"Лёд" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 6

Карелла не мог заснуть.

Он думал о том, что в театре работало слишком много людей. Даже если лейтенант даст ему в помощь еще одного человека, то и тогда потребуется минимум неделя, чтобы допросить всех, кто занят в этом шоу. На смерть Пако Лопеса никто не обратил внимания.

А вот гибель молодой Андерсон была отмечена в дневной газете, и возмущенные журналисты требовали найти и обезвредить «маньяка, совершившего преступление».

Газетчики не знали, да и Карелла не собирался им рассказывать, что некто Пако Лопес был убит из того же ствола. Журналистам бы очень понравилось обсасывать «вероятную» романтическую связь (такая вероятность приходила на ум Карелле) между молоденькой танцовщицей и пуэрториканцем, торговцем наркотиками. Такая история дала бы обильную пищу для новостей по телевидению – тележурналисты запрыгали бы от радости. В конце концов, в шоу были две танцовщицы-пуэрториканки... Ну, необязательно пуэрториканки. Карелла только спросил, были ли «латиносы»в шоу, и Тина Вонг сказала ему, что были две девушки. А это могли быть кто угодно: пуэрториканки, кубинки, доминиканки, колумбийки. Только назови – в городе найдутся любые. И обе лесбиянки. Карелла подумал: хотя бы одна из них имела отношение к нюхательному порошку? И еще он подумал, не знала ли одна из них Пако Лопеса? В шоу было занято сто четырнадцать человек, из них один или несколько человек могли быть связующим звеном между Салли Андерсон и Пако Лопесом. Если вообще между ними была какая-то связь, помимо ствола тридцать восьмого калибра, выстрелами из которого были убиты оба.

Давайте все-таки представим себе, что это был не псих, думал Карелла. Давайте будем думать о разумном убийце, который укокошил этих двоих, имея на то очень разумную причину.

Он лежал, уставившись в потолок.

– Слишком много людей занято в шоу, – ворчал он.

Уиллис пытался объяснить, почему он не заметил Трусоватого бандита, когда тот вошел в прачечную. Они послали за пиццей и теперь сидели в относительной тишине комнаты детективов, смакуя горячее блюдо с анчоусами и красным перцем, прихлебывая ужасный колумбийский кофе, который сварил Мисколо. Детектив Берт Клинг сидел вместе с ними, но почти не ел и больше помалкивал.

Эйлин помнила его волчий аппетит и поэтому решила, что он сейчас на диете. Да и на вид он словно похудел – с их последней встречи прошло несколько лет, он казался изможденным, бледным и, пожалуй, каким-то неприбранным. Его гладкие светлые волосы торчали пучками над воротником сорочки и над ушами, воротник казался потертым, костюм – неглаженым, а на галстуке были пятна. Эйлин решила, что он пришел с наблюдательного поста. Может быть, он намеренно выглядел потрепанным и усталым. Может быть, тени под глазами также были частью роли, которую он играл на улице. В таком случае он заслужил не просто похвалу, а даже премию от полицейской академии.

– По правде говоря, – словно оправдываясь, говорил Уиллис, – я решил, что наш человек не появится. Потому что в других случаях он совершал ограбления обыкновенно между десятью и десятью тридцатью. А было почти одиннадцать, когда этот парень выбежал из бара...

– Постой, – сказала Эйлин. – Какой парень?

– Выбежал из дверей соседнего бара, – сказал Уиллис. – Берт, не хочешь немного этого?

– Спасибо, – сказал Клинг и отрицательно покачал головой.

– И кричит: «Полиция, полиция!» – продолжал Уиллис.

– Когда это было? – спросила Эйлин.

– Я сказал: незадолго до одиннадцати, – произнес Уиллис. – Даже несмотря на это, если бы я считал, что Трусоватый в конце концов появится, я бы не стал отвлекаться, предоставил бы другим полицейским разбираться, что происходит в баре. Но на самом деле, Эйлин, я считал, что сегодня он уже не придет.

– И ты пошел в бар?

– Нет. То есть да. Но не сразу, нет. Я вышел из машины, спросил того парня, в чем дело. А он говорит: не видели ли вы где-нибудь поблизости полицейского, а то тут в баре кто-то с ножом. Я сказал ему, что я полицейский. И он говорит: надо зайти и отобрать нож, пока никто не пострадал.

– Ну, и ты, естественно, пошел, – сказала Эйлин и подмигнула Клингу. Клинг не стал подмигивать в ответ. Клинг взял чашку кофе и отпил. Казалось, он не слушает Уиллиса. Он был словно во сне. Эйлин даже подумала: с ним что-то не так.

– Нет, я еще немного подумал, – сказал Уиллис. – Иначе я тотчас бросился бы в бар, конечно...

– Конечно, – сказала Эйлин.

– И разоружил бы парня... Кстати, он оказался женщиной... Но при этом я беспокоился о тебе... Как ты там одна в прачечной... Как ты справишься с ним, если мистер Панталон все-таки явится.

– Мистер Панталон! – воскликнула Эйлин и рассмеялась. У нее было отличное настроение после задержания преступника, и ей хотелось, чтобы Клинг не сидел как дохлятина, а принял участие в их маленьком празднике.

– Итак, я посмотрел в окно, – сказал Уиллис.

– Бара?

– Нет, прачечной. И вижу: все спокойно. Ты сидишь рядом с женщиной, которая читает журнал.

Другая женщина втаскивает в прачечную семь тонн белья. Я решил, что в ближайшие две-три минуты ты будешь в безопасности, а я тем временем загляну в бар, улажу это дело с ножом. Главное – я считал, что Трусоватый уже не появится. Итак, я вхожу в бар, а там такая дама в очках, волосы у нее зачесаны наверх, хорошо одетая, из среднего класса, рядом лежит «дипломат». В общем, выглядит как юрист или бухгалтер, которая зашла в бар пропустить стаканчик по дороге домой. Только в руке у нее здоровенный кнопочный нож, и она размахивает им перед собой, аж воздух свистит. Во-первых, удивительно, что с ножом – дама. Во-вторых, странно, что балуется она с игрушкой, которая не является типичным дамским оружием. Ну и, конечно, у меня нет желания получить ножевое ранение, – сказал Уиллис.

– Конечно, – согласилась Эйлин.

– Конечно, – сказал Уиллис. – Тут мне приходит в голову, что не худо бы проверить, как твои дела, не появился ли Трусоватый. Но в бар обратно возвращается тот парень, что кричал на улице: «Полиция, полиция!» И говорит той психованной даме со стилетом: «Я предупреждал тебя, Грейс, этот человек из полиции». И отсюда следует, что мне придется поддерживать закон и порядок. Хотя настроения такого у меня совсем нет.

– И что же ты делал дальше? – спросила Эйлин.

Она действительно заинтересовалась. Ей никогда не приходилось сталкиваться с женщиной, у которой в руках было бы опасное оружие. Эйлин специализировалась по мужчинам. Обыкновенно она направляла пистолет в пах насильнику. Сегодня она приставила дуло к шее, в самую ложбинку под кадыком. Ствол оставил там ссадину, она заметила эту ссадину, когда надевала наручники. Но как отобрать нож у агрессивной женщины? Ее ведь не испугаешь угрозой выстрелить в пах!

– Я подошел к ней и сказал: «Грейс, у вас отличный ножик. Дайте его мне, пожалуйста».

– Это была ошибка, – сказала Эйлин. – Она ведь могла на самом деле пырнуть.

– Но не пырнула, – сказал Уиллис. – Вместо этого она повернулась к тому парню, который выбежал из бара...

– Который кричал: «Полиция, полиция!»?

– Да, и сказала: «Гарри – или как его звали, – зачем ты меня обманываешь?», разрыдалась и нож отдала не мне, а бармену, и Гарри обнял ее...

– Извините, – сказал Клинг, встал и вышел из комнаты детективов.

– О Господи! – сказал Уиллис.

– Что такое? – спросила Эйлин.

– Я забыл, – сказал Уиллис. – Он, наверное, думает, что я рассказал эту историю нарочно. Я, пожалуй, пойду поговорю с ним. Извините. Эйлин, прости.

– Конечно, – удивленно сказала она, провожая глазами Уиллиса. Она чего-то не понимала в мужчинах, с которыми работала бок о бок. Никогда. Она взяла еще кусочек пиццы. Холодный. Жаль, что ей так и не удалось рассказать о своем мужестве, решительности и ловкости в прачечной.

И всегда, когда он не мог заснуть, Карелла думал о Клинге. Пытался представить себе, что Клинг делает в эту минуту. И, чтобы выбросить Клинга из головы, он снова принимался думать о расследовании – любого дела. Он всегда работал над каким-нибудь делом, которое медленно сводило его с ума. И когда он не мог найти ниточку, ведущую к раскрытию преступления, изучая и анализируя его со всех сторон, когда он бесплодно бился над очередной загадкой, то принимался опять думать о Клинге, надеяться, что тот не станет, как говорили в 87-м участке, грызть свое табельное оружие.

Такую вероятность исключать не следовало.

Карелла работал вторым детективом уже несколько лет, когда познакомился с Клингом. Если точнее, то до этого у них было шапочное знакомство: в ту пору Клинг работал патрульным. Когда Клинг получил повышение до детектива (самого младшего в команде), Карелла сразу проникся к нему симпатией. Клинг обладал такой внутренней порядочностью, которая сразу располагала к себе людей, и в его присутствии они рассказывали то, что другому полицейскому не рассказали бы.

Работа в участке могла искалечить душу. Все ваши высокие идеалы, с которыми вы взялись за поддержание закона и порядка, постепенно превращались в удел прошлого, сталкиваясь с реальностью.Вы понимали, что участвуете в настоящей войне,где хорошие парни воюют против плохих парней. А война оставляет раны, и не только на теле.

Да, работа в полиции наложила свой отпечаток на Клинга тоже. Только такой человек, как Энди Паркер, мог не волноваться на работе, потому что он не принимал ничего близко к сердцу. Паркер был самым плохим полицейским в участке, а может быть, и во всем городе. У Паркера было простое кредо: нельзя утонуть, если не заходить в воду. Может быть, когда-то в молодости у Паркера были идеалы, но в ту пору Карелла не был с ним знаком. Он видел только человека, который никогда не «входил в воду».

Работа в полиции затрагивала Клинга в той же степени, что и других. Но не работа в полиции заставляла Кареллу волноваться о том, что Клинг однажды начнет грызть свой табельный пистолет. Он волновался по поводу женщин Клинга: Клингу не везло с женщинами.

Карелла был вместе с ним тогда, в тот первый раз, в книжном магазине на авеню Калвер, когда Клинг опустился на колени рядом с погибшей девушкой. На ней была красная блузка. Как потом оказалось, на самом деле блузка была белая, но окрасилась кровью. Кровь сочилась из двух огромных ран, где вошли пули. Клинг потянулся вниз поднять книгу, упавшую с полки, – книга лежала на лице убитой и закрывала его.

– О Господи! – воскликнул Клинг. Что-то в его голосе заставило Кареллу тотчас подбежать к нему. И тогда Клинг вскрикнул – пронзительно, словно от невыносимый боли, его крик разрезал затхлую тишину магазина: – Клер!

Он обнимал за голову погибшую девушку, когда Карелла прикоснулся к нему. Его руки и лицо были перепачканы кровью Клер Таунсенд, его невесты, а он целовал ее глаза, щеки, шею и бормотал:

– Клер, Клер...

Карелла никогда не забудет это имя и голос, которым оно произносилось.

И он всегда будет помнить также, каким полицейским стал или почти стал Клинг после того убийства. Карелла тогда подумал, что они могут потерять Клин-га. Он подумал, что Клинг пойдет по пути Энди Паркера, если вообще останется в полиции. Лейтенант Бернс хотел перевести его из следственного отдела. Обыкновенно Бернс был терпеливым и понимающим человеком. Он мог понять причины поведения Клин-га. Но от этого не становилось приятнее иметь с ним дело. По мнению Бернса, психология была, конечно, важным фактором полицейской работы. Она помогала понять, что в мире нет негодяев, а есть только люди с психическими проблемами. Психология, безусловно, очень полезная штука, она очень помогает – пока какой-нибудь мелкий воришка не даст тебе ногой в пах. После этого уже трудно представлять себе вора как заблудшую душу, как человека с трудным детством. Точно так же Бернс, прекрасно понимая травму, вследствие которой изменилось поведение Клинга (Боже, как это было давно!), тем не менее все больше отказывался мириться с полицейским, который сам себя посылал к черту.

Но Клинг не послал себя к черту.

Ни тогда, ни после того, как девушка, с которой он начал встречаться и в конце концов вместе жить, решила прогнать его в сочельник, что было не самым хорошим временем для окончательного разрыва отношений. Тем более что чуть позже в тот же вечер ему пришлось пристрелить кого-то. Он оказался в одной комнате с преступником, преступник бросился на него, он нажал на курок раз, еще раз, обе пули вошли в грудь, одна пробила левое легкое, другая попала в сердце. Клинг опустил пистолет. Он сидел в углу на полу и смотрел, как сочилась кровь из убитого, как вытекала на опилки. Он вытер пот со лба и расплакался.

Это было давно, подумал Карелла. Очень давно.

Знакомство с Огастой Блер – во всяком случае, так думали все детективы – было самым лучшим, что могло произойти в жизни Клинга. Он расследовал квартирную кражу со взломом. Жертва вернулась домой после лыжного отдыха и обнаружила, что у нее дома все перерыто. Эта жертва была перед ним, с каштановыми волосами, зелеными глазами – самая красивая женщина, какую он видел в жизни. Огаста Блер. Ее лицо и фигура украсили бы любой журнал мод в Америке. Как мог второй детектив с зарплатой всего 24 600 долларов в год даже надеятьсяна свидание со знаменитой моделью? Девять месяцев спустя он сказал Карелле, что хочет на ней жениться.

– Да-а? – удивленно переспросил Карелла.

– Да, – кивнув, сказал Клинг.

Они сидели в неприметной полицейской машине и направлялись в соседний штат. Погода стояла очень холодная. Карелла возился с печкой.

– Что ты думаешь об этом? – спросил Клинг.

– Не знаю. А ты думаешь, она скажет «да»?

– Конечно. Я думаю, она скажет «да».

– Ну, тогда сделай ей предложение.

– Пожалуй, – сказал Клинг и умолк.

Они проехали дорожную кассу. Позади в свинцовое небо впивались остроконечные вершины кряжа Айсола. Впереди были полукруглые рыжие холмы, между ними лениво извивалась дорога. Как оказалось, сомнения Клинга в основном касались того, не изменятся ли их отношения после свадьбы. В конце концов он спросил Кареллу, почему тот женился. Карелла ответил не сразу.

– Я не мог представить, что кто-то другой прикоснется к Тедди, – сказал он.

И в конце концов именно из-за этого разрушился брак между Клингом и Огастой. Другой мужчина прикоснулся к ней. Это произошло не так уж давно. В августе. Полгода назад. Клинг увидел жену в постели с другим и чуть не убил его. Развод был простым и быстрым. Огаста не хотела никаких алиментов, ей не надо было почти ничего. Она всегда зарабатывала втрое больше. Они поделили всю собственность поровну. Из квартиры, в которой они жили, Клинг выехал. Новую квартиру он нашел в деловом центре, почти на другом конце города, словно хотел жить от Огасты как можно дальше. И Клинг увез все свои пожитки с собой, одежду, пластинки, книги и пистолеты. У него было два пистолета. Оба были «специальные» калибра 0,38. Он предпочитал тот, у которого на ореховой рукояти жженая отметина, а другой он хранил как запасной. Карелла беспокоился об этих пистолетах.

Он никогда не видел Клинга таким подавленным, даже после бессмысленного убийства Клер Таунсенд в книжной лавке. Он упросил Бернса предложить Клингу двухнедельный отпуск сразу по окончании бракоразводного процесса, хотя Клингу не полагался отпуск до лета. Клинг отказался. Несколько раз Карелла приглашал Клинга в гости, когда устраивал обеды у себя на Риверхед. Клинг отказывался от приглашений. Карелла старался составить свой график так, чтобы они с Клингом были партнерами чаще, чем любые двое других детективов: чтобы разговаривать с Клингом, помочь ему пережить это трудное время, как он помогал во все другиетрудные времена. Но Клинг разгадал этот маневр и попросил, чтобы его поставили на скользящий график – замещать больных, отпускников или тех, кому надо присутствовать в суде. Карелле стало казаться, что Клинг теперь намеренно избегает его. Видимо, присутствие Кареллы болезненно напоминало ему о том, что произошло, ведь именно с Кареллой Клинг поделился своими первыми подозрениями.

Завтра Валентинов день – на самом деле уже сегодня. Часы в изголовье показывали половину первого ночи. Праздники, даже небольшие, – это плохое время для тех, у кого партнера забрала смерть или развод. Карелла чувствовал, что лейтенант может дать им с Мейером в помощь еще одного человека, который им отчаянно необходим, и шансы на это – пятьдесят на пятьдесят. Итак, если лейтенант согласится, то почему не остановиться на Клинге? Они скажут лейтенанту, что Клинг – единственный, кто поможет им должным образом проверить все сто четырнадцать человек, занятых в шоу, затем допросить треть этих людей и исключить тех, кто не мог убить ни Салли Андерсон, ни Пако Лопеса. Черт возьми, где связь?

Он заснул, думая о том, что, если даже лейтенант назначит Клинга третьим, расследование будет тянуться бесконечно. Он не знал, что как раз в эту минуту дело принимало оборот, который должен был в любом случае вовлечь Клинга и, более того, сделать очевидной необходимость допросить все сто четырнадцать человек.

Человек носил под пальто клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки и жилет. Он также носил пистолет калибра 0,32 в кобуре слева. Пуговица пальто у пояса была расстегнута, чтобы он легко мог выхватить пистолет правой рукой. Ему никогда не приходилось пользоваться пистолетом с тех пор, как он получил разрешение на право ношения.

Не следовало ему работать так поздно сегодня вечером.

Когда он закрывал магазин в деловой части города, опускал металлическую сетку и устанавливал навесной замок, прикрепляя защитную сетку к тротуару, на улице не было ни одной живой души. Быстрой нервной походкой он дошел до круглосуточного гаража, куда обыкновенно ставил машину, с удовольствием думая про пистолет на поясе. В ночные часы эта часть города чем-то напоминала лунный пейзаж. Он ехал к окраине города, останавливаясь у каждого светофора на красный свет, опасаясь приезжих нарушителей уличного движения. Когда он выехал на дорогу, пересекающую Гровер-парк, он почувствовал себя в большей безопасности. Ему осталось проехать два светофора в самом парке (и остановиться перед ними, если будет красный свет) и третий при выезде на авеню Гровер. У первого светофора пришлось остановиться: он нетерпеливо ждал зеленого света. На следующем светофоре горел зеленый свет. При выезде с площади – тоже зеленый. Он повернул направо на авеню Гровер, проехал несколько кварталов, мимо полицейского участка с зелеными шарами по обе стороны лестницы, с цифрами «87» на каждом, затем еще три квартала, повернул налево и двинулся на север к шоссе Сильверман-роуд. Он поставил машину в гараж под зданием, как делал всегда, запер ее и направился к лифту в дальнем конце гаража. Ему часто приходило в голову, что охранник наверху в парадном никак не защищал гараж. Но расстояние от того места, где он оставлял машину, до лифта было не больше пятидесяти футов, и он редко приходил домой позже семи вечера – в это время много других жителей дома приезжает и выезжает.

Но без четверти два ночи в гараже никого не было.

От лифта его отделяли четыре мощные колонны. Они были расставлены, как стражи, в десяти футах друг от друга. Гараж был ярко освещен. Стук каблуков по цементному полу отражало эхо. Из-за третьей колонны ему навстречу выступил человек с пистолетом.

Он потянулся за собственным пистолетом.

Он взялся за рукоять.

Он начал вытаскивать пистолет из кобуры, когда человек выстрелил. Прямо ему в лицо. Он почувствовал только острую боль от первой пули. Его тело откинулось словно от удара, когда вторая пуля вошла ему в голову. Вторую пулю он уже не почувствовал.

Снова пошел снег. Огромные пушистые хлопья лениво кружились в воздухе. Арти Браун сидел за рулем. Рядом с ним на переднем сиденье неприметного автомобиля устроился Берт Клинг. Эйлин Берк сидела сзади. Она еще находилась в комнате детективов, когда пришло сообщение об убийстве. И она попросила Клинга подвезти ее до метро, по дороге к месту преступления. Клинг только поворчал немного. Клинг – очаровашка, подумала Эйлин.

Браун был крупным мужчиной, а в толстом зимнем пальто он казался еще огромнее. Пальто было серым с воротником из искусственного черного меха. На нем были черные кожаные перчатки, в тон воротника. Браун был, как теперь принято говорить, «черным». Но он знал, что цвет его лица был ни в тон воротника, ни в тон перчаток. Всегда, когда он глядел на себя в зеркало, он видел перед собой кого-то с шоколадной кожей. Но он не считал себя «шоколадом». Он также больше не думал о себе как о негре. Если черный считает себя негром, значит, он унижает себя. Слово «негр» стало бранным – одному Богу известно, как и когда это произошло. Отец Брауна называл себя «густоцветом», что звучало весьма натянуто даже в ту пору, когда черные имели обыкновение называть себя неграми. (Браун заметил, что в журнале «Эбонит» слово Черныйпишется с большой буквы. Он часто думал: почему?) Он признался себе, что по-прежнему считает себя цветным. Он искренне надеялся, что в этом нет ничего плохого. Теперь негр уже не знает, кемсчитать себя.

Браун был того рода черным, при виде которого белые переходили на другую сторону улицы. Если вы были белым и видели, что по той же стороне улицы вам навстречу идет Браун, вы автоматически решали, что он даст вам в морду, чиркнет бритвой по щеке или сделает с вами еще что-нибудь ужасное. Отчасти вы делали такое предположение, потому что рост Брауна был шесть футов четыре дюйма, а вес – двести двадцать фунтов. Отчасти (в основном) ваше предположение следовало из того факта, что Браун был черным или цветным – называйте как угодно – в любом случае он не был белым. Белый человек не стал бы переходить на другую сторону при встрече с Брауном, если бы тот был также белым. К сожалению, у Брауна не было возможности провести подобный эксперимент. Итак, когда Браун спокойно шагал по улице, погруженный в собственные мысли, белые переходили на другую сторону. Иногда даже белые полицейскиепереходили на другую сторону. Никому не хотелось иметь неприятности от кого-то, похожего на Брауна. Даже черныепорой переходили на другую сторону, когда видели Брауна, – только потому, что он казался огромным чудовищем.

Браун знал, что на самом деле он очень красив.

Когда Браун смотрел в зеркало, он видел очень красивого человека с шоколадного цвета кожей и внимательными карими глазами. Браун нравился самому себе – и весьма. Браун был в ладу с собой. Браун был рад, что он полицейский. Он знал, почему на самом деле белые переходят на другую сторону при встрече с ним: они думают, что все черные – воры или убийцы. Он часто сожалел о том, что стал детективом: он больше не носил голубую полицейскую форму, которая вступала в противоречие с его коричневой кожей. Черные особенно любили забирать представителей собственной расы. Он очень любил, когда какой-нибудь черный пижон говорил: «Эй, браток, отпусти на свободу».

Эдакий пижон был для Брауна таким же братом, как, скажем, гиппопотам. В мире Брауна были плохие парни и хорошие парни, а цвет кожи ничего не менял. Браун был одним из хороших парней. Все, кто нарушал закон, были плохими парнями. Этой ночью кто-то из плохих парней оставил окровавленный труп на полу в гараже под домом на шоссе Сильверман-роуд. Клинг принял донесение, Браун был его партнером, и вот они, двое хороших парней, ехали среди кружащихся хлопьев снега, и с ними была хорошая девушка на заднем сиденье... Он вспомнил, что обещал высадить ее у метро.

– Станция на углу Калвер и Четвертой годится? – спросил он.

– Годится, Арти, – ответила Эйлин.

Клинг съежился в своем пальто и глядел в окно на летящий снег. Автомобильная печка дребезжала: барахлил вентилятор. Это была самая неладная машина в отделе. Браун подумал, что ему всегда не везет. Каждый раз, когда приходила его очередь брать машину, он получал эту.Наверное, самая ужасная машина во всем городе.Тарахтела, как дешевая проститутка: вероятно, прогорел глушитель, и всегда пахло выхлопными газами, отчего пассажиры, наверное, травилисьпо дороге к месту преступления.

– Уиллис говорит, ты задержала того типа, который стягивал с женщин трусы, верно? – сказал Браун.

– Да, – улыбнулась Эйлин.

– Очень правильно, – кивнул Браун. – В такой холод женщинам просто необходимоносить трусы. – Он расхохотался. Эйлин тоже стала смеяться. Клинг молча глядел в окно.

– Не боишься ехать в метро в такое позднее время? – спросил Браун.

– Все будет в порядке, – ответила Эйлин.

Он подкатил машину к бордюру.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Спокойной ночи, Арти, – сказала она и открыла дверь. – Спокойной ночи, Берт:

– Спокойной ночи, – сказал Браун. – Береги себя.

Клинг ничего не сказал. Эйлин пожала плечами и закрыла за собой дверцу. Браун смотрел, как она спускалась по ступенькам в метро. Он отъехал от тротуара, когда ее голова исчезла из поля зрения.

– Какой адрес, напомни, – сказал он Клингу.

– Шоссе Сильверман-роуд, тысяча сто четырнадцать.

– Это поблизости от Овала?

– Западнее на пару кварталов.

У тротуара стояло несколько патрульных машин, когда подъехал Браун. Их проблесковые фонари мигали то красным, то синим светом сквозь падающий снег. Клинг и Браун вышли из машины, коротко переговорили с патрульным, который остался на тротуаре приглядывать за обеими машинами (угоны полицейских машин не считались небывалым явлением в городе), и затем спустились по пандусу в подземный гараж. Гараж был освещен лампами дневного света. Трое патрульных стояли около человека, который лежал на цементном полу в восьми футах от лифта. Дверца лифта была красной. Из раны в голове вытекала кровь в тон дверцы лифта.

– Детектив Браун, – представился Браун. – А это мой напарник – детектив Клинг.

– Хорошо, – сказал один из патрульных и кивнул.

– Какая машина приехала на место преступления первой?

– Мы, – сказал другой патрульный. – Наша машина.

– Здесь еще кто-нибудь был, когда вы приехали?

– Никого.

– Никого? – спросил Клинг. – А кто звонил? Кто нашел тело?

– Не знаю, сэр, – сказал патрульный. – Нам передали по радио «десять-десять» расследовать выстрелы. Мы даже не знали, где искать. Нам просто дали адрес. Мы спросили охранника в вестибюле, звонил ли он «911», чтобы доложить о вооруженном человеке? Он ответил, что не звонил. Тогда мы поглядели вокруг, в здании, на заднем дворе и уже хотели передать по радио обратно «девять-девяносто»... Но тут Бенни и говорит: давайте, ребята, проверим гараж под домом. Там уже был Чарли Кар...

– Мы проверяли сигнал тревоги на Эйнсли, – сказал другой патрульный.

– Так что мы все трое пришли сюда одновременно, – сказал первый патрульный.

– И вот он лежит, – сказал третий патрульный, кивая в сторону трупа на полу.

– А отдел тяжких преступлений уже известили? – спросил Клинг.

– Полагаю, да, – сказал первый патрульный.

– Что значит – полагаю?

–Я передал это дежурному сержанту. В мои обязанности не входит информировать отдел тяжких преступлений.

– Кто это говорит об отделе тяжких преступлений у нас за спиной? – спросил голос сверху пандуса.

– Голос дьявола, – сказал Браун.

Очень редко детективы из отдела тяжких преступлений – или детективы вообще – работали по три человека. Но те трое детективов, которые сейчас спустились по пандусу, были известны под кличкой Святая Троица. И, по слухам, они ничегоникогда не делали иначе как втроем. Звали их Гардиган, Ганрахан и Мандельбаум. Брауну пришло в голову, что он знает их только по фамилиям и никогда не слышал их имен. Потом ему пришло в голову, что он вообще не знает имени ни одного детектива из отдела тяжких преступлений. А были ли у них имена? Все детективы были в черном. Детективы из отдела тяжких преступлений вообще предпочитали черное. Молва утверждала, что тон задал много лет назад один знаменитый детектив – специалист по расследованию убийств. Однако у Брауна на этот счет было свое собственное мнение.

По его более простой теории, полицейские из отдела тяжких преступлений, которые имели дело исключительно с трупами, облачались в траурный цвет. Ему пришло в голову, что в последнее время Дженеро стал часто носить черное. Не надеется ли Дженеро, что его переведут в отдел тяжких преступлений? Еще ему пришло в голову, что в комнате детективов никто не называет Дженеро по имени, хотя зовут его Ричардом, а обычно: «Подойди, Дженеро», или чаще: «Отойди, Дженеро». Иногда его называли Задница-Дженеро, впрочем ласково. Если у полицейских в отделе тяжких преступлений, не было имен и если у Дженеро было имя, которое никто не употреблял, то, значит, судьба заготовила для Дженеро успешную карьеру в отделе тяжких преступлений. Браун искренне верил в это.

– Значит, это жертва? – произнес Гардиган.

– Нет, это бумажный коврик, – сказал Браун.

– Я забыл, что имею дело с восемьдесят седьмым, – сказал Гардиган.

– Комедианты, – сказал Ганрахан.

– Идиоты, -сказал Мандельбаум, – два часа ночи.

–Мы вытащили тебя из кроватки? – спросил Браун.

– Засунь ее себе в задницу, – любезно пожелал ему Мандельбаум.

– Передом, – сказал Гардиган. И Браун подумал, не расистское ли это замечание.

– Кто он? – спросил Ганрахан.

– Еще не переворачивали, – сказал Клинг.

– Ну так сделайте это, – сказал Ганрахан.

– Не раньше, чем с ним закончит судмедэксперт.

– Кто сказал?

– Новые правила, не больше года.

– К черту правила. Мы закоченеем, пока дождемся судмедэксперта. Сегодня субботний вечер: знаешь, сколько людей убьют сегодня вечером?

– Сколько? – спросил Клинг.

– Переверните его. Делайте, что я говорю. Это отдел тяжких преступлений, – сказал Ганрахан.

– Давайте зафиксируем ваше решение на бумаге, – предложил Клинг. – О том, чтобы я перевернул его до того, как судмедэксперт признает его смерть.

– Да ты же видишь, что он умер! Что тебе еще надо? У человека лица не осталось: зачем тебе заключение судмедэксперта о его смерти? – Гардиган поддержал своего партнера.

– Тогда тыего и переворачивай, – встрял Браун, поддерживая своегопартнера.

– Ладно, будем ждать судмедэксперта, хорошо? – смирился Ганрахан.

– Мы закоченеем здесь, когда приедет судмедэксперт, – повторил Мандельбаум.

Ни Браун, ни Клинг не ответили.

Судмедэксперт не приезжал почти до трех ночи. К этому времени мобильная группа была уже на месте преступления и делала все, за исключением прикосновений к телу. Фотографы снимали, ставились указатели с надписью «Место преступления». Браун и Клинг делали зарисовки. Все промерзли до костей. Но пока еще тело официально не стало трупом.Наконец величественно появился судмедэксперт. Он спускался по пандусу, напоминая клоуна, который приготовился раздавать воздушную кукурузу и призы.

– Извините за опоздание, джентльмены, – сказал он.

Судмедэксперт склонился над телом, расстегнул пальто на убитом. Они сразу увидели руку, сжимающую рукоятку пистолета в кобуре.

– Так-так, – сказал Гардиган.

Не без труда судмедэксперт расстегнул клетчатый пиджак мужчины. Он приготовился просунуть стетоскоп под жилет и сорочку к груди, чтобы наилучшим образом определить, что пули, выпущенные в лицо, привели к остановке сердца, когда заметил – одновременно с пятью детективами, тремя патрульными, фотографом и двумя сотрудниками лаборатории, – что в жилете этого человека было по крайней мере двенадцать карманов.

– Последний раз я видел такое у карманника, – сказал Мандельбаум. – Во все эти кармашки вор складывал краденое.

Но убитый не был карманником.

Если только в тот день у него не было особого везения.

Как только судмедэксперт закончил (он установил смерть), они обыскали все кармашки в жилете. И в каждом из этих кармашков они нашли пластиковые пакетики. И в каждом из этих пластиковых пакетиков они нашли бриллианты различных размеров и формы.

– Да это просто ходячий ювелирный магазин, – сказал Гардиган.

– Вернее, лежачий, – усмехнулся Ганрахан.

– Ишь ты, какие ледышки! -воскликнул Мандельбаум.