"Обменные курсы" - читать интересную книгу автора (Брэдбери Малькольм Стэнли)

II

Дело лектора, разумеется, читать лекции; затем они и существуют. Петворт не для того проделал такой путь, через два часовых пояса, к новым небесам и новым птицам, чтобы пить бренди, посещать мавзолеи, тревожиться о семейном разладе, попадать в двусмысленные ситуации, испытывать желания и тоску, влюбляться в писательниц – он прилетел сюда, чтобы говорить. Ради этого его везли самолетом, селили в гостиницу, кормили в ресторанах; ради этого он оставил дом и страну, взял портфель и отправился в дальний путь. Пусть голова трещит от персикового коньяка, запястье ноет, а разбитая губа немного мешает говорить, пусть сердце ноет, а в душе нет сил ни на что; пусть он фраза без подлежащего, глагол без существительного и уж точно не персонаж в историческом мировом смысле – у него есть что сказать, и он это говорит. И, говоря, он сам упорядочивается, как предложение, вырастающее в абзац, из абзаца в страницу, из страницы – в сюжет, у которого, как положено, есть начало, середина и конец. Текст становится Петвортом, Петворт – текстом, и хотя его слушатели пришли на другую лекцию, другого преподавателя, это не имеет ровным счетом никакого значения.

В коридоре звенит звонок: словам и существованию приходит конец. И всё же, садясь и слушая, как госпожа Гоко заканчивает перевод, Петворт знает – и он когда-то жил.

Студенты вежливо стучат костяшками пальцев по столам и встают; Петворт вслед за госпожой Гоко выходит из аудитории. Он лезет в карман за сигаретами и чувствует, что вернулась прежняя пустота.

– Думаю, всё прошло удачни, – говорит госпожа Гоко. – Это не то, что мы ждали, но всё равно очень интересни лектори. Вы говорите прекрасни и можете видеть по лици, что студенти очень внимательни.

– Товарищ Петворт, я говорила, что мы ждем блестящего выступления, – говорит Любиёва. – По-моему, лекция замечательная.

– Теперь вы хотите заглянути в мужски туалети, – говорит госпожа Гоко, указывая на дверь с надписью «Ж». – Справьти нужди и приходите в мой кабинети, не забыли, где он? У нас пятнадцать минути, а в бутылки есть чуточки бренди.

– А-а-а-гх, – произносит голос. – Отлично, старина. Предыдущий лектор был жуткий зануда. Всех усыпил.

– Английский как снотворное, – говорит Петворт. – Вы знакомы с госпожой Гоко?

– Стедимен, – говорить Стедимен. – Куль… куль… культурный представитель британского посольства. Профессор Маркович любезно прислал мне приглашение.

– Маркович? – спрашивает Пикнич, который только что щелкнул аппаратом.

– Очень жали, – говорит госпожа Гоко, – профессор Маркович сегодня немного болей.

– Мне всё никак не удается его увидеть, – замечает Стедимен. – Надеюсь, как-нибудь…

– Очень много политически сложности, – говорит госпожа Гоко. – Если он их переживет, то, думаю, снова выздрови.

– Точно Вордворт? – спрашивает мисс Мамориан, перехватывая Петворта удвери с надписью «Ж». – Не Вулворт? Я только немного продвинулась и еще не прочла ни одной книги.

– Да, Вордсворт, – отвечает Петворт и, толкнув дверь, входит в узкий мирок кафеля и рычащих труб.

Когда он снова выходит в коридор, там уже никого нет, только одинокая фигура стоит у стены, рассматривает плакат.

– Вы смешной за такой высокой кафедрой, – говорит писательница, оборачиваясь. – Как медвежонок Фонзи из «мап-петсов», знаете? Мистер Петвит, пойдемте на лестницу, для одной минутки.

За углом, на каменной лестнице, где стоят в нишах холодные статуи, Катя Принцип говорит:

– Как видите, я пришла. Конечно, это глупо. Но я вспомнила прошлый вечер и поняла, что хочу увидеть вас еще. Вы не сердитесь?

– Ничуть, – отвечает Петворт.

– Я хотела, чтобы мы поговорили, но, думаю, это невозможно. Вы скоро уезжаете из Слаки.

– Да, завтра.

– Вы будете обедать с этими людьми? – спрашивает писательница, прислоняясь к стене и глядя на Петворта.

– Обычно так бывает.

– Я хочу, чтобы вы поехали со мной, – говорит Принцип. – Хотите?

– Да, – отвечает Петворт.

– Понимаю, что это глупо.

– Да.

– Тогда пусть решит судьба, как в хорошей повести, – говорит Принцип. – Разумеется, если бы мы знали как, мы бы ей немножко помогли. Скажем так: попытаемся. Если нам посчастливится, будем знать, что мы – счастливая пара.

– Хорошо, – отвечает Петворт.

– Смотрите на меня, когда закончится лекция, – говорит Принцип. – Они меня не знают, но, может быть, я к вам подойду. Делайте, что скажу, я добрая волшебница. А теперь идите, они уже гадают, куда вы делись. И желайте, желайте, желайте, чтобы нам повезло. В моих книгах желания часто сбываются.

В коридоре по пути к кабинету госпожи Гоко стоит господин Пикнич в черных очках.

– Вас долго не было, – говорит он. – Мы вас ждали.

– Бренди, пийти быстри, – говорит госпожа Гоко, протягивая ему бокал. – Уже почти времи идти к студенти.

Поднявшись на кафедру, Петворт снова воодушевляется, говоря о вещах, которые так хорошо знает. Аудитория выглядит несколько иначе: слушателей примерно столько же, но прежние лица сменились новыми, светлые – смуглыми, женские – мужскими, гражданские – военными. Только в первом ряду все те же, за исключением одного новоприбывшего, который расположился с краю, спрятавшись за «Пъртыуу Популятууу»; впрочем, брюки в узкую полоску позволяют сделать кое-какие догадки; на последнем ряду по-прежнему си-Дят Стедимен и Катя Принцип.

– Думаю, мы позволи вопроси, – говорит госпожа Гоко после того, как Петворт садится и смолкает одобрительный стук. – А также критицизьми. Знаете, профессори Петворти, мы всегда критичніі, в соответствии с нашими революционни принципи.

Следует долгая пауза, потом несколько вопросов. Доцент с бородкой клинышком встает, чтобы на английском заклеймить английский язык как орудие капиталистического гнета; мисс Мамориан тоже встает и говорит, что образ мыслей неправильный; господин Пикнич замечает, что в лекции не раскрыта гегемония сил, определяющих процесс, о котором в ней говорилось.

– Профессори Петворти, – говорит госпожа Гоко, – вы прочли нам замечательни лектори, очень важны для всех, кто изучает английски. Мы ради, что вы говорили ее очень хорошо. Вы слышали очень хорошие критицизми, и мы верим, что ваш визити пройдет не напрасни. Мы верим, что вы измените ваши теории, и все останутся в выигрыши.

– Теории существуют для того, чтобы меняться, – говорит Петворт.

– Так что спасиби за прекрасни лектори, и позвольте сказать, что в этой страни мы делаем лингвистични революсьон, с целью создати истинно народни язык в ногу со времи. Надеемся, вы его изучи.

– Обязательно, – отвечает Петворт.

Пока он идет к выходу, в аудитории, кажется, начинается диспут; Пикнич стоит за кафедрой и обращается к студентам на языке, которого Петворт не понимает. Однако у него другие дела.

– Наверно, я напрасни сказала про языкови революсьон, – говорит госпожа Гоко. – Но вы лингвисти, я думала, вас интереси.

– Да, очень, – отвечает Петворт.

– Я хотели сказать вам больше за обеди, который организуй факультети.

– А, понятно.

– Итак, мой друг, – говорит человек, прятавшийся за «Пъртыуу Популятууу» – не кто иной, как Плитплов. – Это была очень хорошая лекция о буржуазной лингвистике. Разумеется, критицизмы мадам Гоко и других весьма сильны.

– Очень, – подхватывает мисс Мамориан.

– Надеюсь, вы извините, что я пропустил часть ваших мудрых слов, – продолжает Плитплов. – Как я сказал вам вчера на неком приеме, у меня множество обязательств.

– Вот как, на приеме? – восклицает Любиёва. – Вы поели и легли спать, совсем один? Я больше так не думаю, товарищ Петвурт.

– О, мадемуазель Любиёва, – говорит Плитплов. – Приятно видеть вас в нашем университете.

– Думаю, вы видели меня здесь и раньше, – отвечает Любиёва. – Может быть, вы забыли, потому что у вас болит голова. Я не думаю, что прием ей помог. Он не помог лицу товарища Петвурта.

– Меня зовут Стедимен, – говорит Стедимен, подходя к Любиёвой. – Насколько я понимаю, вы – переводчик мистера Петворта.

– Меня нельзя обвинять за мистера Петвурта, – с жаром произносит Любиёва, – я пытаюсь делать его хорошим, а он безобразит. Откуда вы его знаете?

– Дип-дип-дип, – отвечает Стедимен.

– О, мистер Петвит, какая хорошая лекция, – говорит некая писательница, подходя. – Знаете, я почти всё поняла.

– Вы друзья? – спрашивает Пикнич, вставая рядом с Пет-вортом. – Как вы познакомились? Кто кого знает?

В темном коридоре собралась почти вся галерея здешних знакомых Петворта. Он смотрит, как эти люди разговаривают между собой, усиливая его смущение, раскрывая или усложняя его ложь; он больше не знает ответа.

– Так вы мистер Плитплов? – восклицает Катя Принцип. -Я с интересом читаю ваши статьи в газетах.

– Спасибо, – отвечает Плитплов.

– А вы – Катя Принцип? – восклицает госпожа Гоко. – Мы очень вам ради!

– Ой, смотрите, вот и мадемуазель Любиёва, – говорит Катя Принцип. – Вы видите, я не заблудила мистера Петвита и довезла его до отеля.

– Вот как? – отвечает Любиёва. – Думаю, хорошо, что завтра он уедет из Слаки.

– Надеюсь, вы организовали ему хороший обед, он так замечательно прочел лекцию, – говорит Катя Принцип.

– Обед организовала госпожа Гоко, – вставляет Петворт.

– Нет, – отвечает госпожа Гоко, – я сказали, что хотели устроить обеди, но это неможно. Маркович приболей, он один может тратить факультетскыіі фонди.

– Так обед отменяется? – спрашивает Катя Принцип.

– Тогда найдем ре-ре-ресторан, – предлагает Стедимен.

– Я не могу идти, – отвечает госпожа Гоко, – много дели в университета.

– Я знаю хорошее место, – говорит Плитплов.

– Какое? – спрашивает Пикнич.

– Идемте с доктором Плитпловым, – говорит Любиёва. – Будем надеяться, его голова получшала.

– Мы очень много узнали, – произносит госпожа Гоко, пожимая Петворту руку. – Большии спасиби.

– Точно Вордворт? – спрашивает мисс Мамориан, когда аспирантки в вязаных кофточках выстраиваются, чтобы обменяться с ним прощальным рукопожатием, а Пикнич делает последний снимок для своей и без того уже непомерно большой коллекции.

И внезапно оказывается, что мероприятие закончилось, как это обычно и бывает с официальными мероприятиями. Остатки компании спускаются по большой каменной лестнице в сумрачный вестибюль – впереди Стедимен и Любиёва, беседуя, может быть, о его вчерашней эскападе, за ними Петворт, Катя Принцип и запыхавшийся Плитплов.

– Итак, ваша лекция прошла очень хорошо, – говорит Плитплов. – Может быть, за обедом я смогу дать несколько советов по вашему улучшению. Наши научные стандарты очень высоки, и мы ждем особой четкости анализа.

Вахтеры смотрят сквозь стекло будочки, как компания выходит из здания; на ступенях стоят несколько студентов с портфелями.

– Мне она тоже показалась интересной, – говорит Катя Принцип. – И, думаю, для меня вы говорили немножко медленно.

– Вы всегда замечательного качества, – продолжает Плитплов, – но, разумеется, в нашем контексте станут заметны несколько диалектических погрешностей. Мы не такие прагматики, как британцы. Определенно я не сделал ошибки, когда сюда пришел. Вы прекрасно знаете, что не уронили себя в грязь.

Они выходят из-под колоннады на залитую солнцем площадь. На другой ее стороне высится статуя Хровдата, этого слакского Вордворта, национального поэта, который, как многие национальные поэты во всех таких странах, был революционером-романтиком, переводил Шекспира и Байрона, писал пьесы, боролся с восточным и западным иноземным гнетом, с турками или австрияками, с македонцами или шведами, дружил с Кошутом, сражался и декламировал стихи на баррикадах 1848 года, бежал за границу, тайно вернулся из эмиграции с помощью друзей-подпольщиков, собрал свежие силы, вышел на битву и пал со словами последней, самой героической поэмы на устах; сейчас по бронзовой голове расхаживают голуби, а компания, сыпля подробностями, смотрит на него через площадь.

– А теперь поедим все вместе? – спрашивает Плитплов. – Предлагаю идти за мной.

– А по-моему, хороший ресторан есть вон там, – говорит Любиёва, отходя от Стедимена и его зонтика.

– Уж простите, но это мой университет, – возражает Плитплов. – Я знаю, что вот в ту сторону есть хороший балканский ресторан.

– Ах тот, – говорит Любиёва, – там всё острое и часто вообще нет еды.

– Я знаю в городе душ… душевный ресторанчик, – вмешивается Стедимен. – Кажется, там берут «Американ Экспресс».

– Ладно, всё зависит от того, что люди хотят есть, – говорит Любиёва. – Товарищ Петвурт, чего вы хотите? Острое или пресное?

– Рыб или мяс? – спрашивает Плитплов.

– Традиционное или современное? – подхватывает Любиёва.

– И во всех этих местах нет еды, – шепчет Катя Принцип,

– Ресторанчик в городе вполне недурной, – говорит Стедимен. – Хоть я и не знаю, как отсюда туда попасть.

– Этот лучше, – уверяет Плитплов.

– А тот дешевле, – возражает Любиёва.

И так перед колоннадой университета маленькая компания, как часто случается с маленькими компаниями, превращается в комок разнонаправленных воль, когда ни один не хочет уступить, но и не желает обидеть никого другого, поэтому никто никуда не может пойти.

Петворт стоит, и тут на его локоть ложится рука.

– Покуда они решают, я покажу вам статую Хровдата, – говорит Катя Принцип. – Вам не кажется, что ее стоит поглядеть?

– Он уже видел ее из трамвая, – вмешивается Любиёва.

– Тогда пусть посмотрит как следует, – отвечает Катя Принцип. – У вас десять минут на то, чтобы прийти к решению. Я бы хотела объяснить ему нашу национальную поэтическую традицию. Вы не думаете, что вам надо больше узнать про наших писателей?

– Да, – говорит Петворт.

– Сейчас вернемся! – кричит Катя Принцип и ведет его через улицу. Статуя конная – бронзовый поэт романтично падает с лошади, по-прежнему высоко держа знамя.

– Вот, вы видите его, Хровдата, – говорит Принцип. – Он был очень хороший человек, смело сражался и очень верил в свободу. Поэтому мы до сих пор его любим и помним его стихи. Хорошо быть таким писателем, иметь чуточку отваги. А у вас есть чуточка отваги, Петвит? Вы прыгнете со мной в трамвай?

– В трамвай? – переспрашивает Петворт.

– Мне кажется, судьба нам улыбнулась, – говорит Принцип. – Скорее, пока на нас не смотрят.

– Думаю, не стоит, – отвечает Петворт. – Они ждут, они…

Однако разумная мысль запоздала – Принцип уже стоит на подножке и тянет его за руку. Через улицу Петворт видит лицо Любиёвой, когда та замечает, что его втаскивают в трамвай; металлическая дверь закрывается, трамвай с грохотом отъезжает от остановки. Петворт стиснут телами, но сквозь грубое оконное стекло по-прежнему видит, как на другой стороне улицы компания, так и не пришедшая к согласию, рассыпается по тротуару и смотрит вслед старому металлическому вагону. Плитплов и Любиёва застыли, Стедимен со всегдашней отвагой поднимает зонтик и, размахивая им, бежит посередине улицы за трамваем.

– Они увидели, – говорит Петворт.

– Да, – смеется Принцип.

– Мы не можем просто так исчезнуть.

– Конечно, можем. – Принцип берет его под руку. – Я – твоя волшебница. У меня ты исчезнешь, как только я захочу, растаешь в воздухе, провалишься в яму. Как Дурак в моей сказке.