как у дяди Руди, а она меня — Микки Маус, из-за моих ушей, в детстве я был лопоухий. Поэтому меня все звали Тополино, что по-итальянски значит «Микки Маус». Оттуда и пошло мое прозвище — Лино. Мама меня и сейчас время от времени так зовет. Лино, ты можешь себе представить? Дом в Стонингтоне...

В домике священника при церкви Святого Искупления на Флэтбуш-авеню в День Поминовения встретились двое. Настоятель церкви, отец Даниель, нередко оказывал ненавязчивое гостеприимство людям их профессии в обмен на щедрые пожертвования на многочисленные и нескончаемые нужды храма. Дневной свет струился сквозь ставни в тихую комнатку, из церкви доносились звуки органа. Бобби Триани и Пети Бардо обсуждали серьезную проблему.

— Ты думаешь, он справится? — спросил Бобби.

— Не думаю, — ответил Пети.

— И что нам тогда делать? Сложная ситуация.

— Не такая уж и сложная.

— Может, поговорить с кем-нибудь еще?

— Не думаю. Лучше я вызову нужных людей. Надо действовать решительно, пока события не вышли из-под контроля.

— Не нравится мне это, — покачал головой Бобби. — Старики, которые знали его отца... Не знаю, Пети, не знаю.

— У тебя есть лучшее предложение?

— Ты пойми — некоторые его помнят еще мальчишкой с большими ушами.

— Да, а теперь он стал мальчишкой с болтливым ртом.

— Пети, не надо увлекаться. Мы не знаем точно, говорил он ей что-то или нет.

— Если трахает, значит, рассказывает.

— Да, — тяжело вздохнул Бобби. — И все-таки для стариков он все еще Лино, понимаешь? По-моему, сперва надо посоветоваться с ними. Как ты считаешь?

Пети подумал, что первой ошибкой Эндрю стало то, что он назначил своим заместителем такого слизняка.

— Пети, давай соберем людей, выслушаем их мнение...

— Нет.

— По крайней мере, посоветуемся с Толстяком Никки...

— Нет.

— ...потому что...

— На мой взгляд, — отчеканил Пети, — мы здесь имеем щенка и бабника, который не может удержать свой хрен в штанах и из-за которого мы все попадем в большую беду. Вот и все. Я ничего не стану предпринимать без твоего согласия, Бобби, сам понимаешь...

— Я ценю твое отношение.

— Но я хотел бы вызвать людей.

— Старичкам это очень не понравится.

— Да пошли они, и он с ними вместе, — огрызнулся Пети.

«Лино», — подумал Майкл.

Круг замкнулся.

Миновали праздники. До полуночи оставалось пятнадцать минут; он сидел в духоте в машине напротив дома Эндрю Фавиолы в Грейт-Нек и ждал, когда вернется хозяин. Рядом с ним на сиденье лежал магнитофон с копией той пленки, которую Сара передала ему в прошлую среду. Несмотря на гул водопада, чистота звука получилась исключительная. В руках у Майкла имелась трехчасовая запись, которая позволяла привлечь Фавиолу и почти всех его молодчиков. В своем сбивчивом, на одном дыхании произнесенном монологе Фавиола подтвердил причастность своей семьи ко всем преступлениям, какие только есть в уголовном кодексе. Открой его, ткни пальцем — семья Фавиолы тут как тут. Хочешь наугад, хочешь по алфавиту.

Поджог, угроза физическим насилием, дача взятки, принуждение силой. Невыполнение распоряжений суда, причинение ущерба, операции с краденым имуществом, подделка документов, подлог, запрещенные азартные игры...

Он рассказал Саре, что в течение двух с половиной лет, являясь студентом Лос-Анджелесского университета, он осуществлял руководство и надзор за принадлежащими его отцу в Лас-Вегасе притонами, где велись азартные игры, и что он лично передал двум наемным убийцам приказ отца разобраться с игроком, который «задолжал семье сто с лишним тысяч долларов». Хищение в крупных размерах, неоказание помощи следствию, убийство. Он забыл обо всякой осторожности. Небрежно упомянул о судьбе игрока из Куинса — того самого, с которого и началось все расследование. «Я приказал Фрэнки Палумбо позаботиться о нем... чтобы такое больше не повторялось. Фрэнки — это капо, у которого прохиндей украл деньги. Ему поручили забрать деньги, а он прикарманил пять штук».

Вот так, мимоходом.

Получение страховки под вымышленным предлогом, похищение людей с целью получения выкупа, торговля наркотиками...

Здесь он пустился в детальный рассказ о трехсторонней колумбийско-итальяно-китайской операции, призванной наводнить улицы Нью-Йорка «лунным камнем».

«Корабли уже на пути из Италии. Мы их разгрузим и начнем распространение где-то в июне...»

Дача ложных показаний, вовлечение в занятия проституцией, грабеж, ростовщичество...

Ростовщичество он охарактеризовал как один из краеугольных камней, на которых зиждилось благополучие их организации. Остальными, разумеется, являлись азартные игры, наркотики и рэкет, а также скупка и перепродажа краденого. Он в деталях описал, как трудился на ниве ростовщичества Парикмахер Сэл, который — что Фавиола тоже не забыл упомянуть — сам в свое время разбил немало голов и который как раз и приказал убить наркомана по имени Риччи Палермо...

«Помнишь кольцо, которое я тебе подарил? Которое оказалось краденым? Я приказал Сэлу разобраться, и виновного нашли мертвым в подвале дома в Вашингтон-Хейтс. Мелкую сошку приходится держать в узде, иначе они натворят глупостей и потом от полиции не отобьешься».

Незаконные сделки с оружием...

Как оказалось, они не только владели целым арсеналом, но и развернули настоящее производство, которое включало в себя его изготовление, перевозку и продажу, а также переделку полуавтоматических винтовок в запрещенные законом автоматы.

Ну вот, пожалуй, и все.

Следует отдать Фавиоле должное — судя по его словам, никто в его семье ни разу не совершил изнасилования.

Но все остальное — пожалуйста. Преступления: как правило, имена людей, их совершивших; порой даже места и даты, словом, более чем достаточно для предъявления обвинений. Два часа пятьдесят три минуты он беспрерывно болтал, явно в расчете произвести на Сару впечатление своей проницательностью, умом, хитростью и могуществом. Он потерял всякую осторожность и в итоге получил вознаграждение...

Майкл выключил магнитофон, когда они стали заниматься любовью.

Он презирал их обоих.

Перед ним оставалась одна проблема. Когда Сара пошла на свидание с магнитофоном в сумочке, формально она стала «осведомителем», а не неопределенным «субъектом», которым была в предыдущих записях. Теперь он не сможет вызвать ее в качестве свидетеля, не раскрыв имени. Эту пленку никогда не признают в качестве свидетельства, пока Сара не поклянется под присягой, что она действительно находилась в номере гостиницы Рокледж в Норвалке, штат Коннектикут, во время записанного разговора...

Что суду действительно предъявлена точная и полная запись этого разговора...

И что он действительно имел место такого-то и такого-то числа...

И в такое-то и такое-то время...

И так далее.

Его нежелание вызывать ее в суд не имело ничего общего с тем обещанием, которое он ей дал. Он поклялся, что если она выполнит его требования, то он никогда не расскажет Молли и вообще никому, что она из себя представляет. Таковы условия сделки. Однако по трезвому размышлению он пришел к выводу, что вполне может поведать Молли правду; в конце концов, она большая девочка и имеет полное право знать, почему разводятся ее родители. Если хотите, он ничего не имел против того, чтобы бросить Сару на съедение акулам, но только при том условии, что акулы потом не накинутся на него самого.

Ему казалось, он достаточно хорошо защитил себя от обвинений, будто сознательно заставил жену получить информацию в обмен на сексуальные услуги. По закону, следователи не имели права использовать секс как способ получения доказательств, и он очень хорошо это помнил, когда инструктировал ее. Еще он знал, что ни один адвокат со стороны защиты не посмеет утверждать, что он изначально подложил свою жену в постель Фавиолы. Слава Богу, Сара сама начала роман еще Ую начала операции по прослушиванию.

Кроме того, главный окружной прокурор ни за что не позволит ему вести дело в суде. В противном случае защита получит редкостную возможность выставить его как человека, имеющего личную неприязнь к обвиняемому и действующего из соображений мести...

— Позвольте задать вам вопрос, леди и джентльмены, члены жюри, задумывались ли вы, что из себя представляет этот прокурор. Нет, спросите сами себя, кто он такой — человек, использующий свою собственную жену в качестве осведомителя, посылающий свою собственную жену в объятия другого мужчины, лишь бы заставить ее предать своего возлюбленного, лишь бы заставить ее сыграть роль Далилы. Задумайтесь, каковы моральные качества у прокурора, который настолько опьянен желанием запрятать за решетку моего клиента, этого ничего не подозревавшего Самсона, что готов ради достижения своей цели пожертвовать собственной женой.

Разве не кажется вам, леди и джентльмены, что представленные вам свидетельства собраны не человеком, заинтересованным в торжестве правосудия, а жестоким и безжалостным фанатиком. Я прошу вас задуматься...

Нет.

Даже если доказательства будут приняты, что еще далеко не факт, ему никогда не позволят вести это дело. Более того, учитывая близкие отношения между главным свидетелем обвинения и сотрудником окружной прокуратуры, не только Майкл, но и любой другой государственный обвинитель вполне может его проиграть. Значит, надо ухитриться прижать Фавиолу, не доводя дело до суда. А для этого...

Из-за угла показалась машина. Голубая «акура». Майкл дождался, пока ее фары не осветили бежевые ворота гаража, которые сразу же начали раздвигаться. Когда Фавиола завел «акуру» в гараж, Майкл уже дошел до середины улицы. Фавиола нажал кнопку, и ворота стали закрываться. И тут он понял, что рядом есть кто-то еще. Створка ворот едва не ударила его. Он увернулся и сжал кулаки, словно ожидая немедленного нападения.

— Кто здесь? — выкрикнул он.

— Помощник окружного прокурора Уэллес, — ответил Майкл.

Он ожидал увидеть мальчишку. Со старых фотографий в журнале «Пипл» смотрел хорошенький студентик, голос Фавиолы на пленках тоже звучал очень молодо. Но сейчас напротив него сидел мужчина. Красивый, да, и держащийся с самоуверенной раскованностью, какую может себе позволить только очень молодой человек, но в его опытных голубых глазах и насмешливо изогнутых уголках рта угадывалась зрелость. Наконец-то Майкл встретился с ним лицом к лицу и тотчас почувствовал, как в его душе закипает темная холодная ярость. Сознание того, что соблазнитель его жены оказался зрелым и опытным человеком, расчетливым сукиным сыном, отлично понимавшим все возможные последствия своих действий, оказалось совершенно невыносимым. Майкл хотел убить его. Только усилием воли он удержался от того, чтобы не вцепиться ему в глотку. Задушить негодяя, насладиться его предсмертным хрипом, посмотреть, как вылезут из орбит его глаза, и потом бросить серое безжизненное тело на толстый ковер, застилавший пол комнаты.

Они сидели друг против друга в парчовых креслах, посреди роскошно обставленной гостиной, освещенной только лампой с абажуром, что стояла на мраморном столе. Майкл пришел на встречу в своей обычной рабочей одежде — синий костюм, белая рубашка, темный галстук, темные носки, черные ботинки. Эндрю был в легких кремовых слаксах, голубом двубортном клубном пиджаке, голубых мокасинах и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом. Он не сводил с Майкла удивленных глаз. Выпить он ему не предложил. Впрочем, Майкл и сам бы не согласился. Он пришел сюда, чтобы проиграть пленку. И заключить сделку с человеком, лишившим его жены.

Они сидели в полумраке и слушали запись.

Когда она закончилась, Эндрю встал, подошел к бару и налил себе выпить.

— Итак? — спросил он.

— Итак, вы отправляетесь в тюрьму, — сказал Майкл. — И за вами потянется весьма много народу.

— Тогда что вы здесь делаете?

— Я предлагаю сделку.

— Зачем? У вас есть ваша пленка...

— Не пленка, а золотая жила.

— Где у нее был спрятан микрофон?

— Какая разница?

— Думаю, никакой, — пожал плечами Эндрю.

Внезапно его вопрос приобрел новое значение.

Они занимались любовью в номере коннектикутской гостиницы. Она была голая, он был внутри нее. Так где же находился микрофон? Совершенно естественный вопрос. Куда она его спрятала? Перед внутренним взором Майкла внезапно промелькнули сцены из предыдущих пленок.

«Давай проверим, насколько твердым он у тебя может стать. Посмотрим, что с ним может сделать мое древнеримское кольцо. Моя рука твердо сжимает его, кольцо все плотнее и плотнее...»

Майклу снова захотелось убить его.

— Вот мое предложение, — объявил он. — Либо вы являетесь с повинной, либо я все это на вас вешаю.

— В каких преступлениях я должен признаться?

— Два убийства, от двадцати пяти до пожизненного.

— Не говорите глупостей.

«Сатир и птица... Ты ведь мой сатир, не правда ли, Эндрю? А я твоя птица, верно? Нет, нет, еще рано, милый. Только когда я тебе разрешу. Я скажу, когда можно. А пока не отвода взгляда от кольца. Моя рука и кольцо, оно движется, движется...»

Убить их обоих.

— Если я обнародую коннектикутскую пленку, — объяснил Майкл, — вы покойник. Когда ваши люди узнают, что вы рассказали женщине все об их делах, они вас на дне моря достанут. Даже если вас не выпустят под залог, они и в тюрьме до вас доберутся. С другой стороны, если вы явитесь с повинной, я позабуду о существовании этой пленки...

— Кто еще ее слышал?

— Только я один.

— Кто еще знает о ее существовании?

— Только Сара.

— А в полиции никто?

— Никто.

— А детективы, ведущие расследование?

— Я же сказал: никто.

— Почему я должен вам верить?

— Потому что я сказал.

— Вы предлагаете, чтобы я поверил человеку, готовому скрыть доказательства по делу...

— Эта пленка — пока не доказательство. Доказательством она станет только после того, как ее таковой признают. Пока что это просто запись разговора некоего мужчины и некоей женщины.

Эндрю слушал.

— Для того чтобы превратить ее в доказательство, — продолжал Майкл, — я должен вызвать в суд Сару. Без ее свидетельства ничего не выйдет. Как только я сообщу о существовании пленки, я обязан...

— Есть и другие пленки.

— Но никто не знает, что там записан именно ее голос.

— Вы же знаете.

"Ты когда-нибудь делаешь так своему мужу?

— Конечно, постоянно.

— Врешь.

— Нет, делаю. Причем каждую ночь.

— А я говорю, врешь.

— Да, вру.

— О Боже, что ты со мной делаешь!"

— Никто никогда даже не поинтересуется, кто она такая.

— Почему вы так уверены?

— Потому что для дела ее личность не имеет значения. На тех пленках она всего лишь субъект. Нам она не нужна. По поводу тех пленок присягать будут детективы, которые вели наблюдение.

— Но вы лично ведь знаете, кто она.

— Это не имеет значения, — повторил Майкл.

"Чья это штучка?

— Твоя.

— Да, моя. И я буду сосать ее, пока ты не закричишь.

— Сара...

— Я хочу, чтобы ты взорвался! Дай его мне!

— О Боже, Сара!

— Да, да, да, да!"

— Она говорила, что вы записали ее на видеопленку.

— Ее там невозможно узнать.

— Значит, вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что вызову ее в суд только в том случае, если представлю в качестве доказательств коннектикутские пленки. Она пошла на свидание с магнитофоном, что автоматически делает ее осведомителем. Но если следствия не будет, то не потребуется вообще ничего представлять. Вы признаетесь по двум эпизодам...

— А вам какой резон во всем этом? Если вы можете засадить нас всех, почему вы готовы довольствоваться мной одним?

— Я не хочу, чтобы пострадала моя дочь. Если я вызову Сару, все выйдет наружу.

— Немного поздно думать об этом, а?

— Для нас всех немного поздно, — тихо сказал Майкл.

В комнате воцарилось молчание.

— Я готов пожертвовать большей частью дела только ради Молли... Чтобы моя дочь не пострадала, — повторил Майкл.

— И никаких других причин?

— Нет.

— Я вам не верю.

— Тем не менее. Вы признаетесь в двух эпизодах, я произношу небольшую речь, звучит приговор, вы получаете от двадцати пяти до пожизненного. И никто не узнает о существовании этой пленки. Ни моя дочь, ни ваши громилы. Что скажете?

— Я признаюсь в одном эпизоде. И срок буду отбывать в федеральной тюрьме.

— Нет. Вы отправитесь в Аттику.

— Тогда мы не договоримся.

— Значит, вы хотите, чтобы я использовал Сару?

— Вы ее уже использовали.

Они снова замолчали.

— Я признаюсь в одном эпизоде, — повторил Эндрю, — или подавайте материалы в суд. Когда присяжные узнают, что вы сделали собственную жену шлюхой, кто знает — может, я еще выйду из зала суда свободным человеком.

— А я-то думал, что вы ее любите, — пробормотал Майкл.

Эндрю ничего не ответил.

— Я не думал, что вы захотите подвергать ее всему этому.

Эндрю по-прежнему хранил молчание.

— Ну что ж, — сказал Майкл, — подумайте на досуге.

Он тяжело поднялся с кресла и направился к двери.

Эндрю остался в гостиной один. Он слышал, как за окном завелась машина, затем звуки мотора затихли в ночи...

Сон не шел к нему.

Он лежал на втором этаже, в большой кровати в главной спальне, слово за словом вспоминал весь разговор с мужем Сары и обдумывал единственный оставшийся у него выход из положения.

Разумеется, ее придется убить.

Во-первых, потому, что она еще раз его предала...

Но она так поступила ради дочери.

«К чертям ее дочь, — подумал он. — Она обманула меня, она пришла с магнитофоном. Это не случайность, а заранее спланированный шаг, направленный против меня! Предупредила мужа, что мы поедем не на прослушиваемую квартиру, а в какой-то ресторан»:

«В самом деле, дорогая? Нет проблем. Вот тебе маленький магнитофончик, и все будет в порядке».

Ее надо убить.

Позвони Парикмахеру Сэлу.

«Сэл, дружище, помнишь, что случилось с тем типом с Вашингтон-Хейтс, который всучил нам краденое кольцо? Ну так вот, есть похожее дельце».

Причем срочное.

Позвони ему прямо сейчас, чтобы ее пришили уже завтра утром, по пути в школу.

Сейчас же!

Ну, решайся!

Эндрю представлял его совсем другим.

Восемьдесят пять штук в год. Он ожидал увидеть жалкого неудачника.

Вообще-то довольно симпатичный парень. Сдерживал себя, Эндрю это заметил. Но руки дрожали. Наверняка ему хотелось убить меня. Неудивительно, я ведь трахал его жену...

Но я люблю ее.

Наплевать. Звони Сэлу.

Она должна умереть.

Потому что без нее дело развалится. Он сам признал, что не может использовать коннектикутскую пленку, если не призовет ее в качестве свидетеля. А если бы ему хватало остальных записей, он не пришел бы сюда предлагать сделку. Что бы у него там ни было, без коннектикутской пленки этого недостаточно, а без Сары он не сможет представить пленку в суде. На самом деле все очень просто. Если вдуматься, пустяковый вопрос...

Но я люблю ее.

Он смотрел в потолок и думал: как она могла так с ним поступить — прийти с магнитофоном, а потом сказать, что хочет выйти за него замуж. Ну хоть здесь-то она не врала? Знает ли она, как больно ему сейчас, в эту самую минуту, когда он думает, что и насчет замужества она тоже, возможно, наврала? Наврала только затем, чтобы он раскрылся, чтобы разговорить его?

Придется звонить Сэлу.

А кстати, сколько сейчас времени? Два часа, три? Сэл уже спит, ну ничего, можно отложить до утра. Перехватить ее, когда она будет выходить из школы, когда она...

Завтра — среда.

Она понадеется, что Билли будет ждать ее, как обычно, на Пятьдесят седьмой. Или муж предупредил ее, что собирается заключить сделку?

«Я приду поздно, дорогая. Надо проиграть пленку твоему дружку. Пока, киска, можешь ложиться, не дожидаясь меня».

Да нет, он вовсе не такой.

Высокий, симпатичный парень, в нем чувствуется... ну, не знаю... какая-то сила. Как он сидел здесь и глядел мне прямо в глаза. Только... когда он произносил имя Сары, у него начинали дрожать губы. Ничего странного, она его жена.

Но ведь я не хотел причинять вам зла, мистер. Правда. Честное слово, не хотел. Я даже не знал вас. Вы даже не были частью уравнения. Были мы с Сарой, и все. Вы к нам не имели никакого отношения. И вот...

Вы все знаете.

Надеюсь, вы не ожидали найти здесь какого-то... прощелыгу.

Дешевого...

Фраера.

Понимаете, я люблю ее.

О Господи, почему все так...

То есть...

Я хотел познакомить ее с Идой. Я хотел сказать: вот она. Вот женщина, о которой я рассказывал, ну разве она не прекрасна, Ида? Я люблю ее безумно, Ида, и мы собираемся пожениться.

Зачем она так поступила? Как она могла так обойтись со мной? С нами? Пришла с магнитофоном. Как она могла?

Дочь, ты же знаешь.

Если ты кого-то любишь, то делаешь все, чтобы защитить любимого. Если действительно любишь, любишь всем сердцем, то не можешь допустить, чтобы твоего любимого уничтожили. Просто не можешь, и все.

«А я-то думал, что вы ее любите».

Как трудно дались ему эти слова. Казалось, он едва ими не подавился.

«А я-то думал, что вы ее любите».

Да, вы правы, сэр, вы думали абсолютно верно. Я действительно люблю ее, сэр, но если вы думаете, что я пойду признаваться в убийстве...

«Я не думал, что вы захотите подвергать ее всему этому».

И сяду на двадцать пять лет или пожизненно только для того, чтобы вы не вызвали ее в качестве свидетеля и не огорчили тем самым свою чертову дочь...

«Я не думал, что вы захотите подвергать ее всему этому».

— Еще чего, — сказал он вслух.

«А я-то думал, что вы ее любите».

— Да, я люблю ее, — сказал он в темноту. Долго еще он лежал без сна, терзаемый противоречивыми мыслями и чувствами.

В конце концов он включил лампу, открыл ящик ночного столика, вытащил оттуда справочник и быстро набрал номер телефона.

Билли отвез ее в «Буона Сера», ресторанчик в Бруклине, где они впервые пообедали на людях...

— Неправда.

— Что — неправда?

— Мы обедали на людях в Сент-Барте. А еще пили кофе с круассанами в забегаловке на Второй авеню.

— Это все было раньше.

— Да. Раньше. Круассаны с шоколадом. В день, когда мы в первый раз поссорились.

— Мы тогда не ссорились. Я просто встала и ушла.

— Потому, что я поцеловал тебя.

— Да.

— Я собираюсь поцеловать тебя сейчас. Не уходи.

Он поцеловал ее сразу же, как только она села за стол.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он.

— И ты тоже, — ответила она.

Сегодня она надела голубой костюм, белую блузку с галстуком и голубые туфли. Он пришел в синем костюме, белой рубашке, галстуке и черных туфлях.

— Мы подходим друг к другу по цвету, — заметил он.

— Абсолютно.

Он взял в руки ее ладони. Точно так же, как тогда, когда они впервые пришли сюда. Как она тогда боялась, что их увидят!

— Нам надо поговорить, — сказал он. — Но сперва закажем что-нибудь выпить.

— О чем ты хочешь поговорить?

— О будущем. О нашем будущем.

К столику, потирая руки и улыбаясь до ушей, подлетел велеречивый хозяин.

— Si, signor Faviola, — сказал он. — Mi dica[6].

Знакомый ритуал повторился еще раз.

«Нет у нас никакого будущего», — думала она.

Когда принесли заказ, Эндрю поднял бокал:

— За тебя.

— За тебя, — ответила она.

— За нас, — поправился Эндрю и чокнулся с ней.

Они выпили.

— Ух, — сказал он.

— Ух, — сказала она.

Он поставил бокал и снова взял ее руки в свои.

— Когда я позвонил тебе ночью...

— Я решила, что ты сошел с ума.

— Почему? Он же знает. Больше нечего бояться.

— Но звонить в четыре часа ночи?

— Ты все еще спишь с ним?

— Нет.

— Хорошо. Я позвонил, потому что хотел сказать тебе все по телефону. Но передумал...

— Что — все?

— Я слышал коннектикутскую пленку.

Она едва не вырвала свои руки из его ладоней. Но он удержал ее. Он не отпускал ее руки, не отводил глаз от ее лица.

«Он убьет меня, — подумала она. — Он привел меня сюда, чтобы кто-то убил меня».

— Кажется, я знаю, почему ты это сделала... — сказал он.

— Эндрю, ты должен понять...

— Мне очень неприятно, что ты так поступила, но я...

— Молли, — произнесла она.

— Знаю.

— Я была вынуждена.

— Знаю.

— Но... пленка? Ты слышал пленку?

— Твой муж приходил ко мне.

— Что? Когда?

— Вчера вечером. Он предложил мне сделку.

— Эндрю, что ты говоришь?

— Я являюсь с повинной, он меня сажает, и мы тебя в это дело не впутываем.

— Являешься с повинной?

— Да. По двум убийствам. Я отказался. Думаю, он согласится на одно. В таком случае я соглашусь.

— Что значит: вы меня не впутываете?

— Никто ничего не узнает. Никто вообще не услышит пленки.

Она кивнула.

Он по-прежнему держал ее руки в своих и не отводил от ее лица внимательных глаз. Она отвернулась.

— Я чувствую себя последним дерьмом, — призналась она. — Словно я сама, своими руками отправляю тебя за решетку.

— Нет. — Он покачал головой. — Сара, я по-прежнему хочу жениться на тебе.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я не знаю, сколько лет меня не будет, — сказал он.

Она крепко сжала его руку.

— Но у меня хорошие адвокаты, и, возможно, нам удастся нажать на кое-какие кнопки. Я надеюсь, что мне удастся выйти...

— Эндрю, — взмолилась она, — пожалуйста, не разрывай мне сердце.

— Я люблю тебя, Сара, — сказал он.

— Я тоже тебя люблю. О, мой родной, милый, хороший, я так тебя люблю.

— Тогда обещай мне, что...

Громилы Пети Бардо вошли в ресторан.

Они двигались как автоматы. У каждого правая рука скрыта под полой пиджака, пальцы сжимают «узи» калибра девять миллиметров. Несколько мягких, широких шагов — и они оказались уже посреди ресторана. «Простите, сэры, что вам...» — подскочил было к ним официант, но они отодвинули его в сторону и продолжили свое быстрое скольжение к столику в глубине ресторана. Сидевший за столиком мужчина заметил их и уже начал подниматься на ноги. Женщина тоже встала, ничего не понимая, все еще не выпуская его рук из своих, и повернулась, чтобы посмотреть, куда он так уставился. Мужчина оттолкнул ее от стола. Киллер, шедший впереди, четыре раза выстрелил мужчине в лицо. Тот упал навзничь, стукнувшись затылком о стену, его стул опрокинулся, а убийца посылал и посылал в него пулю за пулей. Женщина кричала. Даже когда он упал, она не выпускала его руку и все кричала, кричала, кричала.

Второй киллер всадил пять пуль ей в лицо и грудь. Выстрелами ее отбросило к залитой кровью стене, и она так и осталась лежать там, распластавшись, в то время как убийцы бегом пересекли зал, выскочили на кухню, а оттуда через заднюю дверь — на улицу.