"Буря страсти" - читать интересную книгу автора (Паркер Лаура)

Глава 2

Квинлан Делейси дремал в тени оливковых деревьев, которые, словно стражи, охраняли холм, возвышавшийся над тосканской деревушкой Монтемерано. Его ноздри щекотали запахи влажной земли и нагретых солнцем древних руин. Приглушенное жужжание обсыпанных пыльцой пчел в росших поблизости розовых кустах нежной серенадой вплеталось в мечты.

Медленно двигавшееся по небосклону солнце ворвалось в его тенистое убежище ярким и чистым лучом света, таким мощным, что казалось, будто он способен растопить камень. Луч упал Квинлану на лицо. Мир за закрытыми веками окрасился в красное и запульсировал. Жар парализовал его, все желания задохнулись в раскаленном воздухе… Вдруг он почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к внутренней стороне бедра.

Квинлан открыл глаза и из-под широких полей соломенной шляпы увидел безоблачное небо и серебристые листья, шелест которых напоминал шуршание шелкового женского белья.

Он улыбнулся. Естественно, это сон. Он один. А жаль. Он был бы рад компании.

Италия — страна древних легенд, сказочных героев и похожих на людей богов, страна религиозных чудес и приземленных потребностей, красоты и страсти, соперничества и любви. Неудивительно, что он проснулся от ощущения, будто его касается женщина. Когда его веки опять сомкнулись, отяжеленные сном, он снова почувствовал прикосновение там, где бриджи плотно облегали широко расставленные ноги.

Квинлан выпрямился, потрясенный смелостью незнакомки.

— Если не любишь меня, так пусть острой стрелой мое сердце пронзит твой ответ.

Он узнал эти слова, произнесенные тихим шепотом! Он сам их сочинил.

Заинтригованный, Квинлан огляделся по сторонам. Но никого не увидел ни в тени, ни на освещенных солнцем участках.

— Где вы, милая дама?

— Не стремись избавить меня от страданий. Мне легче жить в отчаянии, чем в надежде, которой нет конца.

Опять слова, вышедшие из-под его пера! Может, она актриса, репетирующая роль в его новой пьесе? Довольно необычный подход. И какая проворная! Наверное, спряталась за низкой каменной стеной слева.

Квинлан откинулся на спинку кресла и еще глубже надвинул на лицо широкополую шляпу, преисполненный решимости не спугнуть таинственную незнакомку. Если она предпочитает, чтобы он дремал, что ж, пойдем ей навстречу.

— Выходите, сударыня. Не робейте. Мне понравилось, как вы разбудили меня. Возможно, я знаю вас?

— Ты знаешь. Знаешь. В сердце своем.

— Вот как, о, источник моих мечтаний? — Он открыл глаза и посмотрел сквозь дырочки в затейливом узоре полей шляпы, надеясь, что незнакомка выбралась из своего укрытия. — А мы, случайно, не были любовниками?

— Ты, обольститель, никогда не любил.

Квинлан нахмурился, разочарованный. Эти слова он не писал. Фраза слишком слаба, чтобы передать накал страстей, который обычно царит на сцене. Однако в этих словах он услышал осуждение — то, что часто приходится выслушивать любому красивому молодому человеку. В его жизни были женщины, будут и еще, но все они остаются в прошлом.

— Не говорите так, нежное создание, — ласково упрекнул он. — Я люблю так, как умеет любить мужчина: настойчиво, пылко и излишне восторженно. Однако и самому последнему глупцу иногда нужны мозги. Если я оставил вас, значит, на то были причины. Так давайте простим друг друга и все забудем.

— Краснобай! Ты ловко изображаешь чувства, скрывая под ними презрение. Но ты пожалеешь об этом.

Какой голос! Нежный, проникающий в душу. В нем пробудились странные эмоции. К собственному изумлению, он обнаружил, что близок к слезам.

— Если я заблуждался, то в тех случаях мною руководил разум, а не сердце.

Прохладные невидимые губы коснулись его губ.

— Ты развращаешь меня ради собственных целей, но тем самым предаешь себя.

Квинлан резко сдвинул шляпу на затылок, но увидел только пустую лужайку, залитую белым от жара солнцем.

Внезапно он ощутил легкое прикосновение к щеке, и у него по спине пробежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Это не шутки ветра.

Квинлан удивился и оробел. Должно быть, ему опять привиделся сон. Как еще объяснить потерю связи с действительностью?

Он закрыл глаза, чтобы успокоиться. А когда открыл на было темно везде… кроме того места, где стояла она.

Чувственная, как Венера Боттичелли, поднимающаяся из морской пены, она трепетала подобно пламени. Краем глаза он видел, как оживший образ истинной женственности танцует в лунном свете.

— Так молод, так красив. Творишь ты без усилий, движешься к вершине, не ведая, как могут жизнь испортит происки врагов!

Потрясенный обвинением, Квинлан повернулся в сторону незнакомки, но она уже исчезла.

На щеку Квинлана упала ледяная капля, и он, вздрогнув поднял голову. Следующая капля упала на руку, которая служила ему подушкой. Он посмотрел вверх, но вместо синего тосканского неба увидел серую влажную ткань.

Находился он не в Италии, а в промокшей насквозь палатке в расположении английских войск. Он не путешествовав по Италии в поисках вдохновения, а готовился к сражению на бельгийской земле.

Здесь не было ни незнакомки, ни теплого солнца, ни любви… только непролазная грязь, неудобства и уверенности в том, что военные действия возобновятся.

Ему приснился сон, тот же сон, что снился в течение последних месяцев. Что преследует его — муза или угрызения совести? Он рассмеялся. Вот озорница! Прекрасная героиня его сна осмелилась процитировать его литературного соперника — лорда Байрона.

Квинлан оглядел походный письменный стол. Когда сон сморил его, он заснул на результате семичасовой работы, так и не увенчавшейся успехом. Он сочинял письмо. Несколько капель упали на лист и размыли чернила. Промокнув эти бледно-голубые слезы, он перечитал письмо и обнаружил, что получилось довольно неплохо.

«Любимая жена!

Ты права в том, что удивляешься моему молчанию. Тебе кажется, что это как-то связано с тобой. Уверяю тебя, ты, нежнейшая из женщин, тут ни при чем. Тревога, которая тяжелым бременем лежит на моем сердце и побуждает меня к молчанию, плод моих размышлений. Сегодня, готовясь к битве, я ощущаю дыхание смерти и верю, что скоро исчезну из мира живых. Так позволь мне побыстрее перейти к делу, иначе решимость покинет меня.

Несмотря на все признаки обратного, верь, что это правда. За всю свою жалкую жизнь я не любил никого, кроме тебя!

Будь я мудрее, я бы не колебался. Будь я великодушнее, я бы поставил во главу угла твое счастье. Будь я менее эгоистичен, я бы заставил тебя искать счастье в другом месте. Но будь я не таким, какой есть, я бы все равно не смог любить тебя сильнее.

Как короток наш союз! Как долги годы разлуки! Неужели я слишком долго умалчивал об этом? Неужели лишил нас шанса на счастье? Подобное предположение приводит меня в смятение, меня охватывает стыд. Умоляю тебя простить своего безмозглого мужа, которому мешает излишняя гордость.

Не грусти по мне. Постарайся обрести счастье с другим. Благословляю тебя, ненаглядная моя. И верь: останься я жив, ты бы никогда не пожалела о том, что стала моей женой.

Твой верный муж».

Переписав письмо на сухой лист бумаги, Квинлан откинулся на плетеную спинку складного кресла. Его красиво очерченные губы тронула удовлетворенная улыбка. Впервые в жизни пришлось объясняться в любви от лица умирающего!

Если бы он описывал подобную ситуацию в пьесе или в поэме, он бы придал фразам большую эмоциональную окраску и снабдил бы текст ссылками на неотвратимость судьбы. Но в данном случае он писал не для театра. Он сочинил письмо по просьбе друга, Рейфа Хиллфорда.

В последние месяцы служебные обязанности в полку не отнимали у Квинлана много времени, но лишали его вдохновения и пищи для воображения. Применение своему писательскому таланту он нашел совершенно случайно.

Началось все с того, что один офицер, раненный в руку, попросил Квинлана написать за него письмо жене. Офицер был слишком смущен, чтобы вслух рассказывать о своих эмоциях, поэтому Квинлан в знак дружбы предложил сочинить письмо за него. Тот, довольный результатом, показал письмо почти всему лагерю, прежде чем запечатал его. Вскоре не только однополчане, но и друзья стали обращаться к Квинлану за помощью. На него полагались все, кто не обладал способностью излагать на бумаге свои мысли, и спустя некоторое время он получил прозвище Перо.

Квинлан не разделял страхов Рейфа, но поскольку немного знал леди Хиллфорд, то приложил максимум усилий. Дабы придать своему сочинению большую правдоподобность, он суммировал то малое, что слышал о личных чувствах Рейфа и о его семилетнем ухаживании за леди Корделией Литем.

Квинлан бережно сложил письмо втрое. Ему нравилось облекать в словесную форму чувства других. В пьесе драматург просто сочиняет роли для актеров. С письмами же все иначе. Он обращается к реальным женщинам, и те чаще всего присылают доброжелательные ответы. Одни выражают свою любовь, а некоторые даже принимают предложения руки и сердца. Квинлан подозревал, что большинство воздыхателей получили бы от ворот поворот, если бы самолично сочиняли свои послания. Значит, он, подобно знаменитому Купидону, завоевывает сердца!

Улыбнувшись, Квинлан отложил письмо в сторону. То, что для многих являлось непосильным трудом, для него было развлечением. Какая ирония: он, как оказалось, обладал талантом сочинения любовных посланий, однако за свои тридцать лет ни разу не испытал эмоций, о которых писал с таким мастерством.

Неожиданно он почувствовал странное, необъяснимое смятение. Ему нравятся женщины, он восхищается их красотой, его легко соблазнить. Ему льстит, что он силой своего слова способен разжечь огонь желания в их сердцах. А в своем сердце? Увы, его вместилище эмоций никогда не проявляло себя.

«Так молод, так красив. Творишь ты без усилий и движешься к вершине, не ведая, как могут жизнь испортить происки врагов!»

Да, эти слова точно подводят итог его жизни. Последние пять лет он считается одним из лучших лондонских драматургов. Достигнутый успех принес ему больше удовлетворения, чем звание пэра. Но с недавних пор и это стало приедаться. Возможно, потому, что все далось ему слишком легко?

Впрочем, все в жизни давалось ему без труда. То, чего он не мог получить благодаря положению, молодости и привлекательности, он добился с помощью славы. Нет, он не жалуется. Когда Бони будет разбит, он вернется в Лондон, к своему прежнему существованию, и потом не раз спросит себя, с чего это вдруг ему понадобилось рисковать жизнью.

Громкий храп заставил Квинлана посмотреть на кровать. Ha армейской подушке разметались густые темные волосы, из-под одеяла выглядывало белоснежное колено. Она была одной из многих бельгиек, приехавших из города, чтобы развлекать британских офицеров. Ей нельзя было отказать в привлекательности, однако никто бы не назвал ее соблазнительной. Но он не осуждал ее за это. В военное время трудно найти любовницу.

Квинлан приблизился к кровати. Его губы были приоткрыты в нежной улыбке — как утверждали его лондонские любовницы, так улыбаться имеет право только женщина. Ах, Виолетта! Помнит ли она о нем? Или, как и он, нашла утешение на стороне?

Воспоминания о женщинах, как правило, стирались сразу, как только он покидал их постели. Некоторых он помнил еще час или два. Но ни одна не задержалась в его памяти на несколько дней. Едва бурные любовные ласки заканчивались, а разгоряченная страстью, надушенная кожа остывала, он терял интерес к любовнице. Желание поупражнять свой ум он удовлетворял отнюдь не в женском обществе. Женщины, обсуждающие идеи, виды на будущее и прочие высокие материи, редко привлекали его внимание.

Кто был в этом виноват — он или они? Может, он излишне привередлив? Слишком разборчив? Чересчур критичен? Может, в том, что он так и не отдал никому свое сердце, виновата его бескомпромиссность? Квинлан отстегнул подтяжки и снял брюки. Женщина зашевелилась, когда он лег рядом с ней и накрыл рукой ее теплую грудь.

— Ты, случайно, не знаешь Чосера[2], дорогая?

Женщина повернулась, ее темные глаза открылись. Она мгновенно стряхнула с себя остатки сна и через секунду была готова продолжить любовную игру.

— Он один из гессенских майоров, милорд?

— Нет. — Квинлан грустно улыбнулся. — Полагаю, ты не знакома ни со Спенсером, ни с Данте, ни с Китсом, ни с Шериданом[3].

Женщина на мгновение нахмурилась и напрягла мозговые извилины — ее лицо превратилось в карикатуру, достойную кисти Хогарта[4].

— Я знаю одного Китса, милорд. Он владеет платной конюшней в Бандерлеце.

Квинлан усмехнулся и потянулся за одеялом, чтобы укрыться от промозглого холода ночи.

— Не бери в голову, лапочка. Ты не создана для светских бесед.

Обвив рукой его талию, она принялась целовать его грудь, постепенно двигаясь вниз. Квинлан печально вздохнул. Ему так и не довелось встретить женщину, которая возбудила бы не только его тело, но и ум, и душу.

— А существует ли такая женщина? И где? — пробормотал он.

Он закрыл глаза цвета морской волны и, отбросив прочь все мысли, отдался приятным ощущениям, которыми наполняли его тело ласки партнерши.