"Буря страсти" - читать интересную книгу автора (Паркер Лаура)

Глава 5

Лондон, 15 июля 1815 года

Кетлин Джеральдин сидела наверху почтовой кареты, которая лихо неслась по извилистой дороге, и молила святую деву Марию и всех святых сохранить ее жалкую жизнь.

Пихнув локтем жирного фермера, прижимавшегося к ней каждый раз, когда карета поворачивала, она пришла к выводу, что, против своих ожиданий, не испытывает тех эмоций, которые, по идее, должна испытывать при сложившихся обстоятельствах.

Ее жизнь разбита, ее соблазнитель никогда не придет: лорд Петтигрю, барон Лисси, погиб при Ватерлоо. Вскоре после этого умер отец, а с ним — и ее последняя надежда на защиту. Что же касается нерожденного ребенка, то он, несмотря на все невзгоды, чувствует себя прекрасно.

Будь ее раскаяние искренним, считала Кетлин, она бы утопилась в Лиффи. Она не принадлежит к тем, кто превыше всего ставит свою жизнь, просто у нее есть причины, чтобы не идти на самоубийство. В ней живет пока еще невинное существо, которому чужда греховная натура людей. При сроке беременности в пять месяцев она больше не могла оставаться в деревне, не привлекая к себе подозрительные взгляды соседей. Начнутся разговоры, над могилой отца будут шептаться о том, что его дочь забеременела неизвестно от кого, а этого она допустить не могла.

Карета подпрыгнула на кочке, и наглый сосед навалился на Кетлин всем телом. Она враждебно посмотрела на него из-под полей соломенной шляпки, но он только хитро подмигнул.

Отец утверждал, что именно цвет ее волос побуждает мужчин на неблаговидные поступки. Сегодня ее непокорные рыжие локоны были связаны синей льняной лентой и спрятаны под шляпку. Однако ярко-рыжие брови, загнутые ресницы и очаровательные веснушки на носу спрятать было невозможно. Также ничего нельзя было сделать и с глазами — зелеными, как лесное озеро, освещенное весенним солнцем.

Кетлин на полдюйма отодвинулась от назойливого фермера и стала разглядывать утыканный дымовыми трубами горизонт — свидетельство того, что они подъезжают к Лондону. Прежде при мысли, что она окажется в великом городе, ее сердце начинало учащенно биться. Сейчас же ее охватили разочарование и тоска. Надежды на то, что она будет жить здесь как замужняя уважаемая дама, рассыпались в прах.

Она могла простить лорда Петтигрю за гибель на поле битвы. Ведь он поступил, как все мужчины. А вот за то письмо, которое пришло через несколько дней после известия о его смерти, она его никогда не простит.

Жестокое послание хранилось в ее сумочке. Трудно представить более мерзкое проявление бесстыдства! Почерк был нетвердым, как будто писал пьяный. Кетлин сомневалась, что когда-нибудь забудет из него хоть слово:

«…не мой ребенок… категорически запрещаю вам связывать с ним мое имя, мое положение… моя великодушная натура восстает против ваших дьявольских уловок… ни одна уважающая себя женщина не позволит так скомпрометировать себя… к своему сожалению, подозреваю, что вашу благосклонность снискали и другие… истинная сущность вашего характера крайне разочаровала меня…»

В Кетлин опять вспыхнуло негодование. Он обвиняет в соблазнении ее! Когда шок прошел, она поняла, что ненавидит его скорее за то, что он испортил созданный ее воображением образ истинного кавалера, чем за поруганную добродетель. Она бы предпочла, чтобы отцом ее ребенка был герой, павший на поле брани, а не лживый мерзавец.

Впрочем, кто виноват, если она по собственной глупости представляла его в ином свете?

На следующем повороте фермеру пришлось отклониться от Кетлин. Однако он успел обнять ее за плечи и прижать к себе. Ей в ноздри ударила страшная вонь.

— Осторожнее! — закричала она и ткнула его вязальной спицей.

— Ай! — Он завопил от боли и, отпрянув от нее, схватился за бок. — Меня зарезали! Я истекаю кровью!

Кетлин выразительно посмотрела на него.

— Неужели тебя, такого храбреца, можно зарезать крохотной спицей? — Она продемонстрировала пассажирам спицу.

Увидев ее оружие, мужчины разразились хохотом, а женщины понимающе улыбнулись. Фермер возмущенно фыркнул, натянул на глаза соломенную шляпу и отвернулся от Кетлин.

Довольная, что избавилась от докучливого ухажера, она убрала спицу на место.

Кетлин стала прятать под шалью спицу с тех пор, как ей исполнилось пять. Проселочные дороги и тропинки Ирландии всегда были опасны. Когда человек лишен возможности честно зарабатывать себе на хлеб, объяснил ей отец, когда человек голодает и видит, как умирают от голода его близкие, он теряет надежду. Отчаяние толкает некоторых на такое, что они бы никогда не совершили.

Теперь-то она понимала весь смысл отцовских слов. Сейчас она делает то, что несколько месяцев назад было бы для нее неприемлемо. Невозможное стало необходимостью.

Кетлин дотронулась до лежавшего на коленях узла. Их будущее, ее и ребенка, зависит от ее дерзости и отваги. Либо эта дорога закончится в Лондоне, либо она будет идти по ней вечно.

Потеря невинности тревожила ее гораздо меньше, чем перспектива стать падшей женщиной. Из ее груди вырвался тихий вздох. Если затея не увенчается успехом, ее ждет жизнь проститутки.

Странно, как все получилось. Возможно, отец 0'Дональд прав и Господь — ирландец. Кажется, он обладает чрезмерной склонностью к абсурду, если устроил так, что источник чьего-то греха может в один прекрасный день стать наказанием.

18 июля 1815 года

Квинлан Делейси смотрел на своего издателя и режиссера с нескрываемым отвращением, как на пиявку.

— Вам не нравится? — тихо осведомился он.

— «Не нравится» не подходит, чтобы описать мои чувства. — Гораций П. Лонгстрит встал из-за стола, тем самым разбудив четырнадцатифунтового полосатого кота, который дремал в солнечном пятне у ног хозяина. — Мне это противно! Мерзко! Отвратительно и…

Делейси, продолжавший сидеть в кресле, поднял руку, и хозяин конторы, которая располагалась на Друри-Лейн, тут же замолчал. Спустя мгновение Делейси сжал пальцы в кулак, и на суставах сразу стали видны розовые полоски недавно заживших шрамов.

— Вы не будете ставить мою пьесу? — спокойно, хотя внутри у него клокотала ярость, спросил он.

Гораций поверх очков оценивающе взглянул на посетителя. Будучи безжалостно-практичным в делах, он обдумывал варианты ответа. Первые два, опасаясь за свое здоровье, он отклонил как слишком откровенные. Третий же едва ли можно было назвать любезным:

— Постановка уничтожила бы вас.

— Понимаю. — Лицо Делейси осталось бесстрастным, его рука тяжело опустилась на подлокотник.

— Надеюсь, что так, милорд. — Гораций, абсолютно невозмутимый, вышел из-за стола. — Вы должны переработать.

— Если дело в размере, в построении фраз… — Делейси не посчитал нужным закончить предположение.

— Дело не в построении фраз. Дело в сюжете. — Гораций небрежно наподдал рукой рукопись, и та проехала на другой конец стола с той же скоростью, с какой издатель отверг ее. — У нас здесь трагедия.

Он благоразумно не упомянул о том, что трагедия, ко всему прочему, не из лучших. «Чертовски глупая болтовня!» — таким был бы его вердикт, если бы перед ним сидел другой автор. Но Делейси имел репутацию — репутацию, обеспечивающую огромное количество зрителей. Как издатель и режиссер, Гораций зарабатывал немало, когда в театре шли пьесы лорда Кирни. Однако в последнее время его кошелек поистощился, как и в настоящий момент. Он не собирался резать курицу, несущую золотые яйца, поэтому вынужден был в зародыше задавить первую попытку его светлости стать «серьезным» автором.

Люди типа Делейси хоть и обладали безукоризненными манерами, но были чуть диковаты и отличались особой восприимчивостью. Им, конечно, нужно давать волю, но нельзя забывать и о дисциплине, иначе они погубят себя. Он, Гораций П. Лонгстрит, является литературным дрессировщиком виконта.

— Что думает публика, когда слышит имя Делейси? — задал он риторический вопрос. — Она начинает улыбаться. Потому что она знает, что Делейси — автор комедий, лучших из всех, поставленных на Друри-Лейн за последние пять лет. Сам регент оказывает вам особую благосклонность.

Делейси кивнул, выражая согласие. Чувствуя, что они сдвинулись с места, Гораций продолжил:

— Сначала была «Спаниель миледи», потом «Баронет с Боу-стрит». — Он широко расставил руки, как будто держал театральную афишу. — Затем в тысяча восемьсот двенадцатом мы с вами сделали «Свадьбу мошенника» и «Вы свободны, мадам». Последняя — моя любимая. Кто я такой, чтобы придираться, если своими глазами видел, как прошлой осенью на «Неудачном романтике» лорд Байрон хохотал во все горло? — Он бросил на Делейси злобный взгляд. — Одно это должно было заронить в наши души сомнение. Но вместо этого вы ловко пронзили своим пером и Байрона и его критиков, заслужив его уважение и достигнув небывалого успеха.

— Поступления в кассу были вполне сносными, — напомнил Делейси. — Какова ваша мера успеха, если не прибыль?

Гораций знал, что нельзя в качестве побудительного мотива использовать деньги, когда имеешь дело с благородным господином, причем с таким, который сам стоил целого состояния прежде чем взялся за перо. Он успокоил собственное «я», проведя рукой по парчовому жилету — приобретение в счет будущей прибыли.

— Скажу вам как на духу: нет трех авторов, которые, если даже объединят усилия, могли бы сравниться с вами. Лондонская публика — это твердый орешек. Мало кто из драматургов избежал ее гнева. Только вы и… и…

— Шеридан, — со скучающим видом подсказал Делейси.

— Никогда. Старый хлам!

Гораций отвернулся, чтобы вместо маски охваченного энтузиазмом дельца от театра надеть маску сочувствующего.

— Полагаю, мы могли бы возродить «Спаниель миледи». Пять лет. Новые лица. Не то чтобы новая постановка пьесы Делейси, но…

— Я же сказал, что внесу изменения.

На этот раз Гораций не сдержался:

— Так не пойдет. Зрители забросают нас гнилыми апельсинами и освистают прежде, чем главный герой закончит свой первый монолог. Они не поверят, что вы сочинили такую чепуху.

Делейси, все это время разглядывавший толстого рыжего кота, устремил на Горация разъяренный взгляд:

— Судя по вашим словам, вам кажется странным, что мне удалось стать известным драматургом.

— Вовсе нет… ваша светлость, — добавил Гораций с таким видом, будто только что вспомнил, к кому обращается.

До тех пор пока Гораций не осознал, что деньги гораздо приятнее аплодисментов и дают больше комфорта, он был актером. Его закулисные махинации отличались тем же мастерством, что и его игра на сцене. Вознаграждение же было более значительным.

— Ну, хорошо, милорд, — задушевно произнес Гораций. — Расскажите, что мучает вас. Упали духом после постановки вашей пьесы, в которой слишком много бесталанных актеров? Вы правы, если так считаете. Лондон кишит второсортными актерами и толстыми шлюхами. Здесь тьма-тьмущая сутенеров и проституток! — Нахмурившись, он подпер одной рукой локоть другой и почесал подбородок. — Я не собирался говорить об этом до поры до времени, не хотел мешать вашей музе. Но сейчас… — Его брови, похожие на гусеницы, показались над очками. — Так вот. Я подписал с Кином контракт на главную роль в вашей осенней постановке.

Вспыхнувший взгляд Делейси дал понять Горацию, что он наконец-то движется в правильном направлении. Он воздел руку вверх, будто ожидая, что потолок разверзнется и на них польется божественный свет.

— Только подумайте! Величайший актер Лондона произносит ваши слова!

Против его ожиданий красивое лицо Делейси не расцвело в одобрительной улыбке.

— Кин — трагик. Разве в моей драме он не будет чувствовать себя как рыба в воде?

— Никакая рыба не будет чувствовать себя хорошо в этом унылом топком болоте, — проворчал Гораций и кашлянул, притворившись, будто прочищает горло. Настало время идти в наступление.

Подцепив рыжего кота под брюхо, он прижал его к груди.

— Ситуация такова, милорд. Мои клиенты ждут комедию, и тем или иным способом я должен оправдать их ожидания. — Он многозначительно помолчал, дабы прибавить больше веса своим следующим словам: — Я не могу, вернее, не буду рассматривать ваши драмы до тех пор, пока вы не представите мне знаменитый фарс Делейси.

Впервые за весь разговор лицо Делейси дрогнуло, и сквозь маску спокойствия проглянул ранимый человек, который слишком много повидал на своему веку и был способен на невероятные поступки.

— Я утратил способность сочинять фарсы, Лонгстрит, — искренне признался он. — Я больше не в состоянии писать о мелочах, о причудах дураков. Я видел такое… — Его затравленный взгляд обезоружил даже такого меркантильного человека, как Гораций. — Такое…

Теперь Гораций понял, сколь серьезные трудности возникли у его автора. Значит, в том, как изменился Делейси, виновата война. Однако, как он считал, на свете не существует ничего, что нельзя было бы вылечить с помощью доброго вина и женщины.

— Не вы один страдаете, милорд, — осторожно начал он. — Пол-Лондона скорбит. И все же мы победили, а победу нужно праздновать. Людям хочется света и смеха, и вы способны дать им это. Вы не имеете права подвести публику — вашу публику.

Далее он совершил нечто незапланированное — он положил руку на плечо Делейси и сердечно произнес:

— Вы молоды, а молодежь проявляет свои способности, только когда влюблена. Идите и найдите себе подругу.

Отеческий совет оказался ошибочным шагом. Делейси замкнулся, скрывшись под маской аристократической таинственности.

— Если таково ваше решение, значит, нам нечего обсуждать.

— По всей видимости, — с плохо сдерживаемой яростью сказал Гораций.

Делейси встал. Его движения были преисполнены легкой грации, вызвавшей восхищение у Лонгстрита, который с гордостью заплатил бы любые деньги, чтобы виконт исполнил роль в одной из постановок. Естественно, это невозможно неслыханно. Но до чего совершенный образец мужчины! Хромота почти не заметна, во всяком случае, он хромает меньше чем Байрон. Делейси красив, как Адонис, и его дебют на подмостках имел бы грандиозный успех. В театре месяцами был бы аншлаг, а темноволосый Байрон со своим задумчивым взглядом мгновенно бы вышел из моды.

Мало кто из актеров умел изображать на сцене аристократов. Эдмунд Кин обладал этим даром. Кин! Не будет пьесы Делейси… не будет и Кина. Кин вчинит ему иск. Регент… Без поддержки регента ему, Горацию, останется только перерезать себе горло!

Он двинулся вслед за гостем. Теперь он видел, что придется, предъявив Делейси ультиматум.

— Если у вас, милорд, возникнет идея о комедии, рад обсудить ее. В любое время.

Не утрудив себя ответом, виконт переступил через порог. Хромота проявляла себя чуть сильнее, чем прежде.

— Литераторы! — пробормотал Гораций, поглаживая кота. — Все они психи! Им место в сумасшедшем доме!

Однако все безрезультатно. Сегодня она решила добраться до него. Когда дверь конторы открылась, она вскочила и ринулась в дверной проем, но тут же налетела на мужчину. Джентльмен поглубже надвинул на лоб цилиндр и прошел мимо девушки в коридор.

— Послушайте, сэр!

Остановившись, он резко повернулся. Ошеломленная, Кетлин уставилась на него. Она узнала этого джентльмена!

Кетлин была не готова к встрече с потрясающе красивым джентльменом, вышедшим из конторы Горация П. Лонгстрита.

Уже три дня она, сидя в плохо освещенной и душной приемной, караулила этого известного режиссера и издателя.