"Ущелье Разбитых Сердец" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 3

К наступлению сумерек поезд был уже довольно далеко от Риз-Сити. И город, и равнина, на которой он раскинулся, скрылись из виду. Поезд медленно карабкался выше и выше по холмам, предвестникам настоящих гор.

Небо потемнело, сгустившиеся тучи погасили последние отблески заката. Было похоже, что это ночью не будет ни звезд, ни луны — свинцовое небо обещало снегопад.

Однако, собравшиеся в офицерском купе почти не обращали внимание на холодный мрак и грозящее ненастье. В купе находилось восемь человек, у семи из них в руках находились стаканы. Натан Пирс, сидя на кушетке рядом с Марикой, держал в руке стакан виски, а девушка — стакан портвейна.

Стаканы с виски были также в руках губернатора и полковника Клэрмонта, сидевших на другой кушетке, и у доктора Молине и майора О'Брайена, расположившихся в креслах. В третьем кресле преподобный отец Теодор Пибоди прихлебывал из стакана минеральную воду и поглядывал по сторонам с видом праведного превосходства. Единственным человеком, которому не предложили подкрепляющего, был Джон Дикин. Не говоря уж о том, что никому не пришло в голову оказывать гостеприимство преступнику, настолько себя запятнавшему.

Он просто не мог бы поднести стакан к губам, так как руки его были связаны за спиной. Ноги его также были связаны. Он сидел на полу сгорбившись самым неудобным образом у прохода, который вел в спальное купе. Не считая Марики, которая иногда бросала на него тревожные и сочувствующие взгляды, никто, казалось, не чувствовал, что присутствие здесь Дикина вносило какой-то диссонанс — на границе востока с западом жизнь ценилась дешево, а страдания казались таким обычным явлением, что не стоили внимания и тем более — сочувствия.

Натан Пирс поднял стакан и произнес:

— За ваше здоровье, джентльмены! Честное слово, полковник, я и не подозревал, что армия путешествует с таким комфортом. Неудивительно, что наши налоги...

Клэрмонт жестко оборвал его:

— Армия, шериф, не путешествует с таким комфортом! Просто это личный вагон губернатора Фэрчайлда. За вашей спиной два спальных купе, зарезервированных для губернатора и его супруги — в данном случае, для губернатора и его племянницы, а дальше опять-таки, их персональная столовая. Губернатор был столь любезен, что пригласил нас ехать и питаться в его вагоне.

Пирс снова поднял стакан.

— В таком случае за ваше здоровье, губернатор! — он замолчал и с любопытством посмотрел на Фэрчайлда. — В чем дело губернатор, мне кажется вас что-то беспокоит.

Губернатор и в самом деле был чем-то обеспокоен. Он принужденно улыбнулся и попытался придать голосу легкий, почти шутливый тон:

— Государственные дела, мой дорогой шериф. Жизнь у кормила власти это, знаете ли, не только приемы и балы.

— Не сомневаюсь, губернатор, — в миролюбивом голосе Пирса появились нотки любопытства. — А затем вы совершаете эту поездку, сэр? Я хочу сказать, что будучи человеком штатским...

— Губернатор осуществляет в своем штате и военную власть, Натан! прервал его О'Брайен. — Разве вы этого не знаете?

Фэрчайлд величественно произнес:

— Некоторые дела требуют моего личного присутствия в форте Гумбольдт, — он взглянул на Клэрмонта, который едва заметно покачал головой. Большего я не могу сказать... во всяком случае, в настоящий момент.

Пирс кивнул, точно был удовлетворен таким ответом, и больше не пытался разговаривать на эту тему. В купе воцарилось вынужденное молчание, которое было дважды прервано появлением Генри, высокого, неимоверно тощего, чахоточного вида буфетчика. Первый раз он вошел, чтобы убрать стаканы, второй — чтобы подкинуть в печь дровишек. Через некоторое время он вошел снова и провозгласил:

— Обед подан!

Часть вагона, отведенная под столовую для офицеров, вмещала только два столика на четыре человека каждый, но была обставлена так роскошно, что не верилось. Губернатор, его племянница, Клэрмонт и О'Брайен сели за один столик; Пирс, доктор Молине и преподобный отец Пибоди — за другой.

Пибоди сурово поднял руку, когда Генри предложил ему вино, и демонстративным жестом перевернул стакан вверх дном, после чего вновь уставился на Пирса со смешанным выражением благоговения и страха.

— Вышло так, шериф, — начал Пибоди, — что и доктор, и я происходим из Огайо, но даже и в тех отдаленных краях все о вас наслышаны. Я испытываю весьма странное чувство. Я имею ввиду — сидеть здесь за одним столом с вами э-э-э... прославленным законником Запада!

— Вы имеете дурную славу, пастор? — улыбнулся Пирс.

— Нет, нет, нет! Уверяю вас, прославленным в самом хорошем смысле этого слова. Я человек мирный, служитель бога, но я совершенно уверен, что по долгу службы, только по долгу службы, вы убили десятки индейцев...

— Полегче, пастор, полегче! — запротестовал Пирс. — Не десятки, а только горсточку, да и то по необходимости. И среди них почти не было индейцев, в основном, белые ренегаты и преступники. К тому же это было много лет назад. Сегодня я тоже мирный человек.

Пибоди собрался с духом и спросил, — В таком случае, почему вы носите два револьвера, шериф?

— Потому что в противном случае мне конец! Есть, по меньшей мере дюжина людей, которые спят и видят мою голову на блюдечке. Это бывшие заключенные, которые теперь на свободе. Ни один из них не осмелится в меня стрелять, потому что у меня репутация хорошего стрелка, но эта репутация защитила бы меня не лучше, чем лист бумаги, если бы хоть один из них застал меня невооруженным. — Пирс похлопал по револьверам. — Это оружие не для нападения, пастор! Это мой страховой полис!

На лице пастора по-прежнему было написано недоверие.

— Есть много способов умиротворения индейцев гораздо лучших, чем проделывать в них дырки. Я попросил губернатора назначить меня агентом по общению с индейцами на здешней территории. Кое-каких успехов я уже добился. Думаю, что пайуты мне сейчас почти доверяют. Кстати, мне это кое-что напомнило... — он взглянул на соседний столик. — Полковник!

Клэрмонт вопросительно поднял бровь.

— Было бы неплохо задернуть занавески. Мы въезжаем на вражескую территорию и нет смысла привлекать к себе внимание.

— Уже? Так скоро? Хотя вам лучше знать... Генри, вы слышали? Пойдите и передайте сержанту Белью, пусть сделает то же самое.

Пибоди потянул Пирса за рукав. Лицо его застыло от ужаса.

— Вы сказали «враждебная территория»? Враждебные индейцы?

— Часто мы просто называем их враждебными.

Безразличный тон Пирса лишь усилил опасения Пибоди.

— Но... но вы сказали, что они вам доверяют?

— Верно! Они доверяют, но только мне.

— А-а-а! — что это означало было непонятно, но Пибоди не собирался этого уточнять. Несколько раз он судорожно сглотнул и погрузился в молчание.

Генри подал кофе в офицерском купе, а О'Брайен весьма эффектно разлил бренди и ликеры. Зеленые плюшевые занавески в купе были плотно задернуты.

Посидев немного вместе со всеми, доктор Молине поставил свой стакан на стол, поднялся, потянулся и прикрыл рукой нескромный зевок.

— Прошу извинить меня, но завтра трудный день, а в моем возрасте человек должен как следует выспаться.

— Трудный день, доктор Молине? — переспросила Марика.

— Боюсь, что да. Почти вся наша аптечка была погружена в Огдене лишь вчера. Придется все тщательно проверить до прибытия в форт Гумбольдт.

Марика посмотрела на него с лукавым любопытством.

— Зачем же так спешить, доктор Малине? Разве вы не успеете сделать это уже на месте? — поскольку он медлил с ответом, она улыбнулась и добавила:

— Или та эпидемия в форте Гумбольдт, о которой вы нам говорили инфлюенца или гастро-инфлюенца, приняла уже катастрофический характер?

Молине не ответил на улыбку девушки.

— Эпидемия в форте Гумбольдт... — он внезапно умолк, внимательно посмотрел на Марику, а потом повернулся к полковнику Клэрмонту. — Полагаю, что скрывать дальше истину не только бессмысленно, но и оскорбительно для людей взрослых и умных. Я допускаю, что секретность была необходима, чтобы не вызвать ненужного страха, но сейчас все те, кто находится в этом поезде, отрезаны от остального мира и останутся в таком положении, пока мы не прибудем в форт, где истина все равно обнаружится...

Клэрмонт устало поднял руку, чтобы остановить этот поток многословия.

— Понимаю вас, доктор, понимаю! Пожалуй, тайну можно раскрыть. Доктор Молине, который вот здесь перед вами, вовсе не военный врач и никогда им не был. И если уж на то пошло, он не какой-нибудь заурядный практикующий врач, а ведущий специалист по тропическим заболеваниям. Солдаты в этом поезде — вовсе не новая смена. Просто они должны заменить тех людей, которые погибли в форте Гумбольдт.

Недоумение на лице девушки постепенно сменилось страхом. Голос ее упал почти до шепота:

— Тех людей, которые погибли в форте Гумбольдт?

— Как бы я хотел, мисс Фэрчайлд, чтобы нам не нужно было отвечать на ваши вопросы: почему поезд идет так быстро? Почему доктор Молине так спешит? — полковник немного помолчал и продолжил:

— Весь форт Гумбольдт охвачен эпидемией смертоносной холеры.

Из присутствующих лишь двое остро отреагировали на эти слова губернатор, Молине и О'Брайен уже были в курсе дела, Пирс лишь слегка приподнял левую бровь, а Дикин просто впал в задумчивость. Вероятно, он еще меньше, чем Пирс, привык выказывать свои чувства. Сторонний наблюдатель был бы разочарован равнодушием этих пяти человек, но зато эмоции отца Пибоди и Марики вознаградили бы его с лихвой. И тот, и другая были неподдельно испуганы. Первой заговорила Марика:

— Холера! О, мой отец! Мой отец!

— Понимаю, дитя мое, понимаю! — губернатор поднялся с места, подсел к ней и обнял ее за плечи. — Я бы избавил вас от всего этого, Марика, но подумал, что если бы... ну, если бы ваш отец заболел, вы бы захотели...

Реакция преподобного Пибоди была неожиданной по быстроте и пафосу. Он вырвался из глубины кресла и закричал с изумлением и яростью.

— Да как вы смеете! Губернатор Фэрчайлд, как вы смеете подвергать это бедное дитя такому риску? Такой ужасной болезни! Я не нахожу слов и настаиваю на немедленном возвращении в Риз-Сити и... и если...

— Возвратиться в Риз-Сити? Сейчас? — О'Брайен спросил это почти безразличным тоном. — Повернуть состав на одноколейной дороге, пастор это весьма мудреное дело.

— О, боже мой, пастор! За кого вы нас принимаете? За убийц? Или за потенциальных самоубийц. Или просто за дураков? Ведь поезд везет продукты и медикаменты, которых хватит на месяц. И в этом поезде все мы и останемся, пока доктор Молине не объявит, что с эпидемией все покончено...

— возмутился губернатор.

— Но это невозможно, невозможно! — Марика схватила за руку доктора и выпалила почти в отчаянии:

— Я знаю, вы — врач, но ведь и у врачей столько же шансов, и даже больше, заразиться холерой, как и у любого другого!

Молине нежно похлопал ее по руке, — Только не у меня. Я уже перенес холеру и выжил. У меня к ней иммунитет. Спокойной ночи!

С пола послышался голос Дикина:

— А где вы ее подцепили, доктор?

Все удивленно уставились на него. Предполагалось, что преступникам, как и детям, разрешалось присутствовать, но не разговаривать. Пирс хотел было встать, но Молине жестом попросил его не беспокоиться.

— В Индии, — ответил он на вопрос Дикина. — Там, где я изучал эту болезнь. — Он невесело ухмыльнулся. — Соприкасался с ней вплотную. А почему вы спросили?

— Так... Обыкновенное любопытство. И когда это было?

— Восемь-десять лет назад... И все же почему это вас так интересует?

— Вы же слышали, что сообщил обо мне шериф. Я кое-что смыслю в медицине. Вот меня это и заинтересовало.

— Неприятное известие, — задумчиво произнес Пирс. — И сколько там уже умерло? Я имею в виду гарнизон форта Гумбольдт.

Клэрмонт вопросительно посмотрел на О'Брайена, который, как всегда, ответил четко и авторитетно:

— По последним данным, а это было шесть часов назад, из гарнизона в семьдесят шесть человек умерло пятнадцать. Мы не имеем данных о тех, кто уже заболел, но еще жив, но Молине, у которого огромный опыт в этих делах, считает, что число заболевших должно достигать двух третей или трех четвертей от всех оставшихся.

— Выходит, защищать форт могут приблизительно пятнадцать человек? осведомился Пирс.

— Что-то в этом духе.

— Какой удобный случай для Белой Руки! Если бы он об этом знал!

— Белой Руки? Вашего кровожадного вождя пайутов?

Пирс утвердительно кивнул, а О'Брайен отрицательно покачал головой.

— Мы подумали о такой возможности, но решили, что это маловероятно.

Все мы знаем о фантастической ненависти Белой Руки к белому человеку вообще и к американской кавалерии в частности, но он далеко не дурак, иначе армия уже давно бы разделалась с ним. Если Белая Рука узнает, что форт Гумбольдт находится в таком отчаянном положении, он узнает и то, почему он оказался в таком положении, и будет обходить его за тысячу миль, — на лице О'Брайена появилась холодная улыбка. — Извините, я не пытался быть остроумным.

— Мой отец!? — выкрикнула Марика сорвавшимся голосом.

— О нем пока ничего не известно.

— Вы хотите сказать...

— Простите, — О'Брайен слегка коснулся ее руки. — Я только хотел сказать, что знаю не больше вас.

— Значит пятнадцать детей господних уже обрели вечный покой? — голос Пибоди прозвучал словно из гробницы. — Хотелось бы мне знать, сколько еще несчастных уйдет от нас до рассвета.

— На рассвете мы это узнаем, — сухо проронил Клэрмонт.

— Узнаем? — правая бровь Пибоди слегка приподнялась. — Каким образом?

— Самым обычным. У нас есть с собой портативный телеграфный аппарат.

Мы подключимся к телеграфным проводам, которые тянутся вдоль железной дороги и связывают форт с Риз-Сити и даже с Огденом, — он взглянул на девушку. — Вы нас покидаете, мисс Фэрчайлд?

— Я... я просто устала. Не по вашей вине, полковник, но вы недобрый вестник, — она направилась было к двери, какое-то время смотрела на Дикина, а затем резко повернулась к Пирсу.

— И этому бедняжке так и не дадут ни есть, ни пить?

— Бедняжке? — в тоне Пирса прозвучало неприкрытое презрение, которое относилось к Дикину. — Вы бы повторили эти слова, мэм, родственникам тех несчастных, которые погибли во время пожара в Лейк-Кроссинге! На костях этого злодея еще много мяса. С голоду он не сдохнет!

— Но, надеюсь, вы не оставите его связанным на ночь?

— Именно это я и собираюсь сделать! — решительно заявил Пирс. — А утром развяжу.

— Утром?

— Так точно. И поверьте не от нежных чувств к нему. К тому времени мы уже достаточно углубимся во враждебную нам территорию и он не отважится бежать. Белый человек, один, без оружия и коня не проживет среди пайутов и двух часов. Даже двухлетний ребенок найдет его по следам на снегу, не говоря уже о том, что ему грозит смерть от холода и голода...

— Выходит, он будет лежать так и мучиться всю ночь?

Пирс терпеливо пояснил:

— Он убийца, поджигатель, вор, мошенник и трус. Вы избрали для сочувствия слишком неудачный объект.

— Но закон Соединенных Штатов гласит ясно: человек невиновен, пока его вина не доказана. А мистер Пирс уже осудил этого человека, вынес ему приговор и повесит на первом удобном дереве. Покажите мне хотя бы одну статью закона, которая разрешала бы обращаться с человеком, как с дикой собакой!

Марика резко повернулась, взмахнув подолом длинного платья, и в гневе удалилась.

О'Брайен произнес с притворной тревогой на лице:

— Я полагал, что вы знаете законы, Натан!

Пирс злобно взглянул на него, потом усмехнулся и потянулся к стакану с виски.

Темные тучи на западе приняли угрожающий иссиня-черный оттенок.

Поезд, который скорее полз, чем ехал по крутому склону, все ближе продвигался к зоне жестокого холода и ледяной тьмы горного района.

По сравнению с наружной температурой, в купе было тепло и светло, однако Дикин, оставшийся теперь один в офицерском купе, вряд ли был в настроении наслаждаться этим сравнением. Положение его не изменилось, если не считать того, что теперь он окончательно сник и лежал, завалившись набок. Гримаса боли исказила его лицо, когда он предпринял еще одну отчаянную, но тщетную, попытку ослабить веревки, которыми были связаны его руки за спиной.

Но Дикин был не единственным человеком, который не мог заснуть. На узкой койке, занимавшей больше половины крохотного купе, задумчиво покусывая нижнюю губу и временами нерешительно поглядывая на дверь, сидела Марика. Она думала о мучительном положении, в котором оказался Дикин.

Наконец решившись, она поднялась, плотнее затянула на себе халат и бесшумно вышла в коридор.

У соседнего купе она нерешительно остановилась и приложила ухо к двери. Удостоверившись, что дядюшка спит, Марика двинулась дальше, вошла в офицерское купе и устремила взор на лежавшего на полу Дикина.

Он тоже взглянул на нее, но безучастным взглядом. Марика заставила себя говорить спокойным, бесстрастным тоном:

— Как вы себя чувствуете?

— Ну и ну! — промолвил пленник, глядя на нее с некоторым интересом.

Пожалуй, племянница губернатора не такая уж улитка, какой она кажется на первый взгляд. Вы знаете, что сделали бы с вами губернатор и полковник или даже Пирс, если бы застали вас тут?

— Интересно, что бы они со мной сделали? — в голосе Марики прозвучала нотка суровости. — Я думаю, мистер Дикин, в вашем положении вряд ли уместно предостерегать кого-либо или читать нотации. Я спросила, как вы себя чувствуете?

Дикин вздохнул.

— Вот-вот! Это все равно, что лягнуть лежачего. Разумеется, я чувствую себя прекрасно! Разве вы не видите? Я привык спать в таком положении...

— Если вы хотите излить свой сарказм, то вряд ли это уместно делать сейчас и тем более по отношению ко мне. Вероятно, я просто напрасно трачу время. А я пришла спросить, не могу ли я для вас что-нибудь сделать?

— Простите... Я не хотел вас обидеть. Вы же слышали, что сказал шериф. Не проявляйте ко мне сочувствия.

— То, что говорит шериф, входит в мое левое ухо и выходит из правого.

В походной кухне осталось кое-чего из еды...

— У меня нет аппетита, но все равно спасибо.

— Может вы хотите пить?

— Вот это уже другое дело! Эти слова звучат для меня сладкой музыкой.

Весь вечер я следил, как они пили, и это было не очень приятно. Но я не люблю, когда меня кормят из ложечки... Вы не могли бы развязать мне руки?

— Развязать вам... Я еще не сошла с ума! Если вам хоть на минутку развязать руки, то вы...

— ...то я обвил бы ими вашу прелестную шейку, — он пристально поглядел на девушку, — а шейка действительно прелестная. Однако дело обстоит совсем не так, как я бы хотел. В данный момент я вряд ли смог обнять даже стакан виски. Вы видели мои руки?

Он, как мог, повернулся и она увидела его руки. Они были синими и уродливо распухшими, особенно у запястий, где веревка глубоко врезалась в тело.

— Что ни говори, а шериф вкладывает в дело весь свой пыл! — заметил Дикин.

Марика сжала губки. В ее глазах были гнев и сострадание.

— Обещаете ли вы...

— О-о! Теперь уже мой черед сказать: я еще не сошел с ума! Вы хотите сказать — бежать? И попасть в руки этих отвратительных пайутов, которыми кишат здешние места? Нет... Мне бы только глоток этой отравы... губернаторского виски.

Прошло минут пять, прежде чем Дикин смог вкусить этот глоток. Марика развязала его в одну минуту, но еще четыре ушли на то, чтобы Дикин кое-как смог добраться до ближайшего кресла и восстановить кровообращение в онемевших руках. Вероятно, он испытывал ужасную боль, однако виду не показал. Пристально наблюдая за ним, Марика сказала:

— Пожалуй, Джон Дикин намного выносливее, чем о нем думают другие личности.

— Мужчине не пристало скулить в присутствии женщины, — он сгибал и разгибал себе пальцы. — Кажется, вы спрашивали, хочу ли я пить, мисс Фэрчайлд?

Она поднесла ему стакан с виски. Одним глотком Дикин отпил половину, удовлетворенно вздохнул, поставил стакан рядом с собой на стол, нагнулся и начал развязывать веревки на ногах. Марика вскочила, сжав кулачки. Глаза ее сверкали от гнева. Она выбежала из купе.

Когда через несколько секунд она вернулась, Дикин все еще возился с путами. Он с неудовольствием взглянул на маленький, но всерьез направленный на него револьвер с перламутровой рукояткой, который она держала в руках.

— Зачем вы его с собой возите? — поинтересовался он.

— Дядя Чарльз сказал, что если меня когда-нибудь сзади схватят индейцы... — она запнулась и лицо ее вспыхнуло от гнева. — Будьте вы прокляты! Вы же обещали мне!

— Если человек может быть убийцей, вором, поджигателем, мошенником и трусом, то можно ли удивляться, что он ко всему прочему окажется и обманщиком? Нужно быть полным идиотом, чтобы ожидать чего-либо другого...

Он снял веревки, с трудом поднялся на ноги, довольно нетвердо шагнул к девушке и небрежным движением взял из ее руки револьвер, затем очень мягко втолкнул ее в кресло и бросил револьвер на ее колени, а сам, ковыляя, вернулся на место.

— Не бойтесь, леди! — сказал он передернувшись от боли. — В данных обстоятельствах я никуда не двинусь. Кровообращение полностью нарушено. Не хотите ли взглянуть на мои ноги?

— Нет! — она кипела от гнева, виня себя за нерешительность.

— Сказать по правде, мне тоже не хочется этого делать... Ваша матушка еще жива?

— Моя матушка? — неожиданный вопрос выбил ее из колеи. — А почему это вас интересует?

— Я спросил об этом просто для поддержания разговора. Вы же знаете, как бывает трудно вести беседу, когда двое незнакомых людей впервые встречаются друг с другом. Ну, так как, жива ваша матушка или нет?

Марика коротко ответила:

— Да, но она не очень здорова...

— Догадываюсь...

— Почему вы так решили? И вообще, какое вам дело?

— Никакого. Я просто любопытен от природы.

— На какие красивые слова вы способны! — издевательский тон был вообще чужд ее натуре, но сейчас она превзошла себя. — Вот уж никак не ожидала этого от вас, мистер Дикин!

— Когда-то я преподавал в университете. А там было очень важно внушить студентам, что вы намного умнее их. Вот и пришлось научиться говорить красивые слова. Итак: матушка ваша нездорова. Иначе почему к коменданту форта решилась поехать его дочь, а не жена? Ведь последнее гораздо естественнее. Лично я подумал, что ваше место у постели больной матери и, мне кажется, очень странным, что вам разрешили отправиться в форт зная, что там холера и что индейцы настроены враждебно. А вам это не кажется странным, мисс Фэрчайлд? По всей вероятности, ваш отец очень настойчиво просил вас приехать к нему, хотя один бог знает по какой причине. Он просил вас об этом в письме.

— Не буду отвечать на ваши вопросы! — ответила она, хотя было видно, что они заставили ее задуматься.

— Помимо всех тех недостатков, о которых упоминал шериф, у меня имеется еще один: нахальная настойчивость. Итак, в письме или нет?

Конечно, нет! Он послал вам телеграмму, — внезапно он переменил тему разговора. — Вы, видимо, хорошо знакомы с полковником Клэрмонтом, с О'Брайеном, не говоря уже о вашем дядюшке...

— Ну, знаете! — Марика снова сжала губы. — Это уж слишком!

— Спасибо! — Дикин допил виски, сел и принялся связывать себе ноги.

Это все, что я хотел знать. — Он поднялся, протянул ей вторую веревку и повернулся, скрестив руки за спиной. — Будьте столь любезны... Только не так туго, как было.

— Почему это у вас ко мне такой интерес и все эти вопросы? Я полагала, вам хватает и собственных неприятностей...

— Хватает, крошка, хватает! Я просто стараюсь отвлечься, — он скосил глаза на веревку, обхватившую его воспаленные запястья, и протестующе заметил:

— Полегче, пожалуйста, полегче!

Марика ничего не ответила, затянула последний узел, помогла Дикину сначала сесть, а потом и лечь на пол и удалилась, не проронив ни словечка.

Вернувшись в свое пустое купе, она тихо закрыла дверь и долго еще в задумчивости сидела на койке.

Лицо машиниста Банлона, освещенное отблесками яркого красного пламени, тоже было задумчиво. Он вел состав и часто выглядывал из бокового окна, проверяя состояние пути и неба над головой. Кочегар Джексон был весь в поту: на таких крутых подъемах необходимо было поддерживать полный пар, и он обязан был непрерывно подбрасывать в топку дрова. Джексон захлопнул дверь топки и отер лоб грязным полотенцем. В этот момент послышался зловещий металлический скрежет.

— Что случилось? — уставился он на Банлона.

Тот ничего не ответил и быстро схватился за тормоз. На мгновение воцарилась тишина, потом скрежещущее громкое лязганье и поезд начал замедлять ход. Многие пассажиры были разбужены столь резким и неожиданным торможением.

— Опять этот проклятый парорегулятор! — бросил Банлон. — Наверное соскочила стопорная гайка. Звякните Дэвлину, пусть нажмет на тормоза!

Он снял с крючка тускло горевший фонарь и попытался рассмотреть провинившийся регулятор, затем выглянул в окно и посмотрел назад вдоль состава.

— А вот и наши пассажиры! Идут сюда.

Но один из спутников направился не в сторону локомотива. Он соскочил с подножки, быстро огляделся, соскользнул на обочину, спустился с насыпи и низко надвинув на лоб странного фасона шапку, бросился бежать сломя голову к концу состава.

А до локомотива первым добежал полковник Клэрмонт, несмотря на то, что сильно ушиб бедро при торможении поезда. С большим трудом он сумел забраться в кабину машиниста.

— Черт бы вас подрал, Банлон! Зачем надо было пугать нас таким образом?

— Прошу прощения, сэр! — Банлон держался подтянуто и корректно. Все сделано согласно правилам безопасности. Стопорная гайка в пароре...

— Можете не объяснять! — Клэрмонт потер ушибленное бедро. — Сколько времени вам понадобится, чтобы привести все в порядок? Ночи вам хватит?

Банлон позволил себе снисходительно усмехнуться, — Пять минут, не больше...

Пока он ликвидировал неисправность, человек в странной шапке достиг ближайшего телеграфного столба. Он осмотрелся по сторонам, выхватил из-за полы длинный пояс, обхватил им столб и себя самого и быстро полез наверх.

Добравшись до верхушки, он извлек из кармана кусачки и перерезал телеграфные провода, затем также быстро соскользнул на землю.

Между тем Банлон выпрямился, все еще держа в руке инструменты для ремонта.

— Готово? — буркнул Клэрмонт.

— Готово, — Банлон прикрыл рот рукой, чтобы скрыть зевок.

— Вы уверены, что продержитесь до утра?

— Сейчас все, что нам нужно — это горячее кофе. Но если бы вы могли дать нам завтра с Джексоном отгул...

— Там видно будет! — отрывисто ответил Клэрмонт не потому, что сердился на машиниста, а потому, что боль в бедре все еще давала о себе знать. Он не без труда слез вниз, хромая дошел до первого вагона и с усилием забрался на подножку. Поезд медленно тронулся. В это время человек в странной шапке появился справа от набирающего скорость поезда, огляделся, сделал рывок вперед и вскочил на заднюю площадку третьего вагона.