"Водоворот жизни" - читать интересную книгу автора (Пайзи Эрин)

КНИГА ПЕРВАЯ ПРОШЛОЕ

Глава 1

Тетя Эмили была маленькой и толстой. Ее глаза были удивительного, чрезвычайно ярко-коричневого оттенка. Как от большинства полных людей, от нее пахло влажными испарениями, напоминающими запах кукурузных полей после дождя. Скорее всего аромат исходил от ее пудры, хранившейся в большой, синей, викторианского стекла банке с огромной пуховкой, которой она обильно пудрилась по утрам после ванны. Самые ранние воспоминания Рейчел воскрешали утренние впечатления четырехлетней девочки, бегущей по коридору, обитому полированными сосновыми панелями, к спальне своей тетушки. Ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться, обеими ручонками повернуть массивную медную дверную ручку и войти внутрь. Там изо дня в день все многие годы, что она жила в этом доме, можно было увидеть одну и ту же картину. Между кроватью тетушки Эмили и свободной кроватью стоял Григорианский столик из красного дерева. Приготовленный кухаркой Ириной завтрак приносила сюда другая тетушка Рейчел, тетя Беа, сокращенное от Беатрис.

Тетя Беа имела для нее второстепенное значение в сравнении с тетушкой Эмили, поскольку тетя Беа не обладала той подушечной теплотой и интимностью, что была у тети Эмили. Сухопарые формы тети Беа не таили в себе загадки. Плечи ее были широкими, а руки мускулистыми. Не было очаровательных расщелин и тенистых лощин в пространстве меж ее грудей и коленей, в том, которое больше всего восхищало в облике тетушки Эмили, так как скромность не позволяла ей появляться абсолютно обнаженной. Обеих тетушек можно было увидеть только в ночных сорочках или в долгополых жилетках и прочных дамских панталонах. Однако тетушка Эмили была беспечно небрежной: у нее постоянно недоставало пуговиц, и ребенка тайно тянуло к призывно обнаженной плоти. Ее проворные пальчики устремлялись к нежному холмику, по ее маленькому тельцу прокатывалась волна острого чувства, на смену которому приходило умиротворенное блаженство, когда она тихонько лежала возле своей тетушки.

Прикоснуться к тете Беа было всегда не так-то просто. Правда, та целовала девочку перед сном, говоря при этом: «Спокойной ночи, дитя», – но она настороженно относилась к Рейчел, иногда была даже слегка резковатой, когда обнаруживала ее вновь прижавшейся к телу тетушки Эмили.

– Неужели тебе больше нечем заняться? – сухо вопрошала она.

Тем не менее, завтрак для них был временем тройственного союза. К столу подавался практичный бело-голубой чайный сервиз. Всю жизнь Рейчел, унаследовавшая именно этот фарфор, должна была по утрам пить чай из чайника, который напоминал о тех днях минувшего детства.

Тетя Беа садилась на свободную кровать. К тому времени она уже была одета и успевала прогулять своих собак. Она души не чаяла в этих боксерах, двух породистых суках, – главном предмете ее обожания и привязанности после тетушки Эмили, к которой она относилась как к избалованному, но любимому ребенку. Тетушка Эмили разливала чай, при этом наклоняясь вперед так, что в тот волшебный момент, когда горячая желтая жидкость дугой изливалась из носика чайника в холодный фарфор приготовленных чашек, оттененных выпуклостью ее рвущихся на волю из-под ночной сорочки женских прелестей. Разрумянившись от усердия, она высовывала между зубами розовый кончик языка, а Рейчел, наблюдавшая все это, глубоко вдыхала аромат поджаренного хлеба и варенья и ощущала животную теплоту этого утреннего эпизода.

За завтраком Рейчел сидела на детском стульчике с колесиками, придвинутом к такому же маленькому столику, ей не позволялось разговаривать в этот момент, так как тетя Беа собиралась обсуждать с тетушкой Эмили распорядок дневных дел. Это было единственное время за целый день, когда между двумя женщинами могли случаться разногласия. Рейчел, страстно любившая тетушку Эмили, тотчас же настораживалась при малейшем нетерпеливом подергивании ноздрей тети Беа, чего тетушка Эмили могла не заметить вовсе. Зато, когда та сталкивалась с неприятной финансовой информацией или с обязательством, которого не желала выполнять, ее лицо становилось пунцовым, она вскидывала руки и заявляла, что мир – совершенно неподходящее место для жизни. На самом же деле, тетушка Эмили не переставала клясться, что оставит этот мир, и это приводило малышку в ужас. Она и мысли не допускала о том, что может потерять тетушку Эмили, хотя полностью была уверена: случись это, тетя Беа полюбит ее и будет по-своему заботиться о ней. Так или иначе, обычно день планировался с учетом заранее назначенных встреч для тети Беа в качестве Мирового Судьи – титул, которым она очень гордилась, – или больничных комиссий тети Эмили, разных вечеринок с игрой в бридж, встречами нужных людей и странными коктейлями с хересом.

Эти женщины были из поколения, которое стало в минувшей войне свидетелем смерти большинства их братьев и ухажеров. Затем у них на глазах их замужние сестры и женатые братья, в свою очередь, теряли своих сыновей на другой войне. Конечно, для тети Беа никогда не возникал вопрос о замужестве. Она ни разу и не заикалась об этом, очень мало задумывалась над тем, что из себя представлял мир мужчин, знала множество историй о мужчинах, сошедших с пути истинного и нарушивших закон, вследствие чего они попадали на скамью подсудимых, рассказывала о проявленной ими жестокости по отношению к женам и детям. Она смаковала выносимый им приговор и обрывала Эмили, которая робко возражала против, возможно, излишней суровости, словами: «Не будь такой слезливой, Эмили! Он должен извлечь свой урок!» Эмили тотчас же слабо улыбалась и полностью соглашалась с тем, что Беа оказывалась абсолютно права.

О деньгах по утрам говорили исключительно в редких случаях, когда тетушка Эмили проявляла особую экстравагантность и покупала чересчур дорогие наряды, или же, скорее всего, присматривала что-нибудь для Рейчел.

– Ты портишь ребенка, – произносила тетя Беа со вздохом.

– Знаю, это так, дорогая, но она – все, что мы имеем. И это «все, что мы имеем», восседало на своем стульчике, упиваясь своей исключительностью.

В деньгах эти две женщины не нуждались. У каждой из них имелся солидный капитал, переданный на пожизненное доверительное управление, причем значительная его часть была надежно вложена, чтобы они смогли спокойно пережить даже наиболее ярые социалистические правительства. Раз в году в дом издалека приезжал пожилой джентльмен, стучал в дверь, тщательно вытирал ноги о сплетенный из кокосовой пальмы коврик и входил в кабинет, где обе женщины дожидались его. Затем он важно пояснял операции по акциям и дивидендам, тетушка Эмили разливала чай из рокингэмского чайника, а Рейчел вежливо передавала им бутерброды и бисквит.

Закончив свои обязанности, Рейчел могла сидеть поодаль и наблюдать за тем, как тетя Беа дотошно расспрашивала пожилого джентльмена об их финансовом положении, так как она ежедневно просматривала «Таймс» и была крайне обеспокоена ситуацией в стране. Тетушка Эмили, не слушая ни единого слова, только кивала, когда чувствовала, что это необходимо, а в том случае, если тетя Беа спрашивала ее о чем-либо, она тут же принималась проверять, есть ли в их чашках чай. Так повторялось из года в год, но событие было примечательно еще и тем, что у них в доме чай пил мужчина. Все домочадцы, от кухарки до горничной, включая даже собак, были существами только женского пола, поэтому несколько часов, проведенных в компании столь чуждого их окружению создания, давали Рейчел много пищи для размышления.

– У меня когда-нибудь был отец? – спрашивала она тетушку Эмили.

Она бы никогда не решилась задать столь откровенный вопрос тете Беа. Бывали случаи, когда она забывалась и спрашивала тетю Беа о чем-нибудь из своей жизни, на что та реагировала словно вздыбленная лошадь. Глаза у нее начинали выкатываться из орбит, как будто она не могла поверить своим ушам, при этом обрамлявшие ее лицо тугие серебристые завитки начинали зловеще трястись.

– Хорошие девочки не задают вопросов, – отвечала она.

По окончании всех дел ежедневно наступал черед для тети Беа играть в гольф. Она замечательно играла в гольф, у нее был восьмой гандикап. В ее кабинете перед камином красовались выигранные награды, предметы большой гордости тети Беа, которая ревностно проверяла горничную, убиравшую эту комнату, как та начистила каждый кубок, причем не уставала вновь и вновь повторять, что каждую награду тете приходилось буквально зубами вырывать у соперника под одобрительный рев наблюдателей и неистовство тетушки Эмили, не сводившей глаз с кончика ее биты.

Закончив завтрак, тетя Беа вставала и стряхивала на пол все оставшиеся крошки, затем резко наклонялась, чтобы поднять тяжелый поднос. Ей приходилось очень сильно наклоняться, так что Рейчел хорошо были видны толстые фильдеперсовые чулки, скрывавшиеся под эластичными кромками ее темно-синих панталон. Вид всех этих вещей был таким безупречно-аккуратным и унылым, как дождливое воскресное утро после церкви. Совсем не так было у тетушки Эмили. Ее чулки обычно весьма непрочно держались на ногах, поскольку она пользовалась эластичными подвязками и отказывалась носить корсеты.

Затем тетя Беа уходила, наказывая Рейчел «не оставаться слишком долго». Когда дверь за ней закрывалась, они с тетушкой Эмили хихикали, словно малые дети. Рейчел бросалась к ней на кровать, и они шалили и возились, как два игривых щенка. По мере того, как Рейчел взрослела, их игра становилась все более ожесточенной до тех пор, пока тетушка Эмили не сдавалась. Тогда они лежали рядышком, пыхтя и отдуваясь, а тетушка Эмили едва переводила дух.

Тетушке Эмили теперь пора было принимать ванну. Она поднималась с кровати и шла в соседнюю со спальней ванную комнату, где блестящие медные краны сияли над массивной, с украшениями в виде шаров и звериных лап, Викторианской ванной. Выкрикивая для Рейчел свои комментарии сквозь шум и шипение кранов, она регулировала температуру воды и расстилала громадное белое полотенце на специальной решетке. Рейчел, подвинувшись на то место кровати, где пышные формы тетушки оставили свои теплые углубления, через дверь наблюдала весь ритуал.

Как только в ванне было достаточное количество воды, тетя Эмили брала с мраморной полки большую хрустальную бутылку со стеклянной пробкой. В ней хранилось масло, которое тетя Эмили заказывала в Лондоне. Как она пояснила Рейчел, масло привозили из Индии. Запах его непременно был сладковато-мускусным и таинственным. Как только масло добавлялось в горячую воду, ароматный пар проникал в комнату и доносился до Рейчел. Широко распахнутыми глазами она наблюдала, как тетя снимала халат, открывая при этом свои пухлые руки. Прежде чем закрыть за собой дверь, отделявшую ее от ребенка, она поднимала руки, чтобы собрать волосы в пучок на макушке. Над ванной наискосок висело большое зеркало. Рама была позолоченной, и резьба на ней изображала радостных ангелочков, обнаженных нимф и сатиров, вечно скачущих друг за другом в веселом хороводе. Тетушка Эмили, грациозно подняв свои полные белые руки и открыв глубокие подмышечные впадины, улыбалась в зеркале, глядя на Рейчел. Они обе улыбались словно заговорщицы. Затем дверь закрывалась, и Рейчел, зажмурив глаза, представляла, как ее тетушка снимает халат, стягивает через голову тонкое кружевное белье. Следуя за движением рук, на какое-то мгновение вздымались ее мягкие нежные округлости, а затем тело возвращается вновь к тем так хорошо знакомым очертаниям и складкам, как только она позволяет ночной сорочке свободно упасть на пол возле ванны. Рейчел различает звук воды, когда тело погружается в ванну. Она представляет, как любимые и верные соски, которые никогда не будут ее достоянием, разбухают от жары – явление, которое она открыла для себя, лежа рядом с тетушкой в зимнем холоде, который превратил нежные податливые бугорки в крепкие упругие пуговки.

Становясь год от года взрослее, она распаляла свое воображение разными фантазиями. Например путешествовала с намыленной губкой в укромные уголки и запретные зоны тетушкиного тела. Погруженная в картины своих мысленных образов, убаюканная мускусным ароматом, проникавшим в комнату из-под двери, девочка с трудом воспринимала звук, возвещавший завершение ритуала, когда тетя выходила из воды. Рисуя воображаемую картину того, как тетушка Эмили вытирается, ее бледная кожа розовеет от прикосновения полотенца, как она становится уязвимой и беззащитной, когда наклоняется, чтобы вытереть себе ноги. Ребенок считает секунды до того момента, когда тетя наденет банный халат и откроет дверь: «девять, десять, одиннадцать, двенадцать»; дверь широко распахивается, и тетушка Эмили деловито выйдет в комнату. Лицо уже станет озабоченным предстоящими дневными хлопотами.

– Беги, Рейчел, – скажет она, – тебе пора одеваться.

Шарик лопнул, мгновение пролетело, и Рейчел вновь возвращается в свою комнату, твердо уверенная в том, что вечер подарит ей новую встречу с тетушкой Эмили, которая будет нежно и ласково купать ее. А сейчас ей нужно приготовиться для дел наступившего дня, которых так много в доме и окружающих его садах, что укрылись в добрых двух милях от любой близлежащей проезжей дороги и в семи милях от Апоттери, в графстве Девоншир.