"Любовь красного цвета" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

7

Джини спала всего три часа. Она проснулась в шесть утра и тут же встала. Раздвинула занавески. За окном все еще было темно. Умывшись и быстро одевшись, она спустилась по лестнице.

На кухне, повизгивая и виляя хвостами, ее радостно приветствовали собаки. Все еще спали, даже дети. Во всем доме царила тишина. Джини вскипятила чайник на причудливой плите, которую Шарлотта не уставала клясть на чем свет стоит, и приготовила себе чашку растворимого кофе. В последний раз она разговаривала с Паскалем три дня назад. Часы показывали шесть тридцать. Значит, в Сараево сейчас половина восьмого.

Джини прошла в кабинет Макса, закрыла за собой дверь и уставилась на телефоны. В этой комнате Макс создал царство высоких технологий. Тут стоял последней модели «Макинтош», факсовый аппарат, портативный компьютер, который он использовал, отправляясь в командировки, и два телефона. Дело в том, что в этот дом были проведены две телефонные линии и имелось два номера. Каждый телефон был оснащен автоответчиком, и Паскалю были известны оба этих номера. Видимо, перед тем, как идти спать, Макс включил автоответчики, однако ни на одном из них красный огонек не моргал, а это значило, что в течение ночи ни Максу, ни ей не звонили.

Джини села за стол и принялась набирать номер. До отеля ей удалось дозвониться с третьей попытки. В трубке звучали длинные гудки.

Телефон в Сараево продолжал звонить. Трубку взяли только на двадцатом звонке. Джини повезло: на сей раз к телефону подошел клерк, который кое-как говорил по-английски. Это был молодой парень, гордившийся тем, что мог кое-как изъясняться на языке, почерпнув свои скудные знания из бесчисленных американских боевиков.

Как следовало из его объяснений, Паскаль отсутствовал. Накануне он вернулся лишь в четыре утра, а через полчаса снова уехал. Предыдущим вечером он дозванивался до нее на протяжении двух часов, однако связь была отвратительной. Однако напоследок он сказал, что в течение следующих суток обязательно дозвонится до Джини.

Руки Джини противно дрожали. Она закрыла лицо ладонями. Она прекрасно знала, что означает эта последняя фраза. Таким образом Паскаль пытался приободрить ее, а это значит, он снова, как охотничья собака, взял какой-то след. Это значит, что ни свет ни заря он направился в какое-то гораздо более опасное, нежели Сараево, место. В предрассветные часы боевые действия обычно стихали, и вероятность быть подстреленным снайпером или попасть под внезапную бомбардировку с воздуха становилась значительно ниже. Джини чувствовала, как внутри нее нарастает страх, скорее даже паника, которые всегда охватывали ее, когда она сталкивалась с чем-то неожиданным. Она заставила себя подняться и выйти из комнаты. Ей нужно было хоть чем-то занять себя. Вернувшись на кухню, Джини вымыла несколько тарелок, которые Шарлотта оставила в раковине с вечера, а затем надела плащ и, позвав собак, вышла в сад.

Оставляя следы на схваченной инеем траве, она обошла вокруг оранжереи и стала рассматривать раскинувшиеся внизу голые холмы и поля. Она пыталась уверить себя в том, что теперешнее ее состояние непременно пройдет и ничего страшного не случится. С Паскалем все будет в порядке, и он наверняка скоро – очень скоро! – вернется. Они даже могут принять приглашение Шарлотты и приехать сюда вдвоем. Возможно, это случится летом, и тогда они будут гулять по этим холмам в теплых летних сумерках. Пройдет всего несколько месяцев, и этот ландшафт неузнаваемо изменится: деревья покроются листвой, поля украсит цветочный ковер. Они с Паскалем смогут разговаривать или молчать – как им захочется, но главное, они снова будут находиться в безопасности.

Вот только одно… Джини повернула обратно к дому и снова очутилась в кухне, где царило молчание. Усевшись за стол, она невидящим взглядом уставилась в стену. Вот только одно: при всем своем желании она никак не могла забыть разговор, который состоялся у нее с Элен – бывшей женой Паскаля – в Лондоне незадолго до Рождества. Это случилось примерно четыре недели назад.

Раньше она встречала Элен – худую, черноволосую, подвижную англичанку – всего дважды, и оба раза рядом был Паскаль. Именно она предложила Джини встретиться за обедом и поговорить. Это был первый раз, когда две женщины встретились наедине друг с другом. Чуть раньше в этом же году Элен вышла замуж вторично за добропорядочного и надежного, по ее словам, англичанина – вдовца, оставшегося с тремя детьми школьного возраста. Он унаследовал и успешно управлял текстильной фабрикой, а недавно добавил к ней французскую фирму по производству шелковых изделий с главным офисом в Париже и несколькими предприятиями в Лионе. Элен сообщила, что, поскольку модернизация этого производства займет у Ральфа довольно много времени, они решили временно отложить поиски уютного загородного дома и провести следующие полгода в его парижской квартире. Такой план устраивал все заинтересованные стороны.

Джини слушала собеседницу вполуха. Элен описывала предметы внутреннего убранства, которые она собиралась приобрести в Париже. Будучи неглупой женщиной, она никак не отреагировала на сдержанные манеры Джини. Той, хоть она и старалась, никак не удавалось держаться раскованно и непринужденно.

– Само собой разумеется, что в следующие шесть месяцев Марианна будет учиться во французской школе, – говорила Элен. – С тех пор, как мы перебрались в Англию, с ней было очень трудно. Я сказала Ральфу – она, кстати, его обожает, и я была уверена в том, что так и будет… Так вот, я сказала Ральфу, что мы не должны травмировать ее слишком серьезными переменами. Пусть бы продолжала учиться в английской школе, общалась бы со своими подругами. Однако в итоге пришлось подчиниться обстоятельствам. Паскаль, впрочем, тоже одобрил это решение.

– Правда? Я этого не знала, – откликнулась Джини, поднимая голову.

– Да, мы с ним обсудили это в двух словах. Перед тем, как вы уехали в Югославию… То есть в Боснию. Уж и не знаю, как это теперь называется. Наверное, он просто забыл вам об этом сказать. Должно быть, у вас обоих мысли были заняты совсем другими вещами.

Джини промолчала. Элен окинула ее пристальным взглядом, а затем махнула официанту, заказала еще кофе и зажгла сигарету.

– Могу я быть с вами откровенной? – внезапно спросила она. – Об этом непросто говорить, но я хочу, чтобы вы знали: все, что я собираюсь сказать, продиктовано не плохим отношением или ревностью. Возможно, когда-то так и было, но сейчас уже – нет.

– Конечно. Я понимаю.

– Мы с Паскалем были женаты пять лет, а жили вместе и того больше. Может, наш брак и нельзя назвать удачным, но я знаю Паскаля. Я очень хорошо его знаю.

Джини ничего не сказала. Она сфокусировала взгляд на роскошном мягком свитере алого цвета, который был на Элен. Этой женщине было примерно сорок, но выглядела она на добрый десяток лет моложе – цветущая, знающая, что она хочет от жизни, и ощущающая себя на вершине мира.

– Скажите, вы и впредь собираетесь работать вместе? Такое ведь возможно, правда?

– Нет, не собираемся, – ответила Джини. – По крайней мере, не всегда. Мы думали об этом. Разве что в тех случаях, когда это будет возможно.

– Мне не по вкусу термин «работоголик», – продолжала Элен, – он чересчур затаскан и предусматривает определенную зависимость, но я никогда не ощущала, что Паскаль зависит от своей работы. Конечно, здесь подразумевается пассивность, недостаток силы воли с его стороны, но как раз в этом никто и никогда – и я в том числе – его упрекнуть не могли. – Элен улыбнулась. – Извините, наверное, я чересчур старательно выбираю слова. Может быть, вы слышали, я ведь когда-то работала переводчиком.

Она помолчала, сделала глубокую затяжку и наморщила лоб.

– Мне всегда казалось, что Паскаль предан своей работе, относится к ней очень серьезно, даже немного благоговейно. Так, как если бы это было его предначертанием. Вы понимаете меня?

– Да, понимаю. И это стоит ему очень дорого.

– Может быть, – сказала Элен, словно отметая реплику собеседницы. – Лично мне было очень сложно сосуществовать с этой его одержимостью. Возможно, не с самого начала. Играла свою роль и определенная слава. Паскаль ведь начинал становиться знаменитым. Мне, конечно, импонировал и несколько драматический момент, присущий всему этому: писать ему письма за тридевять земель, дозваниваться ночами до городов, где идут военные действия… Несколько раз у меня даже брали интервью, представляете? – В глазах говорившей блеснул смешливый огонек. – Людям хотелось знать, каково быть женой такого человека, как я с этим справляюсь… – Она скорчила гримаску. – Паскаль этого, конечно, не одобрял, и когда я показала ему напечатанные статьи, страшно разозлился. Он никогда не стремился к тому, чтобы быть знаменитым, и слава нисколько не привлекала его.

Джини не произнесла ни слова. Ей было досадно, что Элен упомянула зоны военных действий, где работали журналисты, в таком пренебрежительном контексте. Для нее самой Босния лежала по другую сторону жизни, вне этого ресторана, в котором они сидели. Еще несколько минут, и Джини явственно услышит характерные для нее звуки, и на нее вновь нахлынут боль и безнадежность этого места. Это, конечно, было ненормально. Она должна видеть какую-то иную перспективу, смотреть вперед, а не назад. Думая об этом, Джини попробовала сосредоточиться на том, что говорила Элен.

– Сложности начались еще до появления на свет Марианны, – продолжала та. – Паскаль в то время пропадал месяцами, и мне одной приходилось ходить в гости, на вечеринки… В общем-то, я всегда была вполне независимой женщиной, и это меня не угнетало. – Она слегка нахмурилась. – Наверное, если бы Паскаль в те годы зарабатывал больше, все могло сложиться иначе. Мы могли бы купить большой дом, я бы не скучала… Если бы вы знали, как просто сбиться с истинного пути, когда женщина живет одна. Я говорила Паскалю, что он мог бы зарабатывать больше. Ему бы это ничего не стоило. Рекламные компании буквально охотились за ним. Я даже шутила. «Дорогой, – говорила я, – ты вполне мог бы поработать на них, прежде чем где-нибудь начнется очередная война».

Элен засмеялась и посмотрела на Джини.

– Вижу, вам это не по душе. Что ж, возможно, вы – более возвышенный человек, нежели я. Мне же казалось, что это никому не повредит. Впрочем, это – так, к слову. В общем, мы жили вполне нормально до тех пор, пока не родилась Марианна. – Лицо ее посерьезнело. – Мне приходилось выкручиваться в одиночку. К тому времени наша супружеская жизнь уже дала трещину. И тем не менее, что бы ни случалось – болела ли Марианна, возникали ли те или иные проблемы, – со всем мне приходилось справляться своими силами. Девяносто процентов времени Паскаль проводил вне дома. Он вечно куда-то летел на самолетах, торчал в каких-то чертовых блошиных гостиницах на задворках света, куда и дозвониться-то было невозможно. А если дозвониться все же удавалось, оказывалось, что Паскаля нет. Я справлялась со всем этим. Может быть, не всегда очень хорошо, но справлялась. Каждый раз, когда он возвращался из очередной командировки – Афганистана, Кампучии, Мозамбика, – я пыталась объяснить ему. Он никогда не рассказывал мне, с чем ему приходилось сталкиваться в этих местах, он вообще не говорил на эту тему. Понимаете? Он проходил через самые разные ужасы, а я… я ничем не могла ему помочь. Разумеется, я понимала, что нетактично жаловаться на свои – мелкие и незначительные по сравнению со всем этим – проблемы. Я знала, что они кажутся ему жалкими – эдакой мышиной возней. Но совладать с собой я не могла. А отсюда – скандалы, слезы, жалобы и обвинения с моей стороны. Однако в результате ничего не менялось. Он успокаивал меня, а потом уезжал в аэропорт, чтобы успеть на следующий рейс. Через некоторое время…

Элен умолкла и пристально посмотрела на Джини.

– Через некоторое время все это довело меня до белого каления. Я пришла в неописуемую ярость. В тот момент я чувствовала себя настоящей фурией. Наверное, я не бесилась бы так, даже если бы у него была другая женщина – это по крайней мере было бы банально. Но моей соперницей была не женщина, а его работа. Мне показалось, – рот Элен сжался в тонкую линию, – что это перешло все мыслимые границы и стало просто невыносимо. Одно дело – муж, которого не бывает дома, другое – отец, которого не видит дочь. Паскаль, конечно, обожал Марианну и в те редкие часы, которые он проводил дома, нянчился с ней как только мог. Однако он был не в состоянии понять, что одного его чувства недостаточно. Скажите, он изменился?

Вопрос застал Джини врасплох, и лицо ее залила краска.

– Он, конечно, очень переживает разлуку с дочерью, – начала она, – но пытается как-то уравновесить вещи, которые имеют для него первостепенное значение. Даже в Сараево он беспрестанно думал о Марианне. Он постоянно писал ей, звонил. А когда вернется, то собирается…

– Я спрашивала не совсем об этом, и, по-моему, вы меня поняли. – Спокойно проговорила Элен, перебивая Джини. – Задавая свой вопрос, я имела в виду не Марианну, а вас.

Джини опустила глаза.

– У нас нет детей, – тихо сказала она, – поэтому между нами все иначе.

– Разумеется, – кивнула Элен, однако на ее лице отчетливо читалось недоверие. – В конце концов, это меня не касается. Я не собираюсь лезть в ваши дела. Вам известно, когда он вернется из Сараево?

– Точно – нет. Обстановка там меняется каждый день. Но скоро. Может, через пару недель.

– Что ж, надеюсь, он успеет к дню рождения Марианны в январе. Хотелось бы рассчитывать хотя бы на это. Уж эта дата точно не изменится.

– Он вернется даже раньше, – быстро сказала Джини. – К Рождеству он наверняка уже будет здесь.

Элен промолчала. Взглянув ей в лицо, Джини поняла, что она сомневается в точности этого прогноза, и, разумеется, оказалось, что Элен была в этом совершенно права. Паскаль не вернулся к Рождеству. Бывшая жена и впрямь хорошо изучила его.

– Скажу, чтобы принесли счет, – сказала Элен и, повернувшись, сделала знак официанту. – Нет-нет, я заплачу. Я настаиваю! Надеюсь, что мы с вами еще увидимся. Возможно, в Париже в день рождения Марианны. Познакомлю вас с Ральфом. По-моему, подобные отношения гораздо проще, если к ним подходить с большей открытостью. Что нам теперь мешает быть друзьями? – Она замялась, а потом, к великому удивлению Джини, перегнулась через стол и пожала ее руку.

– Вы мне нравитесь, Джини. Я сама этого не ожидала, но клянусь вам: так и есть. Паскаль заслуживает счастья, но, видит Бог, он не сумел найти его со мной. Когда я виделась с ним в последний раз, мне показалось, что он изменился, причем – в лучшую сторону и во всех отношениях. Я не испытываю ни горечи, ни злости, поскольку вижу, насколько ему хорошо с вами. Я рада. Только вот вы…

– Что?

– Дорогая, вы не слишком хорошо выглядите.

– Со мной все в порядке. Просто в Сараево я подхватила какую-то инфекцию, но сейчас уже все прошло.

– Хорошо. – Элен улыбнулась. – Скажите Паскалю, чтобы заботился о вас как следует. А самого его не слишком балуйте. Выдержите небольшую паузу, и он сам позвонит. В моем случае это не срабатывало, но в вашем сработает наверняка. – Она встала. – Мне нужно идти. В четыре часа мой рейс на Париж. Ральф будет меня встречать, так что мне нельзя опоздать на самолет.

Джини вернулась в свою квартиру. Элен не понравилась ей, и Джини не знала, насколько можно верить этой женщине. Не менее двух часов она ходила по комнате, пыталась читать. Телефон не звонил. Через некоторое время, не устояв перед искушением, она пошла в ванную и использовала набор для быстрого определения беременности в домашних условиях, который купила утром. Он был чрезвычайно прост в обращении. Если женщина беременна, лакмусовая полоска должна стать розовой, если нет – голубой.

Реакция занимала пятнадцать минут. Джини села и принялась ждать. Интересно, думалось ей, как бы отреагировал Паскаль, если бы узнал правду, если бы узнал, что Джини всей душой желала, чтобы бумажка порозовела. Что бы ответил он, признайся она в том, что в день, когда они попали под обстрел в госпитале, всем ее существом страстно овладело одно желание: родить от него ребенка. Она по-прежнему была одержима этой мыслью.

Джини закрыла лицо руками. Она не собиралась признаваться в этом. Хотя бы потому, что заранее знала, какой будет его реакция. Один раз она уже увидела ее – в их уродливом желто-коричневом гостиничном номере, когда она сообщила Паскалю о том, что у нее запаздывают месячные. На его лице попеременно появились тревога, волнение и наконец даже что-то вроде страха.

– Дорогая… Но ты, я надеюсь, продолжаешь принимать противозачаточные таблетки? Что же в таком случае?..

– Да, принимаю. Наверное, просто переработала. Устала.

– Ты уверена, Джини? Ты не могла по рассеянности принять таблетку на два-три дня позже срока? Милая, ты выглядишь такой усталой!

– Нет, я все проверила. Не волнуйся, задержка наверняка связана с усталостью. Со мной и раньше такое случалось.

После этого он попытался заключить ее в объятия, а затем стал настаивать на том, чтобы она сходила к врачу и на всякий случай проверилась. Сделав это и убедившись в том, что она не беременна, Джини боялась встречаться с Паскалем взглядом, опасаясь увидеть в них облегчение. Глядя в пол, она тихо спросила:

– А если бы это оказалось правдой? Если бы я действительно забеременела? Что тогда, Паскаль?

– Не знаю, дорогая… – Он обнял ее за плечи. – Ведь мы провели здесь только половину положенного срока. И ты сама так хотела получить эту работу. Твоя карьера значит для тебя очень многое. Ты говорила, что не хочешь иметь детей. Сейчас, когда мы с головой ушли в работу, постоянно в переездах, часто рискуем, такое решение было бы ошибкой.

– Ошибкой?

– Я хочу сказать, что мы не планировали этого, милая. Мы не собирались… А уж совершать нечто подобное в таком пекле, как здесь…

Не в силах говорить, Джини отвернулась. От нее не могла укрыться горячность, с какой он говорил. Джини даже показалось, что в его голосе она уловила нотку раздражения.

Он прав, сказала она себе. Его подход в данном случае отличался прагматизмом и ответственностью. «Он не хочет иметь еще одного ребенка, – думала она. – Он не хочет ребенка от меня».

Боль была очень сильна. Несмотря на всю весомость его доводов, желание иметь ребенка не уходило. Джини по-прежнему хотела родить и даже сейчас, спустя столько времени после отъезда из Боснии, продолжала цепляться за надежду на то, что она беременна. Она помнила тот час и то место, где возникло это желание. В Мостаре. Она видела слишком много погибших детей, и теперь ее тело настойчиво диктовало ей свою волю. Ей хотелось чувствовать, как внутри нее растет ребенок, ей хотелось, чтобы Паскаль стал свидетелем его появления на свет.

Пятнадцать минут, по всей видимости, миновали. Не поднимаясь с края ванны, Джини взяла полоску бумаги и сравнила ее с цветными квадратиками на круглой железной коробочке, напомнившими ей школьные уроки химии. Приговор, который она прочитала, наполнил ее душу отчаянием. Именно этого она одновременно ждала и боялась: бумажная полоска стала голубой.

Первой из объятий сна выбралась Шарлотта. Зевая и жалуясь на то, что ее разбудили полицейские сирены, она спустилась на кухню, кутаясь в синий теплый халат. Джини поспешно отвела взгляд от большого живота хозяйки дома. Не замечая, как покраснели глаза Джини, Шарлотта шикнула на собак.

– Ничего не понимаю! Макс оставил мне записку. – Она взмахнула зажатым в руке листком бумаги. – Не захотел меня будить, а я спала, как колода, и ничего не слышала. А оказывается, произошел какой-то несчастный случай. Они с Роулендом вчера ночью, после того, как мы легли спать, вызывали полицию. Но почему их до сих пор нет? Где они могут быть? Почему не позвонили?

– Я сейчас приготовлю чай, – поднялась Джини. – Не волнуйся, Шарлотта, ничего серьезного не могло случиться. Они появятся, и все объяснится очень просто. Иначе Макс разбудил бы тебя.

– Нет, не разбудил бы. Он безумно заботлив. Опекает меня и… – Она похлопала себя по животу. – Нашу дочку. Смотри-ка, она снова шевелится. Вот здесь. Потрогай, Джини. Правда, удивительно? Такая маленькая, и такая сильная!

Джини позволила женщине взять свою руку и положить на выпуклый живот. Ее поразило, какой он упругий. Сначала она ничего не чувствовала, но затем ощутила легкую дрожь и отчетливое движение. Как будто какая-то маленькая ручка или ножка пыталась разрушить стеньг своего тесного убежища. Затем все затихло, но вскоре снова началось. Пальцы Джини ощущали, как под ними пробегают волны.

– Она перевернулась, – с улыбкой пояснила Шарлотта. – А теперь немного поспит. Обычное дело.

– Она? – Джини убрала руку. Зависть и страстное желание иметь собственного ребенка с такой силой сдавили ее сердце, что она едва не задохнулась и быстро отвернулась к плите.

– Я верю Роуленду. – Шарлотта радостно засмеялась. – Знаю, что он надо мной подшучивал, и все же верю. Роуленд – такой странный! Я не удивлюсь, если он на самом деле обладает неким волшебным даром. О, чай? Как здорово! Выпью чашечку, а потом оденусь и пойду в магазин. Это у нас – центр всевозможных слухов и сплетен. Если что-то и случилось, там об этом уже знают.

Внезапно Шарлотта умолкла и резко обернулась. Джини, повернув голову, услышала звук торопливых шагов и голос, отчаянно зовущий кого-то. По открытой террасе бежала женщина. Она без стука открыла дверь в кухню. Только когда она начала говорить и Джини услышала знакомый акцент, она узнала в этой белой, как полотно, дрожащей всем телом женщине только недавно так роскошно одетую Сьюзан Лэндис.

– Господи, о Господи, Шарлотта! – сбивчиво начала она. – Ты должна мне помочь. Я звоню, звоню, звоню без конца. Я только что из особняка. Там на каждом шагу – полиция… – Женщина пошатнулась, ухватилась за спинку стула и издала странный гортанный звук. – Помоги мне, пожалуйста! Случилось что-то ужасное. Кассандра мертва, а Майна исчезла. Она такая хорошая, добрая девочка, ей ведь всего пятнадцать! Прошу тебя, Шарлотта! Я пытаюсь объяснить полицейским, что Майна пропала, но они меня словно не слышат.

В половине десятого утра Роуленд сидел в маленькой, насквозь пропахшей никотином комнате для допросов главного полицейского управления Челтенхэма. Он находился тут уже с половины седьмого, так и не успев ни побриться, ни поесть, ни поспать. Макс, который привез его сюда, сидел в такой же комнатке через стену. Именно он первым опознал тело Кассандры Морли и теперь, вероятно, занимался тем, чем пришлось заниматься Роуленду на протяжении трех часов кряду – вновь и вновь пересказывать события прошлого вечера.

Роуленд дал показания, а затем был вынужден отвечать на бесконечные вопросы: в котором часу, когда, как? Почему он очутился в таком глухом месте в такой поздний час, да еще один? Зачем он двигал труп?

– Потому что я не знал, что она мертва, – отвечал Роуленд. – Она лежала в странной позе. Я ощупал ее шею и позвоночник, пытаясь обнаружить повреждения, затем перевернул и…

– А вы что, врач?

– Нет, но у меня имеется подготовка в оказании первой помощи.

– Вот как? Откуда же?

– Видите ли, я увлекаюсь альпинизмом. Я совершал восхождения в Шотландии, в Альпах, я знаю, как обнаруживать подобного рода повреждения, и сделал это автоматически. Я пытался обнаружить какие-то видимые травмы. Может быть, рану на голове… Не знаю.

– Вы не пытались делать ей искусственное дыхание?

– Нет. У нее не было пульса и…

– Вы в этом уверены?

– Боже ты мой! – вышел из себя Роуленд. – У нее уже было трупное окоченение. К тому моменту, когда я ее нашел, девушка была мертва уже несколько часов.

Дальше продолжалось в том же духе. Сначала его допрашивал один полицейский, затем – другой. Постепенно к Роуленду пришло неприятное осознание того, что ему не верят. Затем тактика допроса изменилась. Тон полицейских приобрел менее враждебную окраску. Видимо, они получили результаты вскрытия, да и Макс подтвердил своим рассказом слова Роуленда. И все же последнего не покидало ощущение того, что его подозревают – хотя бы только потому, что он – мужчина. Ничего подобного раньше ему испытывать не приходилось.

Показания Роуленда были запротоколированы, перечитаны и отправлены на перепечатку. Из-за двери комнаты для допросов доносился непрекращающийся шум. В полицейское управление привезли некоторых участников сборища возле амбара. Их допросили и обыскали. Роуленду, однако, об этом было неизвестно, и никто не взял на себя труд проинформировать его об этом. Примерно в девять часов ему принесли чашку чаю, которого он не просил, а спустя еще час в комнату вернулся старший детектив. Это был мужчина среднего возраста. В разговоре с Роулендом он уже успел сообщить, что является отцом двух девочек-подростков. Выглядел он усталым и был, видимо, измучен не меньше Роуленда. Проведя руками по лицу, детектив сел и протянул Роуленду его показания. Они были перепечатаны, и их было необходимо подписать.

– И еще одно. – Его палец уткнулся в первый параграф. – Ваш звонок в полицию был зарегистрирован в 2.11 ночи. Во сколько вы вернулись к телу девочки?

– Примерно в 2.30. Может быть, в 2.50.

– А когда заметили, что музыки больше не слышно?

– Наверное, минут через пять. Я не уверен. Просто не думал об этом. А вы считаете это важным?

– Может пригодиться. – Полицейский вздохнул. – К тому моменту, когда наши машины подъехали к амбару, собравшиеся там уже стали разъезжаться. Тех, кто все это устроил, уже не было, по крайней мере, нам так сказали. Но обычно подобные сборища продолжаются всю ночь напролет. Вот я и думаю, что их заставило свернуть свой бардак раньше времени.

– Значит, там были устроители?

– Несомненно! Вообще-то в таких ситуациях, как эта, бродяги обычно принимаются самозабвенно врать. Говорят, что то ли голос свыше, то ли карты Таро велели им приехать в определенное место в определенный час, потому они и собрались там – якобы совершенно спонтанно. Но в данном случае умерла девочка, поэтому, я думаю, они будут более сговорчивыми. И все же иллюзий питать не стоит. Они знают имена тех, кто снабдил их наркотиками, но нам их не назовут.

– Так вы полагаете, девушку убили наркотики?

– Вполне возможно, хотя нам, конечно же, придется дождаться результатов вскрытия. В последнее время наш район буквально наводнила всякая дрянь: «экстази», героин, кокаин, амфетамины. Считается почему-то, что в отличие от крупных городов, где наркотики являются серьезной проблемой, в сельской местности с этим – тишь да благодать. Это – заблуждение. Я постоянно пытаюсь вбить это в головы своим дочерям. Они делают вид, что слушают, но, как только я выхожу из комнаты, поднимают меня на смех. У вас есть дети?

– Нет.

– Ну, когда появятся, сами с этим столкнетесь. Раздобыть наркоту здесь не сложнее, чем в Лондоне. В пабах, клубах, дискотеках, на вечеринках и оргиях, причем – все, что душа пожелает: хоть марихуану, хоть «экстази». Они сейчас дешевле пива. Причем иной раз можно приобрести чистейший наркотик самой высокой пробы. Тут – как в «русской рулетке», и детишкам это нравится. Может, добавляет азарта в их жизнь, кто знает? – Детектив постучал пальцами по листку с отпечатанными на нем показаниями Роуленда. – Что ж, если вам довольно всего этого, подпишите протокол. Мне кажется, вам уже осточертело здесь сидеть. Роуленд сделал то, что от него просили.

– За последние четыре недели это уже вторая смерть такого рода, – продолжал говорить полицейский, хотя Роуленд уже встал со стула. – В прошлый раз погибшей тоже была девушка. Голландка, сбежавшая от родителей. Всего четырнадцать лет. И что ей только дома не сиделось! Хорошая семья, куча денег, никаких проблем… Она не появлялась в семье больше девяти месяцев. Родители опознали ее тело на Рождество. Да, праздник выдался не самым веселым.

– Значит, она была из Голландии? – переспросил Роуленд. – А откуда именно?

– Из Амстердама, по-моему. У нее все руки были исколоты. Но амфетамины, которые она обычно принимала, не очень хорошо сочетаются с героином, а тот оказался на удивление чистым. Время от времени торговцы наркотиками, чтобы заполучить новых покупателей и поскорее зацепить их на крючок, продают чистейшее зелье.

Детектив открыл дверь.

– Благодарю вас за помощь. Ваш друг, наверное, скоро тоже освободится. Можете подождать его здесь.

Роуленд вернулся в вестибюль полицейского управления и стал дожидаться Макса. Он был измучен, расстроен и зол на самого себя. Он ничего не смог сделать для этой несчастной девочки, а от информации, предоставленной им полицейским, вряд ли будет много толку.

Сейчас в вестибюле было пусто, если не считать дежурного констебля, сидевшего за письменным столом, и молодого человека в дорогом костюме и яркой рубашке, с сильным акцентом жителя южного Лондона. Они вели дискуссию на повышенных тонах, которая длилась, по всей видимости, уже несколько минут.

Когда Роуленд приблизился к ним, молодой человек заговорил еще более пронзительным голосом:

– Как вам вбить в голову: я пришел сюда заявить об угоне автомобиля, а не для того, чтобы отвечать на ваши идиотские вопросы! Новенький «БМВ» пятисотой модели! Серебристый «металлик»! Кожаная обивка! Литые диски! Он стоит почти тридцать косарей!

– Все эти детали я уже записал. И номер машины – тоже. Скажите, вы владелец машины?

– Нет, она не моя, но об этом не надо орать на каждом углу. Моя фамилия Митчелл, поняли? Запишите, чтобы не забыть. Тачка принадлежит моей знакомой, у которой я ее одолжил на выходные. Надеюсь, это не преступление? Что вам еще сообщить? Может, мою группу крови и резус-фактор? День рождения моей мамочки? Что еще нужно, чтобы вы прекратили трепаться и начали действовать?

– Вы оставили машину запертой, сэр?

– Да. То есть нет… В общем, я не помню. Слушайте, я же вам уже сказал…

– Не помните? Может, вы находились в состоянии опьянения?

– Нет, черт побери, я не пил! Да вы что, в самом деле, глухой? Неужели не понятно: я возвращался в Лондон, и мне приспичило. Я остановился на обочине, чтобы отлить. Понятно это слово?

Констебль с бесстрастным лицом записал в свой блокнот и эту информацию. Роуленд стал слушать с удвоенным вниманием. Это был бой на истощение противника, и Роуленд уже знал, кто выйдет из него победителем.

– Так вот, – продолжал Митчелл, – я притормозил, чтобы по-быстрому отлить. Съехал с основного шоссе на проселочную дорогу и оказался в какой-то пустыне. Впереди стоял этот амбар. Я видел огни, слышал музыку, вот и решил сходить туда, поглядеть, что там такое. И что же я вижу? Целая толпа хиппи. Я был там минуты две, может, три. Возвращаюсь – а чертовой машины нет! Они и бумажнику моему ноги приделали, так что я вообще без всего остался – ни денег, ни пластмассы![12] Прикиньте, мне от этого веселее не стало! Поэтому сейчас меня интересует только одно: вы намерены объявить эту машину в розыск или вам на это насрать?

Констебль сделал в блокноте очередную пометку и осведомился:

– Время, сэр? Назовите точное время случившегося.

Роуленд, прислушивавшийся с удвоенным любопытством, понял, что вопрос – не праздный. Почувствовал это и Митчелл.

– Время? Точно не помню. Может, в полночь, может, чуть раньше.

– Сейчас – десятый час утра, сэр.

– Ну и что! Какого черта вы меня в часы носом тыкаете? Что из того?

– Почему вы не заявили об угоне раньше, сэр, и делаете это только сейчас?

– Потому что мне пришлось протопать несколько миль в темноте по проселочной дороге, а когда я наконец очутился здесь, то столкнулся с кучей бестолочей…

Митчелл умолк. Во время его тирады констебль поднял трубку телефона и произнес в нее несколько слов. Положив трубку, он поднялся из-за стола и взял Митчелла под руку.

– Пройдемте со мной, сэр. С вами хочет поговорить один из наших детективов.

Митчелл принялся громко протестовать. Роуленд даже заметил, как он метнул быстрый взгляд в сторону входной двери, как бы раздумывая, не удариться ли в бега. Да, такая мысль наверняка пришла ему в голову. Однако констебль увлек его в соседнюю комнату. После того, как за ними закрылась дверь, Роуленд еще некоторое время слышал возмущенные вопли Митчелла, но затем внезапно наступила тишина. Они сообщили ему о мертвой девушке, догадался Роуленд.

Он прислонился спиной к стене и стал устало рассматривать развешанные повсюду плакаты. Митчелл лжет, это очевидно. Интересно, подумал Роуленд, удастся ли полицейским вытянуть из Митчелла что-нибудь мало-мальски ценное, однако сейчас ему было трудно думать об этом, да и о чем-либо другом. Роуленд почувствовал мрачное уныние. Он знал, что если не возьмет себя в руки, то вновь окажется мыслями на улице рядом с Дюпон-центром и начнет вспоминать другое убийство, в котором тоже были повинны наркотики.

Он с силой провел руками по лицу и попытался думать о чем-нибудь ином. Через пять минут появился Макс – измученный, с посеревшим лицом. Натянув старенькую куртку, он взял Роуленда под руку.

– Пойдем отсюда, – проговорил он. – Пойдем, Роуленд. Мне нужно глотнуть свежего воздуха и подумать.

Первым делом, подойдя к своему «Лендроверу», Макс попытался дозвониться с автомобильного телефона Шарлотте, однако обе домашние линии были заняты. Сделав несколько неудачных попыток, он бросил это занятие.

– Поехали домой. – Макс посмотрел на Роуленда. – Послушай, ты не мог бы сесть за руль? Я чувствую себя настоящей развалиной.

Усевшись в машину, мужчины некоторое время молчали. Макс закурил.

– Не возражаешь?

– Нет, не возражаю. Мог бы и меня угостить.

– Ты же не куришь. Уже три года как бросил.

– Хватит препираться, Макс, дай закурить.

Тот молча протянул ему пачку, и Роуленд выудил оттуда сигарету. С непривычки никотин ударил ему в голову, и она приятно закружилась. Никогда раньше Роуленд не испытывал такого удовольствия от курения.

Они проехали уже несколько миль, и только тут Макс заговорил:

– Видишь ли, мне еще ни разу не доводилось видеть покойников. Даже, если это чужие для меня люди. А тут – такая молоденькая девушка, которую я к тому же знал. Думаешь, я разнюнился?

– Да нет, это вполне естественно. – Роуленд не сводил взгляда с дороги. – Твои родители еще живы, у Шарлотты тоже. Кроме того, смерть нынче не бродит по улицам в открытую. Она затаилась в больницах, подвалах, а мы наблюдаем ее только на экранах. Не чувствуй себя виноватым, Макс. Ты-то тут при чем?

– Наверное, дело в том, что я существовал словно в раковине, – ответил Макс. – Теперь, после всего случившегося, я начинаю презирать себя за это. Ты не поймешь. К тебе это не относится.

Роуленд ничего не ответил. Он думал о своем отце, о матери. Смерть ее была такой же мрачной, как и жизнь. Она умерла в отделении для раковых больных больницы Северного Лондона. Он вспомнил два несчастных случая при восхождении в горы, свидетелем которых стал в Кайрнгормских горах, об убийствах, связанных с наркотиками, о которых он писал, работая в Вашингтоне. Он не думал – не позволял себе думать – о холоде, который пробирал его в разгар летнего дня в морге вашингтонского управления полиции. «Мы хотели бы, чтобы вы опознали тело, мистер Макгуайр. Вы в состоянии это сделать?..»

– Знаешь, что они мне сказали? – Макс по-прежнему смотрел прямо перед собой. – Что в последнее время в этот район хлынул поток наркотиков.

– Мне они сказали то же самое.

– Господи, Роуленд! А ведь через десять лет эту дрянь, возможно, будут покупать мои дети! Через десять лет! Нет, даже меньше… Алексу сейчас восемь, а Кассандре было всего шестнадцать.

– Н-да.

– Когда мы покупали этот дом, то думали… – Макс яростно махнул рукой в сторону. – Мы думали: привезем детишек в деревню, будем держать их подальше от Лондона, будем воспитывать, как в старые добрые времена – собаки, прогулки, деревенская школа, свежий воздух…

– Сейчас нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. Тебе это известно, Макс.

– Тут крутится слишком много денег. Огромные владения, частные школы, загородные виллы. Слишком много богатеньких детей и беззаботных родителей. Эта чертова Морли – мать Кассандры – вечно где-то болталась, а отец девочки занят тем, что шляется по всей Европе с молоденькой женой.

– Ладно тебе, Макс, от наркотиков страдают самые разные люди. Съезди как-нибудь в муниципальный приют и найдешь там кого угодно. Богатые, бедные – какая разница!

– Ты прав, конечно же, прав. Я знаю, что… – Макс помялся и махнул рукой в сторону окна. – Видишь проселочную дорогу? Она ведет как раз к тому амбару. Полицейские сказали, что некоторые из бродяг все еще находятся там. Их продержат там еще двадцать четыре часа. Может, меньше, поскольку они, как я думаю, не очень-то сговорчивы. Роуленд, я хочу напечатать статью об этом.

– Я тоже.

– Я хочу, чтобы кто-нибудь отправился туда, поговорил с бродягами. Я бы и сам пошел в этот чертов амбар, но…

Роуленд с трудом подавил улыбку.

– С твоим-то произношением? В твоей-то одежде? Они с тобой даже не станут разговаривать!

– Конечно, это мог бы сделать ты. – Макс испытующе глянул на друга. – Но ведь ты теперь не репортер, а редактор отдела. Ты завтра должен возвращаться в Лондон, а нам нужен человек, который смог бы побыть здесь еще пару дней, поговорить с бродягами, со школьными подружками Кассандры Морли, выяснить, что им известно. Кто-нибудь молодой, кто сможет разговорить их…

– Я знаю, кого ты имеешь в виду, Макс, и сразу отвечаю: нет.

– Но почему? Она – хороший репортер. Ведь только вчера ты сам собирался использовать ее.

– То было вчера, а то – сегодня, – сухо парировал Роуленд. – Ты же не слепой, Макс, ты видел ее вчера вечером. Она же живет на автопилоте.

– Ее можно вывести из этого состояния. Шарлотта говорит, что ее психика надломлена из-за Паскаля…

– Из-за чего конкретно она надломлена, не имеет никакого значения. Она выглядит больной. Настоящий лунатик! Я уже не хочу прибегать к ее помощи, чтобы раскрутить историю Лазара. Я вообще не хочу иметь с ней никаких дел и прямо заявляю тебе об этом.

Макс промолчал. Он уже привык к предвзятости и упрямству Роуленда. Однако он чувствовал, что на сей раз доводы друга не лишены смысла. Он пожал плечами.

– Так или иначе, давай сперва доберемся до дома. Мне надо поговорить с Шарлоттой. А уж потом будем решать. Здесь – направо, а потом – налево.

Проезжая мимо особняка, Роуленд прибавил скорость. Тут стояло несколько полицейских машин. Затем он свернул к дому Макса. Только поднявшись по ступеням крыльца, он вдруг вспомнил о Линдсей и об их вчерашней стычке. Сегодня он должен был извиняться перед ней или, как она это сформулировала, ползать перед ней на коленях. Из кухни донеслись женские голоса. Сейчас было не до извинений и тем более не до ползания на коленях.

Войдя на кухню, мужчины сразу поняли, что в их отсутствие что-то случилось. В воздухе царило напряжение. Шарлотта была бледной как полотно, а по виду Джини можно было предположить, что она недавно плакала. Она стояла в некотором отдалении, повернувшись ко всем спиной, и не обернулась даже тогда, когда вошли Макс с Роулендом. Макс еще не успел открыть рта, как Шарлотта бросилась к нему на шею и, всхлипывая, принялась рассказывать о том, как сюда прибежала Сьюзан Лэндис, потом – ее муж, как наконец объявились полицейские и принялись задавать вопросы.

– Макс, речь идет не только о Кассандре, но и о Майне Лэндис. Прошлой ночью они были вместе. Они вдвоем ходили в тот амбар.

– И Майна – тоже? Где она сейчас?

– В том-то и дело, Макс! Никто не знает. Она исчезла. Ее нет дома, нет в особняке, нет среди бродяг, нет в амбаре. Только что снова позвонил Роберт Лэндис. Похоже, бродяги утверждают, что вчера ночью она уехала оттуда. На машине, с каким-то мужчиной.

Шарлотта находилась на грани слез. Макс обнял ее за талию и ласкою прижал к себе.

– Не надо, милая, – проговорил он. – Ты не должна расстраиваться. Подумай о ребенке.

Роуленд отвел взгляд в сторону. Наблюдая Макса и Шарлотту в такие моменты, он всегда бывал тронут и в то же время начинал ощущать собственную ненужность и одиночество. Они словно начинали говорить на своем языке – мужа и жены, – который был недоступен ему, Роуленду, и выучить который ему, вероятно, уже не суждено. Он заметил, что Линдсей отвернулась одновременно с ним и принялась возиться с чайником, стоявшим на плите. Одна из собак заскулила.

Роуленд подошел к окну и выглянул в сад. На кухне тикали часы. Внезапно на него навалилась усталость. Линдсей готовила кофе, Макс и Шарлотта продолжали разговаривать приглушенными голосами. Некоторое время они стояли обнявшись, но затем Макс заставил жену сесть на стул. Джини выглядела совершенно больной. Лицо ее было бледным и напряженным. Она наблюдала за супружеской парой, и зрелище это, как показалось Роуленду, доставляло ей необъяснимую боль.

– Могу я кое-что сказать, – внезапно заговорила она резко, перебивая Шарлотту. – Мы все тут только теряем время. Роберт Лэндис просил, чтобы Макс ему перезвонил. Он сейчас в полиции, в Челтенхэме.

– Слушай, Джини, хватит тебе. – Линдсей загремела чайником на плите. – Давай не начинать все заново! Пусть Шарлотта расскажет все так, как ей хочется. Не мешай ей. Она, кстати, на восьмом месяце беременности, если ты до сих пор не заметила.

– Этого трудно не заметить, – фыркнула Джини. Шарлотта посмотрела на нее с упреком и удивлением. Макс нахмурился.

– По-моему, Джини, ты не очень хорошо отдаешь себе отчет в происходящем, – заговорил он. – И подобные реплики с твоей стороны неуместны. Так что, если не возражаешь…

– Прекрасно. – В тоне Джини уже отчетливо угадывалась враждебность. – Но все это словоблудие бессмысленно. Оно продолжается уже целый час, если не больше.

– Это не словоблудие, Джини. – Шарлотта взяла мужа под руку. – Мы с Линдсей просто пытаемся понять, что же произошло. Возможно, Майну похитили. Возможно, ее уже тоже нет в живых. Могло случиться все, что угодно, даже самое страшное.

– Похитили? По словам очевидцев, все выглядело иначе. – Джини повернулась к Максу. – Макс, может, хоть ты выслушаешь меня? Свидетели, с которыми говорили полицейские и Лэндисы, совершенно определенно заявили, что Майна не была под воздействием наркотиков, не находилась в бессознательном состоянии. Ее никто не затаскивал насильно в машину. Если они говорят правду, все выглядит очень просто…

Она умолкла, не договорив. Шарлотта заплакала. Макс склонился над женой и принялся ее успокаивать. Лицо Джини приняло упрямое и дерзкое выражение. Впервые с их первой встречи Роуленд ощутил сильную неприязнь по отношению к этой женщине. Впрочем, не только он один. Аналогичные чувства испытывали все находящиеся в комнате, и она тоже ощущала это. Ее лицо покраснело, но затем краска вновь отлила от него. Откровенно игнорируя всех остальных, она вновь заговорила, обращаясь к одному только Максу:

– Макс, ведь совершенно ясно, как все было. Зная, что родители ни за что на свете не позволят ей идти в этот амбар, девчонка наврала им. Наверняка она курила «травку» – другие это видели…

– Ее мать говорит, что она ни за что не сделала бы этого, Джини, – вмешалась Шарлотта. – Чтобы Майна курила марихуану? Еще раз уверяю тебя: это невозможно. Она и к обычным-то сигаретам не прикасалась. Сьюзан Лэндис сказала, что…

– Да прекрати ты ради Бога! – раздраженно отмахнулась Джини. – Неужели ты всему этому веришь! Матери всегда последними узнают о таких вещах. Послушай, Макс, свидетели дали четкие показания. Пусть они не смогли описать автомобиль и мужчину, но утверждают, что Майна поехала с ним по собственной воле. Из-за ее вранья ее никто не хватился, поэтому у того, кто увез ее, была фора в десять часов. Если Майну найдут, это не искупит фантазий ее родителей о том, какая она «послушная и хорошая девочка». Подростки никогда не ведут себя так, как ожидают их родители. В противном случае не было бы столько трупов. – Джини возвысила голос, и Роуленд почувствовал еще большую враждебность по отношению к ней.

– Ради всего святого, – начал он, с трудом сдерживая холодную ярость, – что с вами происходит? Если вы полностью лишены чувств, то пощадите хотя бы чувства других. Проявите хоть немного снисхождения…

– При чем тут снисхождение! Я пытаюсь рассуждать трезво.

– В таком случае думайте, прежде чем что-то сказать. Умерла молоденькая девушка. Я обнаружил ее тело. Мы с Максом проторчали возле него почти целую ночь. Шарлотта и Макс знали ее…

– Мне это известно. Но она мертва. Теперь уже никто из нас не в силах помочь Кассандре Морли. Но мы могли бы помочь Майне Лэндис, если бы не стояли здесь, сложа руки и разводя нюни.

– Черт побери! – взорвался Роуленд. – Какого дьявола вы вообще лезете во все это! Почему бы вам не посидеть молча? Судя по вашему вчерашнему поведению, это ваше естественное состояние, особенно в последнее время.

В комнате воцарилось молчание. Женевьева Хантер отступила назад, словно ее ударили. В лицо ей бросилась кровь. Она посмотрела на Роуленда, а затем обвела комнату невидящим взглядом. После этого Джини опустила голову, отвернула в сторону лицо и, схватив брошенную на спинку стула куртку, метнулась мимо Роуленда к двери. С негромким возгласом отчаяния Линдсей сделала несколько шагов в ее сторону.

– Подожди, Джини! Куда ты?

– На улицу. Мне нужно подышать.

Дверь громко хлопнула за ее спиной. На кухне вновь повисло долгое молчание. Роуленд, стоя у окна, видел, как женщина быстро пересекла сад и пропала из виду. Линдсей, взглянув на Шарлотту, тяжело вздохнула.

– Роуленд, ты не должен был так говорить. Джини и без того плохо. Она не хотела никого обидеть.

– А я плевать на это хотел! Кто-то должен был ей это сказать. Пусть прогуляется. По мне, так пусть вообще идет пешком в Лондон. Макс, давай я позвоню Джону Лэйну или Крису Хаксли. До кого-нибудь одного наверняка дозвонюсь. Если тот или другой в Лондоне, они могут быть здесь через час.

– Позвони из моего кабинета. Впрочем, пойдем вместе. Надо позвонить Лэндису.

Мужчины вышли из комнаты. Оставшиеся на кухне Линдсей и Шарлотта обменялись взглядами. Линдсей пересекла комнату и села рядом с хозяйкой.

– Ох, Линдсей! – вздохнула Шарлотта. – Я уже жалею, что пригласила ее. Может, это нехорошо с моей стороны, но я действительно жалею.

– Я не обвиняю тебя, Шарлотта, да и ты не огорчайся. Она стала совершенно невыносимой. Все утро вела себя просто как… Я ее такой никогда не видела.

Шарлотта кинула на подругу обеспокоенный взгляд.

– Она встала в шесть утра. Я проснулась, потому что услышала, как она ходит, но потом снова уснула. Слушай, Линдсей, она утверждает, что спала как убитая, но я уверена, что это не так. Она все время пыталась дозвониться Паскалю.

– Ей это удалось?

– Нет. – Шарлотта помялась, затем встретилась взглядом с Линдсей. – Между ними все кончено, Линдсей? Она тебе что-нибудь говорила? Мне кажется, они разошлись. Я сразу подумала об этом, увидев ее вчера.

– Точно не знаю, но мне тоже начинает так казаться. Почему он так долго не приезжает? Сначала он собирался задержаться там на пару недель, потом они превратились в четыре, после этого он обещал приехать к Рождеству. Понимаешь, Шарлотта, это должно было быть первым Рождеством, которое они собирались провести вместе. Она купила елку, подарки для него, упаковала их… Я видела, как счастлива она была, ожидая его. Это была прежняя Джини.

– И он… не приехал?

– Нет. – Линдсей огорченно покачала головой. – Я узнала об этом лишь спустя некоторое время, а поначалу думала, что все произошло так, как планировалось. Нет, рождественскую ночь она провела в одиночестве.

– Совсем одна? А как же ее мачеха?

– Та была в отъезде. Джини утверждает, что провела Рождество с какими-то друзьями, о которых я слыхом не слыхивала. Я-то знаю: она лжет, потому что не выносит, когда ее жалеют.

– Да, знаю, – грустно покачала головой Шарлотта. – Вот Роуленд и не стал ее жалеть. Ах, зачем он только сказал такую фразу! Я понимаю, он не спал целую ночь, был расстроен, но все же… Иногда он бывает таким нечутким!

– Кто знает, может, это пойдет ей на пользу? – наморщила лоб Линдсей, бросив взгляд на Шарлотту. – Ты понимаешь, что она имела в виду, говоря о пятнадцатилетних девочках?

– О том, как они себя ведут? Да. Мне не хочется помнить об этом, но я помню.

– Так что в свои слова она вкладывала глубокий смысл. Это для нее – очень личное. Думаю, она отчасти отождествляет Майну с собой. Знаешь, сколько лет ей было, когда они впервые встретились с Паскалем?

Шарлотта не знала об этом, и Линдсей просветила ее. Она описала их первую встречу в Бейруте и роман, что продолжался ровно шесть недель. Рассказала о грубом вмешательстве отца Джини.

Шарлотта слушала молча. Ее охватывало все большее смятение.

– Так что, как видишь, – закончила Линдсей, – дело не только в том, что она по-прежнему любит Паскаля и прожила с ним весь последний год. Тут все гораздо глубже. Корни того, что происходит с ней сейчас, уходят на много лет назад.

– Я не хочу больше ничего слышать.

Шарлотта встала. На ее милом лице было написано беспокойство. Беспомощно разведя руками, она заговорила:

– Как все это ужасно, Линдсей! Бедная Кассандра! Майна, Джини, любовь, ложь… Вся эта злоба и несчастья… Вчера вечером мы сидели за ужином, а Кассандра все это время лежала где-то там, в поле. Это так жутко, так страшно! Я боюсь…

Она принялась собирать грязную посуду, словно, наводя порядок на столе, могла поправить порядок в этом мире.

– Я хочу пойти с мальчиками на улицу, – вдруг произнесла она. – Не могут же они весь день играть на втором этаже. Отведу их к друзьям в поселке, а потом наведаюсь к Сьюзан Лэндис. Не надо сейчас оставлять ее одну.

– Шарлотта… – предостерегающе начала Линдсей.

– Я знаю, знаю. – Шарлотта снова была на грани слез. – Но ты сама мать, Линдсей, ты должна понимать. Я обязана сделать хоть что-нибудь. Мне невыносимо тут находиться, Линдсей. Здесь я больше не чувствую себя дома. Я просто не вынесу.