Джон Д. Макдональд

Неоновые джунгли

«The Neon Jungle» 1953, перевод М. Пышковой

Глава 1

Автобус, как всегда с шипением, притормозил на углу улицы и, фыркнув, отправился дальше сквозь молочный полумрак к центру города, где так много ярких огней, неона, веселья, жизни.

Когда Бонни только сюда приехала, ветки вязов были голыми и серыми. Но особенно ей не понравилась крошечная комнатка на третьем этаже, где ей предстояло жить, подолгу сидеть в одиночестве и думать о том, как бы поскорее все забыть.

Теперь на деревьях были широкие зеленые листья, которые, должно быть, специально выросли, чтобы отгородить ее от звуков города, его шума и света. Маленькая комнатка перестала казаться тюрьмой и превратилась в уютную норку, куда всегда можно спрятаться, чтобы уйти в себя. И только автобус все так же, как и в первые дни, притормаживал на углу, шипел, фыркал и уезжал.

Бонни, в черных вельветовых брюках, сидела в позе Будды на деревянном стуле у окна. Ее руки были безвольно сложены на коленях, голова слегка отклонена в сторону, так что дым от сигареты в уголке рта тонкой струйкой извивался вверх, сначала вдоль гладкой, элегантной щеки, затем мимо полуприкрытого глаза. Дешевый фонограф на полу у стула играл так тихо, что сладкие звуки волшебной трубы еле пробивались сквозь чудовищное шипение иглы. Но вот пластинка кончилась. Бонни неторопливо вынула дымящуюся сигарету изо рта, наклонилась, подняла звукосниматель и снова опустила его на самое начало. На короткий момент шелковистые пряди густых темно-золотистых волос закрыли ее лицо, но когда она, выпрямившись, дернула головой, снова послушно вернулись на свое законное место.

Бонни думала о тех, кто работает там, в самом центре города, в бледном мерцании безжизненной люминесценции, и размышляла: «А что, если поехать туда прямо сейчас?» И вдруг решила, что именно так и надо сделать. Прямо сейчас! Не откладывая! Похоже, старый Гас точно знал, что маленький человечек с нелепым лицом клоуна порвал ее на части для того, чтобы вскрыть старые раны. Но она не сломалась даже перед ним.

– Лейтенант, не забывайте, что говорите с моей дочерью. Не смейте с ней так разговаривать! – вмешался в их странную беседу Гас.

– Ну, положим, не с дочерью, а всего лишь с падчерицей, Гас... Интересно, где, черт побери. Генри ее нашел?

– Лейтенант, ваше дело ловить жуликов и воров, а не причинять беспокойство добрым людям... Бонни, иди наверх, доченька. Отдохни. Сегодня ты слишком много работала.

Она ушла, даже не взглянув на человека с абсурдным клоунским лицом, стоявшего в их бакалейном магазине прямо напротив кассы. Быстро пересекла торговый зал, прошла через узенькую подсобку, никогда не запирающуюся боковую дверь, поднялась по лестнице на кухню, не забыв улыбнуться и кивнуть величаво стоявшей у плиты Анне, миновала заставленный массивной мебелью склад, широкую залу и наконец беззвучно закрыла за собой дверь своей комнаты. Сделав три шага к постели, легла на нее, затем слегка подвинулась, так чтобы коснуться лбом прохладной стены, ее выцветших бумажных обоев с незатейливым рисунком простеньких полевых цветов...

«Наверное, так уж суждено, – невольно думала Бонни, – чтобы меня всегда спасало семейство Варак». Правда, спасать ее они начали слишком поздно, когда все то самое уже отпечаталось на ее лице и в глазах, то, что лейтенант своим опытным взглядом сразу же отметил, презрительно усмехнувшись.

Это неправда, думала она, что падение происходит стремительно – словно брошенный вниз камень или запущенная ракета, у которой вдруг отказал двигатель. Нет, скорее это похоже на замедленную съемку движения отскочившего от стены мячика. Оно начинается довольно банально – с предательства, с разбитого сердца... В те далекие добрые годы Дэйв, ее самый любимый на свете человек, значил для нее так много, что теперь казалось, будто он находится по другую сторону высокой-превысокой стены. Дэйв, с его мягкой ирландской улыбкой, быстрыми, проворными руками и непомерным тщеславием... Дэйв, который не любил, когда ему взъерошивали волосы, когда к нему прикасались, и который в конце концов всего лишился. Потому что боялся слишком большой любви, любви такой огромной, что в самом обладании ею таилась опасность.

Но когда наступил тот страшный день, она отпустила то, за что держалась, и шагнула... в пропасть, на мрачное дно, где царила смерть. Почувствовав ее ледяное дыхание, она, словно мячик, отскочила назад, но снова полетела вниз. И так раз за разом, раз за разом, все чаще прикасаясь к этому чудовищному дну, становившемуся все более близким, знакомым, а значит, и не таким уж страшным, пугающим, грозным. Каждый отскок был все короче и короче, а сопротивление – все меньше и слабее...

Но вот однажды Генри Варак каким-то чудом вдруг искусно смягчил ее падение.

Тогда Бонни была в Сан-Франциско. Все ночи там до странности слились в одну. Она лишь помнила, что где-то было очень шумно, кто-то ее оттолкнул, а она изо всех сил постаралась вцепиться в чье-то лицо, чтобы разорвать его в клочья ногтями. Затем проливной дождь, на короткий миг охладивший ее разум, и она вдруг, сама не зная почему, подумала, что они ведь могут позвонить в полицию и что последние тридцать дней были для нее настоящим кошмаром.

Бонни бежала под дождем, падала и снова, не останавливаясь, бежала... Потом другое место, много света, драка в аллее между какими-то матросами и снова бег. Скорее даже не бег, а хромой, уродливый галоп, поскольку у одной ее туфельки отлетел высокий каблук. Горячая пелена застилала глаза, в ушах горячо шумело... Она бежала вниз по кривой улочке, настолько крутой, что ее швырнуло от стены к стене...

Затем последовал долгий-долгий период, когда все перемешалось, когда не было понятно, где начало, а где конец... Позже Генри сказал ей, что он продолжался одиннадцать дней. Наконец появилось ощущение, будто из темного, бесконечно длинного и запутанного туннеля, до отказа заполненного дикими, сумасшедшими звуками, она вдруг, именно вдруг, стала выходить куда-то в спокойное место... Бонни открыла глаза. Рядом с узеньким окном на приставленном к стене стуле сидел широкоплечий парень, одетый в армейскую форму с сержантскими нашивками на погонах, с аккуратно причесанными светлыми волосами. Вокруг было тихо. За окном висел белесый туман, а за ним слышалось басовитое, размеренное, как метроном, мычание. Будто там застряло какое-то огромное животное... Комната выглядела странно, но Бонни почему-то совершенно не хотелось поворачивать голову, чтобы осмотреться. Она, как ей тогда показалось, всего на секунду опять закрыла глаза, а когда их открыла, то за окном уже было темно и широкоплечего сержанта со светлыми волосами возле него не было. Нахмурившись, Бонни повернула голову туда, откуда исходил тусклый свет, и увидела, что он сидит у настольной лампы и читает.

Очевидно почувствовав на себе ее взгляд, сержант отложил книгу, встал, подошел к постели и приложил тыльную сторону ладони к ее лбу. Это было невероятно – такая громадная ручища и мягкое, нежное, такое ласковое прикосновение...

– Что со мной случилось? – слабым голосом спросила она.

– Вы имеете в виду, кто столкнул вас в пропасть небытия, Бонни?.. Пневмония. Вам не удалось ей воспротивиться.

– Кто вы?

– Генри Варак. Только постарайтесь не задавать мне никаких вопросов. Посмотрим, удастся ли мне самому вам рассказать, как все было. Во всяком случае, давайте попробуем... Так вот, мы с приятелем просто шли по улице и совершенно случайно увидели, как какой-то парень прижал вас к стене и остервенело вышибает из вас дух. Мы, само собой, тут же его усмирили, а вас доставили в ближайшую больницу. Но по какой-то дурацкой причине вас отказались туда принять, несмотря на сильный жар... У моего приятеля есть друг, который на время своего отъезда позволил ему пользоваться этой квартирой. Вот мы вас сюда и принесли. А потом вызвали знакомого врача. Его диагноз сводился к следующему: сильное недоедание, алкоголизм, пневмония, анемия, ну и, возможно, внутренние повреждения от недавно перенесенных побоев. Знаете, Бонни, осмотрев вас, врач так удивлялся, что вы еще живы, что хотел устроить для вас бесплатное место в больнице – так сказать, по линии благотворительности. Но поскольку круглосуточные сиделки там не предусмотрены, я решил, что в принципе смогу позаботиться о вас и сам. Мой приятель уехал по делам... сейчас, дайте посчитать... да, точно, ровно одиннадцать дней тому назад. Точно следуя указаниям доктора, который приходит осматривать вас каждое утро, я давал вам глюкозу, кислород и множество всяких антибиотиков. До позавчерашнего дня с вашей головой, Бонни, творилось что-то невероятное, ну а потом вы в основном спали. Сегодня утром док торжественно пообещал, что к вечеру вы, очевидно, проснетесь и будете как новый доллар. Или почти как новый...

Генри влажной губкой нежно вытер ей лицо, затем, слегка приподняв ее голову, поднес к губам стакан с теплым питьем. Самой сидеть Бонни было еще трудно, а уж ходить... О ее естественных потребностях Генри заботился с такой спокойной деловитостью, что у нее совершенно не возникало никакого стеснения. Утром, когда он перед приходом врача тщательно протирал всю ее влажной губкой, она невольно бросила взгляд вниз и была в полном смысле этого слова шокирована видом своего исхудавшего тела: усохшие груди, торчащие бедренные кости, которые, казалось, вот-вот пронзят ее мертвенно-бледную кожу и вылезут наружу...

Доктор, грубоватый и суетливый человек, обращался с вопросами в основном к Генри. Осмотрев Бонни, он выписал два рецепта и сказал:

– А знаете, вы на редкость крепкая молодая женщина. Продолжайте в том же духе, и скоро будете в полном порядке... Генри, выйди-ка в соседнюю комнату и плотно закрой за собой дверь.

– Но почему, док?

– Не спорь, Генри. Просто сделай то, о чем я тебя прошу.

Генри, пожав плечами, молча вышел. Когда дверь за ним закрылась, доктор повернулся к Бонни. Но теперь выражение его лица изменилось. Стало жестким, сердитым...

– Вы не только крепкая, но и на редкость везучая женщина. Своей жизнью вы обязаны прежде всего Генри. Он тоже весьма редкий молодой человек. Даже не знаю, сможете ли вы понять, насколько редкий! Ведь вы, женщины, всегда ищете ангелов. Но все, чем вы его можете отблагодарить, – это как можно скорее поправиться, набраться сил и немедленно уехать. Как можно дальше! Этим вы окажете ему по-настоящему добрую услугу. Лично я нисколько не сомневаюсь, что Генри находил в детстве птиц со сломанными крыльями и лечил их дома. После того как вы оказались здесь, первые пятьдесят два часа он не сомкнул глаз... Генри должен был улететь на Восток. Получил тридцатидневный отпуск перед отплытием... Прошу вас, не пытайтесь испробовать на нем ваши женские штучки. Не забывайте, Бонни, вы чудом избежали бесплатных похорон за счет городской казны. Только, ради бога, не вздумайте извиняться, оправдываться, что-то объяснять. Мне совершенно не хочется слышать ваш голос. Особенно в данный момент. Я достаточно его наслушался, когда вы разговаривали в бреду. И сержант Варак тоже. Это было отвратительно. Тем более, что раньше у вас была приличная семья, вы получили достойное воспитание, совсем не плохое образование. А затем... из вас будто что-то вынули... Прошу вас, не возвращайтесь к своим, так сказать, «кошачьим делам» до тех пор, пока сержант полностью и окончательно не исчезнет за далеким горизонтом! Надеюсь, вы меня поняли?

Бонни закрыла глаза. Она слышала, как доктор вышел из комнаты, как он разговаривал с Генри в соседней комнате. Из-под ее прикрытых век медленно выкатились две большие слезинки. Всхлипнув, она вытерла их уголком простыни.

Затем в комнату, широко улыбаясь, вошел Генри:

– Бонни, док говорит, ему больше незачем сюда приходить. Теперь, когда встанешь на ноги, на медосмотр будешь ходить к нему сама. Поздравляю, Бонни, от всей души поздравляю!

– Да, это хорошо.

– Послушай, не надо срывать дурное настроение на мне. Господи, я так рад, что теперь мне есть с кем поговорить!

Постепенно к ней стали возвращаться силы и вес – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Генри купил ей пижаму и халат. Когда Бонни попробовала делать первые неуверенные шаги, ей пришлось опереться на его сильное плечо. Один, всего лишь один круг по небольшой комнатке утомил ее больше, чем буйная вечеринка с танцами ночь напролет.

– Как насчет моей комнаты? – тихим голосом спросила она. – И моей одежды?

Он заметно покраснел.

– Знаешь, в один из этих дней, ну, когда у тебя бывали минуты просветления, ты назвала мне свой адрес, и я туда сходил. Хозяйка вынесла из твоей комнаты все вещи, потому что ты задолжала ей шесть долларов и... пропала. Я заплатил, взял вещи, принес сюда, просмотрел их. Хотя, может быть, этого и не следовало делать. Твоя одежда была, мягко говоря, в очень плохом состоянии, Бонни. Я отнес ее в местное отделение Армии спасения. Остальные твои вещи – письма, бумаги и несколько фотографий – лежат в этой маленькой шкатулке.

Весь ее мир в одной маленькой шкатулке?! Бонни закрыла глаза.

– Генри, ты можешь для меня кое-что сделать?

– Естественно.

– Вопрос звучит, конечно, глупо, я понимаю... после всего того, что ты для меня уже сделал! И все-таки... Просмотри, пожалуйста, содержимое шкатулки. Вынь оттуда карточку социального страхования, свидетельство о рождении и фотокопию университетского диплома. Остальное сожги или выброси в помойное ведро.

– Все?

– Да, все. Прошу тебя! Пожалуйста!

На следующий день он, немного смущенный, протянул ей плотный конверт:

– Здесь все, что ты просила сохранить. И несколько фотографий. Твоих родителей. Я почему-то подумал, что тебе все же захочется их иметь.

– Они погибли в...

– Да, ты много говорила об этом. Я знаю. И все равно, Бонни, лучше не выбрасывай их фотографии. Пусть останутся. Когда-нибудь у тебя будут дети, а они рано или поздно обязательно захотят посмотреть, как выглядели их бабушка и дедушка.

– Когда-нибудь будут дети...

– Не надо, Бонни, не надо. Не говори об этом таким тоном. Никогда. Слышишь? Ни-ког-да!

Это случилось в тот день, когда она сидела на табуретке перед раковиной умывальника в ванной комнате с большим полотенцем на плечах, а он мыл ей голову. Ему пришлось четыре раза намыливать ее волосы шампунем, скрести их, смывать и прополаскивать, прежде чем они стали такими же, какими были прежде. А когда они высохли, Генри посмотрел на них с искренним восхищением. И тут на его лице Бонни заметила первые признаки восприятия ее как... женщины. Красивой женщины. Такое ей было знакомо. Правда, давно, еще в той, другой жизни... И это при том, что она по-прежнему оставалась тощей как доска и была без какого-либо макияжа, а кроме того. Генри видел не только ее лицо и тело в худшем из худших видов, но и собственными ушами слышал самые отвратительные эпизоды ее жизни. Во всех деталях! И тем не менее в его глазах читался явный интерес и одобрение. А в таких делах женщины, как известно, никогда не ошибаются. От одной только мысли об этом ей захотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать...

На двадцать второй день его тридцатидневного отпуска Бонни начала помогать ему готовить и убирать квартиру, хотя в основном символически, так как была еще очень слаба. И все-таки она сказала:

– Генри, мне нужна хоть какая-нибудь одежда, чтобы уйти отсюда. Сам понимаешь...

– Да, я тоже об этом думал. Скажи, нет, лучше, запиши мне твои размеры, и я куплю все, что надо.

– Хорошо, запишу. Только покупай что-нибудь подешевле... Да, кстати, ты записываешь расходы? Ну... деньги, которые на меня тратишь? У тебя ведь, наверное, их осталось совсем немного, так?

– Да нет, не беспокойся, кое-что еще есть. Док помог. Кроме того, позавчера папа прислал мне еще двести баксов.

– Генри, тебе надо поехать домой. Ты должен, нет, просто обязан повидаться с ними!

– Ничего страшного, время еще есть.

– Нет, уже нет. А они никогда не поймут, почему ты не приехал к ним. Никогда!

– Они меня слишком хорошо знают, Бонни. Если я вдруг не приехал, как обещал, значит, на то была очень серьезная причина.

– В таких случаях никакая причина не может быть очень серьезной, Генри.

Тогда он много говорил о своей семье, о клане Варак.

– Детей нас трое: я, Уолтер и Тина. Тина еще ребенок, ходит в школу. Уолтер старше меня. Он темноволосый, как наша мама. Его жену зовут Доррис, и она здорово портит ему жизнь. С утра до ночи все пилит, пилит и пилит... Яна – вторая жена отца. Он женился на ней в прошлом году. Так уж получилось. Понимаешь, три года тому назад умерла наша мама. Ее родственники, фермеры, прислали Яну к нам, чтобы она могла пойти учиться в школу бизнеса. Яна на два года моложе Уолтера и на два года старше меня. Такая дородная, крепкая, настоящая деревенская девушка. Кроме нее в доме еще живет Анна, старшая сестра папы. Она приехала к нам, чтобы вроде как помочь по хозяйству, но потом появилась Яна, и поначалу вся семья встала на дыбы. Особенно Доррис. Но Анна все-таки осталась. И скоро все пришло в норму. Папа и Яна в общем-то по-настоящему счастливы. Впрочем, как и вся семья. У нас счастливый дом – здоровенная старая развалюха, первый этаж которой раньше был магазином. После войны папа сделал пристройку, и магазин переехал туда. Люди, которые там работают, в основном тоже живут в нашем доме. Там три этажа, десять спален и всегда что-нибудь происходит. Отец и его старые приятели чуть ли не каждый вечер режутся в карты на кухне и при этом любят орать друг на друга. Иногда очень громко и все сразу...

Он рассказывал про них так много, что Бонни казалось, будто она их всех давно и хорошо знает. Намного лучше, чем многих скользких типов, окружавших ее последние несколько лет.

Она записала ему свои размеры, и Генри тут же отправился за покупками. Вернулся он часа через два, нагруженный свертками и коробками.

– Но это же слишком много. Генри! Зачем?

– Ну будет тебе, Бонни, не бурчи. Лучше начинай открывать коробки. Совсем как на Рождество, так ведь?

– Все равно слишком много...

У него, похоже, был хороший вкус, интуитивное понимание того, какой цвет органически подойдет ее густым медно-красным волосам, а какой она носить ни за что не будет. Кроме того, он купил такие наряды, которые Бонни уже давным-давно не надевала, – юбки из плотного твида, тонкие свитера бледных тонов...

– Надеюсь, тебе все это придется по душе, – заметно нервничая, сказал Генри. – В твоих вещах, которые я отдал Армии спасения, оказалась одна твоя фотография, мне понравилось, во что ты была на ней одета.

Всего он принес: две юбки, три свитера, две блузки, три комплекта нейлоновых трусиков и лифчиков, двое туфель на высоких каблуках и пару сандалий с завязками на лодыжках. Бонни прошла в спальную комнату и, стоя перед зеркалом, надела первое, что попалось под руку. Сначала она смотрела только на длину юбки и на то, как одежда на ней сидит, но затем вдруг обратила внимание на свое разгоревшееся от возбуждения лицо, блестящие глаза, счастливую улыбку... Она вернулась в гостиную.

– Бонни, ты выглядишь великолепно, просто потрясающе!

– Я... я не знаю... не знаю, как мне...

Генри, не дожидаясь продолжения, вынул из кармана и протянул ей две небольшие, но красиво упакованные коробочки.

– Вот, решил заодно прихватить и это. Совсем недорогие. Клипсы и браслет. Почему-то подумал, тебе это не помешает.

Бонни медленно опустилась на ближайший стул. Он подошел к ней, мягко положил сильную руку на ее плечо.

– Послушай, я же не хотел, чтобы ты из-за этого плакала. Черт меня побери, Бонни, я же не нарочно, совсем не нарочно. Ну не надо, прошу тебя.

Когда ближе к вечеру он снова вышел – на этот раз чтобы купить продукты, – Бонни быстро сложила вещи в купленную Генри дорожную сумку. Затем, отыскав в ящике письменного стола бумагу и карандаш, написала записку:

quot;Генри, огромное тебе спасибо за все. Твой домашний адрес у меня есть, так что, когда у меня будут деньги, я знаю, куда их прислать. Теперь у тебя есть время, чтобы успеть повидать семью. То, что ты для меня сделал, словами описать невозможно, их попросту нет. Еще раз за все спасибо.

Твоя Бонниquot;.

Она подписалась и еще раз перечитала записку. Да, наверное, именно так и надо сделать. Без всякой патетики... Она поступает так, как настоятельно требовал доктор. И он прав, прав на все сто процентов!

Когда Бонни спускалась по лестнице, у нее слегка дрожали ноги, а на улице они вообще стали ватными. Асфальт казался слишком твердым, кварталы – чересчур длинными, дорожная сумка – очень тяжелой... Неожиданно она услышала за собой чьи-то тяжелые торопливые шаги и, сама не зная почему, обернулась. Это был Генри. Он крепко схватил ее за руки чуть повыше локтей, развернул к себе. На его лице появились какие-то странные белые пятна, а глаза настолько сузились, будто их вообще не было.

– Что это ты тут делаешь?

– Отпусти меня, отпусти! Мне же больно...

Весь обратный путь она шла с низко опущенной головой, а он одной рукой крепко держал ее, а в другой нес сумку. Перед самой лестницей Генри поднял ее на руки. Бонни сначала молча заплакала, а затем громко зарыдала, уткнувшись мокрым от слез лицом в его сильную шею.

Открыв входную дверь. Генри вошел внутрь, пинком ноги закрыл ее, молча уронил сумку на пол, все еще продолжая держать Бонни на руках, подошел к письменному столу, пробежал глазами ее прощальную записку. Затем, так же не выпуская Бонни из рук, медленно опустился в большое кресло, стоявшее в углу гостиной, и позволил ей выплакаться. Слезы довольно долго лились из ее прекрасных серых глаз, унося с собой слабость, отчаяние, боль, разочарование и бессмыслицу ее прежней жизни, а Генри терпеливо ждал, когда она наконец сможет остановиться.

– Ну и куда бы ты направилась, если бы я случайно не увидел тебя?

– Это не имеет значения.

– Нет, имеет!

– Нет, не имеет!

– Нет, имеет. Просто должно иметь! Или тебе было бы лучше, если бы тот алкаш тебя убил?

– Да, может, и лучше.

– Сама себя жалеешь, да? Господи ты боже мой, неужели не надоело? Это же смешно и глупо. Иногда меня от этого просто тошнит!

– Меня саму от этого тошнит. Но я...

– Хватит! Заткнись, пожалуйста! Док посоветовал мне выбросить тебя отсюда и из моей жизни, как только ты встанешь на ноги и сможешь ходить. Прекрасно. Просто прекрасно! И во что это превращает меня? В полудурка, который неизвестно на что потратил свой долгожданный отпуск? Может быть, последний в жизни! Ну уж нет, из всего этого должно, просто обязано что-то выйти, что-то куда большее, чем это!

Так они сидели, пока комната не погрузилась во мрак наступившего вечера. Но темнота, похоже, лишь придала Бонни смелости.

– А знаешь, ты прав. То, что произошло, на самом деле имеет для меня значение. Причем, наверное, даже большее... чем когда-либо раньше. Хотя, честно говоря, толком не знаю почему... Все это было... ну почти как будто меня заново родили... Ухаживали, мыли, с ложечки кормили, учили ходить... В такое даже трудно поверить...

Он нежно поцеловал ее и, приподняв со своих колен, поставил на ноги. Впервые за все это время поцеловав в губы! И сказал:

– Как же приятно слышать от тебя такое, Бонни.

После этого Генри зажег свет. Они дружно зажмурились, затем вместе хихикнули, быстро приготовили на скорую руку что-то вроде ужина, во время которого не говорили ни о чем серьезном, а просто перебрасывались общими словами, с удовольствием шутили и вспоминали анекдоты, а потом Бонни помогла Генри постелить его постель на кушетке и отправилась спать...