"След тигра" - читать интересную книгу автора (Макдональд Джон Д.)

Глава 5

Банкнота в один доллар выглядит скромно и непритязательно. У пятидолларовой бумажки вид более солидный. Десятка внушает доверие и требует к себе уважение, как лидер скаутов. Если поднести к уху двадцатидолларовую банкноту, свернув ее в трубочку, тебе померещится морской прибой и сладкая музыка, доносящаяся из ночных ресторанов. Пятьдесят долларов самодовольно усмехаются, как толстяк, выигравший на скачках. Так и видишь его, лоснящегося, с золотым перстнем на мизинце. Ну, а сотенную купюру просто распирает от собственного величия. Она надменна и не любит валяться рядом с какой-то мелочью.

Впрочем, количество банкнот тоже говорит о многом. Несколько мятых бумажек, по одному доллару засунутых в грязный карман или развернутых веером во время игры в железку. Потом идут трешки в тощем бумажнике. Вслед за ними выступают всякие там пятерки, десятки и двадцатки, набитые в портмоне из кожзаменителя. Ступенькой выше появляется платиновый зажим с пятидесятидолларовыми банкнотами, новенькими и хрустящими. И, наконец, гордый конверт с внушительной пачкой стодолларовых купюр, передаваемый из рук в руки в правительственных коридорах.

А еще существуют банки. Вы подходите к окошечку кассира, а при виде пачек денег у вас перехватывает дыхание. Вам знакомо это чувство?

Когда школьников приводят на экскурсию на монетный двор, добрый дяденька разрешает какой-нибудь симпатичной девчушке подержать в руках миллион долларов – совсем небольшую пачку банкнот по десять тысяч, всего сто казначейских билетов. Эти купюры водятся где-то в таинственных недрах федеральной банковской системы. Даже не верится, что миллион можно так просто взять и подержать в руках. Но вот унести его оттуда можно и не пытаться. Такие банкноты все равно никто не разменяет.

Ладно. Это было лирическое отступление. Совсем иначе выглядело содержимое черного чемодана. Куда более реально. Джерри Джеймисон, ломавший замки и выбрасывающий из чемодана старое тряпье, – это был прежний я. Но я, увидевший деньги в чемодане, – это был уже новый человек. В ту самую минуту я всем своим нутром почувствовал, что мне больше никогда не стать прежним Джеймисоном, как бы мне этого ни захотелось.

Сидя на корточках, я поднял глаза на Винса. Взгляды наши встретились. Несколько мгновений мы обалдело смотрели друг на друга со смешанным чувством неловкости и какого-то дикого, сумасшедшего восторга, потом оба отвели взгляд в сторону.

– Даже не знаю, что сказать в такой момент, – тихо произнес Винс.

– Надо не говорить, а считать. – Я сам не узнавал своего голоса. Деньги были упакованы в толстые пачки, в четыре дюйма каждая. Пачки туго перевязаны и плотно уложены рядами. Я с трудом вытащил одну. Верхняя и нижняя банкноты оказались стодолларовыми, не новыми, бывшими в употреблении. Я несколько раз подбросил пачку на ладони, наслаждаясь ее ощутимым весом, и передал Винсу. Он зажал ее между коленями и провел большим пальцем по боковой стороне, пытаясь заглянуть внутрь пачки. Деньги были плотно спрессованы. Винс взвесил пачку на ладони.

– Здесь, похоже, бумажек пятьсот, – прикинул он.

– Значит, тысяч пятьдесят.

– И сколько таких пачек в чемодане?

Я начал вытаскивать их одну за другой, пересчитывая. Казалось бы, следовало считать медленно, растягивая удовольствие. Но мой взгляд лихорадочно стремился вперед, и руки едва успевали за ним. Итак, шестьдесят восемь пачек сотенных и еще одна пачка банкнот по пятьсот долларов, такой же толщины.

– у меня просто в голове не укладывается, – хрипло произнес Винс откашлялся. – Джерри, вон та пачка с пятисотенными – в ней четверть миллиона! Возьми карандаш и бумагу и валяй...

– Постой-ка, что там у нас? – На самом дне чемодана лежал листок бумаги с цифрами, напечатанными вкривь и вкось, видимо, на старой и разбитой пишущей машинке.

34.000 х 100= 3.400.000

500 х 500 = 250.000

–

3.650.000

Я передал листок Винсу. Он не ошибся – в каждой пачке ровно по пятьсот бумажек. Трудно поверить! Тридцать четыре тысячи сотенных! Два миллиона – Винсу и один – мне.

– Значит, Кармела не в счет? – спросил я.

– Ну ты же слышал все по радио. Все, что больше трех миллионов, делим пополам.

Итак, я стал владельцем миллиона трехсот двадцати пяти тысяч долларов. Я посмотрел на разбросанные по полу пачки.

– Давай одну распечатаем и разделим. Мне не терпелось.

– Валяй.

Развязывая узел, я порвал верхнюю банкноту. Пачка, освободившись от тугой бечевки, стала вдвое толще. Я на глаз разделил ее на две части и пересчитал половину. Двести шестьдесят две бумажки. Я взял двенадцать сотенных и переложил в другую стопку. Теперь поровну. Двести пятьдесят своих банкнот я сунул себе в чемодан пол одежду. Подумаешь, двадцать пять тысяч. Так, мелочь! Сверху была порванная банкнота. Я показал ее Винсу.

– Эту мы выбросим.

– Черта с два. Дай ее мне, а себе возьми одну из моих. Для друга ничего не жалко. Закурим?

Я достал сигареты и зажигалку. Винс взял порванную купюру за уголок и поднес ее к огню. Прикурив от нее, мы полюбовались, как она догорала в пепельнице.

– Вот уж не думал, что смогу себе такое позволить, – заметил Винс. И тут мы начали хохотать как безумные, до слез. Отсмеявшись, я вспомнил, что должен Винсу пятьсот долларов и хотел немедленно вернуть. Но он гордо отказался, не желая даже слышать о такой мизерной сумме. На мою долю пришлось двадцать шесть пачек. Пачку с пятисотдолларовыми банкнотами получил Винс.

– Мне будет их легче разменять, чем тебе, – объяснил он. Я любовно сложил свои двадцать шесть пачек. Но при взгляде на долю Винса где-то внутри у меня зашевелилось смутное недовольство. Впрочем, это чувство появилось так же быстро и исчезло. Мы запомнили, сколько пачек приходится на каждого, и я сложил все обратно в чемодан. Пришлось повозиться со сломанными замками, но они в конце концов защелкнулись, и я запер чемодан в стенной шкаф. После этого принес Винсу еще пару стаканов воды, помог дойти до туалета и уложил в кровать. Он сказал, что боль немного уменьшилась, но тело стало неметь. Симптомы были мне знакомы. Они не предвещали ничего доброго.

Вспомнив, что нужно перекусить, я вышел из домика. В ночном баре я купил два гамбургера и кофе. Отпирая дверь, я вдруг подумал о том, что, пока меня не было, Винс забрал чемодан с деньгами и смылся. Глупость, конечно, но в тот момент я был уверен, что не увижу его на месте.

Нет, он спал. Я решил, что ему необходимо поесть, и разбудил его. Он с трудом запихнул в себя гамбургер и отпил чуть-чуть кофе.

– Дальше-то что нам делать, – спросил я.

– Посмотрим, как будут заживать раны.

– Не думаю, что особенно быстро.

– Если все пойдет нормально, дней через десять я встану на ноги и смогу уехать.

– Куда?

– Есть одно укромное местечко. Теперь, после того как Кармела приказала долго жить, мне не нужно никуда заезжать.

– Я смотрю, ты не особенно ее оплакиваешь?

– Ты очень догадлив.

– Так где же ты хочешь провести эти десять дней?

– По-моему, Джерри, надежнее всего, а главное – удобнее, у тебя дома.

Я задумался. По-своему он был прав, но мне совсем не хотелось вешать на себя эту обузу. Распознать в нем таинственного мужчину, с которым разговаривал курьер в Тампе, проще простого.

– Послушай, а в Штатах ты легально?

– На этот раз – да.

– А ты понимаешь, чем я рискую?

– Твой риск не лишен здравого смысла.

– Винс! Чем больше риск, тем больше вознаграждение. Он посмотрел на меня и зевнул.

– Сколько?

– Еще одна пачка сотенных. Он присвистнул.

– Дорогая у тебя, однако, жилплощадь! Тот, прежний Джерри, который ломал замки у чемодана, никогда бы не потребовал такого. Но я был уже другим человеком, куда более жестким.

– Есть другой вариант. Я могу найти тебе квартиру и раз в сутки приносить еду.

– И сколько мне это будет стоить?

– Нисколько.

Он закрыл глаза. Время шло. Я уже решил, что Винс уснул, но он просто дремал.

– Ладно, поехали к тебе. Получишь двадцать седьмую пачку, можешь подавиться. Может, тебе удастся выманить у меня еще несколько за эти десять дней.

– Да заткнись ты, Бискэй! Можно подумать, я тебя обобрал до нитки! Это все равно была бы доля Кармелы. Кстати, ты забываешь, что я и не подумал смыться, когда у вас там началась заварушка.

Он устало закрыл глаза.

– Спокойной ночи, старина. А взял я тебя именно потому, что был уверен, что ты не смоешься.

На следующее утро Винсу стало гораздо хуже. Мы выехали в одиннадцатом часу. В пути он часто впадал в забытье и громко стонал. Я остановился у придорожного кафе перекусить, но он не смог взять в рот ни кусочка.

К вечеру у него начался жар, я заметил это по лихорадочному блеску его глаз. Я потрогал ему лоб – как печка.

– Это из-за ноги, – сказал он.

– Нужен врач.

– Плевать, само пройдет. Ты знай рули, лейтенант!

Но еще через час, когда мы проехали Бирмингем, он начал бредить, говорил что-то по-испански, попытался открыть дверцу и выпрыгнуть на скорости шестьдесят пять миль в час. Я едва успел его удержать. Ехать дальше в таком состоянии было невозможно.

Я остановился у первого попавшегося мотеля на окраине Бирмингема. Втащить его в комнату стоило мне больших трудов. Но он же, черт возьми, тоже изрядно попотел тогда, выволакивая меня из реки! Нет, вру. Совсем другая мысль пришла мне в голову в тот момент. Подлая такая мыслишка: взять, запереть его в этой комнате и уехать, прихватив с собой все денежки. Но это было бы безумием.

Я сунул в карман несколько банкнот и отправился в город. В Бирмингеме я нашел врача и привез с собой в мотель. За пять тысяч долларов он с готовностью согласился оказать помощь человеку, случайно ранившему себя из револьвера. Дважды. За пять тысяч долларов он был готов на все и, разумеется, на то, чтобы не сообщать в полицию о таком странном несчастном случае. Он промыл и перевязал раны, сделал уколы, и я отвез его обратно. На прощание он сказал, что Винсу не стоит несколько дней вставать с постели, а тем более путешествовать в машине.

На следующее утро Винс разбудил меня на рассвете. Он был еще очень слаб, но в полном сознании. Я передал ему слова доктора. Винс сказал, что если я помогу ему добраться до машины, то он вполне может ехать дальше, я взял из номера четыре одеяла и оставил на столе сто долларов Для портье – на случай, если ему взбрело в голову сверить номер моего автомобиля с записью в регистрационной книге.

Я устроил Винса на заднем сиденье, но ехать ему все равно было тяжело. Лицо его пожелтело, глаза ввалились. Когда стемнело, я остановился у обочины и пару часов поспал. Потом мы снова тронулись в путь и ехали всю ночь. Мимо пронеслись Спрингфилд, Престон и Канзас-Сити и, наконец, в пять часов вечера, в субботу, мы добрались до Вернона. Хорошо бы Лоррейн не оказалось дома, подумал я. Ни Лоррейн, ни Ирены не было. Я вытащил Винса из машины. Надо было поскорее поднять его на второй этаж. Сам он идти не мог. Я взвалил его себе на спину, но он оказался слишком тяжел, пришлось отказаться от этой затеи. Тогда я потащил его волоком. Он помогал мне, как мог. Общими усилиями мы добрались до свободной спальни. Там я раздел его и уложил в постель.

На все это ушло минут сорок. Теперь надо было куда-то спрятать деньги. Лоррейн чертовски любопытна и непременно захочет выяснить, где я был и чем занимался. Она обнюхает все углы и доберется до чемодана в багажнике. Единственное место, куда она не любит заглядывать, – это подвал. Там у нас хранились дрова для камина, не меньше восьми кубометров березовых и дубовых поленьев – сложенные штабелями до самого потолка. Мы не разжигали камин с прошлой зимы. Камин – символ семейного счастья и благополучия. Чего-чего, а этого у нас не было. Ну что ж, нет худа без добра. Значит, никому не взбредет в голову копаться в дровах. Я поставил чемодан к стенке и стал обкладывать его поленьями. Я так спешил, что все руки у меня были в занозах и царапинах.

Закончив работу, я поднялся к себе в спальню и выдернул самые крупные занозы щипчиками, лежавшими на туалетном столике Лоррейн. Мне страшно хотелось поскорее принять душ, но сначала нужно было решить, куда девать двадцать пять тысяч, оставшихся в моем чемодане. Времени на раздумья не было, и я переложил пять сотенных в свой бумажник, остальные деньги запечатал в большой конверт и приклеил его клейкой лентой к задней стенке письменного стола. Конверт был слишком толстым, и ящик не задвигался до конца, но я решил, что сойдет и так.

Начало седьмого. Я зашел проведать Винса. Он дремал и проснулся, когда я присел на край кровати.

– Ну, как дела?

– Господи, Джерри, неужели мы уже приехали? По-моему, грешников в аду держат на заднем сиденье автомобиля и катают по этому чертову шоссе.

– Давай скорее решим, что сказать Лоррейн.

– Чем меньше ты ей скажешь, тем лучше.

– Но я же не могу ей вообще ничего не говорить.

– Тоже верно.

– Только ни слова про огнестрельное оружие. У нее буйная фантазия. Она черт-те что может напридумывать, а после трех коктейлей об этом будет знать вся округа. Надо выдумать что-нибудь поскучнее.

– Нет ничего скучнее, чем хирургическая операция. А Джерри? Как ты считаешь?

– Во, отлично! Но какая?

– Ну, например, хронический – как его? – бурсит... Мне вскрыли нарывы на плече и бедре и выпустили жидкость, или что они там делают?

– Ладно. Значит, так. В прошлый раз ты сказал мне, что ложишься на операцию. И ей ты тоже об этом говорил. Можешь смело ей это сказать: она все равно спьяну ни черта не помнит. Итак, я ездил тебя навесить в больнице. Да, а где ты лежал?

– Скажем, в Филадельфии.

Д,а вроде все сходится. Я решил забрать Винса, чтобы он отлежался меня. После такой пустячной операции это выглядит вполне правдоподобно. Лоррейн не станет возражать – я видел в прошлый раз, какое Винс произвел на нее впечатление.

– А деньги куда ты спрятал?

– Они в надежном месте.

Он испытующе посмотрел на меня.

– Приятно слышать, но все-таки где именно?

– Я же тебе ясно сказал: в надежном месте.

Винс с трудом приподнялся на локте. Заходящее солнце, пробивавшееся сквозь щели жалюзи, отбросило полосатый отсвет на его осунувшееся лицо. Трехдневная щетина отливала медью.

– Старик, давай договоримся раз и навсегда. В этом чемодане чертова прорва денег. Имея дело с такими деньгами, очень легко забыться и наделать глупостей. Я должен знать, куда ты их спрятал.

– В подвал, под дровами.

Винс вздохнул с облегчением и откинулся на подушку.

– Вот и отлично, молодец.

В этот момент я услышал знакомый рев мотора “порше” и, выглянув в окно, увидел, как Лоррейн въезжает в гараж.

Я спустился по лестнице и встретил ее у входной двери.

– А, вернулся, – протянула она и направилась на кухню. Под ее синим махровым халатом виднелся купальный костюм. Непросохшие темные волосы завились колечками на висках.

– Купалась?

– Нет, была на танцах. – Она достала из холодильника ведерко со льдом. – Ну, как съездил?

– Отлично, дорогая. Знаешь, у нас гость. Лоррейн бросила в стакан несколько кубиков льда и резко повернулась ко мне.

– Какого черта...

– Помнишь, Винс нам говорил, что ложится на операцию, вскрывать нарывы на плече и ноге?

– Что-то припоминаю. Ну и?..

– Я заехал к нему в больницу в Филадельфии. Она с сомнением взглянула на меня.

– Ты, что же, специально отправился на машине в Филадельфию?

– Нет, я ездил по другим делам, оказался неподалеку и решил его проведать. Больница – не самое лучшее место в мире. Вот я и пригласил его отлежаться у нас несколько дней. Ему нельзя вставать с постели.

– Бедолага!

– Ты не возражаешь?

– Да нет, ради Бога. Разве что Ирена будет недовольна. Она что-то совсем разленилась в последнее время. Кстати, сегодня опять отпросилась на полдня. Постой, а чем же мы будем кормить Винса?

– Да ему ничего особенного не нужно. Так, бульона с тостами и все. А я могу поесть в городе.

– Я сегодня ужинаю в клубе. Перед уходом что-нибудь для него приготовлю. – Тут она впервые взглянула на меня повнимательнее. – Джерри, ты ужасно выглядишь. Что это ты так осунулся?

– Устал. Все время был в дороге.

Лоррейн взяла свой коктейль и пошла наверх. Я немного постоял, собираясь с мыслями, но голова была пустая. Я решил принять душ и, поднимаясь по лестнице, слышал, как Лоррейн разговаривала с Винсом. Слов я не разобрал, но, по-моему, она опять с ним кокетничала.

Когда я вошел в спальню, Лоррейн стояла возле кровати, где была разбросана моя измятая одежда, и держала в руках спичечный коробок. Она уже успела пошарить у меня в карманах.

– А ты, однако, успел попутешествовать. Эти спички из мотеля в Старке, штат Флорида. Гм...

– Да нет, во Флориде я не был. Это спички из другого места. У них, наверное, сеть мотелей с общими поставками.

– Слушай, на нашем счете в банке почти ничего не осталось. Ты собираешься вообще работать?

– У меня есть немножко денег, я положу их на счет. Нам придется жить поскромнее, Лоррейн. Придется тебе с этим смириться.

– А если я не хочу с этим мириться? Что тебе мешает с понедельника вернуться в папину контору?

– Это не твоя забота. Я прошу тебя, потерпи немного.

– А это уж мое дело, захочу я терпеть или нет. Так ты не нашел новую работу?

– Я выбираю.

– Ха, он выбирает! Значит, твои любимые друзья не подумали дать тебе денег? Я так и знала. Нет, Джерри, ты точно чокнутый. Кстати, скажи, чего это Винс так плохо выглядит?

– Наверное, плохо перенес операцию.

– Зачем же ты его повез на машине от самой Филадельфии?

– Ничего, он крепкий мужик.

Лоррейн пожала плечами. Перед уходом в клуб она приготовила бульон и тосты для Винса и, переодевшись в вечернее платье, сама отнесла ему поднос наверх. Стоя у окна в комнате Винса, я наблюдал, как она села в свой “порше” с откинутым верхом, покрыла свою хорошенькую головку шелковой косынкой и уехала.

Я помог Винсу дойти до туалета и поставил на его ночной столик воду, таблетки и часы. У меня было ощущение, что нам надо поговорить о чем-то важном, но мой усталый мозг отказывался работать. Мне даже есть не хотелось. Я отнес его поднос на кухню, выпил стакан молока и пошел спать.