"Тайна черного янтаря" - читать интересную книгу автора (Уитни Филлис)

7

У Трейси Хаббард вдруг зачесался затылок. Должно быть, от страха. Это было смешно, и она печально улыбнулась. Она еще подумала, что почему-то при виде этого человека всякий раз волосы у нее на затылке поднимаются дыбом. Она подошла ближе, стараясь двигаться как можно тише и не шаркать ногами. Трейси хотелось увидеть, что Майлс Рэдберн рисует, до того, как он заметит ее.

А он не замечал ничего вокруг, увлеченно работая. Рисовал он, естественно, голубыми красками, вернее смесью голубых тонов и полутонов. Рэдберн копировал детали широко раскинувшихся у него над головой панелей с павлиньими хвостами. Он тщательно прорисовывал крошечные, похожие на перья изгибы орнамента, и Трейси восхищенно наблюдала за его работой. Когда Майлс Рэдберн писал портреты, он славился тем, как быстро схватывал характерные черты оригинала и перекладывал их на холст быстрыми, энергичными мазками. Именно в такой манере он нарисовал Анабель. И вот теперь он всего-навсего копировщик узоров, в которых было так мало человеческого тепла!

Наверное, он почувствовал ее взгляд, потому что оглянулся и взглянул на нее, но не соизволил даже поздороваться. Трейси ощутила комок в горле, но проглотила обиду. Ей очень не нравилось то ощущение, которое она испытывала всякий раз при встрече с этим человеком, – желание бежать от того, что боялась и чего не понимала. Поэтому она собрала всю свою волю в кулак.

– Осматриваете достопримечательности? – светским тоном спросил он. – Что же вы думаете обо всем этом?

Трейси не верила, что Майлса Рэдберна на самом деле интересует ее мнение, но она все же попыталась дать искренний ответ.

– Это великолепие, признаться, подавляет меня. Но, может быть, я сама в этом виновата: попыталась увидеть все сразу. Наверное, мне просто подсознательно хотелось увидеть в этом море абстрактных узоров человеческое лицо.

– Ислам запрещает изображать людей и животных, – напомнил он ей. – Мустафа Кемаль модернизировал многие турецкие законы и традиции, но раньше именно по этой причине художники в попытках самовыражения обращались к архитектуре и мозаикам. В результате они создавали настоящие шедевры в этом жанре. – Он обвел рукой вокруг себя. – Конечно, очень многое из того, что вы здесь видите, выполнено по трафарету. Но если не вглядываться в мозаику очень уж тщательно, вы никогда не отличите ее узоры от настоящих изразцов. Многие и из менее знаменитых мечетей сохранили столь же прекрасные произведения искусства.

Рэдберн опять повернулся к мольберту, и Трейси продолжала наблюдать за ним еще несколько секунд. Когда она поняла, что он не собирается больше ничего говорить, то сама нарушила молчание:

– Вы не заходили в свой кабинет, перед тем как уехать сегодня утром?

– Только один раз, да и то после того, как проснулся. После завтрака у меня не было времени. Мольберт и краски уже лежали в машине, и я хотел выехать пораньше.

– А я входила туда, – спокойно сообщила Трейси. – Знаете: кого-то заинтересовала моя вчерашняя работа, и настолько, что сейчас от нее не осталось и следа.

Майлс Рэдберн слушал ее очень внимательно, хотя взгляд его оставался все таким же бесстрастным.

– Значит, опять началось, – наконец произнес он. Хотя его слова вроде бы ничего не значили, Трейси Хаббард они показались угрожающими.

– Что вы хотите этим сказать? Что именно началось?

– Злые шутки нашего злого гения, нашего полтергейста. Впрочем, называйте его как хотите. С моими бумагами и рисунками все в порядке?

– В порядке, насколько я могла заметить, – кивнула Трейси. – Такое впечатление, что в вашем кабинете похозяйничал озорной ребенок.

– Это был не ребенок. – Майлс продолжал изучать ее с каким-то странным вниманием. Следующие его слова сильно удивили Трейси. – Скажите… Эти клипсы у вас в ушах… Наверное, вы купили их на базаре?

Девушка испуганно подняла руки к ушам и дотронулась до клипсов, про которые уже успела забыть.

– Нет, мне их подарила Нарсэл. Клипсы понравились мне, и она тут же сняла и протянула их мне. Мисс Эрим не хотела слушать никаких моих возражений.

Майлс кивнул.

– В этой стране следует быть осторожнее, когда хотите что-нибудь похвалить. Турки очень щедры и гостеприимны. Но вы не должны носить эти клипсы: они вам не идут.

– А мне они нравятся. – Трейси начала злиться и потому дышала учащенно.

Он положил свою палитру и кисть на складную подставку, стоящую рядом с мольбертом, и подошел к ней. Прежде чем Трейси поняла, что он собирается делать, Рэдберн снял с ее ушей клипсы и протянул ей.

– Вот так-то лучше. Вот сейчас вы снова стали одним целым.

Клипсы упали Трейси на руку. Что-то неприятно кольнуло ее самолюбие. Она вдруг вспомнила свое детство, превратилась в маленькую девочку, и заново перенесла старую обиду, когда отец швырнул ее первую губную помаду в корзину для мусора. Слова, что он произнес много лет назад, зазвенели в ее ушах так, будто она выслушала их только что: «Не пытайся подражать сестре. Будь самой собой».

Но она уже не ребенок, с негодованием подумала Трейси, и Майлс Рэдберн не имеет права указывать ей, что носить, а чего не носить. Тем не менее, давнишнее ощущение, что она выглядит смешно, потому что никогда не сможет быть такой, как Анабель, нахлынуло на нее, как и раньше, лишая уверенности в собственных силах.

– Что вы хотите сказать словами «одно целое»? – запинаясь, пробормотала она.

Майлс спокойно вернулся к мольберту и начал складывать свои вещи.

– Не вините меня за то, что я вижу больше обычного человека. Не забывайте, что, в конце концов, я художник. Как чувствует себя ваша голень?

– Все в порядке, спасибо, – задыхаясь, выдавила из себя Трейси.

Он продолжил собирать свои вещи, не оглядываясь по сторонам.

– Во-первых, не следует ходить по старым развалинам в темноте. Во-вторых, если вы так легко попадаете в разные неприятные истории, может, не стоит вам оставаться в Турции до истечения вашей недели.

«Да сговорились они, что ли?» – подумала Трейси, вспомнив, как утром доктор Эрим сказал ей то же самое теми же словами. Но возражать Майлсу Рэдберну вслух она не стала, повернулась, высоко задрав подбородок, и отошла от него. Она не позволит насмехаться над собой, запугивать себя и ни за что не уедет домой.

Выйдя из мечети и пройдя половину двора, Трейси вновь надела клипсы. Они тут же исполнили маленький вызывающий танец на ее щеках, и она сказала себе, что ей наплевать, идут они ей или нет, даже если Майлс Рэдберн и прав. Пусть она не относится к женщинам, которым идут раскачивающиеся клипсы, пусть ей не сравниться с Анабель, она будет носить то, что хочет, и делать то, что хочет.

Рэдберн догнал Трейси еще во дворе мечети.

– Вы обязаны кое-что увидеть, – сказал он. – Подождите секундочку.

Трейси Хаббард холодно напомнила ему, что ее уже давно ждет Нарсэл, но он словно не слышал ее.

– Вы хотели по-настоящему познакомиться со Стамбулом. Взгляните наверх.

Они находились возле одного из минаретов, и Трейси посмотрела на миниатюрный балкон, который опоясывал похожую на иголку башню у самого верха. Башня казалась невероятно высокой и тонкой, а человек, который взобрался по внутренней лестнице на самый верх, наоборот, – крошечной куколкой. Муэдзин не надел церемониального халата и не взял трубу. Одетый в черный деловой костюм, он стоял внутри круга, приложив сложенные ковшиком руки ко рту. Его завывающие крики относил в сторону ветер. Рэдберн и Трейси услышали лишь нечто, напоминающее трели. Потом он повернулся и крикнул еще раз. На этот раз клич на молитву был обращен в их сторону, и они разобрали слова:

– Аллаху акбар! Ла илаха илла'ллах!

– Аллах велик… нет Бога, кроме Аллаха… – тихо повторил Майлс Рэдберн по-английски.

Негодование девушки, против ее воли, начало постепенно проходить.

– Даже эти традиции постепенно исчезают, – сказал Майлс после того, как муэдзин закончил созывать верующих на молитву и скрылся в темноте минарета. – Сейчас в Стамбуле очень много мечетей, в которых можно найти с комфортом устроившегося на земле муэдзина, созывающего правоверных на молитву с помощью громкоговорителя. Я не могу осуждать их за это. Как-то я тоже взобрался на самый верх одного из минаретов.

Это не так-то просто. Этим ребятам необходимо все время находиться в хорошей спортивной форме, даже если их паства редеет.

– Я обратила внимание на то, что в мечети собирается очень много мужчин, – заметила Трейси.

– Мне кажется, что в основном на молитвы приходят старики. Очень плохо, что часть турецкой молодежи отворачивается от религии, но ничем не может ее заменить.

– И еще там нет женщин, – задумчиво произнесла Трейси. – В мечети я заметила только мужчин.

– Женщины пребывают в это время в отдельных нишах в задней части мечети, – объяснил Майлс, – стараясь не попадаться на глаза мужчинам. Но они не менее религиозны, чем мужчины. Пойдемте к Нарсэл. Я хочу пригласить вас обеих пообедать со мной.

Клипсы снова застучали по щекам Трейси Хаббард, но она больше не чувствовала себя бросающей вызов. Ей не слишком хотелось обедать с Майлсом Рэдберном, но после этого приглашения что-то внутри нее успокоилось, во всяком случае, на время. Если она примет приглашение, это будет означать, что они как бы заключили негласное соглашение о перемирии. Перемирие было, конечно, весьма относительным, если вспомнить его странные слова о полтергейсте, которые запали ей в память, и то, как поспешно после этих слов он постарался сменить тему разговора.

Нарсэл терпеливо ждала их в машине. Она приняла приглашение Майлса Рэдберна пообедать со сдержанной вежливостью, с которой всегда вела себя с художником. У Трейси возникло ощущение, что Майлс даже не подозревает, как сильно недолюбливает его Нарсэл Эрим. Что ж, это очередное подтверждение того обстоятельства, что он полностью обособлен от окружающих. Он сознательно соорудил между собой и остальным миром стену.

Нарсэл проехала совсем немного и остановилась на площадке недалеко от базара пряностей. Когда они вышли из машины, Нарсэл сказала Майлсу, что она боится оставлять самовар в машине.

Рэдберн достал с заднего сиденья сверток, развязал веревку и освободил самовар от газет.

– Мне кажется, что это не тот… – начал он. Нарсэл быстро прервала его:

– Вы не правы… тот, тот… Сильвана давно купила его. Она просто не торопилась перевозить самовар домой, чтобы он не напоминал вам о печальных событиях. Но теперь, когда прошло время…

– Да, – кивнул Майлс, – время прошло. Надеюсь, с самоваром не случится ничего плохого. Насколько я понял, он, в отличие от своих хозяев, может похвалиться долголетием.

Они вместе направились по запруженным людьми улицам. Возле базара пряностей дорога была забита автомобилями, телегами, лошадьми и ослами. Над киосками, в которых торговали пряностями, висели козырьки, хлопающие на ветру. Запах пыли на рынке перебивали пленяющие ароматы восточных пряностей и запах спелых фруктов.

Майлс повел девушек обедать в старинный ресторан на базаре пряностей. Им пришлось вскарабкаться наверх по узкой лестнице в комнату, где их усадили за столик около утопленного окна, которое выходило на Галату и Золотой Рог. С купола потолка свисала стеклянная люстра, а стены украшали голубая и черная мозаика.

Меню было напечатано по-английски и по-турецки, и Майлс заказал на всех рыбу-меч на вертеле с лавровым листом, помидорами и ломтиками лимона. Трейси посмотрела в окно на здание в современном Стамбуле, находящееся на противоположном берегу Золотого Рога. Это была высокая пожарная каланча. В современном Стамбуле были менее примечательные здания по сравнению с теми, что украшали старую часть города.

– Сейчас мы строим только из камня, – сообщила Нарсэл. – Строить дома из дерева запрещено. Стамбул слишком часто горел.

На ближайшей к ним стене висел знакомый портрет Мустафы Кемаля, или Ататюрка, и Трейси начала рассматривать его.

Нарсэл, заметив ее интерес к портрету, сказала:

– Мой отец сражался с Гази,[8] как они называли Ататюрка. Победитель, он участвовал в кампании, которая спасла Турцию. Вместе с ним сражался и Ахмет-эффенди. Мой старший брат и мы с Мюратом выросли на рассказах о тех славных днях. Ахмет-эффенди готов жизнь отдать за моих братьев.

– Но не за вас? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Трейси.

Нарсэл улыбнулась.

– Я женщина, а в Турции это далеко не то же самое, что мужчина. Ахмет-эффенди по-прежнему очень предан нашей семье, в том числе и Сильване.

Турчанка начала обсуждать с Майлсом политическую ситуацию в стране, а Трейси слушала и смотрела на Рэдберна. Даже сейчас, несмотря на то, что на обед их пригласил он, Майлс держался отчужденно, а временами даже впадал в периоды угрюмого молчания, неожиданно умолкая чуть ли не на полуслове. У нее вновь появилось ощущение, что она видит перед собой человека, который добровольно заживо похоронил себя.

Официант принес потрясающе вкусную рыбу-меч.

В самый разгар обеда Майлс Рэдберн задал Нарсэл неожиданный вопрос, впервые за все это время по-настоящему уделив ей внимание.

– Вам известно, что произошло сегодня утром? – спросил он.

Нарсэл ответила, не поднимая взгляд от тарелки.

– Да, Трейси мне рассказала.

– Похоже, вновь начались старые игры.

– Может, это всего лишь безобидное предупреждение, не более того, – с улыбкой сказала девушка.

– Испугать мисс Хаббард и заставить ее уехать будет нелегко, – покачал головой Майлс. – Мне кажется, она в любом случае останется.

– Конечно, останусь! – горячо подтвердила Трейси, и раскачивающиеся клипсы неистово запрыгали по ее щекам. Неожиданная поддержка Рэдберна дала ей новый заряд ее внутренней стойкости.

Майлс Рэдберн не дал разговору заглохнуть.

– От кого же, по-вашему, может исходить такое предупреждение? – спросил он.

– Я всего лишь пошутила, – ответила турчанка. – Я не знаю, кто устроил беспорядок в вашем кабинете. – В ее голосе прозвучали тревожные нотки.

– Помню, когда подобное случилось в предыдущий раз, по дому гуляли намеки, что это дело рук Анабель, – сказал Майлс. – Но теперь, надеюсь, всем стало ясно, что это была не она.

Нарсэл быстро заговорила:

– Я никогда не верила, что это Анабель! Но, пожалуйста… давайте лучше не будем говорить об этом. Этот… полтергейст, как вы его назвали, просто шутит, хотя и очень зло. Но, по большому счету, он ведь никому не причиняет вреда.

– Анабель из-за его шуток чуть с ума не сошла, – возразил Майлс Рэдберн. – Трейси сделана из более крепкого материала. Может, она сама напугает его. – Он неожиданно улыбнулся своей помощнице. – В конце концов ей удалось запугать меня. Так что, возможно, вашим турецким духам лучше поостеречься.

По мнению Нарсэл, Майлс зашел слишком далеко.

– Нельзя так громко говорить о силах зла, – запротестовала она.

На блеклом внутреннем существе Рэдберна вспыхнула искорка, которая тут же ярко разгорелась.

– Я не согласен с вами и склонен думать, что у этого зла есть имя… И вполне человеческое. По-моему, порой лучше всего громко закричать… пусть даже с крыш. Конечно, когда это имя известно…

Нарсэл промолчала, недвусмысленно давая понять, что не желает обсуждать такой неприятный предмет. Майлса снова охватила апатия. Они закончили обед, почти не разговаривая, но Трейси не могла забыть внезапной вспышки гнева человека, бывшего мужем ее сестры.

Было странно наблюдать, как из-под вспышки пепла его всегдашнего безразличия вспыхнуло нечто, напоминающее волнение, но какое-то странное, почти угрожающее. Трейси вдруг показалось, что за ним может последовать насилие. И тем не менее, этот эпизод доказал, что Майлс Рэдберн – живой человек и не совсем безразличен к тому, что происходит вокруг него.

Майлс отнес самовар к машине Нарсэл и снова поставил его на заднее сиденье.

– Пожалуй, я вернусь домой, – сообщил он. – Мне нужно закончить рисунок с каллиграфическими письменами, который попросила сделать Сильвана. И я хочу взглянуть на результаты новой проделки нашего анонимного шутника.

Трейси мгновенно поймала его на слове.

– В таком случае я начну наводить порядок сразу же после того, как вы посмотрите на них.

На какую-то долю секунды в глазах Майлса промелькнула растерянность. Когда машина тронулась с места, Трейси оглянулась и увидела, что он смотрит им вслед со смешанным выражением досады и ужаса на лице.

По пути домой, когда они с Нарсэл ехали по дороге на анатолийской стороне и лениво болтали, стараясь больше не касаться темы Майлса Рэдберна и утреннего происшествия, Трейси так и подмывало задать несколько вопросов, но в то же время было страшно их задавать.

В яли их встретила Халида. Она взяла самовар и понесла его наверх.

– Пойдемте со мной. Я хочу передать его Сильване в вашем присутствии, – предложила Нарсэл. – Вам будет интересно посмотреть, как она будет распаковывать его. Ведь она очень долго ждала этой минуты.

Они втроем поднялись на второй этаж киоска. Внезапно дверь комнаты Сильваны распахнулась, и до них долетели звуки разгневанных голосов. На пороге неожиданно появился доктор Эрим, и с первого же взгляда было ясно, что он взбешен. Хотя спорившие говорили по-турецки, трудно было ошибиться в гневе Мюрата и негодовании Сильваны.

Мюрат Эрим бегом помчался вниз по лестнице. Халида с самоваром в руках еле успела отпрыгнуть с его дороги. Трейси прижалась к перилам, чтобы пропустить доктора Эрима. Нарсэл протянула руку к брату, но он отмахнулся от нее и еще быстрее побежал вниз.

– Простите, – извинилась Нарсэл, – но мне нужно бежать за ним. Я должна узнать, что там произошло. На этот раз она зашла чересчур далеко. Пожалуйста… отнесите самовар миссис Эрим.

Халида и Трейси поднялись на последние ступеньки. Трейси вовсе не жаждала встречи с Сильваной, которая пребывала сейчас, очевидно, в плохом настроении. Однако избежать встречи было невозможно. Сильвана стояла в открытых дверях своего салона, было заметно, что она изо всех сил старается взять себя в руки. С нее слетело все ее напускное спокойствие, казалось, вот-вот из глаз ее брызнут слезы гнева.

Сильвана Эрим нетерпеливо взглянула на Трейси, но, заметив в руках Халиды сверток, переключила на него все свое внимание.

– Вы привезли домой самовар! Хорошо…

Трейси пришлось повиноваться властному взмаху руки миссис Эрим и войти в комнату. Она с тревогой наблюдала за тем, как служанка ставит сверток на стол, Сильвана срывает с самовара газеты, и вот он уже стоит во всей своей красе, такой изысканный и важный, словно, как человек, дает понять, что уже одно только его присутствие делает каждый дом дворцом.

Сильвана обошла вокруг самовара, что-то взволнованно бормоча по-французски и от удовольствия хлопая в ладоши. Ее ярость от ссоры с деверем мгновенно улетучилась. Она раскраснелась. У Трейси не было никаких сомнений, что разговор с Мюратом сильно ее расстроил, но самовар действительно отвлек ее внимание.

– О, за ним плохо ухаживали, – печально заметила миссис Эрим, с восхищением дотрагиваясь до пузатых боков. – Естественно, я не собираюсь пить из него чай, но его все равно необходимо отполировать до блеска. Я сделаю это сама.

Она что-то сказала Халиде по-турецки, очевидно объясняя деревенской девушке, откуда взялся самовар, какова его история. Глаза Халиды начали расширяться. Вдруг она попятилась и точно так же, как мальчишка в лавке, выскочила из комнаты.

Сильвана рассмеялась.

– Наши деревенские девушки всего боятся и верят в глупые суеверия, – объяснила она Трейси. – Они с благоговением относятся к патриархальным обычаям. Вы обратили внимание на то, что Халида всегда ходит с покрытой головой? Она делает это потому, что до сих пор в Турции некоторые считают, будто женщинам нельзя показывать волосы мужчинам.

Сильвана обошла маленький столик, на котором стоял самовар, не сводя с него восторженного взгляда.

– Анатолийский самовар! – негромко воскликнула она. – Так его называют. Конечно, самовар сам по себе не может приносить зло, как думает Халида. Просто он оказался свидетелем многих жестокостей. Легенда гласит, что мать султана пила чай из этого самовара в тот роковой день, когда ее зарезали после обеда. Развалины ее летнего дворца, в котором она погибла, недалеко отсюда.

– Может быть, это те развалины, по которым я вчера ходила? – спросила Трейси.

– Да… те самые. Кстати, как ваша нога?

– Она меня уже не беспокоит, – ответила Трейси. Сильвана не могла надолго отвлечься от самовара и продолжила рассказывать его историю.

– Трагедии, происходившие в присутствии этого самовара, можно перечислять очень долго. Он был, например, при том, когда задушили юного сына султана. Если вспомнить, сколько жен имели султаны, неудивительно, что в гареме всегда бушевали зависть и ревность. Фавориткам султана приходилось день и ночь быть начеку. Они боялись тех жен султана, которые хотели посадить на трон своих сыновей, и придворных, которые боялись, что у них отнимут власть. Босфор славится своей кровавой историей. Говорят, что значительно позже, когда самовар был похищен из музея, вор, сделавший это, тоже погиб. Но я могу совершенно спокойно слушать такие леденящие кровь истории.

Трейси с трудом заставляла себя слушать миссис Эрим. Она вспомнила про шарф, который нашла в развалинах вчера вечером, и ее взгляд двинулся в глубь комнаты в поисках знакомой ткани. Конечно, вот же он… тот самый шелк – на подушках на диване под окнами.

Девушка взяла в руки одну подушку.

– Какой замечательный шелк!

Сильвана рассеянно кивнула.

– Да… его привезли из Дамаска. Я купила целый рулон в прошлом году.

– Из него вышел бы очаровательный шарф, – задумчиво произнесла Трейси.

Сильвана похлопала по боку самовара и по-хозяйски обняла его.

– Наверное, его у вас больше не осталось? – не отступала от своего Трейси.

Сильвана равнодушно посмотрела на подушку.

– Да, я его весь использовала. А последний кусок пошел как раз на шарф. Я подарила его Нарсэл. – И только после этих слов ее внимание наконец сфокусировалось на Трейси. – Насколько я поняла, мистер Рэдберн в конце концов позволил вам остаться на неделю. Вы уже начали работать? Как продвигается дело?

– Не слишком быстро, – ответила Трейси. – Очень много перерывов и помех. – Она внимательно наблюдала за лицом Сильваны, мысленно спрашивая себя, что известно француженке об утреннем происшествии в кабинете Майлса.

– Меня очень удивило его разрешение. Может, мисс Хаббард, в вашей работе есть нечто такое, о чем вы не хотите нам рассказывать?

Трейси понятия не имела, что она имела в виду, но тем не менее, насторожилась.

– Я вас не понимаю, – осторожно проговорила она.

– Ничего страшного. – Улыбка Сильваны стала еще таинственнее. – Не буду вас задерживать, раз вы так заняты. Спасибо за то, что принесли самовар.

Попрощавшись с Сильваной, Трейси вышла. Прошла по крытому переходу в яли, поднялась на третий этаж, сняла по пути пальто и бросила его на стул в верхнем салоне. Потом сняла берет и пробежала пальцами по волосам. Клипсы легко запрыгали по щекам, и она сняла их, сунула в берет. Необходимость носить их, чтобы доказывать свою независимость, исчезла.