"Река Богов" - читать интересную книгу автора (Макдональд Йен)11 Лиза, Лалл— Итак, мисс Дурнау, это ваша лучшая идея, — сказал Томас Лалл, сидя за широким столом, на котором лежит папка с ее персональным делом. Через большое окно в венецианском стиле открывается вид на широкие просторы Канзаса в самый жаркий июнь столетия. — И где же вы были, когда она пришла вам в голову?.. Эта сцена всплывает в памяти Лизы, когда она находится на расстоянии двадцати двух часов полета от МКС и двадцати шести — от Дарнли-285. Лиза накачана медикаментами и буквально упакована в мешок, прикрепленный к внутренней стене отделяемого отсека. Она не должна мешать капитану Бет, у которой слегка заложило правую ноздрю — воздух у нее из носа вырывается с ритмическим посвистыванием. Во вселенной Лизы этот назойливый звук дыхания пилота постепенно становится самым существенным раздражителем. Такого июня раньше не бывало. Об этом с уверенностью говорят сотрудники аэропорта, девушка в агентстве проката автомобилей, мужчина из университетской охраны, у которого она спросила дорогу. Никаких сравнений с горячими водами у берегов Перу или с угасающей энергией Гольфстрима. Здесь климатологи вошли в ту зону неизвестности, в которой любые предсказания теряют смысл. Томас Лалл пролистал ее автобиографию, взглянул на первый лист личного дела. Когда же она показала ему первый слайд, Томас остановил Лизу сногсшибательным вопросом. Лиза Дурнау до сих пор прекрасно помнит возмущение, которое мгновенно охватило ее. Пришлось положить ладони на бедра и крепко сжать их, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда она отняла руки, то на брюках остались два потных отпечатка — словно талисманы от сглаза. — Профессор Лалл, я стараюсь быть профессионалом. Как мне кажется, вы обязаны выслушать меня хотя бы из вежливости. Вообще-то Лиза могла остаться в Оксфорде. Ей там очень нравилось. Карл Уокер все на свете отдал бы ради того, что бы удержать ее в Кебле. Из захолустья, где все еще преподавалось интеллектуальное проектирование, совершенно раздавленными возвращались и более блестящие докторанты, нежели она. Но если бы главный центр по исследованию кибержизни располагался на холме в библейском поясе, Лиза Дурнау обязательно поехала бы и туда. Еще до развода родителей она отвергла христианскую вселенную, которой жил ее отец, но пресвитерианское упрямство прочно впечаталось в генетический код Лизы. И она ни при каких обстоятельствах не позволит этому мужчине поколебать ее уверенность в себе. — Вы можете привлечь мое внимание прежде всего ответом на заданный вам вопрос, — ответил Томас. — Я хочу знать источник вашего вдохновения. Хочу представлять, как у вас развивается творческий процесс. Ощутить вместе с вами те мгновения, когда вдохновение освещает вашу личную вселенную, подобно яркой вспышке молнии. Мгновения, когда вы можете проработать семьдесят часов подряд на кофе и декседрине, потому что стоит лишь на секунду отвлечься — и все будет потеряно... Мгновения, когда идея вдруг материализуется из абсолютной доселе пустоты. Я хочу знать, как, когда и где она, эта идея, посетила вас. Наука — это творчество. Все остальное меня не интересует. — Хорошо, я вам отвечу, — говорит Лиза Дурнау. — То, о чем вы спрашиваете, случилось в женском туалете на вокзале Паддингтон в Лондоне, в Англии. Профессор Томас Лалл расцветает улыбкой и откидывается на спинку кресла. Группа когнитивной космологии встречалась два раза в месяц в кабинете Стивена Зангера в Империал-колледже в Лондоне. Участие в названных собраниях казалось Лизе Дурнау той важной целью, которой она должна была со временем достичь — наряду с такими задачами, как жизнь по средствам и рождение детей. Карл Уокер передавал ей отчеты о работе группы и резюме заседаний. В интеллектуальном смысле все, чем они занимались, было потрясающе интересно, и у Лизы не имелось ни малейшего сомнения в том, что участие в деятельности группы будет способствовать ее карьерному и научному росту. Однако исследования базировались на квантово-информационных теориях, а мысли Лизы двигались в направлении топологических кривых. Затем в протоколах встреч наметился сдвиг в сторону рассуждений о возможности существования искусственного интеллекта в виде параллельной вселенной, введенной в компьютерный код. Это уже была ее область. Целый месяц Лиза сопротивлялась, пока Карл Уокер не пригласил ее как-то в пятницу на обед, который завершился в ямайском ресторане в полночь распитием «Гиннесса» и бесконечными медленными танцами. Два дня спустя она сидела в конференц-зале на пятом этаже, жевала круассаны с шоколадом и втихомолку посмеивалась над высказываниями ведущих ученых страны относительно места интеллекта в структуре вселенной. Но вот кофейные чашки наполнены заново, и обсуждение началось. Лиза с трудом поспевала за дискуссией, развивавшейся с невероятной скоростью. Протоколы не давали даже отдаленного представления о ее широте и разнообразии. Лиза чувствовала себя неповоротливым толстяком в баскетбольной команде, который постоянно теряет мяч. К тому моменту, когда ей удалось получить слово и высказать свое мнение, она уже не могла сказать ничего нового. Солнце поднималось все выше над Гайд-парком, и Лиза Дурнау почувствовала, как постепенно ее охватывает отчаяние. Коллеги мыслили ярко, блестяще, быстро, но почти все в их рассуждениях было ложно, ложно, ложно, а ей не удавалось и слова вставить, чтобы поправить их. Дискутирующим уже начинала надоедать тема беседы. Они из нее все выжали и теперь собирались двигаться в другом направлении. А это значило, что Лиза может потерять самое важное для себя. Ей просто необходимо было высказаться — и прямо сейчас. Правая рука Лизы лежала на широком дубовом столе. Она медленно подняла ее. Взгляды присутствующих невольно устремились на девушку. Внезапно воцарилось странное напряженное молчание. — Извините меня, — произнесла Лиза Дурнау. — Позвольте вставить словечко? По-моему, вы все глубоко заблуждаетесь. Вслед за этим она высказала идею о том, что жизнь и разум возникли из неких фундаментальных принципов вселенной — так же, как физические силы и материя. Что Кибер-Земля представляет собой модель иной вселенной, которая может существовать в пространстве поливерсума, то есть вселенной, где разум является не случайно возникающим феноменом, а фундаментальной составляющей, как константа тонкой структуры, как омега, как размерность пространства. Вселенная, которая мыслит. Как Бог, добавила Лиза. Когда она произнесла эти слова, то тут же узрела массу прорех и натяжек в собственных аргументах и поняла, что все сидящие за столом тоже их заметили. Она слышала свой задиристый голос, такой наглый, такой уверенный... Закончила же Лиза жалким извиняющимся бормотанием. — Спасибо за интересные замечания, — сказал Стивен Зангер. — В вашем выступлении было много полезных мыслей... Ему даже не дали закончить предложение. Первым с места вскочил Крис Драпье из кембриджского отдела искусственного интеллекта третьего уровня. Он был самым грубым, самым громогласным и придирчивым из присутствующих: кроме того, Лиза уже успела заметить, что он с особым интересом оценивал ее задницу в очереди за кофе. Нет никаких причин для привлечения deus ex machina* [бог из машины Единственное, что Лиза слышала, — непрекращающееся жалобное подвывание, которое раздается в голове в те мгновения, когда так хочется расплакаться. Девушка сидела среди пустых кофейных чашек и крошек от круассанов, совершенно уничтоженная. Она ничего не знает. Она совершенно бездарна. Она вела себя нагло, вызывающе и глупо тогда, когда любой здравомыслящий аспирант сидел бы тихо, внимательно слушал, подобострастно кивая, а при необходимости наполнял чашки мэтров свежим кофе и разносил пирожные. Ее звезда закатилась. Стивен Зангер попытался было сказать несколько утешительных слов, но Лиза уже не слышала его, ибо была полностью и окончательно раздавлена. Девушка горько рыдала, пока шла по Гайд-парку и затем по Бейсуотер до вокзала Паддингтон. В привокзальном ресторане опорожнила половину бутылки десертного вина, так как из всего того, что предлагалось в меню, именно оно, как ей показалось, способно было по-настоящему и достаточно быстро вернуть ее в нормальное состояние. Лиза сидела за столом, дрожа от стыда, слез и мысли о том, что ее карьера закончена. Она не способна делать то, что они от нее требуют, она вообще не понимает, что они имеют в виду... За десять минут до отхода поезда Лизе захотелось в туалет. Она сидела в кабинке, спустив джинсы до колен, и старалась всхлипывать как можно тише, ибо акустика лондонских вокзальных туалетов такова, что любой звук разносится вокруг с удесятеренной силой. И тут Лиза увидела это. Девушка не могла конкретно сказать, что именно она увидела, глядя на дверцу кабинки, так как это не имело ни формы, ни очертаний, не выражалось ни в словах, ни в теоремах. Но оно было, оно реально существовало — в своей абсолютной полноте и невыразимой красоте. И еще — простота, невероятная простота. Лиза Дурнау выбежала из кабинки, бросилась к киоску с канцелярскими принадлежностями, купила блокнот и большой маркер. Потом побежала к поезду. Но тот уже ушел. Пронесся мимо нее, будто молния. Впрочем, теперь девушка по крайней мере знала, что именно следует делать. Всхлипывая, она опустилась на платформу и дрожащей рукой попыталась записать то, что явилось ей, в виде уравнений. Идеи лились потоком. Люди обходили Лизу, не обращая никакого внимания на происходящее. Все в порядке, хотелось ей сказать им. Все в абсолютном порядке. Теория «М-звезды». Она была перед ней во всей своей полноте. Как она могла не открыть ее раньше? Одиннадцать размерностей, сложенных в набор структур «Калаби-Яу», три из них расширены, одна подобна времени, семь свернуты... Однако пробелы в структурах определяли энергетическую суть пространства. Таким образом, гармоники задавали в нем фундаментальные физические константы. Лизе оставалось лишь смоделировать Кибер-Землю как пространство «Калаба-Яу» и показать его эквивалентность физическим возможностям в теории «М-звезды». Все это входило в структуру. Перед ней была реальная вселенная, которая могла быть полностью выстроена на компьютере. Во вселенной Лизы разум являлся самой структурой реальности, а не хрупким образованием, заключенным в эволюционирующую углеродную оболочку, как на нашем крохотном шарике, в нашем уголке поливерсума. И ведь все просто... Так просто... Всю дорогу до дома Лиза проплакала от счастья. Вспышки радости заставляли ее частенько выбегать на улицу и блуждать по Оксфорду на протяжении всей недели, в течение ко торой она пыталась записать свои мысли. Все здания, улицы, магазины и люди, мимо которых проходила Лиза, наполняли ее головокружительным восторгом перед бытием и человечеством. Она была влюблена во всех и вся. Стивен Зангер листал ее записи, и с каждой страницей его улыбка становилась все шире. Наконец он произнес: — Хорошо же ты их отделала, этих придурков!.. И теперь, сидя в кабинете Томаса Лалла, Лиза Дурнау все еще ощущала эмоциональные отблески той давней вспышки радости, похожие на микроволновое эхо пламени Большого Взрыва. Лалл развернул кресло и наклонился к ней. — Что ж, ладно, — сказал он. — Но я хочу, чтобы вы имели в виду две вещи относительно здешних мест. Климат тут омерзительный, зато люди очень дружелюбны. Будьте с ними повежливей. Они могут вам пригодиться. Чтобы немного поразвлечь Томаса Лалла, доктор Дариус Готце запасся записью английской классической комедии «Снова тот человек». Она лежит в багажнике трехколесника, на котором теперь не без труда преодолевает песчаные колеи Теккади. Дариус предвкушает, как сейчас загрузит файл в компьютер профессора Лалла — и звучный голос запоет песню-заставку к пьесе. «Этой записи уже сто пять лет! — скажет он. — Вот что слушали в подземке, когда немецкие бомбы падали на Лондон». Доктор Готце коллекционирует старинные радиопрограммы. Он частенько заходит на завтрак к Томасу Лаллу на его лодку, и они сидят под пальмовым навесом, попивая чай и слушая такой чуждый им юмор тараторящих болванов из гиперреальной комедии Криса Морриса. Готце питает особую слабость к радио Би-би-си. Он вдовец, бывший педиатр — и в глубине души классический британец. Доктор очень жалеет, что Томас Лалл не разделяет его любви к крикету. В противном случае можно было бы подробно разобрать с ним комментарии к тесту Ричи Бено. Доктор едет по тропе, что проложена рядом с заводью, распугивая кур и отмахиваясь от обнаглевших собак. Не тормозя, поворачивает старенький красный трехколесник на переходные мостки — и дальше к длинной, крытой листьями и циновками лодке. Данный маневр он проделывал уже много раз. И еще ни разу не свалился в воду. На крыше лодки Томас Лалл начертал тантрические символы, а на корпусе — ее название: «Salve Vagina»* [«Спаси, влагалище» Небольшая спутниковая тарелка прикреплена к самой высокой точке на покатой крыше. На корме урчит спиртовой генератор. — Профессор Лалл, профессор Лалл!.. — зовет доктор Готце, заглядывая под низкий навес и высоко подняв плеер. Как обычно, от плавучего дома за версту несет ладаном, спиртом и остатками трапезы. Звучит квинтет Шуберта, самая середина. — Профессор Лалл?.. Доктор Готце находит Томаса в маленькой чистенькой спальне, напоминающей деревянную скорлупу. Рубашки, шорты, носки Лалла разложены на белоснежной простыне. Лалл также обладает умением идеально складывать футболки. Сказывается жизнь, проведенная на чемоданах. — Что случилось? — спрашивает доктор. — Настала пора отправляться в путь, — отвечает Томас Лалл. — Какая-нибудь женщина? — осведомляется Готце. Сексуальные аппетиты и успех Томаса Лалла у девиц с пляжа всегда ставили доктора в тупик. В таком возрасте мужчины должны быть более сдержанными: подобные интрижки выглядят предосудительно. — Можно и так сказать. Я встретил ее вчера вечером в клубе. У нее был приступ астмы. Я ее спас. Всегда находится какой-нибудь умник, пытающийся подогреть коронарные артерии с помощью сальбутамола. Я предложил научить ее нескольким приемам по методике Бутейко, а она сказала: «Увидимся завтра, профессор Лалл». Ей было известно мое имя, Дариус. Значит, пора уплывать отсюда. Когда доктор Готце познакомился с Томасом Лаллом, последний работал в антикварном магазине, где продавали старые записи, — обычный пляжный бездельник среди древних компактов и винилов. Готце был пенсионером, незадолго до того овдовел и находил утешение в собирании древностей всякого рода. В этом сардоническом американце он обнаружил родственную душу. Они проводили целые часы за беседой, обменивались записями. Но прошло не меньше трех месяцев, прежде чем доктор решился в первый раз пригласить мужчину из лавки аудиозаписей к себе на чашку чая. Во время пятого визита на дневной чай, плавно перешедший в вечерний джин, сопровождавшийся созерцанием потрясающего заката на фоне пальм, Томас Лалл сообщил Готце свое настоящее имя и род занятий. Поначалу доктора охватило чувство брезгливости: он подумал, что этот человек попросту патологический лжец. Затем место брезгливости заняло ощущение ненужной нравственной обузы: он совсем не хотел становиться восприемником духовных плодов ненависти этого человека к миру. В конце концов Готце почувствовал себя в некотором смысле избранником судьбы, обладателем секрета международного масштаба, за раскрытие которого новостные студии заплатили бы миллионы. Он ощутил настоящую гордость. А потом подумал, что и сам искал в Томасе Лалле того, кому можно было бы довериться и излить душу. Доктор Готце опускает плеер в карман пиджака. Никаких старых записей сегодня. Да и вообще — наверное, больше никогда. Томас Лалл берет томик Блейка в твердой обложке, который лежит у него рядом с постелью везде, где бы он ни ночевал. Держит книгу в руке, будто оценивая ее тяжесть, а затем кладет в сумку. — Заходите, у меня сейчас сварится кофе. Задняя часть лодки выходит на импровизированную веранду с крышей из вездесущих пальмовых листьев. Доктор Готце молча ждет, пока Томас Лалл нальет две чашки кофе, который он вообще-то не очень любит, и следует за ним к двум уже ставшим такими привычными местам. В воде, которая градуса на три холоднее и чуть-чуть светлее, нежели кофе, плещется детвора. — Итак, — говорит доктор Готце, — куда же вы направитесь? — На юг, — отвечает Томас Лалл. Собственно, до этого момента он по-настоящему не задумывался о направлении своих дальнейших странствий. С того мгновения, когда Лалл впервые причалил у берега здешней заводи, он дал понять себе и окружающим, что здесь пробудет недолго: как только ветер переменится, сразу полетит дальше. Ветер дул, пальмы раскачивались под его порывами, облака проносились по небу, не проливая ни капли дождя, а Томас оставался на месте. Ему пришлась по вкусу более или менее оседлая жизнь в лодке, ощущение безответственного бытия человека без каких-либо привязанностей в мире, чувство настоящей свободы... Но той девице каким-то образом стало известно его имя. — Может быть, в Шри-Ланку... — Остров демонов, — замечает доктор Готце. — Остров пляжных баров, — говорит Томас Лалл. Звучит Шуберт. Детвора в воде плещется и ныряет: маленькие улыбающиеся лица усыпаны блестящими капельками воды. Но мысль об отъезде уже засела в голове Томаса Лала и теперь не даст ему покоя. — Возможно, я даже доплыву до Малайзии или Индонезии. Там есть такие острова, где моего лица наверняка никто не знает. Открою маленькую секцию по прыжкам в воду. Да-а. Думаю, что у меня это получится... Черт. В общем, не знаю... Он круто поворачивается. Доктор Готце тоже что-то по чувствовал. Жизнь на воде формирует в человеке чувствительность к колебаниям не худшую, чем у акулы. «Salve Vagina» едва заметно покачивается — кто-то идет по мосткам. Взошел на борт его лодки. — Эй? Не темновато вам здесь? — Аж заглядывает под на вес. На ней то же свободное платье серого цвета, что и накануне вечером. При дневном свете ее тилак еще больше бросается в глаза. — О, извините, у вас доктор Готце. Наверное, мне лучше зайти позже... «Наверное», — повторяет про себя Томас Лалл. Боги дали тебе этот единственный шанс, прогони ее, исчезни сам и больше никогда не оглядывайся... Но она знала, как его зовут, еще до их встречи, а теперь оказывается, что ей известно и имя доктора. Нет, Томасу Лаллу никогда не удастся выбраться из лабиринта загадок. — Нет-нет, оставайтесь, выпейте кофе. Аж принадлежит к типу тех людей, у которых улыбка полностью преображает лицо. Она хлопает в ладоши, по-детски обрадовавшись. — С большим удовольствием, спасибо. Он пропал... На часах появляется цифра «тридцать», и Лиза Дурнау выплывает из глубин воспоминаний. Пространство, решает она, существует лишь для находящихся под кайфом. — Эй, — хрипло кричит Лиза. — Вода тут есть? Она чувствует, как затекли все ее мышцы. — Трубка справа от вас, — отвечает капитан Бет, не поворачивая головы. Лиза вытягивает шею, чтобы высосать из трубки немного теплой и затхлой дистиллированной воды. Дружки женщины-пилота в заднем отсеке станции весело болтают о чем-то, флиртуя с командиром. Лиза не может не задаться вопросом, а доходит ли у них когда-нибудь до чего-то серьезного? Или же они настолько ослаблены длительным пребыванием в космосе, что едва начнут трахаться, как сразу рассыплются на мелкие кусочки? Внезапно еще одно воспоминание захватывает Лизу. Она снова в Оксфорде, на пробежке. Как любила Лиза бегать по этому городу! Как щедр Оксфорд на удобные дорожки и зеленые лужайки!.. И студенты там издавна по-настоящему любят спорт. Она бежит по своему старому маршруту, вдоль канала, через полянки Крайст-чёрч, по Биар-лейн, а затем, прокладывая дорогу среди прохожих, к воротам церкви Всех Душ, а оттуда — на Паркс-роуд. Этот путь очень нравился Лизе, она чувствовала себя здесь уверенно. Ступни касались знакомой, приятной земли. Сегодня она повернула мимо заднего фасада Мертона через Ботанический сад к колледжу Магдалены, где должна была проходить конференция. В Оксфорде очень хорошо летом. Студенты группками расселись на траве. Глухой стук мяча и крики — играют в европейский футбол, — звуки, которых ей так не хватало в Америке. Лизе также очень недоставало света, того особого английского золотистого света, который заполняет окружающий мир, когда день начинает клониться к вечеру, обещая восхитительную ночь. На тот вечер у нее был запланирован душ после пробежки, быстрый просмотр отчета о совершенно непредвиденном массовом вымирании морских обитателей на Альтерре, а затем обед в столовой университета — вполне официальное мероприятие с фраками и смокингами, завершавшее конференцию. Ах, насколько приятнее находиться здесь, на многолюдной улице, залитой нежным золотистым предвечерним светом, мягким прикосновением скользящим по вашим обнаженным рукам... В комнате ее ждал Лалл. — Рад вас видеть, Лиза Дурнау, — сказал он. — Рад вас видеть в этих нелепых облегающих шортах и в такой маленькой-маленькой маечке. Лалл сделал шаг к ней. — А сейчас я сам сниму с вас ваши глупые маленькие шортики. Обеими руками он рванул вниз шорты и трусики. Лиза Дурнау вскрикнула. Одним движением она скинула с себя спортивную майку, сбросила кроссовки и прыгнула на Лалла, обвив его ногами. Так, прижавшись друг к другу, они направились в ванную. Пока Томас сдирал с себя одежду, проклиная слишком узкие носки, Лиза открыла душ. Он неуклюже последовал за ней под горячую струю, прижал к кафелю стены. Лиза, работая бедрами, вновь обхватила Томаса ногами, попыталась направить его член себе во влагалище. Лалл отступил, нежно отстранив ее. Лиза опрокинулась навзничь, оперлась на руки и застыла, крепко обхватив ногами Томаса. Он наклонился вперед, вошел в нее языком. Почти захлебываясь в потоке воды и почти теряя сознание от наслаждения, Лиза хотела закричать, но сумела побороть это желание. И от того, что ей удалось сдержаться, она получила еще большее наслаждение. Девушка задыхалась, тонула в горячем потоке, в висках нестерпимо стучала кровь... Затем Лиза снова крепко сжала Лалла бедрами: он взял ее на руки, мокрую, скользкую, швырнул на постель — и трахал, трахал, трахал под вечерний звон оксфордских колоколов... В университетском банкетном зале она сидела рядом с аспирантом из Дании, у которого глаза горели от счастья: ведь он получил возможность побеседовать с самой создательницей проекта «Альтерра». Сидя во главе стола, Томас Лалл обсуждал проблемы социал-дарвинизма и генной инженерии с самим Мастером. Лиза лишь однажды бросила взгляд в его сторону, услышав слова: «Уничтожьте брахманов сейчас, пока их не так уж и много». Таковы правила. Интрижка может завязаться на одной конференции, получить развитие на второй и достичь кульминации на третьей. Когда же настанет время для ее неизбежного завершения, то условия расставания будут оговорены в промежутке между обсуждением двух научных проблем. Но до той поры секс был восхитителен. Лиза Дурнау всегда воспринимала секс как вполне приемлемую часть жизни других людей, но в свой жизненный сценарий она его не включала. Она могла превосходно про жить и без этого. И вдруг с самым неожиданным человеком Лиза нашла наслаждение в чувственной любви, которое к тому же подкреплялось и ее природной склонностью к спорту. Девушке встретился партнер, который любил ее потную, только что прибежавшую с тренировки... Ему нравилось делать это al fresco* [на открытом воздухе В то время конфидентом Лизы была ее сестра Клер, жившая в Санта-Барбаре. Они проводили вечера у телефона, в подробностях пересказывая все непристойные моменты, грубо и вульгарно хохоча... Женатый человек. Ее босс. Мнение Клер сводилось к тому, что Лиза смогла реализовать самые сокровенные фантазии только по той причине, что ее отношения с Лаллом были аморальны и покрыты такой тайной. Все началось в Париже в зале ожидания в аэропорту Шар ля де Голля. Вылет в О'Хара задерживался. Какая-то ошибка в авиадиспетчерских системах в Брюсселе ввергла в полный хаос работу всех аэропортов вплоть до Восточного побережья США. Рейс ВАА142 откладывался уже в течение целых четырех часов. Предшествующая неделя оказалась для Лизы и Лалла особенно изнурительной, так как им в столкновении с группой французских неореалистов пришлось яростно отстаивать мысль Лалла по поводу того, что термины «реальное» и «виртуальное» суть совершенно бессмысленные слова. К моменту приезда на аэродром Лизе хотелось только одного: как можно скорее добраться до своей веранды и проверить, исправно ли господин Чекнаворян, сосед девушки, поливал ее цветы. На табло появилось сообщение, что вылет снова откладывается — на шесть часов. Лиза застонала. Она уже сообщила о своем прибытии по электронной почте. Скорректировала счета. Просмотрела «Альтерру», которая в данный момент переживала относительно спокойную фазу в своем развитии между двумя бурными вспышками эволюции. Было три часа утра, и от усталости, скуки и досады, из-за которых Лизе казалось, что преддверие ада временно перенесли в зал ожидания парижского аэропорта, она опустила голову на плечо Томасу Лаллу. И очень скоро почувствовала, как он тоже придвинулся к ней. Еще мгновение — и они целовались. За этим последовало быстрое перемещение в сторону душевой аэропорта; служитель, протягивающий им два полотенца со словами: «Vive le sport! » Ей всегда было приятно общество Лалла: он являлся великолепным рассказчиком, обладал блестящим чувством юмора. Кроме того, у них имелось много общего во взглядах на жизнь. А еще — любимые фильмы и книги. Даже еда. Легендарные мексиканские пятничные ленчи... Все это, казалось, было бесконечно далеко от того чернушного траханья, которое они устроили на влажном кафеле душевой четвертого авиатерминала. Впрочем, подумала Лиза, быть может, и не так уж далеко. Где же еще начинается любовь, как не за соседней дверью? Ты влюбляешься в то, что видишь каждый день. В парня, который живет по соседству. В коллегу, сидящего рядом. В друга противоположного пола, который понимает тебя лучше всех остальных... Лиза знала, что в ней всегда жило какое-то чувство к Томасу Лаллу. Она просто не могла подыскать ему название — или как-то реализовать его до того момента, когда усталость, нервное напряжение и депрессия ослабили ее самоконтроль. У Лалла было много женщин до нее. Он помнил всех их по именам. Томас рассказал Лизе о них. Среди его возлюбленных никогда не было студенток: жену Лалла слишком хорошо знали и уважали в университете. Обычно он начинал интрижки во время конференций, и связь длилась всего одну ночь в промежутке между двумя днями работы научного форума. Однажды он завязал отношения по электронной почте с писательницей из Сосалито... Слушая все это, Лиза думала, что и она всего лишь очередная зарубка на столбике его кровати. Где и как закончится их роман, девушка, конечно, не знала. Но пока они продолжали страстно любить друг друга. В основном это происходило в различных душевых. После обеда и приема с коктейлями Томас и Лиза вырвались из бесконечного круга ученой болтовни и направились к Черуэлл-Бриджес, в более дешевый район. Здесь располагались студенческие бары, еще не ставшие жертвой корпоратизации. Одна выпитая пинта легко переходила в две, а затем и в три. Здесь им предложили по шесть гостевых бокалов каждому. Где-то на четвертой пинте он остановился и сказал: — Лиза Дурнау. — С первого мгновения их отношений она полюбила звук своего имени в его устах. — Если что-то случится со мной — не знаю, правда, что люди имеют в виду, произнося эту фразу, — так вот если что-то случится со мной, ты обещаешь позаботиться об «Альтерре»? — Боже, Лалл! — Теперь она произносит его имя. Лалл и Эл. Дурнау. Слишком много звука «л». — Что должно случиться? Ты... ты... у тебя не?.. — Нет-нет. Просто, когда думаешь о будущем, возникает некая неуверенность. Я знаю, что могу полностью довериться тебе в том, что ты не бросишь «Альтерру». И в том, что ты помешаешь им присобачивать долбаные «кока-кольные» баннеры на облака... Когда они возвращались в кампус по теплой и шумной ночи, Лиза сказала: — Конечно же, я позабочусь... Если ты сможешь уладить дело с факультетом, я позабочусь об «Альтерре». Два дня спустя они прилетели в Канзас-Сити на последнем ночном самолете: за ними сразу же закрыли здание аэропорта. Лиза до такой степени устала, что не заснуть в машине ей удалось только из-за нарушения суточного ритма. Она высадила Томаса Лалла на его огромной зеленой лужайке у дома на окраине. — Пока, — прошептала Лиза. Она была не слишком сентиментальной, чтобы ожидать от Томаса прощального поцелуя. К тому времени, когда девушка поднялась по ступенькам веранды, открыла дверь-ширму, бросила дорожную сумку в прихожей, она почувствовала, как накопившаяся за несколько часов усталость буквально разрывает ее тело на части. Лиза направилась к своей большой постели. Раздался сигнал наладонника. Поначалу она не хотела отвечать. Лалл... — Ты не могла бы приехать? Что-то случилось... У него никогда раньше не было такого голоса. Испуганная, полная дурных предчувствий Лиза вела машину по тусклым предрассветным кварталам. На каждом перекрестке воображение задавало новый темп ее предчувствиям и страхам, но за всем стояло самое ужасное — их раскрыли. В доме Лалла во всех комнатах горел свет, а двери были распахнуты настежь. — Где ты? — громко спросила Лиза. — Здесь... Томас сидел на старом раскладном диване, который Лиза помнила по факультетским вечеринкам и по воскресным вылазкам за город. Диван и два книжных шкафа — вот и вся мебель, оставшаяся в комнате. Остальное вынесено. Крюки от картин на стенах смотрелись как висячие испанские вопросительные знаки. — Нет даже кошек, — сказал Томас. — Даже самой распоследней игрушечной мышки. Ты можешь в это поверить? Игрушечной мыши... Можешь, если пожелаешь, осмотреть кабинет. Там она основательно поработала. Все книжки перебрала, все диски и папки. Мне кажется, я не столько жалею об уходе жены, сколько о потере коллекции записей итальянской оперы. — Так ты считаешь, что потерял жену? — А как иначе можно истолковать то, что сейчас видишь? Я вошел в дом и увидел этот разгром. Вот. — Томас протянул Лизе клочок бумаги. — Обычная ерунда: «Извини, не могла поступить иначе. Не пытайся найти меня». Знаешь, у нее хватило сообразительности удрать самой и вывезти практически все, не предупредив меня ни единым словом. А ведь раньше, когда нужно было прощаться, она могла чуть ли не пересказать пособие по этикету. Она такая... Такая... Лалл дрожал. — Томас. Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Пойдем ко мне. Он поднял на нее удивленный взгляд, затем кивнул. — Да... спасибо... да. Лиза подняла его дорожную сумку и пошла к машине. Внезапно Лалл показался ей очень старым и неуверенным в себе. У себя дома она сделала ему горячего чаю, который Томас пил, пока она стелила ему отдельную постель, понимая, что сегодняшнюю ночь они должны провести порознь. — Ты не против? — спросил Лалл. — Можно мне лечь с тобой? Я не хочу оставаться один... Он лежал, повернувшись спиной к Лизе, как-то сжавшись, весь во власти мыслей. Яркие, отчетливые воспоминания о разграбленной комнате, о Лалле, униженном и жалком, который сидел на большом диване, словно наказанный мальчишка, не давали Лизе уснуть. Она немного забылась только тогда, когда тусклый сероватый предутренний свет заполнил ее большую спальню. Пять дней спустя, после того, как все, выразив Томасу со чувствие, сказали, какая же сволочь его жена и как хорошо ему будет без нее, потому что все пройдет, он снова будет счастлив, ведь рядом работа, друзья и прочее, Томас Лалл покинул реальный и виртуальный миры, не сказав никому ни слова, никого не предупредив. Лиза Дурнау больше никогда его не видела. — Простите, но данный способ лечения астмы кажется мне, мягко говоря, несколько необычным, — говорит доктор Готце. Лицо Аж покраснело, глаза навыкате, пальцы дрожат. Создается впечатление, что ее тилак пульсирует. — Еще две секунды, — говорит Томас Лалл. — Хорошо, теперь можете вдохнуть. Аж открывает рот и судорожно, с наслаждением вдыхает воздух. Томас Лалл быстро закрывает ей рот рукой. — Через нос. Всегда только через нос. Помните, нос — для дыхания, рот — для беседы. Он отнимает руку и наблюдает, как медленно вздымается ее маленький округлый живот. — А не проще было бы принять лекарство? — замечает доктор Готце. Он осторожно сжимает обеими руками маленькую чашечку кофе. — Главное преимущество данного метода, — возражает Томас, — именно в том и состоит, что вам больше никогда не понадобится лекарство... И задержите дыхание. Доктор Готце внимательно рассматривает Аж. Девушка вновь делает долгий выдох через нос и опять задерживает дыхание. — Очень напоминает технику пранаямы... — Эту методику изобрели русские в те времена, когда у них не было средств на покупку антиастматических препаратов... Хорошо, теперь выдох. — Лалл наблюдает за тем, как Аж выдыхает. — И снова задержите дыхание. Все на самом деле очень просто — если только смириться с тем, что прежние способы дыхания принципиально неверны и вредны. Доктор Бутейко считал кислород ядом. Из-за него мы начинаем ржаветь буквально с первого мгновения жизни. Астма не что иное, как реакция нашего организма, пытающегося прекратить поступление ядовитого газа. Несмотря ни на что, мы продолжаем разгуливать, словно наземные киты, с открытыми ртами, заглатывая огромное количество обжигающего легкие О2, и убеждать себя, что нам это очень полезно. Метод Бутейко направлен на выравнивание баланса О2 и СО2 в организме. Вы должны ограничить поступление кислорода, чтобы увеличить часть углекислого газа, чем как раз и занимается сейчас Аж. Вдох. Аж с побелевшим от усилий лицом запрокидывает голову назад, втягивает живот и делает вдох. — Хорошо, дышите нормально, но через нос. Если вас вдруг охватит страх, проделайте пару раз упражнение с задержкой дыхания, но ни в коем случае не открывайте рта. Всегда дышите носом, только носом. — Ваша методика представляется мне подозрительно простой, — замечает Готце. — Лучшие идеи всегда очень просты, — возражает Томас Лалл. Доктор Готце уезжает на велосипеде, а Лалл отправляется провожать Аж до отеля. Грузовики и микроавтобусы мчатся по прямой белой дороге, сигналя на все лады. Лалл взмахом руки приветствует знакомых водителей. Ему не следовало идти с ней. Он должен был отослать девушку одну, помахав и улыбнувшись на прощание, а затем быстренько собрать вещи и бежать на автобусную станцию. Но вместо этого он почему-то говорит: — Вам нужно появиться и завтра, еще на один сеанс. Необходимо время, чтобы полностью овладеть методикой. — Думаю, мне не нужно приходить завтра, профессор Лалл. — Почему? — Вас здесь уже не будет. Я видела чемодан на кровати. Мне кажется, что вы сегодня уедете. — Почему вы так думаете? — Потому что я нашла вас. Лалл молчит. Ему хочется задать вопрос: «Вы что, умеете читать мои мысли? » Моторное каноэ с аккуратно одетыми школьниками пересекает заводь и подходит к причалу. — Мне кажется, вы хотите знать, каким образом мне уда лось вас найти. — Уверены? — Да, потому что было бы гораздо проще давно уехать. Но вы до сих пор здесь. Девушка останавливается и следит за плавным полетом птицы с хищным взглядом и клювом, напоминающим кинжал. Пернатое проносится над пастельно-голубой церковью Святого Фомы и летит среди широких листьев пальм, стволы которых выкрашены в красный и белый цвета — это напоминание водителям о том, что прямо за деревьями начинается река. — Птица-падди, индийская озерная цапля Ardeola greyii, — говорит Аж так, словно слышит эти слова впервые. — Гм... Она делает шаг вперед. — Вы явно хотите, чтобы я задал вам вопрос, — говорит Томас Лалл. — Если это вопрос, то ответ на него будет следующим: я видела вас. Я хотела вас отыскать, но не знала, где вы находитесь. Боги показали мне, что вы здесь, в Теккади. — Я в Теккади, потому что не хочу, чтобы меня нашли — боги, люди, все равно... — Я понимаю. Но мне нужно было вас найти не потому, что вы знаменитый профессор Лалл. Все дело в этой фотографии. Девушка открывает наладонник. Солнечный свет очень ярок, поэтому картинку плохо видно. Фотография сделана в такой же погожий день, как и сегодня: трое европейцев стоят, прищурившись, у входа в храм Падманабхасвами в Тируванантапураме. Среди них худощавый мужчина с болезненно-желтоватым лицом — и женщина, явно уроженка южной Индии. Мужчина обнимает женщину за талию. Второй мужчина на снимке — Томас Лалл, с широкой американской улыбкой, в гавайской рубашке и жутких шортах. Лалл узнает фотографию. Фото сделано семь лет назад, после конференции в Нью-Дели, когда он решил совершить месячное путешествие по независимым штатам незадолго до того распавшейся Индии, стране, которая всегда в одинаковой мере восхищала, ужасала и притягивала его. Контрасты Кералы заставили Лалла задержаться еще на неделю. Смесь ароматов пыли, мускуса, опаленных солнцем кокосовых циновок; древнее чувство превосходства над искореженным кастовой системой севером; темные, зловонные, хаотические боги с их кровавыми ритуалами; успешное, хотя и мучительное осознание той истины, что коммунизм есть идеология изобилия, а не скудости; и непрерывный мутноватый поток сокровищ и странников. — Не стану отрицать, это я, — говорит Томас Лалл. — А вот вторую пару вы узнаете? Сердце Лалла сжимается. — Какие-то туристы, — лжет он. — У них, наверное, осталась точно такая же фотография. А что? — Мне кажется, это мои настоящие родители. И именно их я пытаюсь найти. Поэтому я просила богов указать мне дорогу к вам, профессор Лалл. Лалл внезапно останавливается. Мимо них, в облаке дорожной пыли, исторгая слащавые звуки киномузыки Ченнаи, проносится грузовик, украшенный изображениями Шивы, его супруги и сыновей. — Каким образом к вам попала эта фотография? — Ее прислала в мой восемнадцатый день рождения одна адвокатская контора из Варанаси в Бхарате. — А ваши приемные родители?.. — Из Бангалора. Им известно о моих поисках. И они дали мне свое благословение. Они никогда не скрывали от меня, что я их приемная дочь. — У вас есть еще какие-нибудь подобные фотографии? Она находит в памяти палма еще одну фотографию. Девочка-подросток сидит на веранде, крепко обхватив руками плотно сжатые колени, словно намереваясь любой ценой защитить свою девственность. На девочке нет тилака Вишну. За спиной у нее стоят мужчина и женщина, по виду выходцы из южной Индии, лет около пятидесяти, одетые по-европейски. Они производят впечатление людей открытых, честных и вполне цивилизованных, которые никогда не станут мешать дочери в ее попытках отыскать свои корни. Лалл касается палма и возвращается к фотографии с храмом. — И вы утверждаете, что это ваши настоящие родители? — Мне так кажется. «Невероятно!» — хочет сказать Лалл. Но он молчит, и молчание еще больше стягивает его оковами лжи. Такова уж твоя судьба, Томас Лалл. Куда ни повернись, везде приходится лгать. Вся жизнь состоит из лжи. — Я их не помню, — признается Аж. Ее голос звучит спокойно, без всяких эмоций, чем-то напоминая те цвета, которые она предпочитает в одежде. Таким голосом люди говорят о заполнении налоговой декларации. — Когда я получила фотографию, то совершенно ничего не почувствовала. Но все-таки одно воспоминание я сохранила. Оно такое давнее, что напоминает сон. Я помню скачущую галопом белую лошадь. Она подбегает ко мне и поднимает передние ноги вверх, словно танцует, специально для меня. О, я так хорошо это помню!.. Мне очень нравилась та лошадь. Видимо, поэтому только она и сохранилась у меня в памяти. — А что, адвокаты не прислали никаких объяснений? — Никаких. Я надеялась, что вы поможете мне. Но, кажется, я ошиблась. Поэтому мне придется поехать в Варанаси и искать тех адвокатов. — Я слышал, там начинается война. Аж хмурится. На ее тилаке появляются морщинки. Томас Лалл чувствует, как все сжимается у него внутри. — Я верю, что боги защитят меня от любой беды, — говорит девушка. — Они указали мне ваше местонахождение, они же направят меня по безопасному пути и в Варанаси. — Какие у вас могущественные боги!. — О да, профессор Лалл. До сих пор они ни разу меня не подводили. Боги подобны ауре вокруг всего, что меня окружает. Конечно, я очень долго не понимала, что далеко не все люди способны их видеть. Поначалу я думала, что дело в правилах хорошего тона, что не следует вслух говорить о многом из того, что ты видишь. И самой себе я казалась очень грубой и невоспитанной девчонкой. И только потом я поняла, что большинство людей вообще ничего не видят и не знают. Словно семилетний несчастный малыш по имени Уильям Блейк, который обратил внимание, что на лондонском платане буквально кишат ангелы... И только заступничество матери предотвратило серьезную трепку, которую ему собирался устроить отец. Нахальная самоуверенность и ложь. Прошла почти целая жизнь, и великий провидец, посмотрев на солнце, увидел бесчисленное множество Сил Небесных, поющих: «Свят, свят, свят, Господь Бог всемогущий... » Томас Лалл в отличие от Уильяма Блейка каждое утро, прищурившись, всматривался в канзасское солнце, но не видел ничего, кроме ядерной топки и проблем, связанных с неопределенностью квантовой теории... Лалл ощущает растущее напряжение в нижней части живота, но оно совсем не похоже на пробуждение древнего змия, предвкушающего сексуальные наслаждения, — ощущение, знакомое ему по интрижкам с загорелыми туристками. Это нечто принципиально иное. Какая-то зачарованность... и — страх. — Вокруг всего, что вас окружает?.. Аж делает своеобразное движение — нечто среднее между европейским кивком и индийским покачиванием головой. — В таком случае кто это такой? Лалл указывает на палатку торговца пальмовым соком, где сидит господин Суппи и отгоняет мух мятым экземпляром «Тируванантапурам таймс». — Сандип Суппи. Он торговец пальмовым соком и живет в доме 1128 по Дороге Народной Радости. Томас Лалл чувствует, как сжимается от страха его мошонка. — И вы никогда раньше не видели его?.. — Никогда. Я никогда не встречала и вашего друга доктора Готце. Мимо проносится желто-зеленый автобус. Аж снова делает неопределенное движение головой и бросает хмурый взгляд на написанный от руки номер. — Это автобус принадлежит Налакату Моханану, но ведет его кто-то другой. Срок эксплуатации машины давно вышел. Я бы никому не посоветовала ездить на ней... — Да-а... — говорит Лалл. Голова у него идет кругом, как будто Томас хватил лишнего «Непали», которым втихомолку приторговывает господин Суппи. — Но я одного не могу никак взять в толк, как же получается, что ваши боги по одному взгляду на номер автобуса могут во всех подробностях расписать состояние тормозов, но совершенно не способны ничего сообщить о тех людях, которых вы считаете своими настоящими родителями? — Я не вижу их, — отвечает Аж. — Они словно слепое пятно в поле моего зрения. Каждый раз, когда я смотрю на них, все покрывает тьма, и я ничего не вижу. — Ага... — произносит Лалл. Волшебство всегда страшно, но «прореха» в волшебстве — это уж просто жутко. — Что вы хотите сказать? Вы их вообще не видите? — Я вижу их как людей, но не вижу ауры, не могу получить никакой информации... Поднимающийся ветер шевелит листья пальм и вносит еще большее замешательство в душу Лалла. Вокруг него собираются какие-то незримые силы, замыкая его внутри мандалы судеб и загадочных совпадений. Тебе надо бежать отсюда — и как можно скорее, парень. Не позволяй этой женщине втянуть тебя в паутину своих тайн. Ты солгал ей, но не можешь вынести того, что она говорит тебе правду. — Я не сумею вам помочь, — говорит Томас Лалл. Они стоят у ворот «Палм империал». Он слышит приятные ритмичные звуки — где-то играют в теннис. Шепот ветpa в зарослях бамбука: сегодня снова будет сильный прибой. Томасу так не хочется покидать здешние места. — Мне жаль, что вы приехали сюда напрасно. Лалл оставляет девушку в вестибюле отеля. Дождавшись, пока она поднимется в номер, он просит Ахутанадана, менеджера отеля, предоставить ему сведения о ней. Ажмер Рао. Валаханка-роуд, район Силвер-Оук, Раджан-кунте, Бангалор. Восемнадцать лет. Счета оплачивает «черной» карточкой промышленного банка Бхарата. Финансовое оружие слишком крупного калибра для девушки, работающей на сеть Бхати-клубов в Керале... Банк Бхарата. Почему не Первый Карнатский или не Объединенный Южный банк? На первый взгляд очень маленькая загадка среди сонма сияющих божеств... Томас пытается выследить их, возвращаясь домой по белой дороге, заметить краем глаза, узреть их молниеносный полет. Но деревья остаются всего лишь деревьями, грузовики непреклонны в стремлении быть только грузовиками, а озерная цапля горделиво расхаживает среди плавающей на поверхности воды кокосовой скорлупы. Вернувшись на борт «Salve Vagina», Томас Лалл бросает стопку аккуратно сложенных рубашек поверх томика Блейка и закрывает сумку. Беги — и не оглядывайся назад. Оглянувшийся превращается в соляной столп. Лалл оставляет записку и немного денег для доктора Готце, чтобы тот нашел какую-нибудь местную женщину и помог ей упаковать оставшиеся вещи в ящики. Когда Томас обоснуется на новом месте, он пришлет за ними. Выйдя на дорогу, он ловит проезжающего мимо авторикшу, который довозит его до автобусной станции. Лалл сидит, крепко держась за саквояж. Автобусная станция — наиболее полное выражение широты индийской души. Старенькие «таты» используют широкий участок дороги для разворота и делают это, не обращая ни малейшего внимания на здания, пешеходов и другой транспорт. Аляповато разукрашенные автобусы неторопливо лавируют между будками механиков, киосками торговцев закусками и вездесущими продавцами пальмового сока. «Марути» с грохочущими вентиляторами и открытые пикапы «махиндра», на все лады вопя клаксонами, пробираются сквозь местную суету. В пяти автобусах оглушительно соревнуются между собой последние музыкальные хиты. Автобус до Нагеркойла отправляется только через час, по этому Томас Лалл покупает себе пальмового сока, садится на корточки на грязную маслянистую землю под зонтиком торговца и наблюдает, как водитель и кондуктор ругаются с пассажирами. Микроавтобус «Палм империал» подлетает с обычной для него головокружительной скоростью. Боковые двери распахиваются, и оттуда выходит Аж. У нее в руках маленькая серая сумка. Девушку сразу же окружают подростки, хватаются за багаж, предлагая свои услуги в качестве носильщиков. Томас Лалл встает, выходит из-под широкого зонтика, подходит к Аж и берет сумку. — Автобусы на Варанаси сюда, мадам. Водитель сигналит. Последнее «прощай» югу. Последнее «прощай» спокойствию и мечте о плавательной секции. Томас Лалл ведет девушку сквозь толпу тощих мальчишек прямо к экспрессу на Тируванантапурам. — Вы передумали? — Прерогатива настоящего джентльмена. И мне всегда хотелось увидеть войну с близкого расстояния. Он вспрыгивает на подножку, тянет за собой Аж. Они протискиваются по проходу, находят свободное место. Лалл усаживает девушку у оконной решетки. На лице Аж появляется тень в клеточку. Невыносимая духота. Водитель сигналит в последний раз, и автобус отправляется. — Профессор Лалл, я вас не понимаю. По мере того как автобус набирает скорость, короткие волосы Аж начинает шевелить легкий ветерок. — Я тоже себя не понимаю, — отвечает Томас, с отвращением оглядывая забитый до отказа салон. Рядом с ним беспокойно ерзает маленькая козочка. — Но знаю одно: как только акула перестает двигаться, она тонет. И может так случиться, что возникнет ситуация, в которой ваши боги не смогут вам помочь. Пошли. — Куда вы? — спрашивает Аж. — Я не собираюсь проводить пять часов в жуткой тесноте в такой день, как сегодня. Лалл стучит по стеклянной перегородке, отделяющей кабину водителя от салона. Шофер сдвигает свой паан за левую щеку, кивает и останавливает автобус. Томас Лалл взбирается по лесенке на крышу и протягивает руку Аж. — Забрасывайте багаж сюда. Аж толкает сумку. Двое мальчишек-носильщиков, сидящих на крыше, хватают ее и засовывают среди тюков ткани для сари. Придерживая одной рукой солнцезащитные очки, Аж взбирается наверх и садится рядом с Лаллом. — О, как здесь чудесно! — восклицает она. — Мне отсюда все видно! Томас Лалл стучит по крыше: — На север! Автобус, исторгнув черное облачко мерзкого биодизельного выхлопа, отправляется дальше. — Ну а теперь перейдем к следующей ступени нашего обучения по методу Бутейко... Лиза Дурнау уже не помнит точно, сколько раз капитан Бет связывалась с ней, но салон модуля залит ярким светом, по коммуникационным каналам идут непрерывные переговоры, а в атмосфере чувствуется напряженное ощущение приближения чего-то очень важного. — Мы на подходе? — Да, проводится завершающая корректировка, — отвечает маленькая женщина с бритым черепом. Лиза чувствует легкий толчок — «отрыжку» позиционных двигателей. — Можно перевести информацию на мой хёк? Она не желает пропустить ни одной подробности встречи человечества с настоящим, «сертифицированным» Загадочным Артефактом Инопланетян. Капитан Бет подвешивает устройство у Лизы за ухом, находит на черепе зону наилучшего восприятия, затем прикасается к освещенной приборной панели. Сознание Лизы вырывается в космическое пространство. У девушки возникает абсолютно реальное ощущение, что ее тело — это космический корабль, что она полностью перенеслась во вселенскую пустоту. Лиза парит, подобно ангелу, посреди медленного танца компонентов космической инженерии: ступенчатых крыльев мощных солнечных батарей, розетки пленочных зеркал, напоминающих ореол из миниатюрных солнц... Прямо у нее над головой — антенна широкого диапазона, а мимо проносится космический челнок. Вся сложная техническая структура, соединяемая кабельной паутиной с «пауком», находящимся в черной сердцевине — Дарнли-285, — купается в ослепительно ярком свете. Пыль, собиравшаяся на нем в течение миллионов лет, сделала его лишь чуть-чуть более светлым по сравнению с окружающей космической чернотой. Зеркала смещаются, и у Лизы перехватывает дыхание от великолепия серебристого света, отбрасываемого расходящимися лучами трилистника, расположившегося на поверхности астероида. Удивление уступает место смеху: наверное, кто-то забросил логотип «Мерседеса» на этот блуждающий по просторам вселенной камень. Кто-то... Но кто? Не человек... Трискелион* [Фигура, состоящая из трех изогнутых линий, лучей или других фигур, исходящих из единого центра] громаден: длина каждого луча метров двести. Вселенский вальс замедляется, как только капитан Бет приводит скорость вращения в соответствие со скоростью вращения астероида, а Лизе удается произвести психофизиологическую переориентировку. Чувство стремительного падения проходит. Астероид находится у нее под ногами, и девушка спокойно опускается на него. На расстоянии полукилометра от поверхности Лиза видит пучки света, исходящие от базы землян. Купола и списанные баки покрыты толстым слоем пыли, притягиваемой статическим электричеством. И только внеземной трискелион источает яркое, ничем не замутненное сияние. Челнок движется в красном свете навигационных маяков. Несколько роботов усердно работают манипуляторами, очищая лампы и лазерные линзы пускового устройства. Взглянув вверх, Лиза видит, как они движутся вверх и вниз по силовым и коммуникационным кабелям. Дочери священника сразу же вспоминается библейская история о лестнице Иакова. — Я вас отключаю, — звучит голос капитана Бет. Лиза на мгновение теряет ориентацию, а затем вновь оказывается в тесной рубке модуля. Счетчики обнуляются, и девушка понимает — они сели на астероид. Некоторое время ничего не происходит. Затем начинают доноситься лязг, бряцание, глухие удары, свист, шипение. Капитан Бет расстегивает молнию на скафандре Лизы, и в нос бьет острый запах немытого тела. Сила тяготения на Дарнли-285 гораздо меньше земной, но вполне достаточна для того, чтобы дать представление о том, где верх, а где низ. Начинается процесс ментальной переориентировки. Лиза висит головой вниз, словно летучая мышь. Перед ее глазами поворачиваются люковые задрайки, открывая короткий трубообразный проход, узкий, словно родовые пути. Распахивается еще один люк. В отверстие просовывает голову и плечи коренастый плотный мужчина. По его внешности можно с уверенностью сказать, что он является обладателем обширного запаса полинезийских генов, совсем недавно привнесенных в его фамильное древо. На скафандре сверкает эмблема армии Соединенных Штатов. Протягивая руку Лизе, мужчина улыбается великолепной улыбкой. — Доктор Дурнау, меня зовут Сэм Рейни, я директор проекта. Добро пожаловать на Дарнли-285 или, как наши коллеги-археологи любят его называть, Скинию!.. |
||
|