"Любовь красного цвета" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

4

Тот худощавый молодой человек, которого встретила во время прогулки Шарлотта, продолжал вышагивать по полю. Свернув с тропинки, бежавшей вдоль реки, на проселочную дорогу, он стал подниматься к буковой роще. Шаг его был неспешным. Он вдыхал прохладный вечерний воздух, словно пробуя его на вкус. Он вдыхал в себя ароматы влажной травы, древесного дыма, тянувшегося от затухающих костров, и даже запах лисицы.

Он остановился, чтобы оглянуться и бросить взгляд на изгиб реки и раскинувшийся позади него поселок. Церковная колокольня, изысканный особняк, освещенные окна коттеджей – за последние четыре столетия этот прекрасный вид не претерпел почти никаких изменений. О нем, как о воплощении всего английского, даже говорилось в путеводителях по Костволдсу. Однако молодой человек смотрел на этот пасторальный вид с ненавистью: обиталище богатых, самоуверенных, насосавшихся пауков! Стар ненавидел английскую провинцию. Гораздо больше по душе ему были непредсказуемые городские улицы с их запахами и опасностями.

Стар – это не было его настоящее имя, но в последнее время он откликался только на него – сплюнул. Собака вертелась у его ног. Мужчина щелкнул поводком, сделанным в виде арапника, и продолжил свой путь. Через некоторое время он вышел на просеку. Там, в тени высокой стены, с выключенными огнями был припаркован новенький серебристый «БМВ» пятой серии.

– Твоя? – обратился Стар к изысканно одетому молодому человеку, стоявшему возле машины.

– Господи! Ну и напугал ты меня! – резко обернулся он. – Ты всегда так подкрадываешься к людям? У меня от этого местечка и без того мурашки по спине бегут. Кстати, ты опоздал.

– Твоя машина? – повторил вопрос Стар. Молодой человек уже пришел в себя. Он ухмыльнулся и сделал неуверенный жест.

– Можно и так сказать. Классная тачка, правда?

Стар окинул собеседника желчным, презрительным взглядом. Ему не нравился этот тип по имени Митчелл, вертевшийся на валютном рынке Сити, ему не нравилась его машина.

– Немецкое дерьмо, – высокомерно пожал он плечами. – Если уж берешь немецкую машину, то покупай «Мерседес». Он – лучше.

– А кто говорит о покупке? – снова ухмыльнулся Митчелл и отодвинулся подальше от Стара, который, видимо, давно не мылся и распространял вокруг себя запах пота. – К сегодняшнему вечеру все готово? – спросил он, снова принимаясь топтаться на месте. – Господи, до чего же холодно! Я гнал всю дорогу от Лондона, ко мне должны присоединиться друзья, так что я, черт побери, очень надеюсь, что все устроено должным образом.

Стар был одет в свободное поношенное твидовое пальто, из кармана которого он извлек маленький и очень дорогой мобильный телефон и набрал номер. Митчелл взглянул на эту игрушку без всякого удивления, хотя она совершенно не вязалась с видом Стара.

– Последний звонок, – сказал он, – и все будет улажено окончательно.

– Девочки хороши? – придирчивым тоном спросил Митчелл. Он питал пристрастие к скорости и девочкам-подросткам, а если то и другое можно было соединить, бывал наверху блаженства. Именно этим и должен был обеспечить его Стар, и поэтому понял суть вопроса без дальнейших пояснений. Он откинул назад длинные черные волосы и усмехнулся. Небеса наградили – или, наоборот, наказали – Стара, подарив ему привлекательную внешность и неотразимую обезоруживающую улыбку, которую, впрочем, он усердно оттачивал перед зеркалом. Однако она не могла обезоружить Митчелла, который знал Стара уже очень давно. Вот и сейчас, как и много раз до этого, он заметил в иссиня-черных глазах Стара недобрый блеск, какой-то безумный огонек, позволявший ожидать от этого человека всего чего угодно. Так же, наверное, смотрел и Чарльз Мэнсон.[7] В сумерках глаза и зубы Стара блестели. Митчелл отступил еще на шаг.

Коротко поговорив по телефону, Стар захлопнул мембрану и сунул трубку обратно в карман, а затем ответил на вопрос Митчелла:

– Хороши ли девочки? Там будет триста человек. Триста – как минимум! А свиньи об этом даже не пронюхали. Улови силу в волнах ветра, мужик, и ты ощутишь ее сладость. Племена собираются воедино. У меня будет музыка, глотатели огня, жонглеры и много богатых доверчивых деток… – Он засмеялся. – Огромная лестница на небеса – обещаю тебе. Доверься Отару. Разве я тебя когда-нибудь подводил?

– Подводил, – собравшись с духом, ответил Митчелл.

– И когда же?

– Прошлым летом, например. Что ты нам тогда дал? Вместо стоящей наркоты – какой-то поганый самодельный аспирин! И еще содрал по двадцать фунтов за каждую таблетку этой срани, которой только глистов у собак гонять! Мои друзья меня чуть не прибили! Это была не гулянка, а говнянка! Я потом два дня кровью блевал! А та маленькая голландская сучка, которую ты мне подсунул! Ты знаешь, что она мне триппер повесила? – Видя, что Стар его не слушает, Митчелл умолк. – Кстати, что с ней стряслось?

– Померла.

– Прими мои соболезнования, но факт остается фактом: ты меня подвел. В тот раз ты все организовал погано.

– Тогда шел дождь.

– Все было сделано по-любительски.

– Это была проба пера. Сегодня все будет иначе. Подожди, сам увидишь. У меня появилась серьезная наркота.

На лице Митчелла отразился неподдельный интерес.

– Дай попробовать.

– Хрен тебе. По крайней мере, не за бесплатно.

– Слушай, я должен быть уверен в том, что на сей раз все будет нормально. Я добирался сюда черт знает как долго, да еще друзей пригласил из Бирмингема. Если выяснится, что из-за меня они потратили столько времени напрасно, я буду выглядеть кретином!

Стар безразлично пожал плечами. Несколько секунд между ними продолжался молчаливый поединок, но под конец Митчелл выудил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда бумажку в двадцать фунтов и протянул Стару. Тот даже не пошевелился.

– Ты что, шутишь?! – вспылил Митчелл.

– Я никогда не шучу.

Подождав пару секунд, Митчелл вытянул вторую купюру. Стар взял деньги и вручил ему маленький пакетик. Раскрыв его, Митчелл оглядел лежавшую там таблетку и сунул ее в рот. Затем немного походил, зажег сигарету. Прошло некоторое время. Внезапно Митчелл замер на месте, бросил сигарету на землю, прислонился к машине и схватился за грудь. Прошло еще несколько минут. Скрестив руки на груди, Стар молча наблюдал за происходящим. Наконец глаза Митчелла открылись.

– Господи! – проговорил он. – Господи Иисусе!

– Ну, как? Быстро действует?

– Моментально. И я все еще летаю. Вот это да! На сей раз ты действительно мне угодил. Где, черт побери, ты откопал такую штуку?

– В Амстердаме.

– Благослови, Господи, голландцев! И как это называется?

– «Белая голубка».

Митчелл снова закрыл глаза. Стар отвернулся.

– Ладно, в таком случае – до скорого, – сказал он. – Жду тебя с твоими друзьями. Да, кстати, тебе – скидка, а они будут платить по полной программе. Митчелл вздохнул.

– Во сколько начнем?

– В восемь, в девять, в десять… Для свободных людей время не играет роли.

– Только не надо этих разглагольствований в стиле хиппи! – снова открыл глаза Митчелл. – Ты любишь деньги не меньше, чем я. И – девочек. Не забывай, ты с Митчеллом говоришь! Я ведь видел, что ты вытворял с той малолеткой из Голландии. А годом раньше – с девчонкой-француженкой. Стоит мне только шепнуть кое-кому словечко, и…

Митчелл умолк, у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как внутри его черепа началась какая-то новая химическая реакция. На мгновение у него потемнело в глазах. Он задрожал и выругался, а когда зрение прояснилось, увидел черные глаза Стара в дюйме от своего лица.

– Что же ты видел? – прошипел тот. – Ну-ка, расскажи.

– Ничего. Ничего я не видел. Я просто… Господи Иисусе! Стар, это все твоя таблетка виновата! У меня мысли в голове путаются. Ладно тебе, давай обойдемся без неприятностей. Мы же знаем друг друга.

– Конечно, знаем. – Стар придвинулся еще ближе и схватил Митчелла за лацканы пиджака. – Ты меня очень хорошо знаешь. Как самого себя. И знаешь, из-за чего у меня внутри начинает тикать. Тик-так, тик-так… Из-за денег, из-за «колес», из-за маленьких девочек – как у тебя? Или из-за чего-то другого?

Митчелл отчаянно пытался освободиться от мертвой хватки Стара.

– Отпусти меня, – визгливо крикнул он. – А ну-ка, пусти, мать твою!

– Я думаю, Митчелл, у меня внутри тикает из-за кое-чего гораздо большего, нежели наркота, девки-малолетки и бабки. У меня большие потребности. Итак, Митчелл, если ты так хорошо меня знаешь, скажи, что я должен с тобой сделать? Поцеловать? Или – убить?

Митчелл застонал от страха. Стар был гораздо сильнее и сейчас приподнял его в воздух так, что ноги Митчелла болтались в добром футе от земли. Широкий рот и белые зубы Стара находились в сантиметре от лица Митчелла.

– Сладенький мой… – Эти слова прозвучали у Стара как заклинание. Он приблизился вплотную к Митчеллу и укусил его за нос. У того вырвался крик ужаса и боли. Стар засмеялся и разжал пальцы.

– Всего лишь любовный укус, не более, – сказал он.

Дрожащими руками Митчелл вытащил из кармана носовой платок и прижал к кровоточащему носу. Голова его все еще кружилась от принятого наркотика.

– Проклятый маньяк… – Он уставился на окровавленный платок, а затем тупо огляделся. Стар исчез. Митчелл потряс головой, сделал глубокий вдох, закрыл глаза, а затем снова открыл их. На сей раз он увидел Стара. Тот, как и прежде, стоял прямо перед ним с таким видом, словно ничего не произошло, – всесильное существо с дьявольским взглядом. Митчелл поежился и выругался.

– Ты что это себе позволяешь! – начал было он. – Да кто ты вообще такой! Какого черта…

Стар словно не слышал. Он одарил Митчелла идиотской сладенькой улыбкой и сказал:

– Куда идти, знаешь? Тогда – до вечера.

Он не стал дожидаться ответа. Глаза Митчелла снова подернулись пленкой и стали непроизвольно закрываться. Стар наблюдал за ним еще несколько секунд – холодно и бесстрастно, как ученый, наблюдающий за лабораторной крысой, затем свистнул своей собаке и повернулся к нему спиной. Когда через несколько мгновений Митчелл вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что находится в одиночестве. Способность Стара появляться из ниоткуда и исчезать в никуда всегда вселяла в него страх. Стар умел быть видимым и одновременно бесплотным. Вот и теперь он словно растворился в холодном вечернем воздухе. Только что был здесь, и уже – нет.

Прекрасная кулинарка, Шарлотта славилась среди друзей своим умением устраивать чаепития. Оказываясь за столом, уставленным разнообразными бутербродами, тостами с медом, имбирными пряниками и пирожными, Линдсей всегда пыталась обуздать свой аппетит и каждый раз – тщетно. Вот и теперь, сидя за столом, она в неимоверных количествах поглощала выставленные перед ней вкусности и при этом не переставала себя корить. Во-первых, совесть мучила ее из-за того, что Тому такие чаепития даже не снились, и по возвращении из школы ему приходилось довольствоваться шоколадками и чипсами, а во-вторых, каждое пирожное, приготовленное при активном участии Дэнни, заключало в себе как минимум пятьсот калорий. В отличие от подруги, Джини ничего не ела, и это тоже беспокоило Линдсей. Чтобы сделать приятное Дэнни, который смотрел на них торжественно, как метрдотель трехзвездочного ресторана, Линдсей пошла на сделку с совестью и съела два из «приготовленных» им пирожных. На поверхности одного серебряными шариками была выложена буква Л – оно было приготовлено в честь Линдсей, второе украшала большая Д – это предназначалось Джини. Та, однако, вежливо поблагодарив, даже не притронулась к именному угощению, и Линдсей пришлось съесть оба.

После этого она заметила, что на третьем пирожном выложена буква П, из чего следовало, что Дэнни хотел преподнести его папе. А вот на четвертом красовалась буква Р, и это несколько озадачило Линдсей. Насколько ей помнилось, никто в этом доме не носил имя, начинавшееся на эту букву.

– А для кого ты сделал это пирожное, Дэнни? – осведомилась она.

К ее удивлению, мальчик густо зарделся. Он уставился в пол, а затем – на мать, после чего перевел взгляд на трех своих старших братьев, словно прося их о помощи. Однако Алекс, Бен и Колин были заняты у огня, обжаривая кусочки хлеба.

– Может, это – Б, и ты сделал его для Бена? А, Дэнни? – продолжала допытываться Линдсей. – Я, наверное, просто не разглядела издалека.

– Нет, – ответил малыш с неожиданной твердостью. – Это – Р. Она совсем не похожа на Б. Р означает…

– Потрошитель![8] – крикнула вдруг Шарлотта, вскакивая на ноги и лихорадочно принимаясь разливать чай. – Видишь ли, Линдсей, одну из наших собак зовут Потрошитель. Это – терьер Джека Расселла, вот Макс и шутит, называя его Джеком Потрошителем. Тот самый, который изгрыз твои тапочки, когда ты приезжала к нам в последний раз, помнишь? Он вообще грызет все, что попадается ему на глаза.

Линдсей перевела недоуменный взгляд на пса, который спокойно сопел у ее ног. Она не могла понять, за какие такие заслуги из всех четырех барбосов именно он удостоился подобной чести, а если уж так случилось, почему не получил предназначенного специально для него лакомства. По ее наблюдениям, за последние полчаса это небольшое, но крайне зловредное животное уже успело сожрать три бисквита, одну тесемку, оторванную им от подушки, одну деталь от конструктора «Лего» и четыре куска поджаренного хлеба. Она уже хотела обратить на это внимание хозяйки дома, но затем передумала, заметив, что Дэнни, то и дело бросавший на мать тайные взгляды, до сих пор пребывает в состоянии непонятного возбуждения.

Ну, что ж, разве разберешь, что на уме у ребенка, подумала Линдсей, снова откидываясь в своем кресле. Может, это какой-то его особый ритуал. Может, Потрошитель получит этот бисквит только тогда, когда вернется из Лондона его главный хозяин. Кстати, – она взглянула на часы – это должно произойти уже очень скоро. Боже мой, уже больше половины шестого – они сидят тут уже целую вечность. А Макс обещал приехать около шести.

Линдсей сытно поела, согрелась возле камина, и теперь ее клонило в сон. Поудобнее устроившись в кресле, она подумала о том, как любит этот дом, эту комнату. Насколько неуютно в Лондоне, настолько хорошо здесь. Шарлотта и Джини сидели напротив нее на огромном старом диване, старшим мальчикам в конце концов надоело возиться у камина, и они пошли играть на второй этаж. Дэнни глубокомысленно изучал книжку с картинками.

Шарлотта пыталась выудить из Джини что-нибудь, кроме односложных ответов, и постепенно, заметила Линдсей, ей, похоже, удалось ее разговорить. Нет, конечно же, не о Боснии – Шарлотта была достаточно умна, чтобы не затрагивать этой темы. Сначала они говорили на какие-то нейтральные темы, затем – о квартире Джини и Паскаля (Шарлотта буквально умолила Джини, чтобы та подробно описала ее), и наконец – о самом Паскале.

– Мне его очень не хватает, – с обычной теплотой в голосе говорила Шарлотта. – Помнишь тот ужин, когда мы отмечали ваш с ним приход в газету? Мы тогда собрались во французском ресторанчике, который нашел Паскаль. У меня до сих пор слюнки бегут, когда я вспоминаю тот вечер. Просто пальчики оближешь – такая еда! Когда Паскаль вернется, мы обязательно должны сходить туда еще раз. И конечно, мне хотелось бы, чтобы он приехал к нам. Как ты думаешь, не будет ему скучно в деревне?

– Нет, ему никогда не бывает скучно. Я уверена, ему здесь очень понравится. Он любит деревню, поскольку сам в ней вырос – в маленькой деревушке в Провансе. Когда-то он меня туда возил…

– Правда? Так он из Прованса? А я даже не знала. Он в моем представлении никак не вяжется с деревней. Такой энергичный человек, бродяга, вечно спешащий к очередному самолету, на новое задание, делающий такие неповторимые снимки… Некоторые из них потрясли меня. Как дорого, должно быть, они ему обходятся. Снимать такие ужасы день заднем, год за годом… Еще не видя Паскаля, я представляла его усталым и мрачным, подавленным всем тем, что довелось ему увидеть. А на самом деле он… – Шарлотта нахмурилась, подыскивая нужные слова, – …буквально переполнен энергией и новыми планами. И выглядит вполне счастливым. Правда, когда я встретила его впервые, рядом с ним была ты, а влюбленные всегда выглядят счастливыми.

Линдсей, которая внимательно прислушивалась к разговору, поняла: это не только комплимент, но и прелюдия к чему-то более серьезному. Она увидела, как по лицу Джини разлилась краска. На секунду на нем отразились благодарность и нежность, но в следующий миг Джини вновь замкнулась в себе, словно опасаясь дальнейших расспросов.

Шарлотта сразу же почувствовала это и не торопилась. Разговор снова принял нейтральный характер, и Линдсей ощутила, как ее обволакивает сонливость. Она закрыла глаза. Поскольку Шарлотта почти безвыездно жила в деревне, она встречалась с Паскалем всего несколько раз и знала его гораздо меньше, чем Линдсей. Ей не была известна ни подоплека их романа с Джини, ни то, при каких странных обстоятельствах они встретились. Шарлотта в отличие от Линдсей не наблюдала душевных страданий Джини, когда они с Паскалем встретились снова спустя шестнадцать лет. Сейчас, когда Джини превратилась буквально в привидение, было трудно поверить, что когда-то она была импульсивной страстной натурой.

Любые проявления страсти неизменно пугали и смущали Линдсей, она сторонилась не только любых ее проявлений, но даже самого этого слова. И тем не менее, каждый раз, наблюдая Джини и Паскаля рядом, она неизменно чувствовала не только их очевидную сексуальную притягательность друг для друга, но и саму страсть. В такие моменты она чувствовалась в воздухе подобно электричеству и порой заставляла Линдсей испытывать зависть. Паскаль Ламартин обладал красивой и мужественной внешностью, и Линдсей чувствовала, как что-то царапает ей сердце, когда Паскаль подолгу задерживал взгляд на Джини, взгляд, полный тепла и преданности. Линдсей видела, что Паскаль постоянно настроен на волну любимой женщины. Она честно признавала, что с ней самой ничего подобного никогда не происходило.

Иногда она жалела об этом, иногда – наоборот, испытывала чувство облегчения. Самое пылкое чувство, которая знала Линдсей, она испытывала к своему сыну. Ничто на свете не беспокоило ее больше, чем благополучие, здоровье и будущее Тома. Временами она даже радовалась этому. Она знала, что такая любовь неподвластна переменам и не способна выгореть в отличие от иного по своей природе и менее надежного чувства, существующего между мужчиной и женщиной.

Линдсей все еще плавала в волнах дремоты, когда до нее донесся голос хозяйки дома:

– Скажи, Джини, а ты звонишь ему туда?

– Да. И он старается звонить мне каждый день. Иногда, правда, слышимость бывает ужасная. И конечно, мы пишем друг другу.

– Часто?

– По возможности – тоже каждый день. Паскаль пишет мне чудесные письма. Когда я читаю их, то будто слышу его голос. Если повезет, они доходят довольно быстро, а иногда тащатся неделями. На этой неделе я еще не получала от него никаких известий, но это может означать только то, что он – где-то далеко. Он ведь не сидит все время в Сараево. В основном разъезжает по стране.

Теперь Линдсей слушала разговор с повышенным вниманием, мысленно воздавая должное Шарлотте. За какой-то час та сумела выудить из Джини больше информации, чем сама Линдсей за два месяца. Она надеялась, что Джини говорит искренне и не обманывает ни Шарлотту, ни саму себя, но она уже не была уверена в том, что связь, существовавшая между Паскалем и Джини, столь прочна и надежна, как уверяла последняя. После Рождества, наблюдая внутреннее опустошение, происходившее внутри Джини, Линдсей уверилась в том, что перед отъездом подруги из Боснии у них с Паскалем произошел очередной – и, быть может, решающий – разлад. Возможно, любовь, родившаяся на одной войне, закончилась на другой – так же внезапно, как и вспыхнула. Ничто иное, по мнению Линдсей, не могло бы привести Джини в столь плачевное состояние, заставить ее до такой степени спрятаться в своей раковине. Если их отношения с Паскалем действительно подошли к концу, Джини должна была бы вести себя именно так. Гордая от природы, она редко допускала посторонних к себе в душу.

Возможно, думала Линдсей, со временем Джини и призналась бы ей в этом, а вот Шарлотта не станет ждать и, видимо, сумеет выудить из нее правду еще до того, как закончатся эти выходные. А может, и нет. Линдсей заметила, что Джини перевела разговор в более безопасное для нее русло и сейчас расспрашивала Шарлотту о ее семье, этом местечке, Костволдсе. Джини старалась изображать интерес к тому, о чем рассказывала Шарлотта, однако попытки эти были вымученными и неуклюжими.

Линдсей исподтишка бросила взгляд на свои часы и заметила, что то же самое сделала и Шарлотта. Она тут же пришла подруге на помощь. Необходимо было дать Джини возможность помолчать, и Линдсей принялась болтать: о том, какое оживленное было движение, когда они ехали сюда, какой безумный крюк им пришлось сделать из-за этих чертовых улиц с односторонним движением в Оксфорде, о том, каким превосходным чаем и пирожными накормила их Шарлотта… Внезапно она почувствовала, что темы для болтовни исчерпаны, и тут же ей в голову пришла новая, блестящая тема – Роуленд Макгуайр. Она с упоением принялась обсуждать его характер и многочисленные недостатки.

На эту тему ей было нетрудно говорить. Она не менее семи раз повторила, что это просто чудесно – провести целых два дня вдали от Роуленда Макгуайра, в доме, в котором она наверняка не услышит его имени. Внезапно Линдсей осеклась, вспомнив, – слишком поздно, к сожалению, – что Макгуайр является старинным другом не только Макса, но и Шарлотты. В данной ситуации ее комментарии по поводу Роуленда звучали по крайней мере нетактично.

Словно прочитав ее мысли, Джини сухо заметила:

– Если тебе хочется поскорее его забыть, зачем ты о нем говоришь? Ты и так трепала его имя все время, пока мы ехали сюда.

– Ничего подобного!

– Я никогда не видела этого человека, но уже знаю о нем больше, чем мне хочется. Я могу описать его внешность, рассказать о том, какой у него голос, волосы и все остальное.

– Ну, ладно. – Шарлотта принялась с чрезмерным усердием поправлять подушки на диване. – Просто Линдсей знает Роуленда не так хорошо, как я. А на самом деле он… Она помедлила. – Он очень хороший человек. И совершенно не лживый.

Линдсей уже хотела возмутиться. Слово «хороший» в лексиконе Шарлотты означало очень высокую оценку, но, по мнению Линдсей, ее добросердечная подруга слишком щедро раздаривала ее. Собираясь заговорить, она открыла было рот, но тут же снова закрыла его. Из-за окна до ее слуха донесся шум автомобильного мотора. Чуткие уши Шарлотты тоже уловили его, и она моментально напряглась. Как странно, подумала Линдсей, и тут до нее дошло, что Шарлотта, всегда такая беззаботная, сейчас напряжена, как струна. Наверное, волнуется, не случилось ли с Максом что-нибудь на дороге, подумала она, поднялась и, подойдя к окну, выглянула наружу.

За окном было темно. Луна только начинала свое восхождение. Линдсей прижала лицо к оконному стеклу. Позади нее возле стола суетилась Шарлотта, не зная, что предпочтет Макс, вернувшись с работы: чай или что-нибудь покрепче.

Линдсей смотрела в сад и пыталась угадать его очертания, скрытые теперь под покровом темноты. Она чувствовала, как в душу скребется печаль, которую приносит с собой каждый ранний вечер, – необъяснимая и мягкая грусть. Вон та черная стена – это живая изгородь, вспоминала женщина, это, чуть более светлое пятно, – клумба, вот – изгиб подъездной дорожки, которая затем раздваивается. Одно ее ответвление ведет к фасаду дома, а второе – к конюшне и гаражам на заднем дворе. Внезапно на том месте, куда она смотрела, вспыхнул свет фар. Водитель чуть притормозил у развилки, и Линдсей узнала знакомые очертания машины Макса.

– Макс приехал, – оповестила она, а затем задумчиво наморщила лоб. – И, знаешь, Шарлотта, по-моему, не один. Я уверена, что видела кого-то на пассажирском сиденье.

– О! – Шарлотта вскочила с дивана. На лице ее читалась растерянность. – Кто бы это мог быть?

Макс железной хваткой впился в запястье Роуленда. – Предоставь все мне, – сдавленно прошипел он. – Ты сам испортишь всю игру. Мы должны разработать план. – Макс затравленно огляделся. – Не можешь же ты вот так взять и возникнуть из ниоткуда! Линдсей сразу почует неладное.

– Ты это уже говорил, и не один раз. А дальше-то что? Может, все-таки войдем? Здесь черт знает как холодно.

– Подожди… Подожди! – снова вцепился в приятеля Макс. – У меня – идея. Во-первых, о нашем появлении их надо оповестить осторожно. Речь не о Шарлотте, разумеется, она и так знает. Так что, когда окажемся на кухне, нужно немного пошуметь. Пошаркать ногами, например, будто мы вытираем ботинки…

– А зачем их вытирать? На улице сухо.

– Да просто затем, чтобы обозначить свое присутствие, Роуленд. Потом ты немного пошумишь в прихожей. Причем шуметь нужно так, чтобы они сразу узнали тебя. К примеру… ты можешь покашлять.

– Покашлять? Да что я, туберкулезник? Макс, мы наконец войдем или так и будем стоять здесь всю ночь напролет? Что ты так нервничаешь?

– Нервничаю? Я, если хочешь знать, никогда не нервничаю. У меня нервы – из закаленной стали.

– Что-то с трудом верится.

– Ну, хорошо, я нервничаю. Нет, скорее, испытываю возбуждение. Просто ты не знаешь Линдсей, не знаешь, какой она может быть. У нее – жуткий язык, Роуленд, упаси тебя Бог попасть ей на язычок. А когда она злится… Видел бы ты ее, когда она злится, Роуленд!

– Полагаю, я бы это пережил.

– Ты говоришь, не подумав, Роуленд. Только представь себе, что будет, если Линдсей решит, будто ты подстроил все это специально, чтобы еще раз увидеться с ней! Она подумает, что ты в нее влюбился.

– Да ты рехнулся! Совсем из ума выжил! В эту женщину? Я скорее повешусь! Никогда! Она вообще не в моем вкусе. – Роуленд немного помолчал, а затем спросил: – Ты думаешь, ей может прийти такое в голову?

– Я только предположил, но мы должны быть готовы ко всему. Кто знает, что может взбрести в голову женщине!

– Верно, верно… И нужно еще учитывать то, что там – Джини.

– Вот именно! – горячо подхватил Макс. – Ты же хочешь произвести на нее благоприятное впечатление, верно? Значит, твой выход на сцену нужно обставить наилучшим образом. Так что закрой рот, Роуленд, и полностью предоставь это мне.

– С какой стати? Врун из тебя – никудышный, хуже не бывает. Ты громоздишь друг на друга кучу ненужных деталей. Это-то все и портит.

– А вот и нет, – возразил Макс, к которому вернулась прежняя уверенность в себе. – Ошибаешься, Роуленд. Я – мягок и романтичен, а ты – нет.

Макс открыл дверь на кухню.

– Следуй за мной, – тоном завзятого заговорщика прошипел он. Роуленд с тяжелым вздохом повиновался. Им показалось, что в гостиной необычно тихо, поэтому, оказавшись в прихожей, Роуленд зашелся в приступе тяжелого кашля.

– Роуленд? Я не верю своим глазам! Какой приятный сюрприз!

Шарлотта бросилась навстречу вошедшим мужчинам и с жаром обняла нового гостя. От его внимания – и, как ему показалось, от внимания Линдсей – не укрылся густой румянец, заливший ее лицо. Макс яростно дернул Роуленда за полу пиджака, и тот отшатнулся назад. Линдсей стояла у окна, крепко сцепив руки. На диване, рядом с ней, сидела женщина. Это, судя по всему, и была Женевьева Хантер. Когда Роуленд вошел в комнату, она подняла свои ясные серые глаза и поглядела на него – внимательно, но без интереса. От этого осмотра ему, признаться, стало немного не по себе. Макс заговорил, и она снова перевела взгляд к огню, отблески которого плясали по ее волосам. Длинные пальцы женщины, на которых не было никаких украшений, спокойно лежали на ее коленях.

– Да. В общем, я как раз уходил с работы, – начал Макс, – и в вестибюле совершенно случайно наткнулся на Роуленда. Он как раз вышел из лифта. И тут меня осенило прямо как лампочка в голове вспыхнула: а почему бы Роуленду не присоединиться к нам! Он же, бедняга, работает на износ. Вот я и подумал: провести выходные на свежем воздухе – это как раз то, что ему нужно. Он сможет расслабиться, сможет…

Макс внезапно увял. Линдсей, не отрываясь, смотрела на него глазами василиска. Зубы ее хищно обнажились, на щеках блестел яркий румянец.

– Ты просто ясновидящий, Макс, – заговорила она. – Знал, чем всех тут порадовать.

– Да, вот именно, – вяло, словно не понимая намека, кивнул Макс, отводя глаза в сторону. – И, к счастью, выяснилось, что у Роуленда нет никаких планов на эти выходные. Конечно, многие приглашали его, но ради нас он отказался от всех других предложений.

– Вот уж сюрприз! Никогда бы не подумала, что он настолько импульсивен. Мне он всегда казался человеком, который все планирует заранее, причем – очень тщательно.

Услышав это, Женевьева Хантер снова подняла взгляд. Роуленд мог бы поклясться, что она почувствовала возникшее в комнате напряжение. Впрочем, это было несложно – притихли даже собаки. Но если даже и так, это никак не отразилось на ней. Она взглянула на Макса, затем – на Роуленда и снова откинулась на подушки. Роуленд отметил, что такой отстраненный вид бывает обычно либо у людей, летящих в самолете, либо у тех, кто сидит в наушниках, слушая музыку и следя за мелодией, неслышной для всех остальных. Что за музыку, что за мелодию слушает она, задумался Роуленд, но затем собрался с мыслями и, решив, что должен как-то разрядить обстановку, сделал шаг вперед.

– Давай уж скажем правду, Макс, – проговорил он. Макс растерянно моргнул. – За всем этим стоит женщина, и именно из-за нее я заставил Макса пригласить меня к вам. Я скучал по тебе, Шарлотта. – С этими словами Роуленд поцеловал хозяйку дома в щеку и положил руку на то место, где раньше обозначалась ее талия. – Мы так давно не виделись, и я сказал Максу, что просто обязан увидеть тебя до того, как родится ребенок. Ты выглядишь просто великолепно! Он говорил тебе об этом?

– Я выгляжу толстой, – проворковала Шарлотта, зардевшись от удовольствия. – И не пытайся быть галантным. Я знаю, что похожа на гору.

– Ты просто красавица, – искренне сказал Роуленд. – И самое главное, что на сей раз наверняка родится девочка. Дочь. Мисс Макс.

– Уверен? – засмеялась Шарлотта. – Откуда ты можешь знать?

– У тебя – низкий живот. Верный признак того, что будет девчонка – так всегда говорила моя ирландская бабушка.

– Какая ерунда, Роуленд! Готова спорить, ты даже не помнишь свою ирландскую бабушку.

– Что ж, поглядим через пару месяцев.

Роуленд отпустил Шарлотту, огляделся и заметил Дэнни, смущенно спрятавшегося за стулом. Не сомневаясь, что кто-кто, а уж Дэнни наверняка поможет снять возникшую было неловкость, он протянул к нему руки, и мальчик с радостным воплем выскочил из своего убежища. Он прыгнул на колени к Роуленду и снова завопил, когда тот подбросил его высоко в воздух.

После этого, как и надеялся Роуленд, все встало на свои места. Собаки ожили и принялись оглушительно лаять, Шарлотта засуетилась вокруг стола, Макс начал подробно рассказывать о целом караван-сарае хиппи, из-за которого они никак не могли въехать в поселок, а старшие мальчики, услышав голоса отца и Роуленда, сломя голову кинулись вниз по лестнице со второго этажа, где до этого момента увлеченно играли. Эта спешка, надо признать, была вызвана не только их трогательно-преданным отношением к Роуленду, но и основанным на опыте знанием того, что он никогда не приезжает без подарков.

Посреди этой суеты Роуленд был представлен Женевьеве Хантер и пожал ее холодную тонкую руку. Низким голосом с сильно выраженным американским акцентом она произнесла какое-то вежливое и ничего не значащее приветствие. Роуленд, который знал, что она училась в Англии и имела мачеху-англичанку, был тем не менее удивлен такой сдержанностью. Вспоминая потом этот момент, он думал: а чего иного можно было ожидать? И отвечал сам себе: наверное, большей энергии, оживления, возможно, даже остроумия. Ведь те ее статьи, которые попадали к нему в руки, были пронизаны умом, а стиль отличался изрядной едкостью.

Сегодня же вместо всего этого он увидел в ней полное безразличие и усталость от всего на свете, которые она тщательно, но безуспешно пыталась скрыть. Один только взгляд холодных серых глаз, одно прикосновение этой тонкой руки – и, раньше, чем закончилось это рукопожатие, – Роуленд не сомневался – он снова перестал для нее существовать.

Он ни за что не признался бы в этом, но внутри себя испытывал разочарование и даже был немного встревожен. Что же касается Макса, тот не мучился подобными комплексами, поглощенный лишь мыслью о том, как бы получше обставить появление здесь Роуленда. Уже через двадцать минут после их приезда он совершенно успокоился и рысью кинулся на второй этаж, волоча друга за собой.

– Нам нужно помыться и переодеться, – крикнул он женщинам, втаскивая Роуленда в свою спальню и закрывая дверь. – Ну, как? – торжествующим тоном обратился он к Макгуайру. – Здорово сработано, правда? Женщин так просто обвести вокруг пальца!

– Ты полагаешь?

– Ну, разве что с Линдсей пришлось чуть-чуть повозиться, но у тебя это отлично получилось. Признаю, Роуленд, ты – специалист. Мне стоит у тебя поучиться. Какое хладнокровие! Даже не покраснел. Какое присутствие духа!

– Спасибо, Макс, это приходит с практикой.

– А Джини тебе понравилась?

– Послушай, Макс, как может человек понравиться, если ты обменялся с ним всего лишь рукопожатием и одной фразой?

Роуленд отвернулся и стал разглядывать фотографии, рядами висевшие на стенах: школьная команда по регби, крикетная команда… Затем – Оксфорд: Макс и он сам стоят возле их общего мотоцикла. Роуленд почувствовал укол ностальгии. Макс с обиженным видом уселся на край узкой кровати.

– Я предупреждал тебя, что она замкнута, непроста в общении. После того, как она вернулась из Боснии, каждое задание, которое ей поручают… В общем, если ты хочешь, чтобы она занялась делом Лазара, ты должен по-настоящему заинтересовать ее.

– Мы с тобой уже об этом говорили.

– Знаю, но не забывай, что в твоем распоряжении – всего два дня. Это великолепная тема, и статья может получиться блестящая. Джини вполне может заинтересоваться той ее частью, которая связана с наркотиками. Но, с другой стороны, за последние два месяца ей предлагали много отличных тем, а она бралась за них и безнадежно портила. Получалось что-то плоское и пресное – с ней явно что-то происходит. Я просто не могу узнать ее.

– Пусть даже так. – Роуленд склонился над очередной фотографией.

– Я все же считаю, что ты должен избрать окольный путь. Сначала завоюй ее доверие, постарайся ей понравиться. Я знаю Линдсей и предполагаю, что она наговорила про тебя Джини. Запомни: если ты захочешь просто-напросто использовать ее, считай, что твой план погиб.

Макс умолк, выжидающе глядя на Роуленда. Тот рассматривал снимок, на котором Макс был запечатлен во время игры в регби, и не ответил.

– Ты должен смотреть фактам в лицо, Роуленд. Не изменилось ли твое мнение теперь, после того, как ты ее увидел? Ты по-прежнему считаешь, что двух дней интенсивного обхаживания будет достаточно?

– По крайней мере, это не повредит.

– Ну, что ж, в таком случае желаю удачи. Я рассказывал тебе, сколько натерпелся, переманивая ее к себе в газету. Она и Линдсей работали тогда в «Ньюс» и мечтали любой ценой выбраться оттуда. В общем, с Линдсей все оказалось очень просто: она назвала свои условия, и мы обо всем договорились за ужином в «Тетушке Клер». Ты, кстати, там был?

– Нет.

– Стыдно признаться, но мы в тот вечер выпили целых две бутылки «Мерсо». Лучшего вина я не пил никогда в жизни. Короче говоря, все прошло замечательно. А вот с Джини, – он поморщился, – все было по-другому. Она выбирала между мной и «Таймс». Несколько месяцев.

– Ну, и что? Ты и сам так поступал в прошлом. Да все так делают!

– Знаю, но я этого просто не ожидал. По крайней мере – не от женщины с такой внешностью. Шарлотта считает, что ее лицо похоже на лик мадонны на картинах старых мастеров. – Роуленд хранил молчание. – А я убеждаю ее в том, что большинство мужчин смотрят на нее совершенно по-другому. Пойми, сам-то я счастлив в браке и все такое… Но ты, наверное, заметил, какой у нее рот! А фигура? По крайней мере, какая она была, покуда не отощала до такой степени! Короче, при взгляде на нее сравнение с мадонной приходит на ум мужчине в самую последнюю очередь.

– Да прекрати ты! – раздраженно отмахнулся от друга Роуленд. – Она – журналист. Прекрасный журналист. И давай ограничимся этим.

– Нет, не ограничимся, – с чувством ответил Макс, закуривая сигарету. – И дело не во мне, а в тебе. С каких это пор ты стал равнодушен к женщинам? У тебя же каждый день – новая.

– Однако это не распространяется на тех, с которыми я работаю. Кроме того, это вообще не твое дело, Макс.

Роуленд перешел от стены с фотографиями к окну и выглянул наружу.

– Ты – бабник, Роуленд, и знаменит этим, так что не корчь из себя святошу.

– Господи, за какие грехи ты заставляешь меня все это выслушивать! – Роуленд прижался лбом к холодному стеклу. – Смени пластинку, Макс.

Однако тот менять пластинку не собирался. Несколько секунд он сидел, молча попыхивая сигаретой, а потом с деланным безразличием осведомился:

– Кстати, что поделывает твоя последняя девушка? Француженка, кажется?

– Сильви? Понятия не имею. Я не видел ее уже много недель. – Роуленд сделал нетерпеливый жест. – К чему все это, Макс?

– Да просто спросил… Значит, между вами все кончено?

– Да, кончено.

– Окончательно и бесповоротно? Она даже не пишет тебе, не звонит?

– Между нами все кончено бесповоротно, однако это не помешало ей позвонить мне на прошлой неделе ровно тридцать два раза.

– Тридцать два раза? Впечатляюще!

– А может, тридцать три. Я забывчив.

Заметив лукавый блеск в глазах друга, Макс осмелился задать еще один вопрос:

– Все эти женщины, Роуленд…

– Ну?

– Не станешь возражать, если я задам тебе один вопрос?

– Спрашивай, а там посмотрим. Может, отвечу, может, нет.

– Я просто… Тут вот какая штука… Ты искренен с ними? То есть, ты сразу заявляешь, что им не стоит рассчитывать на что-то серьезное в отношениях с тобой? Ты говоришь им это?

Роуленд изумленно уставился на приятеля.

– Ничего себе! Такой вопрос может задать только женщина. А ну-ка, признавайся, это Шарлотта тебя надоумила поинтересоваться?

– Не виляй, Роуленд, отвечай прямо: да или нет? Мне надо это знать. Черт побери! Мы знакомы уже семнадцать лет, и каждый раз выжать из тебя хоть какую-то информацию – все равно, что из камня кровь выдавить. Конспиратор чертов!

– Ну, хорошо, ладно, дьявол тебя забери! – Рассерженно взмахнул руками Роуленд. – Да, я сразу ставлю все на свои места и сразу объявляю женщине, что ей не на что рассчитывать, а если она не понимает, произношу это по слогам и даже по буквам. В конце концов, это же современные женщины. По крайней мере они пытаются таковыми казаться и талдычат об этом, не переставая. К сожалению, проснувшись на следующее утро в моей постели, все они оказываются на редкость старомодными.

Макс при всей своей добродетельности ощутил легкий укол зависти, услышав это признание, давшееся Роуленду не без труда.

– В этом ты должен винить только себя, Роуленд. Чего иного можно ожидать, столь активно занимаясь подобным сексуальным атлетизмом? И при этом в отношениях с женщинами ты демонстрируешь удивительную наивность. Спроси у Шарлотты и…

– Я не намерен ни о чем спрашивать ни Шарлотту, ни кого-либо другого. Достаточно и того, что ты разглагольствуешь наподобие старой благочестивой тетушки.

С этими словами Роуленд двинулся к двери.

– Ведя себя подобным образом, ты сам провоцируешь женщин, – не унимался Макс, стремясь оставить за собой последнее слово. – Женщины противоречивы, и чем недоступнее мужчина, тем сильнее им хочется его захомутать. По крайней мере, так говорит Шарлотта.

– Послушай, – повернулся к нему Роуленд, – я по крайней мере честен в своей личной жизни. Я принимаю все меры предосторожности, чтобы не ранить чужие чувства, а если подобное и случается, то крайне редко. – Он раздраженно пожал плечами. – И вообще, что я, по-твоему, должен делать – вести монашеский образ жизни?

– Ты можешь жениться на одной из них, – предложил Макс, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться. – Это отпугнуло бы всех остальных.

– Ну, ладно, Макс, с меня довольно! Иди, почитай какой-нибудь женский журнал. Для тебя в твоем теперешнем настроении это будет самое подходящее чтиво. – Вот еще что, – сказал он. – Хотел спросить тебя раньше, да забыл. По поводу Женевьевы Хантер…

– Что именно?

– Почему ты так не хотел посылать ее в Боснию? В конце концов, ее рекомендовал Ламартин, который и раньше с ней работал. Может, были какие-то проблемы, о которых ты не захотел мне рассказывать?

Макс ожидал этого вопроса и все же замешкался. Он снял очки, затем снова надел их. Роуленд знал: это верный признак того, что Макс начинает юлить. Он сел на кровать.

– Значит, я не ошибся, есть что-то такое, о чем я не знаю. Что же это, Макс?

– Видишь ли… Они живут вместе, Роуленд.

В комнате повисла тишина. Макс закурил еще одну сигарету.

– Тебе об этом было неизвестно?

– Сам же знаешь, что нет. А ты старательно держал меня в неведении.

– Да, потому что я тебя слишком хорошо знаю, Роуленд, и не сомневался, что ты обязательно сделаешь ложные выводы. Даже будучи отъявленным бабником, ты иногда бываешь пуританином. Тебе надо лечиться, Роуленд, никто в отличие от тебя не умеет так решительно отделять личную жизнь от работы. Кроме того, я полагал, что ты уже обо всем догадался. Об этом судачили на каждом углу.

– Я не слушаю сплетен.

– А я слушаю, причем с жадностью. Так или иначе, они не пытались делать тайны из своих отношений, да и с какой стати? Ламартин развелся уже четыре года назад, а с Джини они сошлись не больше года назад. Но именно это меня и смущало: практически муж и жена вместе работают в зоне военного конфликта. А ведь у нее, в отличие от Паскаля, подобного опыта раньше не было. Не очень-то хорошо, верно?

– Да уж, чего хорошего! – Роуленд поднялся и несколько раз прошелся по тесной комнатке. – Но, с другой стороны, – снова заговорил он, тщательно выбирая слова, – это была азартная игра, и она закончилась выигрышем. Они вдвоем блестяще освещали события в Боснии. Она подписала контракт на шесть публикаций и сделала их, причем так, что лучше вряд ли возможно. Что бы ни думал Ламартин поначалу, его вера в ее способности оправдалась. Ты принял верное решение.

– Да, и не жалею об этом. Но… – Макс вновь замешкался. – Ламартин не оставил мне выбора. Ты должен взглянуть на все эти вещи в едином контексте. Ламартин сейчас – лучший военный фотокорреспондент в мире, согласен? По крайней мере, равных ему на всем свете отыщется два-три человека. Он работал везде: в Индокитае, в Африке, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Однако затем он отдалился от этой темы и в течение последних трех лет являлся самым настоящим папараццо[9] – другого слова не подберешь. Теперь – уж Бог знает, почему – он решил с этим покончить. Я, честно говоря, у него не интересовался, но поговаривали, что виной тому были огромные расходы, связанные с разводом, и непомерные требования со стороны его не очень-то приятной бывшей жены. Короче говоря, как только стало известно, что он решил вернуться к военной фотожурналистике и отправляется в Боснию, редакторы газет начали на него форменную охоту. Я сам страстно желал заполучить Паскаля вместе с его снимками. Мне это удалось, но – с условием того, что я отправлю туда и Джини.

Роуленд молча слушал эту исповедь. Макс торопливо продолжал:

– Я понимаю, что ты можешь обо мне подумать, но… Ламартин пришел ко мне и сказал, что готов работать на нас только в том случае, если она поедет с ним. Причем – никаких оговорок и условий. Джини об этом разговоре ничего не знала, и Ламартин взял с меня торжественную клятву, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не должен ей об этом говорить. В противном случае она устроила бы ему ад еще при этой жизни.

Роуленд по-прежнему молчал. Не в силах угадать, о чем он думает, Макс тяжело вздохнул.

– Я хочу, чтобы у тебя не было сомнений: она не заставляла его делать это, хотя откуда мне знать! Впрочем, Ламартин – не лгун и ни за что не позволил бы использовать себя таким образом. Да и она ни под каким видом не стала бы его использовать, Роуленд. У Джини есть свои недостатки, и ты узнаешь о них, когда вы будете работать вместе, однако беспринципность не входит в их число.

Роуленд и на сей раз не произнес ни слова. Макс развел руками:

– Вот, собственно, и все. Если бы Ламартин не приставил мне пистолет ко лбу, я бы, конечно, не отправил ее в Боснию. Во-первых, она все-таки женщина, во-вторых, хотя и раскручивала до этого довольно крутые темы, но на войне никогда не была, и в-третьих, они, можно считать, женаты. Но, повторяю, он не оставил мне выбора. Он так уговаривал меня относительно Джини…

– Он умеет убеждать? – быстро бросил Роуленд.

– О да, еще как! Он нравится мне, я восхищаюсь им и уважаю его мнение. Когда ты встретишься с ним, ты со мной согласишься. Конечно же, он знал, как ей хотелось туда поехать. Да, он повел себя, как влюбленный мужчина и как партизан – он сам признал это. Но вместе с тем убедил меня в том, что его чувства к Джини не влияют на его мнение о ней, как о профессионале. Я поверил в это. – Макс вздохнул. – Признаюсь, я был тронут и капитулировал. И, как ты сам сказал, вера Ламартина в Джини полностью оправдалась.

В спальне снова повисла тишина. Роуленд продолжал молчать. Макс с любопытством взглянул на друга. Обычно собеседникам Роуленда не приходилось дожидаться, чтобы тот высказал свое мнение. Теперь же, с того самого момента, когда мужчины вошли в эту спальню, он выглядел каким-то рассеянным, и это настораживало Макса. Роуленд принадлежал к тем немногим его коллегам, которыми Макс искренне восхищался и уважение которых высоко ценил, и теперешняя его нерешительность удивляла Макса. Правда, одним из недостатков Роуленда, как считал Макс, являлось отсутствие гибкости и неспособность к компромиссам. Может, все дело в этом? При мысли о том, что и у его одаренного друга имеется ахиллесова пята, к Максу вновь вернулось чувство юмора.

– Само собой разумеется, – снова заговорил он, видя, что Роуленд направляется к двери, – принимать подобные решения не просто.

– Да уж, – последовал сухой ответ, и Макс снова почувствовал растерянность.

– Впоследствии мне приходилось жалеть о своем решении – раз или два. Не с профессиональной точки зрения, а с человеческой, так сказать. Я думал, что и Ламартин, вполне возможно, не раз пожалел о своих требованиях.

– Что заставляет тебя так думать?

– Это – не более, чем предчувствие. – Макс сделал многозначительное лицо. – Ведь она вернулась уже два месяца назад, а Ламартин – все еще там, и никто не знает, когда он вернется. Война, стресс – все это, вместе взятое… Ее болезнь, то, как она сейчас выглядит, несколько намеков, которые обронила Линдсей… Я предположил, что они, возможно, поссорились или даже разошлись, хотя сама Джини ни о чем таком, разумеется, не говорила. – Он покачал головой. – Если бы это случилось, я чувствовал бы, что часть вины лежит и на мне. Хотя подобным чувствам свойственно гаснуть.

Такое могло бы случиться и само по себе. – Макс почувствовал, что начинает выгораживать самого себя, и умолк.

– Твоей вины тут нет, – внезапно оживившись, сказал Роуленд, наградив Макса теплой улыбкой. – Это их проблемы, а не твои, Макс, и ты это понимаешь. А теперь… – Он открыл дверь. – В котором часу придут эти люди? В половине восьмого? Тогда я успею залезть под душ.

Он вышел из спальни и двинулся по коридору. Шарлотта снизу окликнула мужа, но тот вернулся в свою спальню. Он смотрел на фотографию, на которой он и Роуленд запечатлены рядом с мотоциклом, подарившим им в свое время столько радости. Роуленд овладел всеми секретами вождения уже через месяц после покупки мотоцикла. Его никто не мог превзойти в этом искусстве. Максу это так и не удалось.

Ему хотелось бы знать мнение Роуленда о сделке с Ламартином. «Ладно, – решил Макс, – вернемся к этому разговору в эти дни – время у нас есть». Однако сделать это ему так и не удалось, поскольку события приобрели совершенно неожиданный для всех оборот.

Линдсей сидела внизу, около камина, и задумчиво смотрела на огонь. В этот момент в гостиную влетел Дэнни с листком бумаги в руках.

– Где Роуленд? – спросил он.

– Наверное, наверху, Дэнни. Они с папой пошли помыться и переодеться.

– Смотри! – Малыш протянул ей рисунок. – Собака. Я нарисовал ее для Роуленда.

– Чудесная собака, Дэнни! Мне очень нравится.

– Ноги, правда, короткие, – самокритично заметил юный художник, взирая на результат собственных трудов.

– Это нормально. У многих собак на самом деле короткие ноги.

– А может, это и не собака вовсе, а ёж, – хитро предположил Дэнни, переворачивая рисунок. – Я люблю ежей. Мне они больше всего нравятся.

– Правильно, Дэнни. Это, может быть, ёж, а может – собака. А может, это вообще – ёжебака.

Дэнни это показалось чрезвычайно смешным. От смеха он повалился на спину и принялся дрыгать ногами в воздухе. Как легко разговаривать с детьми, подумала Линдсей. Им по душе даже такие шутки. Однако в тот же момент в голову ей пришла другая мысль. Она вспомнила про пирожное с буквой Р.

– Послушай, Дэнни, ты знал, что Роуленд приедет? – спросила она, испытывая угрызения совести из-за того, что использует ребенка.

– Конечно, мама сказала об этом за завтраком. Сначала она сказала, что у нее есть для меня какой-то приятный секрет и она откроет его, если я съем яичницу. Я съел все-все, даже этот противный белок. Вот она мне и сказала…

Глаза Дэнни округлились, и он покраснел.

– Но ведь теперь это уже не секрет? – прошептал мальчуган. – Ведь он уже здесь. Привез мне лучевое ружье и съел свое пирожное.

– Нет, Дэнни, теперь это уже не секрет, – ответила Линдсей, целуя малыша. – К тому же я никому не скажу ни слова.

– Обещаешь?

– Обещаю. Рот – на замке. Честное слово!

Дэнни это пришлось по вкусу. Он несколько раз изобразил, будто застегивает губы на «молнию», а затем потопал по лестнице на второй этаж. Линдсей осталась и продолжала смотреть в огонь. «Вот ведь дрянь! – думала она. – Разговаривал со мной сегодня днем, и все это время втихомолку хихикал в рукав. Лживый, двуличный мерзавец! Как давно он это задумал? Для чего?»

Шарлотта просунула голову в дверь. Лицо ее порозовело, казалось, она чем-то взволнована.

– А, вот ты где. Я подумала… Пойду наверх, поболтаю с Максом и переоденусь. Джини отправилась в свою комнату почитать. Остальные выпивохи прибудут примерно в семь тридцать, но останутся только на час. Потом – поужинаем. Я приготовила громадный пирог с ливером, надеюсь, он не подгорел. Кстати, у вас с Джини и Роулендом – крайняя ванная. Так что если хочешь под душ…

– Очень хочу.

– …Выгони оттуда Роуленда. Не позволяй, чтобы он истратил всю горячую воду. И не обращай внимания на мальчишек. Роуленд привез им какие-то игрушечные лучевые ружья, и теперь наверху творится что-то вроде третьей мировой войны.

Голова Шарлотты исчезла, и Линдсей пошла на второй этаж. Из детской доносились звуки побоища, дверь в комнату Джини была закрыта. Ванная также была заперта. Шипение и бормотание старых водопроводных труб указывало на наличие там Роуленда. Какого черта он там делает – принимает душ или наполняет плавательный бассейн! И неужели, находясь в ванной, обязательно свистеть! Линдсей бросила на запертую дверь яростный взгляд и пошла в отведенную ей комнату.

Разобрав сумку, она оглядела привезенные ею вещи. Сегодня вечером она собралась надеть довольно обыденное платье – только потому, что из всего ее гардероба оно одно оказалось чистым и немятым. Однако сейчас, глядя на него, Линдсей почувствовала отвращение к этой блеклой тряпке. Ей захотелось влезть в свою знаменитую юбку от Донны Каран – изумительно короткую юбку из мягкой кожи, которая демонстрировала всему миру, что Линдсей обладает прекрасными стройными ногами. Проклиная недостаточное внимание, которое англичане уделяют ванным комнатам, она схватила сумку с банными принадлежностями и направилась к двери. Наверняка ванная уже свободна. Не может же Роуленд провести в ней остаток жизни!

Теперь художественный свист уступил место оперным ариям. Роуленд смачно, но фальшиво распевал «La Donna е mobile» Наконец Линдсей услышала, как хлопнула дверь ванной. Досчитав до десяти, она вышла в коридор и нос к носу столкнулась с полуобнаженным Роулендом. Почти двухметровая глыба, сплошь состоящая из загорелых мускулов, перегородила ей дорогу. Вода капала с мокрых черных волос Роуленда на его могучие плечи и стекала по широченной груди. Вся его одежда состояла из белого полотенца, закрученного вокруг бедер.

– Так и будешь разгуливать здесь наподобие Тарзана? – фыркнула она, пытаясь не глядеть на его бицепсы и узкие бедра.

– Поскольку я приехал сюда прямиком с работы, у меня нет иного выбора, – ответил мужчина, бросив на Линдсей вызывающий взгляд.

– Но ты же полуголый.

– Тебя не устраивает это полотенце? В таком случае я могу его снять.

Руки Роуленда потянулись к талии. Из комнаты мальчиков донесся новый шквал ружейного огня. Линдсей позорно бежала с поля битвы. Она нырнула в ванную, с грохотом захлопнула дверь и закрыла ее на задвижку, оказавшись в густом облаке пара. Ругаясь на чем свет стоит, она попыталась сделать несколько шагов вслепую, но затем остановилась. У Роуленда хватило совести помыть после себя ванну, но, как после любого мужчины, ванная была залита водой, а полотенце валялось на полу бесформенной горкой.

Линдсей уселась на чугунное чудовище, какое являла собой ванна. В воздухе приятно пахло туалетной водой Роуленда, и от этого запаха Линдсей почувствовала злость, грусть и одновременно слабость.