Манаков АнатолийНа грани фола (Крутые аргументы)

А н а т о л и й М а н а к о в

КРУТЫЕ АРГУМЕНТЫ

На грани фола

Жизнь каждого человека - это путь к себе самому,

попытка найти этот путь, нащупать тропинку. Ни один

человек никогда не был до конца свободным, но

стремится к этому: кто бессознательно, кто осознанно,

каждый, как может. Каждый несет в себе следы своего

рождения, слизь, остатки скорлупы из первобытного

мира, несет до самого конца. Иной вообще не

становится человеком, остается лягушкой, ящерицей,

муравьем. Другой напоминает человека только

верхней своей половиной, а нижней подобен рыбе.

Но каждый - попытка природы сделать человека.

У всех нас общее происхождение, общая праматерь,

Все мы вышли из одного чрева, но любой из нас,

выброшенный из неведомых глубин, стремится к своей

цели. Мы можем друг друга понять, но объяснить себя

может каждый лишь сам.

Герман Гессе.

ЗНАК ПЕРВЫЙ

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Представьте себе на мгновение, в разгар лета вихрем обстоятельств вас с кем-то занесло в Вену. Да, в ту самую Вену, бывший стольный град Священной Римской империи, ныне столицу Альпийской Республики. Не надолго, всего на

недельку и больше по деловой надобности, чем для насыщения желания удостовериться, насколько слухи о самом добром, веселом и легкомысленном городе отвечают действительности.

Не знаю, кому вы доверили себя и свои вещички, но этот ваш попутчик остановился на Хауптштрассе в отеле "Красный петух". Что из себя представляет заведение? Весьма добропорядочное, без особых претензий, уже давно облюбованное заезжими немецкими бюргерами. К тому же, и название звучит красиво - "ротр хахн". Конечно, неплохо было бы ему знать заранее об утопающей в саду гостиничного дворика таверне, где бурные гуляния под песни с аккордеоном утихали лишь после утреннего петушиного горна, но поскольку он этого не ведал и по старой привычке номер заранее не резервировал, то и получил, натюрлих, комнату с окном на таверну вместе с кипой ночных бдений в придачу.

Услужливо гордый портье, невольный коллекционер человеческих лиц, украдкой бросал на него скользящий взгляд, пытаясь догадаться, кто этот покладистый постоялец, не похожий ни на биржевого маклера, ни на коммивояжера. Да и как распознать его национальность, если он сам о ней не заявит, - тут даже опытный сыщик растеряется. Больше уверенности у портье вызывало другое: судя по всему, бессонных ночей иностранец действительно набрал в жизни с лихвой, хотя и не видел в этом своей заслуги, особенно когда по утрам блистал грустной тяжестью отеков, лихорадочно тормошил табачным дымом все ещё спящую мысль, дабы поднять настрой и не позволить головному компьютеру делать оплошности. Какая к черту заслуга, если непокорная синусоида бодрости в таких случаях склонна приводить к нежелательным результатам, а сам её носитель образует вокруг себя магнитное поле, в котором стоящие рядом не находят ничего для подзарядки своих "батарей".

Поскольку мы оказались в Вене, то мимоходом можно вспомнить о Зигмунде Фрейде. В здешнем университете он читал лекции по психоанализу, называя подобные оплошности "ошибочными действиями по рассеянности и усталости". Заодно доктор подметил, что многие наши поступки совершаются достаточно уверенно, если их правильности не придавать большого значения. В этом отношении постоялец из "Красного петуха" старался все же избегать вольностей, типа забывания имен или своих намерений, и вину за оплошности сваливал обычно на самого себя, приговоренного к такой планиде, когда время глубокого сна имеет двойную цену.

Говорят, у большинства простых и совсем не простых смертных есть все шансы поумнеть к сорока годам, стать мудрыми к пятидесяти. Умными и мудрыми в смысле умения почувствовать изысканный вкус парадоксальных антиномий, полярности человеческого сознания и относительности жизненных ценностей, а также способности искусно опрощать объяснение запутанных явлений, причем столь безукоризненно в интеллектуальном плане, что властям даже нет нужды изолировать таких умников от разгуливающих повсюду безобидных чудиков. Гражданин же, о ком зашла речь, сам себя относил именно к безопасным для общества чудикам, оставляя за собой надежду принадлежать к известному их разряду, куда входят личности, не отмеченные подагрой, ревматизмом и болезнью Альцгеймера, что по-простому называется старческим маразмом.

Тут уж, наверное, легко догадаться - на вид ему лет пятьдесят с "хвостиком". Если присмотреться к нему повнимательнее, на лице его обнаруживались черты больше осмысленные, нежели живые, хоть и правильные, но как бы нечетко вылепленные. В выражении темно серых прищуренных глаз улавливалась тонкая ирония взгляда, устремленного чуть подальше того, куда ему приходилось смотреть. Пружинистая, решительная походка гармонично вписывалась в его осанку, осанку человека, которому ещё рано вешать на шею "орден сутулого". При ходьбе, что примечательно, ладони у него были обращены назад, словно служили пеленгатором передаваемых за спиной сигналов. Разговаривая, он держался уверенно, без тени высокомерия, пусть даже обычно смотрел собеседнику не в глаза, а в подбородок. Опытный сотрудник службы наружного наблюдения поинтересовался бы его ушами. Так уши нормальные. Во всяком случае, не как у зайца.

Короче говоря и к месту будь сказано, человек этот производил впечатление субъекта, вообразить которого в его глубокой старости можно лишь при помощи очень богатой фантазии.

А сейчас, коли нет возражений, мне надо приготовиться к тому, что в один воскресный день ближе к полудню постоялец выйдет из отеля и направится пешком в сторону центра города. Пойдет неторопливо, станет чуть задерживаться у витрин магазинов, и со стороны тому, кто за ним наблюдает, покажется, будто задумывается он совсем не о том, что видит перед собой. Впрочем, я никому, кроме себя, не советую идти за ним. Нет, не потому что это чревато неприятностями. Просто выявить слежку за собой для него плевое дело, даже самую конспиративную. Пока поверьте мне на слово, а уж доказательства я предоставлю, не обгоняя событий.

*

Почти две тысячи лет, согласно общепринятой на сегодня хронологии времени, с большей или меньшей уверенностью благоверные христиане полагают, что поначалу Всевышний поселил человека в райском саду. Как бы то ни было на самом деле, хоть чуточку напоминающее рай европейцы стараются поддерживать сейчас в городских парках. Бесспорно, они побезопаснее американских, сам же их вид и привычки людей проводить там время несут на себе отпечаток глубоких национальных традиций восприятия жизни.

К примеру, Гайд-парк в Лондоне. Невольно расслабляешься на лоне его тщательно ухоженной природы, можешь сколь угодно валяться на траве, бегать, играть в мяч, участвовать в митингах. Подобные вольности вряд ли позволят в парижских парках, где на лужайках бегают только дети до шести лет, собак не пускают даже на поводке. В парках Германии соблюдают жесткие регламентации, но могут и позволить некоторое их нарушение в пределах немецкой опрятности. Идеальными, с точки зрения безопасности, считаются парки Женевы - там никто не принуждает вести себя прилично и в стражах порядка просто нет нужды. В Вене подмечаешь менее придирчивое отношение австрийцев к своим парковым зонам, чем у немцев или французов. Дабы убедиться, достаточно побывать в Пратерпарке, знаменитом своими аттракционами и гигантским "чертовым колесом", показанным в фильме по роману Грэма Грина "Третий человек"...

Именно в Пратерпарке и оказался в тот воскресный день постоялец из "Красного петуха" - за столиком кафе на открытой веранде неподалеку от того самого "чертова колеса". О чем думал папаша в сии блаженные мгновения, наблюдая за фланировавшей по аллеям публикой и размеренно потягивая холодненькое пивко? По одной из версий, о самом чудесном напитке, который египетские фараоны признавали лекарством и забирали с собой в саркофаг, дабы утолить жажду при переходе в подземное царство.

Вспоминались ему, видимо, разные курьезы. Почему в Библии о пиве ничего не говорят, а в Талмуде упоминают неоднократно? В достопамятные времена британские бароны уточнили предъявляемые к безобидному зелью стандарты и занесли их чуть ли не в Великую Хартию. Голландский бюргер эпохи Реформации потреблял пива каждый день по литру, или в семь раз больше, чем сегодня, хоть и не знал, что тепло от пивоварения убивает бациллы холеры и тифа: просто по его наблюдениям, любители пива были здоровее и жили дольше.

И посмотрите, как по-разному его потребляют. Баварцы любят пиво под белую редиску, сосиски или жареных на вертеле цыплят. Берлинцы предпочитают белое пиво с малиновым сиропом. Американцы - достаточно холодное, англичане - теплое и с лимоном, ирландцы - с высоким "воротником" пены. Через эту пену фанаты его и пьют, для чего сначала плеснут на дно и после образования пенистого слоя доливают по стенке, наклонив кружку. В мюнхенских пивных барах всегда шумно. Лондонские отличаются церковной тишиной, голоса там приглушены, дабы не мешать чтению газеты или созданию очередного талантливого произведения, как это делали Вильям Шекспир и Джеймс Джойс. Пивоварение в Западной Европе вообще издавна связывалось с черной магией, а Святейшая Инквизиция оставила свой след в истории его тем, что отправила на костер одного фламандца за участие в "заговоре с дьяволом" по выдумыванию трюков для вторичного использования дрожжей - наиболее ценного и тщательно оберегаемого компонента стерильно чистого производства. Словом, как ни относись к пиву, популярнее напитка ещё не изобретено...

Не ведаю точно, в какой момент этих размышлений под немецкий пенистый "бекс", но ровно в два часа дня к столику, за которым сидел едва знакомый нам постоялец из "Красного петуха", подошел высокий, стройный господин тех же примерно лет, пожал ему руку, разместился рядом, вынул из кармана рубашки курительную трубку и положил её перед собой.

- Привет, Алекс! Вот жарища, черт бы её побрал. Вспотел так, что из-за ушей каплет, - сказал он и тут же позвал официанта. - Холодненького пива и я отведаю с удовольствием.

- У меня в стране, Джордж, офицеры говорят, будто они не потеют, а покрываются испариной, - заметил Алекс.

- Их можно понять, хотя, честно признаюсь, разницы не чувствую на английском. В любом случае, мы сейчас с тобой напоминаем шпионов, что "вышли из холода", но ещё не остыли к острым ощущениям и авантюрам.

- Похоже, если воспринимать нас метафорично и чуть снисходительно.

Проведя по шее платком, Джордж оглядел сидевших за столиками кафе, раскрыл кожаный кисет и принялся щепотками заполнять трубку табаком, уплотняя специальным приспособлением в форме женского каблучка. Закуривать, однако, не стал, положил трубку на стол и припал к кружке пива, покрытого толстым пенистым слоем.

- Хотелось бы, пока мы вдвоем, сделать одно заявление, текст которого не нуждается в редактуре, - сказал он, слизнув пену с усов. - Я тоже офицер и тоже присягал, как и ты, на верность. Нередко, правда, испытывал чувство, будто мое начальство относится ко мне, как к полотенцу, которое после использования можно поменять на более свежее. Закрадывались во мне и сомнения относительно моральности многих наших тайных операций. Но все же лаять на Луну я не собираюсь. К счастью, нет у меня такого хобби.

- У каждого из нас свои резоны, - отозвался Алекс, закуривая сигарету. - Разумеется, разведка - дело этически весьма неприглядное, тут нечего и спорить. Но ведь не в раю живем, и люди не святые. Таков мир в натуре, и самое глупое занятие здесь становится в позу грешного праведника. Признаюсь, в своей работе по тайной казенной надобности я старался думать о себе, как о следователе, который обязан сообщать суду и прокуратуре одни только факты. Всегда ли у меня получалось? Далеко нет, слишком велик был соблазн принять желаемое за действительное. А разве наши государственные лидеры всегда поступают иначе? Они требуют высокой нравственности от своих граждан, однако у самих с нею плоховато. И редко кто решится отвечать на прямые вопросы честно по отношению к себе и другим.

- Поверь, я тоже частенько задумывался, куда уносило мою и их грешные души. Мне и сейчас обидно, когда вижу, как правителям многое прощается из уважения к их высоким титулам. Что ждать тогда от рядовых чиновников правительства или офицеров армии? Наивно полагать, будто они сделаны из другого теста и поведут себя честнее тех, кто оказался на самом верху.

Неожиданно прямо перед верандой кафе какое-то семейство из гулявших по парку решило устроить между собой шумную разборку. Тарахтя во весь голос на неместном языке, мать с отцом пытались унять своего далеко не грудного младенца. Он вырывался и кричал так, что впору было затыкать уши.

Наблюдая за сценой, Джордж откинулся на спинку кресла, раскурил трубку и стал пускать из неё клубы дыма, словно паровоз перед красным сигналом, спускающий на рельсы накопившийся пар. Почувствовав неловкость положения, парочка подхватила своего разбушевавшегося отпрыска под руки и удалилась в глубину парка.

- Это все кажется забавой по сравнению с тем, как чудит мой президент, - начал заполнять образовавшуюся в разговоре паузе Алекс. - Ни в чем не разбираясь глубоко, претендует по меньшей мере на титул "отца российской демократии". Ну тогда, говорю я себе, позвольте и мне выбраться "из-под коряги". И ведь посмотри, какие неожиданные повороты судьбы: совсем недавно мы с тобою представляли две силы в непримиримой схватке друг с другом.

- Верно, - согласился Джордж и оставил в покое трубку. - Однако даже из отставников немногие позволяют себе такие вещи как мы позволяем. Я сам себе иногда напоминаю человека, который отправился в дальнее странствие, не оставив дома записки куда именно и зачем. Вообще говоря, поведение ушедших добровольно или уволенных со службы военных мне представляется ещё одним совсем не познанным явлением. У меня есть приятель, полковник стратегической авиации. По всем показателям высоких наград и профессиональных заслуг он должен быть генералом, но не стал им. Таких обычно обходят по службе те, кто предпочитает "не высовываться" и не рисковать, умеет оказаться в нужный момент перед глазами начальства, обладает гладким характером и может быстро отказаться от собственного мнения. Мой друг не составлял лакированных отчетов и не боялся критически высказываться по поводу приукрашенных докладов руководству. В итоге, ведет сейчас своё коневодческое хозяйство в Северной Каролине.

- Счастлив?

- Абсолютно однозначно, ему можно только завидовать. Кстати, один бывший генерал вашего КГБ опубликовал недавно в Штатах, куда он перебрался на житье, свои мемуары. Я их прочитал и хотел бы знать твое мнение.

- О мемуарах или о нем?

- Ты сам решаешь.

- Лично с ним никогда не соприкасался, хотя слышал о нем достаточно, в том числе и от его знакомых американцев. Так вот, я не верю ему. Почему? В своей книге он подставляет всех, выгораживая себя самого. У вас таких называют "я, моя задница и моя карьера".

- Лучшего ответа я и не ждал, Алекс.

Джордж опрокинулся на спинку кресла и, выпустив пару клубов дыма из трубки, продолжал:

- Между нами говоря, в этом странном бизнесе мне тоже приходилось заниматься вербовкой иностранных агентов. Говорить о деталях сейчас неуместно, но суть весьма интересна. Как правило, мы помогали им открывать тайные банковские счета за рубежом в ответ на их просьбу предоставить гарантии в случае, если им срочно придется смываться из собственной страны. Играли мы и от обратного, когда кто-то из интересовавших нас лиц открывал такие счета сам. Узнав, что в банке у них собралась довольно солидная сумма, превышавшая их законные возможности накопления, наши ребята подходили к ним и просто интересовались, откуда и зачем им понадобились деньжата. Поверь, это производило на них сильное впечатление. Думаю, даже до сих пор производит.

- Охотно верю, ибо прекрасно знаю, о чем идет речь. У нас в этом плане возможности были гораздо скромнее, насколько мне помнится. Имею в виду чисто финансовые, - усмехнулся Алекс и глубоко затянулся сигаретным дымом.

Они оба развернулись поудобнее и стали наблюдать за гулявшей по парку публикой. Прямо перед ними вращалось колесо обозрения с разноцветными кабинками, оставившее след в памяти всемирно известного романиста. И лучше всех, видимо, чувствовали себя те, кто время от времени оказывался на самом верху в объятиях пусть слабеньких, но все же воздушных потоков.

- Вчера на нашем собрании, - неторопливо начал Джордж, смотря в сторону, словно разговаривая сам с собой, - японские дипломаты прервали нас, если не ошибаюсь, на "синдроме ошалелого генерала".

- Мы только-только подошли к этому, как появились они и синдром завис в воздухе.

- На этом проклятом синдроме мне лично пришлось схлопотать больше всего неприятностей на службе, - заметил Джордж и повернулся лицом к Алексу. - Не знаю, но в мою бытность пентагоновскую наша система стратегического командования и контроля полностью исключала всякую возможность любому генералу, тем более террористу, произвести несанкционированный пуск ракеты с ядерной боеголовкой. Даже если бы генерал захотел, или под дулом направленного на него пистолета, сделать такое было бы невозможно без специального кодированного сообщения из Вашингтона начальнику Штаба Стратегического Воздушного Командования, поступающего по каналу полностью защищенной криптографической системы связи. Лишь получив такое сообщение, этот генерал мог и должен был направить кодовую команду пусковым ракетным пунктам и базам стратегических ядерных бомбардировщиков. Только после данной команды два офицера-ракетчика были в состоянии повернуть ключи электронного пуска и сделать это для такого случая одновременно, находясь в изолированных друг от друга помещениях. Но даже после этого система предстартового отсчета времени начинала работать, только если из Штаба Стратегического Воздушного Командования поступал дополнительный, дублирующий сигнал.

- Дело с подводными лодками, насколько я представляю себе, обстояло сложнее и проще одновременно, - ненавязчиво поинтересовался Алекс.

- Контроль за пуском бортовых ракет строился на разного рода комбинациях принципа единоначалия. Капитанский пусковой ключ обычно хранился в сейфе внутри большого сейфа. Последний мог быть открыт только двумя дежурными офицерами специального назначения. Чтобы произвести запуск, один офицер должен был открыть замок, два других одновременно повернуть свои ключи и ракетчик - произвести пуск. Те, что с ключами, разделены пуленепробиваемой перегородкой, дабы капитан не смог заставить их сделать это под дулом пистолета.

- Как я понимаю, Джордж, специальную кодовую команду могли дать изначально и исключительно президент страны, министр обороны и председатель Комитета начальников штабов по единогласно принятому ими решению. Но вот на случай, если командование в Вашингтоне выведено из строя, наверное, и такой вариант проигрывался.

- Некоторые вещи, конечно, предусмотрены на случай, когда высшее политическое и военное руководство "обезглавлено". Соответствующий сигнал должен тогда поступить на борт дежурящего в воздухе специального самолета, где всю ответственность в этом случае берет на себя находящийся там генерал. Он мог бы не только осуществить пуск баллистических ракет, но и перенацелить их. Здесь тоже были бы задействованы свои ограничители, пока функционировал Штаб Стратегического Воздушного Командования, но если Штаб оказывался вне игры, тут уже вряд ли кто знал точно, как и что нужно делать. На таких неопределенностях строится ядерное устрашение, будь все мы прокляты. И у вас, и у нас, мне думается, свои генералы и свои политики на грани функционального расстройства. Одни стоят близко от срыва, друге чуть подальше.

- Хоть и отошла "холодная война" в прошлое, мы все ещё под бомбой ходим, а многие даже не представляют себе, как это можно иначе. Согласен с тобой, к надзирающим за этой прогулкой под ядерным зонтиком надо присматриваться повнимательней, особенно когда кто-то из высших сановников требует от средств массовой информации прекратить их критические выступления в адрес высших военных руководителей, а то, мол, у них нервы тоже не стальные...

Увлеченные беседой, они не заметили, как высокая, стройная женщина поднялась на террасу кафе и грациозно проплыла между рядами к их столику. Поприветствовав их, она тут же опустилась в кресло, показывая жестом свои открытые ладони.

- Извините за опоздание, сеньоры, - произнесла дама на языке великих флорентийцев и также плавно перешла на английский с совсем незаметным акцентом. - Только что отвезла Карлоса в аэропорт. Кто-то ему звонил из Мадрида, и он срочно должен был вылететь домой по какому-то очень важному делу. Так что, он извиняется за отсутствие.

Джулия попросила официанта принести ей кофе и, положив на стол свернутый вдвое листок бумаги, объявила:

- Японцы прислали нам факс с готовностью принять участие в работе нашего Центра. Что ответим?

- Лично я только приветствую. Тем более у них к этим проектам большой интерес, - высказал свое отношение Джордж.

Алекс тоже был за, но свой энтузиазм выразил несколько иначе:

- Я ни на йоту не сомневаюсь в целесообразности дел наших праведных. Просто иногда мне приходит в голову шальная мысль, будто мы как по минному полю ходим. Даже здесь на венских улицах нападение на любого из нас "ласточек" из криминального мира может случиться в любой момент и в самом неожиданном месте.

- Алекс будто "читает" меня, - спокойно заметила Джулия, вставляя сигарету без фильтра в длинный мундштук. - По дороге из аэропорта я попала в "пробку". Стала пробираться между машинами, к чему все мы итальянцы привыкли. То же проделывал и следовавший за мной темно зеленый "фолькс". У меня не возникло бы никаких вопросов, но тот преследовал меня прямо до автостоянки Пратера. На всякий случай запомнила его номерной знак. До аэропорта подозрительных машин за собой не замечала, или так спешила, что могла и не заметить. В "фольксе" видела двух мужчин средних лет, ничем не примечательной наружности. Кто они? Криминалы или сыщики-профессионалы?

- Ничего нельзя исключать, - сказал Джордж и стал активно распалять трубку. - По таким вопросам самый большой спец среди нас Алекс. В моей стране контрразведка охотилась за ним десять лет и, по моим расчетам, угрохала на это почти миллион долларов. О результатах, однако, судить не могу. Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду.

- Вот именно, - подтвердил Алекс. - Мы лишь упускаем другой вариант: кто-то просто решил поухаживать за красивой женщиной. Как бы то ни было, нужно разбираться.

Джулия внимательно посмотрела на сидевших за столом и, подводя итог своих наблюдений, уверенно заключила:

- Надеюсь, нас не заставят отказаться от наших проектов те двое, которые сидят сейчас вон там на скамейке у входа в аллею и время от времени бросают в нашу сторону взгляд. Как вы думаете, почему у них мрачные лица?

- Они страшно, наверное, негодуют, что в знойный воскресный день им не удалось выехать за город на свежий воздух, - выстроил свою догадку Алекс.

- Видно, так. Поэтому и не столько поэтому я приглашаю вас, "рыцарей круглого стола", к себе в загородное обиталище. У меня разрешено предаваться беседам на любые темы, невинным порокам вроде чревоугодия и другим слабостям. Единственная оговорка - на следующий день все должны быть довольны и не испытывать даже малейшего разочарования.

- Спасибо за приглашение, Джулия, Но что, если я некоторое время покатаю вас по городу? - предложил Алекс. - Ведь у меня действительно накопился кое-какой опыт по части вождения в необычных ситуациях.

- Отказать было бы глупо с моей стороны, как не заметить оголенный провод под напряжением и от этого протянуть ноги, - улыбнулась она и бросила через стол ключи от машины.

Вскоре все трое уже сидели в раскаленном на солнце "ауди". Двое ещё и тщательно пристегивались ремнями.

- "Мои года - мое богатство", как поется в одной песенке у меня на родине, - заметил третий, поворачивая замок зажигания и включая кондиционер.

Интересно, что бы это значило, подумали пассажиры, ещё раз проверяя ремни и крепче упираясь в пол.

К их искреннему разочарованию, перемешанному с некоторым облегчением, Алекс повел машину плавно, словно в багажнике находилась доставшаяся ему в наследство хрустальная люстра высочайшей ценности. Передвигаясь по городу, водитель ни разу не нарушил правил. Лишь когда они выскочили на загородное шоссе, стрелка спидометра перевалила за "сто".

- Ну вот, мы и приехали. Это есть моя обитель, - оживилась Джулия и указала на один из каменных домов на пригорке, увитый бордовым клематисом по самую крышу.

Открыв дверь, она первой переступила порог, произнесла что-то на итальянском и лишь затем впустила гостей. Посередине прихожей восседал неаполитанский мастиф темно тигровой окраски с широко расставленными мощными лапами, рельефной мускулатурой, массивной мордой и глазами, недоверчиво посматривавшими из-под насупленных бровей в сторону посетителей. От одно лишь грозного вида этого потомка бойцовых собак Древнего Рима уже становилось как-то не по себе.

- Мой верный телохранитель Крус, - представила его Джулия, проводя одной ладонью по холке, другой предлагая мужчинам пройти в гостиную. - Вы здесь у себя дома.

Обитая деревом комната напоминала дендрарий. Цветов и растений в ней было так много, что даже не сразу обнаруживалась со вкусом подобранная мебель в стиле всех "людовиков" вместе взятых. Из окна открывался сказочный вид на сверкавшие под солнцем снежные вершины гор. Наполненное запахом живой природы все дышало благостным уютом, от которого нервы обретают покой и начинаешь чувствовать себя младенцем на коленях у святого Антония.

В смежной комнате повсюду лежали книги. В каком-то видимом лишь их обладателю порядке они покоились на письменном столе, журнальном столике, диване, камине и огромном кованом сундуке - реликвии совсем уже далекой давности. Тома на полках стенного шкафа обращали на себя внимание опойковыми переплетами с золотым теснением названий: "Трагедия человека", "Действо о начале и конце мира", "Трагедия о сотворении Адама и изгнании его из рая", "Смерть первого человека", "потерянный рай"... На полках перед книгами стояли в рамках фотографии близких Джулии людей и вместе с нею как бы излучали невидимый свет радушия.

- Так вот где хранятся все тайны Центра по изучению непознанных явлений? - полюбопытствовал Джордж, указывая на папки досье.

- Обижаете, полковник, - чуть насупилась Джулия больше от досады, чем обиды. - Для этого есть места понадежнее. Лучше посмотрите на мою коллекцию... Впрочем, о чем я, сейчас не до того. Пока вы будете освежаться здесь или лучше всего в саду, я приготовлю пиццу с неаполитанской начинкой из соленых анчоусов, помидоров, тертого сыра со специями. Для желающих могу предложить паштет личного приготовления и рыбные блюда на выбор.

- У меня нет возражений ни по одному из пунктов, - поддержал Джордж. Есть хочу, как волк.

- Прекрасно. Это я поняла и по выражению ваших глаз. Напитки из бара выбирайте сами. Если пойдете погулять, предупредите, иначе пес вас не выпустит.

Взяв с собой по запотевшей баночке пива, Джордж и Алекс в сопровождении все ещё недоверчивого Круса вышли через террасу на лужайку. Пес, однако, вскоре вернулся и стал наблюдать за мужчинами издалека. Они же углубились в заросли кустарника и вышли к краю обрыва, откуда хорошо просматривалась ленточка ведущей к дому брусчатой дороги. Встав у самой кромки, расстегнули рубашки, подставив себя под дуновение долетавшего со стороны гор ветерка.

- Прямо тебе признаюсь, я тоже иногда спрашиваю себя, к чему вешать себе на шею дополнительные заботы, - сказал Джордж, посматривая на дорогу. - Ведь спокойно можем отсидеться где-нибудь в тени. И наперекор всему, продолжаю считать интереснейшим занятие разгадывать таинства превращения вроде бы добропорядочных граждан в звероподобных дикарей. До чего же непредсказуема природа человеческая! Ворчим по поводу "больного общества". Да давайте сначала полечимся от повреждения ума и признаем, сукины дети, что вместе и составляем всемирное братство отступников от закона и морали.

- Включая нас самих, - уточнил Алекс.

- Абсолютно однозначно, - подтвердил Джордж.

- Пока мы одни, я хотел бы переговорить с тобой, прежде чем рассказывать Джулии. После нашего выезда со стоянки те двое настырных ребят сразу пристроились за нами, но минут чрез десять бросили. Именно оставили нас, ибо я не делал ни малейших попыток оторваться. Судя по увиденному мною в зеркале, они исчезли после их переговоров с кем-то по телефону. До этого действовали достаточно осторожно, умело, будто профессионалы наружного наблюдения. Не исключаю, "хвост" мог поначалу прицепиться за Карлосом, а не Джулией. В любом случае, надо все ей рассказать. Пусть сама решает, стоит ли обращаться к своим знакомым из полицейского департамента.

- Видимо, так и следует сделать. Через пару дней я лечу домой. На пути у меня остановка в Мадриде. Заодно и Карлоса поставлю в известность на всякий случай.

Разморенные солнцем, они перенесли шезлонги с лужайки в тенек, улеглись и почти уже задремали, как из открытого окна донесся звонкий женский голос:

- Прошу к столу, сеньоры!

Джулия рассадила гостей, объяснила что в меню и предложила в первые десять минут ни о чем, кроме пищи, не думать, ничем не отвлекаться. Так и было, пока она сама не нарушила молчание:

- Мой соотечественник из Неаполя, создатель музыки к "Севильскому цирюльнику", однажды сказал: "Да что там "Цирюльник"! Вот попробуйте лучше приготовленный мною паштет, тогда и узнаете, какой я гений!" Так что, за неимением другого прошу отведать моего паштета.

- Удачно, Джулия, в высшей степени удачно! - первым оценил Джордж.

Вновь установившееся молчание нарушил теперь уже Алекс, пригубив бокал с эльзасским.

- Вино, надо признать, действительно крепкое, - заметил он и тут же перешел на другую тему. - Меня лично всегда интриговало, как люди становятся авторами нашумевшего бестселлера в области документальной прозы. Оказывается, больше всего читателей привлекает просто совершенно неожиданное повествование на грани сумасбродства. Похоже, в наше время всеобщего опасения за хрупкость человеческого бытия земного, внимание легко интригует метафизика, объясняющая многие таинства жизни. Взять хотя бы швейцарца Эриха фон Даникена, чьи книги за пару лет разошлись в десяти миллионах экземплярах на двадцати языках.

- И ведь тоже называл себя "исследователем", - поддержала тему Джулия, - Чем он обескуражил публику? Своей совершенно новой трактовкой древних легенд, старых писаний тибетских лам, каменных реликвий инков. Даже утверждал, будто имеет бесспорные доказательства, найденные им в ходе экспедиции по подземным туннелям Эквадора, где им была обнаружена целая "библиотека" из тонких листов золота с описаниями инопланетян подлинной истории происхождения человека. Однако надлежащих свидетельств все же не предоставил.

- Вроде бы обычная авантюра, - заключил Джордж. - Однако посмотрите, как неистово пророк отстаивал свои утверждения несмотря на прессу, называвшую его книги "сказками для взрослых". Сотворение человека инопланетянами по их образу и подобию. Поддержание Моисеем связи с их космическим кораблем посредством Ковчега Завета - радиостанции. Уничтожение греховного населения Содома и Гоморры атомной бомбой... Вот что поражало воображение. И я вам скажу, судьба улыбнулась Даникену не случайно. Разве не приятно чувствовать, что кто-то верховодит тобой, а сам не несешь никакой личной ответственности? Здесь даже можешь не заметить произвольного подбора "доказательств".

- Мне кажется, самое интересное ещё и в том, что Даникен искусно разыгрывает гипотезу о существовании внеземных цивилизаций и о посещении их астронавтами Земли, - заметил Алекс. - То есть гипотезу, саму по себе совершенно не опровергаемую. Точно так же у нас с вами есть опасность, под влиянием какой-нибудь навязчивой идеи, с благими намерениями начать выстраивать "свидетельства" из не до конца проверенных данных, опираться на них, как на неопровержимые факты. Время от времени, надеюсь, мы все-таки будем одергивать друг друга.

- За мною, дорогие мои, дело не встанет, - отчеканила Джулия. - Хотя в состояния параноидные могут впадать не то что отдельные личности, но и целые нации, даже сообщества наций. Но сейчас отвлекитесь на время, я вас прошу, и посмотрите вокруг. Вот перед вами гранатовое дерево. Символ бессмертия, если вспомнить легенду о Персефоне, и знак благословения Божьего в индуизме, а у христиан принесенный Иисусом небесный дар. Чуть подальше персиковое дерево. Оно почиталось в Древнем Китае символом вечности, европейцы использовали ветви и цветы этого дерева для изгнания демонов. Рядом с пальмой, талисманом против искушений дьявольских, стоит смоковница - священное древо познания, знак духовности, любви и женского начала.

- Стены в комнате отделаны дубом, - отметил Джордж. - Если мне не изменяет память, римляне носили дубовые ветви в брачных процессиях.

- Как знак плодородия, - уточнила Джулия. - И это все далеко не миражи. Их можно потрогать, ощутить их божественный запах, насладиться плодами. Ну а сладкие миражи кто только не видит! Когда-то я с удовольствие читала Набокова. Он усматривал рай земной в гармонии своего счастливого детства, всю последующую жизнь воспринимал изгнанием из рая, как неотвратимость собственной участи. В его представлении, рай - это благостное ощущение беззаботности и сладостных воспоминаний, обретение же рая достигается в свободном творчестве. Помнится, он рассказывал о явлении, которое, кроме России, якобы нигде не встречается и проявляется в любовании ложными мудростью и идеализмом, в претенциозной банальности слов-клише. Набоков даже описал его запах, правда затрудняюсь сейчас сказать, какой именно.

- Теплый и вялый, что исходит от не совсем здорового пожилого мужчины, - подсказал Алекс. - Явление это он называл пошлостью. Действительно, само слово очень трудно перевести адекватно на английский. Но в отличие от Набокова, я прожил в России не только детство и думаю, что явление это встречается повсюду, лишь колорит его в каждой стране свой, особенный..

- Браво, Алекс! - всплеснула руками Джулия. - Мне нравится ход твоей мысли.

- Мне почему-то запомнился один из его персонажей, - решил не отставать от беседы Джордж. - Этот парень называет идею бытия Бога изобретением некоего шалопая, потому как она уж больно отдает человечиной. Сия идея не нова, как и понятие раба Божьего.

- Блестяще, Джордж! Ход твоей мысли меня увлекает, - обрадовалась Джулия. - А вот как ты относишься к поступкам иррациональным, романтическим и с террористическим уклоном? О таком вызове судьбы писал все тот же Набоков.

- Вижу в этом патологию, которая нуждается в серьезном лечении и ныне все больше становится чуть ли не нормой, - пыхнул трубкой Джордж, явно удовлетворенный ответом.

- Это уже ближе к нашей теме, потому прошу в мой кабинет. Там тело может занять любую удобную дислокацию.

- А душа? - полюбопытствовал Алекс.

- Душа? Она сама о себе позаботится, - рассмеялась Джулия.

Устроившись в кабинетном кожаном кресле у камина, Джордж снова раскурил свою трубку. Алекс расположился на диване, откинувшись на спинку и вытянув перед собой ноги. За окном уже стемнело, все громче стрекотали цикады, нагретую за день комнату заполняла долгожданная прохлада. Джулия принесла всем по чашечке кофе с бокалом "мартеля" и села по-турецки на диване рядом с Алексом.

- Божественный напиток. После него ко мне лично приходят думы о вечном, - сказал Джордж, рассматривая коньяк при свете торшерной лампы. Как ты думаешь, Джулия, почему именно прародительница рода человеческого взяла на свою душу первородный грех?

- Разреши тогда уточнить несколько фактов или якобы фактов, как угодно, - охотно приняла игру итальянка. - Первым искушать Еву начал змий, существо мужского рода. Не он ли заставил её сорвать запретный плод и дать его отведать мужу? В своей детской наивности супруги просто не ведали, что творили. Да и как могли они воспринимать запрет Бога, если вообще не имели никакого представления о добре и зле. Ими владело простое любопытство. Какой уж тут грех!

- Мне даже в голову такое не приходило, - признался Алекс. - Мой атеизм не уходил дальше примитивных вопросов. Типа откуда сотворенный Всевышним змий знал точно, что после вкушения запретного плода люди не умрут, вопреки угрозам? И зачем было позволено искусителю исказить содержание запрета Создателя? Почему всевидящий и строгий Судья узнал о нарушении своего запрета лишь во время его прогулки по саду Эдема и только из откровенных ответов самого Адама?

- Вот и подошли к границе познания, - подытожил Джордж, вздернув вверх подбородок с тщательно ухоженной бородкой. - Из-за давности лет первородный грех теряется в вымысле.

- Не надо расстраиваться. В таком случае не послушать ли нам ораторию Гайдна "Сотворение мира", - предложила хозяйка дома. - Быть может, каждый для себя найдет там свои ответы.

Звуки магической музыки явно повлияли на доселе сидевшего в настороженной позе Круса. Насупленные брови его разгладились, он поднялся, по очереди подошел к мужчинам, лизнул им руки и не спеша побрел из комнаты куда-то к себе.

- О, это уже многое значит, - обрадовалась Джулия, посмотрев на гостей с тем выражением, какое появляется у человека при долгожданной встрече с очень близкими людьми. - Владычицей мне не суждено быть, посему изгонять из своего парадиза я никого не собираюсь, ни грешных, ни праведных.

Воцарилось молчание. Красноречивее слов оно свидетельствовало о решении каждого не спешить покидать этот земной рай, наполненный божественной музыкой, целительным ароматом цветов, нежной вечерней прохладой. Рай, где есть все и не хватает только ангелов, как у Джотто на церковном своде в Падуе, бережно охраняющих у простых смертных ощущение, от которого оттаивают даже самые ледяные сердца...

Кажется, наступило время подумать, надо ли мне вторгаться и дальше в частную жизнь благонамеренных граждан. Бесцеремонное, незаметное и совершенно безнаказанное вторжение может стать даже неприличным. И упаси меня грешного помыслить нечто о тех людях предосудительное, обмануть себя изобретением тонких предлогов из области психологии внезапно нахлынувших чувств.

Сказать, что глубина отношений межличностных зависит от родства душ, темперамента и общего личного интереса, который проявляется в делах, игре или охоте, - это банально и ни о чем не говорит. Дабы формула раскрылась поконкретнее в случае с Джулией, Алексом и Джорджем, ничего не остается как приводить дополнительные данные о них самих и делах их.

Начнем хотя бы со странной слежки. По данному поводу можно прикидывать самые различные версии. "Хвост" прицепляется за Джулией или до неё за Карлосом случайно и неслучайно? Парочка сомнительных типов с чисто криминальными намерениями или просто с целью "разыграть" женщину в автомашине? Инсценировка, дабы сбить с толку объекта наблюдения или дать ему что-то понять? Зачем они демонстрировали Алексу свои переговоры по телефону? Надеялись, он этого не заметит? Или специально показывали ведем, мол, наблюдение за вами? "Для разгадки ребуса многого ещё не хватает," - скажете вы и будете совершенно правы.

Помните приятеля Эдгара По, сыщика-любителя Огюста Дюпена? По его мнению, криминолог-аналитик должен уметь выходить за жесткие рамки правил игры, чтобы повысить надежность своих выводов и качество наблюдения. Мне думается, любому, кто взял в руки и начал читать сей опус, воображения не занимать. Раз так, для разбега не стоит торопиться признавать лишь простым совпадением совмещение весьма необычных обстоятельств и лучше всего вооружиться прославленным "методом Дюпена". То есть поскольку в поисках истины ориентиром для размышлений часто служат отступления от общепринятого, озадачить себя вопросом: "Что произошло такого, что ни разу не случалось до этого?"

Проще говоря, правильным было бы принять во внимание совсем не предусматриваемое, случайное, побочное и выделить наименее сомнительное, которое дало бы главное направление поиску. Разумеется, нужно подготовиться к тому, что причины со следствиями могут меняться местами. И, конечно, я сам в первую очередь должен не затягивать с заполнением пробелов, побыстрее находить для ставших моим достоянием сведений надлежащее место и время в этом повествовании.

"Здесь-то уж вы привираете, милостивый. Прекрасно знаете даже, чем вся история закончится", - отметит про себя проницательный читатель.

Ни в чем и ни в ком я пока не уверен. А если и уверен, это ещё не значит, что нет нужды в перепроверке.

ЗНАК ВТОРОЙ

ИЗ ЭКСПРЕСС - ДОСЬЕ "ПЕРСОНАЛИИ"

*

Чертами лица Джулия Розетти напоминала римскую богиню с картины Рубенса "Возвращение Дианы с охоты". Только, в отличие от властительницы леса, у неё были черные волосы.

Определяя её возраст, многие терялись - в затруднение вводили открытый и чуть насмешливый взгляд карих глаз в окружении едва заметных морщинок, гладкая нежная кожа рук и безупречно сложенная фигурка. Всем своим видом и манерами она как бы бросала вызов владыке времени. Да и занятия её совершенно не укладывались в рамки самодовольного мещанства и процветающего высокомерия с жалкими потугами на высокую духовность.

Унаследованные гены и католическое воспитание с детства привили итальянке повышенную чувствительность к безнравственности. В результате она стала даже побаиваться появившегося в ней строгого надзирателя, который всякий раз подсказывал, как нужно доверяться судьбе своей, не кривить при этом душой и сохранять чувство собственного достоинства. Ко всему прочему, предки из аристократического рода передали ей тонкое интуитивное понимание того, что личное достоинство требует изрядной силы воли и ума, не говоря уже о надежном материальном достатке. Сильнейшим же мотивом, способным заставить человека воздерживаться от гнусных поступков, учили они, являются личный интерес и безотказный инстинкт выживания. Без учета такого мотива нельзя познавать или предугадывать возможные действия людей, но стоит только принять их во внимание, начинаешь осознавать порок и добродетель не столько чувством, сколько разумом. Для этого, правда, каждый должен сначала разобраться в себе самом.

По мере приобретения опыта в подобном разбирательстве Джулия все больше убеждалась в том, что для большинства женщин потребность быть любимой сильнее потребности любить, а замужество может стать устойчивым, если супруге удается ненавязчиво выполнять материнские обязанности и по отношению к мужу - с помощью системы заслуженных поощрений и наказаний наподобие избранной Природой для управления людьми. Вот почему в отчаянии найти нужного им мужа-сына многие хотят иметь при себе сразу двух или больше мужей-братьев, что кажется им беспроигрышным, ибо, собрав всех воедино, как раз и получаешь надежного друга, добродушного отца, страстного любовника, забавного собеседника и выгодного делового партнера.

Лично для себя она твердо выбрала свой тип мужчины. Прежде всего мужественный, здравомыслящий, совсем не обязательно сексуально активный, но непременно знающий подлинную цену искренней женской нежности, увлеченный серьезным, интересным делом. И еще, у него должен быть твердый моральный "стержень" вместе с пониманием того, что жизнь слишком быстротечна и глупо расходовать её на мелочи. Отвечая взаимностью, Джулия требовала и от себя здравомыслия, смелости, понимания юмора, опоры на свой собственный "стержень". Только на такой "улице с двухсторонним движением" каждый может увидеть в другом самого себя, лишь тогда любому из супругов будет легче взваливать на себя часть тяжелой ноши обид и разочарований, находить баланс между желаниями брать и отдавать.

Женщин чрезмерно сладострастных, послушных преимущественно голосу плотских влечений с претензией на обладание сверхчувствительной интуицией Джулия никогда не осуждала публично. Такие вызывали у неё понимание вперемежку с жалостью. Помимо сути, полагала она, есть и множество форм поведения, которые предоставляют женщине безграничные возможности красиво и достойно дать знать даже самому толстокожему мужчине о его неотразимой сексуальности. Плотское вожделение, выраженное примитивно и бесцеремонно, в её глазах выглядело неразумно что ли, хотя бы потому как чаще всего достигало обратного эффекта с горьким осадком после мгновенного удовлетворения. Половых гангстеров, не скрывающих своей взбушевавшейся плоти, Джулия считала созданиями одноклеточными, скучными. Хотя и не по нутру ей была слишком затянутая игра "Кто не первый отдастся?", разумно сдерживаемую сексуальность она признавала первостепенным отличительным признаком цивилизованного человека.

Хотя у вызывавших сильное к ним половое влечение мужчин Джулия старалась найти для себя эмоциональную опору, в то же время она чувствовала в себе силы самой противостоять превратностям жизни. А как тут не назвать это противостояние ещё и кровавым, если в свое время её муж был застрелен у неё на глазах ворвавшимися в их дом мафиози? Полицейские нашли тогда в комнате дюжину гильз, но ни одна из пуль не оказалась смертельной для неё самой. То было местью мужу-судье за суровые приговоры, человеку, в котором она нашла эмоциональную опору и безоговорочно оказывала всяческую поддержку, работая в прокуратуре её родного Неаполя. Угрозы довершить расправу продолжались, заставили её покинуть родину и поселиться в Вене.

Привыкнуть к новой жизни было легко. Доброжелательные люди, прекрасный климат, темп жизни оставлен на усмотрение каждого и зависит только от желание его ускорить или притормозить. Хотя венское житьё-бытьё пришлось Джулии по душе, считать себя приговоренной к пожизненной эмиграции ей все же не хотелось. "За последние три года Вена стала мне очень близкой, признавалась она своим друзьям. - Австрия пока ещё меня терпит, грех жаловаться. Все зависит от того, как сложатся мои дела и хватит ли у меня сил вечно жить в изгнании."

К откровениям в последней инстанции она относилась скептически. Среди обычных житейских истин признавала необходимость для любого человека, на какой бы ступеньке социальной лестницы он не оказался, иметь своих близких надежных друзей, в ком можно было бы найти понимание и моральную поддержку на случай крайней необходимости. Вот только чем помогут друзья в моменты внезапно нахлынувшего очарования, когда ещё нет полной убежденности в эмоциональной и интеллектуальной честности понравившегося тебе человека?

В молодости на многие её решения влиял страх оказаться в полном одиночестве. Такое беспокойство подтолкнуло и к первому, довольно раннему супружеству с человеком, который оказался лишенным эмоциональной искренности. Страх развеялся в период её второго и очень удачного замужества, но вскоре вновь стал появляться после трагической гибели супруга. Спасительный выход она находила в двух её сыновьях, самых близких родственниках и работе. Принимать разумные решения, не отчаиваться помогали ей и собственные ум, терпение, сила воли.

Но вот где-то при переходе сорокалетнего рубежа Джулия вдруг начала терять уверенность при разгадывании, что из себя представляют дружба и одиночество. Все шло нормально, как неожиданно она чувствовала себя одинокой даже в общении с друзьями, не считая уже коллег и массы всякого прочего люда, претендовавшего на близкие с ней отношения. Да, дружба прекрасна! Однако есть у неё свой неизлечимый порок - зависть, от которого мало кто свободен. Дружба предусматривает полное равенство желаний и возможностей, посему стоит лишь кому-то из друзей приобрести материальных благ значительно больше другого, как прежняя искренность отношений обычно тут же исчезает.

Все чаще в её воображении стали появляться "картинки", сопровождаемые тягостным ощущением будто ей суждено очень скоро умереть или погибнуть. Тут уж невольно возникала потребность взбодрить себя чем-то совершенно новым, даже из ряда выходящим, отражающим нечто исконное в её натуре. Все чаще её одолевало предчувствие, будто по настоящему счастливой в сложившемся у неё положении можно быть, лишь научившись легко жить в одиночестве. В том самом одиночестве, когда наполняешь его разного рода приятными для души занятиями, свободно выражаешь свои мысли обо всем на свете и при этом не опасаешься размолвок с друзьями из-за несовпадения взглядов. Только вот один Бог, наверное, знает, когда одиночество приводит к духовному озарению, а когда к помешательству.

Раздумывая об этом, Джулия иногда вспоминала своего последнего мужа. Он и в самом деле мог получать удовлетворение наедине с самим собой, пребывая в выдуманном мире, где им создавалось нечто новое, интересное, магическое. То была его большая причуда. И она воспринимала всякую его блажь невинную спокойно несмотря на то, что очень сложно жить с человеком, предпочитающим вместо светского общения при каждом удобном случае завалиться на диван, послушать музыку или себя самого.

Знавшие хорошо Джулию называли её "представительницей позднего ренессанса", имея в виду натуру деятельную и уверенную в себе, мать двоих детей, вдову и весьма компетентного в своей области эксперта, с кем охотно ведут неофициальную переписку журналисты, писатели, ученые и члены парламентов некоторых государств. Кстати, такая популярность связана была не только с её прошлым, но и с деятельностью созданного ею Центра по изучению непознанных явлений, одним из главных проектов которого считались исследования по проблемам международного терроризма. Обаятельная женщина с изумительными организаторскими способностями и неиссякаемым оптимизмом, она умела привлекать к Центру внимание заинтересованных лиц и одновременно мешать превращению этой международной исследовательской организации в сообщество интеллектуалов-невротиков со всего света или заумных визионеров, делающих из пустяков явления значительные.

*

Нам уже известно, как примерно выглядел тот, кого в Вене называли Алексом. Можно лишь уточнить, что на самом деле это был Алексей Михайлович Крепгогоров. Родился и жил он в Москве, если не считать пятнадцати лет, прожитых за границей "по тайной казенной надобности". Всё своё богатство делил условно на пять частей: детство, армия, университет, служба во внешней разведке и после ухода в отставку новая, пока ещё не познанная им ипостась.

От своего прежнего тайного ремесла, которому отдано было почти полжизни, Алексей Михайлович отошел по собственной воле и без горечи обид. Просто ничто другое не стало навевать на него столь отчаянную тоску, как необходимость ходить каждое утро в должность, проникаться эзотерической мудростью указаний свыше без реального права поставить их под сомнение. К тому же, надоело ему в управе деньги получать - вот и подался на вольные хлеба. Мне думается, были у него и другие соображения, о коих он обещал рассказать, однако каждый раз от беседы на эту тему уходил, откладывая на потом.

Какое занятие может выбрать для себя отставной полковник разведки, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своем "ранчо" или смириться и пойти на услужение сильным мира сего? Ну нет, господа-товарищи, пора и о душе подумать!

Судя по моим впечатлениям, к себе Алексей Михайлович относился самокритично и без фанатического самообольщения, обнаруживая в глубине сознания любого из смертных, включая себя, нечто праведное и грешное, святое и циничное. Бытует мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей по соседству. На это полковник отвечал с иронической усмешкой: "Когда волки неистово воют от злости, тут нужно искать виновных среди людей. Не зря же, по древним поверьям, у каждого человека свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, заносящие в хронику дела его добрые и злые."

Избегая в разговоре выставлять свою "безжалостную объективность" преимуществом аргумента, Алексей Михайлович считал любую эпоху жестокой и гуманной по своему. На пробу предлагал оживить сегодня каких-нибудь заплечных дел мастеров средневековья, иноземных или доморощенных, и перенести их в наше время. Как показался бы им весь уклад современной жизни? Наверняка варварским, греховным, вызывающим раздражение.

Никогда не слышал, чтобы он претендовал на моральное право упрекать других в их нравственной неустойчивости или тем более легкомыслии. Хотя в детстве крестили его в православной церкви, к верующим себя не относил, да и не готов был следовать во всем религиозной доктрине, пусть даже близкой его национальным корням. В превознесении мученичества дабы снискать милость Божию усматривал действие механизма инстинктивной самозащиты, которое для человека невольно сужает область духовного поиска (хотя и кажется, будто происходить должно как раз обратное). По его словам, если Бог есть любовь, такому Всевышнему можно и нужно верить, но верить самому человеку можно и нужно лишь тогда, когда тот не позволяет душе своей злобствовать. Да, это условие непомерно тяжело, однако без него терпимость незаметно обращается в ненависть, благочестие - в ханжество.

Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Страдать без удержу и всякой разумной меры, вечно в уповании на чью-то помощь - чистой воды блажь. В этой своей убежденности Алексей Михайлович был поистине непреклонен. С другой стороны, что-то в нем охотно и всегда откликалось на зов заоблачных высот о человеке, чье себялюбие способно все же сдерживать вырывающиеся наружу побуждения к необузданному издевательству над себе подобными. Быть может, есть в природе человека чувство справедливости, доброта и великодушие, но, в конечном счете, большинство людей не уповает на эти качества души, ибо видят постоянно, как другие дают своим агрессивным импульсам полную волю. Придя к такому выводу, он обнаружил, что отсюда же проистекает и порочность государственной власти, либо не способной, либо не желающей сделать так, чтобы справедливость и гуманность отвечали интересам граждан, в том числе их личным желаниям.

Богатый опыт тесного общения с людьми разных национальностей, классов и жизненных ценностей оставил в нем живые воспоминания об интереснейших человеческих судьбах. Воспоминания эти продолжали будоражить его, заставляли быть острожным в оценках, видеть происходящее с разных сторон, по иному воспринимать свое прошлое. Для него было бы даже странным оказаться в отставке без всякого значимого дела и тихо плыть по течению времени. У нового качества жизни он увидел свои преимущества и, главное, возможность заново осмыслить пережитое, попробовать использовать найденное там для нового дела.

И вот уже свежие знания стали накладываться на воскресшие в его памяти, превращаться в самую что ни на есть реальность, живую и увлекательную. "Мне кажется, жизнь моя была наполнена событиями, наблюдениями и ощущениями любопытными. Выбранное же мною новое главное дело, подобно старому, нуждается в одинаково глубоком убеждении, что другого у меня просто нет и не должно быть, - говорил он мне в моменты наших задушевных бесед. - Получится или не получится не так уж важно, если удается отстоять свое видение происходящего. Пусть даже то, в чем я хочу разобраться основательно, похоже на шизофреническую мешанину лжи и насилия, все равно попытаюсь найти в ней что-то, от чего многим захочется поплавать на моем разведывательном суденышке и оставить увиденное с его борта себе на память."

Проводить расследования, предмет которых доступен - это одно. Сочинять по данному поводу увлекательные сказания - совсем другое. Правда, все это может и соприкасаться друг с другом. Памятуя об этом, Алексей Михайлович создал свое детективное агентство БУР, поставившее своей целью разобраться не столько в проблемах преступности и коррупции, сколько в русском национальном характере без отрыва от других таких же национальных характеров. Словом, выражаясь фигурально, покопаться там, откуда ноги растут и полагаться в первую голову не на документы из сейфов разных спецслужб, а больше на свою интуицию и знания, значительная часть которых осела во все той же генетической памяти.

Смею предположить, таковы некоторые обстоятельства, подтолкнувшие его принять приглашение венского Центра по изучению непознанных явлений участвовать в проектах, поддерживаемых Советом Европы. Имелось у него, насколько мне известно, и ещё одно, совсем неудержимое желание - написать роман о судьбе одного служилого человека, который вроде бы обрел наконец независимость, личную свободу, умиротворение, как вдруг... Подробностями об этой его затее, к сожалению, я пока не располагаю, но знаю, что он полностью отдавал себе отчет: здесь уже одного искреннего хотения мало, нужна прирожденный дар к художественному творчеству.

*

Природа одарила Джорджа Ярлсхопфа неистощимыми запасами бодрости. Энергия эта исходила из всех пор его тела, отражалась в выражении глаз, речи, жестах, мимике и даже походке. Когда он улыбался, на лице появлялось нечто ребячливое, какое встретишь только у негров американского Юга. Если бы не приглушенный хриплый голос, не блеск обильной седины в бороде и на висках, ему можно было бы дать от силы лет сорок пять и таким образом промахнуться на целый десяток. Кто знает, может это и от того, что корни его предков по отцу и матери уходили в Скандинавию и Германию.

До ухода в отставку Джордж работал в специальном подразделении военного ведомства, которое обслуживает экипажи стратегических подводных лодок и бомбардировщиков по вопросам, затрагивающим поведение людей в экстремальных условиях. Он считался авторитетом в своей области психологии, пользовался твердой репутацией человека благожелательного, на обязательность которого можно всегда рассчитывать. Верность делу предпочитал не связывать с поддакиванием начальству, просто следовал житейской мудрости воздерживаться делать и говорить то, что рано или поздно обернется против тебя же или твоих друзей. Свои интимные тайны души ревниво оберегал от посторонних и уважал суверенность таких же тайн у других, особенно когда о них приходилось узнавать в доверительных беседах вне службы. Интриги среди военных высокого ранга тщательно обходил стороной и от многих своих коллег отличался тесным общением с широким кругом людей за пределами Пентагона.

Одно время он служил под командованием начальника разведки и безопасности армии, генерала Альберта Стабблбайна, прозванного в Пентагоне "колдуном". То была неординарная личность во многих отношениях, но прежде из-за своей склонности к изучению явлений загадочных, сверхъестественных. Его увлекала область пространственно-временных свойств материи и возможностей оказания воздействия на мозг человека посредством системы "глобальной энергетической синхронизации". Немало усилий им было предпринято по выявлению нетрадиционных, телепатических средств обнаружения подводных лодок в условиях отсутствия постоянно действующей радиосвязи с командным пунктом на суше. В начале восьмидесятых люди Стабблбайна осуществили операцию под кодовым названием "Зимний урожай" по поиску похищенного итальянскими террористами натовского генерала Джеймса Доузера с помощью специалистов-парапсихологов, экстрасенсов и ясновидящих, способных считывать информацию на основе принципов биоэнергетики. В ту пору военное ведомство поддерживало теснейшие связи с гражданскими фирмами и организациями, готовившими экспертные оценки использования психотронных средств в мирных и военных условиях. В итоге, выработали определенную методику воздействия на психику, но контролировать поведение человека оказалось задачей невыполнимой. В сознание пробиться удавалось, но подсознание, коварные генетическая память и "бес противоречия" не подчинялись никаким хитроумным алгоритмам. Слишком непредсказуемо вели себя клетки в обоих полушариях человеческого мозга.

Чем был обязан Джордж своей довольно необычной военной карьере? Благодаря ей он стал признавать равенство любых случайностей при определении поступков людей, четко представлять себе некое соотношение шансов для доминирования одного типа случайностей над другим. Научился контрастнее различать аргументы на основе разной степени надежности выдвигаемых доводов, имеющих физическое или метафизическое выражение. Научившись же, обнаружил, что сама эта надежность может меняться, со временем и по мере выяснения все большей цепи причин ослабевать или наоборот - становиться ещё более убедительной. Казавшееся случайным совпадением могло уже им приниматься охотнее за скрытую причину, в результате чего он нередко обнаруживал причины и следствия, идущие друг за другом в обратном порядке, и тогда нужно было менять прежнее заключение, оставлять место для возможного совпадения с чем-то пока не известным. Всё это как бы подытоживало и результаты его многолетних наблюдений за поведением личностей, располагающих доступом к ядерным средствам ведения войны.

Богатая практика работы с людьми в погонах заставила Джорджа скептически воспринимать сентиментальные истории о раскаявшихся убийцах, что оказываются за решеткой и говорят о грехе своем и покаянии. В подавляющем большинстве случаев они пытаются путем показного раскаяния снизить цену расплаты. Отрекаться же по настоящему от содеянного редко кто их них помышляет - Бог и дьявол в их сознании совмещены. Отсекать такого типа личностей от несения службы в специальных частях являлось его основной заботой.

Совершенно излишне было убеждать Джорджа в шаткости границы между благими намерениями и преступным их исполнением. По его мнению, в душе и крови всех смертных можно усмотреть не одну судьбу, а две, по меньшей мере, как и два начала, вследствие чего даже благочестивых граждан трудно причислять однозначно и бесповоротно к праведникам, ибо в каждом лихоимце живет Будда, в каждом брахмане - лихоимец, но лишь загнанный усилием воли на дно сознания. Ему казалось, что на челе у любого смертного не отпечатано каких-то видимых знаков зла, однако есть и такие, которые словно излучают злобу, цинизм и безмерное стяжательство. "Решись сегодня непреклонный судья преследовать в законном порядке предпринимателей и высших управленцев нефтяного бизнеса за их финансовые и другие отступления от закона, в американских тюрьмах для них не хватило бы мест", - резюмировал он однажды по тому же поводу.

Моральные постулаты Священного Писания вызывали у Джорджа уважение, однако он не торопился пороки и сомнительные поступки приписывать главным образом Сатане, перед которым якобы даже Творец бессилен. Есть ли Бог или нет, жив ли или мертв - для него решающего значения не имело. Во что он верил больше, называя себя "христианином - скептиком", так это в магию определенных чисел. То есть разделял тезис о том, что придание им сакрального значения помогает мировому хаосу приобрести контуры упорядоченных состояний, где все объекты связываются друг с другом математической логикой. Не на голом же месте выстроилась в Древнем Китае особая философия чисел и считалось, что следование учению о числах дает людям знание вещей и мировых начал. Нечто похожее, кстати, признавали пифагорейцы и мусульмане.

Перебирая в памяти наиболее важные события его жизни, вычисляя запомнившиеся временные сроки и даты, из всех чисел он вывел для себя наиболее значимое "3". Три сферы Вселенной, божественная троица, троичный принцип построения художественного произведения, ядерная триада стратегических вооружений... Подобно индусам и тамилам, канонизировал он число "5", подчиняющее себе наиболее существенные характеристики макро и микро мира - пять органов чувств, классов животных, страстей, пентады в буддизме. Не простым совпадением считал и священность числа "12"...

Если раньше уединение было для Джорджа абсолютно неприемлемым состоянием, после ухода в отставку он начал находить в этом и свое благо. К его удивлению, в добровольно избранном одиночестве становишься полновластным хозяином самого себя, не позволяешь никому воздействовать на ход твоей мысли и давить чужим прихотям на твои собственные, обретаешь свободу самому решать что надо любить или презирать, испытываешь благостное чувство независимости от чужих прегрешений. Наверное, любой человек, хотя бы на пробу, должен эпизодически пользоваться своим правом на уединение иначе сам с самим не разберешься. Может ли дать такое состояние умиротворение и покой, спасти от всяческих треволнений и лишить соблазна снова ринуться в бурный поток того, что называется нами жизнью? В этом он был далеко не уверен.

Так уж у него повелось, что соблюдение обещаний или обязательств считалось им непременным условием взаимного доверия между людьми, а потому репутацию обязательного человека он ценил выше всяких других. Неожиданно для себя пришел и к заключению на склоне лет: чем меньшим числом вещей обладаешь, тем неуязвимее становишься от злостных проказ судьбы - при том понимании, конечно, что все-таки обладаешь достаточным числом денежных знаков для приобретения всего разумно необходимого, дабы личная свобода и независимость не оказались в тягость.

"Это мне напоминает манлихер каркано ", - подшучивал иногда Джордж по поводу малоубедительных аргументов, имея в виду марку винтовки, из которой, по официальной версии, Освальд стрелял в президента: никаких отпечатков пальцев на ней и столь небрежно отрегулированный оптический прицел, что в таком состоянии её вообще нельзя было использовать по выбранному назначению. Надо признать, эта шутка с намеком была самым близким к политике фактом его жизни, не считая университетской поры, когда его интересовала идея "мирового правительства" и он являлся членом организации "Объединенные федералисты мира". На воинской службе об этом обстоятельстве он перестал говорить и вспомнил лишь четверть века спустя, найдя в Джулии, Алексее и Карлосе родственных ему по образу мыслей людей, скрепленных между собой духом свободного интеллектуального поиска.

*

К сожалению, о Карлосе Сальсидо мне известно меньше, чем о других, а сама его личность больше всех утопает в море загадок.

Судьба у него, надо сказать, не столь уж редкая для его поколения испанцев. Отец Карлоса, ещё будучи студентом, воевал на стороне республиканцев. После гражданской войны перебрался через Пиренеи, был интернирован французскими властями, эмигрировал в Мексику. Там и родился Карлос - в вечно зеленом городе Куэрнаваке неподалеку от Мехико. В конце семидесятых вместе с родителями вернулся на родину отцовских предков.

От матери-мексиканки Карлос унаследовал обостренное чувство личного достоинства, недоверчивость, пренебрежение условностями бытового комфорта и готовность принять за норму постоянство своего непостоянства. От отца ему передались строгое соблюдение взятых на себя обязательств, обширный потенциал для творческой работы и тот жизненный принцип, согласно которому не бытие определят сознание, а сознание определяет бытие. Во многом остальном его характер был совсем не доступен для классического психоанализа.

К примеру, он никогда всерьез не задумывался о строгой пунктуальности и размеренности, будто сознательно стремился выразить свою индивидуальность через не устоявшийся, хаотический образ жизни. Невзгоды преодолевал стоически с помощью твердого нигилизма, носившего больше инстинктивный, нежели интеллектуальный характер. За некоторой церемонностью его манер скрывались искренние добродушие и сердечность. С друзьями был откровенен и требовал того же в ответ, но прямоту суждений о людях и вещах считал дурным тоном. Самым большим достоинством в человеке признавал моральную стойкость и способность преодолевать трудности. Даже для пущей доходчивости было бы упрощением сводить его характер к нескольким главным элементам. В нем заключалось бесчисленное множество таких элементов, каждый из которых мог выражаться десятками разнообразнейших формул, превращать цельность его личности в запутанный клубок приобретенных с годами психологических, духовных и прочих состояний.

Как бы ни хотелось Карлосу воспринимать себя единым законченным целым, ему это не удавалось. Законченное единство, впрочем, встречается только в плохой художественной литературе и никогда в жизни, даже в литературе Древней Индии герои эпоса - не лица, а скопление лиц, не отдельные существа, а разные аспекты некоего высшего единства. В душе же Карлоса жили сотни сотен выбранных кем-то для него литературных и нелитературных образов, пользуясь почти равными правами. "Сегодня мертвым ставят памятники, завтра страшно жалеют об этом, - иронизировал он. - Даже животные живут раздвоенной жизнью, мы просто этого не замечаем. И дети отнюдь не цельны, в них тоже есть свой разлад между душой и телом."

После окончания юридического факультета Мадридского университета Карлос поступил на работу в аналитическое управление департамента столичной криминальной полиции, окунулся в мир нескончаемых потоков информации с ограниченным доступом. В бюрократическом ведомстве мало осознавать важность полученного задания - надо показывать всем своим видом и поведением, что ты проникся этой важностью как главнейшей на свете. Вот такого раздвоения личности Карлос уже не мог долго выдержать: его тянуло из мира бумаготворчества в нечто более реальное, живое, пусть даже требующее большего риска. Потому и создал он вместе с друзьями, бывшими полицейскими и сотрудниками военной контрразведки, свое частное бюро расследований в области терроризма, торговли наркотиками и незаконной продажи оружия. Тут уж не до имитации бурной деятельности, но можно дать некоторую своим маленьким причудам, дабы легче чувствовать себя "гением дедукции волю" и ни от кого не зависеть в работе, кроме выпавшего на твою долю небесного знака.

И последнее. Когда Карлос прикидывал свое собственное "число жизненного пути", им всегда оказывалась все та же пятерка. По законам нумерологии, число это свидетельствует о склонности человека к приключениям, путешествиям и заведению новых знакомств, об умении заниматься несколькими вещами одновременно и, не дожидаясь завершения, переключаться на что-то другое. С поправками, но он считал такие особенности очень ему близкими.

Из выстроенных мною догадок получается, что именно логика всех этих факторов привела Карлоса в венский Центр по изучению неопознанных явлений. Точнее, ему просто пришлась по душе царившая там атмосфера свободного творческого поиска, товарищества и духовного рыцарства.

ЗНАК ТРЕТИЙ

М И С Т Е Р И Я И Б Е Р О - А М Е Р И К А Н А

В Мадриде уже отцвел светлой розой миндаль, отшумел праздник Святого Исидро и на арене Плаза де лас Вентас открылся долгожданный сезон боя быков.

Мадрид, сердце Испании! За вычетом редчайших мгновений, всегда открытое для доброты и ласки, готовое захлебнуться обезумевшей радостью или измучить себя безмерной тоской.

Помимо всего прочего, это ещё и пристанище гурманов, где соблазн чревоугодия отчаянно борется со многими другими искушениями, более сильными, вплоть до самых роковых. Кто из побывавших в иберийской столице не отведывал чуррос - покрытых слоем горячего шоколада жареных хлебцев, или таящего во рту шашлыка пинчо моруро, или ароматного чая с мятой, что умиротворяет не в меру раздухарившиеся натуры. Кто не заглядывал неподалеку от Главной Площади в кафе "Сан Хинес" с идеально белыми стенами и столиками, на которые ложатся лучшие в стране чуррос. Кто не посещал таверны "Хихон" на улице Пасео де Реколетос отдохнуть с чашечкой кофе под кроной деревьев или не пробовал рыбных лакомств в ресторанчике "Лос Боррачос де Веласкес".

Большой любитель пищи духовной непременно зайдет в ресторацию "Собрино де Ботин" на улице Кучильерос дом семнадцать. Более полвека назад здесь пропускал глоток - другой виски газетный репортер, ставший писателем с мировым именем. Нынешние хозяева унаследованного от родителей заведения уверяют посетителей, что прекрасно помнят "дона Эрнесто", хоть и были в ту пору совсем детьми.

По воскресеньям заезжий библиофил или просто почитатель изящных искусств обязательно устремится к букинистам, разложившим свой антиквариат прямо на улице Куэста де Майо между железнодорожным вокзалом и музеем Эль Прадо. Может, до того как увидит здесь картины Гойи, Тициана, Рубенса, Ван Дайка , а может, после - не суть важно.

Почти триста дней в году над Мадридом безоблачное небо. Поэтому, слегка утомившись от прогулки по улицам, смело отправляешься в Парк Ретиро с садами, фонтанами, озером, стеклянным дворцом, берешь напрокат лодочку или велосипед, просто сидишь на скамеечке и слушаешь мелодии бродячих музыкантов. Если ты не один, а в теплой компании, лучшего места для пикника, чем Каса де Кампо трудно придумать. Когда-то здесь охотились короли, сейчас разбит парк с аттракционами и зоологическим садом...

Все это, за исключением разве велосипеда и пикника, Джордж попробовал в первый же день своего пребывания в Мадриде. Он готов был и отложить турпоход, но домашний телефон Карлоса не отвечал ни утром, ни днем. Лишь поздно вечером в трубке раздался наконец знакомый голос:

- Салют, Хорхе! Очень рад услышать твой голос. Где ты?

- Практически у тебя под окном.

- Раз так и если не занят, подбирайся к тому местечку, куда забредал в свое время дон Эрнесто. Знаешь, что я имею в виду? Вот именно. Здесь мы привыкли ужинать поздно.

К дому номер семнадцать на улице Кучильерос они подъехали почти одновременно. Обнялись и сразу зашли внутрь. Пожилой мэтр, обменявшись любезностями с Карлосом, предложил им местечко поукромнее. Едва они расположились, к столику подплыл кучерявый, напоминавший выпускника лицея камареро.

- Доброй ночи, сеньоры! - поприветствовал он. - Мы очень польщены, дон Карлос, что вы нас не забываете. У вас все хорошо?

- Более или менее, Хуанито. Судя по виду, тебе не на что жаловаться, разбойник. Будь любезен, принеси нам, помимо всего прочего, бутылочку лисабонского из тех, что я пробовал у вас в последний раз.

Хуанито развел руками и тут же поднял вверх указательный палец.

- О, мне кажется, я помню, о чем идет речь. Долго ждать не заставлю, сеньоры.

- Ничего не поделаешь, - усмехнулся Карлос, когда официант удалился. После стольких лет работы в полиции тебя уже признают все бармены в округе, особенно когда живешь неподалеку. Ну а как у тебя дела, Джордж?

- Все нормально. Мадрид мне чертовски понравился. Однако тебе я позвонил ещё и вот по какому поводу, Карлос. Когда Джулия возвращалась из венского аэропорта, проводив тебя, в кильватер её автомашины пристроилась другая с весьма странными типами. Они сопроводили Джулию прямо к месту встречи нашей с Алексом, ждали нашего выхода из кафе и ещё некоторое время вели нас троих, пока не бросили. Через своего знакомого в Департаменте полиции она проверила номерные знаки их машины - номера оказались крадеными. Может быть, поначалу слежка была за тобой?

- Зеленый "жучек"?

- Верно, зеленый. Откуда ты знаешь?

- Вообще-то в Вене слежки за собой я не замечал, ибо ни к чему мне было проверяться. Вот только в тот воскресный день перед моим отъездом этот "фолькс" мне однажды действительно показался "навязчивым", - заметил Карлос в необычной для него манере, будто специально растягивал слова, чтобы иметь возможность подумать.

Он откинулся на спинку кресла, подождал, пока Хуанито наполнит бокалы и предложил традиционный в его стране тост "за любовь, здоровье, песеты и парочку хороших женских грудей".

- Чудный напиток, - оценил Джордж, рассматривая вино на свету. - Надо будет прихватить домой пару бутылочек.

- Признаюсь, я не собирался тебе рассказывать, - начал Карлос, словно ещё решая, нужно ли начинать. - Но, видно, это не случайность, а звено в цепи, которого не хватало. Вчера поздно вечером, вернувшись домой, я обнаружил под дверью записку - "Мы знаем, где твоя мать. Хочешь испортить все дело, обращайся в полицию. Тогда ей уже ничто не поможет." Вскоре после смерти отца два года назад мама уехала к себе на родину к родственникам в Куэрнаваку недалеко от Мехико. Так вот, я сразу позвонил туда и узнал от её сестры, что она уже день как не появлялась дома и ни к кому из родственников не заходила. Сегодня опять звонил туда - ничего утешительного. Когда меня не было дома, кто-то подбросил ещё одну записку "Мы найдем её, если ты приедешь в Мехико и остановишься в отеле "Реформа". Такие вот дела, Хорхе. Дело приобретает крутой оборот, и нет нужды говорить, я вылетаю туда ближайшим рейсом.

- Как ты думаешь, кто стоит за всем этим?

- Точнее говоря, кому и зачем понадобилось похищать беззащитную женщину и разыгрывать их себя "доброжелателей". Первое, что мне приходит на ум: кого-то весьма беспокоит начатое моим агентством расследование причастности к незаконным сделкам бывших военных и полицейских чинов. Здесь в Испании почему-то не решаются со мною встречаться.

- Такое впечатление, у них довольно неплохо налажена координация действий на канале Вена - Мадрид - Мехико. И намерения явно серьезные, иначе не тратили бы столько сил.

- Дьявол требует своей добычи, Хорхе. Затягивает меня как мотылька на огонь. Его камарилья все просчитала. Да и могу ли я поступить по-другому, если из-за меня жизнь матери под угрозой? Попытаюсь вступить с ними в переговоры. Уповать буду на её ангела-хранителя и мои возможности предотвратить самое худшее. Я никогда не совершал ничего такого, чтобы настолько утяжелить свою душу. Сейчас тем более не могу отступить. Ты меня понимаешь?

- На твоем месте я поступил бы точно так же, - согласился Джордж, раскуривая трубку. - Мне ничего не оставалось бы как вступить в эту дьявольскую игру, положиться на себя и судьбу. Но если бы ты предложил мне свою помощь, я не стал бы отказываться.

- Что ты имеешь в виду?

- Я представляю себе так, что ты решил действовать без полиции. Тогда позволь мне полететь с тобой в Мехико и служить тебе там хоть какой-то страховкой. Мы можем разработать варианты связи на все возможные случаи. Не отвергай сразу моей помощи, ведь я могу быть полезен.

- Спасибо, большое спасибо, брат, - сказал Карлос и протянул руку через стол, другой мягко похлопывая Джорджа по плечу. - Очень не хочу тебя впутывать в историю, из которой должен сам выбираться. Если не возражаешь, я дам тебе телефон одного моего друга. Он слывет весьма компетентным экспертом по борьбе с терроризмом и мог бы ждать от тебя звонка из Мехико, если не ровен час я там исчезну из виду надолго. Его я предупрежу об этом. Кстати, попрошу сейчас его приехать сюда, чтобы вы познакомились лично.

Карлос направился к стойке бара и взял там у бармена телефон. Разговор был коротким.

- Вот и договорились, - сказал он, вернувшись. - Через четверть часа мой друг будет здесь. Ему я полностью доверяю. Посмотришь на него, никогда не скажешь, что он полицейский и занимается антитеррором. Больше похож на аптекаря или профессора физики. И есть у него своя теория смерти, довольно оригинальная. Когда придет, зови его просто дон Фернандо.

- На родине моих предков жил одно время чудаковатый врач-психолог Эммануэль Сведенборг, - заметил американец и пыхнул трубкой. - Он подробно описал свои ощущения при клинической смерти. По его мнению, люди не умирают, а лишь высвобождают свое сознание из-под физической оболочки. В эти моменты Сведенборг якобы общался с духами и ангелами на каком-то языке без слов, который не позволяет умалчивать или обманывать. Он пришел также к выводу, что наши духовные возможности более совершенны, нежели физические или умственные. Лично я допускаю: на него оказала большое воздействие "тибетская книга мертвых", на составителей этой книги - рассуждения апостола Павла о духовном теле, на апостола - учение Платона, на Платона идеи греческой мифологии, заимствованные у шумеров. И так "ад инфинитум" до бесконечности.

- Кто знает, кто знает, - откликнулся Карлос несколько отрешенно. - О подлинной смерти, в отличие от клинической, что длится всего несколько минут, ничего не известно. Мы приучили себя к тому, что после смерти попадем либо в рай, либо в ад. Как на самом деле будет - Бог его знает, а если знает, то почему-то тщательно скрывает - пусть, мол, для некоторых будет сюрпризом. Для себя лично я ничего не исключаю, кроме добровольного ухода из жизни без всякой борьбы. Покончить с собой значит пренебречь муками матери при моем появлении на свет.

Взгляд Карлоса вдруг застыл на какой-то одной точке. Джордж решил его чем-то отвлечь.

- Никак не могу отделаться от этой дрянной привычки, - сказал он, показывая на свою трубку. - Знаю, курение вредит, тем не менее продолжаю дымить. Не то чтобы у меня не хватало воли бросить - хватает ведь не удариться в запой или разврат. Просто не в состоянии избавиться от нее, черт бы её побрал.

- Можно испытать такую методу, - оживился Карлос. - Попробуй выстроить в себе систему самооценки именно для этой цели. Мозг не дает избавиться от курения? Тогда введем новые привычки, которые соперничали бы со старыми и подавляли их. Одновременно нужно постараться не думать о себе, как о курильщике или некурильщике, избегать обстоятельств, провоцирующих беспокойство, и напоминать себе о губительных последствиях курения.

- Именно по этой методе ты и бросил?

- Нет, я просто и не начинал. Привычки ведь тоже предмет для анализа. Вот, скажем, мне приходится заниматься делом с известной степенью риска. Однако приносить все ради него в жертву, отказываться от привычных земных удовольствий я не готов. Ведь, как ни банально звучит, жизнь - это игра, а в игре надо уметь снимать напряжение. Смотрю на тебя и самого тянет закурить.

- Нет, лучше не надо, лучше я брошу. Насколько мне представляется, все зависит от умения сознательно обмануть себя, не так ли? - предположил Джордж.

- Именно сознательно. А потом, разве не обидно отправиться в мир иной раньше времени и не увидеть, что произойдет с этим нашим всемирным борделем? Обмануть же себя совсем не трудно. Кто не испытывал потребности защититься каким-нибудь мифом-щитом от отчаяния, чтобы чувствовать себя поуверенней?

- Нечто похожее происходит со всеми и чуть ли не в каждой семье. Взять хотя бы мою, по всем признакам весьма благополучную до недавнего времени. В сущности, многое зависело у нас лишь от самообмана. Все прекрасно и чудно уверяли мы себя с женой, следуя негласному договору никогда не перечить друг другу. Ругани или конфликтов мы никогда не позволяли, это верно. Согласие достигалось автоматически, без раздумий, пока в один прекрасный день, пару лет назад. моя супруга не собрала вещички и не уехала с каким-то своим другом в Калифорнию наблюдать заход солнца в океане. Бросилась в бега от надоевшей супружеской жизни. Я её нисколько не виню, ни дай Бог, и даже где-то понимаю. Сам не ангел и уже тоже порядком соскучился по рисковым ситуациям на грани фола. Всегда хочется взбодрить себя разнообразием. Ну никак не хочется быть механической куклой, снабженной приспособлениями исключительно для брачной жизни. В этом отношении...

Над головой у них раздался мягкий бархатный голос и его обладатель предстал перед столом.

- Что, ребята, время уже говорить друг другу спокойной ночи, а вы ещё на ногах. Полковник Рамирес к вашим услугам.

Не зная этого человека, можно по внешности приписать его к гильдии адвокатов, врачей, профессуры, но только не полицейских. Среди стражей порядка, конечно, встречаются лица не менее интеллигентные, но у полковника Рамиреса было какое-то почти невероятное выражение глаз, невероятное в плане того, что из-за узких очков в золотой оправе искрились глаза по-детски открытые и веселые, даже без тени намека на некую таинственность.

Обменявшись приветствием с Джорджем, он пояснил:

- Ни в коем случае не хочу мешать вашей беседе. Просто хотел познакомиться с товарищем Карлоса на случай, если понадоблюсь.

Поскольку английский у полковника был в довольно приличном состоянии, на том же языке он обратился и к Карлосу:

- Поверь моему опыту, с людьми той породы желательно разговаривать как хороший психиатр со своими пациентами. Старайся отмечать их благоразумие, которого в общем-то у них нет, и сообразительность, что в какой-то мере присутствует. Учти, они находят упоение в самой опасности грозящей им гибели и сладость в оргии мятежа. В такие моменты они не верят своим ушам, глазам - только наполовину. Но с ними, в принципе, можно разговаривать. Только если они отказываются наотрез, уничтожать их как бешеных собак. Это, наверное, редкий случай, когда свирепость лучше служит гуманности, как ничто другое. И запиши, пожалуйста, телефон в Мехико моего коллеги сеньора Санчеса Обрегона, исключительной души человека, на которого можно рассчитывать. Он дело знает. Я имею в виду не твое дело, естественно. А сейчас, Карлос, дай мне тебя обнять. Передавай теплый привет донье Марии. И Бог тебе в помощь. Спокойной ночи!

Дон Фернандо распрощался и исчез быстрее, чем исчезает клубок дыма их курительной трубки Джорджа.

- Пора и нам расходиться, - сказал Карлос, приподнимаясь из-за стола. - Очень тебе признателен, такое не забывается. Что у меня на роду написано, от того не уйдешь, и отмеченного судьбой удерживать бесполезно. Не забывай, я ведь - испанский идальго наполовину.

- Ну а во мне иногда говорят древние норманские рыцари, не обессудь.

Они вышли на улицу, обнялись, похлопали друг друга по спине, пожали руки, но расходиться не торопились.

- Знаешь что, давай-ка погуляем немного по городу, - предложил Джордж. - Мне хочется познакомить тебя с некоторыми моими секретами.

И долго потом скитались по улицам два одиноких, отрешенных от прелестей мира человека, никого не видя перед собой и не желая видеть...

В скандинавских странах чье-то внезапное изменение характера считают предвозвестником его или её близкой гибели. Это в Скандинавии. Нам же предстоит перебазироваться через океан в другой уголок мира, который разнится от Северной Европы, как Земля от Луны. Главным образом тем, что там живут другие характеры. Не лучше, не хуже. Просто другие.

*

В газетах Мехико часто расписывают душераздирающие сцены насилия. Но вот возьмем на себя заботу подсчитать, сколько приходится здесь полицейских на пятнадцать миллионов постоянно обитающих жителей и выйдет довольно любопытная штучка - их так мало, что при подобном "соотношении сил" в иных столицах мира пришлось бы вводить регулярные войска для восстановления общественного спокойствия. Благодаря кому и чему все же удается сохранять уличное статус-кво? Когда в середине восьмидесятых на столицу обрушилось сильное землетрясение, унеся тысячи жизней и превратив в развалины сотни домов, порядок в городе довольно слаженно обеспечивали и сами граждане, в результате чего случаев погреть руки на чужом несчастье практически не было.

Дабы нащупать разгадки здешних загадок, давайте заставим себя для начала поверить, что Мехико - один из немногих городов на свете, где почему-то не жалеешь о потерянном времени. Просто как-то забываешь об этом и все. Правда, если не выпить стаканчик текилы или чего-то ещё той крепости, местные реалии трудно воспринимать спокойно, а от резких контрастов между богатыми и бедными районами, между особняками и халупами, начинает мутить, как от выхлопных автомобильных газов, или как Грэма Грина при первом посещении им Мексики ещё в тридцатые годы.

Допустим, поверили. Поверив, воображаем, будто сидим в какой-нибудь приличной, даже очень приличной закусочной рядом со все тем же отелем "Реформа". Тихо сидим, наблюдаем за причудами уличной жизни, пережевываем поджаренные на масле кукурузные лепешки под названием такосы, обильно смачиваем их острейшей приправой и упорно пытаемся понять английского романиста, почему он на страницах своих мемуаров прямо признается в своей ненависти к Мексике.

Уже при первом свидании с этой страной Грин видит в ней место грехопадения, где власти вполне серьёзно обсуждают возможность назначения штрафов вместо тюремного заключения за изнасилование женщины. Он начинает недолюбливать мексиканцев с того дня, когда видит петушиные бои и его неприязнь возрастает в ходе бесед с ними. Столичных жителей писатель сравнивает с азартными игроками в лотерею, их откровенность и веселье считает фальшивыми, скрывающими ненависть, а сам город Мехико напоминает ему преступника, обдумывающего свое очередное преступление.

Трудно совсем уж проигнорировать мнение столь авторитетного наблюдателя природы человеческой, как Грэм Грин. Однако, согласимся, все могло зависеть и от его психологического настроя, когда невольно видишь вокруг лишь то, что хочешь увидеть. Вот, скажем, не менее тонкий наблюдатель, кинематографист из СССР Сергей Эйзенштейн придерживался совершенно иного мнения. Мексика понравилась ему, и он даже утверждал, будто здесь осуществлялось его собственное видение мира, как открытой, спонтанной гармонии истинных и противоречивых человеческих чувств, которые не различают, что вреднее - глупость или жестокость. Эйзенштейн искренне увлечен романтикой Мексиканской Революции, и это тоже вряд ли делает беспристрастными его представления о стране и её людях.

На основе своего собственного теснейшего общения с мексиканцами у них дома могу лишь подтвердить: да, действительно, многие из них все ещё живут мифами своей Революции, живут словно во сне, затянувшемся на десятилетия. Стараясь прислушиваться к голосам и вглядываться вокруг себя повнимательнее, пришел я и к другому выводу: эта самая Революция оставила довольно реальные очертания в обыденной и общественной жизни. К примеру, бесплатное высшее образование, развитую систему медицинского обслуживания, доступного широким слоям населения. Представьте себе, до сих пор каждый год Первое Мая отмечается всей страной как Международный день труда, а на главной площади столицы проходят военный парад и демонстрация трудящихся, которые приветствует с балкона Президентского дворца глава правительства и государства.

При соответствующем настрое о мексиканцах можно говорить все что угодно. Но что ни говори, достоинства им не занимать. Они гордятся историей своей страны, хотя и стараются по вполне понятным причинам не вспоминать некоторые неприятные факты вроде того, что их предки ацтеки грешили людоедством, самый известный герой войны за национальную независимость Морелос под пыткой выдал имена всех своих соратников, а после Революции пышно зацвели социальная демагогия и коррупция в высших эшелонах новой власти...

Пообщаемся с мексиканцами в неформальной обстановке и неизбежно начнем улавливать в каждом из них некую мощную силовое поле непознанного свойства, из которого выливаются отчаянные приступы что-то мастерить, выдумывать, строить и подстраивать, искать новые и желательно острые ощущения в межличностных отношениях, не обязательно при этом доводя свои дела до логического конца. Их устраивает сам процесс творчества, создавать нечто предметное или фантазировать на разные темы, но не связывать себя по рукам планированием дел, избегать рутины и однообразия тягомотины.

Даже сама смерть словно бессильна прервать эту их внутреннюю заведённость. Во всяком случае, они не склонны делать из смерти большой непоправимой трагедии: часто приносят на могилы своих ближних цветы, еду, бутылочку вина, будто те ещё живы и только никак не могут сдвинуться со своего "места постоянной прописки". Самые тяжелые жизненные невзгоды не вызывают у них глубоких, болезненных разочарований, на чем сказывается, видимо, индейское наследие с его таинственными и до конца не расшифрованными знаками.

Мало мексиканцев в понедельник утром хочет идти на работу. Нет, не из-за лени, ибо в массе своей они подлинные работяги. Просто обычно нет у них настроя снова приступать к рутинным обязанностям, им больше нравится импровизировать и они глубоко убеждены, что именно таким путем полнее и ярче раскрываются их прирожденные способности.

Какими прозорливыми мы бы не были, чтобы хоть что-нибудь понять в мексиканском характере, надо пожить в стране Кортеса и Куатемока не год и не два. На первый взгляд, скажем, может показаться, будто погруженные в симбиоз католичества и язычества мексиканцы действительно одерживают победу духовного в борьбе с материальным. Спорное впечатление. Хотя бы потому, что типичная мексиканка относится к изменам своего жениха, супруга или любовника чаще всего по формуле "этот парень не идеален, но он принадлежит мне". Бытует и расхожее убеждение, будто у местных сеньор и сеньорит отсутствуют волевые качества, но таится внутри какой-то загадочный магнетизм, позволяющий им не искать, а притягивать к себе мужчин без всяких видимых усилий.

Вот, например, с вами здесь исключительно любезны и обходительны, заключают даже в объятия с двумя похлопываниями по спине. Что может сие означать? Все или ничего. Но объятие от президента страны - верх мечтаний любого от мала до велика. Оно производит ошеломляющее впечатление. Даже большее, нежели появление в общественном месте под руку с красивой, настоящей блондинкой в окружении помощников и телохранителей.

За внешней церемонностью манер и пышной туманностью речи могут скрываться самые искренние, дружеские чувства. Душевная же щедрость не знает границ особенно в состоянии веселья после подпитья, к которому многие как бы даже стремятся, чтобы выразить себе "по полной" и без лишних церемоний. Если за столом то ли в напоминание о прошлых обидах, то ли уже в ответ на новые слышишь "Чинга ту мадрэ, каброн!" (... твою мать, козел!), тут надо ждать мордобития. Но могут и быстро придти к согласию под примирительный клич "Вива Мехико, ихос де ла чингада!" (Да здравствует Мексика, сукины дети!).

Ну а уж в праздники все вырвется наружу под заунывные романсы и грохот петард. Обычное дело в такие дни - признаться друзьям и знакомым в чем-то самом сокровенном, хотя чрезмерное излияние души не приветствуется и считается признаком слабости. Жернова праздничного балагана сотрут в пыль все перегородки гордого мексиканского одиночества, душе своей разрешат взбунтоваться против всех, включая президента страны. В безбрежном загуле веселья откровенность и раздраженность несправедливостями жизни дойдут до немыслимых для европейцев пределов, часто в агрессивной форме, но всегда с готовностью избежать потасовки и придти к обоюдному согласию. Из лабиринта своего одиночества мексиканец выберется с удвоенной верой в свою отвагу и интуицию. В такие моменты обидеть его ничего не стоит - одним лишь жестом, взглядом, неосторожно брошенным словом или фамильярным тоном, столь же оскорбительным, как и прямая демонстрация превосходства. Обидчивых хватает у всех народов, только здесь обиду пропускают через себя глубже и сразу для самозащиты выставляют иглы, болезненно воспринимая любое критическое замечание. Здесь каждый навечно убежден в своем моральном превосходстве над другими, вжился в эту верование столь органично, что искренне верит выдумке.

Постоянно сталкиваясь в обыденной жизни с присутствием и влиянием северного соседа, мексиканец никогда не признается в том, что американцы вызывают у него восхищение их уверенностью в себе, оптимизмом, активностью и прямодушием. Их обязательность и эффективность в работе могут породить в нем даже зависть, но он предпочтет убеждать себя в свое смекалистости, способной переиграть наивного янки. Просто из гордости.

Не знаю, но мне Мексика представляется страной, где очень легко находишь друзей вместе с желанным уединением от них. Потому и притягивает этот гигантский земной магнит не только полчища бабочек-монархов, прилетающих сюда из Канады. Здесь как-то иначе происходит столкновение со всеми проявлениями самого хорошего, плохого и мистического в человеке. Мексику можно либо любить, либо ненавидеть. Но где еще, скажите мне, отношения между людьми отражают в такой мере первородную спонтанность человеческих чувств на грани безжалостного гротеска? Повидавшего мир на многих широтах эта страна интригует, не навязываясь в друзья, и остается в памяти надолго - для радости или печали, кому как повезло.

Люди здесь живут сегодняшним днем, но чувствуют себя также уютно в ореоле исторических преданий и легенд далекого прошлого, которое можно на каждом шагу увидеть в реставрированном виде, потрогать и даже походить по нему. Будь у нас время, мы съездили бы в Теотиуакан побродить по останкам символа мрачной и суровой религии древних жителей мексиканских нагорий. Там из рассказа экскурсовода, ведущего нас "Дорогой мертвых" между пирамидами Солнца и Луны, мы узнали бы о том, что ацтеки именно богу милосердия Вицлипутцли посвящали самые кровавые и жестокие обряды, украшали его храмы черепами, жрецов облачали в одеяния, сделанные из человеческой кожи. Мы услышали бы, что на жертву, включая и пленного испанца, надевали деревянный ошейник, на вершине пирамиды помещали его спиной на специальный камень, жрец распарывал ему живот кремневым ножом и, вырвав из груди сердце, поднимал кусочек человеческого тела к солнцу. Принеся в жертву женщину, содранной с неё кожей покрывали мужчину и он в этом наряде должен был танцевать два дня на праздничной церемонии...

Эх, похоже, у нас действительно не будет времени съездить в Теотиуакан. Прямо перед нами к подъезду отеля "Реформа" подплыла желтая лодочка-такси, из которой вышел Карлос, а через некоторое время туда же приехал Джордж.

Так что, познавательные экскурсии откладываются.

Два дня они просидели в отеле безвылазно. Лишь на третью ночь под дверь одному из них была подброшены записка - "Сегодня в полдень у входа в библиотеку возле памятника генералу Сан-Мартину."

ЗНАК ЧЕТВЕРТЫЙ

Б Р У Д Е Р Ш А Ф Т Н Е С О С Т О Я Л С Я

В указанное место Карлос приехал чуть пораньше. Памятник генералу и библиотека оказались в нескольких шагах друг от друга на окраине небольшого городского парка, окруженного со всех сторон улицей под названием Авенида Амстердам.

По тенистым аллеям родители прогуливали своих питомцев, подростки гоняли на велосипедах. На тщательно ухоженных газонах лежали развалясь группки людей, между ними бегали собачки - несмотря на выставленные повсюду для их хозяев запретительные надписи с угрозами штрафа. В центре парка за невысокой металлической сеткой плавали в пруду стаи белых и черных уток. Неподалеку, разбив свой походный лагерь, отряд бойскаутов действовал строго в соответствии с жесткими ритуалами своего устава... Обычные для подобного места сценки воскресного дня.

"Как все мило и беззаботно кругом, - говорил себе Карлос, приближаясь к одноэтажному серому зданию на окраине парка. - Но ведь где-то здесь и те, кто наблюдает сейчас за каждым моим шагом. Смотрят, не притащил ли я за собой "хвост". Пусть высматривают, отродья дьявола. Лишь бы не спугнул их какой-нибудь следящий за порядком дежурный полицейский патруль или подозрительный тип, которого можно принять за сыщика. Вроде, ничего похожего. Да и отчего быть, если я отказался от услуг полковника Обрегона."

У входа в публичную библиотеку он простоял добрых полчаса, как вдруг подъехал мальчуган на велосипеде, без слов протянул ему сложенный лист бумаги и сразу умчался в глубину парка. Карлос развернул, прочел написанное печатными буквами "Берите такси и поезжайте в ресторан "Семь морей" на проспекте Инсурхентес. Ждите там в кораблике." Он тут же скомкал бумагу в кулаке, показавшуюся ему угольком из тлеющего костра.

На его пути к стоянке такси группа киношников снимала эпизод из фильма: парочка влюбленных за столиком у фонтана оттачивала дубляжи на вечную тему "таинства двух". Толпу собравшихся зевак он обошел стороной. "Еще одна байка для легковерных, - подумал Карлос. - Да снимайте лучше меня. Впрочем, кого сейчас интересует моя жизнь."

Устроившись поудобнее на заднем сидении такси, он развернул смятую записку, четвертую с того момента, как началась его погоня за призраками. Действуют, сволочи, в самом деле осторожно, тщательно просчитывают ходы, дабы не засветиться раньше времени и наверняка наблюдают со стороны.

У ресторана "Семь морей" ему стало понятно, почему в записке упомянут "кораблик": к его главному зданию пристроен ещё один павильон в виде шхуны со столиками на палубе. Едва он поднялся по трапу, как к нему подошел официант и, протягивая свернутый лист бумаги, сказал:

- Сеньор Карлос? Вас тут некоторое время поджидала одна дама. Видимо, спешила куда-то и оставила послание.

- Как она выглядела и когда уехала?

- Средних лет, ничего приметного. Уехала минут десять назад.

- Спасибо за хлопоты и принесите текилы.

За столом он прочитал в записке, на сей раз на английском: "Поезжайте по старой дороге на Куэрнаваку в ресторан "Горец". И без глупостей."

- Выпейте после работы за мою удачу, - сказал Карлос официанту, расплатился и стремительно выбежал на бульвар в поисках очередного такси. Интуиция подсказывала - записок больше не будет.

Старенькое, видавшее виды такси выехало за черту города и с надрывом стало преодолевать крутой подъем по извилистому шоссе. Впереди, перебирая скоростями и оставляя за собой клубы черного дыма, тащился в гору грузовик-колымага, но обгонять его таксист не решался из-за скатывавшегося вниз сплошного потока автомашин. Слева из окна открылась панорама Мехико, окутанного желто серой пеленой смога.

При подъеме в гору Карлос почувствовал невероятную слабость и посмотрел на город с полным безразличием человека, осужденного оставаться наедине с собой до конца своих дней. Он даже не почувствовал облегчения, когда справа от дороги возник утопавший в зелени, готического стиля каменный замок "Горца". Механически расплатился, вылез из такси и, пошатываясь, пошел ко входу в ресторан. В этот момент его окликнул женский голос:

- Извините за беспокойство, сеньор. Не могли бы вы мне помочь?

Карлос оглянулся и увидел миловидную девушку, стоявшую у поднятой задней дверцы фургона в ряду запаркованных там автомобилей посетителей ресторана. Одной рукой она поддерживала дверцу, другой жестом указывала на что-то внутри. Подойдя к ней поближе он уже был готов спросить, в чем помочь, и в этот момент почувствовал себя ещё хуже. В глазах поплыло, ноги стали подкашиваться, тело беспомощно повисло в чьих-то цепко схвативших его сзади руках...

Когда он пришел в себя, веки глаз с трудом открывались, словно кто-то навесил на них неподъемные гири. Тело ему не подчинялось, как бы существуя само по себе. Понемногу глаза стали привыкать к темноте. Вскоре прямо над собой, сквозь дыру в потолке, он разглядел кусочек звездного неба, а под собой почувствовал что-то колючее и холодное.

- Вам стало плохо, и мы вынуждены были привезти вас сюда, - нарушил тишину мягкий, чуть заискивающий голос мужчины, говорящего на английском. Вот выпейте немного.

Чьи-то руки поднесли ему бумажный стаканчик, из которого пахнуло крепким кофе. Сознание Карлоса прояснялось, и он уже мог разглядеть, что лежит на узкой металлической кровати, занимавшей треть комнаты-клетушки. Рядом с кроватью спиной к окну сидел человек с совершенно черным лицом, будто вымазанным краской, на котором поблескивали лишь белки глаз. Только сейчас он понял, что говорил именно этот, другого быть не могло.

Человек снова протянул стаканчик, но Карлос отказался. Язык у него заплетался, но произнес он твердо:

- Сначала я должен знать, где моя мать.

- Она в полной безопасности. Можете поговорить с ней хоть сейчас.

- Так давайте, без этого мне не о чем говорить с вами.

Карлос рванулся вперед, однако подняться не смог: руки и ноги были привязаны к металлическому матрацу.

- Не надо резких движений. Вот, пожалуйста, говорите, она вас слушает, - сказал человек и приставил к уху Карлоса трубку сотового телефона.

- Мама, ты слышишь меня? Я приехал к тебе и сейчас совсем рядом! закричал он.

- Слышу тебя, сынок, - донесся спокойный, уверенный голос. - Не беспокойся обо мне. Прошу тебя, Карлито, не делай ничего, что может тебе навредить. Даже ради меня. Я уже на пути...

- Ну хватит. Удостоверились и все, - прервал незнакомец и отвел трубку. - Сначала договоримся, а потом получите мать.

Если бы в комнате горел свет, выражению лица Карлоса можно было бы ужаснуться. Ноздри раздулись, глаза засверкали в неистовой злобе, лицо покрылось красными пятнами. В темноте все это скрадывалось, и он заговорил, как мать, спокойно, уверенно:

- О чем предстоит договариваться, с кем?

- Со мной и обществом Санта Фэ, о котором вы даже не слышали.

- Что верно, то верно, слышу впервые.

- Это тайное международное содружество профессионалов своего дела, карающих сотрудников специальных служб и военных, завязанных в разного рода сделках с криминальным бизнесом. Осуществляем неотвратимое возмездие, очищаем мир от коррупции и духовного вырождения.

- Если я вас правильно понял, верите, что большой свет рождается из мрака и каждый смертный должен пройти через очистительный огонь?

- Другого пути нет. Во тьме вызревает зерно, потом становится прекрасным цветком. Дух человеческий, чтобы обрести истинное освобождение и свет, должен пройти через мучения во мраке. Если и стоит чему-то поклоняться, то лишь огню и свету на престоле злой неизбежности. Мы не ставим перед собой политических целей, но признаем власти прямыми соучастниками преступлений.

"Больно не похож он на борца с тлетворным порядком вещей, - начал прикидывать в уме Карлос. - Вон и глаза сверкают в темноте, как у удава, схватившего в пасть добычу. Ничего себе, придумал "легенду". Кто стоит за ним? Скорее всего, "любовники денег" или шайка вымогателей, играющих на устрашение. Таким не хватает только черной шерсти, хвоста и копыт. Они из породы падших ангелов, сброшенных с неба. Забредают по ночам в церкви, на мельницы, посылают порчу, вводят людей в грех, толкают к преступлению и самоубийству, соблазняют женщин, отчего появляются на свет уроды. Особенно опасны в период от полночи до первых петухов. Сейчас их самое время."

- Возможно, это и так, - согласился Карлос. - Но причем здесь я?

- Все на земле имеет свою цену, своих продавцов и покупателей.

- Вполне вероятно. Тогда что вы намерены купить у меня?

- Нам нужны сведения о контактах полицейских с криминальным сообществом. Знаем, такими данными располагаете вы и ваши приятели. В случае согласия я готов выдать вам тут же наличными пятьдесят тысяч долларов авансом. Ну а позднее, при желании, получите достаточно, чтобы роскошно жить без забот где-нибудь в своем Ириме.

"Ирим? Почему он назвал Ирим? - задумался Карлос. - Кажется, что-то от арабских преданий. Да и образность его речи, акцент в произношении напоминают нечто мавританское."

- У нас в Испании, - заметил он вслух, - очень строги законы в отношении подобных сделок. За это следует суровое наказание.

- Слишком много патетики, - рассмеялся человек без лица и перешел на более твердый тон. - Как вы догадываетесь, мы слишком много потратили на эту затею с вами, чтобы так просто разойтись.

- Какие гарантии безопасности вы можете предложить?

- Сначала гарантии надежности должны поступить от вас. Иначе ничего не выйдет.

- Что вы хотите сказать?

- Именно сейчас и здесь вы мне назовете фамилии трех агентурных источников, которые проходят по оперативным делам мадридского управления полиции. Нам прекрасно известно о вашем доступе к этим делам, отрицать это бессмысленно. Вот тут у меня копия документа из дела "Брудершафт", где стоит и ваша подпись.

На грудь Карлоса упал лист, но рассмотреть что-либо из-за темноты и неудобного положения он не смог. Тогда человек-невидимка чиркнул зажигалкой и поставил лист прямо перед глазами лежавшего на кровати. Взглянув на документ, лежавший на кровати сразу же отвернулся.

- Узнаете? Это было всего лишь три года назад.

- Вы просите меня заключить с вами пакт о негласном сотрудничестве, держите топор на плече и рассчитываете на мою сговорчивость?

- Приятно иметь дело с благоразумным человеком, Лишний раз не надо ничего объяснять.

- У меня такое чувство, будто вы хотите поиздеваться надо мною, как тот рыбак, что поймал акулу, выколол крючком ей глаза и отпустил обезумевшую обратно в море.

- Благодарю за подсказку. Но я не рыбак, а вы не акула.

- Логично, спорить не буду. В отличие от вас, я не готовил ответы на возможные вопросы. И все же, поставьте себя на мое место. Неужели вы легко согласились бы подставить под удар ваших товарищей, получив аналогичное предложение от меня?

- Дорогой мой, я отлично представляю не только ваши методы работы, но даже иберийские особенности вашей натуры вперемежку с мексиканскими.

- Тогда позволю себе заметить, если вам не известны агентурные источники по делам типа "Брудершафт", ваша осведомленность начинает вызывать у меня большие сомнения. Лучше не преувеличивать своих возможностей, как я сейчас. Хотя, при желании, мог бы наговорить такого, что потом ваши люди разбирались бы годами. И вообще, дайте подумать.

- Думайте, Однако времени у вас немного, - процедил человек сквозь зубы и отошел к окну.

"Ну что, двуногий посланник Сатаны, страх свой ты скрываешь неплохо, начал анализировать Карлос. - Готов вроде бы убить без малейшего колебания и сам хладнокровно встретить свою смерть. Вместо чести и долга правит тобою неукротимая злость, ее-то и привык ты считать чувством долга. Есть два разряда профессиональных преступников: одни на стезе беззакония чувствуют себя в родной стихии и другой не признают, но есть и те, кто преступает закон в силу обстоятельств, а не из внутренней потребности. Любопытно, к какой стае принадлежишь ты? Тебя обуревает злоба, но можешь ли ты контролировать свои действия? Есть в тебе что-то от дьявола, некая смесь звериного с человеческим. Не хватает только крыльев летучей мыши, рогов на голове, клыков свиньи, хвоста со змеиным жалом и копыт козла. Рыкающими львами бродили такие бесы в пустыне вокруг святого Антония, ползали у ног его змеями и скорпионами. Бес ты и играешь по своим дьявольским правилам, признаешь приемлемость всех средств, даже самых пакостных. Готов идти до конца в достижении своей цели. Подобные тебе на Ближнем Востоке умеют предъявить свои требования просто и наглядно, терроризм воспринимают нормальным явлением для выражения своего отчаяния, беспомощности и мессианства. Там и государство поддерживает атмосферу террора своими беспощадными расправами над негодными. В начале восьмидесятых сирийский президент отдал приказ о бомбардировке какого-то небольшого городка лишь на основании поступивших сведений о том, что там собрались свыше сотни членов тайного общества "Братья мусульмане" - городок

превратили в руины. На Западе ислам считают формой религиозного фанатизма, редко кто удосуживается понять эту религию. Нет, нельзя трактовать её односторонне - как реакционную или прогрессивную, фундаменталистскую или рациональную. В отличие от христианства, ислам в основе своей унитарен, Магомет - религиозный и политический лидер в одном лице. Это уже нечто большее, чем религия в обычном понимании, это целая культура, долгое время служившая щитом и мечом против насаждаемого на Востоке христианства... Думай, Карлос, думай! Стоит ли быть щепетильнее того, с кем сейчас связала судьба. Не забывай советов дона Фернандо ! Не забывай что тебе всю ночь толковал о психозондировании и психокоррекции Джордж!"

- Я не боюсь смерти, - произнес Карлос едва слышно, словно обращался к самому себе. - Она совсем рядом, могу даже почувствовать ожидаемый меня вечный сон, забвение всех тяжких воспоминаний. Случись это в ближайшие мгновения, душа моя покинет тело и сначала зависнет у потолка. Я увижу себя лежащим на кровати, буду смотреть на тело свое со стороны. Потом окажусь в темном туннеле и предстану перед неким светящимся существом. Оно наполнит меня теплым безмятежным покоем. Передо мной пролетят картинки из моей жизни земной в обратном порядке. Я увижу моего отца - он встретит меня на лодке, повезет к другому берегу и нам будет хорошо от того, что мы снова вместе.

- Не торопись, ты ещё там побываешь, - прервал раздраженный голос из темноты.

- Кстати, я уже был и слышал там вопли больших бакланов, - продолжал Карлом, не обращая на него внимания. - Светящееся существо мне дало понять, что нельзя ни при каких обстоятельствах убивать себя или другого. Убить значит помешать осуществиться божественному замыслу. Нет, бунтовать против Создателя - не мой удел. Если на вашей стороне Бог, приступайте, рвите меня на части. Однако, ребята, единственная у меня просьба. Знаете какая? Не продырявьте мое сомбреро. Так сказал генерал Пантоха у стенки перед тем, как его расстреляли. Вы что-нибудь слышали о Мексиканской Революции?

- Не понимаю, к чему этот вопрос.

- В те времена трибуналов не было и смертный приговор выносили без особых формальностей. Ну что, действуйте! Чего ждете? Меня вам от матери не отнять!

- Фанатик! - процедил сквозь зубы человек, и в глазах у него засверкал огонь бешеной ярости. - Ты даже не думаешь, что сделать, дабы избежать смерти.

- Я просто преклоняю колени перед престолом злой неизбежности, как вы сказали. Не хочу брать на свою душу грех Иуды. Знаю, есть жизнь после смерти. Помните? И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление.

- Бред. Надеешься, я не почувствую, как ты прикидываешься безумцем?

- Апостол Павел сказал бы: "Я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла." И я и вы все мы там будем, кто раньше. Кто позже. Я чуть пораньше, вы чуть попозже. Равно как и вы, я не идиот, чтобы желать своей смерти просто так и тем более здесь на этом колючем матраце. А потом, у меня ещё теплится надежда, что убив меня, вы хотя бы пощадите мою мать. Если моя смерть неминуема, тому и быть, пусть даже вместо ангелов с арфами меня поджидают черти с вилами.

Карлос снова попытался подняться, дернулся, упал на кровать и тихо произнес:

- Я вижу, как уже маячит передо мной мост Сират. Тонкий, как волос, и острый, как меч, а под ним геенна огненная.

Черные пуговицы глаз человека округлились, он сел на табурет, нагнулся к Карлосу и заговорил, словно задета была самая чувствительная его струна:

- Да, Аллах всемогущ и милостив. Он сотворил семь небес. Над седьмым помещается его трон. Вести от Аллаха передают нам небожители, сотворенные из света, а доступ на небо надежно охраняют ангелы и звезды. На земле действуют и падшие ангелы, изгнанные из рая за отказ поклоняться Аллаху. У каждого человека есть свой шайтан и живет он между кожей и плотью.

- Но ведь в противовес шайтану, - возразил Карлос, - каждому придан и свой ангел-хранитель. Он побуждает к добру и все поступки своего подопечного, добрые и злые, записывает для Страшного Суда.

- В мире уже воцарился ложный мессия, разрушитель храмов и искуситель людей. Аллах послал на землю обновителя веры убить чудовище и звуками труб Исрафила поднять лежащих в могилах. Мы и есть посланники Всевышнего для исполнения его приговоров.

- Тогда что меня ожидает? Забавляться с гуриями или нечто совсем неутешительное?

- Зависит от принятого тобою сейчас решения.

- Коли так, мне ни к чему больше попусту тратить слова и ждать, пока у Фортуны совесть проснется.

- Из-за своего самомнения ты получишь горький урок на собственном опыте, приговорив самого себя.

Блеснув глазами дикого зверя, загнанного в глубину своего логова, человек резко поднялся, взял стоявшую у окна канистру, открыл её и выплеснул все содержимое на Карлоса.

- Больше предупреждать тебя мы не будем, - сказал он и направился к двери.

У порога человек остановился, вынул зажигалку, поиграл ею в руке, положил снова в карман и, толкнув ногой дверь, исчез в темноте.

От резкого запаха бензина у Карлоса закружилась голова, подступила тошнота. Прямо над собой он снова увидел кусочек звездного неба. Оно показалось ему старым знакомым, когда-то уже встречавшимся здесь в Мексике. Ему вспомнилось, как мать рассказывала, что у каждого смертного есть своя звезда, которая рождается и умирает вместе с ним и пока светит, жив будет и он. Вот только когда погаснет этот небесный знак никому не ведомо.

За окном уже светало, и Карлос стал понемногу различать находившиеся в комнате предметы. Собственно, комнатой это трудно было назвать: на грязных, обшарпанных стенах висели какие-то инструменты кузнечного ремесла, на полу валялись пустые бутылки, разбитые глиняные горшки и прочая годная для мусорной ямы утварь. Судя по всему, то ли бывшая мастерская кузнеца, то ли заброшенное жилище.

Вдруг ему почудилось, будто кто-то топчется у двери, словно не решаясь переступать порога. Он чуть приподнялся и увидел огромного петуха красно рыжего цвета. Бдительный, всевидящий страж ночи взглянул на него и неожиданно разбил в куски мертвящую тишину пронзительным горном, призывая проснуться тех, кому суждено снова увидеть свет.

Пол в клетушке был земляным и хорошо пропитал слившийся с тела бензин. Едкий запах постепенно улетучивался, и Карлос стал обдумывать, как ему оторваться от кровати, а если не удастся, то выбраться из дома вместе с нею. Не зря же, подбадривал он себя, изображение красного петуха на стенах домов почитается как талисман от огня и пожаров. Главное сейчас - не делать резких движений, ибо если кровать рухнет, может возникнуть искра, от которой клетушка вспыхнет, и тогда уж точно не выбраться...

Примерно в это же время, ближе к утру, Джорджу стало казаться, что он ждет парус, который может не вернуться, как говорили его скандинавские предки из-за изменчивой морской стихии, грозившей гибелью рыбакам. Не услышав телефонного звонка в условленное время и убедившись, что Карлос в отель не вернулся, он снова набрал номер полковника Обрегона.

- Только что мне сообщили печальную весть, - сказал полковник. - В Куэрнаваке найден на улице труп женщины, в котором опознана мать дона Карлоса. Причина смерти - инсульт, повреждений на теле нет. Я дал команду моим людям прочесать все заброшенные дома в городе и на подступах. Сейчас они уже ищут по вашей подсказке в заброшенном доме с петухом. Если вы колдун, то нам повезет. Позвоните мне часа через два.

После их разговора не прошло и часа, как бригада специального назначения по борьбе с терроризмом подъехала к заброшенной кузнице в предместье Куэрнаваки и, войдя внутрь, увидела сломанную металлическую кровать, спинка которой придавила привязанного к ней человека. Пульс у него ещё бился...

*

Родственники и друзья уже разошлись, но Карлос и Джордж все стояли у покрытой венками могилы.

- Когда людям удается чудом избежать смерти, они благодарят за это Провидение, - сказал один из них, куря сигарету. - Такого чувства сейчас у меня нет. Да и как мне благодарить судьбу? Я ведь повинен в гибели своей матери. Пусть даже я никогда не искал опасности ради самой опасности или из мести к кому-то.

- Мне думается, - ответил другой, - ты просто исполнил её последнее желание.

- Ей было за восемьдесят и она очень любила веселые, дружные компании. Наверное, Джордж, я действительно ничего другого сделать не мог.

Они медленно побрели по аллее между каменными надгробьями к выходу. Навстречу попадались люди с цветами, пакетиками, и не было у них на лицах выражения особой какой-то грусти: они шли на свидание с теми, кто не может сменить свое "место постоянной прописки"...

В тот же день поздно вечером Джордж улетел к себе домой в Нью-Йорк, так и не увидев ни "города богов" Теотиуакана, ни знаменитой корриды, которая, согласно иберо-американскому поверью, отражает подлинную суть человеческой природы. Карлос же задержался на пару дней в Мехико - у него было кое-что обсудить с полковником Обрегоном.

Ну а мне сейчас нужно, по возможности, коротко пояснить. Выставлять себя проницательным ясновидцем у меня нет на то оснований. В действительности, о происшедшем в Мехико я узнал не из первых, а из вторых и даже третьих рук. Посему чувствую себя совсем не уверенным известить о том, что от меня хотелось бы услышать. Дайте время, не то стану искать резоны в самых неподходящих местах.

ЗНАК ПЯТЫЙ

Н Ь Ю - Й О Р К, О Н И Е С Т Ь Н Ь Ю - Й О Р К

Алексей подсчитал и получалось, что этот полет над Атлантикой в Нью-Йорк у него был тринадцатым. Почему это важно? Там, где он приземлился от сего злосчастного числа ничего хорошего ждать не привыкли. У итальянцев, правда, все наоборот: самые важные дела они планируют на тринадцатое число, места под этим номером считают привилегированными, дома и квартиры сдают за повышенную цену. Но это все в Италии. Любопытно, что ожидало его, русского, при тринадцатом прохождении через американский пограничный контроль?

Строгий с виду, но симпатичный чиновник взял беспристрастно его паспорт, полистал странички лежавшего перед ним талмуда, снова сверил лицо с фотографией, шлепнул печатью и, возвращая документ, поинтересовался как бы вскользь:

- Давно не были в наших краях, сэр?

- Уж, наверно, лет десять.

- Есть о чем вспомнить, не так ли?

- Нью-Йорк невозможно забыть.

- Надеюсь, приятно проведете здесь время.

На этом и завершились формальности тринадцатого перехода через американскую границу.

Едва отойдя от КПП, Алексей услышал, как кто-то позвал его:

- Привет, Алекс! Ну и дерзость с твоей стороны лететь в пятницу тринадцатого числа. У нас на такое не каждый решится.

- Откровенно говоря, мне это только сейчас пришло в голову. Не возвращаться же обратно.

- Какой обратно, вперед и только вперед с гордо поднятой головой! хлопнул Алексея по плечу рослый джентльмен. - Уверяю, тебя ждут веселые моменты.

- Поддаться соблазну, Джордж, иногда даже приятнее, чем соблазнять.

- Точно, тут и признаваться не обязательно. Мой "маркиз" уже давно ждет тебя на стоянке.

Хотя на улице стоял сентябрь, из благости охлажденного кондиционерами аэровокзала они окунулись в истинное пекло, сдобренное запахом расплавленного асфальта, отработанного горючего и морской воды. В автомашине Джордж попытался включить кондиционер, но Алексей попросил дать ему чуть-чуть подышать запахом памятных мест - предместий Вавилона двадцатого века.

- После развода, будь я неладен, оставил жене квартиру на Манхэттене и поселился в Рай-Биче на берегу залива, - заметил Джордж, выруливая со стоянки. - Направляемся прямо туда, не заезжая в город.

- Система моего "главного командования" работает нормально, отозвался Алексей. - Если начнутся сбои, сама должна отрегулироваться.

- С Божьей помощью или без?

- Не без Верховного. Если иметь в виду содействие небесных знаков.

Под дуновение ветерка со стороны океана автомашина вскоре промчалась по настилу моста Трайборо. В окно слева на фоне профиля скандинавского рыцаря Алексей увидел небоскребы Манхэттена.

- Там за бортом всплыли десять лет моей жизни, - сказал он и потянулся за сигаретой. Но закуривать не стал и положил её обратно в коробку.

- Ничего, потерпи, завтра мы снова к ним подплывем. А я, ты знаешь, все-таки бросил курить. По дороге из Вены заскочил с Карлосом в Мехико. Там в отеле и оставил мою трубочку.

- Могу только позавидовать. Как дела у Карлоса?

- Есть о чем рассказать, когда приедем на место.

Прошелестев резиной колес по мосту, "маркиз" вылетел на эстакаду, оставил за собой нью-йоркский район Бронкс и, встав на скоростное шоссе, углубился в графство Вестчестер. Из окна уже не пахло бензином и асфальтом, вокруг буйствовала почти тропическая зелень. За указательной надписью "Рай-Бич" машина съехала с шоссе, чуть покружила по утопавшему в зарослях поселку и уткнулась в ворота гаража, вплотную примыкавшего к дому.

- Это моя новая обитель, - сказал Джордж. - Надеюсь, она покажется тебе не настолько плохой, чтобы променять её на гостиницу.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, они вошли в довольно просторную комнату. Ее можно было назвать даже залом, точнее рыцарским залом. На стенах и потолке красовались боевые доспехи и оружие минувших эпох: арбалеты, мушкеты, байонеты, протазаны, кольчуги, шлемы. В них словно отражалось восхищение хозяина дома германо-скандинавскими легендами, чьи герои с готовностью шли на смерть, давая понять, что мир движется к своим "сумеркам" из-за нарушений людьми взятых на себя обязательств. В зале царил дух благородного рода, чьи представители отваживались заплывать на своих судах далеко в океан, водружать семейные штандарты на пространстве от Средиземного моря до Палестины и гордиться своими проницательными сивиллами-обладательницами могучих способностей к импровизации в духе тогдашней поэзии.

- В сагах моих дальних предков действует много героев, которые сражались без всяких доспехов, - пояснил Джордж. - Боевой на строй они вселяли в себя специальными напитками, почти как нынешние террористы опиумом и гашишем.

Рядом с камином стояло огромное кресло из дуба, украшенное резьбой и искусно обитое шкурой леопарда. Джордж подошел к нему и поманил за собой. В глубине кресла, свернувшись в клубок, возлежал огромный, серебристого цвета персидский кот. При их появлении он не только не поднял головы, но даже не открыл глаз.

- Прошу знакомиться, Макс по кличке "Корсар". - представил его Джордж. - Думаешь, не реагирует? О, ещё как. Видишь, как колышутся усы и ушные волосики. Это его радары для охоты в абсолютной темноте. Почему я прозвал его "Корсаром"? Выследит, схватит какого-нибудь зверька, не станет его убивать сразу, а, как пират, начнет забавляться с обреченной жертвой. Впрочем, так делают все коты. Обрати внимание на его хвост, сложенный вдоль тела. Он все ещё чем-то озабочен. Что ж, подождем, пока поднимется трубой.

Комната выходила на огромный балкон. Там могли разместиться полдюжины рыцарей на лошадях и в доспехах, не особенно теснясь и толкая друг друга. Перед глазами открывался совершенно обворожительный вид на залив. Сливаясь вдали с голубизной неба, сверкала на солнце зеленая гладь, её бороздили силуэты вышедших погулять рангоутов и быстроходных катеров. Нежный морской бриз ласкал тело и проникал в самые его глубины, очищая кровь и придавая новые силы.

- Вон там живет семья графов Куракиных, - сказал Джордж и указал на дом по соседству. - Точнее, дети приехавших сюда из России сразу после революции. Чуть подальше на пригорке коротает свой век бодрый старичок Володя Коваленков, тоже твой соотечественник. Он появился в Америке где-то в начале пятидесятых. По его рассказам, он воевал в Красной Армии летчиком-истребителем, даже сбил несколько самолетов, пока самого не подбили и не взяли в плен. Когда в Австрии их лагерь посетила группа офицеров НКВД для оформления передачи пленных, среди них оказался друг его детства. Он и предупредил его, что ждут Володю десять лет лагерей, как минимум. Тогда он бежал, поселился в Бразилии, потом перебрался в Штаты, где работал инженером в компании "Боинг". Недавно купил здесь неподалеку автозаправочную, сторожем поставил одного из братьев Куракиных. К слову сказать, от Володи я не слышал ни одного дурного слова о его родине.

Джордж повернулся в другую сторону и объявил:

- А вот в том белом домике живет женщина, при общении с которой я иногда теряю дар речи. Британка до кончиков ногтей. Из тех, кто благочестивые чувства может плавно и довольно невинно совмещать с чем-то на грани богохульства. Эта леди обладает довольно проницательным умом, справедлива и благожелательна в глубине своей натуры. Возглавляет в Нью-Йорке весьма престижное английское литературное агентство. Однажды мне призналась, что в прошлом ей доставляло удовольствие заниматься воспитанием молодых любовников, переделывая их на свой лад и не одевая при этом ризу праведницы. Кстати, я пригласил её на завтра к нам скоротать вечерок, если не возражаешь.

- Буду рад составить компанию, - подержал Алексей. - Между прочим, Рай - это транскрипция русского парадиза, следовательно живешь ты на райском берегу моря. Один мой приятель, тоже отставной полковник и тоже развелся с женой, поселился у себя в дачном домике под Москвой, Там на своих воротах прибил дощечку с надписью "Рай", а на обращенной к улице стороне написал "Внимание! сторожевая собака!" Недавно на пару дней выехал в город и по возвращении обнаружил, что украли его любимый рубанок вместе с другими инструментами. Хорошо ещё дом не спалили.

- У него стащили рубанок, а у нашего приятеля Карлоса этим летом украли мать, - заметил Джордж и рассказал все, что ему пришлось услышать от самого Карлоса.

Пока Джордж говорил, Алексей выкурил две сигареты подряд и уже потянулся за третьей, когда американец стал выдвигать свои версии:

- Один мой друг, бывший специальный агент ФБР, впервые узнал от меня насчет этой самой "Санта Фе". Мне тоже кажется, тот тип мог и выдумать это название как легенду-прикрытие. Ясно, на лицо интерес его и связанных с ним людей к военным и полицейским, которых путем шантажа можно было бы завербовать и использовать в своих криминальных интересах. Да и человек-невидимка, по предположению Карлоса, чем-то походил на военного.

- Мне думается, в операции похищения могли участвовать сотрудники спецслужбы какого-то государства, - начал размышлять Алексей. - Потому и выстраивается логично их весьма слаженные действия по всей цепочке Вена Мадрид - Мехико. Не исключаю, в этих городах у них должны быть свои "представительства".

- Любопытная картинка получается, прелюбопытная, я бы сказал. Взять хотя бы отношение военных к своей и чужой смерти. Каждый по своему убежден, будто не боится смерти, ни своей, ни чужой. Они не ищут её и отвергают самоубийство, однако смерть не представляется им чем-то ужасным или угрожающим. Верит ли типичный военный в жизнь после смерти? "Когда умру, увижу", - скажет он. Все это, разумеется, чисто спекулятивное соображение применительно к "Санта Фе".

- У меня такое предчувствие, история эта может иметь свое продолжение.

- Скоре всего, - согласился Джордж.

Он отошел в угол балкона, открыл там коробку, что-то достал и стал освобождать эту вещь от бумаги. В руках у него появилось искуснейшее изделие ремесла - четверка запряженных цугом лошадей, карета, на каблучке дама в длинном платье размахивает кнутом. Все это вылито в бронзе.

- Что ты думаешь? Сказал он восхищенно. - Флюгер, подарок Карлоса. Лошади скачут против ветра. Хочу водрузить его на крыше. Единственное, буду признателен за помощь, одному мне не справится. Но сначала передохнуть бы тебе не мешало.

- Какие передышки. Вперед! Ты же обещал веселые моменты.

Установить флюгер было не совсем пустяковым делом. Джорджу пришлось привязываться толстой веревкой, второй конец которой перекинули через конек крыши и укрепили для страховки.

После водружения его и закрепления они некоторой время любовались им со стороны улицы. Джордж похлопал приятеля по плечу и ненавязчиво предложил:

- Что если пойти поспать? На весь завтрашний день я арендовал моторную яхту. Придется встать в два ночи. Как мои пращуры, выйдем в открытое море ловить рыбу с попутным ветром. Согласен?

- По-моему, тут и согласия не требуется.

*

Когда они отдали швартовы и отчалили от причала, океанский залив встретил их полным штилем. Утомленный за день горячим дыханием солнца, тот спал без единой ряби и лениво, неохотно давал рассекать себя мягкой волной. Ночной бриз поддувал с берега приятной прохладой. В безоблачных высях мерцали рассыпанные гроздья созвездий. На гладкой водной поверхности луна обильно разливала серебро, придавая своей игре с водой и прозрачным воздухом нечто непередаваемое словами.

Взяв курс на норд-ост и вспенивая белый гребешок волны, яхта "Св. Магдалина" оставляла позади милю за милей. Пространство становилось все безбрежнее, хотя на востоке ещё проглядывали подернутые сизой дымкой береговые очертания острова Лонг-Айленд, откуда одинокий маяк подавал мореходам сигналы. Все земное таяло на глазах, погружалось в океанскую глубь вместе с изящными силуэтами одиноких ночных парусников. А вот и маяк скрылся из виду, лишь время от времени рассекая небо бликами прожекторов.

Джордж заглушил мотор и положил яхту в дрейф лагом, бортом к волне. Устроившись поудобнее на юте, верхней кормовой палубе, освещаемой зеленым фонариком по праву и красным по левую сторону, они молча принялись наблюдать, как на востоке зачиналась утренняя заря.

Над горизонтом появились слабые световые круги. Постепенно увеличиваясь в размерах, они захватывали собой все большую часть небосвода и окрашивали его синеву золотом. От места, где должно показаться солнце, по воде растекались световые блики, заполняли собой океанский простор и все, что над ним. Поднимаясь из-за горизонта, солнце из багрового становилось желтым, затмевало лучами другие небесные знаки, отправляя луну в невидимую нишу и воцаряясь над океаном единовластным владыкой. Зрелище пленяло своим волшебством, каждым мазком картины и её величавостью в целом.

- Теперь самое время закидывать спиннинги, - нарушил безмятежную тишину Джордж. - И уповать на звезду рыбака.

Что ни говори, редкое занятие поглощает человека всего целиком так, как ужение рыбы. Закидывая с юта спиннинги, они потому и не заметили приближения к ним катера. На бешеной скорости тот промчался прямо перед их носом в том самом месте, куда забрасывались блесны. Волна сильно качнула яхту, но рыбаки устояли, ухватившись за перила и не выпуская из рук удилищ.

- Вот болваны, - огрызнулся Джордж. - Похоже, нас пытаются оттеснить, как ту лошадку на скачках, что слишком резво рванула со старта.

Вытаскивая блесны, они обнаружили, что лески обоих спиннингов переплелись, запутались и распутать их было не просто.

- Такое впечатление, нам дают понять пора сматывать удочки, - сказал Алексей, наблюдая в бинокль.

Где-то на расстоянии трех кабельтов, или чуть более километра катер описывал восьмерки на крутых виражах. Потом снова взял курс на яхту, приближаясь уже со стороны её носовой части. Алексей стал докладывать обстановку:

- Неопознанный плавающий объект вновь приближается к нам со скоростью примерно тридцать узлов. Идет на яхту, как торпеда. Вижу на борту двоих. Один сидит за штурвалом, другой тоже смотрит в бинокль.

- Они хотят нам навязать морское сражение или взять нас на абордаж?

- Пока не уверен, Джордж.

- Если ты ничего не понимаешь в тактике морского боя, как и я, тогда срочно одевай спасательный жилет.

Джордж бросился в капитанскую рубку, выбросил оттуда на палубу и вышел с ракетницей в руке. Катер сделал резкий крен и стал удаляться в сторону Лонг-Айленда.

- Они увидели тебя и, видно, передумали, - доложил Алексей. - К сожалению, мне так и не удалось рассмотреть на катере опознавательных знаков.

- Догнать их нам не удастся, - заключил Джордж. - Лодочка у них побыстроходнее нашей. Лучшее, что мы можем сейчас сделать, это поменять дислокацию.

Мотор завелся с полуоборота. Джордж развернул яхту левым бортом к солнцу. Встав с ним рядом, Алексей продолжал высматривать в бинокль окружавшее их пространство.

- Ложимся на курс зюйд, зюйд-вест, - оповестил штурвальный. - Ближе к людям и тем аллигаторам, которых нам подбрасывает судьба, чтобы не скучали.

- Что нужно делать при любых передрягах? - решил подбодрить его и себя Алексей. - Не спешить огорчаться, а если тебя хотят обескуражить разными каверзами, посылать их к дьяволу на курсы повышения квалификации.

- Вот именно, - согласился Джордж. - Ты давай постой за штурвалом, а я принесу пива с бутербродами.

Солнце жарило уже вовсю, когда они вышли на траверс причала, откуда отплыли. Наблюдая в бинокль, Алексей увидел знакомый дом с флюгером на крыше.

- Куда мчится леди?

- По-моему, на восток, как и должно быть при дневном бризе.

- Да ты, я смотрю, владеешь морской терминологией. Может быть, и парусное дело знаешь?

- Какое там, просто что-то запомнилось из книг.

- Я тут решил обучиться хождению под парусами. Страшно хочется овладеть наукой укрощения ветра и морской стихии. Под парусами, наверное, и ощущения совсем другие.

- Судить не могу, никогда не ходил. Вот у брата моего есть домик недалеко от Москвы на берегу огромного водохранилища, что называется на карте морем. Пока мы ходим на байдарках и постоянно мечтаем о паруснике или, на худой конец, о катамаране. Что, не заехать ли тебе к нам на будущий год, а я уж позабочусь о веселых моментах.

- Непременно. Надо взглянуть на матушку Россию. Кстати, как тебе там живется?

- Нормально, жаловаться не на что.

- Имею в виду на жизнь хватает?

- Вполне, даже остается из пенсии на сигареты и заправить автомашину. Приходится и подрабатывать, конечно.

- Теперь понятно, почему отказываешься остаться здесь хотя бы ещё на недельку. И не говори о срочных делах. Все равно не поверю.

- Да нет, Джордж, какие там срочные дела. Дом вот тебе надо покрасить действительно поскорее. Иначе флюгер не смотрится.

- Краска и кисти лежат в подвале. Хочу сам покрасить, но руки не доходят.

- Тогда разреши мне это проделать. Дико люблю красить. В любом случае, мне надо хоть как-то отработать свое пребывание.

- Отрабатывать, Алекс, нужды нет, но заняться живописью вместе - это другое дело. Так что, остаешься на недельку.

- Почему бы нам не поработать исключительно белым и черным? Белым для стен, черным для оконных рам и жалюзи. И не поиграть ли нам цветом балконных перил, входной двери и гаража?

- Согласен, но с одним условием: если позволишь мне помочь покрасить твою дачу тоже в белое с черным.

- Мне остается только подготовить все к твоему приезду.

Вдалеке прямо по курсу словно из воды стали всплывать "мачты затонувших кораблей" - верхушки небоскребов Манхэттена. Пройдя под аркой моста между материком и Лонг-Айлендом, яхта попала в сплошное столпотворение из сновавших повсюду парусников и катеров. Над головами серебристые "птицы" вынимали из-под себя лапы-колеса и плавно парили на посадочную полосу аэропорта Ла Гардия. Впереди маячила арка ещё одного моста над проливом Хелл Гейт - через эти открытые настежь "врата ада" яхта "Св. Магдалина" направлялась в воды Ист-Ривер, омывавшие с востока берега Манхэттена.

- Нет, ты только взгляни на это создание ума и рук человеческих, крикнул Джордж, показывая на приближавшийся к ним мост.

Солнечные лучи падали на паутину его вертикальных и диагональных стальных канатов, переливались в них своим отражением, играли, как на арфе, звуками неописуемой гаммы цветов.

Кому может не нравиться Бруклинский Мост!

Чуть более сотни лет назад его опорные каменные башни были самыми высокими строениями в тогда ещё разных городах Нью-Йорке и Бруклине, дома из стальных каркасов и камня взметнулись в небо позднее. Наверное, немногие вспоминают сейчас о главном творце этого чуда технического гения, архитекторе и математике из Германии Джоне Рёблинге: умер он ещё до начала строительства, дело продолжил его сын, инженер-полковник Вашингтон Рёблинг, который получил на стройке травму и руководил работами из своего дома в Бруклине.

В те времена ещё не было телефонов и электрического освещения. Строительные материалы доставлялись на лошадях и подводах, поднимались с помощью лебедок и деревянных кранов. Трудились по ночам при свете факелов, как при воздвижении кафедральных соборов в эпоху средневековья. Строили Мост почти четырнадцать лет выходцы из Ирландии, Германии, Италии, китайцы, негры, славяне, индейцы... Вокруг стройки плелись хитрые финансовые махинации. Одному поставщику удалось даже поставить не отвечавшие требованиям металлические тросы, но снимать их уже не стали, ибо запаса прочности хватало.

Специалисты считают, что Мост построен навечно, если следить за его состоянием и правильно эксплуатировать. Сделан Мост так, чтобы гордиться сделанным, сохранить чувство самоуважения и поразить воображение переселенцев со всего света...

Запрокинув головы, Алексей и Джордж наблюдали, как по металлической сетке настила катили, гудели резиной колес днища автомобилей.

- Не представляешь себе, сколько усилий полиция предпринимает, чтобы какой-нибудь бешеный не подорвал мост мощным зарядом тротила, - сказал один из них.

Удобное для стоянки место Джордж нашел у одного из причалов Южного порта неподалеку от Фултонского рыбного рынка. Пришвартовав к пристани, попросил Алексея остаться на борту и, тщательно проверив надежность швартовки, поинтересовался:

- С тобой очень хотел бы встретиться один мой хороший приятель. В прошлом он служил в ФБР, сейчас работает частным сыщиком. Что ему передать?

- Готов в любое удобное для него время.

Алексей принялся наблюдать за знакомыми до боли местами. Мощеные булыжником улочки, парусники у причалов, открытые террасы ресторанов на пирсе, где угощают дарами моря прямо с рыбацких шхун. Повсюду лавочки сувениров, туристы с фотоаппаратами, бродячие фокусники и музыканты...

Через полчаса вернулся Джордж. Бросив на палубу пакет, расплатился с портовым служащим. Снова встал за штурвал и объяснил:

- Сейчас надо спешить домой не опоздать на встречу со знатной леди. С приятелем я договорился. Он пригласил тебя на ланч завтра в "Таверне на лужайке" Центрального парка. А тут в пакете весь наш, можно сказать, улов.

*

В Рай-Биче уже смеркалось, когда в дверь дома Джорджа постучалась та, кого с нетерпением ждали.

Даже одного взгляда, брошенного на неё с балкона, было достаточно для Алексея, чтобы отметить гордую, величественную осанку женщины, прекрасно владевшей всеми тонкостями светского этикета. Черты её матового лица удивили его своей изумительной гармоничностью, созданной будто исключительно для возвышенной натуры. Тонко очерченные брови, красивые полные губы в чуть заметной иронической улыбке легкого снисхождения к тем, кто даже самую пустую болтовню принимает всерьез. Каштановые волосы, чудесно сочетаемые с живыми, добрыми, голубыми глазами. Даже у совсем молодого мужчины при общении с ней могло перехватить дыхание, а это означает вопрос сколько ей лет не имеет существенного значения.

- Памела Флетчер, - представилась она, протянув руку Алексею. Родилась в Шотландии, где у каждого есть привилегия иметь родословную.

- Алексей Крепкогоров. Из страны, где большинство относится к такой привилегии менее придирчиво.

- Неужели? - сказала она и тут же повернулась к Джорджу. - Я заметила на крыше какой-то загадочный предмет. Меня эта вещь дико заинтриговала. Откуда она у тебя?

- Привез из Мексики. Пойдемте на балкон, там флюгер лучше виден.

На балконе Памела встала у перил и, не скрывая восторга, призналась:

- Я вся пылаю от зависти, однако из гордости этого не покажу.

- Говорят, в Шотландии высоко почитают принадлежность к знатному роду, - сказал Алексей. - Но мешает ли это деткам избранных творить всякие гадости?

- Я предполагаю, как и везде, - заметила она. - Кстати, джентльмены, вы слышали о недавнем откровении Нормана Мейлера? Падение советской империи стало для него большим потрясением. Он сейчас уверен в том, что его обманули, что ненавидимый американцами Советский Союз оказался не империей зла, а всего лишь довольно загадочной и бедной страной.

- Многим её исчезновение казалось абсолютно нереальным. И я понимаю Мейлера, склонного верить, что "холодная война" стала самым большим надувательством в мировой истории. Правда, на мой взгляд, обманом занимались все враждующие стороны. Как бы то ни было, советская империя нашла свое место в золотой усыпальнице рядом с другими не менее прославленными.

Памела бросила на Алексея пронизывающий взгляд, но тему развивать не решилась. Мило улыбнувшись, обратилась ко всем:

- Это любопытно, на самом деле. Однако лучше скажите мне, как вам живется-трудится. Ведь интересно узнать, что ждет и меня в будущем.

- Работаем не по нужде, вольны распоряжаться своим временем, ухватился за повод Джордж. - Как писал твой соотечественник, "на кой черт искать нам чина, коль живем мы без кручины."

- У него, мне помнится, есть продолжение. Не берусь сказать точно, ибо специально не готовилась, но суть сводится к тому, что "и на чинном брачном ложе неохота нам любить".

- Вот так, Алекс, вместо священных брачных уз я стал предметом для насмешек, - развел руками Джордж под общий смех. - На днях заглянул в томик Роберта Бернса, хотел щегольнуть своими знаниями британской поэзии. И вот тебе.

- Не расстраивайся, мой дорогой, - мягко похлопала его по плечу Памела. - В Кембридже я защищала диссертацию по английской литературе, и если после этого хоть что-то не осталось бы в моей головке, меня можно было бы считать круглой дурочкой. Вероятно, форма мой несколько иная, напоминает эллипс или восьмерку. Последняя мне даже больше подходит. Строго говоря, в ней кроется неотвратимость порочного круга. Вам не кажется, Алексей?

"Похоже, леди с ходу берет инициативу в свои руки, - отметил он про себя, отходя в сторону, чтобы взглянуть на нее. - Впрочем, так и должно быть в благородном обществе, где дамы начинают и кончают первыми. Вот голос у неё действительно интересный: поначалу даже напрашивается мысль о самоуверенной, чопорной даме, однако стоит прислушаться, как впечатление сразу развеивается и приобретает гораздо более теплый оттенок."

- Такое тоже вполне возможно, Но лишь при очень богатом воображении, заключил Алексей вслух.

- Ну вот, есть и первый тост, - предложил Джордж. - За упокой всех империй, старых и новых!

Тост был поддержан. Памела снова отошла к перилам, присматриваясь к четверке лошадей, скачущих в сторону от океана.

- Хотелось бы знать ваше мнение, джентльмены, - сказала она, подкрепляя свое желание трогательными риторическими модуляциями. Допустим, вы стоите во главе издательства и получаете рукопись от одного известного вам человека, подписавшегося псевдонимом. В рукописи, формально претендующей на художественно-документальную прозу, повествуется, как по личному приказу премьера Черчилля из осажденного Красной Армией Берлина был вывезен английскими коммандос Мартин Борман. Автор подает себя заместителем в ту пору офицера военно-морской разведки Яна Флеминга, что позднее стал известным писателем, а в мае сорок пятого якобы возглавлял специальный отряд в четыреста человек, который осуществил рейд и с незначительными потерями доставил в Англию шефа партийной канцелярии Гитлера. Согласно предварительной договоренности Черчилля с Борманом через сына Риббентропа, Великобритания должна была заполучить многомиллионные денежные авуары нацистов в Швейцарии. Естественно, лицо Бормана в Англии подверглось пластической операции, позже он получил паспорт и до относительно недавнего времени проживал в английской провинции. Короче говоря, какое решение вы приняли бы, будучи совладельцами издательства? Учтите, что за рукопись запрашивается довольно приличная сумма.

После некоторого замешательства первым решил отозваться Джордж. Откинувшись на спинку плетеного кресла и обхватив затылок ладонями, он предложил свой вариант:

- Следуя логике исключительно фактов, я не поверил бы, что такому отряду, пусть даже самых отборных коммандос, удалось пробиться в Берлин и выбраться оттуда почти невредимыми из двойного кольца. Кстати, ни сам Флеминг, ни кто-то из оставшихся в живых участников операции на такое даже не намекали. Кроме автора под псевдонимом для пущей загадки, иных свидетелей среди сотен людей нет. Все это вызывает у меня большие сомнения. Тем более, что Борман был заочно осужден в Нюрнберге на смертную казнь. Не говоря уже об искренности самого Черчилля в таком случае по отношению к союзникам.

- Теперь что нам скажет Алексей, - сказала Памела, устраиваясь поудобнее в кресло.

- Сейчас мы пытаемся разобраться, достоверна или нет описываемая в рукописи история. Скажу сразу, сама по себе она у меня тоже порождает большие сомнения, - начал излагать свою версию Алексей. - Хотя если учесть каноны популярного жанра в художественной литературе, сюжет бежит по проторенной дорожке, когда реальные и довольно известные миру личности помещаются в совершенно невероятные ситуации, дабы привлечь внимание читателей. В этом отношении книгу раскупят, не обратив внимание из какой она области - публицистики, беллетристики или эквилибристики. А уж потом пусть дотошные вроде нас разбираются. Людям конечно интересно узнать о судьбе одиозной, но загадочной личности, которую кто-то якобы видел в Парагвае, Аргентине и даже в Италии. Покуда длится читательский искус к сверхъестественному, в воображении огромной массы читателей все может стать правдоподобным. Лично мне ничего не остается, как отнестись к рукописи, как к сочинению, автор которого хватается за писательскую славу Флеминга и дает волю своему тщеславию, зная прекрасно, что сейчас по-настоящему проверить выдуманное им уже просто невозможно. В то же время, я согласен, нужно посмотреть на рукопись и с точки зрения её литературных качеств. Если таковых не найти, то я бы подумал о целесообразности её публикации. Хотя мне трудно судить - я не занимаюсь издательским бизнесом, а если бы занимался, то, видимо, и рассуждал иначе.

- Подобные сочинители вольны возбуждать интерес читателей, я не спорю, но меня лично они не очень интригуют, почему и оставляю их экстравагантности на магазинных полках, каждый раз заставляя себя остановиться, пока призраки не утащили меня за пределы разумно возможного, - решил дополнить себя Джордж. - Нелепости вымысла способны потрясти настолько, что в результате теряешь даже связующий смысл авторских проделок. Нет, я предпочту такому чтиву посидеть вечерком у камелька рядом с Максом. А если ещё в гости придет Памела, то другого и желать нечего.

- Мальчики, мне не надо говорить, что на книгах делают деньги, как на любом другом товаре, - заметила Памела, улыбаясь и поглаживая Макса, устроившегося у неё на коленях. - В наше время этот бизнес строится преимущественно на словесной готике кошмаров, синдроме страха и апофеозе насилия. Любой в здравом уме видит, как авторы пыжатся перещеголять друг друга в создании чудовищных образов. Как сказал бы Владимир Набоков, лучшие литературные приемы у них в бегах, другие - калеки. Вообще говоря, у отдельных относительно молодых писателей есть чувство стиля, но нет умения изобразить все естественно: они сразу стараются показать всем свою искушенность, но получается, как правило, искусственно и ужасно скучно.

- Пусть даже литературный вкус мне представляется явлением субъективного порядка, любые диковинные выдумки я невольно сверяю с законами правдоподобия. Пусть даже основной событийный стержень невероятен, но характеры, события и авторские размышления должны быть адекватны.

- Адекватны чему? - не выдержала Памела.

- Адекватны действительности.

- А сама действительности адекватна чему?

- Как чему, самой же действительности. Просто раз речь идет не о сказках, то лучше не злоупотреблять живым описанием в романе того, чего не было. И если уж описываешь, то не надо сюда приклеивать реально существовавшие фигуры с не нуждающимся в рекламе именем, без упоминания которых потеряется весь эффект восприятия.

- Все было бы хорошо, Алексей, но кто вправе судить, что есть адекватность, - не успокаивалась Памела.

- Ребята, кажется, вы заводитесь, - рассмеялся Джордж, - и это мне нравится. Лично я ещё не встречал состряпанный за несколько месяцев роман, который мог бы понравиться. Меня не прельщает игра на милых человеческих предрассудках. К тому же, с детства я не был легковерным, чем и оградился от лишних разочарований.

- А мне нравиться заводиться и заводить других, - не сдавалась Памела. - Просто на своем поприще литературного агента я обязана, хотя бы ради эксперимента, дать возможность автору идти своим путем, пусть даже кувыркаясь. Тем не менее, когда вижу, что писательские фантазии и способности расточаются главным образом на мучительные пароксизмы безумия, считаю это уже поводом обращения не ко мне, а к психиатру. Если этого не замечать, то и сама свихнешься, как при неумеренном курении опиума.

- О чем мы и говорим, - резюмировал Джордж.

- Причем не боясь показаться ортодоксами. - поддержал Алексей.

- Ох уж эта мужская солидарность! Но тут, джентльмены, интересно и другое. Даже у достаточно утвердившегося писателя воображение-то может ещё работать, но запас новых увлекательных тем катастрофически сокращается. В довершение, писательская известность налагает на автора и более жесткие требования, от него ожидают захватывающих историй и готовы пригвоздить его к позорному столбу, если тот не оправдывает своей популярности. От этого самого отчаяния даже личность с твердой литературной репутацией может вдруг начать нести сущий вздор.

- Это уже приближается к моей бывшей работе по предотвращению вздоров, не имеющей к литературе никакого отношения, - заметил Джордж.

Алексей вдруг неожиданно поднялся с кресла и подошел к перилам балкона. Взгляды устремились на него, поскольку он даже не обронил непременного для таких случаев "извините". Закурив сигарету, он повернулся к собеседникам и на красноречивое их молчание ответил:

- Извините. Как бы претенциозно я ни звучал, но если мне пришлось бы писать роман, то делал бы это с целью придать жизни какой-то смысл и с помощью найденных мною характеров рассказать о вещах интересных не только для моих соотечественников. При этом напоминал бы себе, что самое увлекательное должно быть не в сюжете, а в мыслях моих персонажей, способных зародить в людях новые мысли, желательно разумного свойства. Имею в виду без обреченности, скудоумия или фанатизма, которых в жизни и так хватает с избытком.

. - Провались я на этом месте! - воскликнула Памела. - Уверена, Алексей, вы пишите свой "роман века".

- Причем от руки и в одном экземпляре. Иногда набираюсь смелости делать это и на английском.

- Вот видишь, Джордж, интуиция меня не обманывает. Оставь, пожалуйста, нашему гостю мою визитку. Памела Флетчер редко ошибается в своем деле.

- Как итальянский издатель Фелтринелли, что вывез из России рукопись "Доктора Живаго", - уточнил Джордж. - Он надеялся, роман станет "бомбой", но прошло время и он оказался террористом. Сказано это было бы мною совершенно некстати, не продолжи я сейчас свою мысль. В современных романах, по моим наблюдениям, характеры террористов вырисовываются весьма плоско. Чаще раскрывается не их психологический портрет, а методы борьбы с ними. В Европе, да и у нас здесь, они часто представляются личностями, вызывающими не столько неприязнь, сколько восхищение.

- Потому-то серьезные беллетристы не торопятся с такими проектами, пояснила Памела. - Для начала они хотят выработать для себя нужную перспективу и понимание мотивов терроризма, всех его цветов и теней. Чувствуют безмерный риск броситься из одной крайности в другую, придавливая по дороге все ростки здравых суждений о политической стороне явления. Пока же ждем, что кто-то из инопланетян снизойдет и наконец объяснит нам что к чему.

- И хватаются за разные "ужастики", - добавил Алексей. - Конечно, трудно рассказать так, чтобы никто не заподозрил автора в претенциозности или интеллектуальной ограниченности. Скажем, чем лично меня может увлечь роман о террористах? Я должен почувствовать способность писателя возбуждать во мне духовный и интеллектуальный интерес, показать свою безжалостность к самому себе, проницательность видения незамеченного другими и бесстрашие посмотреть в глаза самой жестокой правде.

- От одной такой правды у меня мурашки разбегаются по телу, поддержал его Джордж. - Раствором, скрепляющим всю мировую цивилизацию, восточную и западную, всегда служила кровь человеческая.

- Трудно не согласиться, - всплеснула руками Памела, отчего сидевший у неё на коленях кот тут же спрыгнул на пол. - Мне нравится это путешествие не вдоль, а вглубь. Надеюсь, у вас должны быть свои соображения и по шпионскому роману. Когда-то от него многое ожидали, даже больше, чем от полицейского. Большая игра, крупные ставки и прочее вплоть до ядерного конфликта. Но из всех преуспел лишь Ле Карре, благодаря, отчасти, его опыту работы в британской разведке.

- Шпионский роман скребется по дну, - откликнулся Алексей. - На мой взгляд, его надо либо обновлять кардинально, либо ему уже не найдется достойного места в детективном жанре. Во многом это зависит от умения раскрывать таинство готовящегося заговора, точнее психологии заговорщиков. Редко кто способен наделить своих персонажей обстоятельными раздумьями и соответствующими чувствами, или творить с оглядкой подобно тому, как действуют сами заговорщики. А тема воздействия сурового наказания? Да не будь наказание за шпионаж столь суровыми, контрразведка повсюду сбилась бы с ног. В шпионских, да и не только в шпионских романах, не исхожены ещё все пути общения автора с читателем. Почему бы не сделать читателя героем романа на равных правах с другими действующими лицами, не настроиться на обмен с ним разного рода версиями? Но сделать это так, чтобы у него была полная уверенность - до всего он дошел сам.

- Я тоже всегда ищу откровений, берущих меня за душу, - признался Джордж. - Не столько слежу за шпионом, сколько за автором в ожидании от него откровений, пусть случайных, но обязательно в ладах со здравым смыслом.

Памела встала, грациозно расправила свое легкое платье и, почувствовав на себе вопросительные взгляды мужчин, заметила:

- Видно, самая жестокая правда может оказаться дьявольски неправдоподобной из-за раздвоенности человеческой личности.

- Которая решает, совершать преступление или воздержаться, - дополнил Джордж.

- И об исходе этого выбора можно только гадать, - откликнулся Алексей.

Это верно, есть люди, коих привлекает игра ума. Есть ещё и такие, которым ведомо чувство меры, или ощущения момента, когда нужно заканчивать приостанавливать эту игру.

- Почему бы нам не прогуляться по берегу, джентльмены? - предложила Памела и скинула с ног свои изящные белые туфельки, как бы намекая, что с её настойчивостью бороться бессмысленно, тем более, что сама она пока не покидает их компании.

Они вышли из дома на песчаный пляж. Дойдя до кромки, где обрывался накат волны, направились вдоль берега. Песок все ещё хранил тепло солнечных лучей, в заливе продолжался штиль. Ветерок был настолько неосязаем, что оставалось только гадать, откуда он, с материка или океана.

"Вот уж поистине райское местечко, - подумалось Алексею. - Поневоле засомневаешься, стоит ли напоминать себе о вечных муках ада, особенно когда рядом такая обворожительная, независимая особа. И все же, как смешно выглядит, наверное, со стороны уже немолодой мужчина, начинающий испытывать страсти своей юности."

Он шагал, чуть пропустив их вперед, интуитивно подчиняясь правилу третьего лишнего, однако и не отказывал себе в удовольствии наблюдать незаметно за легкой грацией движений женщины в белом полотняном платье. Своей фигурой, мягкой и чуть танцующей походкой та напоминала ему Джулию. Во всем её облике угадывалась настоящая леди и не из тех, кто мило обходится со своим кавалером, втайне презирая его за ничтожность. А какой у неё прирожденный дар быстро и естественно преодолевать неловкость первых моментов знакомства, создавать впечатление, будто ты знаешь её уже целую вечность.

- Почему отстаете, Алексей? - неожиданно повернулась к нему Памела. Или уже принялись за свой роман? Кстати, ребята, я с ужасом смотрю на ваши обгоревшие лица, как у чертей пламенем ада.

- Мы тут немного рыбку половили, - объяснил Джордж. - И были бы рады полакомиться с тобой дарами моря под лиссабонское из Испании.

- Если откровенно, то не искала этого приглашения, а просто ждала, когда же его сделают, - улыбнулась шотландка. - Но после рыбки предлагаю сыграть в перегонку мысли из головы в компьютер. То есть каждый из нас по очереди наберет текст не больше нескольких абзацев на тему "Правда и Ложь", если нет возражений. Все, что придет в голову, не задумываясь о стиле. Потом посмотрим, получился ли из этой затеи хорошенький словесный натюрморт на память о нашей встрече.

ЗНАК ШЕСТОЙ

Ч У Ж О Й Д У Ш И П О Т Е М К И

В Нью-Йорке принято знакомиться, чтобы узнать нечто новое, необычное, интересное. Знакомство может выйти неудачным, ожидаемых впечатлений не сложиться, но верить в счастливый исход нужно обязательно, иначе незачем и встречаться. Просто убить время? Здесь разучились транжирить безвозвратные ценности, потому стараются расходовать их с пользой для души, тела и в строгом согласии с личными интересами. Благоприятные же возможности для этого встречаются в городе на каждом шагу, тем более в воскресный день на огромных просторах Центрального парка.

В компании с такими мыслями Алексей и остался один у фонтана на манхэттенской площади Гранд Арми, куда его подвез Джордж, обещав вернуться на то же место в пять вечера. Поначалу ему показалось, будто опустился он на другую планету и должен приноровиться к иным силам тяготения. Чуть подпрыгнул, потоптался. Да нет, вроде все те же, как везде. Не спеша стал переходить 59-ю улицу, пропуская делавшие правый поворот автомашины, что вызывало у водителей легкое недоумение. Как ни крути, брат, привычка предмет для анализа.

Перед входом в Центральный парк он вдруг почувствовал неожиданно зачастившее дыхание. "Карбюратор" в груди заработал на больших оборотах. Еще бы! Когда-то покидая эти места, Алексей прощался с ними навечно, а тут, вот тебе, подарок судьбы не известно за что. Закурил, отрегулировал обороты, посмотрел на часы - до встречи с приятелем Джорджа оставалось достаточно времени. И увлекаемый толпою таких же гуляк, побрел по аллее.

Парк производил впечатление нерукотворной природы, хотя все на его территории спланировано и ухожено человеком. Это совместное предприятие природы и людей было создано полтора столетия назад посреди каменных обиталищ Манхэттена в виде гигантского оазиса со своим лесом, лужайками, спортивными площадками, прудами, местами для отдыха, развлечений и наблюдений за окружающим миром.

Пользуясь погожим днем, то там, то здесь люди играли в бейсбол, теннис, крокет, баскетбол, шахматы, домино. Слушали симфонический оркестр, смотрели танцевальные конкурсы на эстраде и театральные постановки. Катались на велосипедах, каруселях, роликах, верхом на лошадях или в карете. Запускали воздушного змея, бросали друг другу фризби. Наблюдали за животными в клетках зоопарка и на свободе - за белками, ракунами, черепахами. Наслаждались видом изумительных азалий и крокусов на южном берегу пруда под романтическим названием Бельведере, а потом плутали по лабиринтам из черной вишни, боярышника, кизила, сирени или заглядывали в клубы любителей птиц. И когда уже не было сил участвовать в развлекательных экскурсиях, просто лежали на траве, отслеживая перемещение по небу одиноких тучек, думая о чем-то своем.

Пропустив перед собой группу джогеров и велосипедиста с плакатом "Будьте бдительны! Бегайте в паре!", Алексей снова ощутил на себе упругие потоки магнитных волн, все упорнее увлекавшие его к уголку парка, что соприкасался на западе с 66-й улицей. Оказавшись там, он вышел на улицу, сделал около сотни шагов, остановился на тротуаре и стал искать взглядом те самые три заветных окна на пятнадцатом этаже.

К дому, десять лет назад служившему его временным обиталищем, причалила желтая лодочка такси. Из подъезда степенно вышел пожилой швейцар в светлой ливрее с золотистыми галунами и открыл дверцу авто, высаживая пассажиров. Увидев на противоположной стороне улице Алексея, помахал ему рукой. Узнал, а ведь прошло столько лет!

В скверике на площади неподалеку, где сливаются Бродвей и авеню Колумба, Алексей сел на скамейку, вытянул ноги, закрыл глаза. В голове шумело гудением моторов, пронзительным воем полицейских и пожарных машин. Все было как будто вчера...

Нью-Йорк и ньюйоркцы действительно оставили в душе его особый, неизгладимый след хотя бы тем, что предоставили массу соблазнов, самый большой из которых - почувствовать себя гражданином планеты, сохраняя при этом национальную гордость. Город и сейчас, словно мощный магнит непознанного свойства, притягивал к себе своей магической способностью доводить здесь жизненные планы, профессиональные стремления и чисто человеческие капризы до состояния бурления. Кажется, местным жителям суждено обессилеть от нервного напряжения и записаться на прием к ученикам доктора Фрейда, но каким-то чудом массовое повреждение умов обходит их стороной.

Кто знает, наверное, местные души спасает ощущение общности с чем-то небывало большим и уникальным в своем роде. Здесь всегда, или по крайнем мере днем, выходишь на улицу и чувствуешь витающую в воздухе терпимость к людям, их идеям и слабостям, а это снимает излишнее напряжение. Именно на берегу самой короткой в мире реки Ист-Ривер город подарил кусок земли Организации Объединенных Наций, дабы цивилизованно разрешать международные конфликты, учиться жить вместе, относиться благожелательнее друг к другу и к вере каждого в своё.

Здесь даже писатели чувствуют себя в своей тарелке. Задерживаясь надолго или на время, через Нью-Йорк прошли почти все, кого ещё помнят среди литераторов первого ряда, начиная с Джеймса Фенимора Купера. И это, вероятно, оттого что на Манхэттене обучаешься разным вещам быстрее, чем где бы то ни было. В первую очередь мудрости, что не в знаниях только, а в ощущениях мгновенной переменчивости, шаткой неустойчивости любой из вечных истин морального плана, которые зависят, в сущности, лишь от глубины познания самого себя, своей изначальной природы, откуда очень трудно изгнать самодовольство и чувство превосходства над другими. Такое начало начал души словно выравнивает всех - богатых и бедных, здоровых и больных, умных и глупых, за редкими исключениями, что только подтверждают закономерность правила.

Рано или поздно в Нью-Йорке начинаешь усматривать в себе самом древнего грека, который заглядывал далеко за пределы своего ограниченного мирка, и понимаешь, почему писатель на пределе своего дарования способен лишь служить "повивальной бабкой", которая облегчает появление книги на свет, но совершенно не связана ответственностью за то, что получится. Романы здесь создаются в ходе неустанного поиска-познания автором себя и других, как бы на привале между поисковыми операциями.

На берегах Ист-Ривер и Гудзона скептически относятся к салонным богоискателям и пустобрехам, восславляющим нетленные ценности абстрактного гуманизма. Здесь сразу докажут, что любовь может быть и далеко не гуманной, эгоизм - даже весьма разумным. У коренного ньюйоркца всегда при себе свое личное видение рациональных отношений между людьми, основанных на альтруизме и эгоистическом расчете одновременно. Тактично и ненавязчиво он даст понять, что самоистязание в поиске смысла жизни ни к чему путному не приводит. Однако это лишь наполовину правда, ибо его могут даже во сне преследовать мысли мудрецов, проникших в глубины сознания и подсознания, что неистово отстаивают свои собственные заблуждения и даже готовы признать единственно стоящим удовольствием бешенное распутство. На сей счет можно услышать от него совет почаще заезжать в здешний зоопарк и смотреть на "самого опасного зверя на земле, уже истребившего целые виды." Точнее, смотреть на себя в зеркало под такой надписью в одном из павильонов бруклинского зоологического сада. Правда, он тут же охотно согласится, что все зависит в конечном итоге от того, смотрит ли сам человек на себя и людей как на врагов или как на изменчивых друзей, чье доверие ещё надо заслужить...

За десять лет жизни в Нью-Йорке у Алексея возникали самые разные впечатления от города и его обитателей, в том числе самые нелицеприятные. Черт его знает, возможно, не всегда верными были эти впечатления. И все же ему казалось, что город учил воспринимать других не ниже и не безнравственнее себя, видеть окружающее глазами себе подобных, постараться испытывать переживаемые ими чувства и расширять масштабы своего мировосприятия до размеров общечеловеческих. Потому и отдавал он Нью-Йорку должное: хоть город и привык к мрачной картине убийств, грабежей и мошенничества, люди здесь упорно продолжали ценить в себе и других прежде всего их личные качества, избегали стереотипов в оценке личности, готовы решительно встать на защиту своих прав на свободу и на стремление к счастью, да и вообще быть такими, какими хочется, не переходя при этом границы разумного самоутверждения и не покушаясь на права других.

Если одинаково беспристрастно срывать покровы тайных грехов со всех городов, то и в Нью-Йорке обнаруживаешь, как можно испытывать некоторое удовольствие при виде чужих несчастий, веру в колдунов и нечистую силу приравнивать к духовному поиску, а библейскую заповедь не творить зла даже во имя блага нарушать с необычайной легкостью. Найдешь здесь и достаточно зловредных, что упорно стремятся уйти в мир иной, норовя прихватить с собою ближнего. "После нас хоть потоп? Да хоть и при нас!"

Как и повсюду, здесь в ходу обычные зависть и корысть, включая самые бескорыстные их разновидности. По всеобщему закону продвижения в должности восходят наверх с самовлюбленностью Нарцисса, оставляют внизу чувство юмора, не гнушаются интриганством и местью. Или находят для себя "таежные углы", чтобы впасть там в спячку и из злобы продлить себе удовольствие наблюдать чужие страдания. Или, будучи в целом трезвенниками, сами себя загоняют в винные погреба, невольно превращаясь в законченных пьяниц.

Словом, Нью-Йорк и есть сама жизнь неприкрашенная, когда затрудняешься даже сказать с полной уверенностью, кто кого больше пародирует: мы её, она нас или мы сами себя. И убереги нас всех от искушений, дай каждому сил быть пастырем самого себя, соблюдая законы при сохранении своего и чужого душевного покоя...

Алексей взглянул на часы, поднялся со скамейки, пересек Бродвей и направился обратно к Центральному парку. Вдали маячил силуэт "Таверны на лужайке". Опаздывать на встречи было не в его привычке.

Ровно в два он уже стоял под навесом у входа в ресторан, построенный на территории парка в том самом месте, где раньше находилась овчарня. Подъезжали такси и лимузины, из них выходили прилично одетые граждане. Чтобы не распариваться на солнце, они сразу же ныряли в прохладу ресторации.

- Полковник, вы остаетесь верны своим правилам конспирации, - раздался голос за спиной Алексея, и кто-то тронул его за плечо.

Он обернулся. Перед ним широко улыбался внушительного сложения мужчина, чем-то напоминавший частного сыщика Ниро Вульфа, правда выглядевший чуть поспортивнее и полегче кило этак на тридцать. Бесстрастные черты его лица создавали первое впечатление, будто этого человека никогда не назовешь "душечкой". Под глазами висели подтеки, в тяжелом буравящем взгляде таилось больше проницательности, чем любопытства. Так, наверное, и должен выглядеть отставной специальный агент ФБР, неутомимый борец с криминальным сообществом.

- Фрэнк, приятель Джорджа, - представился он. - И я очень рад возможности иметь с вами некоторый тет а тет.

При входе их почтительно встретил метрдотель и проводил до столика. Чувствуя, что в дальнейших его услугах пока нет нужды, тут же удалился.

В зале ресторана не светилось ни одной лампочки. Лучи солнца проникали рассеянными сквозь стены из зеленого стекла, принося с собой ощущение, будто сидишь на лоне природы в прохладном закутке парка, где не нужно прятаться от жары и жадно ловить освежающий ветерок. Все это чудесно дарили бесшумно работавшие кондиционеры.

- Я вас не случайно пригласил именно сюда, - сказал Фрэнк. - Ведь вы жили неподалеку, если меня не подводит память.

- Совершенно верно, в пяти минутах ходьбы. Однако хочу вам признаться, за все мои годы в Нью-Йорке здесь никогда не был.

- Из соображений конспирации?

- Да нет, просто так получилось, что вы первые меня в этот ресторан пригласили. Кроме того, у меня были совсем другие интересы.

- О, вы не представляете себе, сколько мы угрохали денег, дабы проведать о ваших подлинных интересах.

В это время подошел официант, поинтересовался вкусами клиентов относительно легких или крепких напитков. Выбор пал на "мартини".

- За что выпьем? - полюбопытствовал Фрэнк. - Как у вас принято? За здоровье или встречу?

- Давайте за жизнь, какая бы ни была и что бы с нами ни вытворяла.

Похоже, Фрэнк ожидал другого тоста, но поднял рюмку и охотно поддержал:

- Окей, для начала за жизнь и с надеждой, это не последний глоток.

Чокаться рюмками они не стали, следуя местному обычаю.

- Не знаю, как вас, - начал Фрэнк, отведав, видно, своего любимого напитка и уже не так пристально смотря на Алексея, - но меня вытащили на свет Божий для того, чтобы я делал его уютнее для себя и жил, не омрачая существование других. И я старался не омрачать, сражаясь около тридцати лет с маньяками-убийцами, мафией, террористами, шпионами и прочими нарушителями закона. Не стану скрывать, был способен и обмануть для пользы дела, поступить против своей совести в интересах расследования и поиграть на чувствах других, скрывая собственные. А что, у вас было иначе?

- Строго говоря, отличалось в оттенках. При этом я заставлял себя выбрасывать из головы мысли о предосудительном и не забывать на пути грешном о мудрости с оглядкой.

- Еще бы, ведь вы работали под "крышей" без дипломатического иммунитета.

- То есть старался на первый импульс не отвечать, а больше прислушиваться ко второму.

- Мне помнится, впервые приехали в Штаты, когда вам было чуть больше двадцати шести, - заметил Фрэнк, предлагая собеседнику сигарету. - Тогда я уже работал в контрразведке и мы, буйствуя от избытка жизненных сил, охотились за ребятами из русской резидентуры с азартом, словно собаки за зайцами, которые постоянно от нас ускользали, а потом развлекались тем, что гонялись за собственным хвостом. Мы заботились о своей национальной безопасности, вы - о своей.

- И, предполагаю, искали пути меня пришпилить?

- Безусловно. Тщательно просеивали и анализировали все, что удавалось получить от информаторов, прослушивания телефона и квартиры, из сводок наружного наблюдения, разговоров среди ваших знакомых и агентурных сообщений тех ваших коллег, кого мы уже завербовали.

- И что же?

- Не собиралось достаточно улик. Мы все ждали, когда вы начнете "расклеиваться" и непроизвольно свидетельствовать против себя же. Шли месяцы, годы. К сожалению, ухватиться было не за что. Говорю совершенно откровенно, прямых доказательств вашей негласной работы, которые могли бы фигурировать не в оперативной разработке, а на суде, нам не хватало, хотя, повторяю, косвенных улик было достаточно. У нас оставался выход объявить вас "персоной нон грата", что самое легкое, если не грешить перед совестью и законами Соединенных Штатов. Или подставить вам провокатора на пути к согрешению и взять вас с поличным.

- И вот тогда-то попытаться меня завербовать? - дополнил Алексей список новой альтернативой.

- Думали и об этом, - неуверенно сказал Фрэнк.

Тут подплыл официант в ожидании заказа на выбранные блюда, выслушал, ничего не записал и незаметно исчез.

Приметы его профессии все же дают знать о себе, подумал Алексей, приглядываясь к американцу. И одна из них - надменная учтивость, точно рассчитанная на выуживание из человека нужных сведений, в сочетании с надлежащей выдержкой.

- Так что же с вербовкой? - напомнил он вслух. - Я не припоминаю таких попыток. Хотя, хотя в ваших документах все могло быть.

- Ну это в разведке легко сочинять байки про дерзкие вербовки, а потом отсутствие конкретных результатов списывать на осложнение обстановки, - не без причины огрызнулся Фрэнк. - В контрразведке такое исключено не в виду нашей более высокой морали, просто по причине, что всё проверяется сразу и на месте.

- Поверьте, я не хочу никого обижать. Просто привык считать, что важна не тайна сама по себе, а тайна, которую стоит скрывать. В этом, надеюсь, мы с вами находим понимание, иначе не сидели бы здесь.

- Тогда предлагаю выпить за встречу. В неё никто из нас не верил.

- И даже не предполагал, что такое может произойти, - уточнил Алексей и хотел было чокнуться, но на полпути спохватился.

Фрэнк уловил попытку сгладить острые углы беседы и стал "оттаивать". Возможно, и оттого что принесли сочный кусок говядины, а он был голоден, Или от второго "мартини", а он, судя по всему, был с этим напитком на "ты", хотя в английском языке такого местоимения нет и оно чаще всего понимается интуитивно. Бог знает отчего и Алексей начал расслабляться в пределах подобающего. Такое бывает с обеих сторон без видимых причин, когда встречные потоки биотоков сталкиваются и переплетаются, настраивая в благоприятном ключе.

- И все же, - продолжил Фрэнк без былой пружинки в голосе, - если кто-то из наших ребят отважился бы сделать вам предложение о негласном сотрудничестве и обмене информацией, дабы вы быстрее продвигались по службе, и в самой для этого пристойной форме, как бы вы среагировали? Меня раздирает любопытство услышать что нас ожидало.

- Я спросил бы об одной вещи, которую вы явно не предусмотрели.

- О какой именно, Алексей? Не тяни меня за ногу!

- Есть ли у вас на эту вербовку санкция и соответствующие гарантии от Президента Соединенных Штатов Никсона, Форда, Рейгана, в зависимости от того, кто был в ту пору хозяином Белого Дома.

От неожиданности Фрэнк оставил нож в куске мяса и откинулся на спинку кресла.

- Допустим, мы сказали бы, что такая санкция у нас имеется. Что тогда?

- Попросил бы её показать на гербовой бумаге с подписью, печатью, датой, как и положено.

- Черт меня дери! - хлопнул Фрэнк по столу. - Допустим, документ у нас в руках.

- Тогда попросил бы дать его мне и подождать, пока я съезжу в резидентуру и оставлю там на хранение в сейфе у генерала.

Раздался не просто хохот, но хохот, заставивший всех за соседними столиками повернуть головы в их сторону и сделать это без всякой укоризны или осуждения, лишь с интересом, кому это так весело.

- Я им говорил то же самое, - произнес Фрэнк чуть потише. - Для вербовки всегда нужны основания, а ты их нам не давал. Угроза же силового давления меня лично не привлекала и казалась, по большей части, абсурдной. Между прочим, я имел дело с некоторыми вашими перебежчиками. От них даже пахло одинаково.

- Любопытно, чем?

- Когда они потели, что с ними происходило постоянно, от них веяло запахом, как бы тебе сказать, опустошенной души. Если знаешь, что я имею в виду.

- Догадываюсь. Что до меня, Фрэнк, если говорить на чистоту и серьезно, я не согласился бы на сотрудничество с вами по тем же причинам, что и ты - с нами. Во-первых, из чувства собственного достоинства. Ну а потом я до сих пор считаю Америку не единственной, мягко выражаясь, хранительницей самых благородных и прогрессивных идей в мире.

- Звучит в высшей степени убедительно. Иное мне было бы даже просто неприятно услышать, - заметил Фрэнк и попросил официанта принести ещё по одному "мартини".

- Хочу, Алексей, приоткрыть тебе одну тайну из тех, что не стоит скрывать, - сказал он, выпив на сей раз за здоровье. - Мы сознательно дали тебе возможность поработать здесь в Америке и не устраивали против тебя никаких особых ловушек.

- Любопытно, чем я такую любезность заслужил?

- Потому что наши самые прожженные медиумы, пытавшиеся проникнуть в подкорку твоего мозга, обнаруживали, что там уже нельзя ничего перестроить. Но самое главное - они чувствовали твое корректное к нам отношение.

- Что ты имеешь в виду под "корректным"?

- Прежде всего уважительный профессионализм, что проявляется даже в том, как ты вел автомашину, когда за тобой по пятам следовала бригада сотрудников наружного наблюдения. Из их донесений явствовало: ты не заставлял людей дергаться демонстрацией своих лихих выкрутас на колесах, никогда не подставлял их под удар встречного движения. Некоторые даже отмечали, будто ездить за тобой одно удовольствие. Как это у тебя получалось? Расскажи, если не секрет.

- По правде, я исходил из того, что за мной следят люди, у которых есть семьи и дети. Они выполняли свою работу, я - свою. Чья важнее или рискованнее, зависит от точки отсчета. Не хамить, когда мне не хамят, это, вероятно, у меня в генах заложено.

- Вот это я и хотел услышать, - глубокомысленно заметил Фрэнк. - Ты знал и любил свое дело. Но почему, позволь спросить, ушел в отставку чуть раньше обычного? По здоровью? Если хочешь напустить тумана, лучше промолчи. Я отнесусь с пониманием.

- В инвалиды меня ещё рано записывать, хотя былой прыти уже нет. Ушел я без обиды и злобы. Никто меня не выгонял, даже наоборот. Как тебе сказать, просто у каждого кем-то заранее отмечены этапы его жизни. Кончился у меня один, начался другой. Впрочем, о минувшем вспоминаю без сожалений. Что было, то было. А как у тебя?

- Тоже ушел без обиды. Меня никто не вытряхивал, как гнилое яблоко из корзины. И вообще нет повода выражать бурную радость или тоску от завершения моего тесного общения с криминалом. Утешать меня не надо. Но вот отчего я действительно расстраиваюсь, так это оттого, что вижу сейчас в открытой продаже все больше беллетристических пособий по обстоятельному обучению граждан новейшим приемам вымогательства, грабежа, подлога, терроризма. Раз так, ловите мошенников и бандитов без меня.

- Но ведь у тебя, Фрэнк, есть свое детективное агентство. Тоже, по-видимому, интересная работа.

- Так-то оно так, однако не открывает мне ничего нового. К тому же, я сворачиваю этот бизнес и хочу завести свой челн куда-нибудь в глухие места Британской Колумбии. Словно гренландский тюлень, залягу там в стороне от всеобщего безумия и беспричинного смеха. Устал я от всего, Алексей, чертовски устал. Пора и о себе подумать, заниматься любовью, рыбалкой, выращивать цветы. То есть поставить другую сторону своей "пластинки", если знаешь, что я имею в виду.

Фрэнк как-то сразу сник, устало облокотился на подлокотник кресла. В глазах его лишь остался огонек, который трудно спутать с другим, огонек поиска чего-то в сидевшем напротив него человеке. Выглядел он изможденным, чуть затравленным, но не жалким.

- Я слышал, вы сочиняете там что-то в Вене, - сказал он, не меняя позы. - Тут порыскал у себя и принес вам некоторую пищу для размышлений. Мне больше не нужна, вам может пригодиться.

Вынув из кармана пиджака небольшой желтый канцелярский пакетик, Фрэнк положил его на стол перед Алексеем и пояснил:

- Дискетки, постарайтесь на них не садиться. Среди них я отложил две эксклюзивных для тебя только. Знаю, ребята ваши упорно ищут уплывшие из страны "русские" доллары. Их самому дьяволу трудно найти. Но мы нашли. Не все, конечно, но кое-что. Тебе это тоже может пригодиться. Разумеется, без ссылки на источник.

- Фрэнк, искренне признателен тебе, - сказал Алексей. - Но не попаду ли я своим двусмысленным положением в историю, когда мне придется обращаться за помощью в российское консульство?

- Не понял. Ты что, меня принимаешь за провокатора или подставу? Думаешь, сейчас появятся агенты ФБР и возьмут тебя наконец-то тепленького?

- Ну не совсем так мрачно, конечно.

- Явно не тот случай, Алексей. Делаю это из христианского милосердия, из сочувствия к твоему народу. А потом, подсказываю вам, как легче всего с внешними долгами расплатиться, хотя вы смекалисты и без меня. Пошлю к черту всех, кто посчитает иначе. Не ищу и повод действовать по принципу "почеши мне спинку, я почешу твою". Надеюсь, улавливаешь?

- Я не новичок на стадионе, Фрэнк.

- О, это уже сигнал выпить за наши новые этапы жизни.

- Не такой уж бессмысленной, как кто-то может подумать.

- Да кому мы сейчас нужны, Алексей...

Если прикинуть, сколько ещё было тостов, можно удивиться их выходу из "Таверны на лужайке" без посторонней помощи. Простившись, один тяжело плюхнулся на заднее сидение такси, другой побрел тяжелой походкой в направлении к тому месту, где его обещал подхватить Джордж.

*

Вернувшись в Рай-Бич, они включили компьютер, вставили дискетку. На экране замелькали названия разных высоких инстанций вместе с достаточно интересными материалами на общую тему. При виде всего этого у обоих из-за ушей потекли струйки пота.

- Фрэнк явно спятил, - заметил Джордж. - Такие вещи держать при себе крайне рискованно. Прочтем, а дискетки я ему верну или, при случае, выброшу в океан.

Читать им пришлось несколько дней, отрываясь на покраску дома, сон и еду. Закончив работу, они даже засомневались, чем больше удовлетворены: тем, что узнали, или сделали вместе с руками.

В пятницу вечером Джордж проводил Алексея в аэропорт. Дискетки решили выбросить в океан, но так и не выбросили.

Да, чуть не упустил. Из затеи Памелы по поводу международного сочинения о правде и лжи у них троих получился вот такой кусочек виртуальной действительности:

"Никому не отдам своего права гонять шарики в собственной голове как мне заблагорассудится. Ни Господу Богу, ни всеблагими провидениям, ни Сатане с его подручными на земле. Знаю, что живем не в раю. Был бы рай, о Всевышнем никто бы не думал, просто жил бы и давал жить другим. Знаю также, что здесь на Земле подтвердить свою честность можно лишь практическим делами. Истинная же правда безмолвна. Не потому ли устав иезуитов разрешает им, в случае необходимости, прибегать к двусмысленным выражениям и не считать это ложью, а на суде даже уклоняться от дачи свидетельских показаний, если речь идет о поступке, в понимании Ордена, безгрешном. Истинная правда где-то скрывается от праздного взора, однако вряд ли стоит за каждым секретом отыскивать достойную внимания правду. В общем, не истину заветную нам приходится находить,, а чаще всего подтверждение своим догадкам, не совершенно новое, а обновленное уже известное. Веря в чудеса, каждый раз цепляемся за обещания счастливой жизни. Благость же обещаний всегда приятна, но слишком обманчива, как дезодорант.

Непогрешимую правду-истину трудно найти в книгах, пусть даже самых великих. Видимо, нет такой всеобъемлющей истины, которая принималась бы всеми народами единогласно и безоговорочно. В действительности, встречается лишь смесь из истины и заблуждения, правды и лжи в различных пропорциях. Например, говорят, будто Господь Бог учил любить ближнего как самого себя. А кто был при этом свидетелем? Моисей. Ему якобы выпала честь оказаться избранником Божиим. Но не могло ли пророку просто почудиться? Не прибегал ли он к святой лжи во спасение? Все возможно, ибо ещё за многие века до христианства обман в благих целях приобрел законное право на существование и не считался обманом. Как бы то ни было, даже из сотворенного в назидательных целях вымысла вырисовывается и своя правда. Не бытовая или историческая, а больше психологическая, сознаваемая лишь интуитивно. Она парадоксально совмещает в себе несовместимые вещи и показывает, почему ложь может восприниматься чуть ли не слаще правды или совершенно невинной, как у детей. Мы сами часто рады обмануться и любую нелепость в отношении какой-нибудь исторической личности воспринимаем тем охотнее, чем крупнее эта личность...

Безусловная правда в том, что все мы без исключений, чаще или реже, обманываем, но некоторые от этого, помимо личной выгоды, получают ещё и моральное удовлетворение. Явная ложь таится в утверждении, будто есть на свете кристально честные люди, ни разу в жизни не поступившиеся своей совестью. Христианство вообще исходит из того, что согрешение неизбежно, равно как и сокрытие греха, однако грехопадение не должно доставлять человеку удовольствие. Такое благонамеренное лицедейство напоминает один исторический казус в истории Англии: в свое время власти считали преступлением лишь определенный вид пиратства, когда нападение совершалось на суда британской короны, но если королевские подданные грабили иностранные корабли, их называли уже не пиратами, а каперами, и предоставляли им возможность избежать правосудия путем передачи части добычи в казну государства. Обман, увенчанный лаврами большой победы, не принято называть своим именем, также как и обман, при котором властитель говорит правду с целью ввести в заблуждение иностранное правительство из расчета, что оно примет правду за ложь. С другой стороны, если граждане обманывают свое собственное государство, в их представлении грабительское и несправедливое, то обманом это тоже считать не принято.

Говорят, играть надо честно, то есть опираться на принятые законы и правила, ограничивающие возможности надувательства. На самом же деле играть предпочитают "естественно", то есть - игнорировать законы и правила, пытаясь сорвать куш побольше и приравнивая совесть к подштанникам. Единственный выглядит кристально честным Иисус Христос, да и того распяли по обвинению в измене и заговоре. Верующие в Него слишком часто дают волю своим варварским, с попущения Божьего или без - не суть важно. Важнее гораздо другое - в умах полностью стирается граница между правдой и ложью, явью и бредом. Стирается настолько, что все больше людей вопросом: "Утверждают, будто Господь предстанет лишь перед теми, кто верит в Него. А если так, то не много ли требуется от нас в качестве аванса?"...

Вот уж, в самом деле, чудеса! Вымысел может так отразить суть происходящего, что получается даже достовернее самого факта. И все же, сколь ни правдоподобен вымысел, рассудку тут нельзя давать блуждать на маскараде. Или как подбадривал Даниэль Дефо, "и пусть звучит средь ваших дум: "Возьмись за ум! Возьмись за ум!" Впрочем, он же был не только писателем, но и купцом, агентом секретной службы короля Вильгельма и большим плутом. В предисловии к "Приключениям Робинзона" беззастенчиво выступил от лица своего же издателя, который, мол, уверен, что в этом рассказе излагаются действительные события, а потому попытки улучшить или изменить текст только навредят. Так, Робинзон-фикция оказался убедительнее Селькирка-факта! Дефо повествует просто и интересно, мысли и чувства человека в длительном одиночестве передает столь правдиво, что "моряку из Йорка" верят, как в чистейшую правду. По заданию своего правительства Дефо написал и вполне основательную книгу о тогдашней России, но знаний русских реалий ему хватило, чтобы назвать Петра Великого "медведем" и "нехристем"...

Вольно или невольно наши высказывания искажаются, будь то на суде, в книгах или беседах. Точность изложения контекста наших мнений и поступков признают необходимым, правда не за счет оказываемого ими впечатления. Желательным считают сохранить правдоподобие и дух высказывания, соотносить домыслы с реальностью, дабы избежать полного извращения смысла. Хорошо было бы в художественных романах печатать разным шрифтом выдержки из документальных источников, которые сами по себе не гарантированы от искажения действительности. Тем не менее, пусть одно свободно накладывается на другое, создает в воображении все новые ассоциативные образы на замесе серьезного и смешного, тривиального и драматического, глупого и разумного. Без вымысла уже не то удовольствие от чтения.

По-разному проверяют человека на честность: выслушивают отзывы друзей и знакомых, свидетельства очевидцев и экспертов, используют детектор лжи, анализируют результаты практических дел и даже пробуют кого-то на ощупь, чем прославились мастера заплечных дел. От авторов книг мы требуем быть искренними и менее пристрастными, в то время как наше собственное мировосприятие напоминает подделку оригинала, в котором правда и ложь переливаются блеском якобы драгоценных камней. Некоторые беллетристы столь глубоко входят в свой художественных вымысел, что ищут даже родственников персонажей романов среди реально существующих лиц. Разумеется, не все из них "слетели с катушек", а отдельные довольно тонко умеют влиять на маркетинг своих же произведение....

Грандиозные обобщения без уточнений и оговорок похожи на плод кастрированного интеллекта. К примеру, утверждение Ницше, будто всякий человек к концу своей жизни приходит к признанию себя обманщиком. Так оно, возможно, и есть, однако лишь в случаях, когда люди вообще решаются делать заключения о себе, тем более подобного рода. Правдоподобной кажется и другая картина, когда в целях достижения большего эффекта достоверности, говорят правду на три четверти. Почему? Потому что, боже мой, голая правда теряет к себе доверие. Подлинное и реальное порядком надоедают, вместо этого мы хотим образы-символы. Вместо правды ищем подтверждений своих видений и отнюдь не возражаем против пикантных "специй" к творениям ума вроде изощренного, красивого обмана в виде... шутки.

В Ватикане висит картина Микеланджело, на которой Адам изображен с пупком. Как церковная цензура пропустила столь явную неувязку с Ветхим Заветом? Просто, всё суета сует и томление духа."

ЗНАК СЕДЬМОЙ

О Т Б Л А Ж И О Ч И С Т И Т Ь С Я

Оставшиеся в живых тупо бродили среди развалин. Стараясь отойти подальше от эпицентра взрыва, они, как в Хиросиме после атомной бомбардировки, ощущали себя уже частицами другого мира. В полной растерянности от случившегося никто не просил и не предлагал помощи, будто их рассудок подвергся внезапной анестезии, чувство сопереживания улетучилось, словно никогда и не было. Христиане, мусульмане, буддисты, иудеи, синтоисты - все выглядели одинаково беспомощно. В одно мгновение дела земные потеряли для них всякий смысл, превратились в пепел. И никто не замечал парившего в небе волосатого человекоподобного монстра с черными сверкающими глазами, бугристым лбом на худом лице, толстыми губами, острыми мохнатыми ушами на клинообразном черепе, прикрывавшими горб крыльями летучей мыши, рогами, хвостом и козлиными ногами. Чудище восседало на троне в маскировочной накидке, своим ногтем записывало что-то в черную книгу, жадно глотая поднимавшуюся от земли трупную гарь...

"Проклятая дьявольщина! - встрепенулся Алексей, стряхивая с себя остатки гнетущего сна. - стоит только бросить курить, как появляются кошмарные видения. Или это под впечатлением встречи со странным человеком в кашемировом пальто?"

В тот вечер стоял уже конец марта, но Москву снова завалило снегом. Зима не хотела сдаваться, приударила легким морозцем, напомнила о себе прощальными белыми слезами.

На Киевском вокзале Алексей успел на последнюю электричку и, к удаче своей, оказался в хорошо отапливаемом вагоне. Поезд плавно тронулся, замелькали редкие огоньки пригородных станций, вскоре за окном воцарилась кромешная тьма. Вынув из сумки свежий номер "Новостей разведки и контрразведки", он углубился в чтение.

- Интересуетесь этим делом профессионально? - услышал Алексей тихий, чуть вкрадчивый голос и увидел перед собой симпатичного человека средних лет в черном кашемировом пальто, из тех субъектов, что не оставляют равнодушными женщин своими черными усами и аккуратно уложенным смоляным волосом над большими карими глазами с едва уловимой хитринкой.

- Да как вам сказать, просто любопытствую. Иногда попадаются интересные материалы.

- Есть что-нибудь о дудаевском ядерном проекте?

- Нет, на эту тему пока ничего не заметил.

Владелец черного пальто перекинул ногу на ногу, поблагодарил кивком головы и уставился в окно. Алексей продолжал просматривать газету.

- Я слышал, у дудаевцев есть два ядерных фугасных боеприпаса.

- Неужели? Откуда им взяться?

- Не знаю. Говорят, обошлись в миллион долларов.

- Похоже на фантастику.

- Мне тоже так казалось, пока не узнал об этом от своего приятеля из КГБ Чечено-Ингушетии ещё советского времени. Сейчас он здесь скрывается от Дудаева.

Разговор переходил на довольно скользкую тему. К ней явно подталкивал человек, сидевший напротив. Что ж, пусть сам и говорит.

- Я тоже не поверил бы, если б не воевал в абхазской интербригаде, продолжал он. - Знаю Шамиля и хорошо представляю, на что способны его люди Он решил ради свободы Чечни не щадить никого. Рай у него похитили и поставили у ворот охрану. Хочет его вернуть.

- За чужой счет в раю можно хорошо пожить, - усмехнулся Алексей. - Уж очень захотелось ему обрести благодать, перешагивая через трупы. Здесь на земле не рай, ад получишь гораздо легче.

- Если до этого не пришлепнет кто-нибудь в тамбуре, - срезал интербригадовец тоном слишком сердитым для случайно завязавшейся беседы.

"Случайно ли? - подумалось Алексею. - Не к добру весь этот разговор, надо бы заканчивать. Тем более, закутался он в свое белое кашне и вроде бы не в настроении."

На станции "Ворсино" он вышел практически один, если не считать двух пьяных мужчин, с матерным гамом вывалившихся из соседнего выгона и тут же брякнувшихся на перрон. Они поднялись, отряхнулись от снега, взяли друг друга под руки и направились в сторону дачного поселка вслед за Алексеем. Инстинктивно ему пришла мысль на сей раз обойти стороной лесок с укрывшимся там деревенским кладбищем и он пошел по запорошенной тропинке напрямик через поле.

Под ногами хрустел в тишине свежий снежок. На небесном куполе качались звездочки, вместе с яркой луной освещая дорожку. Попутный ветерок дыхание не сбивал, хотя и выгонял помаленьку из тела набранное в вагоне тепло. Эх, надоела же эта холодина!

К калитке дома своего он подошел уже в слегка подмерзшем состоянии. Включил на полную мощность обогреватели, доставшиеся ему по конверсии с подводной лодки, выпил горячего чая из термоса, разделся, нырнул в постель под стеганное одеяло и мгновенно заснул...

Кажется, вот и всё, что произошло с ним в ночь перед тем, как забрезжил в окне рассвет нового дня.

Алексей растопил печь, плотно позавтракал, но от обычной лыжной прогулки по лесу воздержался, с нетерпением принявшись за своё излюбленное занятие за письменным столом.

Дабы ещё больше согреться, начал свое домашнее сочинение с тех мест на планете, где холодов не бывает:

Представления о Конце Света складывались ещё в Вавилонии задолго до появления первых апостолов христианства. Светом, правда, было принято считать район обитания на берегах Тигра и Евфрата или чуть побольше, а в трагических природных бедствиях усматривалось не столько возмездие за грехи, сколько злой каприз высших небесных существ, уставших якобы от шума людского. В эпосе народов Междуречья самым страшным таким капризом признавался вызываемый дождевыми бурями потоп, оттого особо почитались мудрые владыки земные, которые осмеливались "обломать крылья ветру", вызывали ярость бога неба Ану, хотя сами бессмертными не были. Среди мусульман-шиитов до сих пор живы предания о приходе перед Концом Света некоего тайного имама, Владыки Времени, способного восстановить всеобщую справедливость...

Прослужив четверть века во внешней разведке, Алексей хорошо представлял себе подлинную цену хладнокровного, непредвзятого анализа. В этом деле, если не хочешь, чтобы тебя переиграли, научись шарики гонять в голове своей, иначе труба. Вот и сейчас, опираясь на свой излюбленный метод безжалостной объективности, решил он хоть как-то уяснить для себя Апокалипсис, разобраться в написанной Иоанном Богословом завершающей части Библии. И что же у Алексея получалось? Какое впечатление складывалось?

Грядущую гибель мира возвестил незадолго до своего распятия Иисус Христос, - продолжал он выливать свое серое вещество на бумагу. - Апостол Павел назвал сына Сатаны антихристом, воинствующим злодеем, наделенным волшебством, дабы ложными чудесами выдать себя за Бога, овладеть Церковью, завоевать десять стран и править три с половиной года до Второго Пришествия Христа и Страшного Суда. Согласно откровениям апостолов, Второе Пришествие должно свершить суд над живыми и мертвыми, дабы каждый получил приговор сообразно с делами своими. Оправданные станут по правую руку от Судьи, осужденные по левую, а потом отправятся в ад на нестерпимые муки или в рай на вечное блаженство. Чтобы несколько сгладить растерянность людей при столь болезненных неопределенностях, Церковь отнесла евангельские события к подлинным и даже указала дату рождения Иисуса - "в лето от сотворения мира 5199, от потопа 2957". О точной дате Конца Света известно лишь Господу Богу, признанному носителю абсолютной благости и могущества, заключающему в себе первопричину всего.

Вот именно отсюда и проистекает мое настырное желание разузнать, где, когда и зачем появился Сатана, этот злой дух, исчадие ада, супостат лжи, хитрости и бунта, сын тьмы и вечного подземного огня, изгнанник рая, черный демон, грязный обольститель, корень всех зол и преступлений, изверг рода человеческого, страж вшей и свиней... И никак не могу отделаться от навязчивой мысли, что люди, скорее всего, грешили бы и без дьявола. Почему? Просто у них собственных пороков хватает, равно как и желания скинуть с себя ответственность на искусителя, а уж потом вооружиться верой христианской, которая должна обращать дьявола в бегство. Могу в этом ошибиться и даже очень хочу ошибиться, но предполагаю, что в приснопамятные времена Церковь наказывала людей не только за наносимый обществу моральный ущерб, но и за их отход от её длани, используя в качестве удобного предлога "тайный договор с дьяволом".

В эпоху средневековья предлог сей действовал безотказно. Согласно положениям канонических книг общепризнанного отца Доктрины Церкви Фомы Аквинского, всемогущество дьявола - не иллюзия, он существует и возглавляет целое воинство демонов, действующих с попущения Создателя. Инквизиторы-то уж доподлинно знали, что дьявол живет в голове человека и, когда его оттуда изгоняешь, переходит в шею, спину, бедра и выходит через щиколотки, что он может также раствориться в крови, кружить по всему телу, сохраняя над плотью полный контроль, а отдохнуть останавливается в сердце, груди, желудке или незаметно устраивается в волосах...

Ну как тут не заблудиться в дебрях собственных противоречий! Как не поддаться наваждениям бесовским и не броситься искоренять их в умах и душах, не устрашать непокорных сначала отлучением от Церкви, а потом и сожжением на костре. Да и я сам, скажем, живи во времена средневековья, мне, вероятно, тоже пришлось бы ссылаться на дьявола, которому Всевышний позволяет делать дела свои. И совершенно не исключаю, на меня тоже пала бы миссия монахов-инквизиторов отыскивать демонов в колдунах, ведьмах, ясновидящих, толкователях снов и прочих вероотступниках. Живи я в ту эпоху, то оказался бы среди шпионов Святой Инквизиции, либо на костре за мой сговор с дьяволом. Могло быть и такое.

Поистине велика сила воображения, способная воздействовать на душу и тело. Иной бросит на тебя взгляд, и сразу чувствуешь напряжение в ляжках или где-то еще, сразу начинаешь внушать себе что-то неприятное. Другой буравит тебя глазами и словно передает по воздуху через дыхание ядовитое вещество, попадающее в душу вместе с парами желчи. Тут поневоле поверишь в колдовство ещё до своего возвращения в детство от старости.

Лишь один вид греха зависит от тела (да будет такая гипотеза!), потому и тяжела борьба с блудом, а человек редко выходит из неё победителем. Я даже согласен, дьявол не сильнее Бога. Об это свидетельствуют и древние русские поверья. По одной из их версий, мир сотворен Богом и ... дьяволом. Точнее, земля - Богом, горы - дьяволом Можно, конечно, дать ещё сто двадцать самых разных версий и все они будут верными по-своему, как верна любая слишком абстрактная идея, рожденная в воображении, где и без того толкутся научные факты, околонаучные измышления, языческие мифы, ухищрения схоластики и тонкого иезуитства.

Хоть я и остаюсь фомой неверующим, но христианское учение о Конце Света для меня тоже несет в себе мощный заряд предостережения апостола Павла: в преддверии его люди будут самолюбивы, надменны, злоречивы, сребролюбивы и неблагодарны. Мощность этого заряда не вызывает у меня сомнений, ибо именно такими мы всегда были, пусть даже Конца Света не наступало. К великому сожалению, для подавляющего большинства простых и не совсем простых смертных разумное, бережное и этическое отношение к земле, своим ближним и дальним веками оставалось голой абстракцией, как скелет без единого кусочка мяса. И всегда, какую эпоху ни возьми, находятся отчаявшиеся искать защиты у Бога.

Ожидание Конца Света завершается в Апокалипсисе явлением антихриста и Вторым Пришествием. О сроках того и другого не знают даже ангелы, но антихрист всегда готов нагрянуть в мир земной из-за вечной склонности Богом сотворенных существ ко злу и добру, Сатане и Христу. Дьявол может полностью завладеть миром в любой момент, предварительно пустив для этих целей антихриста. Только спасительная благодать Всевышнего удерживает его. Сам же Господь оставляет людям свободу выбора между гибелью и спасением. Конец Света предрешен нравственным распадом общества, ложными пророчествами, беззаконием, охлаждением огня христианской любви даже среди служителей Церкви. И все из-за надменных, презирающих законы и святости самолюбцев, отуманивших себя самомнением.

Насилие, коварство, жестокость, обольщение - неотъемлемые атрибуты деяний антихриста и его лжепророков, которых канонические тексты называют "зверями". Антихрист, или "осьмой зверь из бездны" выставляется олицетворением мировой богохульной силы, извращенной и беззаконной, со своим таинственным знаком числа 666. "Сын погибели" зависит от Сатаны, его отца и главного виновника всякого греха Появившись на земле среди людей, антихрист превознесется выше любого языческого бога и даже самого Создателя, воцарится в храме Божием, провозгласит себя богом богов, как во времена достопамятные сделал в Иерусалиме сирийский завоеватель Антиох Епифан. Властвовать же будет обманом и полученной от Сатаны чудодейственной силой...

У меня, черт меня дери, опять возникает вопрос. Вправе ли смертные граждане, пусть даже святые отцы Церкви, определять истинность или ложность любого пророчества?

Следуя логике их разъяснений, все люди постоянно склонны ко лжи и греху, обман пленяет их, удовлетворяет лежащие в тайниках души "страстные хотения". Ну а дабы свершился Страшный Суд, грехи наши должны придти к господству в полной силе. Вот тогда-то через антихриста сразу обнаружится все зло в мире, который во зле лежит, и снова явится Иисус Христос во славе своей, от духа уст Его исчезнет антихрист, сброшенный в горящее серой озеро вместе со своим лжепророком, вместе со всеми вероотступниками. Пока же этого ещё не произошло, ангелы-хранители продолжают нести в себе Благодать Божию, оберегают нравственный миропорядок, защищают нас на пути к спасению.

Разрази меня гром! Тут я опять в затруднении что-либо понять. Как это Вседержитель, в том числе доброго духа, не в силах предотвратить торжества мирового зла? Как это Он попустительствует предводителю падших ангелов? Оправдана ли морально сия величайшая "провокация" направлять нас в Царство Небесное по дороге , вымощенной страхом перед Ним? Не заставляет ли Он нас ждать, пока сам выведет своё творение из греховного мира и поведет через пустыню очищения в землю обетованную?

Вот здесь, чувствую, зарыта уже не собака, а целая лошадь.

Алексей дописал фразу, все отложил и пошел на кухню. Приготовил крепкого чаю, яичницу, бутерброды. Подбросил в печь и камин несколько крупных поленьев, отрегулировал колосники и заглушки на оптимальный режим, проветрил комнату. Все-таки хорошо, что бросил курить, подбодрил он себя, а то надымил бы до тошноты. И, наверное, хватит водить пером по небесам, надо спускаться на землю в родные края поближе к "загадочной русской душе".

Воинствующий атеизм в России, - продолжал он, - повергнут и это бесспорный факт. Но нет более гнусного осквернения святынь православия, когда правители нынешние позируют перед телекамерами, закладывают новый храм на месте снесенного, словно пытаясь доказать блеском позолоченных куполов, что с проклятыми безбожниками покончено навсегда и страна вновь устремляется к светлому будущему. Или когда мздоимцы скупают на корню детские сады под офисы своих фирм, проматывают зараз в казино денег достаточно, чтобы прокормить тысячи голодающих пенсионеров.

Православный священник Дмитрий Дудко с иронией подмечает: "Правду каждый видит свою. Из-за неё спорят, доказывают, мутят воду, а в этой воде ещё и рыбку ловят." Протоиерей Вениамин Скворцов, что живет в Ленинградской области, вообще не усматривает спасение России в царях, императорах, президентах, политических лидерах и считает Богом данным наличие противовесов в делах человеческих. По его убеждению, не каждый, даже священник, спасется для жизни вечной и далеко не каждый коммунист не спасется, ибо нигде Священное Писание или Господь Бог не разделяет нас по партийной принадлежности.

Правд человеческих много. Божия - одна, но и её каждый понимает на свой лад. Наверное, есть и два рода вдохновения: радостное, возвышающее, светлое, приобщающее к священному, творческому, и разрушительное, ведущее к духовному распаду личности. Любопытно только, где та грань, через которую одно сразу переходит в другое?

Православие раскрывает внутренний смысл истории в виде драмы людей, сотворенных Богом свободными, но злоупотребивших своей свободой. Иными словами, трагическая история-драма должна завершиться трагически победой сил добра над антихристом и жизнь для усвоивших истины Христовы продолжится в Царстве Небесном. Вот почему Всемогущий и позволяет людям свободно себя проявлять. Достаточно образованный православный человек признает за государством несомненную ценность, однако эту ценность не абсолютизирует, признает власть в государстве лишь органом служения более высокой цели претворению замысла Божьего по спасению души...

Строго говоря, я - не православный, не католик и не буддист. Но идея воцарения на земле антихриста накануне Второго Пришествия мною воспринимается без особых усилий ума и воли, ибо в сущности мало чем отличается от гибельных последствий мировой ядерной войны или загрязнения человеком природной среды своего обитания. Труднее вписывается в мои представления идея о том, что русское православное государство в союзе с церковью якобы только и занимались спасением человеческих душ. Отсюда и настораживает меня желание возродить православное сознание народа, иначе, мол, его ждет гибель. Мне думается, желаемое здесь опять ставится на место действительности все из тех же благих побуждений. По этому поводу могу предложить и свои аргументы.

Начнем с того, что православие отстраняется от решения государственных задач, призывает лишь находить высшие духовные ценности в святости, боготворить "небесных ангелов и человеков", праведно жить по Христовым заповедям. Да, православие органически вписывается в мышление государственников, привилось на Руси в силу бесспорной привлекательности идей о мире, правде и справедливости. Однако в действительности православная церковь в лице её архиепископов и митрополитов против деспотических режимов редко когда голос подавала.

Ну а если уж быть безжалостно объективным к тому, что у нас в истории происходило, то более яростного отступника от православной веры, чем Петр Великий, надо ещё поискать. Дело не только в его маскарадном, показном богохульстве, за что заслужил он прозвище "антихрист" в народе. При нем патриаршество лишается многих своих полномочий, половину монастырей закрывают, права священнослужителей ограничивают, а их самих склоняют к доносительству в обязательном порядке. Не говоря уже о другой его "реформе", лишившей крестьян остатка их гражданских прав, частной собственности на землю, материальных стимулов в ведении хозяйства и отдавшей их навечно в кабалу дворянству. Возвеличенный святыми отцами император настолько избегал мысли о собственной смерти, что так и не создал закона о престолонаследии, в результате чего судьбы российской короны решались по преимуществу гвардейскими офицерами вместе с вельможами, которым удавалось склонить военных на свою сторону. После Петра престол унаследовала нареченная Екатериной Первой простолюдинка, подтвердив на деле, что кухарки могут все-таки управлять государством. И при этом никто не заикнулся о превосходстве священства над царством, ибо ещё со времен Ивана Третьего государство пристегивало Церковь к себе и даже провозглашение святыми не обходилось без царского благоволения.

Что ж, дело это не опасное - пройду и дальше по коридору истории, загляну в анфилады комнат справа и слева, в подвалы и на чердаки.

К чему приводит борьба дворянства за свои права? К подписанию Петром Третьим в 1762 году манифеста, дарующего дворянам вольность, после они полностью уверены, что рабами-крестьянами обеспечены на века. Правда и века не проходит, как наступает конец крепостному праву. До этого и после дворяне чураются торговли и промышленности, да и землевладельцы в массе своей никудышные. Обреченные на безделье, лишь немногие увертываются от халата под немецким названием "шлафорк". Отсюда и русская альтернатива: если не служба, то непременно безделье, но уже не в мундире, а "в шлафоре".

Окончательно исчерпав свои возможности к 1917 году, дворянство без царя превращается просто в историческое излишество. Не случайно, видимо, от последнего российского самодержца отказываются все командующие фронтами, его родственники гордо ходят с красными бантами республиканцев. Кто тогда вступается за царя? Верным престолу остается лишь один Нахичеванский хан. Да и Белое движение, в основе своей, далеко от монархического. Нынешним представителям дворянских фамилий не следовало бы забывать, кто и как предал Богом помазанного на престол, отдал власть сначала февралистам, потом октябристам, а после быстренько ретировался за границу поближе к своим банковским счетам и капиталам.

В ходе "восходящего анализа" причин развала и крушения Российской Империи могут возникнуть и другие рабочие гипотезы.

Жестоким трагизмом складывается судьба крестьян и купечества. Еще до воцарения Петра Первого советник шведского посольства в Москве Иоганн фон Кильбургер сообщает в своем донесении: "Все жители России, начиная от знатнейших до последних, любят торговать, отчего в Москве большее лавок, нежели в Амстердаме, или даже в целом ином государстве... К этому добавить надобно и то, что русские купцы, по больше части от природы, склонны к обману и так в этом искусны, что даже опытнейшие иностранные купцы попадаются от них в дураки." А вот уже в 1710 году, в разгар царствования Петра, австрийский дипломатический агент Отто Плейер отправляет секретную депешу, из которой вырисовывается совершенно другая картина: "Налоги всё становятся тяжелее, съестные припасы с каждым годом поднимаются в цене, хлеба не так много, торговля в стране приходит в дурное состояние..."

Экономическое положение тогдашней России (и это неприятно, как любая горькая правда) не может улучшиться именно по причине петровских реформ, в результате которых крестьянин превращен в раба. Петр разгоняет ещё и тех, кто не приписан ни к одному сословию, рекрутирует их в солдаты или отдает в крепостные. В итоге, рынок рабочей силы распадается: купцам и ремесленникам отказывают в праве иметь крепостных, по вольному же найму других работников взять неоткуда. У крепостного крестьянина нет права продать даже яйцо от курицы, не говоря об остальных продуктах своего труда. Откуда тут взяться хозяйственной сметке! Стоит ли ему утруждать себя и детей образованием, если самого всегда могут выставить на продажу другому помещику. Зачем улучшать свой домашний быт, коли все это тебе не принадлежит... Мысль крестьянина устремлена не на то, чтобы больше и лучше сделать, а на то, чтобы искусно скрыть собственные упущения в подневольном труде.

Купцы тоже работают по общим правилам. То есть трудятся в полсилы, но больше других надрываются, пьют мало, но больше всех напиваются. Иные возможности для самоутверждения они просто не находят. Вот откуда зародились рассуждения иностранцев о русских, своим трудом не научившихся жить, а о самой России, как о "слишком большом недоразумении, которое без немцев не разрешить." Для многих же доморощенных либералов-патриотов важнее становится не цель, важнее - поболтать о злополучии отечества, о русском духе, о Боге и, особенно, о "русском Боге". Поболтать с резонерством и впасть в священную тоску.

Здесь таятся и корни "синдрома русской лени". Отрицать её глупо, возводить в доминанту национального характера - ещё глупее. Болезнь сия есть социальный паралич ума и воли в условиях самодержавия, отсюда и тяга основной массы населения к показухи, имитации бурной деятельности, а правящего класса - к праздной, легкой жизни за счет подневольного труда своих сограждан. И вот в такое-то время лабазные патриоты твердят на каждом углу: "Только Святая Русь отвечает замыслу Божию. Все остальные страны далеки от Него."

Православное государство, где вместо правовых гражданских и уголовных актов служит Евангелие, напоминает мне ещё одну утопию, даже если все его граждане примут православную веру. Какая уж там православная государственность была, когда барин мог высечь до смерти своего слугу, продать его или обменять на гончую собаку, когда кликушествовали воры, разбойники, казнокрады не меньше сегодняшних. Даже после отмены крепостного права Россия не стала православным государством из-за множества других конфессий, народностей и, разумеется, острейших классовых конфликтов. Монархия с её институтами рухнули не под влиянием каких-то интриг извне, а после потери большинством граждан веры в правителей и служившую им на подхвате церковь.

Мне тоже не приходится сомневаться, что в семнадцатом году ХХ века на смену дискредитировавшей себя власти пришел жесткий режим экстремистов-безбожников. В угаре политической борьбы, во многом искусственно подстроенной, породил он кровавые репрессии, не оправдываемые ни с какой разумной точки зрения. Однако, как и во все прошлые века, трагизм эпохи соперничал лишь с героизмом её свершений в экономике, науке, культуре, образовании, которые охотно или неохотно, но признавались повсюду в мире. В общем, новые далеко не мирные условия жизни, во многом навязываемые своими доморощенными сумасбродами в унисон с далеко не мирно настроенным Западом, трудно, медленно, но облегчались, как и органически вписывалась в них принимаемая народом на веру идеология социалистического патриотизма многонационального державного государства...

В сегодняшней России нет общей, привлекательной для широких слоев населения идеологии. У парней в черной униформе с напоминающим нацистскую свастику знаком отличия своя идеология есть. Можно встретить и приверженцев возрождения монархии, типа объявившего себя миру престолонаследника, бывшего капитана первого ранга советского военно-морского флота Николая Алексеевича Романова-Дальского, который называет себя сыном царевича Алексея, избежавшего казни в 1918 году.

Возникает и совсем не праздный вопрос "Нужен ли сегодня России президент православной веры?" Казалось, что здесь плохого. Только как воспримут его живущие в стране мусульмане, буддисты, католики, иудеи и адепты "нетрадиционных" религий?

Словесные громы потрясают воздух в залах больших и малых политических собраний. На улицах гремят выстрелы мафиозных разборок. В душах россиян тает вера в искренность и бескорыстие государственных деятелей.

Получив долгожданные ключи от пограничных ворот, большинство граждан дороговизной билетов ограничены в перемещении по пространству собственного государства. Обретя больше экономических свобод, предприниматели задушены непомерными налогами и потому всячески скрывают свои реальные доходы. Сегодня властители проповедуют демократию, а завтра, овладев искусством творения во лжи, могут и полюбить власть на всю оставшуюся жизнь и не захотеть, как большевики, отдавать её никому без вооруженного сопротивления.

И слышишь с церковного амвона певучее, плавное моление протоиерея: "Нашему народу русскому даровал Господь ту силу, что одна только может приструнить сатану. Сила эта - Свет Истины Христовой, сохраненный от искажений в Святой Церкви Православной, в лоне бесчисленного множества мучеников, проповедников, молитвенников. Церковь Православная воспитала народ русский в духе христианского смирения, самоукорения, терпения. Иисус терпел и нам велел".

В разбушевавшейся стихии политических пристрастий начинаешь понимать и тех, кто невольно ищет сильного лидера, способного остановить распад нравственности и морали, навести порядок в хозяйстве России, избавить её от расхитителей, направить к истинной свободе, демократии и справедливости, пробуждению творческих и духовных сил народа. И очень мало кто уверен, что в результате президентских выборов или выборов в Государственную Думу могут победить не денежные мешки, а носители светоносных идеалов.

Не могу я никак поверить и "национал-радикалам твердой руки". Они требуют единой для всех Высшей Истины, отметают плюрализм политических взглядов, который размывает, мол, границы между добром и злом, узаконивает многие виды греха. Они обожествляют государство, как самую дорогую ценность. Предохраняют нацию от марксистского и либерально-демократического влияния, от "масонского заговора" и "денежной плутократии". Вплотную подходят к упованию исключительно на диктат силы, не одинакового для всех закона, а силы. Категоричная ортодоксальность их суждений уступает лишь неуемности воображения, в котором Россия после православной Византии (Второго Рима) оказалась, мол, её преемницей и взяла на себя ответственность за судьбы мира. Национал-радикалы воспевают "вселенский русский дух" и геополитическое чудо гигантских размеров России, вобравшей в себя множество этносов и ставшей "прообразом общемирового единения народов перед лицом Высшей Истины". До сих пор подобного рода замах мысли у них останавливался у известного порога из опасения, как бы не оттолкнуть от России другие народы. Это сегодня, но что будет сказано или сделано ими завтра, если у них не пройдет эта блажь во спасение?

Пока мне приходится слышать от них: "Довольно нелепых иллюзий! Да, есть народы дружественные русским (татары, башкиры, чуваши, калмыки), а есть и те, кто сделал своей национальной чертой бандитизм, вымогательство, торговлю наркотиками. Мы, русские, неприязненно относимся к чеченцам, евреям, цыганам и некоторым другим паразитирующим племенам. Мы никому ничего не навязываем. Каждый делает свой выбор. Но мы без колебаний и жалости отшвырнем в сторону тех, кто попытается встать на пути Движения Русских Националистов. Наше философское мировоззрение требует для своего осуществления самоотверженности, жестокой политической борьбы, а, если понадобится, то и борьбы с оружием в руках. Нация - это выше, чем народ. Всё опять зависит, будет ли у нас сильный русский лидер и патриотическое правительство. Сможем ли мы сплотить здоровое зерно нации вокруг национальной идеи? Ведь мы же русские, с нами Бог!"

Что ж, и такие мнения должны иметь право на существование. Если бы я не признал этого права, демократия во мне самом была бы низложена.

У каждого своя правда. Есть она и у отставного подполковника воздушно-десантных войск Ярослава Турбина. "В народе подспудно формируется традиционный для России ратный тип личности, по-военному истолковывающий свои жизненные цели и задачи, - пишет он, - . Это наша естественная генетическая реакция на политику развала и устрашения, на беззаконие и беспредел. Мы становимся другими после пережитой агонии коммунизма и "демократии", начинаем искать и рассуждать, у нас возрождается национальное самосознание не по этническим признакам, а по принадлежности к великой державе, единой и неделимой. Пусть словоблуды в парламенте играют несуществующим русским фашизмом. Последней очистительной грозы уже недолго осталось ждать. Надо не каяться и не молиться, а верить и действовать. Зачем мы есть на этой земле? Ответ не в религии и не в политике. Ответ в тебе самом, брат. Думай! Даже если жизнь толкнула тебя на криминальную обочину, где только и сумел ты выказать удаль свою - чтобы уж пропадать, так с музыкой."

И за такой позицией нужно признавать законное право на выражение. Единственное, опасаюсь, что при подобном психологическом настрое можно незаметно переступить порог и начать теребить в себе чувство национальной исключительности, свидетельство не силы духа, а его слабости.

Любопытно было бы все же узнать, где та ось, вокруг которой вращается колесо демократии и свободы. Об этом знает лишь Вращающий колесо, если есть таковой. Мы же все на земле жильцы временные, биологические часики в нас не вечны. Вот забавляемся с идейкой о Конце Света и разного рода кошмарными наваждениями бесовскими, пугаем ими, благо под рукой...

За окном кто-то крикнул, Алексей прислушался.

- Михалыч! Можно тебя на минутку.

Да это зовут его. Выйдя на крыльцо, разглядел за штакетником забора Максимыча с соседнего участка.

- Здорово, старина! - поприветствовал он подошедшего к калитке Алексея. - Поди, целую вечность не виделись. Смотрю, дымок из трубы вьется, решил навестить. Как жизнь-то?

- Пока щадит. Вот устроился здесь, сижу и мыслишки на бумагу перекладываю. А что у тебя, как здоровье?

- Да ничего особенного. Согнулся под ярмом служебных буден и упорно переползаю изо дня в день. Привилегий же не больше, чем у монахов ордена кармелитов.

- По парилке, наверное, соскучился?

- Ехал сюда и мечтал только об этом.

- Тогда заходи часам к семи, организуем.

- Ну, блин, уважил. Не беспокойся, всё нужное принесу. И не мечи на стол, как в старые времена, очень тебя прошу. На пенсионе ведь не особо разбежишься.

- Договорились. Калитку оставлю открытой.

Рубленная, сосновая, с прокаленными смолистыми стенами баня тоже соскучилась по теплу и после тщательного проветривания стала его с удовольствием впитывать. Алексей чуть опрыснул стенки сделать банный пар повкуснее, для аромата в трех местах помазал вьетнамской "звездочкой" и американским "виксом". Стрелка термометра в парилке стала приближаться к заметной отметке.

Ровно в семь пришел Максимыч. Действуя строго по науке, принес простынки, шерстяные тапочки, несколько банок голландского пива, пузырек с пихтовым маслом, рукавицы и пару уже распаренных, обернутых мокрым полотенцем березовых веничков. Венички были из густого листа, душистые, мягкие. Надо отметить, срезал он их не позднее Успения Пресвятой Богородицы и не раньше Святой Троицы, точнее в конце июля, когда лист держится крепко, к мокрому телу не льнет.

- Пора от дури лечиться, - торжественно объявил сосед. - Баня все прочистит и простит.

Раздевшись, они посидели минут пять в предбаннике, плавно разогрелись, потом зашли в парилку и устроились там поудобнее, расслабляя мышцы.

Какие в бане могут быть разговоры между двумя русскими мужиками? О всеобщем бардаке, Сталине и России-матушке. Ну нет, им развязные беседы ни к чему. Им по началу вообще разговаривать не хотелось. Усердно, глубоко дыша носом, они ждали, когда с его кончика обильно польется пот, посматривали на термометр и изредка крякали под одобрительны возглас, типа "эх, душа добреет!" или нечто похожее. А уж когда с носа обильно потекло, сползли вниз. В предбаннике плюхнулись на лавку не сразу, немного походили, размяли мышцы и лишь затем уселись отведать маленькими глотками пивко.

В ходе второго прогрева принялись обрабатывать друг друга веничками. Проводили им по красной спине от стопы к голове и обратно, взмахами подтягивали жар к телу. Хлестали умеренно, так, чтобы веник все-таки не превращался в метелку. Затем каждый сам растирал себя рукавицей из грубой шерсти несколько попристрастнее, пока кожа станет багряной. После третьего прогрева выбежали из бани во двор, облепляли себя свежим, накануне выпавшим снегом, словно пемзой счищая им пот с тела. И снова в парилку.

Остывали в предбаннике уже под парами пихтового масла в благостном состоянии свежести, легкости и покоя.

Завершив парную сессию, оделись, вошли в дом и устроились в креслах у камина. Наблюдая за танцем огня, потягивали напиток с жасмином, который накладывался где-то внутри на пары пихтового масла и тонизировал почище всякого кофеина.

- Ну что, полковник, живем мы с тобой в стране самодовольных павлинов, - начал Максимыч, перекладывая горевшие в камине поленья. - Думаем, будто именно наши дела наполняют высоким смыслом мировую историю.

- А вместе с павлинами ещё и черти бродят, - уточнил Алексей и рассказал о неожиданной встрече в ночной электрички.

- Нас зелеными повязками не запугаешь, - заметил Максимыч, бросив на собеседника взгляд, словно рассматривал его сразу со всех сторон. - В войну Отечественную и без повязок амбразуры грудью закрывали. Что до угроз ядерного теракта в Москве, это дудаевская агентура блефует, старается запугать обывателей. По части легенд, то большие мастера. Придумали, будто есть какой-то пакет, который оставили в одной американской газете с надписью "Вскрыть только после смерти Дудаева".

- Бред собачий. Трюки старые как мир.

- Оружие-то ядерное мы контролируем, но с другим потяжелее, продолжил Максимыч. - Сейчас вне Чечни гуляет около двух тысяч боевиков, многие вооружены, среди них несколько сотен отпетых головорезов, не подпадающих ни под какую амнистию. Добавь к этой кодле примерно десять тысяч душегубов в бегах, на каждом из которых висит минимум одно нераскрытое убийство, и получишь в общей сложности почти две стрелковые дивизии.

- Остается только сорганизоваться им, отработать систему связи и ...

- И затеять большую резню.

- Будь у меня власть, собрал бы в кучу всех торговцев оружием, высадил на каком-нибудь необитаемом острове в океане и сбросил этим скотам проданные ими кассетные заряды, баллоны с отравляющим газом, а заодно парочку контейнеров с оружейным плутонием, чтоб не скучали, - сказал Алексей, встал и начал ходить по комнате из угла в угол. - Смотри ведь, как оправдываются: если они, мол, не продадут, то продадут другие. Логика дьявола - если не я изнасилую, изнасилует кто-то другой.

- Да сядь ты, чего ходишь как прокурор, даже мне не по себе стало, призвал Максимыч. - Я тебе скажу, это ещё цветочки. Недавно один доброхот прислал нам по почте "картинку пожара в борделе во время наводнения". По его сведениям, из московских подземных скважин каждый день выкачивается несколько сот тысяч кубометров воды. В результате оседания водоносных горизонтов под городом образовывается якобы обезвоженная воронка диаметром аж за кольцевую автодорогу.

- То есть, случись землетрясение в четыре-пять балов по шкале Рихтера?

- Тогда Москва может провалиться в пустоту, многие дома развалятся, начнутся пожары, взрывы в газовых системах, вода у излучин реки хлынет на город, затопит туннели метро и подземные коммуникации. В своем экспозе аноним даже указал места, где террористы заложат взрывчатку. А сколько мы получаем сценариев ядерного терроризма от наших сограждан с буйным воображением - просто диву даешься. Как говорят сегодня в коридорах генштаба, "кругом блажат и нам велят".

- В самом деле, блажь несусветная, - согласился Алексей. - Воображение на тему конца света у нас всегда работало бесперебойно и при полной неуверенности откуда именно нагрянет. А у вас как на это дело смотрят?

- На конец света?

- На Апокалипсис в том числе.

- Отцы-батюшки к нам лезут, словно пчелки на мед. Вот-вот и у нас будут говорить: "Да мы их иконами закидаем!" Ну как перед японской войной в начале века.

- Или перед Отечественной - шапками.

- Точно. Впрочем, у нас свои представления о смерти, естественные и логичные, с учетом нашей профессии. При полном хаосе в экономике и правовом беспределе сознание наше тоже подвергается общему маразму на грани сумасшествия. Многие офицеры деморализованы. Профессионализм никогда не был так низок. Командование публично заверяет в боеспособности, но свое главное предназначение вооруженные силы явно утрачивают. По числу подлодок в боевом дежурстве, по стратегическим средствам доставки и их техническому оснащению, мы отстаем от американцев вне всякой пропорции, хотя фактор сдерживания ещё остается. Может, это и неплохо в плане экономии средств. Вот только коррупция идет широким бреднем и заставляет многих заниматься не служебными делами, а больше личными, вроде приватизации квартир, дач, военного имущества. Кто чем может, у кого что под рукой. Вот такие, эфиоп их мать, дела.

- Безнадега, мне кажется, какая-то. Иначе не скажешь, - неуверенно подытожил Алексей.

- А что тут удивительного. Чем мы раньше обвораживали себя? Мечтами о коммунизме и светлом будущем человечества. Сейчас - рекламой свободного рынка. Мне перед тобой кривить душой нечего, я не против частной собственности. Но считаю, любое частное предпринимательство сначала должно быть честным. Я и за многопартийную систему, но без "партии власти", прикрывшейся маскхалатом свободных выборов, под которым упрятаны мешки с казенными деньгами на "святое дело победы демократии". Когда же байки насчет свободы распускают ростовщики, тут меня просто выворачивает наизнанку.

- И было бы делали деньги, а тут просто бешеные деньги. Гонорар себе за мудрые указания требуют сразу наличными в "зеленых" и тут же перебрасывают их за кордон в безопасное место. Зарплату могут не выплачивать месяцами. Отечественную культуру измеряют только валютой по текущему обменному курсу.

- Эх, Михалыч, ты уже от этого дурдома вроде бы чуть отошел, а мне приходится сталкиваться с его заправилами нос к носу. Вижу, как проходимцы и пустобрехи захватывают политическую власть, сколачивают даже свои охранные отряды. Они пока не собираются на товарищеские сходки, как в Мюнхене перед войной, но мании величия, комплекса незаменимости у них уже выше всякой нормы. Хваты! Скоро у нас не найти не то что предпринимателя, политика, который не залез бы в сомнительные финансовые операции...

Стоп! Самое время прервать "тайную вечерю" и сказать хоть несколько слов о самом Максимыче. Не то получается, явился какой-то шустряк, попарился, покряхтел и давай языком молоть с таинственным видом посвященного.

Так вот, ростом он невелик, телом коренаст, ладно скроен и выглядит, несмотря на возраст, этаким жеребцом на марше - только вперед и не теряя темпа. Глаза под густыми бровями глубоко посажены и очень подвижны. Подвижны настолько, что иногда кажется, будто избегает задерживать свой взгляд на чем-то одном и слушает не ушами, а именно глазами.

Чуть даже слишком живая мимика на его лице может за одну минуту изобразить все человеческие страсти, не говоря уже об эмоциях. Это у святого на иконе лик спокоен, неподвижен, словно не от мира сего Он же, по его собственным словам, человек приземленный, от сохи. Во время разговора, например, возьмет да зевнет вдруг. Правда, обычно прикрывает рот рукой, как бы давая понять - хорошо бы и передохнуть маленько.

Наверное, лоб Максимыча рожден, чтоб творить на нем крестное знамение. Прямой, открытый, высокий, квадратный, с впадиной посередине и морщинами-птичками. Однако вряд ли он когда-нибудь крестится, да и потребности в этом не испытывает, отшучиваясь: "Ребята, я присягал другому знамени."

Нос его напоминает ну просто клюв царственного орла, причем с такой сакральной значимостью, что одно время не обходилось даже без шуток сослуживцев, называвших его "косвенным свидетельством идеологической нестабильности". Впрочем, все подобные намеки на демонические знаки он и сейчас воспринимает спокойно, "с поправкой на идиота".

Шутить Максимыч и сам любит. Пошутив же, улыбается, сверкая игривыми глазами китайского мандарина. Ни чванства, ни надменности за ним не числится. По его убеждению, всё это если и вписывается органично в натуру, только не в русскую. То есть чванства и надменности в ней может быть даже с избытком, но не смотреться, как смотрится, к примеру, у англичанина.

Мы не ошибемся, наделив его генеральским званием. На работе он действительно ходил в лампасах красных, кои получил не волею удачно сложившейся карьеры только, а пройдя все полагающиеся ступени опыта, знаний и служебного роста. В общем, приспособлядством не страдал и научился мгновенно улавливать настроение подчиненных, особенно когда у них что-то не ладится на работе или дома. Умел ли он читать глаза своих начальников, мне не ведомо, хотя можно предположить, что благодаря и этой способности быстро реагировать на начальственные предписания на пенсию его не торопили.

Где именно генерал служил, спросите? В каких войсках? Был бы человек хороший, а свято место для него всегда найдется, в том числе и в "теневых". Большего сказать я, к сожалению не могу, но знаю, что привилегий у него все же чуток побольше, чем у монахов - кармелитов...

- Ядрены корень! - бросил себя Максимыч на новый участок прорыва в схватке с незримым противником. - Да в чем же эта мистика нашей загадочной русской души? Говорят, в терпении. Да не в терпении, а в терпеливом подчинении нашем сильным мира сего и одновременно в готовности послать их всех к чертовой матери.

- Вот и я говорю, есть ли у меня право требовать от других высокой морали, - риторически поддержал Алексей. - Обладай я возможностью воскресить любого из моих родителей, то откровенно поостерегусь это делать, чтобы их просто не расстраивать тем, что они могут увидеть.

- И действительно, живем как в блажнице, - пробурчал генерал. Отупляем себя лотереями беспроигрышными, финансовыми пирамидами, идиотскими телесериалами для полудурков. Мужи наши государственные пытаются родить хоть какую-нибудь стоящую большую захватывающую идею, а мы, блаженные, затаились и все ждем от них откровений. Тут ещё разные "эдички" присоединяются после длительной отсидки за границей. Помахивают прохиндеи сразу двумя паспортами, подзуживают идти на баррикады в бой последний и решительный, изображая из себя комиссаров во главе отряда разбушевавшихся матросов.

- Что ты думаешь, сделают себе рекламу и слиняют, чуть порохом запахнет, на свою вторую родину.

- Есть и такие, кто везде успевает, - продолжал наступление Максимыч, для жару подбрасывая поленья в камин. - Возьми нашего утомленного кинопремиями и нареченного в честь незабвенного Хрущева. Нечего придумывать что-то новое для России, призывает он, просто нынешним правителям нужно дать почувствовать себя правопреемниками "самодержавия, православия и народности". Президент же должен стать хотя бы регентом при наследнике трона. Размечтался, поди, о премии в виде княжеского титула со всеми полагающимися привилегиями. Такие сынки дворянских родов не грехом и сейчас считают всучить какой-нибудь деревенской старушке на две бутылки водки взамен иконы стоимостью раз этак в тысячу подороже.

- Это все потешные. Но вот вступают на политическую арену и военные. Не обессудь, Максимыч, к ним тоже надо присматриваться повнимательнее.

- Абсолютно с тобою согласен. Уповают на сильную власть, чтобы предотвратить полный крах. Вот только особо ярких мыслей я из этого стана как-то не улавливаю. Одному такому претенденту в главкомы прямо сказал: "Ты, Сашек, ещё не созрел до такой должности." А он мне на это: "Смелость города берет!" Его дерзость меня умиляет. Замах большой, опыта и знаний как у дивизионного генерала, в лучшем случае. Может, и приобретет со временем, если "звездной болезнью" не захворает.

- Находятся и охочие поиграть в "пиночета", - подбросил Алесей своё "поленце" в костер без того жаркого разговора. - Вот и на Западе снова стали поговаривать о нас: привыкли, мол, к византийской деспотии и интриганству, генетически склонны не к демократии, а к диктатуре.

- Ну и пусть себе говорят на здоровье, лишь бы в наши дела не совались с видом познавших все прелести демократии. Ты знаешь, больше меня беспокоит другое. Суперпатриотический наш озноб с приступами тщеславия, национальной самовлюбленности и превосходства над другими.

- А ведь опаснейшая же эта штука, согласись. Воспевание и признание святости только своего народа, в этом есть что-то от дьявола. В угаре самовосхваления обычно кончают предъявлением претензий ко всему миру. Пока эту черту не переходят. А если перейдут? Вот тогда и окажутся в объятиях своего "пиночета", для которого верность стране отождествляется с верностью ему самому.

- Тоже не хочу перед тобою лукавить и скажу вот что. Вместо натравливания правых на левых, вешания друг на друга непристойных ярлыков надо бы объявить войну рабской своей душонке. Враг наш не чеченец. Враг этот есть холоп в душе каждого из нас, послушливый и услужливый любой власти, хоть самого сатаны. Не ахать и охать нам нужно. Не за икону, бутылки водки или оружие хвататься. За ум свой! Или как говорил незабвенный полководец от сохи, "Соображать надо!" - заключил Максимыч, вознеся вверх правую руку с тремя простертыми перстами. - Не то так и останемся блаженными бунтарями, пока черти нам на ноги совсем не связали. Короче, уже до ветру бежать пора, а мы ещё не ели.

Генерал медленно поднялся, расправил плечи, одел свою импортную кожанку, словно китель после долгого сидения, и выдохнул:

- Что-то у меня язык совсем развязался. За парную радость спасибо, Михалыч. Душу отвел, от блажи очистился, пора и домой топать. До сих пор никого так не боюсь, как супружницу свою в гневе. Она у меня хоть и своенравная, но добрая, отходит быстро и зла не держит. Вот, думает, наклюкались мы здесь и выйти не можем. Ну что, встретимся уж только летом. Я тут в одну страну намылился ума-разума набираться, да и самому в долгу не ходить.

- Будем надеться, свидимся.

- Да, хочешь до лета загадку? Чего никогда не было и не будет, но если будет, то всех нас, мужиков, погубит? Не знаю, как ты, я лично отгадал не сразу.

Покидав в сумку банные причиндалы, Максимыч перекинул её через плечо и отправился удивлять супругу приливом новых сил, подобревшей, очищенной добела душой.

И верно ведь, если есть изобретение, авторское право на которое принадлежит всему человечеству, то одно из них - парилка. После неё приходит ощущение, будто всё в тебе и ты во всём. Потому и дорога нам жизнь земная.

На этом можно было ставить точку, но есть ещё одно обстоятельство. Перед самым уходом оставил генерал на рабочем столе Алексея несколько листков рукописного текста. "Так на всякий случай, - объяснил он. - Автора уже нет в живых, а по назначению передать не пришлось. Можешь использовать в своих сочинениях и без огласки откуда взял. Мне ж тоже пенсия пригодится."

Вернувшись к себе в кабинет, Алексей расправил листочки, стал разбираться в написанных мелким убористым подчерком записях.

Дорогой батя, здравствуй! - говорилось в них. - Как там у тебя дела? Как со здоровьем? Надеюсь, справляешься.

Ну а мне пришел вот черед идти на исповедь. Не в церковь и не к полковому комиссару. К тебе.

Рядом со мной сейчас на грязной подстилке тихо стонет от боли в плече мой связной Костя, младший лейтенант из Подмосковья. В разбитое окно дома вижу внизу зажаренного заживо водителя одного из наших бэтээров. Кругом мертвые, разрушенные дома. Ветер гоняет по улицам листовки с призывом вступать на путь "священной войны", помнить, что воин аллаха может взять с собой в рай души семидесяти родных и близких, Кружатся в воздухе и воззвания на русском к солдатам уходить из воинских частей, принимать обычаи гор. В городе пахнет трупами, порохом, гарью, наркотиками, бандитами, наемниками и просто охотниками за головами. За нашими головами.

Там за окном смердит человеческой ненавистью и злобой, не оставляя шансов ничему другому. Мой разведбат, вернее остатки от него, завяз в развалинах рядом с городской больницей. Мы перенесли туда раненых, заняли круговую оборону. Трупы сложили в ряд во дворе, накрыли их. Уже несколько часов действует взаимная договоренность не стрелять. В ходе переговоров я даже припугнул "шайтана" в маске, что если нам не дадут выйти и не передадут всех пленных, жизнь их заложников я не гарантирую. Услышав об этом, парень с зеленой повязкой вытаращил на меня глаза, однако вел себя сдержанно, на все мои предложения отвечал - ладно, сторгуемся.

Здесь, батя, торгуют людьми, как обычным товаром. Кто по десять тысяч баксов за душу, кто - по шесть. Иногда дарят друг другу погасить вражду между родами. С наемниками из бывших советских республик особо не церемонятся. Считают, чем быстрее мы их отстреляем, тем меньше им платить. Вот иностранцев, что приехали с Ближнего Востока, берегут, используют лишь в особых случаях, потому и платят значительно больше, плюс за каждого убитого военного или милиционера.

Садистам здесь (ненормативное выраженгие) одно раздолье. Поиздевавшись над человеком, обязательно его прикончат. Где ещё так умеют (неразборчиво).

Спец вроде меня всегда найдет на гражданке доходное местечко в какой-нибудь фирме. Там сейчас все решают хватательные рефлексы, побеждают и наслаждаются жизнью крепкие бычки, умеющие брать нахрапом. Один мой бывший сослуживец прислал мне недавно письмишко, дал понять, что дожидается меня новенький БМВ и через полгода моей работы, если хозяин доволен, авто уже будет моим. Да я скорее пойду с протянутой рукой по электричкам, чем буду холуйствовать перед каким-нибудь новым русским (неразборчиво).

Последнее время стал замечать, что нередко сам себя унижаю. Где-то внутри меня вдруг исчезает граница между добром и злом. Чувствую, как чернуха насилия переливается и в меня, старается сбить цену моей чести и достоинства. Один "людовед" из нашего подразделения как-то сослался на некую невидимую пробоину в душе каждого офицера спецназа. В результате, мы стали, мол, непотопляемыми утопленниками, сами выбираемся на берег, чуть отдышимся, откашляемся и снова в воду непонятно зачем. С этой пробоиной даже легче укрощать всяких там быков и шакалов. Чем я и занимался весьма успешно, пока сам не попал в устроенную ими (ненормативное выражение).

Сижу сейчас, батя, и гадаю, не из этой ли пробоины вылетает из меня дерзкая удаль. Не потому ли смех вдруг переходит у меня в надрывную тоску и я невольно начинаю разыгрывать из себя хитрого Иванушку-дурачка со слоновой уверенностью, будто в России всё, включая спецназ, изобретено впервые в мире, но ещё до патентования кем-то у нас украдено...

К лихим боевикам о мафии местного пошиба я отношусь безразлично. Они как бы убеждают меня: "Брось ты это свое дело, Саша! Они там с властью повязаны и ради неё родную маму под пулю поставят. От нас никуда не денешься, нами всё схвачено. А я им отвечаю: "Бредни это, братки. В свое время тоже считали, что все схвачено КГБ, а на деле оказался пшик один."

Ты, как старый коммуняка, меня извини, но мне кажется, что это исконный наш позыв искать во всем главного организатора и вдохновителя. Раньше в государях и партии искали, теперь - в мафии. Одуряем сами себя, будто бездарей руководить страной не ставят. Ставят, да и ещё как!

Вот уже светает за окном. Из нор этих нам все же надо выбираться. Даже у морской пехоты от голода и недосыпа туман в глазах. Я должен вытаскивать ребят живыми, на то и командовать поставили. И, может быть, нет у меня другого выхода, как только положить погибших в бэтээры, затащить на броню их стариков и под живым щитом прорываться к своим.

Чувствую, сам сатанею. Не на боевиков, их мне просто жаль. На тех в Кремле, для кого жизнь убитого здесь солдата - так, тьфу, что и растирать не обязательно.

Прости меня, отец! Свою долю вины я беру на себя и не верю ни в бога, ни в аллаха, ни в дьявола. Даже если они есть на самом деле, ни в кого из них не верю.

Увидимся или нет, не знаю. Единственное прошу тебя, не мсти никому за меня. Но и не прощай.

Люблю тебя и верю в тебя.

Александр.

ЗНАК ВОСЬМОЙ

И З П Е Р Е П И С К И С Д Р У З Ь Я М И

Сейчас мне предстоит сделать нечто не совсем приличное в этическом плане. Я хотел бы ознакомить вас с отдельными местами из личной переписки по электронной почте между действующими лицами этой истории. Просто вынужден сделать это, иначе повествование плохо склеивается.

"Джентльмены чужих писем не читают", - скажите вы. Поверьте, иногда и они читают. А потом, лично я на сие звание даже не претендую. Так что, коли есть желание, знакомьтесь. Если нет, можете воздержаться, ибо не зря же перед нами "ЗНАК ВОСЬМОЙ", а в восьмерке, если вспомнить, шотландка Памела Флетчер усматривала "неотвратимость порочного круга".

* * *

Лонг-Айленд - Москва.

Дорогой Алексей! Вот решил дать знать о себе в слегка необычном для меня формате. Получится или нет, не знаю, но уже начал, а там видно будет.

Надеюсь, всё у тебя окей, или, как ты говоришь, твоя "система главного командования работает нормально". В моей же не так давно произошел сбой.

Рождество я встретил с приятелями, бывшими своими сослуживцами, в Калифорнии. Вернувшись домой, я увидел, что все там перевернуто вверх дном, со стен сорван антиквариат, разбит компьютер, часть досье исчезло. На полу лежал с удавкой на шее Макс. Перед смертью, он, видно, отчаянно сопротивлялся, оставив у себя на когтях следы чужой крови.

Такой злости я не испытывал никогда и был уже готов просить у Господа прощения за то, что сразу захотел сделать с собой. Мне пришла в голову шальная мысль уплыть вместе с Максом на лодке в океан и там вместе с ним окунуться в небытие, дабы не отягощать никого заботами о моем погребении. Сделать же это не из презрения к тем подонкам, а просто из чрезмерного пристрастья к себе самому. Проще говоря, из эгоизма.

Согласен, эгоизм может быть и дезертирством. В эгоизме усматривается к тому же и грех. Не случайно, наверное, любовь тоже вынуждена мириться с этим изначальным позывом в натуре человеческой, а попытки реформаторов установить разумные отношения между людьми без эгоизма обречены на провал.

Есть случаи в жизни, когда невольно обращаешься за помощью к государству и знаешь, что только его служители могут помочь выкарабкаться тебе из большой неприятности. Тут нет с их стороны никакой любезности - за это ты платишь государству налоги. Именно в таком безвыходном положении я и оказался, обратившись к своим знакомым из военной контрразведки. Подсказал и мой сосед Володя, о ком я тебе уже рассказывал: в тот вечер, точнее ночью, он видел, как напротив моего дома дважды останавливалась одна и та же машина.

Проникшие в мой дом "призраки" оставили не только образец своей крови, но и другие следы, будто были уверены, что отпечатков их пальцев в ФБР и военной контрразведке нет. Ведется расследование. Мне уже намекали на всю ту же "Святую веру", но держат меня пока в неведении относительно того, что та из себя представляет. Это понятно, я к ним не в претензии. Я в претензии к тем скотам, которые явно хотели воздействовать на мою психику, убив Макса.

Ты знаешь, видимо, чертовски был прав мой соотечественник Генри Торо. Большинство граждан и в самом деле служат государству точно так же, как камни, машины, лошади и собаки. Масса, огромная масса государственных чиновников, политиков, адвокатов, судей, полицейских, священников готова, в принципе, работать на любое правительство без особых угрызений совести, если видит в нем гаранта своих льгот и привилегий. Очень немногие служат сознательно, да и те наталкиваются на непреодолимые бюрократические препятствия. Поэтому мудрый человек никогда не делает больших ставок на государство и правительство: он считает, что эти "священные коровы" должны снискать сначала доверие у него, заручиться его согласием уступить им часть своей независимости. То есть в по-настоящему демократическом государстве уважение прав личности должно пользоваться безоговорочным приоритетом...

Спросишь, чем я сейчас занимаюсь? Доставляю себе удовольствие чтением стихов японской поэзии хоку. В них, как ты знаешь, основную нагрузку несут не слова, а паузы. Поэтому, если у тебя не найдется времени послать мне хотя бы пару строк, я постараюсь прочесть твое молчание.

Здесь я должен сделать паузу. Увлекшись, даже не заметил, что уже вечер, а это мое время для пробежки вдоль берега в сторону маяка и обратно. И так каждый день шесть миль, невзирая на погоду.

...Вот я снова за столом и занимаюсь любимым делом - передачей мыслей на расстояние. За окном пронизывающий мокрый втер. В комнате семьдесят семь по Фаренгейту и шестьдесят процентов влажности. Почти как в кабинетах Пентагона.

Не знаю, можно ли назвать это просветлением. Я вдруг почувствовал, что вся моя прошлая жизнь, в сущности, была неким прологом к главному действию, когда уже волен не сгибаться под тяжестью внутренней раздвоенности. И ты думаешь что? Сознавать не физическую свою связь с миром, а больше духовную похожесть свою на всех других таких же двуногих, как я, мне помогает ...дзэн. Именно дзэн!

Почти тридцать лет мне пришлось быть военным бюрократом. Хотя это особая порода бюрократов, но все же бюрократов. Точнее говоря, левая зона коры мозга моего "главнокомандующего" была забита рассудочными формулами, правая испытывала явный недостаток эмоций и образов. Работа моя состояла в постоянном поиске возможных подвохов и нестыковок в поведении людей - тут нельзя без доверия, но и без подозрений не обойтись. К счастью, я не деградировал настолько, чтобы видеть вокруг одних лишь мошенников или идиотов с бюрократическим уклоном.

Чего мне хочется сейчас больше всего, так это установить доверительные отношения с самим собой, прислушаться к своему внутреннему голосу на волне электромагнитного излучения в миллиметровом диапазоне. Для этого я не нуждаюсь в посредниках, стараюсь воспринимать мир всем своим существом, через кладовую своего сознания и, самое главное, подсознания. То есть дошел до того, чтобы набираться ума преимущественно у самого себя, отстраниться на время от мирских забот и даже многих моих знаний, в коих усматриваю в общем-то бесполезную борьбу с ветром. Хочу как бы увидеть себя изнутри и не дать своему уму проказничать без моего позволения. Своим "третьим глазом" стремлюсь увидеть для себя новые горизонты, приоткрыть хоть чуть-чуть занавес над моими самыми сокровенными тайнами. Для этого мысленно переношу себя в горную пещеру вдали от людей, откуда вижу внизу божественной красоты долину, вытряхиваю из головы все мысли и чувства и, когда это сделано, передо мною возникает черный дракон на мертвом дереве и цветущий в огне лотос.

Волею Неба, моя протестантская вера не мешает мне интересоваться дзэн. Жизнь в дзэновском монастыре, как известно, строится по принципу "кто не работает, тот не ест". В отличие от монахов-попрошаек в Индии, их японские братья считают физический труд на общее благо праведным делом. Главный смысл своего отшельничества они видят не в изнурении себя, а в максимальном использовании того, чем одарила их природа. Они люди жизнерадостные, не лишены чувства юмора. Скромный быт и вера в себя - вот, что помогает им избавляться от бесовских искушений. Законы монашества суровы и рассчитаны на то, что чаша унижения самих себя будет ими испита полностью, до последней капли. Дзэн, мне думается, стоит ближе к реальности, чем христианство. Его приверженцы не борются с грехом путем лицедейского морализаторства, а доброта и доброжелательность для них - это и требование физического здоровья, путь к освобождению себя от всех изматывающих душу переживаний и разрушительных инстинктов. Они против любого насилия или принуждения, захватнических войн и гонений на еретиков. Понятие "избранный народ" им чуждо, братство народов выше, а потому для них нет деления людей на правоверных и безбожников. Своё духовное совершенствование они считают само собой разумеющимся делом.

Нет, я не занимаюсь подменой действительности символическими образами, я просто стараюсь пить из источника, а не рассуждать, как можно и должно утолять жажду. Чтобы понять какую-то вещь, я начинаю наблюдать за ней с разных сторон, внутренне сливаюсь с нею и испытываю нечто вроде того Просветления, которое испытал Будда, сидя на берегу более двух тысячелетий назад. Спокойствие и терпение! Прочь предвзятые мнения, симпатии и антипатии! Вот тогда-то и увидишь свой собственный лик, ощутишь свою духовную свободу.

На Востоке не зря считают интеллект способным лишь завести человека в дремучие джунгли, где не найти сладостного умиротворения в себе. На Востоке стараются познать мир, отбросив противоречие между утверждением и отрицанием. Признав жизнь фактом, не требующим объяснения. Начнешь объяснять и неизбежно станешь извиняться за свое появление на свет. Надо не объяснять, а хвататься за жизнь голыми руками, самому добывать себе пищу духовную, не уповая на постороннюю помощь.

Что у нас в Америке привыкли думать? Вещь либо есть, либо её нет, На Востоке же не верят в Бога Творца и потому избегают категорических утверждений, презирают логику, игнорируют детали и стремятся к познанию явления в целом. Отсюда и выражаются витиевато настолько, что ускользает истинное значение сказанного и даже кажется преднамеренно скрываемым. Размышляют спокойно, размеренно, невозмутимо, словно соприкасаются с вечностью, где исчезают все контрасты и условности. Если у нас слишком увлекаются анализом, то там требуется больше живого предчувствия и интуиции, чем ума. Истина там вообще раскрывается в процессе ни к чему не обязывающей беседы по дзэновскому методу мондо, методу вопросов и ответов, причем когда сам вопрос частенько подразумевает ответ.

Ну да ладно, достаточно об этом. Я тоже могу обмануть себя для успокоения совести, довериться иллюзиям. И все же, благодаря именно дзэн многие вещи действительно теряют для меня былую значимость. Единственное, что мне нужно сегодня из материальных приспособлений, так это парусник, о котором я мечтал всю жизнь. Пусть даже для этого мне придется потратить все мои сбережения, думаю в конце мая выйти в первое плавание в океан. Пока же осваиваю в теории приемы лавирования короткими галсами против ветра и прочие премудрости парусной навигации.

Кем я считаю себя? Неудачником или баловнем судьбы? Добился ли я в жизни всего мною желаемого? Честно говоря, меня это сейчас совсем не волнует. Я просто учусь наслаждаться каждым её мгновением, находить в себе душевный покой, искренне радоваться случайной встрече с любым незнакомцем, обратившимся ко мне на улице с вопросом, и быть ему благодарным за то, что он решил спросить именно меня.

Говорят, я в том возрасте, когда нужно не только знать свое истинное предназначение, но вместо молока попивать кефир, есть творог, заменять сахар медом и вообще потреблять больше калия, дабы кости не расклеились. Зачем я бегаю? Очисть кровью от шлаков межклеточные пространства. Где та ось, вокруг которой вращается моё чисто физическое здоровье? В животе. Мне кажется, большинство умирает именно от плохого питания, а чрезмерные физические нагрузки загнали в гроб больше народа, чем оздоровили. Сейчас для меня действительно важно не дать клеткам тела выйти из под контроля моего "главнокомандующего", поэтому стараюсь ходить бодро, жестко ступая, ибо без встряхивания плохо прочищаются печень, почки и сердце. Время от времени, дабы подстегнуть обмен веществ, бью "копытом" и мотаю головой, как лошадь после большого забега.

Недавно получил весть от Карлоса. Вместе со своими друзьями теребит мафиози со всего света, приезжающих в его страну с грязными по локоть руками от торговли оружием, наркотиками и людьми. Несгибаемый человек!

Слышал я, в мае Джулия собирается навестить тебя. Сожалею, у меня этого не получится по чисто финансовым соображениям. Во всяком случае, в ближайший год-два.

К Рождеству Фрэнк прислал мне открытку и свое фото из Британской Колумбии. Сидит на берегу озера у костра рядом с миловидной блондинкой и довольный уплетает свеженькую форель.

Такие, брат, мои дела на сегодня.

С наилучшими пожеланиями и надеждой на встречу.

Искренне твой, Джордж.

*

Москва - Лонг-Айленд (штат Нью-Йорк).

Дорогой Джордж!

Очень рад, что ты направил мне свое послание и, хотя прочитал его со смешанным чувством, счастлив услышать в нем твой бодрый, уверенный голос.

У меня все в порядке. По крайней мере, я так себе успешно внушил.

Сейчас я тоже живу один и у меня нет ни собаки, ни кошки. Своим обиталищем на эту зиму я выбрал деревянный дом, что стоит на краю большого леса в двадцати минутах ходьбы от железнодорожной станции и в девяноста километров от Москвы. Иногда, после обильного снегопада, нужно поработать лопатой и проделать себе от дома дорожку. Тепло в доме поддерживают печь, камин и обогреватели с подводной лодки, когда уж совсем холодно не хочется, чтобы температура опускалась ниже двадцати двух по Цельсию. Есть ещё баня, но её мне приходится задействовать не чаще раза в неделю или специально для приезжающих из города друзей, любителей попариться.

Просыпаюсь обычно, когда уже чувствую, что больше спать нельзя. Сажусь за стол завтракать, потом беру лыжи и в лес. Пять километров туда, пять обратно. Там ветра почти не чувствуется, лишь на лыжне хрустит снег, словно кости мои разминаются. Ну а уж если слишком морозно, остаюсь дома.

Независимо от погоды, после обеда меня обуревает зуд, что стихает лишь за письменным столом по мере заполнения мною чистых листов бумаги. Этой зимой задумал я тут одну вещицу, в которой хочу совместить все времена и эпохи, дабы лучше разобраться в некоторых явлениях, происходящих в моем родном отечестве, привлекая для этого и те знания, которые я получил во время моего длительного пребывания за его пределами. Окунаясь с головой в прошлое, я все же стараюсь поддерживать свою задницу на плаву настоящего и обнаруживаю там многочисленные подтверждения своим наблюдениям за днем нынешним.

По ходу своих изысканий я все больше утверждаюсь в том, что здравомыслящий и уважающий себя человек не должен служить своему государству только на уровне подсознания, тем более по тайной казенной надобности. Именно через такую службу мне удалось пройти, как надеюсь, с наименьшими потерями для себя. Однако, признаюсь тебе прямо, выпади мне шанс пройти все сначала, я по этому пути не пошел бы. Как и Генри Торо, отстаиваю за собой право отказать своему государству в своем сотрудничестве с ним, если оно заинтересовано главным образом и больше в развитии свободного рынка, нежели в защите прав личности и человеческих ценностей. Свобода и права гражданина должны предшествовать или, на худой конец, совпадать. И если уж занялся чем-то в частном или в организованном государством порядке, то не садись на чужую шею с целью въехать на ней в рай.

Духовно и нравственно я никогда никого не превосходил и не отказывал другим, живущим за границей в таком же патриотизме, как у меня. Просто так получилось, что через свой жизненный опыт я пришел для себя к выводу: целесообразность и разумность нынешних государств, правительств и законов строится преимущественно на политической и экономической выгоде, но не на нравственности. Истинная же, высоконравственная этика не раздумывает, как бы ловко соотнести справедливость с неправедным деянием, и ей безразлично, что диктуют политическая или экономическая целесообразность.

Если кто-то не согласен с политикой своего правительства, лучше ему там не работать, иначе он жертвует своей совестью, своим душевным равновесием и теряет возможность делать то, что считает необходимым. Для меня же демократия в сложившемся на сегодня у меня в стране виде очень далека от моего желания. Я все также отвергаю "единственно правильные" веру и образ жизни, не принимаю никаких образцов для подражания и считаю, что данная нам всем и повсюду живая или неживая природа охотно признает лишь одно право человека - на развитие в каждом из нас переменчивых состояний.

Как и тебе, Джордж, мне очень дорога сейчас моя независимость, которые мы заслужили хотя бы по возрасту. И все же, даже отряхиваясь от дурных традиций и ложных духовных подсказок, хочу сохранить возможность воздействия на меня чего-то благотворно разумного со стороны.

Знаешь, о чем я сейчас думаю? Ты великий телепат, ты всё знаешь. Ну а если затрудняешься догадаться, то скажу. Все без исключения смертные так и остаются грешниками до гроба, а ипостась святого угодника просто придумана нами для пущего душевного комфорта. Грех мне видится ещё и в том напыщенном самодовольстве, на которое настраиваются после замаливании в церкви сделанной ими пакости. Брезглив я и к себе в моменты, когда вдруг нахожу что-то общее с доморощенными инквизиторами, одаренными литературно-фискальными способностями, которые, если бы не страх перед наказанием, расправились бы физически со всеми своими политическими противниками. Не приемлю и тех, кто

ищет покаяния, чтобы на пути из храма придать своему воинствующему фанатизму прелесть благочестия. Не признаю я никаких молитв - ни в церкви, ни на партийных собраниях

Кстати, рассказав о своём увлечении дзэном, ты задел меня за живое. Еще работая в твоей стране, мне пришлось найти в нем массу полезного, что заставляет видеть истинную добродетель не в строительстве храмов или заучивании канонических текстов и даже не в общепринятой процедуре покаяния. В дзэн я нашел много для себя привлекательного. К примеру, его эстетику. Посмотри, как уравнивает она активность творящего и воспринимающего, подсказывает признать истинным то, что само организуется, раскрывается и без экзальтации заявляет о себе симбиозом слова, веры и дела.

С другой стороны, говорю тебе совершенно откровенно: меня не возбуждают призывы идти на всё ради достижения чувства общности и просветления в какой-то личности, пусть даже в самом Иисусе Христе или Будде, через жертвоприношение в виде жизненных благ и удовольствий. Мой путь духовного просветления, если его можно так назвать, я проложил себе к древу познания и потом не вверх, а вниз по нему к его корням. Почему и создал свое частное бюро расследований под названием "БУР", что в переводе на английский означает механизм сверления вглубь. То есть сверлю небо, землю и самого себя.

Подобно тебе и приверженцам дзэн, меня мало удовлетворяет идея божественности Творения и её я воспринимаю прежде всего как сильную духовно-нравственную аллегорию. Вообще отвергаю любые бесспорные истины, оттого и не приемлю религиозных обрядов поклонения, построенных на необходимости постоянно ублажать кого-то. Это отнюдь не означает, будто я напрочь отрицаю существование Господа Бога или Высшего Разума. Нет, просто имею в виду, что нет такого Творца, который отвечал бы целиком моим взглядам. Здесь, конечно всему виной мой жизненный опыт, делающий чуждое ему далеким от реальности, но это ещё не подтверждение тому, что всё это химера. На мой взгляд, у любого человека должна быть своя собственная философия жизни, обязанная только его личному духовному опыту. В этом отношении, из всех учений назидательного плана я считаю дзэн наиболее самокритичным, готовым избавиться от мистификаций, хотя и не от всех .

Каждый раз когда я категорически отрицая или утверждаю что-либо, меня нужно бить палкой. И тех, кто учит, будто вместо жизни повсюду пустота, щадить тоже не стоит. В любом случае, хочу отдавать предпочтение проверенным фактам, непосредственным ощущениям. Истина, видимо, лежит выше утверждений или отрицаний, она как бы в вечном хаотическом движении, мечется по ветру и против ветра. Ее не передать словами, она насмехается над рассудочными определениями. Ну а то, что я не молюсь и не прошу прощения у Всевышнего, ещё не свидетельствует о моем превосходстве над верующими. Просто таков мой удел. Действительно, не извиняться же за это!

Пролетая через меня, Владыка Время на ходу спрашивает, кто я такой. Что мне ответить ему вдогонку? Частичка я малая миллиардов и миллиардов земных существ, научившихся ходить, брать, обрабатывать и что-то при этом друг другу говорить, каждый на своем языке и видя всё со своей собственной колокольни. Они, среди них и я, хотим внушить себе, будто способны попасть в некую святую обитель вечного счастья, где уже никто и что не угнетают и можно жить по своему хотению. Существа эти, хоть и пользуются плодами науки, бессильны разрешить зловещие проблемы войны и мира между нациями, расами и культурами. Посредством технических достижений они создают все более совершенные "щиты" для своих межгосударственных альянсов, но предотвращают войны лишь на время. И если все их творения мозга и рук пока не рухнули, то лишь благодаря ещё не свихнувшимся среди них существам, чьи ум, воля и сердце вибрируют в унисон с благими намерениями и благочестивыми средствами. Они прослеживают все двенадцать звеньев причинно-следственных связей и, не сделав ещё окончательных выводов о своей подлинной сущности, стараются освободиться от своей капризной блажи.

Хотелось бы поделиться с тобою, Джордж, вот ещё чем. Мне тоже приходится бежать по шестому кругу. Так оно выглядит, если за круг считать десяток прожитых лет. "Бегу", конечно, громко сказано: все чаще на ходьбу перехожу, даже на лыжах.

Не знаю, кого благодарить и надо ли вообще благодарить за такие подарки судьбы, но два с половиной круга пришлось мне покрывать на правительственной службе не для слабонервных, хотя и с некоторым параноическим уклоном. Дьявольская игра с джентльменами из ФБР для меня закончилась вроде бы ничьей, и сейчас сижу я за столом своего собственного бюро расследований. Сижу и думаю, как хорошо, что уже не прикрываюсь завесой из табачного дыма. Мне казалось, жил во мне этакий бесенок-провокатор, даже старался мною крутить и натаскивать: "Сигаретка, дружище, развеет в тебе сомнение и тоску, подбодрит, придаст больше уверенности, настроит на рабочий лад."

Мистика мистикой, а в любом расследовании, в том числе и своей собственной глупости нужно все-таки опираться на факты. Начать с того, что закурил я впервые не из физиологической потребности - решил догонять старших во вкушении запретных плодов. Вот и попал в устроенную самим же западню, сжигая себя медленно и как бы нечаянно. Моя личная служба наружного наблюдения не раз мне докладывала: "Никотин ничем не отличается от наркотика мгновенного действия. После двадцати затяжек уровень потока крови в венах резко падает. Объем никотина лишь в одной сигарете смертелен, если сделать человеку инъекцию из этого вещества прямо в вену. С каждой выкуренной сигаретой невольно приближаешься к раку легких, инфаркту, тромбозу, артериосклерозу, эмфиземе, хроническому бронхиту, астме..."

Однако, хотя воли у меня хватало отказаться от многих других порочных привычек, на такой резкий отрыв я был не способен. Почему? Наихудшие последствия курения уже сказались и на моем мышлении, отыскивающем оправдание собственной глупости.

Сожительница-сигаретка чертовски была терпелива, покладиста. Она прекрасно понимала, зачем нужна. Обычно дело свое делает медленно, но бывает и сразу: значительное число пожаров в домах и лесах происходит из-за непотушенного окурка. Она успокаивала и меня, взбадривала, но на короткое время. Вот так я, "наркоман в законе", запрограммировал себя на то, что без курения стану нервничать, выглядеть жалко, беспомощно.

И вот уже наступил момент, когда спазмы в легких заставили бросать свою сожительницу бесповоротно. Воздержание вроде бы переносил, правда не очень уверенно. Подчас казалось, не закуришь - взбесишься. Медики говорят, будто табак спасает от болезни Альцгеймера и воспаления кишечника. Тогда почему не потреблять больше томатов и баклажан, картофеля и зеленого перца? Эффект ведь одинаков.

С Альцгеймером или без него, головка моего "главнокомандующего" все чаще тяжелела при резкой перемене атмосферного давления, днем клонило ко сну, быстро подняться в горку дыхание перехватывало. Да и вообще удар держал я не то что раньше. Знал, что если врачи поставят диагноз серьезной болезни, курить сразу перестану. Пока же этого не произошло, зараженный табачным вирусом мозг игнорировал мои команды, даже когда ему грозишь расправой...

К чему я тут выдумываю аргументы? Решил бросать, бросай и не юродствуй. Думай, что не бросаешь курить, а только лишаешь себя рабской зависимости от наркотика. Это же прекрасно побороть самого себя и получить истинное от этого удовлетворение. Ты будто спрыгиваешь в шлюпку с тонущего корабля, где на борту остались одни курильщики. Посмотри на них с жалостью и сделай им ручкой, пока сигаретка не загнала тебя в ящик.

Чувствую, как снова закипаю. Привычным движением снимаю с неё поясок, вынимаю из обертки, притягиваю ко рту и ...сардонически улыбаюсь. Дьявол силен, а плоть немощна.

Видишь, какого удобного для себя придумал я козла отпущения. Говорят, будто убедительность доводов иногда достигает предела, за которым начинается их отторжение. Не знаю, знаю лишь, что с возрастом все больше становлюсь пародией на самого себя. Сейчас уже считаю для себя главным, представь себе, выспаться! Где-то на третий день недосыпания становлюсь раздражительным, вялым, туго соображаю. Альберт Эйнштейн, я слышал, отдавал сну одиннадцать часов в сутки. Вот бы мне столько! Так и единую теорию поля можно придумать. В начале века россияне спали в среднем по восемь часов, ныне по семь и почти половина населения страдает бессонницей.

Попутно будь сказано, у нас тут не на шутку встревожены тягой молодежи к наркотикам. Вы называете это "экстази", мы - "горби". Еще в конце шестидесятых кто-то в Советском Союзе додумался делать из продававшегося в аптеках эфедрина первитин, что сильнее любого заграничного амфетамина. Эфедрин сразу исчез из аптек, тогда стали производить подпольно первитин из растущего в Средней Азии лекарственного растения эфедры. После добавления к нему кокаина человек становится вообще невосприимчивым к боли. Остановить такого можно только пулей в лоб.

Какое же это блаженство, Джордж, иметь свободное время заняться собой, пораскинуть мозгами и увидеть себя со стороны, забраться к себе в сознание, а лучше всего в подсознание. Кому это надо? Мне. Хочу овладеть управлением, как ты парусами, скоростью и направлением моего перемещения в пространстве и времени, контролировать обстоятельства, которые могут принести в мою жизнь ненужные, тяжелые переживания. Куда мне до учителей дзэн! Но я твердо решил побольше веселиться "от живота", смеяться особым способом дыхания, когда вдох продлевается и становится более глубоким, а выдох укорачивается столь интенсивно, что легкие полностью освобождается от воздуха, приток крови к мозгу усиливается, укрепляя иммунную систему лучше всяких там препаратов из кошачьего когтя или окульего хряща.

Было бы здорово, если бы ты приехал ко мне этим летом и мы пошли бы на катамаране ловить неуловимых угрей. Я с братом уже договорился сделать катамаран на надувной основе. Жаль, что не приедешь на церемонию его спуска на воду.

Ну а пока буду работать в своем бюро расследований, памятуя, что не всегда можно полагаться на свидетельства источников, в надежность которых привык верить. Не потому что те сознательно вводят меня в заблуждение - их тоже подводят способности к беспристрастному суждению. Ведь источники эти не в музеях работают, да и сам я частенько не в состоянии немедленно зафиксировать результаты моего наблюдения. Ошибки возможны и в силу особенностей наблюдаемых явлений, исчезающих столь же неожиданно, сколь внезапно возникающих Когда же они происходят, то трудно бывает оценить по достоинству

нечто необычное в них. Анализируя одно, упускаешь другое. Кажущееся частным спустя некоторое время оказывается весьма значимым. Иногда подлавливаешь себя на том, внимание устремляется на довольно большое число предметов одновременно, в результате чего неизбежно ослабляется впечатление от каждого из них в отдельности. Хотя в целом мое внимание, надеюсь, занято лишь необходимым, в памяти остаются только факты, сильнее всего задевающие. Предвзятое же мнение приводит к смешению ожидаемого с реальной действительностью

Сейчас хочу пойти в мой храм нерукотворный. Там, в лесу, почти уже стаял снег и воздух наполнен запахами весны.

Почему-то вспомнился курьезный фактик из моего детства. В московской школе, где я учился, классная руководительница выгоняла меня с уроков за то, что на мне были модные тогда узкие брюки. Для неё они были постыдным суррогатом "загнивающей культуры Запада". О Сэллинджере никто из учеников и учителей даже не слышал.

При случае, передай привет Фрэнку.

С искренними чувствами,

Алексей.

* * *

Мадрид - Вена.

Карлос приветствует Джулию!

Как ты поживаешь? Надеюсь, все у тебя хорошо.

Без вступлений должен сразу признаться, что в последнее время в гости ко мне все настойчивее напрашивается мысль о тщетности моих профессиональных усилий, а меня самого приводят почти в уныние признаки прогрессирующей повсюду коррупции, заразной как и любая инфекционная болезнь. Правда, я ещё не тороплюсь впадать в полное отчаяние, пусть даже иногда приходится сучить ножками, словно опрокинутый на спину жук. Не отказываюсь я и от последней надежды на человеческую доброту, продолжающую мужественно сопротивляться, хотя и обнаруживает все явственнее свои постыдные стороны. Видно, подобное происходило во все времена до нас. И это чуть успокаивает.

Хочу я того или нет, в данный момент меня беспокоит, как бы не пойти на сговор с собственной совестью, не изменить своим себе и своим товарищам. Иногда все же задумываюсь, неужели моя жизнь не стоит хотя бы мнимого акта измены. Странное откровение, Джулия, не правда?

Что ж, таковы гнетущие меня мысли и чувства. Похоже, кто-то пытается внушить мне, что смазливая проказница жизнь спокойно обойдется и без моего за ней ухаживания. Но я все-таки пока ещё с ней. Моя вера в Господа Бога уж точно потеряет для меня всякий смысл, если придется окончательно разочароваться в людях и вместо того, чтобы возлюбить ближнего, равнодушно взирать, как над ним измываются. Священники уверяют, будто доброты в мире больше, чем злобы. Так оно и есть, ибо даже доброта иногда наносит обществу больший ущерб, нежели злоба. Например, наше мягкосердечие к убийцам.

Отпетые негодяи непременно переступают закон, и нет среди них такого, кто бы не заметал следы своего преступления. К тому их подталкивает их патрон - отрекшийся от Всевышнего падший ангел. Согласно Священному писанию, чтобы избежать сатанинских интриг, нужно каждому победить в себе врожденные искушения греха, стяжательства, ненависти, предубеждения. Даже апостол Павел старался одолеть в себе тягу к пороку и в своем послании к коринфянам выражал озабоченность повреждением умов у тех, кто отстраняется от Христа. Что бы ни было, христианство опирается на глубокие корни в природе человеческой.

Лично я не сомневаюсь в праведности моих дел, однако пусть для меня они будут игрой. Рискованной, отчаянной, почти безнадежной, но игрой. Мне так легче. К тому же, я все ещё настырный и пытаюсь разгадать таинства преступления и наказания.

Грабители и убийцы оправдываются тем, что они, мол, не грабят и не убивают, а лишь завоевывают, подчиняют себе, точно полководцы чужую страну. В сущности, этому подыгрывают и авторы многих триллеров, вселяя в человека ещё больший страх перед преступником, упиваясь придуманными ими кошмарами.

Как тебе, Джулия, хорошо известно, я из породы криминалистов, усматривающих глубинные мотивы правонарушений в греховности человеческой натуры, как самого преступника, так и его жертвы. В состоянии отчаяния люди мало задумываются над тем, что, теряя в себе мужество, они способствуют разгулу криминальной стихии. Их здравомыслие переходит в страх, хитрость и цинизм. Эгоизм разъедает даже самые благочестивые души, сознание омрачается разрушительными страстями и горькими разочарованиями. Наблюдая за своими коллегами, я чувствую, как многие становятся все безразличнее к жестокости преступлений и за внешней почтенностью их образа жизни проглядывают уже далеко не благие намерения. От страшной обиды на весь род человеческой некоторые решают довести свое негодование до того, чтобы самим вершить расправы на месте и таким образом преодолеть в себе синдром безнадежной борьбы с неизбежностью зла.

Сколь бы печальным мне всё ни казалось, хотелось бы обменяться с тобой суждениями и вот ещё по какому поводу.

Обычно люди возвышенного ума и доброй души отличаются одухотворенными лицами. На лицах можно даже узреть отражение "духа эпохи". К физиономии же каждого человека придается своя "шифровальная машина" с ключом к распознанию его истинных мыслей и чувств. Ну а нам, сыщикам, остается лишь раскрыть принципы расшифровки и перевода языка души на язык словесный.

Непросто это безошибочно подметить на лице нужные характерные признаки для определения степени подлинной умственной, духовной и нравственной зрелости индивида. Помимо проницательности нужны и навыки прочтения человеческой внешности. Не знаю, владею ли я ими в полной мере, но изучение физиогномики нахожу увлекательным и полезным занятием.

Так что, после многих лет сыскной работы мало по малу прихожу к кое каким заключениям, ибо как бы ни старается человек скрыть свои прегрешения и пороки, они все же на лице его вырисовываются. Убежден в этом ещё и потому, что начал с самого себя, с обнаружения в себе самом блуждающих очагов порочных наклонностей, действия некоего закона непроизвольного тяготения ко злу, насилию и ненависти. В общем, преступные замыслы тоже говорят на своем языке, оставляют отпечаток на лице, походке, жестах, манерах - особенно когда примешиваются мании величия и преследования, комплекс неполноценности, острые приступы эротического помешательства, разного рода неврозы и навязчивые идеи.

На лицах тех, кого я называю подручными Сатаны, при всех их даже самых неординарных способностях к притворству, я не вижу ни одного следа доброты и душевного покоя. Наблюдая за ними вблизи, невольно подмечаю, как их физиономии корчатся, черты лица подергиваются, не согласуются между собой.

У типов, которые мне и моим коллегам чаще всего попадаются, головы больше широкие, нежели удлиненные, с очертаниями чаще всего неровными, угловатыми, заметно напряженными. Затылочная часть и теменная область их головы выпуклые, виски несколько вздуты. Черты их лица склонны к неправильности. Брови висят низко, вогнуты, спускаются к вискам и частым движением поднимаются в верх в виде арки. Глаза впалые, подвижные, блестящие, с проницательным, тяжелым взглядом. В Китае такие глаза называют "волчьими".

Типичный нос у них вдавлен у корня, выдающийся, дугообразный. Рот искривлен в той или иной степени, углы его опущены. Губы сжатые, тонкие. Улыбка обычно чуть перекошена, походит на гримасу.

Уши, как правило, большие, бледного цвета, плохо о черченные, с дефектным ободком и отклонены назад так, что спереди их почти не видно. Мочка уха хорошо оформлена, но небольшая.

Подбородок четырехугольный, угловатый, уходящий назад. Челюсть тяжелая, широкая, выступающая с обеих сторон и заметная, если смотреть сзади.

Цвет лица бледный, несколько желчный, Волосы жесткие, темные. Кожа с обильным волосяным покровом, при прикосновении горячая. Руки потные.

Телосложение худощавое с очерченной мускулатурой, талия тонкая. Голова поднята высоко, спина выпрямлена. Походка упругая, резкая, стремительная. При ходьбе ладони сжаты в кулак. Жесты обычно выражают негодование или удовлетворение, но весьма редко подобострастие.

Говорят, от каннибалов исходит козлиный запах едкого пота. Столь же дурно пахнет и от варваров, о которых я веду разговор, но они, дабы нейтрализовать запах, обильно услащают свое тело лосьонами и дезодорантами.

Спят эти бесы мало, бессонные ночи переносят спокойно. Сон у них легкий, часто прерывается внезапными движениями. Склонны к ипохондрии, галлюцинациям, истерии, невралгии и бронхиальной астме. Длительную физическую работу не приемлют: сказывается повышенное раздражение организма, работающего на повышенных оборотах и очень чувствительного к изменениям погоды. Любят мясо с кровью и изысканные вина.

Есть у меня и некоторые обобщенные представления об их свойствах "нерастительного" происхождения.

Прежде всего, их характер, по большей части, надменный, непреклонный, волевой. Ум достаточно верткий, но больше интуитивный. Своего мнения они держатся твердо и склонны навязывать его. Говорят в довольно категоричной манере, образно и пространно, легко переходят от одного предмета разговора к другому. Голос грубый, будто охрипший, своим тембром старается звучать авторитетно, твердо. Малоразговорчивы, но могут произвести впечатление людей откровенных и экспансивных.

Решение действовать принимают молниеносно, опираясь больше на дар интуиции и импровизации. Стиль их мышления прерывист. Часто непоследовательны и используют эту особенность для распознания людей, с которыми имеют дело. В претворении планов своих неутомимы и честолюбивы.

Буйная злоба у них угасает сразу после удовлетворения ими желания отмщения. Великодушие, прощение обиды не в их натуре, хотя могут оказать кому-то услугу просто так, без всякого расчета. В своем окружении ищут искренние выражения привязанности к себе и личной преданности. Одиночество переносят относительно легко. Поскольку им больше подходит беспокойный образ жизни, интриги и авантюры на грани провала, то находиться на одном месте долго они не могут. Особое удовольствие получают от ночных путешествий и морских прогулок.

Жизненная или биологическая энергетика в них распределяется довольно капризно, проявляется совершенно непредсказуемо, сменяя порывы крайней активности и воодушевления общей апатией. Они осмотрительны, хитры, насмешливы. Душа у них изнывает без внутренней тревоги, риска и опасностей. Их вожаки особенно не переносят, когда им перечат, потому советоваться предпочитают сами с собой, чтобы внушить к себе страх и беспрекословное повиновение. Фанатичны в своей нетерпимости и неумолимы в наказании помощников за малейшие отступления от установленных процедур. Даже с учетом их умения притворяться, напористы, презирают трусость, готовы всегда пожертвовать собственной жизнью ради успеха рискованного предприятия. Но всё это носит скорее преходящий характер и зависит от силы оказываемого им сопротивления. На другом поприще из них получились бы хорошие коллекционеры антиквариата, способные ввести в заблуждение даже самых опытных знатоков.

Во время богослужения в церкви редко кто из них преклоняет колени. Сладострастные до невероятия в отношениях с женщинами, они никогда не простят своим женам нарушений супружеской верности. Истинное наслаждение испытывают также от катастроф, природных бедствий, человеческих трагедий, политических катаклизмов. Умирают они чаще всего насильственной смертью, уже подготовленные всем строем своей души к внезапному избавлению от земных испытаний.

Обратись я за консультацией к доктору Фрейду, наверняка услышал бы о сексуальном происхождении их невротических, богатых и циничных эротических фантазий-наслаждений от физического или морального истязания других. Мне тоже приходится видеть в них психопатов, на уровне подсознания своего действительно мастерски владеющих психотехникой, если не гипноза, то внушения. Разыгрывая собственную драму, они убеждены, что Создатель поручил им решать судьбы других, как писатели решают за героев своих романов. Не случайно же появился в России террорист и далеко не бездарный писатель Борис Савинков.

Под показной доброжелательностью скрываются в них натуры завистливые, изворотливые, изобретательные в исполнении сложнейших трюков. Что-то все же роднит этих мрачных фантазеров с членами тайного совета ордена "Шутцштафель", собиравшимися на совещания в средневековом замке неподалеку от Падерборна в Вестфалии. Ведомые страстью к коварным заговорам и интригам в мировом масштабе, те тоже искали морального оправдания своим преступлениям и безжалостно расправлялись со всеми, кто им мешал.

Согласен, в таком моем "прочтении" нечестивцев рациональное и эмоциональное переплетаются. Однако не считаю нужным стесняться моих наблюдений перед друзьями, на понимание которых могу рассчитывать. Пусть в моих предположениях много символики и мало ясно сформулированных, твердо обоснованных выводов. Пусть даже мои обобщения покажутся порождением случайных совпадений, но мне все-таки хочется сделать для себя хотя бы предварительные заключения.

Теперь несколько слов о наших текущих делах. На сегодня, насколько мне известно, не обнаружено документальных свидетельств материальной поддержки Советским Союзом "красных бригад" или Ирландской республиканской армии. Ничего не вскрылось и о связях Москвы с сепаратистами из вооруженного отряда баскских националистов ЭТА - Эскауди та Аскатасуна. Надо признать, до сих пор последняя держится особняком от "интернационала" террористов и финансирует свои террористические акции исключительно путем насильственной экспроприации собственности баскских предпринимателей.

Ядерный терроризм одиночек? Такая опасность, мне думается, вскоре может стать равной угрозе ядерного конфликта. На международных научных форумах уже все реже говорят о тяжелейших последствиях применения ядерного оружия, хотя межконтинентальные баллистические ракеты продолжают стоять в шахтах и бороздят океаны. Общественность больше встревожена отстрелом китов, а саму проблему ядерного устрашения забывает или выпроваживает из политики в область психологии. И ведь действительно, иному государству нет нужды реально располагать ядерными боеприпасами: в целях устрашения можно создать эмоционально насыщенное впечатление, будто таковые у него уже имеются. Для этого, правда, мало даже очень тонкой дезинформации по каналам спецслужб. Но кто знает.

Что касается "рюкзачного" ядерного боеприпаса, то из опрошенных мною официальных лиц никто не решился подтвердить или опровергнуть достоверность сообщений российской печати. Бесспорным представляется одно - процесс миниатюризации ядерного оружия начался вместе с его появлением и никогда не останавливался. По оценкам многих экспертов, вероятность использования террористами чего-то подобного остается, но осуществить подобную акцию крайне сложно. Вот скрыть арсенал химического оружия, заготовить биомассу достаточную для уничтожения миллионов людей - относительно проще, хотя на пути применения встают и свои технические сложности.

Называются некоторые ближневосточные государства, где власти помогают укрывающимся на их территории террористам. Как бы то ни было, наличие оружия массового поражения в таких странах шансов на урегулирование региональных конфликтов не прибавит. Тем более, в противовес ядерному арсеналу, там решили создавать свой более дешевый - химический. В мировой политике действует порочный круг, где вертятся государства-любимчики ядерных держав и государства-пасынки, дружественные им и недружественные. Круг этот обрастает слоем предвзятых оценок и обвинений в адрес одних правительств при явном попустительстве другим. Международное сотрудничество в борьбе с терроризмом на такой превратно истолкованной основе могут называть перспективным только сами террористы - с иронической усмешкой.

Я слышал от Джорджа, что ты собираешься в Россию. Откровенно говоря, лично у меня страна эта вызывает только сочувствие. Но в дебрях русского леса я совершенно не ориентируюсь и охотно прислушаюсь к любому мнению, которое ты вынесешь из поездки.

В надежде на скорую встречу. Большой тебе удачи!

Твой верный слуга Карлос.

Сейчас у меня в кабинете поют теноры Хосе Каррерас, Пласидо Доминго и Лучиано Паваротти в сопровождении Лондонского симфонического оркестра. В такие магические минуты смотрю на себя откуда-то из другого мира и мне ни о чем не хочется думать.

*

Джулия приветствует Карлоса!

Твое послание меня тронуло вдвойне - тем, что ты пишешь и на что намекаешь. Поэтому ответ не откладываю.

Как и тебе, любое высказывание о человеке мне кажется лишь предварительным, заочным определением его особенностей. Даже вроде бы оправданную оценку можно считать недостаточной, а высказывание упрощением. По этому поводу мне вспоминаются некоторые русские интеллектуалы, проживавшие у меня на родине в двадцатые годы. Они оспаривали аналитическую позицию доктора Фрейда о том, что истинная правда о человеке вообще недоступна, ибо независимо от своего намерения люди невольно сами себя вводят в заблуждение.

Если Фрейд доказывал в Вене невозможность самоанализа, то многие русские психологи оставляли за интуицией принципиальные преимущества перед чисто внешним восприятием. Они считали, что только он сам может открыть, увидеть себя со стороны и путем глубокого проникновения в подсознание свое, в том числе генетическую память, увидеть в себе другого, вести с ним разговор и узнать таким путем подлинную суть свою. Именно в диалоге, полагали они, через несовпадение себя с самим собою человек наиболее полно самораскрывается, что и позволяет ему адекватнее описывать действительность.

Иными словами, сознание мое и сознание других не изолированы, а потому следует анализировать их во взаимодействии. Любая высказанная мною мысль принадлежит не только мне, она - результат такого взаимодействия. Скажем, как у меня с тобой в обмене нашими посланиями, или в диалоге, когда один находит свою мысль у другого. В принципе, любая идея всегда ожидает реакции, даже если ответом будет молчание.

Твой психоаналитический разбор, надеюсь, проводится с учетом того, что внешние признаки говорят о многом, но могут быть и ошибочно истолкованы. Одно это делает наш диалог с тобой бесконечным. Каждый раз всякие наши умозаключения потребуют уточнений, будут подбрасывать все новую пищу для догадок. Естественно, никто из нас не намерен канонизировать свое мнение, перебивать другого или заглушать его голос.

Да, я собираюсь в Россию. Хочу узнать из первоисточника, насколько расходятся официальная и моя точки зрения. Кстати, Карлос, в истории наших с тобой стран более чем хватало тоталитаризма с его вечным спутником двоемыслием. У нас тоже возникали иллюзии о человеке, напоминающем открытую книгу, которую надо, мол, лишь уметь читать, равно как и о всемогущем контроле властей за подлинными мыслями своих граждан. Во времена сталинского режима подозрения о наличие в людях тщательно скрываемых от государства мыслей было достаточно для обвинения их в антиправительственном заговоре. Следуя указаниям вождя считать несуществующими мысли, которые не выражены языковым материалом, власти отказывались признавать в человеке его чувства, предчувствия и даже желание иметь таковые. Не выраженная словами реальность? Там её вообще не считали реальностью.

Так что, неплохо было мне разобраться, есть ли все ещё в России пропасть между публичными и тщательно скрываемыми мнениями, насколько провозгласившее себя демократическим государство увеличивает эту пропасть или сужает. Попытаюсь также посмотреть, какие нынешние русские идеи могут пригодиться нашему европейскому опыту. Меня интересует интеллектуальный потенциал России по преодолению межэтнических конфликтов внутри Федерации и межнациональных вне её. Какие наиболее привлекательные духовные ценности русские считают транснациональными? Каким образом национальные черты русской культуры и народного самосознания взаимодействуют с сегодняшней политической ситуацией? Насколько ещё силен в России складывавшийся веками культ самодержца или вождя, всегда приводивший к забвению прав личности, обесцениванию гражданских свобод и самой человеческой личности?

Почему бы мне не обратиться и к некоторым эпизодам российской истории. Например, к "делу царевича Алексея", старшего сына Петра Великого. Как известно, Алексей бежал из России сюда в Вену под защиту императора Карла У1, однако агентам тайной полиции все же удалось выманить его на родину, обвинить наследника престола в государственной измене и казнить - по настоянию отца.

Не терпится мне, бывшей прокурорше, получше понять деятельность созданного Петром в Москве Преображенского приказа, или государственного ведомства по расследованию политических преступлений. В механизме петровских преобразований такой орган служил основным рычагом подавления инакомыслия, неукоснительного выполнения высочайших предписаний по осуществлению тотального контроля над общественной и личной жизнью подданных. Лучшим и достаточным свидетельством обвинения прокуроры на суде считали признание самого обвиняемого. Редко какой допрос обходился без пыток. Разработана была и своя методика заманивания допрашиваемого наводящими вопросами. В результате ни в чем неповинные граждане клеветали сами на себя. И что характерно, при жесточайших мерах наказания, когда к измене приравнивалось даже заурядное взяточничество, доверенные лица царя занимались казнокрадством, наушничеством, попирая все законы, которые должны были блюсти на благо страны и государственной пользы. Тут уж для меня возникает большой соблазн аналогов и параллелей с днем нынешним.

Вот с таким вопросником в своем невидимом чемоданчике я направляюсь в Москву и Ленинград (мне почему-то больше нравится это название). Что и как получится, не знаю, но полагаюсь на крепкое плечо и светлую голову Алексея Краснова. Если предчувствие меня обманет, снова буду себя успокаивать: "Бери это легко и не унывай! У тебя все ещё впереди, как у девочки."

Поверь, Карлито, я всегда полагала, что из нас четверых именно тебе сил и оптимизма не занимать.

С добрыми чувствами,

Джулия.

* * *

Москва - Вена.

Здравствуй, дорогая Джулия!

Рад возможности подтвердить мое к тебе расположение вместе с готовностью продолжать сотрудничество с твоим Центром.

Мне кажется, тебе удается вести исследования при четком понимании, что совпадение фактов по времени может оказаться совершенно случайным, а несовпадение может оказаться крайне значимым. Дабы суждения были справедливы и объективны, ты рассматриваешь альтернативные варианты беспристрастно, вычленяешь из различных догадок крупицы достоверных данных. В общем, мне нравится твой конечный продукт, если, конечно, тебя интересует мое мнение.

Наверное, ты уже подготовилась к поездке в страну, где у работающих в государственном секторе граждан налоги изымаются автоматически, а остальные упорно ищут лазеек для уплаты в усеченном виде. В ответ на требование налоговой полиции заполнить декларацию о доходах обладатели чувства юмора предлагают правительству сначала заполнить самому декларацию о произведенных тратах бюджетных денег. Словом, как и повсюду в мире, только у нас в России есть свой местный колорит.

Наш школьный учитель за несколько месяцев получает зарплаты достаточно, чтобы заплатить за установку себе одного зуба. Затягивают же с её выплатой тоже месяцами, сваливая вину на местные власти. А это уже несколько отличается от мировой практики. Если в других странах государственные бюджетные средства ходят мимо частных банков, у нас их пропускают и через отдельные уполномоченные для таких целей коммерческие структуры, ни одна из которых за задержку зарплаты не несет никакой ответственности. Такое ощущение, будто правительство уже смирилось с неизбежностью подобных казусов тотальной безответственности на пути развития рыночной экономики посредством сомнительных банковских операций, произвольного переливания бюджетных средств и предоставления финансовых льгот избранным.

Средства массовой информации, став независимыми от государственного контроля, вытаскивают на свет грязное белье "неприкасаемых", раскапывают веками скрываемое за непроницаемой завесой секретности, в том числе и о появлении на российских просторах "нового класса", получившего в наследством от государственно-партийной номенклатуры свои установки на самосохранение и свой раздел на "патриотов" и "космополитов". Все представляется ещё сложнее, когда видишь предпринимаемые президентской ратью экстренные меры по утверждению своих властных полномочий. Нынешняя номенклатура уже колеблется не вместе с генеральной линией партии, а с линией того кто в данный момент "на коне". Она способна присягнуть на верность любому, кому президент позволяет постоять рядом в лучах его мировой известности.

Принадлежат "новому классу" и доминирующие в государственной политике группы лоббирования. Защищая свои экономические, политические и финансовые интересы, они действуют с целенаправленной агрессивностью по оказанию влияния на ключевые фигуры в правительстве, не останавливаются даже перед их подкупом в интересах более выгодного для себя дележа материальных ресурсов. Им важна моментальная выгода, все остальное - театрализованное представление для непосвященного зрителя и успокоения общественности.

Кому как, Джулия, а мне сегодня Россия видится и огромным полигоном для экспериментов в области психоанализа. Федеральные органы власти производят гнетущее впечатление своей беспомощностью и слабой компетентностью, действуют больше по наитию, на уровне подсознания. Видно, мало кто из высших чиновников вообще понимает происходящее и почему "делаем как лучше, а получается как всегда". Рядовым гражданам остается лишь наблюдать за неумолимо нарастающим негативным опытом государственного управления.

В провинции прекрасно видят, как Кремль сам себя дискредитирует, будучи не в состоянии предотвратить дальнейший кризис в промышленности и проводить благоприятные для большинства населения социально-экономические реформы. Там с тревогой и презрением наблюдают и за постоянными кадровыми перетасовками в правительстве, от которых правящая элита впадает в ещё большую растерянность, а отдельные её представители уже всерьез беспокоятся, что для них всё может закончится отнюдь не хорошо оплачиваемыми лекциями в престижных университетах Европы и Америки на тему, как лучше не выходить из кризиса.

Сейчас в разгаре президентская предвыборная кампания. Кипят страсти почти дюжины претендентов завладеть высшим постом в государстве. Тем временем шеф службы безопасности действующего президента старательно откладывает про запас оперативную информацию о проделках самих претендентов и высших должностных лиц. Создав свой "мини КГБ", он пытается взять под контроль все финансовые потоки предвыборной борьбы. А что, пусть поделятся прибылями от завоза в страну импортных спиртного и сигарет!

Наконец, волнующий всех и каждого вопрос "Помогают ли сотрудники спецслужб авторитетам преступного мира?" Я уже не являюсь таковым, но знаю, что "помогать" можно по-разному, в том числе своей пассивностью, слабой компетентностью, просто по недомыслию. В данном же случае речь идет именно о тех ситуациях, когда негласная помощь оказывается преступникам умышленно, со злым умыслом и, как правило, в целях личной наживы.

Могу представить себе, что среди отставных и действующих офицеров есть рабские душонки и продавшиеся дьяволу выродки, которые по указанию своего шефа готовы расправиться с любым неугодным, как и сделали однажды с корреспондентом "Московского комсомольца" Дмитрием Холодовым.

В печати время от времени выступают с обвинениями, будто в недрах спецслужб плодятся наемные убийцы, действуют параллельные структуры, а мафия сегодня - это и люди в погонах или близкие к ним, потому недосягаемы. Как скоро состоятся открытые судебные процессы над такими субъектами, сказать с уверенностью не могу. Да и о нынешней работе силовых структур я имею все более отдаленные представления.

Таковы вкратце некоторые из "причуд" русского сфинкса. В явлениях же бесспорно позитивных, что принесло с собой время в Россию, ты сможешь сама убедиться или разувериться на месте.

В моей личной жизни особых перемен не произошло. Вот в ближайшее время моя дочь выходит замуж за гражданина Канады. Несколько лет они работали вместе в представительстве одной из международных компаний в Москве. Сейчас решили жить вместе. Молю Небо ниспослать им удачи и счастья.

Выходит, и для меня мир становится "большой деревней", где претендентов на должность Старосты хоть отбавляй.

Вспоминая нашу встречу в Вене, посылаю тебе одно из стихотворений Владимира Набокова.

Знаешь веру мою?

Слышишь иволгу в сердце моем шелестящем?

Голубою весной облака я люблю,

райский сахар на блюдце блестящем;

и люблю я, как льются под осень дожди,

и под пестрыми кленами пеструю слякоть.

Есть такие закаты, что хочется плакать,

а иному шепнешь: подожди.

Если ветер ты любишь и ветки сырые,

Божьи звезды и Божьих зверьков,

если видишь при сладостном слове "Россия"

только даль и дожди золотые, косые

и в колосьях лазурь васильков,

я тебя полюблю, как люблю я могучий,

пышный шорох лесов, и закаты, и тучи,

и мохнатых цветных червяков;

полюблю я тебя оттого, что заметишь

все пылинки в луче бытия,

скажешь солнцу: спасибо, что светишь.

Вот вся вера моя.

Это мой подстрочный перевод на твой родной язык, который в основном сделан одним моим бывшим коллегой по моей просьбе..

До скорой встречи в Москве.

Твой Алексей.

* * *

Накануне отъезда Джулии в Москву Центр по изучению непознанных явлений в Вене получил по электронной почте ещё одно "послание из виртуальной действительности":

Добрый день, леди и джентльмены!

К вам обращается тип, которого обычно называют хакером, иногда даже кибертеррористом. Правительства, армии, специальные службы, фирмы, отдельные лица страшатся меня и мне подобных. Мы способны взламывать защиту их компьютерных систем, завладевать тщательно оберегаемой ими информацией, манипулировать файлами данных, искажать сведения в них или просто уничтожать. Входим в эти сети через найденные нами лазейки, а выходим через другие, чтобы нас не засекли.

Мне удалось приобрести массу знаний по защите от проникновения в автоматизированные системы. Легко и предметно представляю себе, как несколько опытных хакеров могут нанести серьезный ущерб финансовой системе любой страны, поставить её на грань экономического хаоса, затруднить мобилизационные мероприятия, спровоцировать панику среди населения. Еще в бытность свою студентом я сломал защиту и проник в одну из охраняемых компьютерных сетей, как это проделал паренек в фильме "Игра патриотов". Мне и сейчас нравиться забираться в чужие тайники, делать это тихо, красиво и незаметно - через заднюю стенку металлических сейфов. На подпольном рынке информационных услуг я могу продать себя очень дорого.

Короче, я - электронный взломщик. Действую всегда в одиночку. У меня есть для этого всё. Кроме аппаратуры первоклассной, других помощников не держу из соображений безопасности.

Перехитрить систему защиты от несанкционированного входа в компьютерную сеть мне служат разработанные мною программы-ищейки и нейтрализаторы. Как пройти через Интернет и какой-нибудь подставной телефон сквозь охрану и прочитать защищенные файлы, меня не надо учить. Уж больно я любопытный и хочу знать побольше о мире, где сожительствуют высокие технологии и пещерное сознание. Собственный приоритет на найденные мною решения я не отстаиваю, своего авторского права не защищаю, личные достижения в программировании утаиваю. Стоит только намекнуть, как в обнаруженные тобою бреши начнут просачиваться полчища хакеров. Поэтому тщательно слежу за сохранностью добытой мною информации. И, разумеется, сознаю, что за такие трюки могу оказаться за решеткой в любой момент.

Что я делаю? Например, отслеживаю сомнительные финансовые операции и их учатников. Забираясь в чужую информационную среду, не краду, хотя раскрыть тайну вклада на секретном счете крупного банка и отрезать себе кусочек для меня вопрос только времени.

Занимаюсь ли я промышленным шпионажем? Это скучно. Вирусы в чужие сети не ввожу, но, признаюсь, есть у меня "черная книга", где хранятся придуманные мною эксцентричные, дерзкие, безобразные и гениальные по эффективности разрушения вирусы. Скажем, сейчас могу ввести один такой в компьютерную сеть телефонной станции, который парализует всю городскую систему телефонной связи Вены на несколько часов. Или заложить логическую бомбу, способную сотрясти систему контроля за движением транспорта на железной дороге и в воздухе.

Как я удостоверился на личном опыте, наибольшая угроза ядерного апокалипсиса сегодня исходит не от вольных хакеров, а от тех типов со звездочками на погонах, кто по службе общается с компьютером, будучи обозленным на кого-то сильно или просто небрежным в выполнении своих обязанностей. Обезумев, такие либо сознательно пойдут на крайние меры отмщения, либо умолчат о сделанной ими ошибке.

Хотя у меня есть соблазн моими электронными манипуляциями воздействовать на отдельные события, пусть само организуется.

С интересом просматривая иногда и файлы данных Вашего Центра. Чем черт ни шутит, возможно, смогу и вам кое-что подкинуть из недостающей информации. Причем, бескорыстно - из чувства христианского милосердия.

Надеюсь, электронный терроризм вас не застанет врасплох.

До скорого свидания в виртуальной действительности.

Хэппи Хакер, заключивший договор с дьяволом

в расчете его надуть.

ЗНАК ДЕВЯТЫЙ

У СОБОРА ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО

Даже самые несокрушимые традиции со временем устаревают, слабеют, нуждаются в возрождении. Так и у них впервые за тридцать с лишним лет нарушилось железное правило держать женщин на расстоянии от своей ежегодной встречи за круглым столом. Исключение, правда, было сделано под давлением мажорных обстоятельств - в связи с визитом иностранной гостьи.

Кто эти они? Алексей вместе с его друзьями Андреем и Александром. Когда-то в их компанию входил ещё один - Артем, но недавно он погиб в автомобильной катастрофе. В детстве их называли "бандой четырех". Подружились они крепко, однако после школы разошлись по разным профессиональным дорожкам, встречаться стали все реже и реже. Чтобы уж совсем не забыть друг о друге, назначили себе постоянные условия связи: каждое второе мая в два часа дня на квартире родителей Андрея в большом сером доме чуть наискосок от Кремля через Большой Каменный мост, на островке, что разделяет Москву-реку на два рукава.

Ну а кто та неотразимая иностранка, что нарушила традицию без всякого злого умысла и лишь благодаря Алексею? Правильно, Джулия Розетти, приехавшая в Москву по его приглашению. Не мог же он дать ей понять, что второго мая лучше не приезжать. Иногда приходится выбирать, либо ты рыцарь, либо поклонник традиций.

Об Андрее с Александром рассказывать можно много и долго. Пока же удовлетворимся тем, что сказал Алексей, представляя их Джулии:

- За почти сорок пять лет мы узнали друг о друге больше чем сами о себе. Андрей все ещё очарован физикой высоких энергий, Александр компьютерными технологиями высокого уровня, позволяющими проникать в человеческое подсознание. Дороже нашей дружбы может быть лишь высшая истина, да и то не любая.

На огромном столе в гостиной, за которым могли бы разместиться человек двенадцать, их уже ожидала трапеза с блюдами классической русской кухни. По принятому ими канону, вместо бутылок на белоснежной скатерти стояли графинчики, блистая на солнце всеми цветами радуги.

Андрей пригласил Джулию выйти на балкон.

- Пресвятая Дева, прости меня и защити, - произнесла она еле слышно на итальянском.

Перед нею, как на ладони, лежал Кремль. Солнце отражалось в речной глади, сжатой гранитными берегами. Шпили кремлевских башен оказывались где-то на уровне глаз. Слева вверх по реке отсвечивали позолотой кресты и купола строившегося храма Христа Спасителя.

- Из-за такого чудеснейшего вида мне приходится жить, словно в осажденной крепости, - пояснил Андрей. - Кружатся вокруг "вороны", ждут не дождутся моей смерти. Вот недавно один олигарх предложил мне виллу в Испании на морском берегу, лишь бы я съехал отсюда. Но я им так просто не дамся, об меня они клювы сломают. Отцу моему дали эту квартиру за то, что он участвовал в создании ракеты, вынесшей Гагарина в космос. А какие заслуги перед страной у того нувориша? Кстати, Джулия, в каком состоянии вы находите Россию-матушку?

- Здесь я не впервые, но пока все настолько ново, что мне трудно судить беспристрастно. Очень хочу понять, чем живет сегодня русская интеллигенция. Думаю, это будет на так просто.

- Рассуждениями, Джулия. Интеллигенция в основном живет привычными для неё рефлексиями и кормится резонерством. Например, одни полагают, что спасти страну может "коллегиальная диктатура", необходимая для становления подлинной демократии и духовного возрождения. По их мнению, нынешняя кремлевская верхушка совмещает в себе что-то от старых бюрократов и от новых демократов, представляя собой карикатуру на тех и других. Лично же я считаю, что диктаторскими методами, пусть даже "коллегиальными", невозможно будет избежать надругательства над Конституцией и самочинной расправы над политическими оппонентами. И опять, как извечно, припишут к ним всех неугодных режиму.

- Эти мечтатели заверяют, избежать, мол, можно, потому что диктатура будет опираться не на личности и даже не на силовые структуры, а на честных, трезвомыслящих россиян, - вступил в разговор Александр. - Они как бы надеются спасти страну от хаоса, не прибегая к политическим репрессиям. Так сказать, сдержать свои позывы к насилию чувством гражданской ответственности. Вот мы и решаем, стоит ли верить их обещаниям. Вся история наша, да и всего мира, свидетельствует совершенно ясно: никто из правителей так и не смог избежать своей морально-нравственной деградации. Никто.

- Из образованных умов у нас разве лишь самые ленивые не думают о новом, более совершенном и государстве, - сказал Алексей и стал переводить себя на английский фразу за фразой. - Снова возникают извечные дилеммы: личность или государство, нация или сообщество наций. Выстраиваются самые разные системы социально-экономических приоритетов, которые должны заменить и ортодоксальный коммунизм, и биологический антикоммунизм. Встает и вопрос, что предпочтительнее, "Третий Рим" или "Республика Русь". По убеждению сторонников первого пути. Гигантские успехи в науке, культуре, образовании были достигнуты благодаря и взаимодействию народов, входивших в Советский Союз. Сторонники же "Республики Русь" считают, что советская империя выдержала многие исторические испытания, только вот её казавшаяся нерушимой государственная конструкция рухнула в одночасье, как и монархическая в феврале семнадцатого. Потоки стремлений к национальному самоутверждению смели наднациональную идею, а потому, утверждают они, надо отказаться от "Третьего Рима" и заняться более реальным делом строительства русского национального государства.

- Какой же путь предпочитаете вы? - мягко вступила в разговор Джулия, обращаясь ко всем.

- Внимательно изучаем аргументы сторон, прежде чем выстраивать для себя очередную утопию. Не так ли, орлы? - высказался первым Андрей.

- Именно так, - поддержал Александр. - Для меня, например, небезразлично, какая побудительная идея ляжет в основу "Третьего Рима". Способна ли она возвыситься над этническими предубеждениями и объединить населяющие Россию народы. Думаю, одной лишь военной мощи или геополитической целесообразности будет недостаточно. Стряхнув с себя путы, национальные идеи должны сочетаться друг с другом в новом содружестве государственном не как сумма арифметических слагаемых. Здесь обязательно должен произойти высший духовный синтез, образующий привлекательную большую идею. К сожалению, таковая, в приемлемом для подавляющего большинства виде, все ещё не выработана.

- А, может, слава Богу, что не выработана? - ненавязчиво поинтересовалась итальянка.

- Нас, Джулия, беспокоят и другие вещи, - отозвался Алексей. - Скажем, насколько стены нового государства будут открыты для внешнего мира? Не напомнит ли оно средневековой замок в горах? Или архитекторы все-таки предусмотрят проницаемые стенки для созидательной энергетики извне? Нам принципиально важно, и что именно воцарится внутри. Самодержавие в виде президентского диктаторского централизма с несменяемой "партией власти"? Или нечто кардинально новое, когда самоуправление на местах мирно сожительствует с дальновидным федеральным центром-дирижером оркестра? Я лично, без колебаний выбираю второе.

- Да и сама русская национальная идея ещё требует доработки, чтобы нам уяснить, почему мы одной рукой разжигаем, а другой гасим межэтнические конфликты, - поспешил утвердиться в потоке беседы хозяин дома. - На Северном Кавказе массовая безработица, и когда нечем заняться, рука сама тянется к "калашникову". Наемникам из ближнего зарубежья очень хочется там подзаработать, не гнушаясь охотой на людей и заглушая свое сознание барабанным боем национального опьянения. Однако мы сами что-то застоялись, Леди и джентльмены, прошу к столу. Устраиваются где кто хочет, места не заказаны.

За столом вести себя договорились по-свойски и, конечно, продолжать разговор, помня одновременно, что питание - основа жизни, в том числе и духовной.

- Ты знаешь, Джулия, все-таки Америка нам, россиянам, как и вам, европейцам, далеко не во всем может служить моральным подспорьем, - начал свою застольную речь Алексей. - Однако в Штатах я признаю свою здравую логику. Становясь гражданином США, можно считать себя в душе кем угодно индийцем, итальянцем, русским, китайцем, но известного предела. У нас же просто не хватило ни сил, ни желания чувствовать себя и советским. Вместо этого под бременем экономических проблем стали ощетиниваться друг на друга и на все, что под руку попадалось. Джентльмены, прав я или нет?

- Ну как же, ты все-таки дипломат старой школы, - усмехнулся Андрей.

- Какой к черту дипломат! Если бы ты, Андрюха, назвал меня иезуитом, я бы и то меньше обиделся.

- Ну ладно, ладно, только не закипай. А то уж совсем на итальянца похож.

- Не знаю, друзья мои, что вы там про себя кумекаете, но мне сегодня Россия представляется обреченной жить где-то на стыке разных моделей общественного устройства, - вмешался Александр. - Благодаря столь уникальному положению можно либо закиснуть, либо выстроить действительно великую культуру общечеловеческого звучания. Сменятся флаги, гербы, секретари обкомов станут президентами, напыжатся при вручении им верительных грамот, а миллионы людей будут продолжать жить, отвечая зову генетической памяти и крови. Я не ошибся, именно крови. Ведь почти три четверти браков в СССР были смешанными.

- Потому-то мне, господа хорошие, и не столь важно, от чего у нас больше будет - от Рима или от Руси, - заметил Алексей. - Главное, что мы позаимствуем у того и другого. А потом, при самовнушении, когда выбираешь меньшее из двух зол, чаще всего приобретаешь нечто совсем неприглядное. Выбрав в свое время социализм, получили военный лагерь, хотя не было бы лагеря, не известно ещё чем бы закончилась вторая мировая. Лично я разучился верить в спасительные идеологические доктрины. И так уж вся свалка нашей отечественной истории завалена ими. Жить надо нравственным чувством и здравым смыслом, тогда и детям за нас не стыдно будет. Ни мне, ни им не нужны империи ради империй. Новую общность народа опасно строить на идеях, герметически закрытых для внешнего мира.

- А самое парадоксальное, знаете в чем? - обратился ко всем Александр. - Царскую Россию и Советский Союз частенько обвиняли в обособленности. Что было, то было, тут спорить не приходится. Но ведь российское дворянство, если разобраться, на две трети состояло из лиц нерусского происхождения, не говоря уже о первом большевистском правительстве. Особенно много немцев до революции было в офицерском корпусе, хотя их по всей империи не набиралось и одного процента населения. И кругом, я вам скажу, одни метаморфозы. Вот наиболее свежая: почти все нынешние реформаторы-демократы состояли в коммунистической партии, а наш нынешний верховный, обиженный в лучших своих чувствах союзным президентом, просто пошел на сговор против него и возглавляемого им многонационального государства. Или я сгущаю краски, как это иногда делают психологи?

- Да нет, ты прав, конечно, и без красок, - согласился Алексей. - Но суть не только в президентах. В сознании новых правителей бывших союзных республик представления о свободе и демократии все те же номенклатурные. Их декламации пусты, смысл демократии они трактуют на свой лад.

- Если вам угодно выслушать простые, лишенные книжной премудрости рассуждения, то я скажу так, - запальчиво произнес Андрей. Приказ войскам войти в Чечню дали бюрократы-холуи с замашками Наполеона. А холопы-бюрократы в нашей некогда родной партии? Какой горком или райком пять лет назад воспротивился её запрету? Да сделай они это, даже мировая общественность выступила бы в их поддержку, точнее в поддержку политического плюрализма. Или я не прав, Джулия?

- Возможно, вполне возможно, хотя об этом я даже не задумывалась.

- Нет же, сдались на милость победителя, которому власть сама в руки упала. Что, Джулия, разве неправильно я говорю? Вы у нас здесь, как Международный Суд в Гааге.

- Я чувствую, вы говорите искренне и то, что действительно думаете, заметила она, чуть покраснев от смущения. - Мне очень интересны ваши доводы, но у меня нет моральных прав вмешиваться в ваши домашние дела.

- Мудрая женщина! Вот так бы рассуждали все иностранцы! - одобрительно кивнул Андрей. - А то ведь ещё поучают нас, воздействуют потихоньку на наши настроения. К слову сказать, фактор морально-психологического настроя даже поважнее экономического. Александр у нас психолог, даже почетный член какой-то там вашей академии, он может подтвердить. Без такого настроя становление нового демократического государства обречено на провал. И здесь нужно признать прямо: наша интеллигенция пока не в состоянии произвести на свет ни одной достойной, по-настоящему новой, захватывающей мысли. Сыграть роль подстрекателя и тут же зарыть голову в песок - это сколько угодно.

- Не знаю, что там творится в головах интеллигентных, но я лично не за большевиков и не за коммунистов, не за демократов наших и не за консерваторов, - сказал Алексей, переводя на английский фразу за фразой. Я за Интернационал. Но не за тот, в котором Ленин был. Я просто представляю себе сегодня украинца, казаха, грузина, узбека. Им уже приходится сознавать себя не гражданами великой державы, а жителями стран, выживание которых зависит не только от них самих. Они взбадривают себя национальными традициями и легендами, нагнетают до предела свою национальную самость. У нас в России, кстати, происходит нечто подобное: из одной крайности бросаемся в другую. Утверждаем о полной самостоятельности русской цивилизации и необходимости её укрепления, ибо её крушение приведет, мол, чуть ли не к концу света. Причем мы искренне убеждены, что духовные основы нашей цивилизации способны подсказать новые пути развития всему человечеству перед лицом нарастающего глобального кризиса.

- А что, разве не так? - полюбопытствовал Андрей.

- Согласен, так должно быть, но ещё не есть на самом деле. Надо обогащать свои духовные основы мудростью Запада и Востока, лишь тогда они могут привлечь внимание всего человечества. Пока же нас захватывают рассуждения о возложенном на Россию бремени духовного борения с мировым злом. Да, нам понятно, что не в силе Бог, но в правде, доброте, справедливости, бескорыстии. Действительно золотые духовные ценности! Однако о чем это наше понимание говорит людям на четырех континентах? Пока за этим нет практических подтверждений, лишь о нашей блажи, не больше!

- Равно как и пророчества наших собственных нострадамусов, согласился Андрей. - Мне недавно попало в руки одно их изыскание. Они предвосхищают падение США с пьедестала лидера Запада, сближение Японии с Китаем, обострение конфронтации Америки и Западной Европы с исламскими государствами, переход иберийской цивилизации к союзу с буддистско исламским блоком. Говоря об "этнических революциях" по всему свету, рисуют перспективы создания независимых негритянских республик в штатах Миссисипи, Алабама и Джорджия. Выстраивают в умах своих конфликт Запада с "Большим Китаем", куда включают Гонконг и Тайвань. По их прогнозам, ближневосточные страны пойдут на сближение с Китаем, который предлагает за нефть выше цену, чем Запад.

- Такие крутые предвидения лучше сразу выбрасывать в мусорную корзину, - заключил Александр.

- Я сделал бы то же самое, благо дефицита туалетной бумаги уже нет, поддержал Алексей. - Последнее разрешите оставить без перевода.

- А вот это, Лёша, переведи обязательно, - оживился Андрей, и в его печальных глазах появилась искорка с пока ещё не ясным умыслом. - Сейчас у нас в России, Джулия, как и везде, в ходу фильмы ужасов и мыльные оперы на телевидении. То есть идет процесс развития блажи в традициях национального мазохизма. Хватает и создателей разного рода небеллетристических страшилок. Один из них каким-то загадочным способом измерил энергетику Москвы и сравнил город с "Бермудским треугольником", но уже с положительным зарядом. Наблюдая Россию сверху, он обнаружил на перекрестье линий погодных фронтов радиально расходящиеся от Москвы лини-спицы наземных коммуникаций. Таким образом образуются якобы центрическая система магнитных потоков, в результате чего столица стоит словно на их сквозняке. Этим самым и объясняется обреченность федеральной власти во главе с президентом Ельциным на вялость государственного мышления. Отсюда пассивность москвичей у себя дома и повышенная их активность за границей, особенно банковская.

- У нас некоторые предлагают проложить нулевой меридиан через Москву, точнее через собор Василия Блаженного, - продолжил Александр и на лице его впервые за время разговора появилась улыбка. - Чем аргументируют? Здесь, буквально в километре от этого дома, расположен естественный планетарный узел всех коммуникаций, самый удобный и экономичный, с помощью которого нужно организовать гармоничную деятельность всего человечества. Да и весь мир будет заинтересован в международном транзите через Россию. Произойдет это с наступлением третьего тысячелетия, вследствие чего перестроится мировая система коммуникаций, сменится установившийся миропорядок, установится новая планетарная гармония. Вот и решится сам собой злополучный "русский вопрос".

- Словом, не все так безнадежно, как может казаться, - подхватил Алексей, едва сдерживая иронический смех.

- Отнюдь не безнадежно, - с серьезным видом уточнил Андрей. - Вот недавно встречался я с двумя физиками из Сибири, которые два часа убеждали меня в абсолютно доказанной для них вещи. Прислушайтесь, это забавно. Есть, оказывается, такое понятие "этнический реактор", ему требуется "топливо" для воспроизводства пасьонариев, генофонда и высоких технологий. В Западной Европе, увы, достижения научного интеллекта сейчас приложить практически негде. Поскольку же российские границы оказались прозрачными, то грядет поглощение Европы Россией, в результате его европейцы лишатся новейших социальных и технических наработок даже без всякого вмешательства промышленного шпионажа и российской мафии. Таким образом, осуществится предложение маршала Жукова Сталину - пройти маршем до Лиссабона, помыть ноги в Бискайском заливе и покончить с рассадниками войн раз и навсегда.

- А как же! - торжествующе заявил Александр. - Вы, Джулия, разве не считаете, что Россия - прямая наследница Восточной Римской Империи?

Она чуть смутилась, но тут же отреагировала:

- Это где так решили? В новом "политбюро" за кремлевской стеной?

Теперь уже Андрей несколько стушевался и все же решил неожиданные вопросы обходить пока стороной.

- Нет, имперская эстафета перешла к России в виде знаний, общественных и церковных институтов, греческого алфавита-кириллицы. Иван Грозный утверждал римское преемство, большевики делали то же самое, но по-своему, сегодняшние правители взяли на себя непосильную, очень для них неудобную ношу, провозгласив Россию правопреемницей СССР на международной арене. Не случайно же ещё патриарх Никон в семнадцатом веке строил под Москвой Новый Иерусалим, подлинную духовную столицу мира. Только относительно недавно выяснилось: сама Москва в географии своей и топонимике таинственно воспроизводит священный Иерусалим. Что вы думаете по этому поводу, Джулия?

Она посмотрела на Андрея, и тот прочел в её взгляде такую тонкую иронию, которую совсем не ожидал увидеть. Все что угодно, только не это.

- Есть просто юмор, от которого смешно, - спокойно заметила Джулия. Но есть и юмор мыслей, когда сначала смешно, потом приходишь в отчаяние, затем снова смешно.

- Браво! Я почти покорен.

Признав это, Андрей сам налил всем очередную порцию армянского коньяка, встал у своего стула, откашлялся и произнес:

- Нет, Алешка все-таки большой человек. Знает, что без его переводческих навыков все здесь рухнет, потому не пьет по полной, как ты Сашка, а рюмочку пригубляет. Леша, конечно, переведет это дипломатично. А сейчас, леди и джентльмены, я буду говорить на полном серьезе. Прошу всех смотреть только в мою сторону, можно не на меня, но обязательно в мою сторону.

Все устремили свой взгляд туда, куда он просил - на него.

- Во времена сталинской инквизиции за такое вольнодумство нам троим суждено было гореть синим пламенем. Бесспорная благость дня нынешнего - мы ещё живы и на свободе. А сейчас самое главное, ради чего я стою на ногах. Джулия! Вы умнейшая и красивейшая из женщин, которых мне довелось встречать. Поэтому охотно нарушаю ещё одну нашу традицию обходиться без тостов и предлагаю выпить за очаровательное создание, уроженку Неаполя, приехавшую из Вены и уделившую нам свое драгоценное время. За ваше здоровье, Джулия! И позвольте мне поцеловать вас по нашему русскому обычаю.

Совершив ритуал, Андрей вернулся на свое место и впервые за весь обед закурил.

- Слушай, Саш, приготовь нам кофейку, пожалуйста, - попросил он. - А то я что-то расчувствовался не по возрасту. Да и кофе у тебя всегда получается лучше.

Джулия сразу предложила свои услуги, но Александр тактично дал понять, что она все-таки гостья, и ушел на кухню.

- Хочу воспользоваться нашей встречей и разузнать про одну вещь, обратился Андрей к Джулии на английском, однако понял, потянуть ему будет трудно и попросил помощи у Алексея. - Не приходилось ли вашему Центру в Вене сталкиваться с неопознанными летающими объектами?

- Напрямую нет. А почему вас это интересует?

- Мой племянник мне всю плешь проел своими "летающими тарелками". На днях узнал от него, будто "Аполлон Тринадцатый" должен был оставить на Луне ядерное миниатюрное устройство и потом, после отлета, взорвать его для эксперимента, но ещё до посадки на лунную поверхность взорвался кислородный баллон и планы экспедиции сорвались. Когда же корабль облетал Луну с невидимой нам стороны, несколько НЛО следовало за ним.

- Как ни удивительно, на эту тему сейчас не сочиняют только писатели, - ответила Джулия. - Еще до полетов на Луну НЛО получил у американцев кодовое название "Святой Николай". Экипаж "Аполлона Двенадцатого" оставил на Луне капсулу с обращением к инопланетянам на семидесяти двух языках мира. По действующим в американских вооруженных силах регламентациям, военным запрещено обсуждать эти вопросы без официальной на то санкции командования, а любое разглашение закрытой информации по НЛО считается преступлением, наказуемым двумя годами тюрьмы и денежным штрафом, не говоря уже об увольнении без пенсии.

- Но ведь вы не служите в американских вооруженных силах и вам такое не грозит.

- Все сейчас так заинтригованы, что только и ждут "утечек" информации. Да, мне действительно приходилось видеть американские правительственные документы на эту тему.

- И что же?

- Пентагон и ЦРУ тщательно отслеживают любую информацию по вещественным и другим свидетельствам пребывания инопланетян на Земле, техническим особенностям их летательных аппаратов, возможностей терроризма или акта агрессии с их стороны. Вашингтон заинтересован в засекречивании, ибо все это затрагивает интересы национальной безопасности. Там никогда прямо не скажут, чем располагают. Опасаются массовой паники среди населения, если люди узнают о своей уязвимости. Да и возможность потрясения теологических основ остается в силе.

- Так, так, все логично, - не успокаивался Андрей, давая понять, что он весь внимание и ждет откровений.

- Сама себя я считаю расследующей только факты, к чему меня приучила юридическая практика. Но мое восприятие не заблокировано даже для явлений, на данный момент вроде бы спекулятивных. Что можно считать фактом в этой области? Довольно большое число показаний свидетелей, заявивших, будто видели НЛО. Если это лишь плод их воображения, тогда по всему миру распространяется болезнь аберрации рассудка и визуальных галлюцинаций. То есть вообще ставится под сомнение способность людей отличать фантастические видения от реальности.

- Очень любопытно. Сказанное вами меня интригует.

- И что характерно, у многих свидетелей, заявивших о своих контактах с инопланетянами, никаких подозрительных отклонений в психике ранее не отмечалось. А сейчас, представьте себе, телевизионные сигналы покидают землю со скоростью света и некоторые уже удалились на расстояние более пятисот триллионов километров. Случайное ли это совпадение, что НЛО стали видеть сразу после начала работы телевидения?

- Ну а вы лично во что верите?

- Верю или нет, пока нам приходится лишь ловить бумажных рыбок из письменных и устных сообщений. Прежде, чем делать выводы, лучше бы использовать здесь метод попеременных гипотез.

- Что вы имеете в виду?

- Каждую гипотезу рассматривать отдельно. Мистика, галлюцинация, сознательный обман, природные явления, обычные летательные аппараты, секретное оружие, инопланетная цивилизация. Причем, правильное объяснение ещё не обязательно содержится в приведенном списке. Скажем, версия передачи землянам духовного послания извне, параллельных миров, подготовки агрессии против человечества или попыток инопланетян предотвратить нашу собственную агрессию против самих же себя. Как бы ни было наивно или нелепо, прогресс сознания должен исключать высмеивание нами непознанного или необъяснимого. Тайна НЛО, как и тайна Бога, - загадки, по поводу которых все гипотезы имеют право на существование. Не так ли?

- Пожалуй, так. Ведь есть утвержденные церковными властями канонические тексты, а есть и апокрифы, выдвигающие совсем иные версии. Быть может, у всего, что кажется чудом, кроется под собой реальная физическая основа?

- Пожалуй, так. В любом случае, человек способен выдумывать нечто и без всякой связи с действительностью, поверить в выдуманное как в реально существующее, удивляться, почему другие не верят, и заставлять их верить.

- Ну всё, теперь я убежден окончательно, что вы не только очаровательны, но и умны, у вас есть чувство юмора необыкновенное. Сейчас я уверен, что свое дело вы знаете и занимаетесь им весьма серьезно, - сдался Андрей и пригласил всех отведать приготовленный Александром кофе...

Поблагодарив за приятную беседу, Джулия подошла к окну. Солнце уже скрылось за горизонтом. Прямо на уровне глаз светились рубиновые звезды кремлевских башен.

- Полвека назад точно так же смотрел на звезды из окон своей квартиры в этом же подъезде самый молодой маршал Красной Армии Михаил Тухачевский, сказал ей стоявший рядом Алексей. - Его и многих других командиров обвинили в измене родине, шпионаже в пользу Германии, подготовке террора и покушения на членов правительства, захвате власти и попытках реставрировать капитализм. Он и практически все арестованные признали свою вину устно или письменно при свидетелях, таких же военачальниках. Не могу поверить, что люди неординарной воли и смелости могли так себя унизить и унизились сами. В ходе следствия и суда многие взваливали ответственность друг на друга, фактически сами себя оговаривали. После вынесения приговора, в письмах покаяния Сталину некоторые даже вымаливали у него прощение, заверяли в своей любви к нему и партии. Почти все, кто допрашивал их или судил, были вскоре арестованы, осуждены и расстреляны. Вот здесь тоже таятся причуды русского Сфинкса, о которых я писал тебе.

- Злых гениев коварства полно и в моей родной Италии. Одного такого, Чезаре Брджиа, называли даже знаменосцем Святейшей Римской Церкви, заметила Джулия и вдруг легонько хлопнула Алексея по плечу. - Есть у меня задумка, дружище! Живет сейчас в Вене мой очень хороший знакомый профессор истории. Недавно в горах получил серьезную травму и сидит безвылазно у себя дома. Но вот что самое интересное: каким-то загадочным путем к нему поступают любопытнейшие материалы о коррупции в высших эшелонах власти самых разных стран, включая Россию Думаю, не поделиться ли ему с нами кое-чем на вечную тему заговора и обмана. Как ты считаешь?

- Остается лишь напомнить себе предупреждение одного из апостолов и не называть заговором всего, что называют заговором в обиходе, - поддержал Алексей. - И это говорит тебе субъект, которому приходилось участвовать в заговоре с целью шпионажа, беспокоясь о том, чтобы не попасться с поличным.

- Кто бы спорил, но не я, - обрадовалась Джулия и показала ему свои открытые ладони...

Выйдя из дома на набережной, они прошли над рекой по Большому Каменному мосту и спустились к Кремлю.

- Многие здания там за стеной когда-то проектировались итальянскими зодчими, - с гордостью отметила Джулия.

- У нас этот факт не скрывают, но и не выпячивают. Знаешь что, давай-ка я тебе покажу тут одно место неподалеку. По-моему, оно и есть самое главное не только в Москве, во всей России.

Они поднялись по Васильевскому спуску, обогнули собор Василия Блаженного, вышли на Красную площадь и остановились у Мавзолея.

- Это и есть главное место? - спросила Джулия, словно и не сомневалась в ответе.

- Не совсем. Мы только что прошли мимо, но ты даже не посмотрела в его сторону.

Алексей подвел её к невысокому круглому помосту из серого камня, вход куда перекрывала металлическая решетка.

- С этой трибуны зачитывали толпе царские указы, патриарха наказы, приговоры врагам престола, - объяснил он и пальцем показал на свой лоб. Отсюда и название места "Лобное". Если тут все в порядке, то и весь организм работает нормально. А что обнаруживает непредвзятый взгляд, брошенный на укрывавшихся за этой стеной царей, вождей и знатных холопов? Симптомы паранойи, хореи Гентингтона, маниакально-депрессивного синдрома, болезней Альцгеймера и Пика на разных стадиях развития. Ну каким нормальным людям придет в голову мысль устроить здесь на центральной площади место массового захоронения самих же себя? Блажь несусветная! Вот и имеем сейчас то, что имеем. Такие у меня сегодня грустные мыслишки. Вроде бы даже непатриотические.

- Почему? Может, как раз наоборот, - возразила Джулия и ещё теснее прижалась к нему. - Маразм обнаруживается повсюду в любом государственном деятеле, претендующем на роль мессии.

Они стояли у подножья многоглавого собора Василия Блаженного, и каждый думал на своем родном языке, говорил на английском, чувствуя где-то внутри себя магическое действие всемогущего Вселенского замысла.

*

Куда в окрестностях Москвы чаще всего приглашают иностранных гостей? В Троице-Сергиеву лавру, естественно. Алексей делать этого не стал и увлек Джулию в противоположную сторону - по Киевскому шоссе к Пафнутьеву монастырю, что под городом Боровском.

Еще в совсем зеленые годы душа его обрела какую-то неизъяснимую тягу к соборным церквям и монастырским домам. Не пришлось ему, правда, заходить туда богомольцем и посещал он обители Божии из любопытства к таинствам обряда, дабы рассеяться от приевшихся житейских забот. Да и есть ли вообще такой крещенный в православии русский, кого ни разу бы не осеняла бунтарская мысль все оставить, пойти ходоком ко святым землям, найти пристанище среди леса у озера, отстраниться от мирской суеты, смиренно покаяться, напомнить себе, что нет никого святее Иисуса, а после трудов праведных устроиться на завалинке и под покровом звездной ночи наблюдать за магической игрой небесных светил.

Пушкин называет монаха мятежным иезуитом, сердец и душ смиренным повелителем. Помните?

Весь круглый год святой отец постился

Весь божий день в келье провождал,

"Помилуй мя" вполголоса читал,

Ел плотно, спал и всякий час молился.

Упрекают русских монахов, что уж больно усердно о подготовке души своей к Царствию Небесному заботятся, святым житьем хотят спастись, однако о братской помощи простому люду забывают.

На сей казалось бы справедливый упрек бывший офицер артиллерии, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" отвечает так: "Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении." Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделает в своих записях примечание: не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующего их в братство равных духовных достоинств...

Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.

В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.

Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.

Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.

Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.

Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками. Когда они беседовали о том, кто же будет первенствовать на Соборе, отец Исидор, принесший им в этот момент поднос с чайной посудой, заметил: "А Божия Матерь, вот кто будет первой. Так председательское место и оставить незанятым. Оно будет для Божией Матери."

Мысль об объединении церквей никогда не покидала отца Исидора. "Все мы дети Матери одной и не можем не видеть Её страданий, - со скорбью в голосе говорил он. - А ведь всё - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы кафолики, они - католики." Идея эта настолько сильно его беспокоила, что он написал даже письма по данному поводу Александру Третьему, Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, присовокупив богослужебные книги и составленную писателем Николаем Васильевичем Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор.

Даже за несколько дней до кончины своей, почти лишенный сил, Старец все ещё исповедовал, размягчая души своим духовным взором, согревая их, успокаивая. Один из монахов рассказывал как они беседовали: "Он взял меня за руку и посмотрел в глаза... Мне казалось, он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: "Ну, мир тебе Миша."

Похожий ореол высшей святости, начиная с Х111 века, окружал и нищенствующих монахов в Западной Европе, только ордена иноческие состояли там из воинства Христова под началом Святого Престола Папы Римского. По требованию их "верховного главнокомандующего" они брались за любое дело: живя среди мирян, проповедовали, исповедовали, причащали, убеждали и переубеждали. Немало братьев странствовало пешком от Балтийского мора до Средиземного, как бы шли по стопам апостолов в отречении от всех мирских прелестей, отвергали подаяние деньгами и, неустанно занимаясь спасением душ человеческих из когтей Сатаны, будоражили заснувшую людскую совесть.

В ту давнюю пору готовность нищенствующих монахов придти на помощь людям располагала к ним, содействовала возрождению сильно пошатнувшейся христианской веры и мешала вспыхивать повсюду народным восстаниям против лихоимства церковников. Представители всех сословий видели в первых монахах из орденов святого Доминика и святого Франциска олицетворение своих духовных стремлений. "Милиция Христа" вместе с "Братьями и Сестрами Покаяния" привлекали в свои ряды ревностных мирян, искавших у монахов защиты и желавших пользоваться плодами их широкого влияния в народе. Горячность, эмоциональность их смелых проповедей привлекали массу людей к ним чаще, чем к белому духовенству.

Со временем монашеские ордена в Западной Европе стали составлять не только армию Папы Римского, но и его тайную полицию по борьбе с ересью. Доминиканцы и францисканцы разделили сомнительную честь сформировать костяк следователей и палачей Святейшей Инквизиции. Действовать же они начали, когда всю Северную Италию, а затем и Германию охватила массовая лихорадка раскаяния. Люди повсюду ходили в церковных процессиях, в отчаянии прося Бога о милосердии к ним, безжалостно бичевали себя плетьми, ростовщики и воры возвращали незаконно нажитое ими, преступники признавались в совершенных преступлениях. Все это продолжалось до тех пор, пока псы Господни доминиканцы не признали флагеллантов еретиками...

А сейчас окинем ещё раз мысленным взором веков минувших череду, заглянем в свою генетическую память и просто кое-что поскребем там в дальних и ближних закутках.

Много кровушки выпускает из Руси нашествие конников Золотой Орды, большой переполох оно вносит во враждующие между собой удельные княжества, но вышней волею небес монастырям все же удается себя сохранить. Укрывшись за высокими стенами, иноки вымаливают у Всевышнего спасения отечества, рисуют иконы, составляют летописную хронику, прячут от алчущего взгляда не званных пришельцев православные реликвии. Они по-прежнему стараются уверовать и в свою собственную святость благотворных подвижников на ниве Господней, хотя, в массе своей далеко не святые: тайно нарушают и обет монашества, что случается у них как бы без злого умысла задеть умудренное, нравственно безупречное православие.

Стоит ли кривить душой и томно опускать глаза, дабы не замечать нечто выходящее за рамки приукрашенных реалий истории? Да, грехи и пороки забредают на лампадный огонек в монастырские кельи, однако творимое коронованными полицейскими надзирателями затмевает все мыслимые и немыслимые непотребства. По искони же заведенному правилу, постыдные злодейства помазанников Божиих неизменно прикрываются высшими интересами государства.

Когда Иоанн Четвертый, предводя толпою своих опричников-телохранителей является в Успенский собор Кремля и подходит к митрополиту Московскому Филиппу за благословением, то при людях слышит от него нечто совсем неожиданное:

- Не узнаю царя русского! Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы христианские цари так терзали собственную. Державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям. В России их нет! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Но есть Судья Всевышний наш и твой! Как предстанешь на суд, обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их мучений, даже камни под твоими ногами вопиять станут против тебя. Государь, я говорю как пастырь душ , который боится только одного Бога. Ни ты мне не страшен, ни смерть не страшна. Так лучше уж принять смерть и мучения, нежели иметь митрополию при твоих мучительствах и беззакониях...

Откуда ж взялся этот взбунтовавшийся против владыки земного митрополит Филипп? В миру до пострижения в монахи - Федор Колычев из новгородцев, до принятия сана митрополита - игумен Соловецкого монастыря. Царь Иоанн заточает его в монастырские застенки, но задумывается: сжечь ли мерзавца на костре или зашить в шкуру медвежью и бросить голодным псам на съедение. Опасаясь народных волнений, решает несколько обождать и приказывает содрать кожу со всех родственников Филиппа, доставить их головы на подносе ему в камеру. Не пасует-таки царь перед страхом Господним, бросает митрополита заживо в тайник-могильник Тверского монастыря, где его и убивает монах-опричник.

Монастырь в Александровской слободе недалеко от Москвы пользуется в ту пору опекой Ивана Грозного, служит лагерем для его охранных отрядов. Опричники там облачены в одежду нищенствующих монахов, под нею - меховые тужурки из куницы и соболя, у каждого в руке длинный железный посох с острым наконечником, под рясой на ремне - нож. Блаженные братья во Христе уже в четыре утра стоят смиренно вместе с царем в храме и часами поют молитвы. Потом гуртом идут в трапезную насыщаться пищей земной и слушать поучения царя-игумена в духе евангельской любви к ближнему. В это время внизу в подвалах одни арестанты мучаются под пыткой, другие гадают, будет ли день грядущий последним в их проклятой Богом жизни. Вечерами пронзительные вопли вздернутых на дыбу заглушаются пьяными воплями товарищей по гульбе, блуду и молитве. Оргия буйствующей плоти свершается тут же у настенных ликов святых...

Веками Русская Православная Церковь собирает, теряет и вновь обретает материальные ценности для своих духовных нужд. Что-то перепадает монашеской братии, но редко кто из иноков может похвастаться солидным брюшком. Отдельные дома Божии держатся уверенно благодаря щедрым дарам царским да боярским, монахи в них не чуждаются и праздной жизни. Гораздо же чаще встречаются в российской глубинке богоспасаемые обители, где даже не мечтают о больших подаяниях, где сами на жизнь праведным трудом зарабатывают. В убежищах оных разорившиеся крестьяне и беглые каторжане смиряют свою гордыню, удаляют от себя страсти, всячески во всем себя ограничивают. У таких затворников одинаковые пища, одежда, распорядок рабочего дня и про "моё" или "твоё" нет нужды говорить.

После преподобного Сергия Радонежского, положившего начало пустынножительству, отшельничество становится настолько естественной формой бытия, что даже задаются вопросом: "Не монах ли, в сущности своей, русский человек, коли способен так легко избрать для себя уединение от мира?" Князья же удельные и великие стараются привлечь к себе иноков в видах укрепления своей власти. При этом всяк украшает личные владения собственной монашеской обителью, предназначая лицам ангельского чина важную роль в склонении простого люда к беспрекословному подчинению властям. Монастырям придаются крестьяне, земельные и промысловые угодья, однако верховное правление в скиту и в миру остается за князьями. Попросту говоря, живет благородное сословие праведно: с нищего дерет да на церковь кладет.

В богатых монастырях, особенно когда те ещё владеют крестьянами (за Троице-Сергиевой лаврой, например, одно время закреплены боле ста тысяч душ), пьют - едят сладко, живут хорошо. Вот кому худо, так это заштатным, безместным попам и старцам-бродягам. Гуляки и бражники, шатаются они по притонам блуда и разврата, подвизаются в экспедициях казаков по покорению новых земель для империи или в бандах Стеньки Разина и Емельки Пугачева. Бродят они по базарам, среди скопищ народа и договариваются в своих скаредных речах до того, что на их артель падает сильное подозрение в кровавых событиях московской чумы 1771 года. Бомжей-монахов и попов скапливается в первопрестольной великое множество, особенно в районе Большой Лубянки, Солянки и Китай-города. Они либо просто побираются, либо налаживают свой собственный бизнес, нанимаясь на рынке торговать словом истины, править заупокойные или заздравные обедни. Как говорят про них в народе, "от вора отобьешься, от подьячего откупишься, а от батюшек - черта лысого". Такой чернец, если дорогу перейдет, не к добру.

"Человек украшает то, в чем живет его сердце, во что вкладывает он свою душу, свои умственные и нравственные усилия, - подводит итоги историк Василий Осипович Ключевский. - Современный человек, свободный и одинокий, замкнутый в себе и предоставленный самому себе, любит окружать себя дома всеми доступными ему житейскими удобствами, украшать, освещать и согревать свое гнездо. В Древней Руси было иначе. Дома жили неприхотливо, кой-как. Домой приходили будто только поесть и отдохнуть, а работали, мыслили, чувствовали где-то на стороне. Местом лучших чувств и мыслей была церковь. Туда человек нес свой ум и свое сердце, а вместе с ними и свои достатки. Иностранцы, въезжая в большой древнерусский город, прежде всего поражались видом многочисленных каменных церквей, внушительно поднимавшихся над темными рядами деревянных домиков, уныло глядевших своими тусклыми слюдяными окнами на улицу или робко выглядывавших своими трубами из-за длинных заборов. В 1289 году умирал на Волыни Владимир Василькович, очень богатый, могущественный и образованный для своего времени князь, построивший несколько городов и множество церквей, украшавший церкви и монастыри дорогими коваными иконами с жемчугом, серебряными сосудами, золотом шитыми бархатными завесами и книгами в золотых и серебряных окладах. Он умирал от продолжительной и тяжкой болезни, во время которой лежал в своих хоромах на полу на соломе."

А вот что мы находим в записях другого исследователя российской истории Николая Ивановича Костомаров: "Давать в монастыри считалось особенно спасительным делом - "что имате потребно, несите к нам, то бо все в руце Божии влагаете." Кроме денежных вкладов и недвижимых имений, некоторые дарили одежды и посылали братии кормы, то есть съестные припасы. Некоторые знатные люди доставляли в монастыри каждоугодные пропорции. Во время болезни или перед кончиною страждущие думали уменьшить тяжесть грехов вкладами в церковь и завещали иногда в разные церкви и монастыри особые клады и кормления на братию. Если умирающий не успевал распорядиться формально, то наследники, зная его волю, считали долгом поскорее её исполнить для успокоения души усопшего. Нередко старый человек, чувствуя истощение сил, поступал в иноческий чин и при этом всегда давал дар или доход; в таких случаях богатые помогали бедным, давая им на пострижение. По народным понятиям, сделать вклад по душе значило проложить ей верный путь к спасению, и это верование было причиной больших монастырских богатств... Сама же вера в то, что подача нищему есть достойное христианское дело и ведет к спасению, порождала толпы нищенствующих на Руси. Не одни калеки и старцы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь, просили как будто на сооружение храма, а в самом деле обманывали."

Для объективности можно обратиться и к зарубежным свидетельствам.

"В монастыри направляются из бедности, частью по старости и дряхлости, частью вследствие супружеских несчастий, частью же приходится идти сюда и ради иных причин против собственной воли, - описывает свое путешествие в Россию немецкий ученый ХУ11 века Адам Олеарий. - Иные идут добровольно из особого благочестия, причем поступают так и весьма богатые люди. Если богатый человек направляется в монастырь, он берет с собой часть своего наличного имущества, а остальное остается его наследникам, как немного лет тому назад установлено в их новом Соборном уложении. Раньше они забирали с собой в монастырь все свое имущество, вследствие чего большая часть земли попала под власть монастырей и царь в конце концов мог остаться без земли и крестьян. У некоторых монастырей по этим причинам богатые доходы, между тем как иные совершенно бедны. Устав монастырский должен соблюдаться твердо и неуклонно. В определенное время дня и ночи монахи совершают свои молитвенные часы и богослужение, имея почти всегда при себе свои четки. В монастырях они ведут суровый образ жизни, никогда не едят мяса и свежей рыбы, а питаются лишь соленою рыбою, в особенности сырыми и солеными огурцами, медом, молоком, сыром и огородными овощами. Пьют при этом квас, или кофент, иногда кроша сюда огурцы и хлебая затем ложками. Вне монастырей, однако, они охотно дают себя угостить добрым друзьям, так что иной раз приходится везти их пьяными из домов в монастырь. Многих монахов можно часто видеть идущими, едущими верхом или в санях - вроде мужиков или ямщиков. Занятия или поступки у них те же, что у мирян, от которых их можно отличить лишь по черному их костюму. Имеются и такие люди, которые из особого благочестия уединяются в монастыри, строят здесь у дороги часовни и в них ведут суровую жизнь, как отшельники."

Ну а чтобы уж совсем выдержать паритет отечественных и зарубежных мнений, воспользуемся впечатлением французского маркиза Астольда де Кюстина от посещения им Троице-Сергиевой лавры в 1839 году.

"Несмотря на дурное настроение, я во всех деталях осмотрел знаменитую лавру, - пишет он. - В общем, лавра не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Конечно, люди стекаются к обители не для того, чтобы любоваться архитектурными красотами. Но, с другой стороны, наличие последних не умаляет их святости и не лишает заслуг набожных пилигримов...

На плоской и незначительной возвышенности стоит город, окруженный мощными зубчатыми стенами. Это и есть монастырь. Подобно Москве, его позолоченные главы и шпили горят на солнце и издали манят паломников. По гребню стен идет крытая галерея. Я обошел по ней вокруг всего монастыря, сделав около полумили. Всего в лавре девять церквей, небольших по размерам и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная.

Все прославленные в истории России личности делали богатые вклады в этот монастырь, казна которого полна золота, бриллиантов, жемчуга. Весь мир, можно сказать, вложил свою лепту в его несметные богатства, но во мне они вызывали скорее изумление, граничащее со столбняком, нежели восторг. Императоры и императрицы, набожные царедворцы, ханжи-распутники и истинно святые подвижники, соперничая друг с другом в расточительности, одаряли, каждый по-своему, знаменитую обитель. И на мой взгляд, простые одежды и деревянная утварь Святого Сергия затмевают все великолепные сокровища, включая богатейшие церковные облачения, принесенные в дар самим Потемкиным...

Несмотря на мои настоятельные просьбы, мне не пожелали показать библиотеку. На все доводы я получал (через переводчика) один и тот же ответ: "Запрещено". Эта стыдливость господ монахов, прячущих сокровища знания и выставляющих напоказ суетные богатства, показалась мне весьма странной."

При знакомстве с разными, в том числе нелицеприятными, мнениями, не грешно, наверное, иметь в виду, что христианство переходит на Русь из Византии именно в ипостаси черного монашества и, уживаясь с русской верующей совестью, приобретает свой собственный мотив евангельского милосердия, смирения и братолюбия. Начиная с Валаамского монастыря времен Андрея Первозванного, иноческое царство праведников воплощает в себе высший идеал Небесного Града, но безжалостная правда ещё и в том, что на территории почти каждого монастыря непременным атрибутом становится тюремное узилище, где в строжайшей изоляции содержат бунтарей против царя и веры.

С мудрыми философами иноземными наши иеромонахи в беседах не участвуют, да и знаться с ними не желают. Тем не менее, вряд ли можно ставить под сомнение весомость вклада монастырей в национальную культуру, архитектуру, живопись и духовное воспитание народа. Иноки создают школы грамоты, сиротские приюты, мастерские живописных, золотошвейных и других ремесел. В годину войн организуют у себя госпитали, в мирное время - центры по перевоспитанию малолетних преступников. Вместе с Посольским приказом члены Духовной Миссии Иерусалимской под "крышей" монастырей усердствуют и в работе по тайной надобности на благо развития закордонных связей государства Российского, расширения влияния православия по всему миру. На землях ближнего и дальнего зарубежья русские дипломаты, разведчики и проповедники всегда идут рядом, по разным дорожкам, но рядом.

Ну и пусть относительно невысок культурный уровень учителей Закона Божия в гимназиях и приходских школах, пусть вся мысль сановников Святейшей Патриархии сводится обычно к пастырским поучениям, увещаниям о соблюдении душевной чистоты и об угождении Всевышнему, все равно монастыри продолжают служить уникальной лабораторией, где совершается синтез богословия, живописного искусства и ремесел, хорального песнопения и литургического обряда. Рожденные этим синтезом биотоки обогревают невидимым светом духовные силы народа, высшей ценностью неизменно почитающего святость. Немало среди монахов и сочинителей акафистов: литургия для них становится творчеством, религия обретает дух поэзии упорного поиска душевного покоя, внутреннего согласия с Сыном Божиим и Пречистой Девой...

Упаси нас от напасти и скатиться в безудержную похвалу с притворным одобрением. Хоть и кажется, будто Русская Православная Церковь обходится без инквизиции на манер западноевропейский, религиозная нетерпимость подминающего её под себя государства поистине не знает границ. Богохульникам на Руси прожигают язык каленым железом и затем отрубает голову. За возведение хулы на царя отрубают голову без прожигания. На методы словесного убеждения не уповают и ссылают сектантов в Сибирь целыми деревнями. Технология допросов с пристрастием совершенствуется, однако при пытках за непотребные мысли верят на слово, лишь когда оно означает признание вины. По свидетельству очевидцев, стены подвалов Преображенского приказа и Тайной канцелярии, где проводятся "пристрастные допросы", увешаны иконами, вопросы уснащаются цитатами из Священного Писания, заплечных дел мастера часто зачитывают акафист Божией Матери: это называется "притянуть к Иисусу Сладчайшему". Но как бы изощреннее ни становились меры пресечения вольнодумства, владык земных и небесных по-прежнему бранят в народе и подчас без всякого тайного умысла. При Петре Великом узаконивают наконец звание протоинквизитора, назначая на этот пост иеромонаха Пафнутия из московского Данилова монастыря, а по епархиям учреждают должности провинциал-инквизиторов, чья задача - выведывать и доносить властям о любых нарушениях в выполнении священниками своих обязанностей, не говоря уже об антиправительственных среди них настроениях...

По исконно православной традиции, над монастырем и его обитателями весит особая сокровенная аура праведников и чудотворцев. Посему неслучайно монашество органически связано с отцами-духовниками. Вселяя в мирян и послушников христианский закон благочестия, духовник всегда должен быть бодр духом, никогда не избегать людей и беседы, может показаться грустным, но скучным ему не положено быть по ранжиру. Само старчество заложено в основе иноческого бытия и предполагает подлинную искренность отношений духовных детей со своим духовным отцом, беспрекословное их ему послушание, откровенное исповедание своих мыслей, суждений и тайн сердечных.

Старца принято почитать истинным светильником веры и евангельского откровения, услугами его пользуются и миряне, получая от него письма-наставления или проповеди-утешения по смирению гордыни и многотерпению. Духовник проницателен, мудр и, разумеется, не обходится без лукавства, находя нужное слово к каждому в зависимости от его характера, способностей и душевного склада. Редко кто из благонамеренных граждан отказывается иметь своего личного наставника из монастырского дома, редко кто из богатых не держит при себе духовника, к которому можно обратиться за советом или утешением в случае печали или царской опалы. В семьях от старца почти ничего не скрывают, для него не жалеют приношений, предоставляют ему всегда самое видное место в доме и считают большим грехом осуждать его. Естественно, сами духовники не упускают случая при общении с сильным мира сего получить нужную себе и церкви выгоду от своих советов. Вот только беда у них одна: никакое смирение не мешает царедворцам частенько поступать со старцами-духовниками, мягко говоря, произвольно.

Святая Русь-матушка! Еще и великомученица. С нею Бог. Или бог с нею? Что бы ни было, огромная чаша горькой печали и мучительных переживаний испита честным воинством Христовым чуть ли не до самого дна.

Указом императрицы Елизаветы половина монастырей закрыта, иноков вытесняют больные, нищие, сумасшедшие и солдаты-инвалиды, над священством вводится жесткий жандармский надзор...

Патриарх Всея Руси Тихон ниспосылает проклятие на пришедших к власти большевиков. Недоучившийся семинарист, новый самодержец всего Советского Союза Сталин в долгу не остается и под конвоем "опричников" отправляет строптивых служителей не своего культа за колючую проволоку. К началу войны с фашистской Германией он вообще закрывает все монастыри, включая духовный центр русского православия Троице-Сергиеву лавру...

И лишь к концу ХХ века монастыри снова восстают из пепла и берут на себя отнятые у них благотворительные функции.

Время уравнивает всех и вся. Равнодушно оно и к богоугодным местам. Построенные четыре-пять столетий назад монастыри неумолимо теряли свой первозданный облик благодаря пожарам, разрушениям, грабежам. Редко где уцелели древние иконы и резные деревянные иконостасы. Атрибутика ризниц растаскивалась, продавалась за границу или оседала в недрах государственных музеев. Не тронуты лишь извечно хранимые чудотворные образы Богоматери и бесподобная по своему богатству изделий ризница Троице-Сергиевой лавры.

Не исключением стал и Пафнутьев монастырь под городом Боровском. Основан дом Божий более пяти веков назад преподобным монахом Пафнутием, выходцем из мелких землевладельцев-потомков татарского баскака. Это один из некогда самых богатых монастырей на службе у великокняжеской власти, под покровительством царствующей семьи. Его создатель причислен к лику общерусских святых и погребен здесь у южного портала белокаменного собора Рождества Богородицы. Когда-то совсем рядом, в монастырской темнице томился закованный цепями несговорчивый протопоп Аввакум.

Монастырь и сейчас походит на крепость. Мощные высокие стены позволяли выдерживать длительную осаду, вести круговой обстрел неприятеля пищалями и пушками из амбразур верхнего и нижнего боя. Во время осады войском Лжедмитрия Второго в июле 1610 года оборонявшиеся держались довольно упорно, пока како-то иуда изнутри не открыл нападавшим ворота Тайницкой башни. Два века спустя продрогшие уланы Наполеона отогрелись здесь, растащили ценности и подожгли сам монастырь. Зимой сорок первого зашли сюда потомки тевтонских рыцарей, но согреться им не удалось и они ушли под собачий лай по запорошенной снегом дороге.

После Великой Октябрьской революции Пафнутьев монастырь закрыли, его художественные ценности взяли под охрану государства, на территории и угодьях монашеской обители образовали "Сельхозкоммуну Пафнутьевскую". В коммуне монахи трудились вместе с местными жителями. На всех приходились около сорока десятин земли, три лошади, восемь коров, два быка, двадцать один плуг, одна соха, три бороны, одна сенокосилка, три телеги, одна четырехконная молотилка, трое саней, три хомута для пахоты, выездной экипаж и выездные сани. Архимандрита Сергия назначили комендантом местного музея древнерусского искусства, на настоятеля возложили сохранность древних икон, облачений и рукописных книг. Позднее в монастыре разместили сиротский дом, там же работала комиссия по изъятию ценностей в фонд помощи голодающим. Однажды из музея пропали самые ценные экспонаты, но их вскоре нашли и в краже уличили бывшего послушника на пару с милиционером. За реставрацию монастыря принялись ещё в сороковые годы сразу после войны. В начале девяностых дом Божий вернулся в лоно Русской Православной Церкви.

*

Узкая, извилистая, с не залатанными после зимы провалами дорога спускалась по склону холма. Вдоль неё прятались за покосившимися заборами деревянные домики с резными ставнями - многие до того обветшавшие, что казалось, вот-вот сложатся под собственной тяжестью, но, нет, стояли, не падали. Да и само Время там как будто задерживало свой бег, проносясь в не известно каком направлении.

В воздухе парил запах набухавшей земли, деревья наливались животворным соком, выбрасывая свои первые листочки. Слева от уже покрытой пылью дороги открывался бескрайний простор лесов и полей. На сине-голубом небе кочевали стада белых барашков, внизу за поворотом звучал малиновый перезвон колокола...

Видя и слыша все это, даже самый черствый из всех человек смягчался, оттаивал, затихал, и оседала в душе его злость на самое дно. Если что-то незаметно вселялось в него и овладевало уже при подъезде к Пафнутьеву монастырю, то, пройдя внутрь через главные врата, он невольно задумывался о вечности, отстранялся от круговерти мирских волнений.

Поблизости от входа высилось массивное здание Трапезной палаты с приставленной к нему восьмигранной, увенчанной вверху позолотой колокольней. Чуть подальше стоял белокаменный собор Рождества Богородицы. Ближе к северной стене приютились Братский корпус и Архимандричьи палаты с церковью святого Митрофания. Кругом господствовали тишина и благообразие, как и должно быть в обители, просветленной неусыпным молитвенным старанием.

Неподалеку от Трапезной палаты, где когда-то росли монастырские яблони, в скверике сидели на скамейке двое, мужчина и женщина. Издали их было трудно узнать, и лишь подойдя чуть поближе, но не настолько, чтобы мешать им, обнаруживалась Джулия. В черных, безупречного строгого стиля костюме и широкополой шляпе, слегка прикрывавшей лицо, она, как обычно, излучала смо достоинство и тонкий, ненавязчивый аристократизм.

- Вот сидим, молчим как монахи за едой, - еле слышно, будто самому себе сказал мужчина. - Однажды Лев Толстой спросил у другого нашего классика Максима Горького, есть ли Бог. Тот ответил: "Если веришь, то есть. Если не веришь, то нет." Незадолго же до своей кончины Толстой признался, что разуверился в Евангелии.

- О, это интересно, - отозвалась Джулия, восхищенно наблюдая, как блестела на солнце позолоченная глава колокольни.

- Ты знаешь, ничего не могу с собою поделать, Видно, сам черт науськивает меня опробовать крайние мнения, - продолжал он вполголоса.

- Любопытно, какие же?

- Ну вроде того, что Иисус не появился на свет в соломенных яслях, названный его именем проповедник-диссидент был распят на кресте, потом истлел, как все до него и после. А уж если Сын Божий и в самом деле сходил на землю, то не для того ли, чтобы нарочно окружить свое пребывание среди людей сбивающими с толку обстоятельствами и показать бессилие ума человеческого, не озаренного светом Высшего Разума.

- У каждого, Алексей, свое представление о Боге и Высшем Разуме, спокойно, даже чуть отрешенно произнесла итальянка низким, слегка осипшим голосом. - Доведись кому-то потерять веру в себя и надежду, как сразу же покорность судьбе и Всевышнему принимается им за высшее благо. Отсюда и сомнения у меня, нужно ли вообще выставлять Господа защитником слабых, которые обычно жаждут лишь одного - отмщения сильным за свою слабость. А потом, зачем Ему понадобилось все это действо с Сотворением Мира? Пропустить созданные существа сквозь муки греха и вернуть опять в свое же лоно?

- Ты имеешь в виду, больно уж странный, непонятный замысел?

- Черто. То есть верно.

- О чем я и говорю, - оживился Алексей. - Не знаю, как у других, но я сейчас больше всего ценю свободу судить без оглядки, открыто и обо всем. Мне даже недостаточно принять вечные ценности евангельской любви, смирения и сострадания. На мой взгляд, они не всегда могут быть бесспорными добродетелями. Я также спокойно воспринимаю идею разделения всех людей на волевых, верящих в себя личностей и беспомощных слюнтяев-неудачников. Многие другие некогда нерушимые постулаты начинают вызывать у меня тоже большие сомнения. Но это не скепсис жреца, который принимает свою веру за критерий истины, а добрые пожелания - за аргумент. Да и добродетель мне уже представляется только конкретной, а не витающей в сознании, подобно "гробу Магомета" в цирке у фокусников.

Джулия резко повернулась к Алексею. В глазах её отражались в невообразимо смешанном виде все, что может говорить об её удивлении, настороженности, одобрении, укоризне, доверии, восторге, растерянности и известном облегчении от услышанного. Улыбнувшись, она взяла его за локоть и чуть иронически заметила:

- Вообще-то, я все ещё считаю себя католичкой. С моей стороны было бы, однако, ханжеством не поинтересоваться, почему Всемогущий одинаково попустительствует добру и злу, отдавая преимущество то одному, то другому. Или Он совсем отошел от дел земных?

- Извини, но чем тогда занимается Его Сын?

- Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. Имею в виду, в генах моих остались следы язычества. Это и подталкивает меня ставить под сомнение правильность любых богословских суждений. Да и действительно, почему бы не признать резоны в любом аргументе. Моя натура чужда заискиванию. Для меня, даже если Бог есть, то получается, что Он сам подстрекает богохульников. Ну а раз так, должна обязательно выяснить, почему и зачем.

- Меня почему-то тянет ещё и наделить число тринадцать эзотерическим смыслом. У вас в Италии, кстати, число это, я слышал, почитается счастливым.

- Троппо перфино. Даже слишком.

- Так вот, мне кажется, у каждого смертного есть свой собственный тринадцатый небесный знак, помимо двенадцати зодиакальных созвездий. Одним он светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан нам не в похвалу и не в порицание, так как нет ничего в мире безоговорочно верного или ложного. Ученые хоть и открыли абсолютные константы, типа скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с однозначными выводами о жизни земной нашей, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что у них получается.

- Что же нам остается?

- Опираться прежде всего на свои личный опыт и ощущения. По принятой наукой на сегодня шкале времени, человечество существует не одну сотню тысяч лет. Сколько впереди, никому не известно. Смысл нашего бытия земного окутан мраком, плюс ещё и мракобесием. Может быть, там за пределами человеческих возможностей познания ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?

- Это у тебя вопрос или ответ? - оживилась Джулия.

- Удобнее жить с ответами, интереснее - с вопросами. Вообще-то, мы, русские, умнее спрашиваем, чем отвечаем. И часто находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.

- Что ж, Алексей, тогда и я тебе скажу без оглядки или стеснения, как это обычно делают итальянцы, у которых тринадцатый знак ещё не погас. Если падрэ говорит мне в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает наказания, то сейчас такие откровения я воспринимаю уже равнодушнее. В догматах христианства мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды осмелилась даже заявить архиепископу, что дьявола нет и в помине. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, ибо не соответствует здравому смыслу церковного канона и противоречит истинной вере, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.

- Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же вставил бы колючие вопросы насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.

- Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительное положение, - уточнила Джулия. - Священники упрямо утверждают: религия не подлежит критической проверке, так как представляет собой вершину творения человеческого духа. Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.

- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.

- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.

- Тогда заигрываешь.

- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.

- Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.

- Черто, даже у них.

- Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.

Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.

- Не шутишь?

- Хорошие шутки в таком месте.

- Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?

- Кто?

- Монельо.

- Это что такое?

- Шалун в переводе с итальянского.

- Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...

- Прэго.

- Что ты сказала?

- Пожалуйста.

- А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.

- Думаешь, я не выросла? Выросла. Но вот полного облегчения пока не испытываю. Вижу в религии попытку отвлечь человека от его сексуальности, чему и старается способствовать церковь своими утешениями, требованиями, даже угрозами. Не успокаиваюсь, говорю себе: "Да мало ли что отвлекает человека от сексуальных влечений!" Доводы Фрейда мне представляются убедительными: духовенство придает религии божественное происхождение, но прав на это церкви никто не давал.

- О, это уже аргумент посильнее. И знаешь, что ещё мне кажется верным, или черто, как ты говоришь? Чуть ли не инстинктивная потребность во мне наслаждаться приступами своей блажи или сумасбродства. Замечая такие позывы, каждый раз стараюсь одергивать себя. Да, мне не приходилось благодарить Всевышнего за снятие с души моей греха или угрызения совести, но это ещё не свидетельство моей правоты. В морали и этике я просто ищу надежных доказательств. В них должна чувствоваться реальная жизнь и свободный, по-настоящему свободный духовный поиск. Одной лишь верой, какой бы святой ни была, не смогу я жить - мне ещё нужно понять происходящее вокруг и внутри меня. Спорить не буду, Иисус - благороднейшая личность. Однако культ ему задерживает во мне развитие ума и воли, мешает мне успешно управлять самому своей жизнью.

Джулия откликнулась не сразу. Некоторое время она наблюдала, как две молодые послушницы приводили в порядок цветочные клумбы перед входом в Трапезную палату. Указания им, что и как нужно делать, отдавал бородатый мужчина средних лет, одетый в гражданский костюм. Видимо, дабы придать себе и делу своему солидности, он время от времени вынимал из кармана пиджака сотовый телефон и делал вид, что его могут вызвать по более важному обстоятельству. На сидевшую на скамеечке пару он не обращал никакого внимания, будто их и нет.

- Чувствую, своим дерзким, но честным умом ты заставляешь себя быть инквизитором собственной совести, - прервала молчание Джулия.

- Так оно и есть, - согласился Алексей. - Да и можно ли признать благоразумным нечто, допускающее гибель и страдания невинных? Если можно, то мучения становятся средством и целью, а это уже издевательство над здравым смыслом. Допустим, Всевышний заложил во всё свой, неведомый мне смысл. Тогда как раз по этой самой причине мне трудно поверить в его благие мысли. Подобных мне Достоевский называл бунтарями против Владыки Мира. Что ж, я не из пугливых, хоть и уважаю прославленного литературного сыщика.

- У тебя все складывалось иначе, чем у меня. То есть с младенчества закладывалось безоговорочное подчинение Богу и Папе Римскому. Тем не менее, это не помешало позднее посчитать церковную мораль душеспасения весьма сомнительной.

- Почему?

- Почему? Такая мораль просто мешала душе радоваться, заставляла откладывать развлечение на потом, осуждала само мое существование, нагнетала жуткий страх и неуверенность в себе. Сейчас я также откровенно говорю тебе, что, вполне вероятно, Бога нет. Но мне нужны исчерпывающие сведения о Нем и Его намерениях. Наблюдаю за происходящим и продолжаю допытываться, что сделал бы Господь перед лицом неопровержимых фактов. К сожалению или к счастью, сверлит мня лишь один возможный ответ. По всей видимости, возненавидел бы себя за свою беспомощность.

- Вот я и говорю, нет правды на земле, но нет её и выше, как подметил наш великий Пушкин. Возьмем вторую заповедь Господню о не сотворении себе кумира и зайдем в любой православный или католический храм. Сколько позолоченных изображений святых, выставленных для поклонения и сотворения из них кумиров! Или обратимся к Священному Писанию. "Глаз за глаз" считает Бог-отец. Что же говорит Бог-сын? Прощать обидчика и подставлять левую щеку после удара по правой. Кто из них говорит истину? Ну хорошо, возлюблю я ближнего как самого себя. Но ведь согласно канонам христианского смирения нужно не только воздержаться от любви к себе, надо возненавидеть себя за греховность свою. А вот ещё один казус-плексус.

- Так, так, братья-иезуиты были бы уже без ума от твоих рассуждений. Без всяких шуток говорю и продолжаю тебя слушать с интересом.

- Вот я и говорю, как это могло получиться, господа мои иезуиты, что практически все новозаветинские сюжеты не были зафиксированы в исторической хронике тех времен, а если и зафиксированы, то со значительным, в три-четыре десятка лет, запозданием? Почему высшее духовенство приступило к размножению книг Нового Завета дли публики лишь спустя полторы тысячи лет после написания первой из них? Разве это не плутовство? Веками подвергали Библию цензуре, редактуре, исправлениям нестыковок и дополнениям. Папа Римский, не помню кто именно, вообще запретил верующим читать Ветхий Завет, а его окончательная редакция канонизирована только в конце шестнадцатого века. Вот и получается текст Священного Писания новее, чем выставляется. В сущности, церковная иерархия тщательно подправила Библию, дабы исключить разброд в описании событий и божественных откровений. Да и то, не до конца. И все почему?

- Потому что мы все склонны больше верить в не требующие доказательств выводы. Отсюда и уповаем на загробную жизнь, считаем саму прочность нашей веры её подтверждением. Атеистов же не становится меньше, оттого что церковь никогда не была твердой союзницей свободы. Были исключения в истории, но каждый раз первосвященство предпочитало вставать на сторону правителей. Хотя и нелегко мне это признавать.

- То-то и оно, Джулия! Я тоже никому не отдам своего права на свободу совести. Слишком много времени в своей жизни я уделил служению делу, исход которого от меня не зависел, Сейчас хочу зависеть только от самого себя и о душе своей заботиться по собственному усмотрению.

- Звучит пусть несколько высокопарно, но весьма убедительно.

- А потом, сколько миллионов людей сожжены на костре или в печах концлагерей, замучены в государственных и церковных казематах - все равно к единомыслию в вопросах веры политической или религиозной так и не придвинулись ни на шаг. Никого не заставишь против воли исповедовать религию или быть атеистом. Это мое мнение. А что у вас думают в Западной Европе?

- У нас, Алексей, жизнь более или менее устоялась, течет размерено. У нас обычно выстраивают силлогизмы, логически обосновывают свои мнения и полагают, будто в Азии, включая Россию, либо не умеют, либо не хотят различать между реальностью и вымыслом, непосредственными наблюдениями и фантазиями. Но я уверена, есть свои преимущества на Востоке, своя система мышления. Там тоже умеют аргументировать и видят, перед кем нужно обязательно скрывать свои порочные наклонности, а перед кем не обязательно. Все тот же обман, все тот же самообман. Где больше, на Востоке или на Западе - это даже не вопрос для дискуссии.

- Абсолютно с тобой согласен. Но есть у меня ещё одна мыслишка. На мой взгляд, в основе всех религий, восточных и западных, покоится безразличие к истине, хотя главным при этом считается верить в истинность только своего учения. Грешен ли человек от природы или нет - не столь, мол, важно, важнее чувствовать в себе грех и надеяться на помощь свыше в спасении души. А я думаю, верить можно и даже нужно, но без посредников и не на словах. Кого из сильных мира сего устрашают все эти угрозы Страшным Судом? В от только если кто-нибудь из смертных возьми да сделай из себя "спасителя человечества" и устрой свой суд здесь на земле - в такого, когда в его руках ещё и ядерное оружие, в такого сразу поверят!

- Опять ты читаешь мои мысли.

- Признаться тебе, Джулия, иногда я искренне завидую баптистам., продолжал Алексей. - Тихие, скромные, работящие, они не любят обращаться к посредническим услугам священников для свершения своих святых таинств. Завидую и нашему другу Джорджу. Протестант в каком уже поколении, он учится полнее наслаждаться жизнью здесь на земле. Занимаясь дзэн, набрасывает на себя небесную тогу и заставляет море течь в его венах. Без ехидства говорю. Мне тоже хочется держать бесконечность на ладони руки, включать не только мозг, но и весь организм для решения какой-то проблемы. Не зря же у японцев, ярых приверженцев дзэн, "думать" - означает также вспоминать, тосковать, любить. В общении с ними я подметил довольно мягкий характер, способный и на решительные действия. Самое ценное для них благожелательность, спокойствие, почтительность к старшим, благопристойность, отсутствие зависти и показухи.

- Понятие о грехе и пороке у них тоже особенное, - подхватила тему итальянка. Христианин или мусульманин всегда ожидает одобрения со стороны за совершенное им доброе дело. Приверженец Дзэн предпочитает не думать об одобрении, словно хочет стать ветерком, что дует по своему хотению. Ему не понятно, почему люди уделяют так много времени Верховному Творцу, Для него Будда не идол и, если тот встал препятствием на пути, можно отстранить и его. А посмотри, как в оформлении садов, парков, в японской литературе отражается художественный принцип вечного одиночества, стиль одного угла, догадок и намеков. Японцы ищут не блеска мысли и богатства идей, им важнее - благость спокойствия от общения с людьми и природой. Достойную восхищения подлинную красоту усматривают не столько в совершенстве стиля и формы, сколько в незаконченности и непритязательности. Они не испытывают особой тяги к игре интеллекта, потому сходу ничего не отрицают и не принимают на веру.

- Ну, Джулия, сейчас мы того гляди и себя пробурим до самой сути.

- Мамма мия! Пусть даже душа и рассудок во мне сольются воедино, все равно любое мое суждение мне кажется либо поверхностным, либо неглубоким.

- Поверь, уж больно не хочется тратить на какую-нибудь чепуху свою жизнь. Что до меня, то я продолжу упорный розыск белых пятен в своем неуловимом геноме. Там на бескрайних просторах буйствует целая Вселенная, высшее переплетается с низшим, добродетель с пороком, "я" и "ты" неотличимы. Там в глубинах моей генетической памяти живет Старец-проповедник и ведет меня по коридорам к заповеднику истин. Мое стремление избавиться от самообмана делает меня свободным, свободным настолько, что я уже не могу переносить своей униженности ни перед кем, не хочу никого порицать, кроме разве самого себя. Чтобы солнце взошло, не надо молиться или заклинать - оно взойдет и так. Отсюда и мой совершенно искренний тебе ответ, во что я верю и верю по-настоящему.

- Глубокое погружение в себя требует от ума и воли известного напряжения. У Джулии с Алексеем так и получилось: выговорившись, они снова замолчали, словно ни о чем другом разговаривать не хотели.

Ее большие карие глаза блестели на солнце мириадами огоньков. Взяв его за руку, она застенчиво улыбнулась и тихо сказала:

- Чувствую себя сейчас веткой цветущей розы, неведомо как попавший в заснеженный лес. Тело отпало, в голове пустота, и остается, как монахине из ордена святой Урсулы, общаться посредством азбуки пальцев.

- Тогда пойдем причастимся не придуманной жизни, - предложил Алексей. - Поскольку в святости не всегда можно усматривать смиренное ожидание божественной благодати, то приглашаю тебя в мою скромную, почти монашескую обитель совсем неподалеку отсюда. Там будем пить её из собственного источника и не просить ни у кого разрешения на это.

- Друг мой, считай, ты меня околдовал Как говорят у нас в Италии, "нон э си тристо канэ че нон мени ла кода". То есть нет такой грустной собаки, которая не виляла бы хвостом.

Джулия показала Алексею открытые ладони своих рук, легонько потрепала его по плечу. Они поднялись со скамейки и не спеша пошли к монастырским воротам...

Тут я опять должен объясниться перед вами. Рассказать о происходящем на даче у Алексея, прямо признаюсь, дело для меня непосильное. Пусть даже сонмище чертей, магов и ведуний попытается заставить меня сотворить сие действо, все равно прибегну к благому умалчиванию и сохранению чувства меры. Не говоря уже о том, что частная собственность, не важно сколько соток земли, неприкосновенна и допускает в её пределы либо по приглашению хозяина, либо с санкции прокурора. Ни того, ни другого у меня не было. Вот на что я имею гораздо больше моральных и других оснований, так на извещение вас о том, что через два дня на третий в полночь наши знакомые стояли на перроне Ленинградского вокзала напротив вагона "Красной стрелы".

- Надеюсь, этим летом ты приедешь ко мне, - сказала Джулия спокойным, уверенным тоном. - Давай поработаем вместе. Мне нужно подготовить несколько материалов для Совета Европы и без твоей помощи будет трудно. Конечно, если есть у тебя желание и время.

Алексей промолчал, только ещё крепче обнял её, будто передавая ответ через исходившие от него биотоки.

- Ну мне пора, - попыталась она улыбнуться и посмотрела ему в глаза. До скорой встречи. И пусть само Провидение будет на нашей с тобой стороне.

Заходя в вагон, Джулия обернулась, помахала рукой и исчезла в темноте. Он стал ждать её у окна напротив купе, но она почему-то не появлялась. Состав плавно тронулся. И лишь когда мимо проплывала открытая дверь тамбура, за плотной фигурой проводницы можно было увидеть, как, прислонившись к стенке Джулия курила и у неё дергались плечи.

Долго ещё Алексей провожал взглядом красные фонарики последнего вагона, пока те совсем не скрылись из виду. Потом медленно побрел по перрону в сторону автостоянки. По дороге кто-то внутри него неожиданно стал напевать мелодию популярной песенки, где есть такие слова: "Москва Санкт-Петербург, любви прощальный поезд, что нам не дописать, быть может, никогда."

Под звуки этой не очень веселой мелодии неожиданно пришла к нему шальная мысль: что если в самом деле взять да навестить Джулию, погостить у неё в Вене недельку, другую на последние свои сбережения, Кстати, надо бы выяснить, кто этот загадочный "Хэппи Хзакер". Неужто Фрэнк? Не похоже. Или сам Джордж? Вряд ли. Впрочем, у жизни своя логика и преподносит она ещё не такие сюрпризы...

На следующий день он поехал на кладбище в Кунцево. Лет сорок назад оно ещё располагалось за чертой города и до сих пор стояло на отшибе, укрытое сосновой рощей. Протекавшая рядом речушка Сетунь бежала уже по зарытой в земле трубе, на её исчезнувших берегах теснились громады жилых зданий.

Непрестанно моросил дождь. Неподалеку от главной аллеи кладбища, почти у входа проходила в это время церемония захоронения. Стенки и дно могилы были устланы красной тканью, вместо мужчин с канатами в действие приводился специальный механизм, плавно опускавший гроб на дно. В толпе провожавших то и дело трещали сотовые телефоны. Для кого-то суматошное коловращение жизни уже позади, для других в самом разгаре.

Алексей подошел к массивному надгробью из черного мрамора с выгравированным портретом женщины. Возложил цветы и долго смотрел ей в глаза. Окажись кто-нибудь рядом, мог бы услышать, как он почти прошептал:

- Благослови меня, мама!

ЗНАК ДЕСЯТЫЙ

У С О Б О Р А С В Я Т О Г О С Т Е Ф А Н А

И вот, снова старая, добрая, веселая Вена. Круг замкнулся, напоминая "чертово колесо". Можно придумать сравнение и позабористей, но сейчас не до этого - есть дела поважнее.

Летний зной на берегах голубого Дуная заметно спал. Дни стояли уже не жаркие и все ещё теплые. Воцарился бархатный сезон, нечто вроде нашенского где-нибудь на сочинском взморье.

Выйдя по узенькому переулку Шенлатернгассе на небольшую, вымощенную камнем площадь, Алексей сразу нашел то, что искал. Рядом со старыми зданиями университета и Академии наук перед ним предстала Церковь иезуитов. Он подошел к ней поближе, принялся рассматривать. Вроде ничего особенного, скромная, без всякой вычурности и в то же время внушительная. Его внимание привлек построенный по итальянскому проекту фронтон с огромными волютами по бокам, статуями в нишах, настенным декорумом. В саму Церковь Алексей решил не заходить и, развернувшись на каблуках, неторопливо направился в сторону кафедрального собора святого Стефана.

Совпадение случайное, но все-таки интересное: собор освящен в год основания Москвы, или десять лет спустя после присвоения Вене статуса города, что в масштабах мировой истории достаточно считать две столицы ровесницами. Сама Вена возникла на месте римского лагеря и в момент закладки первого камня в фундамент дома Божиего являлась центром герцогства, входившего в состав Священной Римской империи.

Строительство собора затянулось на века, здание постоянно переделывалось, расширялось, восстанавливалось после пожаров, потому назвать имя главного архитектора просто невозможно. Уже и без того ослабленное старостью сооружение серьезно пострадало в ходе бомбардировок весной сорок пятого, и первую послевоенную мессу смогли отслужить лишь спустя семь лет, ещё десять лет продолжали реставрацию. В итоге, собор святого Стефана дожил до наших дней в том виде, какой приобрел окончательно в ХУ1 веке, или одновременно с завершением строительства собора Василия Блаженного в Москве. Причем, итальянских зодчих и мастеров работало тогда в Вене довольно много, как и в столько граде Великого Княжества Московского. А это уже явно не случайное совпадение...

При входе в храм Алексей почувствовал, как перед ним открылась огромная, веками истертая, покрытая пылью эпох книга. Переворачивая её скрижали каменные, он стал всматриваться и обнаруживать там нечто, не виданное им ни в одном другом уголке Европы. Погружаясь в загадочный, запечатленный искуснейшей работой архитекторов, скульпторов и строителей мир Средневековья, он замечал в хитрющих завитках на капитолиях силуэты пернатых и человеческий лиц, чуть выше - причудливых гномов, неподалеку от них - чудищ с телами животных и головой человека, над фризами - апостолов и поддерживаемого ангелами Иисуса Христа в мандорле. Расставленные хаотично фигурки сливались в единое целое, оберегаемое от распада укрытыми в стенах опорами. Из-за скрытности несущих конструкций соборная каменная летопись с её религиозной символикой не давила своей массой, даже напротив - приносила встревоженной душе успокоение.

Свет в храм из окон и со стороны алтаря попадал рассеянно-дымчатым, разливался повсюду столь чудодейственно, что не создавал теней или полумрака, придавал магическую невесомость всей постройке, а настенным ликам тварей из сатанинского бестиария - незлобный, довольно мирный характер.

Всматриваясь в стершиеся надписи на погребальных плитах, Алексей старался уловить немой разговор резного камня. Главный зал собора обладал для этих целей блестящей акустикой и казался просторным, хотя значительное в нем место отводилось скамеечным рядам.

Под огромной консолью, поддерживаемой пучком причудливо переплетенных нервюр, из окошка выглядывал в зал человек с изможденным лицом. Это Мастер. В руках у него циркуль и угольник, нехитрый инструментарий для того, чтобы заточить Время в камень. Алексей остановился напротив, стал приглядываться к нему и различать едва уловимые движения его губ.

Человек с циркулем как бы давал понять, что ему приходилось тщательно присматриваться к строителям собора, особенно к новичкам, дабы избежать повода для доноса на него. Упаси Боже сказать ему что-нибудь о своих близких отношениях с осужденными еретиками или о неправомерности наказания их судом Инквизиции, тайно встречаться с вероотступниками, допустить дурной отзыв об их обличителях, прочитать книгу, в которой еретики находили себе опору. Мастер знал, что перед тем как схватят его "папские псы", кто-нибудь обязательно на него донесет, на допросах его будут пытать, измываться, и, наверное, он не выдержит мук, наговорит на себя и других - только бы перестали ломать кости, а конце концов пошлет весь этот опостылевший ему мир ко всем чертям собачьим. Конечно, предотвратить или оттянуть столь печальный исход могла бы его добровольная работа на Инквизицию негласным её помощником. Даже известный драматург Лопе де Вега, как ходили слухи, служил следователем Святейшей, участвовал в допросах и пытках. Да и чего остерегаться, если соблюдалась анонимность свидетельских показаний, двое слухарей-доносчиков приравнивались к одному очевидцу, а обвиняемого вообще лишали прав опровергать показания осведомителей, если те предварительно признали отсутствие вражды между ними и арестованным. Последнему редко когда оставляли шанс выжить: вслед за угрозой пыткой, или "кротким увещеванием" сразу следовала сама пытка, или "умаление членов". Большинство допрашиваемых признавались в содеянном после первого "умаления", остальные же, если не лишались полностью сил и рассудка, после второго подробно описывали свое сознательное или невольное участие в преступлениях против веры.

Мастер откровенно рассказывал, как ведатели и судьи из монашеского ордена святого Доминика для очистки совести пытались оправдывать свою ярость. Прежде всего тем, что первым якобы взял на себя миссию инквизитора сам Иегова, свершив суд над Адамом и Евой после их согрешения в саду Эдема. Увы, при выполнении ими священного долга всех правоверных католиков они не вспоминали апостола Иоанна Златоуста, запретившего христианам искоренять заблуждения веры силою и призывавшего вести людей к спасению только убеждением, разумом и любовью. Вместо этого монахи говорили, будто умеют беседовать с Богом и приводили цитаты из Библии в пользу своей нетерпимости. Братьев-доминиканцев с пути истинного не собьешь! Совесть не напоминала им золото, чья продажная стоимость возрастает по мере уменьшения примесей, - даже в самых благочестивых гражданах отыскивали они следы Сатаны. Инквизиторы даже знать не хотели о том, что главная причина болезни греха кроется в заблуждении и недуг сей излечивается разумными действиями самих врачевателей духовных. Опасливо присматривались они и к другому предлагаемому пути исцеления - отойти от подстрекателей согрешения. Опасливо, ибо когда без свидетелей пороки утихают сами собой, мало отыщется доносчиков, без которых доминиканцы как без рук.

По секрету Мастер поведал, что назло обличителям тайных и явных врагов Римской Церкви сам он старался разыгрывать из себя благоверного и при людях всегда подчеркивал, будто неверие в Бога есть величайшее преступление, намерение же нанести удар по Его слугам земным - самое дикое из всех, заслуживающее сурового наказания. Он видел, как люди чаще подчинялись законам природным, нежели Божиим, но приучил себя неустанно твердить о предназначении жизни человеческой для покаяния, об обреченности людей на жалкое существование в силу порочности своей натуры. Похотливые и завистливые создания извратили заповеди Господни и тем самым уже заслужили проклятия! Он же, в душе своей сокрытой, лучше будет странствовать в одиночку. Ибо очень хочется в тайне от инквизиторов узнать, почему ему, создателю соборной церкви самой дерзкой конструкции, не достает воли побороть в себе страх перед Святейшей и карающей...

Чуть склонив голову, словно в знак благодарности за откровенный рассказ, Алексей пересек главный зал и вышел из собора на улицу. Там он повернулся лицом к "Исполинским Вратам", посмотрел вверх на восьмигранный шпиль, устремленный в небесную даль. Охватить взором весь храм целиком можно было, лишь отойдя на приличной расстояние, но даже у самого основания собора эта каменная глыба не подавляла его и как бы отдавала ему часть своей подъемной силы. По сравнению с только что увиденным, разбросанные вокруг деловые и торговые кварталы, витрины модных магазинов, весь этот "немецкий Париж" казались потерявшими свою значимость.

Дальше ему предстояло следовать по указанному Джулией маршруту. Он вышел на Ротентурмштрассе и направился в сторону Дунайского канала, затем повернул на Хоэр-Маркт, проследовал мимо Старой ратуши к самому, пожалуй, красивому в городе храму Марии ам-Гештаде и от стрельчатой арки церковного портала спустился по лестнице. Ну а там, в сердцевине венского "яблока", даже слепой найдет старый бюргерский дом за номером десять...

Поднявшись на второй этаж, Алексей увидел массивную резную дверь с бронзовой табличкой "Отто фон Штюбинг, профессор" и постучал. Никто не откликался. Он хотел было постучать ещё раз, как вдруг послышались шорохи, лязгнули затворы и огромная дверь отворилась.

Сначала за порогом появились глаза - веселые, искрящиеся, голубые. Потом - бородатый мужчина зрелых лет, широко улыбающийся и всем своим видом говоривший о неистощимых запасах доброжелательства. Он сидел в кресле-каталке, ноги его были укрыты пледом. От него исходило невозмутимое спокойствие и полна уверенность, что все наиболее важные загадки в жизни он уже разгадал.

- Просим входить, - произнес он на русском голосом приятного тембра. Я Отто Штюбинг, Мать его за нога, сукина сына.

Резким мощным рывком он чуть ли не поднял себя вместе с креслом, развернулся и, приглашая за собой, поехал через огромную прихожую вглубь квартиры.

Миновав гостиную комнату, похожую на украшенный колоннадой музейный зал, они оказались в просторном кабинете с большим камином из желтого мрамора, кожаными диваном и креслами, книжными шкафами, массивным инкрустированным письменным столом и цветным оконным витражом в готическом стиле. Штюбинг указал гостю на кресло, предложил кофе с итальянским ликером. Удостоверившись, что самообслуживание тот воспринимает нормально, принялся разъезжать по узорному паркету вдоль книжных шкафов, мимо камина и сидевшего в кресле Алексея.

- Я предупреждал Джулию, что мне наверняка захочется сделать расширенный комментарий, - заметил хозяин дома. - Если нет возражений, господин Крепкогоров, то наберитесь терпения и выслушайте.

- Буду только рад, фон Штюбинг.

- Гут, - сказал он и, остановившись напротив Алексея, устремил на него откровенно испытующий взгляд. - В заговоре с целью шпионажа или любой другой целью участники должны полностью доверять друг другу. Дуракам или идиотам там не место. Им опасно что-либо поручать, ибо в самый ответственный момент такие могут загубить всю операцию, Надеюсь, с вашим опытом вам это ясно и без меня.

- Похоже, так оно и есть.

- Заговор и тирания питаются кровью из одного источника, - продолжил Штюбинг, все так же пронзительно смотря в глаза Алексею, - Диктатор может избавиться от своих политических соперников только посредством тайного заговора против них. Обычно, уже в преклонном возрасте, он погружается в мистику, внушает себе и другим, будто общается по особому каналу сверхчувствительной связи с Высшим Разумом или с самим главой Небесного Совета, получая от них уведомления о подготовке заговора против него. В массе своей суеверные граждане, даже будучи атеистами, начинают верить в мессианскую избранность диктатора, в непогрешимость его суждений и обладание неким таинственным чутьем, недоступным простым смертным.

Штюбинг вдруг резко развернулся и снова повез себя вдоль книжных шкафов, продолжая говорить уже на ходу.

- К чему я это, спросите вы? К тому, что римско-католическая, гитлеровская и сталинская инквизиции работали по общей, в сущности своей, методе. Судьи требовали от следователей непременно раскрывать либо сам заговор с "явными согласниками", либо скрытые намерения с "явными согласниками". Но во всех трех случаях многое зависело от методов ведения следствия и допроса. Вот, скажем, молодой следователь с карающим мечом на рукаве гимнастерки сидит за столом напротив арестованного маршала, облаченного в поношенную солдатскую гимнастерку, и язвительно, даже не глядя на того, спрашивает: "Ну что, будем говорить или нет?" Маршал нервно хватается за воротничок, но чувствует не привычные звезды, а солдатские лычки, и его пробивает как током высокого напряжения. Теперь он готов говорить все что угодно, подписать любой протокол допроса, лишь бы не переносить вновь унижения. И на самом деле, подписывает все, за исключением обвинения в передаче шпионских сведений враждебному СССР государству. Из двух других статей обвинения, подготовка военно-фашистского переворота и моральное разложение, только последняя сопровождается компрометирующими материалами, собранными на него абвером в ходе командировок того в Германию ещё до прихода к власти нацистов. Материалы эти получены представителем НКВД в Берлине от людей шефа РСХА Гейдриха, выступавших под видом уголовников, забравшихся в сейфы германского Генерального штаба. Особую пикантность в этом пакете представляли фото известного в Красной Армии покорителя женских сердец в интимной компании с искусно подставленной ему фрау-агентом абвера. От таких улик, знаете ли, уже не отопрешься. Если же к компромату присовокупить доносы собственных товарищей по армии и очные с ними ставки, то в голове у обвиняемого вообще забродит одна единственная мысль - побыстрее бы все заканчивалось стенкой в подвале.

- Извините, фон Штюбинг, но маршал Тухачевский, о котором вы говорите, все же не стал лжесвидетельствовать на своих сослуживцев. Не сделал он этого, мне кажется, из чувства собственного достоинства, чего не хватило многих другим арестованным военачальникам, - решил нарушить уважительное молчание Алексей. - Сталину нужны были лишь послушные исполнители указаний его и партии, потому в припадках маниакального психоза он вырубал всех, на кого могло пасть подозрение в инакомыслии. Система самовластия обеспечивала диктатору полный контроль над государственным аппаратом, но одновременно вызывала страх у него, ставшим заложником этой системы. При всем при этом, рядовые граждане сами глушили в себе порывы здравомыслия своей безоглядной верой во всемогущего земного бога, в их глазах - истинного аскета, воплощения сурового, но справедливого порядка. Ведь помимо инспирированных, в Кремль поступали сотни тысяч писем простых советских людей, видных представителей научной и творческой интеллигенции с требованием "раздавить троцкистскую гадину".

Все время, пока говорил Алексей, Штюбинг смотрел на него неотрывно, внимательно прислушивался к его словам, застыв в своем кресле.

- А разве я спорю? - усмехнулся он, быстро развернулся и опять стал разъезжать вдоль книжных шкафов, проделывая это с достоинством и властной уверенность в себе - Я только хочу сказать, что следователи шантажировали обвиняемых, принуждали их давать нужные показания именем революции, партии и самого Сталина. Допускаю, за некоторыми арестованными действительно числились поступки предосудительные по тем временам и, схватившись за зацепки, НКВД пыталось склонить их к признанию в заговорщической деятельности. Тут даже не нужны допросы с пристрастием: в ход идут поистине дьявольские увещевания и побуждения в том, что признание вины и дача показаний о "врагах народа" отвечает интересам революции. На московских процессах присутствовали иностранные корреспонденты, и можно было бы, казалось, говорить открыто. То-то и оно, именно из опасения быть использованными прессой во вред Советской Власти многие обвиняемые и не хотели говорить правду.

- То есть вы прослеживаете действительно неразрывную связь между "злодейством во благо народа" и методами ведения следствия. Так я понимаю, - заметил Алексей.

- Абер натюрлих! Ну конечно! - подтвердил немец. - Начнем с того, допрос для следователя - это его отдушина, позволяющая ему испытывать наслаждение от полной власти над обвиняемым. Сама же технология допросов и дознания стара как мир. Достаточно оформленные черты дьявольские проделки такого рода приобретают в Западной Европе именно в средние века, где признание становится важнейшим ритуалом в установлении истины, наряду с поручительством, свидетельским показанием, исповедью и покаянием. Признаются в любви и преступлении, тайных желаниях и планах на будущее, грехах и болезнях - публично и в частном порядке, себе и другим, добровольно и под пыткой. Полученное же силой признание считается главным свидетельством, достаточным для вынесения приговора. Ненасытное вымогательство признания в крамоле, ереси и прелюбодеянии переплетается с ожесточенной борьбой против любого несогласия с пастырями мирскими и духовными.

- В свое время тамплиеры тоже считались несгибаемыми, - сказал Алексей. - Однако когда по приказу французского короля Филиппа Красивого проводят их повальные аресты, то прошедшие суровые испытания на поле боя монахи-крестоносцы тоже признаются во всех самых гнусных грехах и пороках, вплоть до отречения от Христа, обожествление дьявола, содомии и святотатстве. Имеют место быть и самооговоры.

- И то же двуличие следователей с их фальшивой готовностью простить тех, кто признает свою вину, - уточнил Штюбинг. - Ключ ко всему в методах допроса. Что важно для следователей? Заставить арестованного глубоко проникнуться его униженностью и безнадежностью положения для него. Чем они пользуются? Непоследовательностью в мыслях, чувствах и делах людских. Стремятся получить желаемое признание, если правильно затронуть тонкие струны души и совести обвиняемого, воздействовать на его родственные привязанности, замучить голодом и лишением сна, вымотать морально и физически.

- Братья-доминиканцы из Святейшей Инквизиции тоже убеждены в праведности своего использования хитроумных уловок, дабы загнать лису в ловушку, - уточнил на сей раз Алексей. - Чтобы изолировать заболевших овец от стада, они приговаривают к смерти безотносительно, приносит подозреваемый покаяние или нет. За поношение святынь и участие в "заговоре с дьяволом" прощения не предусматривается, но признание крайне необходимо для суда. Они могут даже огласиться с обвиняемым, что тот действовал из благих побуждений, и просят подтвердить это искренним сотрудничеством со следствием.

- Знают ведь сукины дети, что человека со сломанной волей легко довести до невроза, при котором самоистязание приносит ему удовлетворение, - возмутился Штюбинг. - Когда-то я копался в архивах Святейшей Инквизиции среди стенографических записей допросов и показаний. Такое впечатление, свидетелям дают полный карт бланш говорить об арестованном все, что взбредет в голову, особенно когда те ссылаются на слухи, сплетни, народную молву. Инквизиторов не интересуют взгляды обвиняемого, они стараются дознаться относительно его вредных для церкви поступков. Вроде бы римское право отвергает показания соучастников, и это правило Ватикан принимает, считая даже недопустимым выставлять свидетелями обвинения еретиков, убийц, воров, колдунов, прелюбодеев и лжесвидетелей. Но на преследование ереси такое ограничение не распространяется, и свидетелями могут выступать все, вплоть до тех, кому по закону это запрещено, - ростовщики, проститутки, отлученные от церкви, клятвопреступники, жены и дети обвиняемых.

- Мне как-то приходилось читать, будто муж и жена, зная, что один из них высказывает еретические мысли, должны донести в Инквизицию и, если этого не делают в течение года, становятся соучастниками в "заговоре с дьяволом".

- Да, примерно так и было.

- Более того, признание вины всегда считается правдой, а отречение от своих показаний уже на суде - клятвопреступлением или лживым свидетельством. Во время допроса могут перелистывать дело, будто с целью удостовериться, насколько искренне говорит обвиняемый, или взять чистый лист бумаги и сделать вид, что читают показание какого-то лица.

- Или бесконечно откладывать разбор дела, продлевать срок предварительного заключения, уповая на нужное, хотя и медленное воздействие камеры-одиночки, - дополнил Штюбинг. - В сущности, я хочу сказать, что ведение следствия "в интересах веры" неизбежно приводит к полному беззаконию. Фанатическая вера точно так же калечит сознание людей, живущих в ХХ веке, когда места еретиков занимают "враги рейха" и "враги народа", а Сатану усматривают в коммунистах, евреях, арабах и прочих бесах в человеческом обличье. Под психологическим давлением с физическим пристрастием человек, обвиняемый в государственной измене, может признаться во всем, что от него требуют. В его голове невообразимо перемешиваются правда и вымысел, истина и ложь во спасение. Вспомним, кто из обвиняемых на московских процессах заявляет о своем раскаянии. Еще до ареста многие из них невольно уличают себя в разного рода уклонах от партийной линии и даже в связях с проклятыми троцкистами. В застенках их психику окончательно ломают, а самих убеждают в "революционной целесообразности" оказания помощи следствию, потому и звучит их раскаяние на суде стандартным ритуалом отмежевания от внутрипартийной оппозиции, отречения от себя и восхваления сталинской модели социализма. Вынужденные признать публичное покаяние своим гражданским долгом, они, как ими считается, приносят себя в жертву на алтарь революции. То есть продолжают надеяться на установленную ими власть, и такая их вера без оглядки оказывается сильнее чувства собственного достоинства в них. Длительное время лишенные нормального сна, затравленные, издерганные люди теряют контроль над собой и дают любое нужное следствию показание, лишь бы не померк последний шанс на выживание, если не их самих, то хотя бы ближайших родственников. Говорят, будто любую пытку или издевательство можно преодолеть постоянным видением в своем воображении виселицы, что ожидает в любом случае, признаешься или нет. Допускаю, в этом что-то есть.

Закончив свой спич, Штюбинг подъехал к письменному столу, взял сотовый телефон, попросил его извинить и выехал из кабинета. Минут через пять он вернулся и поинтересовался, на чем они остановились.

- Меня лично никто не пытал, - продолжил Алексей, сохраняя предмет разговора, - но я хорошо представляю себе, чем кадровые армейские командиры отличаются от функционеров партийно-государственного аппарата. Они не солдаты партии, они просто солдаты. Их мужество неординарно, партийная идеология и политическая целесообразность для них - терра инкогнита. У них одна идеология, одна логика и целесообразность - военные. Влияние среди них бывшего главнокомандующего Троцкого, хоть и чувствуется, но больше символически, хотя при нем, иногда при его содействии, начиналась их карьера.

- И тем не менее, - мягко прервал Штюбинг извиняющимся жестом, ложные обвинения в шпионаже накладываются нередко на нечто, имеющее под собой фактическую основу. В свое время я опросил массу свидетелей, переворошил кучу документов военной контрразведки и гестапо. На основании обнаруженного могу предположить, что люди из окружения Тухачевского лишь собирают силы и сторонников, но ещё не вырабатывают окончательного плана переворота. В разговорах по душам они поносят не только своего бездарного, отставшего от военных реалий министра обороны, но и верховного главнокомандующего не жалеют. В сущности, заговора нет, однако до его конкретной подготовки остается сделать всего лишь несколько шагов. Заговора нет, и это я могу подтвердить на основании документов РСХА. Что есть, так это некоторая договоренность сместить министра обороны Ворошилова, как препятствие на пути модернизации Красной Армии. В умах же контрразведчиков из НКВД господствует логика сталинская - если этого нельзя исключать, то это возможно, потому нужно нанести превентивный удар по всем тайным и явным "согласникам" с целью припугнуть остальных.

- Я вижу и другое гнусное в этом деле, - заметил Алексей, прервав собеседника извиняющимся жестом. - Признавшие вину "заговорщики" в письмах на имя вождя признают правоту решений суда, заверяют о своей преданности Сталину. На одном из таких писем покаяния он начертал: "Подлец и проститутка".

- Кто знает, Сталин, возможно, прав? Как вы считаете?

- Не знаю, но у меня лично эти командиры не вызывают симпатии, как и любые доносчики на своих же товарищей.

- Гут, зер гут! - одобрительно отозвался Штюбинг. - Я тоже не люблю отвлекающих версий, этаких фикций мозговой субстанции. Типа того, что в департаменте царской полиции якобы обнаружены документальные свидетельства об агентурном сотрудничестве Сталина с охранкой против своих же членов партии. Кстати, у меня есть копии этих материалов. Если хотите, могу вложить их в подборку, которую для вас готовлю. Решайте сами, туфта или нет. На мой взгляд, сделано неплохо, но туфта.

- Признателен вам, фон Штюбинг. И все же в вашем разборе, мне кажется, не достает одного элемента.

- Любопытно, какого?

- Того, что называется офицерской честью. Мне она представляется похожей чем-то на рыцарскую. Я имею в виду настолько особой, что может быть и не связанной напрямую с честностью. Для офицера мнение сослуживцев о нем многое значит, однако даже оскорбительное замечание в его адрес не очень трогает, если выражено с глазу на глаз. Вот когда это происходит публично, при людях, то нужно дать обидчику должный отпор и заставить принести извинение. Для подобных целей и придуман офицерский суд чести. Согласно рыцарскому кодексу поведения, за тяжким обвинением или в ответ на грубую шутку должна следовать апелляция к оружию. Тогда честь спасали дуэлью, и никто не говорил, отвечая на вызов: "Если вам надоела жизнь, идите и повесьтесь." Теперь можно представить себе оскорбленного в лучших чувствах, оболганного сослуживцами, обвиняемого в государственной измене и нарушении присяги офицера, против которого вершится инквизиционный суд. Он ведь прекрасно видит, что все вокруг лгут по какой-то дьявольской договоренности, ему уже не выбраться из клещей и публично не отстоять свою честь. Очень хорошо воображаю себе его морально-психологический слом. А что бы вы делали на его месте?

- Лично я? Наверное, колебался бы вроде маятника - от самооправдания до признания вины. Что остается, когда тебе изменили твои же товарищи!

- Вот видите.

- Разве вы поступили бы иначе? Ладно, не надо мне говорить об этом. Мне сейчас хочется, Алексей, узнать у вас нечто другое.

- Попробуйте, Отто, я не возражаю.

- Почему у вас в России все вроде бы стремятся к свободе, но так легко терпят тиранов или сумасбродов во главе государства? Не оттого ли, что мысли у русских живут как бы соседями в большой квартире, между которыми сложились весьма натянутые отношения, а в результате...

- А в результате такой междоусобицы мы склонны унижать себя перед царем, диктатором, генеральным секретарем, президентом? Это вы хотите сказать?

- Я хочу сказать, те уходят в загробный мир, а вы, поизмывавшись над ними вдогонку, с завидным смирением и постоянством потихоньку готовите пьедестал для нового "великого реформатора". И свидетельствует это, по-моему, о веками складывавшемся лакейском менталитете. Вот, скажем, сейчас в России бытует убеждение, будто вакханалия сталинских репрессий заложена в природе социализма. Опять перепутаны все причины и следствия! Кому на Западе придет в голову идея отождествить репрессии Святейшей Инквизиции с природой христианства? В действительности, сталинская тирания опиралась на естественные желания миллионов людей увидеть наконец-то своего спасителя, если не Иисуса, то Иосифа. Зверства проистекали из природы не социализма, а сталинизма, построенного на обмане, травле, мести, доносительстве, культе вождю и партии.

- Разве я спорю? - отозвался Алексей. - Одному Сталину не по силам было внушить народу веру в свое всемогущество. Первыми вдохновителями культа вождю выступили ближайшие его соратники по партии. Одни из лести, другие из желания укрепить авторитет все той же партии или погреться самим в лучах славы "вождя всех народов". Партийные комитеты повсюду неукоснительно следовали духу и букве кремлевских директив, безжалостно пресекали любые отклонения от генеральной линии. Возможны ли массовые репрессии без культа вождю? Вряд ли. Отсюда не могла и не появиться карающая десница, ибо какой спаситель без Страшного Суда. Только вот меч оказался в руках полуграмотных фанатиков или идиотов вроде монахов-доминиканцев. Лидер оппозиционеров Троцкий, тоже оправдывал высокой целью свои неблаговидные средства ведения подрывной работы на пару с РСХА. Так что, опять получается: чем грандиознее политическая интрига, тем больше отвлекающих версий заговора и антизаговора, в которых "фикция мозговой субстанции" перемешивается с истинным положением дел.

- Меня уже цитируют, а это чертовски приятно. Но сразу же, Алексей, хочу вам признаться, что делю все членов рода Адамова на пастырей, паству, охранников и отбившихся от стада одиночек. Мне пришлось испытать на себе все ипостаси, даже охранника, чье дело - рыскать повсюду для пополнения стада новыми овечками и баранами, бугаями и дойными коровами. Сегодня я отбился от стада и нет у меня желания возвращаться. Когда-то я участвовал в излюбленной игре пастырей, тонко и незаметно обменивать цели на средства, когда уже не средства нужны для достижения высокой цели, а цель для использования аморальных средств. Горстка наиболее проворных таким образом захватывает власть в государстве и получает величайшее наслаждение от своей избранности. Повторяясь изо дня в день, возбуждение притупляется и они ищут более экстравагантные формы удовлетворения своих желаний. Преодолевая пресыщение, доходят подчас до крайности сладострастного мучительства и начинают, как саранча, поедать себе подобных и сами себя, будто собственное тело вкуснее.

Отто подъехал поближе к Алексею, подлил ему кофе из старинного серебряного кофейника, заполнил рюмку ликером "Амаретто ди Саронно" и по ходу движения вдоль книжных шкафов решил дать беседе новое направление, заговорив уже на русском языке:

- Я говорю плохо ваш язык. Но я удивляюсь, сколько разный оттенок русский слово имеет.

- Вы хотите знать, придуманы ли эти оттенки для словоблудия или появились в результате мозгоблудия? - попытался уточнить Алексей, перейдя на родной язык.

- Я хочу сказать, вы имеете слова разные "истина" и "правда". Для европеец "правда" значит "факт". Я должен быть смелый сказать правда. Вы, русские, думаете, истина одна, но правда много.

- Например?

- Скажем, ваш Достоевский, - ответил Отто и снова перешел на английский. - Он признает истинным то, что Бог есть, душа вечна, однако у каждого человека своя правда. Интересно бы знать, почему?

- Для Достоевского ключевой вопрос в существовании Бога и бессмертии души, - сказал Алексей и тоже перешел на английский. - По его мнению, от того, как решается этот вопрос, зависит решение всех остальных. Допускаю, он прав. Но тогда, как мне думается, мы вообще мало что решим из наболевших проблем. Почему, вы спросите? Вопрос о существовании Бога, на мой взгляд, не разрешаем ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Кроме того, по Достоевскому, если нет Бога и бессмертия, нет тогда добродетелей и пороков, а коли нет, все будет дозволено. Такая логическая связь между Богом и вседозволенностью мне представляется искусственной, она носит морализаторский характер назидания и не отражает в полной мере действительности. Да и в сознании людей добродетели с пороками появились задолго до Иисуса Христа.

- Поучительный характер этой логики для меня очевиден, - заметил Отто и вновь поехал мимо книжных шкафов, одновременно попивая кофе. - Однако ваш Достоевский столь беспредельно обожает личность Христа, что даже при выборе между Искупителем и истиной предпочитает первого в качестве критерия истинности и доброты. В то же время, хотя переживания и суждения писателя общечеловечны, в них отражено прежде всего его собственное духовное томление, отягощенное эпилепсией. Он докапывается до корней мотивов человеческих поступков, обнаруживает самостоятельное, не контролируемое рассудком желание каждого сделать все по-своему и это свое желание сберечь любой ценой, даже в ущерб ближнему.

- Отто, вы наверняка помните, что мой соотечественник здесь делает одно существенное уточнение: такое желание может стать упрямым своеволием или даже идиотизмом с комическим оттенком. И в самом деле, на какие только жертвы мы не идем, чтобы отстоять свое и, по возможности, прихватить чужое. Ради этого лишаем себя покоя, здоровья, чести, собственного достоинства, материального благополучия и рассудка. Обманываем, принеся клятву на Библии и призывая в свидетели Богородицу. Всегда стараемся делать больше по своему желанию, чем по велению закона. Есть в человеке и нечто отличающее его от животного - кровожадность, сознательная и умом оправдываемая. Согласно Достоевскому, мы вообще живем только благодаря боли или страху и не несем никакой ответственности за кем-то созданный мир.

- А разве под этим его утверждением нет совсем оснований? Вот, к примеру, Федор Раскольников всегда подталкивает меня к мысли о преступной сущности наиболее ярких, великих и оригинальных личностей. Преступной в том смысле, что они по натуре своей должны непременно стоять вне закона человеческого и считать преступление не безумием, а здравым смыслом, допускающим пролитие крови "по чистой совести". Я их не оправдываю, но без них мир превратился бы в скорбный молебен, бесконечный, святой и скучный.

- Знаете, Отто, какой из всех замыслов Достоевского меня интересует сейчас в первую очередь?

- Даже не догадываюсь.

- Всемирного единения человечества.

- Неужели?

- Серьезно говорю, без лукавства. Даже несмотря на то, что относительно недавно замысел этот начал мне представляться больше утопией в склянке для разглядывания в качестве драгоценного экспоната. Тут во мне все больше буйствует Иван Карамазов, который призывает приниматься за дело с разрушения в себе идеи о Боге. По моему предощущению, рано или поздно все придет именно к этому и, поверив наконец больше в свой разум, люди решат жить счастливо и без самоистязаний здесь на земле, а не где-то в заоблачных высотах. Случится сие не скоро, но ещё до того ликвидированы будут все пограничные заставы.

- Дерзишь, Алексей, Бога не боишься! Достоевский усмотрел бы в твоих рассуждениях козни Сатаны, которые он, кстати, всегда обнаруживал и в собственных кошмарных наваждениях, выходивших за пределы церковного догмата. Психологическим же доказательством существования Князя Тьмы и его рогатого племени выставлял саму мысль человеческую, считая неверие в дьявола "французской, легкой мыслью". Бог нужен ему, чтобы преодолеть свои наваждения и не сойти с ума.

- И чтобы Богом, как непогрешимым мерилом проверять свою совесть. Это его личная потребность, возникшая в результате глубоких переживаний и рассуждений. Но вот что характерно, свои мысли и чувства Достоевский признает единственно правильными, в духовном плане чуть ли не обязательными для всего человечества, пусть даже не всех одолевают кошмары, есть и такие, кто предлагает сделать не Христа, а человека мерилом всех вещей. Что им возражает литератор в ответ? Тогда, мол, и дьявол невольно становится непогрешимым мерилом, ибо в таком случае ум делает грехопадение естественным и очевидным. Ссылается он и на православные каноны благоверия, по которым корень греха - в стремлении людей сохранить каждому себя как личность.

- В чем ваш Достоевский уж слишком глубоко уверился, так это в том, что только православие сохраняет просветленный лик Христа, а Римская Католическая Церковь проповедует Искупителя в искаженном виде, - сказал Отто, снова кинув на Алексея буравящий взгляд. - Для него православные образ жизни и склад мышления - это прежде всего личное подвижничество, духовное самосовершенствование и принятие Христа за абсолютную истину. И это ещё не все! Он решительно хочет смирить и преобразовать православной верой человеческий разум, смирить самого себя перед тайной небесной и во всяком грехе видеть свой личный грех вместе с ответственностью собственной за зло в этом мире. Таким путем ищет он и находит в себе связь со всеми людьми всех эпох и народов.

- По поводу его кредо нужно сделать несколько уточнений. Вроде бы он провозглашает себя сторонником евангельского смирения и всепрощения, главных добродетелей православия. По идее, для этого нужно было бы смирить и в себе сатанинскую гордыню своего собственного ума, как начало всякого греха, согласно тому же православию. Однако, не тут-то было! Достоевский не хочет ломать себя смирением, вплоть до последнего дня претендует на "всеистинность" своих взглядов, свою уникальность не только в русской литературе, но и в мировой культуре.

- Хорошо бы только это. Среди исконных жителей Западной Европы он обнаруживает какой-то слабый размах духа по сравнению с русским духом. Для него, любовь у них - это всего лишь мимолетное соприкосновение, но не слияние душ, когда любишь человека даже в грехах его. Повсюду в Западной Европе ему мерещится идейный и моральный распад, вину за который он возлагает на римский католицизм. Нехристи взялись проповедовать искаженного Христа, созданного по их же образу и подобию! А что, разве православие на Руси создавало образ Христа-Спасителя не по образу и подобию русского человека?

- Хоть и далеких времен легенды, но не у небес заимствованы, - выдал Алексей одну из "тайн" Патриархии.

- В чем абсолютно прав Достоевский, так это в том, что европейский дух и все наши нравственные ценности соответствуют пониманию нами греховности человеческой природы. Образованные западные европейцы готовы уравнять себе с богочеловеком во всех своих делах, словах и мыслях. Это служит для него поводом к возмущению. Чего возомнили из себя греховодники! - неистовствует он и на этом основании устами своего печального князя из "Идиота" называет католицизм верой нехристианской, даже хуже всякой ереси или атеизма. К тому же, Ватикан отстаивает догмат о непогрешимости Папы Римского, оправдывает безнравственные средства для достижения высокой цели, поощряет уступки совести, компромиссы чести, наказывает своим миссионерам расширять влияние Римской Церкви по всему миру. Тут, правда, с Достоевским я на сей раз согласен.

- Меня же, Отто, именно здесь он так и подталкивает спросить его: "Уважаемый Федор Михайлович! Неужели не существовало догмата о непогрешимости русских царей, исконно возглавлявших у нас на Руси Православную Церковь? Неужели все коронованные особы отличались моральной разборчивостью в средствах по укреплению своего земного владычества? И никто из них даже в мыслях не держал планов распространения православия по всему свету в ипостаси всемирного монархического государства?"

- На это, мне думается, он ответил бы тебе уклончиво: "Православие есть всё. Русские люди живут и должны жить идеями православия. Кроме православия в них нет ничего другого и ничего другого им не нужно."

- Наверное, Достоевский сказал бы нечто подобное. Более того, он идет дальше и осмеливается предостерегать все человечество об опасности обоготворения непогрешимости Папы Римского. Тут уж я, хоть и крещенный в православной церкви, спешу задать ему другой вопрос: "Достопочтенный сударь! Не обоготворяете ли вы непогрешимость ваших собственных суждений? Не таится ли здесь опасность, о которой вы говорите? Кто имеет право решать, какой народ больше хранит истинный лик Христа и должен явить его блудному миру накануне Апокалипсиса? Можно ли вообще утверждать, будто все народы живут для себя и в себе, а мы, русские, живем для всеобщего примирения, смиренного служения человечеству и духовного единения людей во Христе? Не гордыня ли это грешная, но уже с вашей стороны? Мне лично думается, гордыня."

- Ну теперь я, как западный европеец, позволю себе попытаться кое-что прояснить. Хоть ваш Достоевский и знает многие хитросплетения русской души, все равно главное для него не столько люди, сколько православное учение. Сами же люди важны лишь в силу того, что они в лоне православной церкви живут, живут Христом и Христа ради. Я же, например, не стану гордиться тем, что исповедую подлинное христианство гораздо искренне любого православного. Просвещенные католики вообще избегают спора по данному поводу с православными, пусть даже кафолики, по мнению многих правоверных католиков, вообще молятся доскам лишь тогда, когда им надо. Причем автоматически и, в сущности, равнодушно.

- Это ещё надо доказать, Отто.

- Они, конечно, утрируют, суть не в этом. Что меня лично поражает в ваших соотечественниках, так это доходящая у многих до крайности немыслимой безудержная склонность к самоуничижению, к отречению даже от некогда главных святынь сердца наряду с готовностью посвятить себя занятиям столь же скучным, сколь и бесплодным в интеллектуальном плане. Умоляю, не надо мне пока возражать.

- Я даже не собирался.

- Давай, Алексей, отбросим всякие театральные взгляды на жизнь и честно признаем: сегодня в России нет ни подлинной демократии, ни свободы в европейском смысле. В Западной Европе, честно говоря, их тоже могло быть побольше, но у вас их нет даже в головах многих образованных, культурных людей, не говоря уже о правителях. Мне довелось общаться с ними, они убеждены, что до большевиков страна переживала чуть ли не пору процветания, что последний царь был прогрессивным либералом и высоконравственным, почти святым, что Российская Империя вообще стояла в авангарде цивилизованных государств. Ваши демократы как бы не замечают интриганства нынешних кремлевских старцев, по сравнению с которыми игры авантюристов из Белого дома кажутся детской забавой. От апостолов русской демократии сейчас слышишь рассуждение о том, что для возвращения России в лоно демократических государств нужно подождать, пока отомрут два-три десятка миллионов граждан, не желающих адаптировать к условиям свободного предпринимательства. Не подобную ли вещь предлагал Сталин для построения социализма в отдельно взятой стране? Или это просто совпадение? Или какой-то злой рок над Россией, ослепленной лучами своей святости?

- У меня такое предчувствие, что за всеми вашими выводами кроются довольно конкретные обоснования.

- Да, Алексей, у меня есть некоторые красноречивые факты о том, что первые лица вашего государства и бизнеса более алчны, лживы и пакостны, нежели их предшественники советской эпохи. Чуть позднее передам вам материалы для подтверждения своих слов. Верить им, не верить - ваше дело. Думаю, разберетесь. Но в них отчетливо видно, сколько и куда утекают деньги из России. Забавная получается картинка! Боюсь, самые суровые времена для вас ещё впереди. Где взять вам духовных, умственных, нравственных сил для возрождения? Может быть, дадут что-нибудь ваши олигархи? Забудьте. Одной ногой они стоят в России, другой - за границей. Мне представляется, у вашей страны нет дополнительного времени на раздумье.

- Знаете что, Отто? - решил отреагировать Алексей. - Как иронически подметил один наш литературный классик, конституционное начало России разлито в её кабаках, где все достаточно веселы и просто хотят выпить. Устами своего персонажа Салтыков-Щедрин пришел к такому заключению. Немцы за грош свою душу дьяволу продали. На собеседник, немецкий мальчик, ему возразил, что про русских говорят, будто они её вообще задаром продали. Тут наш и выдал свой железный резон: даром-де лучше, чем за грош, ибо даром отдать - стало быть можно и опять назад взять.

- Ответ напрашивается на аплодисменты, но все же ты виляешь. Лучше скажи мне, как у вас поживают предвозвестники нацизма. Слышал, что они стращают граждан тем, что Россию, мол, увлекают в царство Антихриста, проклятое Богом западноевропейское сообщество.

- Все нации они делят на драгоценные и недрагоценные, на тех, кто за Бога, и тех, кто за дьявола. Их идеология религиозна ещё и в том смысле, что они считают русских особым народом, избранников Иисуса Христа для борьбы с бездуховным Западом. По их мнению, народ наш выстоит до конца, в то время как все другие народы отступили. Я думаю, что этих ошалелых радикал-националистов время рассудит. Да клянись они хоть на Библии, я им не верю, ибо не считаю, будто у всякого народа есть родина, но только у нас, русских, ещё и страна Богородицы, последняя преграда Антихристу.

- Да, природа человеческая многогранна, непроницаема и обманчива независимо от национальной принадлежности. Вот, для примера, англичане. Ум их кажется неглубоким, мораль традиционно связана с повиновением властям. Они сильнее и грубее нас, немцев, угрюмее и злопамятнее. Благочестие их наигранно. Еще менее естественными выглядят французы с их мощным нежеланием терять свое национальное лицо и полной неспособностью предотвратить это. Хотя они любознательнее нас и у них более открытое мировосприятие, чем у англичан.

- Мне думается, немцы тоже трудно поддаются определению.

- Что верно, то верно! Немецкая душа столь же загадочна, как и русская. В ней тоже все бродит окольным путем. Ей нравится таинственное, скрытое от глаз, постоянно меняющееся. Она воздает культ прогрессу и техническому развитию, ей хочется окутать собою всю Европу. Добрая, благородная и откровенная, она может быть очень коварной, пошлой и лживой, а своей честностью - маскировать собственное тупоумие и ограниченность мысли. Мы, немцы, постоянно стремимся к экспансии, как бы ищем пути оплодотворения других наций. Мы хвастливы, властолюбивы, самонадеянны и в горячке национального честолюбия балансируем часто на грани безумия.

- Иначе говоря, у каждой нации своё тартюфство.

- Мне нравится твоя ирония, Алексей. Скажи мне тогда откровенно, если можешь. Нет, не буду спрашивать, это нетактично.

- Почему, спрашивай смело, ведь ты же немец.

- Когда ты был шпионом, приходилось ли тебе вербовать иностранцев?

- Да, приходилось.

- И делал ты это на какой основе? Мне кажется, только не на материальной. Или меня подводит мой аналитический аппарат?

- Не подводит.

- И кто были у советской разведки самые продуктивные агенты? Нет, не подумай, что я тебя начинаю раскалывать, как орех. Я имею в виду их национальность. Англичане? Немцы? Евреи? Об американцах не говорю, ибо, как разведчиков, не высоко их ценю.

- А что, приходилось иметь с ними дело?

- Ты, как старый еврей, вопросом на вопрос.

- Нет, Отто, я русский по всем признакам склада ума и души. Может быть, и по этой причине в своей работе на Западе меня больше тянуло не подогревать распри между народами, а предлагать свое видение человеческого единения и согласия. Примитивное, конечно, но своё. Да и Достоевский не зря называл Европу своим вторым домом, призывал русских говорить с её гражданами умнее, находить более понятные им слова о всемирном братстве. Пока же мы не научимся ясно выражать свои мысли, европейцы с трудом будут понимать нас и главной особенностью русского характера будут все так же считать наши безволие и мистицизм. Равно как и нам тяжело представлять себе их идеалы и духовные ценности, мотивы стремлений к свободе.

- Лично мне не приходится испытывать патриотической лихорадки ни к Германии, ни к Австрии. Своей отчизной я считаю всю Европу, включая, кстати, и Россию, во всяком случае до Урала. Я избавился от атавистической привязанности к земле моих предков и легко вписываюсь в процесс взаимного уподобления европейских наций. Правда, тут надо иметь в виду, что главным для возникающей расы европейской ещё надолго останется её материальное благополучие. В случае же посягательства на её бытовые удобства, она найдет в себе оправдание к использованию самых жесточайших силовых средств, за исключением разве...

Отто не закончил фразы, развернул кресло и подъехал к своему письменному столу. Там он чуть поднял сидение, наклонился вперед. Посмотрев на гостя заметно потухшими глазами, тихо произнес:

- Мой отец служил в ведомстве Гейдриха, одновременно тайно от нацистов состоял в Ордене иезуитов. Его повесили в подвале гестапо на Принц-Альбрехт штрассе после неудачного покушения на Гитлера. В чем он признался под пыткой, мне не известно. Обо мне же можно говорить всякое, в том числе подозревать о моем сотрудничестве с некоторыми разведками. Сущая правда в том, что я являюсь социал-демократом по глубочайшему своему убеждению, с которым и отойду в мир иной. Догадываетесь о величайшем политическом парадоксе нашего века? Никто так смело не дерзал в своих социально-экономических экспериментах, как немцы и русские, и никто так не испоганил многообещающих идей, как они же. Надеюсь, в новом столетии мы будем промышлять не дурью, а умом и чистой совестью. К сожалению, я этого уже не застану.

Отто весь сжался, глаза его заблестели лихорадочно, беспокойно, под ними появились синие круги, в самих глазах - красные прожилки, лицо стало серым, морщинистым. Вцепившись в ручки кресла, он с усилием произнес:

- Прости меня, Алексей. Сейчас я должен вызвать медсестру для укола, она в соседней комнате. Не беспокойся, это со мною иногда происходит после моего неудачного спуска на лыжах. Вынужден с тобой распрощаться. Пока ты ещё в Вене, заходи ко мне. Может быть, я пригожусь для праведного дела. Хотя и без меня всё, в конечном счете, и так становится унхеймлих несекретным.

Закрыв глаза, Штюбинг откинулся на спинку кресла и нажал кнопку на подлокотнике.

*

Вечером того же дня Джулия и Алексей сидели в глубоких плетеных креслах на веранде, наблюдая, как солнце пряталось за дальнюю альпийскую гряду, заигрывало своими лучами с Лысой Горой и зелеными верхушками деревьев Венского леса. По обыкновению, они следовали "правилу Пифагора" и обсуждали сделанное ими.

- Надо же, не знала, что у Отто отец был тайным иезуитом, - удивилась Джулия. - О его работе в свое время у начальника СС и полиции Вены мне кое-что известно, но вот о его связях с "Обществом Иисуса" впервые слышу.

- По правде говоря, меня одолевают сомнения, что Папа Римский через иезуитов пытался создать германское правительство без Гитлера. Неужели так оно и было? - полюбопытствовал Алексей.

- Наверняка версию придумали сами иезуиты. Стараются показать, что не отсиживались в конгрегациях, когда другие воевали.

- Слушай, Джулия, а не сотворить ли нам с тобой, всем чертям назло, свою собственную версию иезуитизма? Не провести ли опыт по спариванию документального с беллетристикой, дабы посмотреть, что из этого может получиться?

От неожиданности у Джулии между бровей появились морщинки. Она чуть приподнялась в кресле и, не скрывая своего интереса, сказала:

- Да будет тебе известно, ещё студенткой я состояла в литературном обществе и писала рассказы для одного римского журнала. Между прочим, два из трех были опубликованы. В те годы обычно писали либо о любви, либо о террористах. Не буду скрывать, я писала о сумасшедшей любви без террористов. Однако потом меня захватила юридическая практика, и я даже не помышляла когда-нибудь снова вернуться к проделкам сочинительства.

- Ты меня заинтриговала, - заерзал в своем кресле Алексей. - Что имеется в виду под "проделками"?

- Да ничего экстраординарного. Для начала внушаешь себе, что именно из твоего творческого озарения обязательно выйдет оригинальное истолкование происходящего, то есть убеждаешь себя в своей одержимости к литературному творчеству. На деле все гораздо прозаичнее: "старьевщик" подойдет к куче всякой всячины, выберет из неё наиболее ценное, обратит внимание на интересные детали, потом разложит их по надлежащим местам, снова присмотрится и переберет, некоторые выбросит, другие отложит в копилку. Вдохновение придет к тебе в ходе тщательной переработки сырья в нечто оформленное и значимое, когда частное вдруг становится целостным, общеизвестное приобретает совершенно неожиданные оттенки. В сущности, что такое беллетристика? Видение сна наяву, которым надо уметь управлять так, чтобы правда и вымысел в отдельности теряли свои четкие очертания, переплетались в запутанные узлы. О, Господи! Да в конце концов пусть всё, полностью или частично, будет придумано, лишь бы не переходило границы здравомыслия. Факты тоже можно подобрать в привязке к какой-то целенаправленной версии, но скучно жить одними ими, нужно давать волю воображению, а своим персонажам - возможность защищать их право на жизнь по своему усмотрению, на свободу и счастье, высказывать по любому поводу собственные суждения. Благодаря такой вроде бы незаметной и оправданной подтасовке сочинитель и в самом деле переживает то упоительное вдохновение, что обычно приходит при крупном мошенничестве с возвышенной целью.

Джулия, как всегда неторопливо и красиво закурила, ловко жонглируя сигаретой в мундштуке.

- Может, я ошибаюсь, но психически здоровый человек должен испытывать некоторое неудобство оттого, что главным делом его жизни стало зарабатывать на хлеб созданием литературных фикций. Должно быть, он всячески отгоняет от себя чей-либо неожиданный к нему вопрос: "Послушай, приятель, неужели ты не смог добиться ничего другого, как только выдумывать истории, характеры и мотивы поступков людей, наделять их переживаниями, которыми судьба обделила тебя в реальной жизни? И не говори мне, что сам в их подлинность искренне веришь."

- Словом, хоть и человек, но все же писатель, - уточнил Алексей.

- Черто. Признаться, на его месте меня охватила бы жуткая неопределенность, я бы даже растерялась. Казалось, о чем только уже не написано и остается лишь невольно повторяться. К счастью для него и ему подобным, самая совершенная литературная форма не обязательно сопровождает талантливое изделие ума. С другой стороны, гротеск живой действительности всегда будет затмевать возможности художественного метода. Автор же, исключительно из соображений своего ремесла, вынужден опасливо относиться к любому своему суждению устами персонажа и предпочитать скользящую точку зрения - иначе читатель загонит его в тупик и объявит недоумком, у которого одно полушарие мозга развито в ущерб другому. Тут мало поправят и его встречи с читателями, что чаще всего приводят к разочарованию друг в друге.

Алексей смотрел на Джулию восторженно. Она это видела. Его взгляд подстегивал, возбуждал её, нагнетал в ней желание импровизировать, заставлял выплескивать наружу все новые потоки озвученных переживаний.

- Да ради всех святых, пусть серьезное сделается смешным, умное станет глупым, унылые догмы взбунтуются против единомыслия. Пусть сталкиваются противоположные точки зрения, но сталкиваются так, чтобы из этого рождалось нечто здравое, свежее, спокойное и, как ты говоришь, безжалостно объективное. Естественно, все хорошо в меру и ещё до того, как форма выражения, размазанная пустословием размытого изложения спумато стала довлеть над содержанием. И к дьяволу притянутый сюжет! Дайте волю случайностям и неоднозначным суждениям! Говорите языком своих персонажей! Используйте интриги, но не с перебором за счет отличия важных обстоятельств от второстепенных! Может оказаться интересным и нечто такое, где автор и его герой образуют единое целое, хотя и не до конца доверяют друг другу. Может происходить и преднамеренное смещение временных платов повествования, переливание дискурса из одной эпохи в другую при одних и тех же декорациях. Беседы персонажей могут органично вытекать и втекать в развитие сюжетной линии. К какому-то предмету разговора не грех снова вернуться, осветить его с другой стороны. Вариаций множество. Читатель не должен уставать слушать героев, думать, чувствовать, ходить туда, куда они ходят. Ему не скучно, ему кажется, именно для него все и написано, даже если не входило в авторское намерение. Об этом намерении об вообще думает в последнюю очередь.

Выдав тираду почти на одном выдохе, Джулия вопросительно взглянула на Алексея.

- Сейчас меня больше волнует возникшее предчувствие, что я не смогу отказаться от твоего предложения, - сказала она.

- Надеюсь только на твое согласие, - обрадовался Алексей. - И на одну тему, которая сама нашла нас. О том, как хотят оградить мир монастырской стеной, объявить его своей вотчиной, принять обязательный для всех граждан устав монашеский с жесткой дисциплиной подчинения. Это для нас повод пригласить всех желающих предпринять отчаянную экспедицию по лабиринту подсознания человеческого в поисках новых залежей нетривиальных мыслей.

- И друг друга? - переспросила Джулия.

- Что друг друга?

- Пригласить друг друга.

- Что получится, то получится.

- Ловлю тебя на слове.

- Тогда под конец одно мое такое соображение. В словесном рисовании возникают искушения увлечься разного рода благоглупостью, типа предоставления психам и сумасшедшим права выступать со свидетельскими показаниями на суде. Подчас даже кажется, чем глупее кто-то ведет себя, тем больший интерес представляет и автору можно тратить уйму времени на поиск эзотерического смысла в его бредовых поступках и словах. В итоге, вместо психологизма получается патология с поросячьим визгом и сатанинской игрой в острые ощущения. Послушать таких авторов, так предстает этакий проповедник истинного здравомыслия по принципу от обратного. Говорит он обычно бессвязно, усеченными фразами, непонятно о чем. Оптимист постмодернизма с бешенным воображением, обгоняющим рассудок, он, не моргнув глазом, продает чудом сохранившиеся части тернового венца Искупителя и святого смертного креста, посоха Моисея и кружев с подвенечного платья Девы Марии. Думаю, это нам не подходит.

- Абсолютно. А что, по-твоему, подходит?

- Мне почему-то вспоминается твой соотечественник Умберто Эко, его роман "Имя розы". Как ты помнишь, по ходу расследования убийств в монастыре, один монах-францисканец и следователь признает, что общим духом веет от святых проповедников покаяния и от грешников, проводящих эту проповедь в жизнь за чужой счет, что все они подменяют покаяние души покаянием воображения, вызывают в себе видение адовых мук, дабы страхом удержать свою душу от греха.

- Помнится, он даже подметил в итальянцах довольно такую неприглядную черту, как отсутствие сильно развитого чувства собственного достоинства. И ты знаешь, к сожалению, он прав, хотя бы потому что удержать их от согрешения может только Святой Антоний. Его они, то есть мы, боимся больше, чем самого Господа Бога.

- Другие тоже не блистают этим чувством, а у тех, кто блистает, масса своих недостатков. Но давай лучше вернемся к нашей затее. Монах Вильгельм Баскервильский склонялся к совершенно недопустимому для него, францисканца, заключению: Господь есть пленник действующего в мире порядка вещей, хотя вроде бы должен быть в силах его изменить. Вот что меня привлекает больше всего в этой затее - переосмыслить почитаемые безусловными представления и посмотреть, не выйдет ли из пересмотра нечто достойное внимания.

- В свое время Умберто Эко говорил мне: "Если ты одержима не правоведением, а писательской лихорадкой, то следуй обязательному для такого занятия чутью и не упускай ни одной минуты."

- Ты была с ним знакома?

- Мы все ещё переписываемся время от времени. Ну а сейчас нам с тобой ничего не остается, как наметить план, распределить и сделать каждому свой кусок, потом собрать все вместе, утрясти и почистить, задать ритмическое дыхание фразам и покрыть поверху едва заметным лачком, чтобы швы не просвечивали. Скорее всего, царство изящной словесности вряд ли обогатиться нашим сочинение, ибо, как я понимаю, у нас несколько иная задача преподнести соблазнительный идеал благого самозабвения, когда человек грешит сам и позволяет другим грешить, в то же время страстно желая следовать примеру святых. По-моему, нам предстоит заняться ничем иным, как игрой в придумывание с целью...

- Не надо пока ставить никаких целей. Пусть все идет как идет.

- Согласна, пусть все идет как идет.

- Кстати, ты так красиво говорила, что можно кончить, не начав.

- Ладно тебе, шалун. Пойдем лучше поужинаем. Не зря же ты любишь говорить: "Питание - основа жизни".

- Я уже думал, ты никогда этого не скажешь.

ЗНАК ОДИННАДЦАТЫЙ

Г Е Н Е Р А Л И Е Г О В О И Н С Т В О

Верхом на конях, испускавших из пасти

облака серого дыма, въехали нищенству

монахи, и у каждого на поясе висел кошель

с золотыми, и посредством тех золотых

они превращали волков в агнцев, агнцев в

волков и тех волков короновали

императорами при всеобщей поддержке

народной ассамблеи, распевавшей гимны

во славу неизъяснимого всемогущества

Господня.

Умберто Эко. Имя розы.

Рим, конец ноября. В это время года лучи солнца над Вечным Городом особенно сквозисты, а звезды ночью блистают столь ярко, что кажется, будто горят лампочки.

С приближением глубоких сумерек в доме Каса де ла Страда рядом с церковью Святой Девы Марии воцаряется мертвая тишина. Ровно в полночь раздается размеренный стук металла о камень - сначала в комнатах и коридоре, потом на лестнице, ведущей на крышу. Это самый почитаемый житель дома поднимается наверх подышать свежим воздухом после сидения весь день у себя за рабочим столом.

Там, на специально сделанной для него площадке - пьяззале, он снимает свою черную шляпу-треуголку, садится на скамейку и, запрокинув голову смотрит на синий купол сияющих звезд. Затем опирается на трость, медленно спускается на колени, складывает у груди ладони, что-то шепчет. Однако острая боль в ноге заставляет его подняться, снова сесть на скамейку и застыть в позе послушника, наблюдающего за тем, как тайны небесные переплетаются с земными в одну Великую Тайну.

Отраженные луной солнечные лучи едва освещают человека, явно перешагнувшего через свои шестидесятые именины. Лицо у него цвета оливкового масла, по щекам из-под опущенных век скатываются слезы. Маститые сыщики назвали бы это похожее на восковую маску лицо иероглифом, который надо уметь прочесть. По их опыту, наиболее верное впечатление обычно складывается при первом на него взгляде, как истинный вкус вина ощущается при первом пробном глотке, и взгляде именно в тот момент, когда объект наблюдения предоставлен самому себе и не подозревает о слежке за ним. Желательно, конечно, помнить, что, хотя порок и оставляет следы на челе человека, личность с одухотворенными чертами благочестия на лице тоже бывает способной сделать какую-нибудь гадость или даже совершить тяжкое преступление. Субъект может казаться умным и благородным просто потому, что ему приходится серьезно, продуманно вести свои дела, да и только

Так вот, даже при первом незаметном взгляде на того старца вряд ли подметишь в его сверкающих, глубоко сидящих глазах следы скорби, тоски или гнева. Темные, опавшие усы над чуть припухшими влажными губами резко выделяются на фоне впалых щек, почти облысевшего черепа, покатистого лба и крупного римского носа, придающего выражению лица известную настороженность. Собственно, лишь это в темноте и видно. Все остальное укрыто черным плащом, правую полу которого он поддерживает рукой так, чтобы скрыть тонкие, костлявые пальцы.

Встав рядом с ним, можно почувствовать исходящий из-под плаща резкий запах, обычно сопровождающий людей с серьезным расстройством желудка и печени. От бренной плоти по ходу превращения её под землей в минеральную мумию пахнет, конечно, позабористей, только не надо думать, будто времена, о которых идет речь, к запахам относятся придирчиво: уровень тогдашней гигиены и санитарии настолько низок, что помои частенько выбрасывают из окон прямо на улицы, потому редко кто ворочает от запахов нос.

Преодолеем же в себе аллергическую податливость к запахам и, продолжая наблюдать за старцем, вспомним кое-что о нем, известное из заслуживающих доверия источников.

Прежде всего, перед нами выходец знатного испанского рода. В свои молодые годы он служил пажем у короля Кастилии Фердинанда Пятого Католика, слыл пылким и ловким покорителем дамских сердец, не раз наказывался за неподобающее поведение в отношениях со знатными замужними женщинами. Несколько остепенившись, идальго заступил на службу в войско короля Наварры, где отличался тонким, умелым обращением с солдатами, самоуверенностью, гордым и независимым нравом, отчаянной смелостью. Замечалась за ним и одна странность: он постоянно докучал офицеров своими невнятными рассказами о Пречистой Деве вперемежку с высокопарными призывами дать достойный отпор французским захватчикам. Задиристый капитан королевской рати жаждал подвигов, мечтал о воинской славе и совсем не думал стать монахом-отшельником.

Как все рыцари без страха и упрека, он видел себя справедливым стражем закона, преисполненным долгом чести. Потомственный дворянин-католик, разумеется, грешил, каялся, снова грешил, подобно детям тогдашней эпохи. Жизнь его шла своим чередом, пока при осаде французами крепости в Памплоне он не взобрался на бруствер со шпагой в одной руке и молитвенником в другой, сделав из себя прекрасную мишень для стрельбы. Осколками пушечного ядра ему раздробило ноги, и пришел он в сознание уже на операционном столе во французском плену. Кости сращивались плохо, одна стала короче, отчаянный вояка остался хромым на всю оставшуюся жизнь с постоянно ноющей болью в суставах. Мечты о воинской доблести на зависть всей Кастилии пришлось ему умерщвлять в себе и подбирать полем брани нечто иное.

В ту пору его соотечественник Эрнан Кортес почти завоевал Мексику, начав свою экспедицию со всего лишь пятью сотнями солдат, шестнадцатью всадниками и четырнадцатью пушками. В Европе во всю печатали книги по методу Гуттенберга, наперекор запрету римского первосвященника Коперник объявил о вращении Земли вокруг Солнца. Папа Римский грозил отлучением тем государствам, которые пытались избавиться от его духовного верховенства...

О чем мог мечтать стремившийся к подвигам хромой идальго? Его братья сражались за экспансию империи, родовитые предки никогда не унижали себя крестьянским трудом, торговлей, ростовщичеством и порочащими связями с мавританками или еврейками. В руках дворянина должны быть либо шпага, либо крест! Мысль же о посвящении себя служению Всевышнему пришла к нему в момент посещения его апостолом Петром, обещавшим свое покровительство, как раз в это время испанцу вправляли кости без наркоза и приходилось ему лежать в полубреду на ортопедической койке.

Подлечившись, отставной офицер-калека выдвинул своим жизненным кредо то, что на латинском звучит "Винсере се ипсум!" (Победи себя!) и принялся за написание "Духовных упражнений", или наставления как надо искать в себе силу воли, дабы одолеть дьявола и стать рыцарем дамы сердца, Святой Девы Марии. С непреклонной решимостью взялся он и учить своих друзей, о чем можно или нельзя говорить на исповеди. Тут-то шпики Святейшей Инквизиции и накрыли его своим невидимым колпаком, как подозрительной личности, готовой покушаться на незыблемые основы Римской Церкви. Только подумайте, этот доброхот-проповедник пытается учить Закону Божиему, по-своему трактовать понятие смертного греха! Монахи-доминиканцы не особо вникали в суть и первым делом ржавыми клещами вырвали у него вместе с гнилыми несколько здоровых зубов. Пусть не присваивает себе право отпущения грехов! На допросе ему дали понять, что он слишком усердно служит Деве Марии и забывает об Иисусе Сладчайшем. Ко всеобщему изумлению инквизиторов, идальго мастерски доказал отсутствие ереси в его толковании догматов христианства. К счастью для него, следователи не ведали о его тайных посещениях молелен мавров и ведении им богословских дискуссий с раввинами. Знай они об этом не отделаться бы ему только зубами.

Изнемогая от терзающей боли в ногах, закутавшись в подпоясанный веревкой задрипанный плащ, бродил нештатный проповедник по пыльным дорогам Испании, побирался Христа ради, укрощал в себе плотские страсти, часто оказывался на грани голодной смерти. Проповедовать без церковной лицензии было категорически запрещено, и, чтобы её получить, он отправился в Париж изучать богословие. Там, в одном из университетских колледжей Сарбонны, собрал вокруг себя единомышленников, учил их накапливать силы для будущего служения в рядах честного воинства Христова, совершенствовать свой собственный механизм оказания воздействия на людей. На двери комнаты студенческого общежития, где он проживал с друзьями, висело изображение Христа-Спасителя, отчего и называли их студенты "Обществом Иисуса".

Получил ли студент степень бакалавра богословия, с полной уверенностью сказать трудно. Доподлинно известно, что вернулся он на родину, недолго пребывал в своем родовом замке к югу от Сан-Себастьяна и, будучи последним, тринадцатым ребенком в семье, отказался от права наследования. Позднее совершил рискованную паломническую миссию через кишевшее пиратами Средиземное море в святую землю Иерусалима. В Испанию уже не возвращался и перебрался в Рим. Не прошло и двух лет, как он закрепил за собой славу проповедника-эксперта по раскрытию самых запутанных козней дьявола и благодаря поддержке нужных людей в нужный момент удостоился от Папы Римского благословения на создание под тиарой католического первосвященника нового ордена нищенствующих монахов под названием "Общество Иисуса".

Чума и голод косили людей на улицах итальянских городов. Члены Ордена работали бесплатно в госпиталях, рыли могилы для жертв эпидемии, содержали приют для сирот и подкидышей. Не чурался черновой работы и сам основатель, чьим излюбленным делом было искоренять прелюбы среди замужних римлянок, отпускать грехи проституткам, пожелавшим отойти от своего ремесла и выйти замуж. Он даже объявил себя заступником тех, кого в Риме можно было узнать по желтого цвета волосам, роскошному наряду и золотому аксельбанту на левой сторону груди - официальному, выданному властями свидетельству их доступности для любого мужчины. Попутно будь сказано, Римская Церковь соитие с ними грехом не считала. Пороком - да, но только не грехом.

За Папой Римским уже давно закрепился верховный сан Наместника Христа и царствующий престол в Католической Церкви. Сомневаться в непогрешимости первосвященника приравнивалось к злокозненному святотатству. Власть пастыря-учителя всех христиан на земле была выше власти святых и ангелов. Он мог из неправды сотворить правду, делать все ему угодное против правды, без правды и вопреки правде, даже возражать откровениям апостолов. Он волен был исправлять текст Нового Завета, изменять таинства Христовы, канонизировать в святые вопреки мнению кардиналов и эпископов. Главу римской курии поставили на равных с апостолом Петром, полномочия его распространялись на ангелов небесных, простых смертных и бесов в аду.

Ярмо такой власти непомерно тяжело, потому носителю тиары нужны были "дворовые псы" клыками вырывать из людей богомерзкую ересь, особенно лютеранскую. Для этого, вскоре после создания Ордена иезуитов, учредили в Риме свою Святейшую Римскую и Всеобщую Инквизицию во главе с Генерал-комиссаром. Ее задача проста - выжигать бесовскую злую хитрость и заточать подозреваемых в вероотступничестве, а уж на том свете рассудят, кто католик, кто нет. Ревнитель её создания Папа Римский Павел Четвертый сам составил правила для инквизиторов под названием "Истинные Аксиомы": суть их в том, что в делах веры надо приступать к розыску тотчас же по обнаружению ереси и с крайней строгостью, не обращать внимание на светский или церковный сан обвиняемого, наказывать сурово, не унижаться ни до какой пощады к носителям ереси. В Неаполе, правда, Инквизиция контролировалась светской властью. Осужденных за преступления веры в Венеции вместо сожжения на костре топили в канале.

И все же, вопреки смертельной опасности простые смертные вступали в тайные общества выразить свой протест несметному богатству и бесстыдному своекорыстию служителей папского престола. В узком кругу единомышленников они превозносили апостольскую скромность и простоту образа жизни, настаивали на использовании местного языка при отправлении церковных обрядов, по-своему истолковывали жизнь Иисуса Христа. Отдельные общества брались осуществить заимствованную у древнехристианского учения идею коммуны и называли свои попытки "строительством Царства Божия на началах свободы, равенства и чистосердечия". А на улицах и площадях, прославляя христианское смирение, епископы подстрекали необузданных фанатиков обрушиваться на иноверцев, огнем и мечом под знаменем Христа завоевывать весь мир.

"Посвященные в тайны бытия" без санкции на то Церкви давали понять, что Господь сообщил пророку Моисею на Синае, помимо известных заповедей, многое другое, о чем ведомо только им, вынужденным передавать свои знания тайно и преимущественно устно. Не отставали от них новоиспеченные книжники, утверждая, будто все ответы на вечные вопросы уже давно содержатся в Ветхом Завете и надо лишь уметь находить для каждого слова надлежащее значение. Но где это ключ к дешифровке? Чтобы его отыскать, нужно идти не по пути последовательных умозаключений, а включить свое воображение, высказывать мысль без связи с предшествующей и признавать её не подлежащей сомнения, чья правильность подтверждается Священным Писанием. В это же время в некоторых европейских странах, отпавших от духовной опеки Папы Римского, христианские догматы о первородном грехе, искуплении и вечном осуждении уже открыто считались свидетельством изворотливости ума...

Короче говоря, где ещё как ни в Испании мог явиться на свет дон Иниго Лопес де Рекальде, основатель и первый Генерал Ордена "Общество Иисуса", известный в миру под именем Игнатий Лойола.

Если мудрый китаец привык видеть в происходящем капризы природы и перст судьбы, то предводитель иезуитов ещё больше верит в себя, в свои возможности творить собственную жизнь к вящей славе Божией. Его девиз "Все может сделать тот, кто очень хочет это сделать!" Но для того, чтобы снискать у римского понтифика высочайшего покровительства и дозволения на самовластное управление монашеским орденом, одного лишь упорства все-таки маловато.

Генерал не отличается многословием. Он даже чуть застенчив, скромен в быту, внимание к себе привлекает потрясающей аскетической стойкостью, не схоластической и лишенной конкретного содержания риторикой, а живостью своего слова, способного запасть в душу. Красноречием и ораторским искусством не блистает, даже когда говорит на своем родном языке, однако сказанное им оставляет в сознании человека неизгладимый след. Собратьев своих пленяет искренней заботой об их здоровье и благополучии, хотя никогда не отзывается о ком-то высоко или хвалит кого-то. Харизмой обладает довольно сильной, но вместе с доверием и симпатией вызывает страх, навеянный его жесткой непреклонностью в сочетании с любезной обходительностью. Нравственные же ценности проповедует личным примером монашеского самоограничения: подбирает на римских улицах замерзших и голодных нищих, отогревает их в приютах, кормит, дает одежду. Видно, не зря на его фамильном гербе изображены два волка, жадно устремленные к висящему на цепи котелку.

Как и следует ожидать, Игнатий Лойола не говорит об этом даже своему духовнику, отцу Теодосию, но сам себя твердо считает единственным из орденской братии, кто пользуется всегда и во всем высочайшим благоволением, обладает даром предвидения и осведомлен о тайнах Промысла Божия. По признанию Генерала в тесном кругу, Создатель не раз удостаивал его беседы с глазу на глаз и поручил Сыну своему покровительствовать иезуитам. Потому глава

Ордена и выполняет свою миссию - нести Христа народам, поражать словесным мечом неверных и еретиков, освобождать людей от дьявольских козней, хранить блеск и величие папского престола.

"Мы призваны самим Богом духовно покорить весь мир, поэтому наше товарищество образует боевую дружину, способную просуществовать до конца света, - пишет он в одной из своих начальствующих директив. - Сомневаться в вечности её мы не имеем права. Она действительно обещана нам Господом Богом и Иисусом Христом."

Далеко не праздный вопрос, не находит ли Лойола свое спасение в себе самом? Для этого есть вполне веские основания. Реагируя на намек по части его обостренной подозрительности, он отвечает: "Христос верил больше своим ученикам, но зато предал Его один из них." Поговаривают и о незримой вдохновительнице старца по имени Алиенора Маскареньяс, С ней он поддерживает секретную переписку и тайну об этой женщине намерен унести с собой в могилу.

Что бы ни было, Генерал и его дружина получают привилегии неслыханные. В высших интересах служения Римской Церкви иезуитам дозволено идти на нарушения обязательных для всех христиан нравственных норм и церковных уставов монашеского благочиния. В ответ на такие льготы от "черных гвардейцев" Папы Римского требуется особые физическая выносливость и моральная выдержка, дабы вести постоянные битвы с вероотступниками мечом истинной веры, которым они должны безжалостно карать нечестивцев в любой очке тверди земной. Страшиться же потери собственной жизни имеет значение для иезуита лишь в том отношении, что таким образом теряется одно из средств для достижения праведной цели. Римское первосвященство разрешает членам "Общества Иисуса" совершать мессу каждому в удобное ему время, свою обитель называть не монастырем, а конгрегацией или походным лагерем.

С самого начала за иезуитами прочно закрепляется репутация "мастеров благонамеренного обмана". Признайся мирянин в согрешении, монах Ордена ласково тому объяснит, что так-де угодно было самому Иисусу Христу, потому не следует терзаться угрызениями совести. В особо щекотливых ситуациях политического свойства иезуит может стушеваться и притаиться, пока не уляжется ажиотаж или не успокоится общественное мнение. Он сравнивает себя с рыбой-иглой, спрятавшейся среди водорослей и внешне совершенно не заметной. В случае же надобности снимает черную сутану и появляется в светской одежде. Одеяние его специально не регламентируется и обычно не разнится от того, в котором ходят обычные священники. В Германии иезуит немец, в Польше - поляк, в Англии - англичанин. По существу, гражданин планеты, устанавливающий процветающую всемирную монархию во главе с Папой Римским, викарием Всемогущего Победителя Ада.

В "Обществе Иисуса" степеней членства не меньше, чем в армии званий, но все его члены, независимо от положения, называют себя скромными слугами Римского престола на воинской службе под знаменем Христа, под верховным командованием Господа и Его представителя на земле Папы Римского. В Ордене приняты не три обета, как обычно в монашеских, а четыре: целомудрия, бедности, послушания Генералу и беспрекословного повиновения носителю тиары в Риме. Это, мол, и дает "черным гвардейцам" основание следовать принципу "цель оправдывает средства", включая этически неприглядные. К тому же, разве грешно обманывать дьявола?

Иезуит ещё не иезуит, если не научился убедительно доказывать благоразумие всех своих дел. Даже совершенное членом Ордена преступление он должен уметь трактовать, как благодеяние в том случае, если такое произошло с благородными намерениями. Грешить, когда уберегаешь братство от серьезной опасности, ему не возбраняется, но при этом надо обязательно помнить, что согрешение имеет место только тогда, когда предосудительное сделано человеком в полном согласии со своей волей, сделанное же по неосторожности, в состоянии аффекта или без богомерзкого умысла грехом не считается и не заслуживает наказания. Равным образом, иезуит, действуя по указанию своего начальства, не берет ответственность на свою совесть. Не говоря уже о том, что выраженное им вслух светскому лицу согласие он может мысленно поставить в зависимость от определенных условий.

Стоит привести "английское дело" Ордена иезуитов конца ХУ1 века. Папа Римский тогда прямо дал понять в своем окружении: всякий, кто убьет королеву Елизавету с благочестивым намерением, не повинен в грехе и заслуживает одобрения. Понтифик не на шутку был встревожен высвобождением королевы из-под его покровительства и засылал на остров своих лазутчиков для подготовки свержения отступницы, возведения на престол католички Марии Стюарт. Испанская Армада готовилась к вторжению в прибрежные воды Альбиона, все действия заговорщиков координировал отец-иезуит Роберт Парсонс, тайно пребывавший в Англии...

Конечно, любой вправе спросить: "Неужели насильственное свержение тирана не оправдывает заговора против него? Если нельзя открыто протестовать, разве остается что-то другое, как только притвориться, дабы не навлечь на себя подозрений?" Пусть миряне рассуждают по данному поводу как им заблагорассудится, считает иезуит, но это не мешает ему смотреть в три глаза - одним в прошлое, другим в настоящее, третьим в будущее. Разглагольствовать о совести он должен не слабее Гомера в своей "Иллиаде" и не чураться участия в подготовке заговора - строго в соответствии с утвержденным Папой Римским уставом Ордена, созданного для того, чтобы "совершенствовать людей в христианском учении и жизни, распространять истинную веру проповеданием слова Божия, духовными упражнениями, умерщвлением плоти, подвигами любви, воспитанием юношества и наставлением тех, кто не имеет истинного понятия о христианстве".

Прочь высокопарное словоблудие! Холостяцкая братия Игнатия Лойолы вербует в духовное подданство Папе Римскому негласных помощников среди правительственных чиновников и военных, коммерсантов и студентов, ученых и полицейских. Иезуиты ищут верных Ордену "привлеченных" и "светских кандидатов" не из безвольных неудачников, а личностей волевых, амбициозных, занимающих в обществе влиятельное положение. Важнейшие направления их работы на тайном фронте: скрытое разъяснение в школах и университетах для привлечения юношей из знатных родов, исполнение обязанностей духовников дворцовой знати и самих монархов. Силой внушения, глубоким знанием человеческой природы, тонким и ненавязчивым увещеванием стремятся они овладеть "лобным местом" интересующего их лица, дабы тот вверил им свою жизнь, сохранил в тайне свое негласное сотрудничество с Орденом, даже если действо сие выглядит нравственно небезупречным и напоминает совращение прихожанки во время исповеди. Строго говоря, в ходу не только благочестивые намерения, но и безуликовые методы...

В созданной Игнатием Лойолой странствующей по всему миру монашеской армии особое место предназначено беспрекословному повиновению Генералу. Главнокомандующий выкорчевывает с корнем все свободно и внезапно возникающие у подчиненных нормальные человеческие эмоции, к чему и направлены разработанные начальством регламентации, служащие безотказным механизмом самоконтроля - доносительства членов Ордена на самих себя. По-видимому, сам Игнатий Лойола и любит-то своих собратьев только потому, что властвует над ними, а абсолютное подчинение, скрепленное духом преданности, лично ему необходимо ещё и для нейтрализации в себе собственного комплекса неполноценности.

По всему свету рассылаются директивные письма провинциалам и ректорам, в которых постоянно подчеркивается важность полнейшего подчинения вышестоящему начальнику, как главное характерное достоинство Ордена, основа всех его преимуществ перед другими. Причем, просто исполнительской дисциплины ещё недостаточно - нужно всячески возвеличивать своих начальников и в их указаниях видеть мандат Всевышнего. Для орденских иерархов наиболее ценна именно добровольная готовность всех нижестоящих быть или казаться быть глупее своего начальства, которое имеет право с ними поступать по своему усмотрению.

Система безоговорочной субординации неэффективна без тотального надзора, поэтому под колпак неизбежно попадают все без исключения, даже сам Генерал. На него и "стучат" Папе Римскому его заместители и ближайшие помощники, провинциалы, члены Тайного Совета, все другие исповедники четырех обетов. В свою очередь, они же доверительно информируют Генерала о настроениях в папском окружении на тот случай, если планы понтифика могут затронуть интересы Ордена. Старшины и ректоры отчитываются перед своим провинциалом еженедельно, провинциалы перед Генералом - ежемесячно. В январе представляется годичный отчет, а исповедники четырех обетов каждые шесть месяцев готовят "Отчет Совести". Переписка зашифрована, наиболее щекотливые поручения и деликатные сведения передаются только из уст в уста...

Подражая своему вождю, странствующие миссионеры-иезуиты упорно стараются добиться поставленных целей путем своей умелой адаптации к духу времени, обстоятельствам, национальным обычаям и особенностям правителей, дабы влияние Римской Католической Церкви возрастало на всем пространстве от Лондона до Шанхая. Сам Лойола практически не покидает своего штаба в доме Каса де ла Страда, опасаясь даже на короткое время отвлечься от текущих дел и активной двухсторонней шифрованной переписки со своими людьми на местах. В чем секрет эффективности таких мощных бумажных потоков? Генерал устраняет из них пространные размышления на богословские темы, предпочитает конкретные директивы и четкие донесения обо всем, чем занимается каждый член Ордена без исключения.

Заставляя начальников писать отзывы-характеристики на подчиненных и подчиненных - на начальников, Лойола считает такой "обмен любезностями" священным уставным ритуалом в назидательных целях духовного воспитания, как бы движением кровяных телец для поддержания жизнедеятельности всего организма. Сам он излагать свои мысли на латыни не может, диктует тексты на испанском своему личному секретарю Хуану де Поланко, а тот уже переводит на официальный язык Римской Церкви. Тем не менее, Генерал постоянно оттачивает свой стиль эпистолярный, уделяет каждой фразе чуть ли не провидческий смысл, каждое слово ставит на надлежащее место и даже прощает ошибочную оценку, но только если это сделано в безукоризненной форме. Идеально подготовленные доклады часто передаются им в папскую личную канцелярию Папы, потому любое сообщение в свой адрес он требует делать из двух частей: в одной должны ясно проглядывать результаты работы Ордена, в предназначенной исключительно ему разрешается быть и пооткровеннее.

Вот для иллюстрации фрагмент из его директивного письма от 27 июня 1549 года, где он приструняет высокопоставленного священника в Португалии, дерзнувшего поставить под сомнение методы Ордена. "С подобными лицами такое частенько случается, особенно если их ослепляет пелена какой-то страсти (как и произошло с этой персоной), и они выдают сомнительное, даже ложное за истинное, - диктует Генерал своему помощнику. - Обман их облегчается ещё и тем, что посредством неблагоразумных телесных и умственных упражнений они наживают себе разного рода болезни (нам представляется, что этот субъект страдает харканьем крови и другими состояниями). Таким образом, я опасаюсь, и похоже, так оно и есть, что у него испорчен орган воображения с поражением оценочно-познавательных способностей отличать истинное и доброе от ложного и злого. Плохое состояние данного органа обычно приводит к сумасшествию..."

Одним членам своего братства Лойола уготавливает монашескую аскезу, другим - ведение исследований по разработке и совершенствованию приемов полемики, написание и издание трактатов на злободневные темы, преподавание в университетах и воспитание юношества в школах. Наиболее подготовленные, взявшие на себя четыре обета профессы, духовные и светские коадъюторы рассеивают "мрак плачевных предубеждений в свете истинного просвещения" и под эту усыпляющую словесную "музыку" глубоко проникают в структуры государственной власти, развивают там свое духовное влияние. Отмеченные ораторским даром проповедуют. Самоотверженные носители священнического сана исповедуют или направляются в дальние страны миссионерами. Никто в отдельности не предпринимает ничего самостоятельно, по одному лишь своему внушению. Всем иезуитам надлежит считать истинным объектом своей любви и привязанности не родственников или отечество, а сам Орден и его начальников-родителей.

Акробат изощренного ума, обладатель незапятнанного сертификата аскета, Игнатий Лойола даже на смертном одре откажется от услуг исповедника. Ему ли просить отпущения грехов! Душа покинет его тело незаметно, во сне. В печени у него врачи обнаружат три камня, причинявшие ему долгие годы непомерную боль, и искренне удивятся, как это он умудрился жить - обычно человек такого не выдерживает.

Все последующие четыре столетия основатель Ордена иезуитов будет выставляться Римской Католической Церковью примером того, что нельзя во всем уповать только на милость Всевышнего, что человеку надо и самому стремиться к достижению богоугодных целей. Следуя завещанию своего Генерала, его сподвижники попытаются превратить религию утешения в средство духовного завоевания всего мира и предупредить, как опасно разрешать проповедовать учение Христа скомпрометировавшим себя лицам и как бессмысленно создавать рай на земле вместе с теми, кто уже фактически там живет и не заинтересован в новых поселенцах. То ли в шутку, то ли всерьез Пьер Беранже однажды заметит: "Когда Сатана умрет, на его место попросится святой Игнатий Лойола."

Из общения с иезуитами у мирянина действительно может сложиться впечатление, будто между святостью и порочностью проложена совсем незаметная граница. В беседах они избегают говорить о наказуемости греха здесь на земле, подчеркивают всячески благонамеренность собеседника, чистоту его личных стремлений. Оправдывая человеческие слабости, тут же исподволь проводят мысль об угрызении совести, что терзает любого смертного: "Это глас Божий, от которого никуда не денешься." Страх перед согрешением внушают, но делают так, чтобы в людях укреплялось почтение к Римской Церкви, светской власти и закону. Исходят они из того, что в душе каждого смертного неслышно звучит своя сокровенная мелодия и, только отгадав её, настроившись на неё, можно попытаться воздействовать на человека в нужном Ордену ключе. Скажем, приходит мирянин исповедоваться. О чем это говорит? Наверняка переживает свое согрешение, хочет оградиться от гнусных дел, освободиться от ложного стыда и гордыни. То есть самый подходящий момент для оказания духовного воздействия на него.

Уставные предписания поощряют сокрытие начальниками Ордена грешных поступков подчиненных от светской власти - во избежание большего зла, за которое им же придется и взыскивать. Грехом не считается говорить дурно о каком-то не связанном с иезуитами лице, но оглашение совершенного ими преступления с упоминанием конгрегации, которой принадлежат виновные, - это уже смертный грех.

Орденское наставление под названием "Мозжечок богословия" запрещает иезуиту даже для вида отрекаться от истинной веры, исповедовать ложную словом или каким-либо иным знаком, наговаривать на себя или признавать несуществующее. Однако можно для вида утаивать существующее, прикрывать истину словами или иными двусмысленными и по себе безразличными знаками, если только речь идет о пользе для Ордена, ради законной причины и когда нет необходимости в признании. Разрешается прибегать к убийству для защиты орденского собственности или того, на что Орден предъявляет свои права владения. Позволяется убивать лжесвидетеля, лжеобвинителя и судью, от которого наверняка ожидается несправедливы приговор, если только обвиняемому и невиновному иезуиту не представляется другого способа избежать беды.

Высшая иерархия Ордена учит своих монахов не только уметь рассуждать, но и распознавать обман, с проницательностью рыси видеть людей насквозь. Подозрительность почитается разумно необходимой наравне с той же проницательностью, ибо, хоть и не гарантирует верное впечатление, помогает за внешними проявлениями разглядеть глубинные мотивы поступков. Иезуит всегда начеку. По его поведению не должно быть заметно, что он тщательно скрывает свою подозрительность, дабы не вызвать к себе настороженности. Разумеется, нужно отнестись с недоверием к чьему-то стремлению втереться в доверие и выведать даже незначительные тайны Ордена. Вместо того, чтобы засомневаться или выразить удивление, иезуит должен показать свое восхищение, поощрить обман и хвастовство, сознательно как бы не замечать в словах собеседника несоответствие фактам. И вечно помнить, что вдвое прозорливее тот, кто себе на уме, прикрывает собственную выгоду чужими интересами, таская каштаны из огнями не своими руками.

Кто такие иезуиты четырех обетов, как не интеллектуальное ядро служителей Римской Католической Церкви. У каждого из них изощренный, но весьма практический склад ума. Правая рука такого монаха твердым движением подписывает обет вести нищенствующий образ жизни, левая открывает собственную лавку на подставное лицо, снаряжает суда в коммерческое плавание, создает банки, продает и покупает, подбирается к крупным наследствам. Обычно он пристраивается к военной или дипломатической экспедиции за границу в роли купца, врача, ученого, аптекаря и везет с собой разного рода диковинный инструментарий задаривать нужных лиц. И, конечно, всё это не для себя, а в интересах Ордена.

В восточном учении дзэн есть нечто общее с доктриной иезуитизма о трех потенциалах души и пяти чувствах. Во всяком случае, такое складывается впечатление, когда изучаешь буддистские "пять средств, успокаивающих ум" и "девять размышлений о порочности". Особого откровения, признаться, они не несут и служат лишь прикладным пособием по мистическому самовнушению и погружению ума в гипнотическое состояние пустоты. Вот только если члены Ордена святого Лойолы призывают пробудиться для вечной жизни на небесах, адепты дзэн призывают очнуться от грез, родиться заново здесь на земле и не угрожают никому адом, даже нарушившим обет монахам. Одно из главных заимствований иезуитов у них - готовность действовать без размышлений и оглядки, постоянно слыша в себе голос своего Учителя...

Светские ученые из числа "привлеченных" Ордена любят представлять свою исследовательскую работу беспристрастной, политически и идеологически нейтральной, устремленной к объективному познанию мира, а самих себя преподносят критически настроенными к любому догмату, в том числе религиозному, готовыми обсуждать всякие крамольные идеи. При необходимости, некоторые даже скажут, что сами по себе мучения и смерть Христа служат слабым аргументом в теологическом споре. Ссылаясь больше на аксиомы римского права, нежели на откровения Всевышнего, тонко проведут тезис: любой умный человек должен всегда о чем-то умалчивать, на что-то просто не обращать внимания, быть скептиком и догматиком, критиком и моралистом в своих незаметных подсказках другим, каким путем нужно идти. И знают они слишком хорошо, насколько полезно всегда помнить о трех вещах. Первая издревле были и будут люди, которым нравятся идеи смелые, загадочные, неортодоксальные. Вторая - даже самая убедительная из истин, когда её рассматриваешь с разных сторон, в контексте времени и морали, может оказаться заблуждением разума. Третья - человек способен поразить другого пригоршней убийственных аргументов, выброшенной из своей головы.

От занимающих видное положение в Ордене ученых можно слышать, будто Игнатий Лойола стремился к возрождению истинного христианства и к созданию всемирного человеческого братства, одна жизнь диктовала свои законы, в результате чего у него получилось не совсем то, что он хотел. Генерал пытался якобы создать такие духовные ценности, которые должны были стать мотивом для практических действий и отбросить все пагубные контрмотивы, завещал воспринимать идеи христианства составной частью Природы столь же ценной для человека, как его тело, ум и воля, только вот беда в том, что мораль христианского смирения и аскетизма слишком часто проповедуют либо недостойные личности, либо трудно адаптирующиеся к действительности, либо узурпаторы власти. Именно аскетизм якобы лежит в основе любого великого начинания и все зависит от того, в чьих руках оказывается его судьба...

С моралью иезуитизма сталкиваешься и сейчас чуть ли не на каждом шагу в обыденной жизни. Обычно под нею имеется в виду не какая-то особая этика, а довольно гибкая трактовка нравственности, позволяющая посредством двусмысленных выражений и скрытых оговорок нарушать закон, не преступая его буквы. Сами себя иезуиты относят к снисходительной школе богословия и практике покаяния, потому-де и пускают в ход все возможные средства, свободно манипулируют различными видами греха - от смертного до искупаемого или дозволенного. Отсюда и их готовность признать перед грешником смягчающие вину обстоятельства, что подкупает государственных мужей, выбирающих именно учеников Лойолы на роль своих духовников.

Итак, для иезуитов грех появляется только в том случае, если совершающий грехопадение вполне осознанно стремится ко злу. Скажем, сдает он дом проституткам. Сие позволительно, когда в договоре об аренде не значится, для чего помещение сдается. Можно даже подбросить кому-то своего внебрачного ребенка во избежание позора, но надо лишь предварительно крестить его. Прикосновение к грудям женщины - грех искупаемый, даже если она монахиня. Контрабанда - то же не грех. Вот неповиновение орденскому начальству - это уже смертный грех без оговорок.

Члены Ордена традиционно уделяют исключительное внимание хорошим манерам и культуре речи, умению вести себя в обществе спокойно, корректно и с изящным достоинством. То есть внешний лоск считается столь же необходимым, как и духовное или умственное развитие. Сам Генерал Лойола подвергал себя довольно суровому аскетизму, тем не менее своих братьев во Христе остерегал от вредного для здоровья умерщвления плоти или переутомления, всячески поощрял занятия на свежем воздухе...

При любых превратностях благих намерений, следуя нетленным инструкциям своего вдохновителя, иезуит неизменно держит голову чуть наклоненной вперед и никогда в сторону, опускает глаза настолько, чтобы искоса наблюдать за собеседником и не смотреть на него в упор. Он не хмурит брови, не морщит нос, не разевает рот, не сжимает плотно губы. Походку старается выдерживать степенной, вид сохранять невозмутимый, больше довольный, нежели печальный.

Еще при живом Лойоле братья-монахи направляются поначалу в Вену, откуда перебираются в Прагу, дальше в Будапешт и Варшаву. В тогдашней Московии будет править Иоанн Четвертый, известный в Европе как "Великий Князь Московский Хуан до Базилио". В столицу великого княжества прибудет посол Рима, иезуит Антоний Поссевино и поведет с царем богословские беседы, каждый раз одаривая его редкими книгами для личной библиотеки. Одновременно папский нунций постарается исполнить секретное поручение понтифика не задерживать военных успехов польского короля Батория и под предлогом заключения мира накинуть на Россию петлю, притянув её к подножию Священного Престола.

На основании увиденного в Московии Поссевино в своем дипломатическом донесении отметит обыкновение московитов думать о своем государе, как о человеке, благодаря которому они преуспевают и находятся в добром здравии. "Подобное о себе мнение он поддерживает среди своих с удивительной строгостью, так что решительно хочет показаться чуть ли не первосвященником и в то же время императором, - сделает заключение посол. - Можно было бы подумать, что народ сей скорее рожден для рабства, чем сделался таковым, если бы большая часть их не познала порабощения и не знала, что их дети со всем своим имуществом будут убиты или уничтожены, если перебегут куда-нибудь за границу. С детства привыкнув к такому образу жизни, они как бы изменили свою природу и стали в высшей степени превозносить все эти качества своего князя и утверждать, что они сами живут и благоденствуют, если живет и благоденствует князь. Что бы они ни видели у других , этому не придают большого значения, хотя мыслящие более здраво и побывавшие за границей без особого труда признают силу и могущество других государей, если не приходится опасаться доносчика."

Страна Московия долго ещё будет казаться римской курии тщательно скрываемой тайной. Иван Грозный приобретет в Европе репутацию варвара не столько за его зверства в буйных кровавых оргиях, сколько за отказ принять причастие от Наместника Господа Бога даже в обмен на предоставление ему королевского титула. В умах понтификов, Россией будут править коварные заговорщики, для которых ничего не стоит отправить на тот свет самого Папу Римского, посему станут посылать туда в разведку своих нунциев или даже целые армии подпавших под их духовное водительство государств Европы, дабы вымести железной метлой православие и создать единую, подвластную Риму христианскую Церковь.

При отце Петра Великого, царе Алексее Михайловиче, сотрудник посольства Священной Римской Империи, иезуит Карло Маурицио Вота создаст в Москве иезуитскую миссию и школу, но долго не протянет и будет выдворен за негласные контакты с фаворитом царевны Софии, князем Василием Голициным. С самим Петром иезуиты установят знакомство ещё во время его поездки в Западную Европу, а чуть позднее, с царского дозволения, построят в российской столице церковь Святой троицы. Однако терпение Петра лопнет, когда, действуя под прикрытием германского посольства, попытаются пролезть в оппозиционно настроенное окружение царевича Алексея: в это время, вместе с князем Василием Голициным покровительствовать им будет генерал ирландского происхождения Патрик Гордон. Перед своим очередным выдворением из России члены Ордена все же успеют заложить многое из своей классической системы воспитания в основу церковно-приходской школы. Разбредясь же по Прибалтике, Белоруссии и Украине, приступят к строительству переходного мостика-унии для привлечения православных в католическую веру.

Как ни сильны духом иезуиты, искушения златострастия не обойдут и их стороной, в результате чего Папа Римский Климент Х1У решится даже упразднить Орден. В этот злосчастный для них период опалы своим расположением их одарит Екатерина Великая. При ней солдаты Лойолы подпадут под жесткий полицейский контроль, но от шпионства не откажутся и под видом просветительской деятельности возьмутся за старое - "соблазнять в латинство".

Павел Первый позволит иезуитам заполонить Мальтийский Орден, активизировать их тайную пропаганду среди униатов. Любимец императора, "черный гвардеец" из Вены Гавриил Грубер откроет коллегию при римско-католической церкви Святой Екатерины в Петербурге, а потом и "благородный пансион аббата Николя", куда вовлечет отпрысков самых видных княжеских семей. За успехи Папа Римский назначит Грубера Генералом Ордена иезуитов в Российской Империи. Видя, как все большее число особ аристократии тайно или открыто переходит в католичество, Александр Первый подпишет указ об их высылке из России.

С тех пор пройдет столетие прежде, чем восставший из пепла и восстановленный в правах Орден снова появится в первопрестольной. На сей раз сразу после Великой Октябрьской революции римская курия направит туда французского иезуита Мишеля д Эрбиньи вести переговоры с большевистским правительством и налаживать контакты с католическими священниками в Советской России. Находясь в Москве под защитой дипломатического иммунитета, он передаст им особое распоряжение Папы Римского сохранять в тайне новую конфессиональную веру обращенных в католичество православных, совершать мессы в любом месте и любое время. Тогдашний Ватикан приступит к подготовке миссионеров для России, внешне похожих на православных священников, а заодно станет готовить почву к избранию нового Патриарха Всея Руси, который тайными нитями был бы связан со Святым Престолом. Вернувшись в Рим, все тот же д Эрбиньи сообщит главному московскому попечителю всех католиков в СССР епископу Невэ о планах курии по продвижению в Патриархии владыки Ворфоломея, негласно принявшего католичество и, в случае своего избрания, готового подписать унию. Для этих целей Папа даже намерен будет продемонстрировать ответный щедрый жест подарить России мощи Святителя Николая Угодника.

В общем, Ватикан будет считать чуть ли не своей священной обязанностью осуществлять духовное попечительство над православными странами. В Риме станут объяснять это тем, что крещение Руси произвел Святой Равноапостольный Великий Князь Владимир в 988 году в днепровских водах, то есть ещё до разделения церквей спустя шестьдесят шесть лет, а отсюда, мол, и проистекает вечный долг России перед Римской Католической Церковью.

*

Уже далеко за полночь. Всё тот же дом Каса де ла Страда на Капитолийском холме Рима. Понурив голову, опираясь на трость сидит на скамейке Игнатий Лойола.

За спиной Генерала появляется его личный секретарь Хуан де Поланко. Используя весь свой такт, пытается мягко нарушить покой хозяина.

- Ваше Святейшество! - почти шепотом говорит он старцу. - Я вынужден известить вас о неожиданном визите к нам довольно странной личности. Прислуга утверждает, что никто в дверь не входил. Человек этот вырос прямо перед моим столом, будто из воздуха. Одет опрятно и в такое платье, какое я нигде раньше не видел. Говорит на кастильском необычно, но мысль выражает ясно. Представился членом Ордена меченосцев из Московии. Говорит, до Рима добирался каким-то окольным путем и непременно должен побеседовать с вами с глазу на глаз. Слуги тщательно обыскали его, ничего подозрительного не нашли.

Лойола задумывается и, словно в прострации, дает секретарю указание:

- Через четверть часа приведи его в мой кабинет. Дверь в свою комнату держи полуоткрытой и записывай весь мой с ним разговор. Прислуга пусть будет готова к любой конъюнктуре. И самое главное, пошли кого-то из слуг немедленно за стражей. Просто так его отпускать нельзя.

Полутемная комната со сводчатым потолком и окном из готического стекла. Вдоль стен огромные книжные шкафы, в дальнем углу покрытый пледом кожаный диван. Из соседнего помещения, дверь куда приоткрыта, брезжит полоска света. За массивным столом в кресле с высокой спинкой сидит Лойола в черном плаще и шляпе-треуголке.

В кабинет заходит секретарь Хуан де Поланко. За ним высокий, дородный мужчина в сером твидовом пиджаке с красной гвоздикой в петлице. Судя по всему, он смущен, несколько напряжен и не уверен, с чего начинать. Оторвав взгляд от бумаг, Лойола устремляет глаза на посетителя. Невнятно представив человека в черном костюме, секретарь удаляется.

- Ваше Святейшество! - с подчеркнутой любезностью обращается посетитель. - Я никогда бы не дерзнул просить у вас аудиенции, не зная, с кем имею честь говорить и не занимайся чем-то очень похожим на ваше делом. Мне приходилось состоять в Ордене странствующих в тени.. Зовут меня Алекс Крепкая Гора. Свои меня называли ещё и Мавром. Родом я из России, крещен в Русской Православной Церкви.

Генерал выпрямляется, бросает перо на стол, чуть опрокидывается на спинку кресла и совершенно спокойно, без толики удивления произносит:

- Русин из Московии! К тому же, православец...

Далее лучше привести стенографическую запись беседы, сделанную в соседней комнате Хуаном де Поланко. Так оно будет вернее и зараз соответствовать тогдашней эпохи на стыке Средневековья и Возрождения, когда было принято свои взгляды излагать в разговорной форме диалога.

МАВР. И ведь действительно звучит несколько странно для вас.

ГЕНЕРАЛ. Какое-то время назад вашим послом при Его Святейшестве Папе был Никита Карачаров. Лео Десятый рассчитывал тогда на помощь Великого Князя Василия в борьбе с турецким султаном Селимом и надеялся воссоединить церкви, при условии признания вами духовного главенства Рима. Пока же шли переговоры, русский посол успешно вербовал на работу в Московию наших архитекторов и строителей. Оставили ли они какой-нибудь след на фоне ваших допотопных строений?

МАВР. Самый значительный. У них было чему поучиться нашим мастерам.

ГЕНЕРАЛ. Откровенно говоря, меня лично волнует архитектура не зданий, а русской души. Поэтому скрывать не стану, именно через вас, руссинов, Папа и я надеемся потеснить православие на Востоке. В глубине моего сознания лежит настороженность к православцам и большое желание совратить их в нашу веру. Кстати, я почему-то ничего не слышал о вашем Ордене странствующих в тени. Тут до меня доходят сведения, будто ваш Великий Князь Хуан дон Базилио намерен создать какой-то рыцарский орден наподобие Ливонского. Или меня неправильно информируют?

МАВР. Царь в самом деле хочет создать нечто подобное, но не для заграничных походов, главным образом для того, чтобы разделаться со своими врагами среди бояр и духовных лиц. Что-то напоминающее Орден доминиканцев, которые тоже клянутся на полное отречение от семьи и друзей, на абсолютное послушание. В этот его особый отряд телохранителей войдут знатные бояре, отпрыски их семей, дружинники, воеводы, дипломаты, купцы, священники. В основном, русские, но не без татар и немцев. На официальных приемах в Кремле они встанут по правую руку от царя.

ГЕНЕРАЛ. Мы его царем не считаем. Для нас он - Великий Князь Московский.

МАВР. Это не мешает его холопам говорить: "Только то на Руси хорошо, что нашу царскую власть тешит, а всё остальное противно нам и недостойно царева звания."

ГЕНЕРАЛ. Возможно, Великий Князь Хуан дон Базилио умеет повелевать стадом и стричь глупых баранов. Однако, сеньор Маурисио, мне хотелось бы знать, в чем похожесть наших дел, на что вы сами вскользь указали.

МАВР. В сущности, мы стараемся незаметно проникать в души человеческие и достигать желаемого, не оставляя там никаких следов насильственного вторжения. Нам прекрасно известно, что привлечь к себе людей можно иконами, деньгами, эротическими вожделениями, но главное - благожелательностью к ним. Разумеется, духовно и умственно развитая личность предпочла бы сама управлять собою, но и она может поддаться внушению, когда наши отношения с нею построены на взаимности доверия, уважения, симпатии и общности личных интересов. При такой психологической расположенности к нам даже возникшее в человеке опасение нравственного свойства гасится новыми внушаемыми ему воззрениями духовного плана. Все это делает для него слаще запретный плод и склоняет к действиям, ранее считавшимся им абсолютно недопустимыми.

ГЕНЕРАЛ. Великолепно! Вы начинаете подтверждать знание предмета.

МАВР. Многое из того, что люди узнают, принимается ими на веру посредством внушения или самовнушения после прочтения в книге, беседы с друзьями, на уроке с помощью школьного учителя. Позднее их практический опыт может опровергнуть правильность внушенного представления, но если они уверовали в это глубоко и прочно, то ищут преимущественно сведения, подкрепляющие сложившиеся представления. Согласитесь, при желании, в любом явлении усматривается либо Промысел Божий, либо козни Сатаны, либо вообще все, что в голову взбредет. Верование в происки дьявола, тем более когда повсюду стращают заговором с ним, неизбежно способствует помрачению умов, побуждает добровольно являться с повинной и обвинять себя, справедливо или ложно, в чем-то предосудительном. Нагнетаемая атмосфера страха, вечного ожидания доноса и всеобщей подозрительности невыносима, особенно для людей умственно развитых и трезво мыслящих. В результате, самовнушение просто доводится до бездумного подражания оголтелой толпе, пребывающей в состоянии гипнотической анестезии. У некоторых верующих, глубоко переживающих страсти Господни, появляются даже кровоподтеки в местах крестных ран Христовых. Вылезают и прирожденные провокаторы, которые принимаются за вдохновенное выдумывание писем Сатаны к его друзьям-священникам, а потом выдают их за подлинные.

ГЕНЕРАЛ. Откуда вы все это знаете?

МАВР. Ваше Святейшество! Я попал в "щель Времени" и пролетел по его течению четыре с лишним столетия. Как это у мня получилось, объяснить не могу. Но знаю, что прах ваш захоронят в Риме на кладбище церкви Иль-Джезу и спустя семьдесят лет Папа Римский канонизирует вас в святые.

ГЕНЕРАЛ. Ну-ну, и на много ли изменится мир за это время?

МАВР. Человечество добьется огромного технического прогресса, но, в целом, умственная зрелость и нравственность будут оставлять желать лучшего. Вам, наверное, хочется знать о воцарении Царства Христа, чему вы сейчас посвящаете всего себя?

ГЕНЕРАЛ. О, вы даже об этом осведомлены?

МАВР. Треть населения Земли практически ничего о Христе-Спасителе не узнает. Другая треть особого желания знать так и не проявит. Для одних Он слишком далек, другие озабочены настолько своими делами, что не задумываются ни о каких дарах небесных. Люди будут либо бороться за свое выживание чисто физическое, либо искать удовольствий чрева и плоти, но каждый в отдельности - грешить, каяться, снова грешить и снова облегчать душу самыми различными способами, включая покаяние в церкви. Многие не способны сделать ничего путного ни руками, ни умом, однако обладают даром опутывать людей невидимыми цепями, ловко подменяя цели средствами. Духовные ценности христианства все ещё задавлены стремлением к обогащению и превосходству в борьбе за власть в государстве. Правила честной игры в торговле и прочих делах? По-прежнему считаются чуть ли не безумием, а самой справедливой игрой из всех возможных все так же признается технически совершенная и эффективная, в смысле практических результатов. Поверьте мне, государь у нас продолжает обманывать граждан, сеять среди них иллюзии и убеждать, будто, избирая его, они выбирают из двух зол меньшее.

ГЕНЕРАЛ. Любопытно, чем же тогда займутся братья мои, если к тому времени не разбегутся в разные стороны?

МАВР. Не разбегутся и все так же будут отождествлять служение Христу со своим личным делом, свое моральное удовлетворение с победой Всевышнего, в которую вкладывается вся неистовость их духа. Насколько это у них получается, мне мало известно. Думаю, среди членов вашего Ордена есть и те, чья жизнь протекает где-то на грани между верой и неверием в Христа?

ГЕНЕРАЛ. Неужели? Жаль, очень жаль, что я не могу подтвердить это через моих профессов. Кстати, меня излишне убеждать по поводу господства себялюбия и лживости в человеке. Это мне известно не меньше вашего. Но вот вам лично, дон Маурисио, приходилось ли иметь дело с членами моего Ордена?

МАВР. Еще до моей первой экспедиции за границу я изучал все попадавшие мне материалы об Ордене. Позднее в странах Старого и Нового Света иногда приходилось сталкиваться с его членами, в основном тайными. Если хотите, могу рассказать о своих впечатлениях поподробнее.

ГЕНЕРАЛ. Да, да, конечно. Только постарайтесь поменьше утаивать, как бы ни горька была правда.

МАВР. У меня сложилось ощущение, что, по характеру и методам работы своей, Орден представляет собой специальную службу Римской Католической Церкви или нечто похожее. У него своя широко разветвленная сеть негласных "привлеченных" источников информации и помощников, выполняющих роль фигур влияния. Представляющие интерес сведения регулярно направляются в Рим параллельно с сообщениями приходских священников, монахов других орденов и папских нунциев. Получена информация в доверительных беседах, на исповеди, из анонимных донесений и тому подобное ад инфинитум - до бесконечности. Подстать любой государственной секретной службе вроде той, где мне приходилось работать, Орден практикует особые приемы оказания психологического воздействия на человека, поддерживает суровую военную дисциплину. Прямо или косвенно ваши люди замешаны в политических заговорах, интригах в кругах элиты с целью нейтрализации врагов Римской Церкви.

ГЕНЕРАЛ. Желал бы знать, где и когда это было.

МАВР. Спустя тринадцать лет после вашей кончины, если не ходить далеко в будущее, в ходе подготовки заговора против английской королевы Елизаветы и возведения на престол Марии Стюарт. Тогда члены Ордена доставляли тайные инструкции на остров в отверстиях посоха или изящной трости, запрятанными в сутане или подошвах ботинок. Исполнены донесения на тончайшей бумаге, чтобы в случае опасности сживать их и проглотить. Многие начальники Ордена оказывались в других странах духовниками королевских семей и в зависимости от конъюнктуры либо поддерживали королей против знати, либо знать против королей. Английский драматург Вильям Шекспир, имя которого будет известно всему миру. Вложит в уста персонажа из своего "Макбета" тонкий намек на одного провинциала Ордена и его трактат о хитроумном использовании лжи. Появятся даже инсинуации о связях самого Шекспира с иезуитами.

ГЕНЕРАЛ. Не могу оспаривать, меня в то время не было. Но все же крайне любопытно узнать другое. Чему вы лично научились у моих учеников? Если было чему учиться.

МАВР. Всякий раз, когда я беседовал с вашими людьми, сеньор Генерал, меня поражала их виртуозная аргументация, умение ловко дезориентировать собеседника и подтолкнуть его к непроизвольной откровенности. Иногда это выглядело в разговоре как бы нарочито, но всегда говорилось благожелательным тоном. Должно быть, обо мне у них тоже складывалось далеко не благоприятное впечатление. Вот, мол, вещает красиво, а средства-то имеет в виду этически сомнительные.

ГЕНЕРАЛ. Простите, какие вы сказали?

МАВР. В смысле нравственно не безупречные. И ведь, действительно, чего только ни сделаешь на благо отечества, какие методы ни попробуешь, включая благонамеренный обман, двусмысленность слов и поступков, утаивание подлинных намерений и прочее из того же арсенала. Разведчики, политики и священники извечно прикрывают свой обман благородными целями укрепления могущества их государства церкви и влияния их кланов. Они считают свое право на обман законным, свои резоны - разумными, даже благоразумными, решения своих высших начальников - почти откровениями небесными.

ГЕНЕРАЛ. Если можно, поконкретнее, пожалуйста.

МАВР. Совершенно конкретно вам говорю: меня восхищала блестящая, доведенная до совершенства техника ведения иезуитами дискуссии, искусного оперирования понятиями вместо фактов. По этой части у меня были и собственные наставники, но ваши люди продвинулись намного дальше. То есть они глубже осознают, что человек может откликнуться на просьбу, если создать такие условия, когда он невольно почувствует свой моральный долг перед тем, кто просит. Мало того, человек может казаться благочестивым и даже искренне верующим вроде бы, но в то же время по ночам в тайне даже от жены писать трактат "Еретические мысли относительно божественности Христа". Все в нем определяется особенностями устройства его ума, души и воли, но способность рассуждать здраво у него - величина переменная: его поступки могут представляться благоразумными, но за всем этим стоит и склонность к сумасбродству. Он ещё и склонен издеваться над собою и себе подобными, за внешним добросердечием скрывать неутолимое желание распалиться сладострастием, а то и поизмываться над чужим или своим человеческим достоинством. Прямо как те жрецы языческие, которые всегда считали кровь невинных необходимой для искупления за людские грехи, но сами себя в жертву редко когда предлагали.

ГЕНЕРАЛ. Проще говоря, вы утверждаете, что каждый из нас двоих совмещает в себе качества проповедника и шпиона?

МАВР. Если нет, то почему нравственно сомнительные средства мы предпочитаем использовать чаще всего не сами, а через своих помощников? Для нас истинная мудрость - перехитрить оппонента красиво, незаметно и тоньше, чем может подсказать самое искушенное воображение. Считая желательным обязывать своим благодеянием людей преимущественно честных, нередко готовы удовлетворить потребности человека любого склада ума и души на пользу нашего дела, за исключением разве отпетых мошенников или проклятых Богом преступников. Мы постоянно остерегаемся, как бы наша незаметная навязчивость не привела к обратному результату, поэтому в основе понимания нами справедливости заложен принцип "Каждому свое и по заслугам". Когда можно избежать возможного для нас ущерба, считаем нормальным отказаться от своих обещаний. Тем более, считаем ненужным их выполнять, если те даны под давлением, не сулят нам ничего хорошего или получены от нас бесчестным человеком.

ГЕНЕРАЛ. Хоть уста клянутся, ум клятвою не связан. Не так ли? Однако правильное ли у вас складывается впечатление о делах моих праведных, я пока не уверен.

МАВР. К сожалению, лично о вас у меня довольно скупые сведения. Ведь даже для самых доверенных лиц Ордена вы остаетесь загадкой. Говорите с подчиненными только о делах и таким тоном, будто избегаете даже намека на свое к кому-то расположение. В работе вы неутомимы. Спите здесь же в своем кабинете не более четырех часов в день. Редко когда выходите погулять или выезжаете за город. Все секреты Ордена поступают к вам через личного секретаря Хуана де Поланко, испанца еврейского происхождения и члена коллегии секретарей Папы Римского.

ГЕНЕРАЛ. Вы ещё не сказали, что каждый божий день в эту комнату приходит множество разных людей, с которыми я обычно беседую с глазу на глаз, как сейчас с вами. Много сил у меня уходит на составление директивных писем и чтение поступающих сюда со всего мира сообщений. У меня довольно сильно подпорчен желудок, но я всегда стараюсь найти время позаботиться о питании, одежде и здоровье моих братьев. Поверьте, никогда никому не скажу такого, чего не смогу повторить публично.

МАВР. Могу представить себе, Ваше Святейшество. И догадываюсь, многое нужно знать тому, кто безраздельно посвятил свою жизнь служению Господу Богу и Его викарию на земле Папе Римскому. Совращение в католическую веру дело важнейшее, сколь и деликатнейшее. Не зря же вы как-то заметили, что у члена вашего Ордена должно быть не два, а несколько глаз.

ГЕНЕРАЛ. Нам нужно чувствовать сильные и слабые струны души человеческой, прежде чем заходить в чей-то внутренний мир. Мы обязаны вести себя так, чтобы нравиться людям и делать для них все скромно, с любовью.

МАВР. Я слышал, будто основатель "Общества Иисуса" не считает себя расистом, романтиком и даже патриотом своего отчего дома, под которым имеется в виду Испания, где вы родились.

ГЕНЕРАЛ. Что скрывать, для меня все смертные, независимо от национальной принадлежности, поделены на два лагеря - сторонников Христа и пособников Антихриста. К последним отношу и тех, кто одобряет продажу женщиной своего тела под предлогом, что так якобы оказывается помощь мужчине не стать рогоносцем. К ним же причисляю и берущих контрибуции с проституток для нужд государственных, включая образование.

МАВР. Откуда же происходят все эти нарушения заветов и учения Христова, сеньор Генерал?

ГЕНЕРАЛ. Как ни обидно, в первую очередь от священников, что призваны противостоять проискам дьявола, но в действительности многие лишь им потакают. Исповедь и пасхальное причастие практикуют все реже, вследствие чего миряне забывают даже молитвы. Да, я не преувеличиваю, главную вину за падение нравов несут именно служители Церкви, которым выпала честь работать в земном штабе Искупителя. Отсюда и важная задача моего Ордена - раскрывать заговоры Антихриста, откуда бы они ни исходили. Иногда я рекомендую устрашать грешников не только наказанием на небесах, но и потерей ими чего-то существенного для них здесь на земле. И заставлять их подтверждать, вместе с верой в Господа Нашего, свои смиренность, скромность, отвращение к богатству и гордыни. Вы знаете, дон Маурисио, время от времени меня посещает видение, при котором появляется змееподобное существо Люцифер, мой главный враг: он мне словно напоминает, что в человеке живет прикрытая грешным телом душа и, дабы преодолеть искушения дьявольские, она должна уметь противостоять им.

МАВР. Почему тогда некоторые анахореты Ордена посещают публичные дома и умаляют себя с продажными женщинами?

ГЕНЕРАЛ. Они хотят испытать свою верность обету целомудрия и убедиться на опыте, как трудно изменить природу человека. Чтобы перебороть в себе греховную плоть, мне лично приходилось возлежать рядом с нагой женщиной, но не вступать с ней в соитие, даже если она того очень желала.

МАВР. Неужели это позволительно для члена Ордена вне брака?

ГЕНЕРАЛ. А я, собственно, никогда не был женат, как и все мои подчиненные. К тому же, с одухотворенной целью делать это им позволительно и смертным грехом не считается. Здесь в Риме я заступаюсь за падших женщин, стараюсь наставить их на путь истинный. Как спасти душу такой грешницы и заставить её вести стыдливо, знаете?

МАВР. Понятия не имею.

ГЕНЕРАЛ. Нужно убедить её вести себя стыдливо. Для этого взять её тщеславие и сделать его противовесом кокетству, внушив, что стыдливость необходима в любви именно для ещё большего удовольствия. Но прежде она должна покаяться.

МАВР. Покаяться? Перед кем? Перед смертным, что клянется на святых мощах, а потом грешит напропалую?

ГЕНЕРАЛ. Перед Господом Нашим Иисусом Христом, вот перед кем. Силлогизмы у вас, дон Маурисио, выстраиваются безупречно, однако могут приносить пользу лишь в том случае, если применяются в надлежащий момент.

МАВР. Лично мне приходилось волею судеб закладывать в основу моих суждений больше не силлогизмы, а собственный жизненный опыт. Я имею в виду, если мне и случалось уступать плотским искушениям, то в том числе и для удовлетворения моих потребностей в общении и познании.

ГЕНЕРАЛ. Ваши суждения рассудочны, не одухотворены Священным Писанием, а потому ложны.

МАВР. Кто перед Богом не грешен, перед царем не виноват, как говорят у нас в России. Кому под благовидным предлогом не приходилось выручать своего друга, переступившего через закон? Не успеешь и моргнуть, как сам попадаешься на чем-то сомнительном, ибо следуешь житейской мудрости - хоть что-нибудь да урвать для себя.

ГЕНЕРАЛ. Не знаю, за мною такого не числится. Кстати, возлюбленные мои и дражайшие братья, готовые принять мученичество, скоро отправятся в Московию и Татарию, где уже работают доминиканцы и францисканцы.

МАВР. Случись там какая-нибудь непредвиденная неприятность с кем-либо из достопочтенных братьев, любой из них скажет, что сие не имеет никакого отношения к Ордену, а только к его собственной слабости. Верно? Или черто, как говорят здесь в Риме?

ГЕНЕРАЛ. У братьев моих всегда наготове огненный меч веры в Христа-Спасителя. Там, где сохраняется Его Пресветлый Лик, мы находим радость, благовещение и блаженство. Вне этого Лика для нас нет исхода и утешения. Нас не надо убеждать, что человек сотворен славить Господа Бога нашего, благоговеть и служить Ему. Все остальное на земле создано в помощь нам для спасения души. Члены моего Ордена - преданнейшие слуги заступника нашего земного Его Святейшества Папы. Мы бредем по миру и проповедуем Евангелие, стараемся сохранить ясность ума и пламенное благочестие. Готовы жизнью своею пожертвовать Христа ради. Мы видим, что вся пакость исходит от дьявольского толкования Священного Писания, подбрасываемого властвующим особам, чтобы они беспардонно вмешивались в дела Церкви и Ордена.

МАВР. Мне помнится, сеньор Генерал, одно время ересью признавали и любые попытки-разговоры о бедности Христа. Признавали до тех пор, пока верховный понтифик не назвал святым и похвальным делом отказ от права собственности, чего придерживался и Иисус, показывая всем пример совершеннейшего благодеяния. Тем не менее, апостолы и после казни Христа продолжали владеть земельными поместьями в Иудеи. Ратуя за бедность, сами же кардиналы и Папа Римский лишаться собственности не торопились и избегали такого возможного решения, как лепры или чумы.

ГЕНЕРАЛ. Совсем не так, хоть вам и кажется, что именно так. Иисус Христос и апостолы имели возможность раздавать блага бедным, тратить деньги на нужды их новой Церкви. В то же самое время они служили образцом исповедного совершенства в пренебрежении к любой мирской собственности. По сути, обет жизни без собственности не означает отказа от естественно необходимых человеку вещей. Братья мои только пользуются этим необходимым, но не владеют и не распоряжаются как собственностью. Иисус Христос же, по праву естественному и подтвержденному Священным Писанием, будучи Сыном Господа, унаследовал от Отца все, что есть на земле.

МАВР. При ещё живом-то Отце? Неужели Бог уже умер?

ГЕНЕРАЛ. Дерзите! Неужели Бога не боитесь?

МАВР. Признаться как на духу, побаиваюсь. Но вы правы, не стоит мне распространяться на скользкие темы. Опровергать ваши аргументы, Ваше Святейшество, дело для меня неподъемное. Я только хочу сообщить вам в доверительном порядке, что русским старцам-духовникам тоже ведомы тайны человеческой природы, её высочайшие взлеты и самые низкие падения. Святой Старец берет душу и волю себе подобного создания в свое полное, абсолютное послушание. Это не совсем обычное послушание, что практикуют в наших монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся Старцу и неразрывная духовная связь между связавшим и связанным. Другими словами, достигается нравственное перерождение человека посредством благого, пронизывающего насквозь слияния евангельских добродетелей и сладостных таинств христианских. Старец открывает в каждом верующем богоподобное, вечное, христолюбивое и высвечивает в нем нечто, способное заставить того распять самого себя на Кресте Христовом или взять свой крест и следовать за Спасителем повсюду, куда Он укажет.

ГЕНЕРАЛ. Красиво ж вы поете, православцы! Только не пытайтесь совращать меня в свою пакостную византийскую схизму. Не получится!

МАВР. Разрази меня гром, Ваше Святейшество! Я прекрасно знаю, что вы принадлежите к железной когорте несгибаемых.

ГЕНЕРАЛ. Потому и слушайте меня внимательно, как я вас слушаю. Расширяя границы Царства Христова на земле, мы воздействуем на душу грешников добродетелью, которая подсказывает им советоваться с нами, чтобы совместными усилиями придти к наилучшему решению. Мои люди не проповедуют, строго говоря, а ведут дружескую беседу о духовном в домах отдельных лиц, куда нас приглашают. Иногда говорим о достоинствах и восхваляем их, иногда о пороках для их осуждения. Сам же я придерживаюсь монашеской аскезы и одновременно связан посредством переписки с сотнями и даже тысячами моих братьев по всему миру, не говоря уже о множестве светских лиц в различных странах.

МАВР. Я слышал, вы избегаете душевной привязанности к кому-либо из них, искренности и дружбы, умеете сдерживать гнев и ненависть, но крайне подозрительны.

ГЕНЕРАЛ. Черто. Иногда все же мне приходится говорить человеку весьма неприятные для него вещи. Стараюсь делать это в спокойном, доброжелательном тоне при любых условиях. Что до моей подозрительности, святое дело Ордена от неё не страдает. Согласитесь, все мы дети или внуки распутных предков.

МАВР. Безусловно, у меня нет даже тени сомнения.

ГЕНЕРАЛ. А теперь давайте я вас спрошу, читали ли вы мои "Духовные упражнения"? И если да, то как вы их понимаете?

МАВР. Мне не хотелось сводить их к рассуждению о методах излечения грешных душ посредством аскетизма и успокоения совести. Я думаю, "Духовные упражнения" сообразуются со всемогуществом таких рассуждений, но только лишь в драматической форме.

ГЕНЕРАЛ. Не можете ли вы пояснее выразить свой тезис, дон Маурисио?

МАВР. На мой взгляд, в ваших наставлениях таится недоверие к рассудку. Острые углы рассуждений вы пытаетесь сгладить драматической напряженностью чувств увещевания. Однако любая драматическая экспозиция может оказаться далекой от непосредственного духовного переживания и не приносить душе человека полного удовлетворения. При чтении вашей книги, кроме того, я словно вязнул в сыпучих песках схоластической казуистики. Мне кажется, неожиданность новизны в нашем земном мире, его грандиозность могут привести и приводят к возбуждению мысли, который переходит в экстаз восхищения, когда при этом духовные переживания граничат с исступлением, почти с сумасшествием. Экстаз подобного рода ведь известен не только народам, воспитывавшимся на Евангелии. Не знаю, насколько я четко выразил свое мнение, но это то, что мне сейчас приходит в голову по поводу вашего вопроса.

ГЕНЕРАЛ. Многое в вашем экспозе мне представляется путанным. Чувствую, не верите вы в безгрешность господа, отсюда и все ваши блудливые мысли.

МАВР. Скорее всего оттого, что слишком уж много допускается небесами жертвоприношений существами никому не причинившими вреда или не успевшими причинить. И оттого что позволяется извращать до неузнаваемости моральные и нравственные ценности христианства. А что получается в результате? Человек вызывает истинный ужас тем, что даже свою веру в Бога часто строит на корыстном расчете. Расчет же таков: если Он есть, то поклонение Ему зачтется в день Страшного Суда, а если нет, то и поклонение не повредит на всякий случай. Как это все Господь сносит? Ради чего? Мне не понятно.

ГЕНЕРАЛ. Вера в Господа Бога Нашего дает человеку благостное успокоение. Потому вера сия истинна.

МАВР. Святой отец! Благостное успокоение принимается за главное доказательство. Хорошо. Но не упускаем ли мы при этом возможность того, что успокоение могут приносить и ложные верования или суждения? Опять выходит палка о двух концах!

ГЕНЕРАЛ. Убедительным свидетельством вашей неправоты служит вся моя жизнь, целиком отданная Всевышнему. Бытие мое покоится на покаянии, святой терпимости, смирении, пренебрежении плотскими и финансовыми вожделениями, на жесточайшей борьбе с дьявольскими искушениями и на абсолютном повиновении Папе. Если я засомневаюсь хоть на йоту, мною совершится смертный грех. Скорее, плечо мое отпадет или рука отнимется, чем я это осмелюсь сделать.

МАВР. Прошу прощения, Ваше Святейшество. Видно, я просто не поднялся до осознания роли Творца. Мне почему-то интеллектуальная совесть не позволяет в качестве доказательства брать следствие из ещё не доказанного тезиса. Должно быть, я испорченный и в том смысле, что целомудрие мне кажется недостижимым здесь на земле. Мне даже иногда думается, не надо его достигать, ибо скучища воцарится кругом беспросветная. Вы не замечали, что, чем целомудреннее человек, тем он скучнее? Безотрадность наступит и в другом крайнем случае - превратись все вокруг в неисправимых законченных мерзавцев. По все видимости, христианская мораль больше дает нам сил для добра, меньше - для отпора злу.

ГЕНЕРАЛ. Всё от Бога и в союзе с непорочными небесами. Господь Бог стоит над всем, что люди способны сказать, подумать или сделать. В столь же высокой степени щедра в Нем и бесконечная милость к людям. Мир дряхлеет и лишается остатков благоразумия, слепцы служат поводырями слепцам, козлы видят их шествие к пропасти и посвистывают в рожки. Как, например, вы сейчас.

МАВР. Ну зачем же, я ведь тоже иногда нагнетаю в себе желание поверить в Господа, даже ношу на груди талисман с изображением Иисуса-младенца на коленях у святого Антония, хотя носить такие вещи католическая, да и православная церковь категорически воспрещают. Все в силе самоубеждения. Точно так же любовь к Богу можно пробуждать возбуждением плоти, причинением ей физической боли. Сладострастие мученичества лежит рядом со сладострастием веры во Всевышнего, с гордынью и возмущением против Владыки Небесного. У святых угодников, вроде вас, те же слабости, что и у грешников. Все идет от мозга, а потом приводит к расстройству физического, духовного и нравственного здоровья.

ГЕНЕРАЛ. Красиво у человека тело, но под кожей слизь, кровь, кишки, желчь, мокрота, экскременты. И это отродье курвы на что-то ещё претендует. Мое же сердце смягчается, душа теплеет и находит умиротворение в полной отрешенности от мирской жизни с её похотью и глумлением над святостью. Не обильное знание питает душу мою, а внутреннее во мне чувствование и наслаждением им.

МАВР. Звучит убедительно, хоть и не все ваши мысли я ловлю на лету. Вот мне, например, любопытно, почему вы не обязываете своих братьев носить монашескую одежду, как меня в свое время не обязывали носить военный мундир. Прослышан я и о том, что члены вашего Ордена учатся входить в мир кроткими овцами, действовать там как свирепые волки и, когда их изгоняют, то уметь подползать по змеиному.

ГЕНЕРАЛ. Вы драматизируете случаи, когда одолеть оппонента можно только лестью к нему, пронизанной терпением. Да, наши методы душеспасения кому-то могут показаться двойственными. С одной стороны, умаление себя для извлечения удовольствия есть грех и наказывается сие падение скрежетом зубовным в аду. С другой, даже наложив запрет на некоторые свои инстинкты, мы невольно тянемся к эротическому вожделению, что заложено и в любви к Господу.

МАВР. Привлекая на свою сторону людей в первую очередь одаренных умом и духовной волею, вы тем не менее отстаиваете равенство всех перед Богом. Утешая страждущих, делаете так, чтобы в них вселялась неуверенность и этакое возвышенное недомыслие. Или мне только кажется?

ГЕНЕРАЛ. Почему бы не использовать к вящей славе Божией склонность простолюдинов благоговеть перед святым, добившимся святости загадочным путем обуздания себя? Если для вас канонизация в святые противоречит здравому смыслу, для нас насмехательство человека над самим собой - это уже свидетельство его помешательства.

МАВР. Поймите меня правильно, Ваше Святейшество. Вы - сторонник жесткого иерархического подчинения и каждого члена Ордена удостаиваете строго ограниченной личной инициативой. Вы считаете, приказ вышестоящего лица должен быть исполнен без раздумья и промедления в соответствии со Вселенским законом подчинения низшего тела высшему. Но ведь есть люди, сознательно выходящие из-под подчинения кому-то и выдвигающие свои обоснования к этому. Быть может, мир строится не только на подчинении, но и на неповиновении? Посвящая свое исследование "О вращении небесных тел" Папе Римскому, Коперник предположил, что его труд может оказаться полезен Церкви. Чуть позднее астроном Галилей огласит открытие им законов, ставящих под сомнение наличие сил высшего и низшего порядка в космосе.

ГЕНЕРАЛ. Для нас, если Папа так решает, то и белое становится черным. Теория Коперника расходится с видением мира, выработанным Церковью, и я, как Генерал "Общества Иисуса", даже не полагаю возможным с ним спорить. Вместо этого мною разослана на места директива ставить под сомнение всякие домыслы на данную тему, держать свой ум в ещё большей готовности к безоговорочному подчинению во всем истинной супруге Господа, какой является наша Святая Матерь Церковь Иерархическая, восхвалять по-прежнему все Её предписания и находить им обоснование. Что до звездных тел, то среди них есть все-таки тела низшего порядка, которые движутся под влиянием тел высшего порядка, находясь в естественной подчинительной связи. Так и люди подчиняются, при согласии ума и воли, вышестоящим. Мои братья должны больше хвалить, а не порицать указания, инструкции и действия их начальства. Даже если начальники не заслуживают одобрения, публичная их критика привела бы к недовольству мирян своими церковными и светскими властями. Живущие в послушании должны предоставить начальствующему лицу руководство и управление собою так, словно они трупы.

МАВР. Не хотелось бы перед вами заискивать, сеньор Генерал, однако вынужден отметить, что влияние Церкви зависит в первую голову от её служителей, изможденное тело которых подчас свидетельствует о жесточайшем их ограничении себя и постоянных ночных молитвах. Обуздывающие свою плоть аскеты потрясают воображение простых смертных, внушают к себе почтение такое, что никогда не осмелишься обвинить их во лжи. Тем не менее, я прослышан, что существуют у вас в Ордене и используются разного рода методы-уловки, которых честными никак не назовешь.

ГЕНЕРАЛ. В священной борьбе с дьяволом допустимы любые средства для привлечения человека на сторону честного воинства Христова, для отвращения людей от греха на страх врагам Церкви, на радость Её чадам. Здесь допускаются и обман, и убийство тирана или лжесвидетеля, и прочие крайние меры, когда иные не срабатывают. Я даже иногда вынужден, если оправдано интересами Ордена, разрешать кому-то вести эпикурейский образ жизни и все это до поры до времени считать суетой сует.

МАВР. У меня во время моих тайных миссий за рубеж тоже было золотое правило - "до поры, до времени". Оно мне служило, потому как приходится обманывать по заданию своего правительства в интересах безопасности моего государства. В конечном счете, успокаивал себя, что такая мораль есть ещё и вынужденный самообман, посредством которого надо укрощать в себе агрессивные инстинкты. То есть на обман шел сознательно, превращая жизнь в игру на маскараде. Я и сейчас вижу, как обманывают сами себя, а многие при этом расхаживают в позе мученика. Редко кто считает себя лжецом без необходимости, да и у меня лукавство часто не обдумывается заранее, а как бы невольно получается. Я убедил себя в том, что обманываю вынужденно, во спасение.

ГЕНЕРАЛ. Вот и у нас допускается двусмысленность высказываний. Можешь говорить, что не хочется делать того-то и того-то, но никогда не заявишь категорически, что не сделаешь этого ни при каких условиях. В других случаях, когда обвиняешься во лжи, ты знаешь, на самом деле речь идет лишь об оказании надлежащего, угодного Богу воздействия на души людей. Известно, в массе своей простые люди обеспокоены и успокоение им на долгое время уже никто не приносит, даже Иисус Христос. Чтобы хоть как-то снять у них тревожные настроения, нужно склонить их вести такой образ жизни, при котором у них просто не остается физических сил для удовольствий. Но лишить их возможности жить своим умом ещё мало, надо сделать все, чтобы они жили твоим. Сие возможно путем навязывания им длительного состояния расслабленной воли, смятения чувств и размягчения рассудка. Вести борьбу с дьяволом можно успешно лишь его оружием.

МАВР. То есть иной раз душу заложишь, но только для отвода глаз и не подставляя своих товарищей. Но не действуем ли мы иногда по наущению дьявола? Инквизиторы даже опускаются на самое дно сосуда гнусностей без всякого страха перед карой Господней, и мне почему-то кажется, не верят они ни в Бога, ни в черта.

ГЕНЕРАЛ. Никогда и нигде я не писал, что предпочитаю наказать сто невиновных в преступлении веры, чем отпустить безнаказанным одного виновного. Мои люди настроены безотлагательно докладывать мне о малейших подозрениях в отступлении от праведного образа жизни служителей Церкви. Между нами и доминиканцами есть отличие. По своему характеру, они люди чрезмерно мрачные, жестокие и коварные. "Душонками, обремененными трупом" можно назвать их словами Эпиктета. Истинное наслаждение многие из них получают от унижения и издевательства над людьми, обвиняемыми в колдовстве и всех смертных грехах. Некрофилов среди них тьма тьмущая, как и падких к содомии. Инквизиторы всегда к чему-то принюхиваются прежде, чем приступать к угрозам и пыткам. О себе говорят, что мучают, мол, не из злобы, а из милосердия христианского, ибо только через огонь можно спасти души людей. Простой народ глуп и сам себя ведет в Инквизицию - ему нужен грозный, требовательный пастырь и не важно в какой ипостаси, тирана земного или Владыки Небесного.

МАВР. Я догадываюсь, что здесь в Риме рано или поздно они меня сгноили бы в тюрьме или сожгли на костре, даже не задушив предварительно в качестве привилегии. Но, откровенно говоря, мне где-то нравятся отшельники-мечтатели, хотя и не делаю из них кумиров.

ГЕНЕРАЛ. Это уж ваша морибус россика максимализмус.

МАВР. Русская болезнь максимализма - очень точно подмечено, Ваше Святейшество. Я тут должен вам признаться, мне не приходилось испытывать благотворного очищения души на исповеди или усердствовать умом на тот предмет, что случится со мною после смерти. Однако это не мешает мне видеть, как всё на земле ходит по кругу, всё и даже Время.

ГЕНЕРАЛ. Не знаю, кто на стороне вашего Ордена, дон Маурисио, но мое воинство оберегаемо любовью Божией. Истинно так, ибо любовь эта отвечает разуму, благочестивому здравому смыслу и христианской совести. Отвечу и на умствование ваше по поводу загробной жизни.

МАВР. Я весь внимание, сеньор Генерал.

ГЕНЕРАЛ. Бренная жизнь земная бросает в нас жребий за жребием и попадает либо нарочно, либо случайно. На пути по тверди земли где-нибудь да споткнешься, упадешь, сильно поранишься и можешь даже подумать, что лучше было бы не являться на свет. Случись самое страшное, на лице в момент смерти невольно появится на мгновение выражение восторга, словно всю жизнь стремился высвободиться наконец из тисков зла, очиститься от сатанинской скверны и увести себя от искушений дьявольских в мир благомыслия. Душа Христова, освяти меня...

Игнатий Лойола осеняет себя крестным знамением, медленно встает из-за стола и грудным голосом произносит:

- Я ощущаю характерный для Рима запах. Этот запах словно идет из чрева города и особенно чувствуется именно сейчас в конце ноября. Признаться, я несколько утомился, сеньор Маурисио. Пойдемте наверх, подышим чудотворным воздухом Вечного Города. Им можно дышать до опьянения.

Генерал вызывает своего личного секретаря, и они все трое выходят из комнаты.

Спустя минуту-другую со скрипом отворяется дверка большого шкафа. Оттуда появляется человек пожилого возраста и весьма почтенного вида, очень похожий на Мавра, только с более заметной сединой. На нем такой же твидовый пиджак, но без красной гвоздики в петлице. Он осматривается по сторонам, достает из внутреннего кармана листы бумаги.

- Пока они здесь чесали языком, мне удалось раздобыть вроде бы любопытный документик, только жаль нет печати, даты и подписей, как полагается. Ну-ка посмотрим, что в нем понаписано, - говорит он, с удовлетворением потирая руки.

Вальяжно усевшись в кресле, где только что сидел Генерал, человек не спеша одевает очки, достает из кармана миниатюрный фонарик и освещает им страницы.

Если незаметно встать у него за спиной и знать тот язык, на котором составлен документ, то можно прочесть следующее:

Наставление имперской службы безопасности своим тайным агентам.

Еще мудрецы Китая и Египта подмечали, что вдохновенные разговоры о гуманности и высоких нравственных ценностях могут быть весьма успешно использованы в целях усиления государственной власти. Ложь и лицемерие, похоже, впитались в кровь и плоть человека. Склонность к обману настаивалась на потребности физического выживания в борьбе за его существование как вида.

Взаимоотношения людей, особенно когда сталкиваются их личные интересы, повсюду далеки от искренности. Человеку любого положения в обществе ничего не остается, как стать ночной бабочкой, которая, изображая из себя разъяренную сову, резко распахивает крылья перед нападающей птицей.

Зачастую мы сами напрашиваемся на обман, словно провоцируем других подыгрывать нашим ожиданиям, сообщать то, чего не было. Можем избрать для себя и наиболее удобный вид психологической обороны - самообман. Его наиболее распространенная форма - вера в счастливое будущее, этакое состояние неунывающего фатализма и самоутешения. Нередки случаи и взаимного обмана, когда, например, сильные чувства любви или ненависти делают честную оценку друг друга невозможной.

Лжец вечно ждет подвоха и свои собственные уловки оправдывает чужими хитростями. Дабы пристойно выглядеть, хотя бы в собственных глазах, он называет свой обман "произвольным обращением с фактами", а сам, если и вынужден признать обман, то исключительно в контексте блага для обманутого, внесения спасительной гармонии в мировой хаос и защиты справедливости. Он может даже вообще не придавать значения своей лжи, считать себя в сущности порядочным человеком, допускающим обман лишь в совершенно безвыходном положении. Может лгать и из приверженности широко признанному мнению, из доверия к авторитету, из боязни признаться в собственном невежестве или из опасения, что тайна, став всеобщим достоянием, будет использована во зло.

Много возможностей для обмана таится и в многозначности слов. К примеру, "любовь" понимается каждым по-своему, с совершенно разным оттенком. Могут быть искажены и пропорции в передаваемых сведениях: выпячивается один факт или его аспект, затуманивается другой, умалчивается третий. Рассмотрение одного и того же факта с разных сторон обычно сопровождается вроде бы бесстрастным анализом, однако наиболее убедительные и броские аргументы приводятся всегда в пользу своей позиции, наиболее слабые - в поддержку позиции оппонента.

Добродетельный обман тоже не бескорыстен. Расчетом здесь могут служить защита собственной чести, профессиональной этики, политических интересов. Обманывать принято и умолчанием о совершенном гнусном поступке, или как говорят, "кто молчит, тот не решит". Отказываются от дачи свидетельских показаний также из жалости, дабы не убивать в человеке последней надежды.

Взять хотя бы провоцирование Иисуса Христа фарисеями и книжниками, когда они приводят к Нему уличенную в прелюбодеянии женщину и спрашивают Его, какой меры наказания она заслуживает. Любое решение Иисуса Христа им кажется проигрышным, благо тут может быть либо поощрение греха, либо необоснованное всепрощение. От прямого ответа Искупитель искусно уклоняется и говорит: "Кто без греха, пусть первый бросит в неё камень." Тем самым Он всем напоминает об их нечистой совести.

В шахматах и во многих видах азартных игр обман называют "комбинационным стилем" с целью побудить оппонента к действиям, которые лишь кажутся выигрышными. Или как говорят китайцы, "бить по траве, чтобы спугнуть змею". В науке тоже никто не застрахован от коварного использования открытий для достижения славы, обогащения, влияния...

Бывает, человек утверждает что-то несоответствующее действительности не из злого умысла, а просто по незнанию или в силу заблуждения. Блаженные, эти не лгут, они невольно распространяют ложь чужую. Казалось, есть некое золотое правило воздерживаться от злословия до полной проверки сведений, но проверка иногда затягивается и ничего не остается другого, как самим придумывать и верить в это.

И все же, наиболее изощренно вводят в заблуждение, когда верят, будто творят благое дело. Чаще всего это происходит на войне тайной или открытой, позволяющей предаваться всем смертным грехам и порокам на свете, оправдывать которые в мирное время уже несколько сложнее.

А теперь, после несколько затянувшегося вступления, перейдем к практическим рекомендациям.

Для создания о себе приятного впечатления старайтесь выражать свою мысль так, чтобы её прямое значение перемешивалось с фигуральным, иносказательным. Но помните: когда человек начинает подозревать обман, он невольно настораживается и отстраняется. Тут надо тщательно анализировать свои слова и более искусно скрывать подлинные намерения. При этом, не злоупотребляйте цинизмом, чтобы расположить к себе, ибо тонкая или грубая игра по манипулированию людьми им более всего ненавистны.

Как бы ни складывались обстоятельства, лучше избегать жесткого давления на интересующее вас лицо. Незаметно и крайне ненавязчиво подбрасывайте ему надлежащие сведения, на основе которых он мог бы сделать

нужные выводы. Если сам он удостовериться не в состоянии, окутывайте эти сведения завесой из подлинных фактов. Создавайте таким образом благоприятные условия перед проникновением в его сознание, но сами оставайтесь как бы в стороне. Подталкивайте его к мысли в желаемом направлении, а он уже в своем уме додумает остальное. Если же метод мало срабатывает в силу упрямства или склонности объекта воздействия противоречить всему, чего от него хотят, выскажете ему просьбу прямо противоположную. Но когда и "метод халифа Омара" не эффективен, перестаньте настаивать на своей правоте, поставьте себя на его место и подумайте об искусственном создании ситуации, при которой он будет вынужден согласиться с вашей аргументацией. То есть, по китайской подсказке, заманите его на крышу и уберите лестницу.

При всей их тяге верить до самозабвения в свою идею или откровения божественные, люди также склонны воспринимать разумное, взвешенное суждение. Обычно же все их попытки отрешиться от земных тягот чаще всего приводят к ещё большему унынию, пока кто-нибудь голосом твердым мудрого апостола не скажет, как именно тоску можно превратить в отраду, беспокойство в умиротворение.

К примеру, кто-то признается вам в своем безмерном отчаянии, глубоком разочаровании в жизни. Тут уж надо постараться убедить его, что ничего страшного с ним не происходит, и более того, это его судьба, даже удача, от коих нельзя отказываться, иначе положение лишь усугубится. Весьма уместно будет, если вы в ответ на его жалобы разыграете из себя этакого простачка, создадите у него ощущение не своего, а его якобы морального преимущества. Вспомните, наконец, китайского гения сыска господина Пэна, который в беседе с подозреваемым часто наигранно и открыто признавался в своей беспомощности добиться от того правдивых показаний даже на допросе с пристрастием.

Влиятельные государственные деятели в своих странах - тоже живые люди, и действия их обычно продиктованы мотивами двух видов. Одни - внешне благонамеренные, другие - подлинные, личные и не обязательно нравственно безукоризненные. К мотивам действий интересующего нас лица вы должны подобрать свою "отмычку", в противном случае привлечь его на нашу сторону практически невозможно. У каждого ведь свои уязвимости душевные, слабости характера и идолы для поклонения - слава, богатство, женщины и прочее, до бесконечности. Разузнайте, какая и какой из них главный, а затем пускайте в ход соответствующие средства для развития его мыслей и чувств в желательном нам направлении.

Допустим, в нужное время и надлежащем месте вам пришлось застать врасплох, точнее в компрометирующей ситуации, человека с весьма развитыми волевыми качествами. Так вот, его можно, можно притянуть к себе, пусть даже на короткое время, и этот период подчинительной связи продлить, подыгрывая свойственным его натуре сильным и слабым сторонам одновременно. Умным можно манипулировать с помощью его же ума, завистливым - с помощью его зависти, мстительным или обидчивым - посредством его мстительности или легкой душевной ранимости. И пусть в нем смешиваются понятия "после" и "вследствие" благодаря вашей хитрой прозорливости достойной Талейрана. Помните, как Наполеон поручил своему министру разработать проект о государственной независимости Польши? Талейран не растерялся и затребовал от поляков огромных денег за то, что он "уговорит" все-таки императора предоставить их стране независимость...

Если обещали, старайтесь держать свое слово! Когда это не представляется возможным, сделайте козлом отпущения какое-нибудь лицо вне досягаемости, дабы самим избежать подозрений. Ради этого можно пожертвовать правдой, но не путем ссылок на убогие выдумки типа писем Иуды Искариота к Марии Магдалине. Найдите нечто близкое к факту, в котором не было бы ни злого, ни доброго замысла. Найдите, черт возьми, и в себе смелость прямо признаться: ловкий, удачный обман даже доставляет удовольствие, после него появляется больше уверенности. Но для достижения наибольшего результата нужно сначала удостовериться, что правду люди говорят обычно не из-за боязни запретов Всевышнего, а из соображений личной выгоды сказать все, как оно было в действительности. В ребенке изначально не заложено отвращение ко лжи, он обманывает как бы непроизвольно, по наитию, преследуя свои личные интересы. Один из персонажей Достоевского вообще выдвигает принцип "соврешь - до правды дойдешь": по его убеждению, потому он и человек, что врет, но если уж врать, то уж врать по-своему, ибо такой обман даже лучше чужой правды.

Глупо верить всем. Столь же глупо никому и ни в чем не верить. Можно верить, но с известной опаской, тому, кто даже при условии своей полной безнаказанности вряд ли совершит противоправное действие. Остается лишь уточнить, что именно он считает благочестием закона в мире, извечно опиравшемся на ложь больше, чем на правду, в мире, где многие стараются натянуть на себя мантию невинности, а потоки вранья и пороков такие же мутные, как и до Рождества Христова. Да и в чем, говорят, вред святой лжи во спасение, если благодаря ей люди и нации ещё не перегрызлись между собой и в обществе поддерживается хоть какой-то порядок в мире, где, вместе со склонностью к обману, генетически заложено во всех смертных стремление к правде.

Становясь более откровенным, человек невольно раскрывает свои ладони перед собеседником и тут же может опять лгать, как порочный инок из ордена странствующих мозгоблудов. Наиболее ходовые монеты обмена информацией всегда были и есть четвертинки правды. Да и попробуй быть честным или беспристрастным ко всем фактам, если о многих даже не догадываешься. Ко всему прочему, возможности человеческого интеллекта физически ограничены, в силу чего неизбежны упрощения, упущения, достаточно произвольное толкование понятий. На все просто не хватает ни сил, ни времени, потому и приходится выбирать между правдоподобными толкованиями в надежде не ошибиться в главном. Ну а то, что якобы главное, со временем отступает на второй или даже третий план, оставляя за собой разрушенными общепринятые схемы...

Именно с учетом такого этически неприглядного фона моральной нестабильности, вам и приходится работать. Тут прежде чем идти на сближение с каким-нибудь интересующим нас лицом в стране вашего пребывания, нужно непременно определить тип этой личности. Если перед вами человек темпераментный, то нельзя беседовать с ним флегматично - он лишь замкнется в себе. С тем, кто поспокойнее, внешне во всяком случае, говорите обстоятельнее и не столь велеречиво: холерический тип вам вообще противопоказан, ибо только настораживает, а должен успокаивать.

Категорически запрещается обрывать или прерывать высказывания такого лица, всегда нужно выслушивать его до конца. Вы можете выражать одобрение или неодобрение, но это не обязательно должно отражать ваши подлинные мысли или чувства. Свой собственный темперамент вы как бы отключаете, действуя при этом строго в соответствии с регламентациями, делающими ваши усилия максимально продуктивными.

Умение разбираться в людях достигается многолетним опытом общения с ними, желательно по чаще в условиях необычных, даже экстремальных. Понимать природу человеческую, знать все тонкости взаимодействия характера и настроения - это искусство плюс ремесло, требующие предельной самоотдачи и внимания. Да пусть вы прослывете рассудительными, чем останетесь в дураках!

Попытайтесь быть непредсказуемыми в своих действиях, постоянно варьируйте способы и приемы, дабы по трафарету не разгадали ваш замысел. Когда вас обманывают и вы это чувствуете, притворитесь, будто верите, и тогда обманщик попадет в расставленную им же ловушку. Или играйте под "простачка", не пропуская незамеченными поведение или высказывания человека, которого вы выбрали в качестве потенциального своего помощника, ибо все вербальные и невербальные сигналы с его стороны имеют огромное практическое значение. Тонко блефуйте, усыпляйте его бдительность, притворно сомневайтесь и противоречьте, но только по неважным для него вопросам. Таким путем вы умело произведете двойную пробу его чувств и мыслей, сдержанностью своею расшатаете его сдержанность.

Будьте начеку с теми, кто любит вселять в других беспечность. Чем меньше такие знают о ваших намерениях, тем меньше у них шансов вам навредить. Ум свой развивайте до степеней совершенства не столько в том, что говорите, сколько в том, что утаиваете. Благоразумие должно одолевать ваше тщеславное мимолетное удовлетворение. Между своими словами и делами всегда оставляйте известный зазор. Рассеянностью прикрывайте увиливание от ответа. И помните арабскую мудрость: если тайна раскрыта кому-нибудь, то она - твоя пленница, но стоит тебе самому раскрыть, ты уже - её пленник.

Может, для кого-то иначе, но для вас ядро характера человека должны составлять его волевые качества, от которых и зависит все остальное. Посему нейтрализуйте волю в объекте вашего внимания с помощью его же воли, навязывайте свои правила игры так незаметно, что он невольно начнет расслабляться и сваливать себя тяжестью своего разлада в душе. Внушая ему что-то нужное нам, используйте его тягу к собственному неистощимому источнику морального удовлетворения, которым он пользуется для обретения своего благоденствия.

В сущности, есть единственный путь убедить человека сделать нужное вам, но кажущееся ему предосудительным - внушить, что это ему лично необходимо. Личные интересы есть наиболее надежные ориентиры при оценке мотивов его поступков: он ещё с большим рвением отстаивает свое мнение, если оно совпадает прежде всего с его личными планами. Поэтому, постоянно рассматривая происходящее под углом его восприятия, выявляйте у него самые сокровенные желания, помогайте ему их удовлетворить, подыгрывайте его стремлениям снискать похвалу и признание своей значимости.

Никто не любит, чтобы их поучали жить или что-то им внушали. К тому же, будьте уверены: если можно было поступать безнаказанно, большинство сразу же показало себя в худшем свете, благо постоянных в своих добродетелях личностей крайне мало, они - своего рода аномалия. Время от времени люди могут делать что-то без всякого личного интереса, и даже добродетельные граждане приносят себя эпизодически в жертву злополучному стечению обстоятельств. Из опыта явствует, что легче всего они внушаемы или не столь критически воспринимают окружающее сразу после пробуждения или поздно вечером, накануне отхода ко сну.

Даже если, по китайской подсказке, вы остались с человеком один на один на крыше без лестницы, оставайтесь доброжелательными - это ваша ходовая монета, хоть и фальшивая. Доброжелательность согревает душу, размягчает, из неё можно попытаться что-то лепить. Вот почему всячески выказывайте ему уважительность свою, живейшее участие в делах его и мыслях, пусть даже такого отношения он не вполне заслуживает. Чувствуете, привирает и привирает не о себе, а о ком-то другом - притворитесь апостолом Фомой, который только тогда поверит в смерть и воскресение Христа, если тот позволит ему потрогать раны.

Да, это обман с вашей стороны. Но обман достойный восхищения! Многие нелепости, вызывающие у человека доверие, бессмысленно опровергать. Не ставьте прямо под сомнение его мнение, высказывайте собственное ненавязчиво, бесстрастно и с уверенностью в своей правоте. Ну а если поддались сами искушения восхваления себя, то хотя бы умеряйте дозы.

Трудно вести разговор, когда позиция собеседника "скользит". Если в ней ещё и мало логики, то все кажется безнадежным. Но не отчаивайтесь! Многие нуждаются в "акушере" принять роды их мыслей. При встрече с такими начинается действительно многообещающая беседа, оставляющая в памяти у них след.

Доброжелательный тон и улыбка завоевывают сердца не меньше искренности и убедительности аргументов. Несговорчивого субъекта можно иногда завлечь острословием, иронической насмешкой, не только риторикой убеждения, но и риторикой осмеяния общепринятых представлений. Тут бывает даже не важно, о чем идет речь. Главное - не затягивать и, как оперный певец, в первых же куплетах арии прямо выложить свои аргументы, добиваясь от голосовых связок максимального эффекта. Голос должен быть низкий, ровный, уверенный, спокойный. Иногда, правда, можно прибегнуть к мягкому порицанию с ноткой суровости свободной от оскорбительного, язвительного тона. Ни в коем случае нельзя допускать раздражения в голосе. Говорите мягко, но твердо, тогда и доводов потребуется меньше. С дамой же нужно разговаривать

еще и ласково.

Зорко следите за своими промахами, судя по грустному или радостному выражению лица собеседника, по его замкнутости или говорливости, повышению или понижению голоса. По возможности, избегайте резких или вялых жестов, неподобающих вашему официальному положению. Вульгарные манеры, суетливость речи и мышления, вычурная мимика - все это отталкивает. Фраза у вас должна усиливать воздействие и надо во время делать паузы. Психологический перевес у того, кто первым навязывает паузу своим молчанием. Отсюда эффект пугающих намеков и опасность выдать себя за Христа-Спасителя. Тут можно ожидать и распятия. Ведь, строго говоря, какой человек, такая и речь у него. Спорить или ссориться, особенно в разговоре за вином, древние греки признавали неприличным, избегали раскрывать свою душу перед мало знакомым собеседником и называли пьяным всякого, кто выпил больше трех стаканов, даже если по его поведению не видно.

Любое ваше явное превосходство над объектом разработки вызывает у него раздражение, поэтому старайтесь не выходить далеко за верхние пределы его интеллектуального и духовного потенциала. Незачем тратить время и силы на споры, когда тот значительно выше вас умом или ниже. Незачем и торопиться с ответами, благо в нравственном отношении право сильнейшего в открытой борьбе весит не больше, чем право хитрейшего в тайной. Если в дуэли при фехтовании нормальным считается использовать отвлекающие противника финты и уловки, то и в схватке умов происходит то же самое. В любом случае не показывайте своего смущения, ибо даже к умным и откровенным начинают относиться настороженно, когда видят их смущенными.

"Цель оправдывает средства!" На этом нетленном принципе строится вся мировая политика, покоится частная жизнь любого из смертных для достижения ими личного блага и выгоды. Как врач без необходимости не признается больному, что тот неизлечимо болен, так и вы оправдываете сына, который в целях спасения отца от тюрьмы дает ложные показания в суде...

В дверь дома Каса де ла Страда кто-то громко и настойчиво стучится.

- Ну, не бог весть что, - замечает человек в твидовом пиджаке. - Особо нового для себя не увидел. Надо бы только не забыть прихватить стенографическую запись. Может, чем черт ни шутит, и пригодится "на дождливый день".

Быстро сложив листы документа, он кладет их в карман, заходит в комнату личного секретаря Генерала, возвращается и поспешно прячется в шкаф.

В кабинете Лойолы появляются двое высоких, статных юношей в полосатой форме швейцарских гвардейцев Ватикана и один небольшого роста, но весьма упитанной комплекции в черном плаще-накидке со шляпой-треуголкой в руке.

Слуги зовут их за собой наверх.

* * *

Вот такой рассказ получил я по Интернету и перевел с английского на русский. Ну а то, что их сочинение может показаться не законченным, на это у Джулии с Алексеем были свои резоны, о которых мне станет известно позднее.

ЗНАК ДВЕНАДЦАТЫЙ

В Е Р Д И К Т С А М О М У С Е Б Е

Стрелки венских циферблатов бежали неудержимо быстро для Алексея и так незаметно, что его пребывание в гостях у Джулии несколько затянулось. Вот уже увяло лето, пролетела осень, за нею Рождество с разодетыми елочками в каждом доме, красочными декорациями поклонения Иисусу-младенцу и ощущением, будто само Время благоволит людям, окутывая всех и каждого легким, благостным покрывалом неземного покоя.

- Ну как, Алексей, ты доволен, что у нас получилось на сегодня в четыре руки на одном компьютере? - поинтересовалась Джулия, когда они сидели вдвоем за новогодним столом при свечах в той самой комнате-дендрарии, где однажды мы с вами еже побывали.

- О большем я даже не мечтал, - признался он. - Мне чертовски приятно с тобой писать на общем для нас иностранном языке. Это, конечно, не лучше, чем секс, но где-то почти на одном уровне.

- Мольто бенэ, это уже неплохо, - засмеялась она. - И вообще, мне кажется, передо мной сидит человек с моего острова. Вот ты рядом, и я невольно готова делать то, чего не осмеливалась ни с кем другим. У меня такое чувство, будто мы знакомы уже целую вечность. Похоже, буду ощущать себя комфортно, даже если придется заниматься с тобою любовью, как слонихе со своим слоном, раз в три года.

- Зато слон никогда не меняет своей избранницы, - уточнил Алексей.

- А разве я жалуюсь? Вообще-то, ты прекрасно видишь, мне не столь необходима твоя практическая помощь, сколько важно сознавать твою готовность придти на помощь. И делать это абсолютно бескорыстно, даже если я тихо и незаметно, подобно зрелой сливе, вдруг упаду с дерева на землю.

- О чем ты говоришь, Джулия?

- Каждый из нас свободен выбирать, что ему лучше подходит, - заметила она низким, ровным голосом. - Или, по наивности своей женской, я все ещё принимаю видимость вещей за суть? Вроде бы, нет. Просто, как и большинство женщин, в душе моего подсознания пока остаюсь честной притворщицей на пути к благочестивому самоутверждению.

- И это, видимо, хорошо?

- Это у меня получается как бы само собой. Но больше, наверное, из страстного желания тебе понравиться, привлечь к себе надолго и сделать тебя, если не мужем, любовником или духовником, то моим бамбинелло.

- Звучит приятно, но непонятно.

- Объясняю. Хотя у некоторых женщин, вроде меня, есть склонность к интеллектуальным занятиям, крайне редко возникающее между нами и мужчинами притяжение умов способно сделать нас по-настоящему счастливыми.

- Но все же иногда и такое бывает.

- К сожалению, крайне и крайне редко. Почему? Отнюдь не потому что требуется чрезмерно активная и довольно утомительная работа "лобного места".

- Просто жить хочется как живется, правда?

- Не имеется в виду жить без особых усилий ума. Нет, не это. Я просто хотела сказать, без опасения в один прекрасный день потерять столь прочную внутреннюю связь, по своей вине или по чужой - не важно. Вот отчего и таится в моей душе страстное желание сделать из тебя своего, только своего почти что грудного младенчика - бамбинелло. От матери такого уж точно никому не оторвать. В этом случае женщина готова пойти на всё ради своего избранника и пойти до конца, Понимаешь?

- Каписко, понимаю. Однако, если я правильно распознал женщин, вся штука в том, что они даже способны ради своего избранника опозорить себя перед обществом, но готовы и разочароваться в нем лишь за его весьма неаккуратную манеру кушать за столом в том же обществе. О присутствующих, разумеется, не говорю.

- А если бы говорил?

- То исключительно о себе. Заодно и о тех мужчинах, которые настроены идеализировать женщин, делать из них кумиров, успешно бороться с собственным достоинством и прощать своей даме даже измену, но не прощать ни за что на свете плохо натянутого на ней чулка.

- Надо же какое совпадение: если ты подметил, я тоже не ношу колготок. Мне это кажется антисексуальным, хоть и удобным. Мужчины ведь тоже так считают? Черто?

- Черто. Потому и завел о них разговор. Я имею в виду чулки и мужчин.

- А о себе разве не говоришь?

- И себя тоже - чем я их лучше! Меня вот только, Джулия, всегда интересовало, но как-то не отваживался у тебя спросить.

- Неужели ты такой робкий? Чего-чего, этого я в тебе не замечала.

- Я, конечно, вижу перед собой одну из них, но хотелось бы услышать лично от неё. Чем, как она сама считает, женщина-аристократка должна выделяться? В каких своих преимуществах быть убежденной? Иначе говоря, в чем чувствовать превосходство над другими?

- Нашел чего стесняться спрашивать. Думаю, Алексей, навряд ли это можно назвать каким-то преимуществом или превосходством. Известные отличия, тем не менее, есть. У каждой, естественно, свои.

- Вот именно о них-то и хотелось мне от тебя услышать.

- Женщина голубых кровей обычно ищет возбуждения и восхищения чем-то необычным, стремится к полной независимости вкуса и мнений своих, предпочитает характерный только для неё стиль во всем, даже если это сопряжено с большими тратами и огромным риском потерпеть неудачу. Иначе и не может жить наследница наиболее удачливых предков, в свое время подмявших под себя тех, кто послабее и относительно благонравнее. Ей важно сознавать себя единственно правильным мерилом этических ценностей, чувствовать моральное над другими превосходство, при котором не имеет значение, одобряет или нет её светское общество. Она почитает людей волевых, независимо и свободно мыслящих, выдавливает из себя даже намеки на комплекс неполноценности и, будучи совершенно уверена в своем положении, не допускает снисходительного, панибратского или сострадательного к себе отношения. Как правило, редко кому завидует или, сделав какую-то погрешность, пытается оправдаться. Чрезвычайно высоко ставит, особенно в мужчинах, мужество, решительность, самостоятельное мышление, проницательность, чувство собственного достоинства и способность легко переносить уединение. Мир представляется ей переполненным сверх всякой меры идиотами, полудурками, пошляками и сумасбродами, от которых она не ожидает какого-то значимого смысла, но если и находит, то держит его при себе, никому не навязывая. Аристократка-итальянка ещё и внушает себе, что мужчина любит её по-настоящему, если ради неё готов совершить даже преступление. Впрочем, в данном случае она судит о других по себе, а это уже не совсем разумно.

Джулия посмотрела на Алексея, и он уловил в её взгляде искорки печальной иронии. Такое иногда у неё бывало и раньше, но проходило как-то быстро, незаметно. Сейчас же могло означать гораздо больше обычного.

- Ты, видно, думаешь, сидит рядом с тобою вдова не первой молодости, но ещё хорошенькая и в самый раз для тебя, - сказала она, не отрывая от него своих больших карих глаз. - Вот только чего она хочет? Мне кажется, для тебя и здесь нет большой загадки. Ну так, что? Как ты думаешь?

- Если всё, то всё. Если ничего, то ничего. Всё и ничего! Без всяких "или". Вот что ей нужно.

- Сущий демон! Точнее, чем ты, никто не скажет.

- В твоем обществе мне все надо делать с достоинством, даже щеголять своим ограниченным умом.

- Кому бы ты это говорил, но не мне.

- Говорю это женщине красивой, умной и доброй, с обворожительными глазами, за душу берущей улыбкой, точеной шеей и стройной фигурой.

- И без каких-либо изъянов или слабостей?

- Она убеждена в исключительности своих слабостей, превратившихся в достоинства. Свободу и независимость свою высоко ценит, потому ей не подходит придаточная роль в супружестве. Покажите мужчину, который всех вокруг уверяет, будто жена его вот уже более десяти лет живет с ним душа в душу, и она иронически заметит: говорить можно и не такое. Ей прекрасно известно, что даже самый идеальный муж рано или поздно нарушит обет верности в браке, ибо ему наскучит слушать постоянно, изо дня в день одну и ту же ставшую заезженной пластинку, пусть даже на ней записаны шедевры всех времен и народов. В молодости она училась считать любовное чувство грешным, если к нему примешано плотское влечение, но потом убедилась, что все проблемы отношений между мужчиной и женщиной рождаются в извилинах мозга, а решаются ниже пояса. Будучи дамой независимого склада ума, предпочла бы иметь молодого, страстного и умного бамбинелло.

- Оопс, здесь-то Ты, Алексей, и промахнулся. Потому сейчас сам рассказывай, но уже о себе.

- Не возражаю, да мне и скрывать нечего. С тех пор как себя хорошо помню, чрезмерной сексуальностью я не страдал, девчонок поначалу даже стеснялся, но страшно был влюбчив. Помню, со мной в университетской группе училась одна испанка, дочь политических эмигрантов из Страны басков. По ревности она меня чуть не убила, а я сам, из чувства взаимности, был с ней чуть ли не на грани функционального расстройства.

- И чем же все это кончилось?

- К счастью, обошлось без жертв, разошлись мирно. Не суждено было мне стать и завсегдатаем притонов, а в бордель, я имею в виду настоящий бордель, пришлось попасть всего однажды, да и то случайно. Кстати, именно здесь в Вене зашли как-то с приятелем в ресторанчик поужинать. Сели, смотрим - подплывают к нам девицы на любой вкус и все разной национальности. Словом, поужинали мы тогда весьма необычно и пришли в себя на следующий день только к обеду. Однако сейчас мне хочется говорить не об этом. Знаешь, о чем?

- Это ты научился меня "читать", а я все ещё только учусь.

- Благодаря тебе было у меня время пофантазировать насчет будущих проектов моего бюро расследований. Захотелось почему-то сделать этакую вещицу вроде прикладной всемирной энциклопедии несуразиц в делах и мыслях человека. То есть разного рода блажи и нелепостей на грани идиотизма, капризов, чудачеств, странностей разных времен и народов, или всего того, что делает людей неподдельно живыми, а саму нашу жизнь - столь же удивительной, сколь и логически необъяснимой. Заодно, почему бы не опробовать на прочность монументы известным историческим личностям, не поместить рядом с помпезными, отлитыми в бронзе фигурами их личные странности, мелкие мыслишки, пороки, слабости и страстишки. Все должно быть засвидетельствовано голым жизненным материалом, но и не чуждаться художественных версий. Тут даже принятая на сегодня трактовка событий может несколько поменяться.

- Ну например.

- Вот, скажем, одна из загадок Ордена храмовников, бедных братьев Христа из Храма Соломона. Около двух столетий разбросанные по Европе и Ближнему Востоку эти рыцарствующие монахи собирали огромные богатства не только грабежом, но и ростовщичеством. Тамплиеры, как тебе известно, ещё в эпоху Раннего Средневековья изобрели безналичный перевод денежных средств, систему банковских представительств, чеков, аккредитивов и текущих счетов. После же ареста руководителей Ордена в 1307 году король Франции хотел было наложить лапу на всю его казну, но её не нашли и о судьбе золота тамплиеров спорят до сих пор.

- Хорошо, но какое это имеет отношение к России?

- Самое непосредственное. Идем дальше. Незадолго до расправы с храмовниками в Европе потомок русского князя Александра Невского получает в наследство третьестепенное и довольно бедное Московское княжество, а к концу жизни именует себя уже Великим Князем Всея Руси. Возносит он свое захудалое владение выше всех других княжеств, делает Москву столицей Русской Православной Церкви, переведя туда митрополию из города Владимира. За столь короткий срок и такие успехи!? Без золота, разумеется, такие дела просто немыслимы. Не случайно за небывалую щедрость вознаграждений для служилых людей этот князь получает в народе прозвище Калита, или мешок с деньгами.

- Интересно, откуда же появляются в Москве настоящие мешки с деньгами?

- Законный вопрос непредвзятого наблюдателя. Итак, согласно официальной версии, князь Иван Калита втирается в доверие к Золотой Орде, получает право собирать с русских княжеств дань для хана, но часть оставляет себе, за счет чего прикупает соседние земли и нанимает отовсюду воинство себе на службу. Версия мне представляется малодостоверной хотя бы потому, что нет у Москвы ни золотых, ни алмазных копий, ни особо ценной пушнины в лесах, а сам город вообще стоит в то время вдали от основных торговых путей.

- Да, но при чем здесь тамплиеры?

- Конечно, не за красивые глаза князя Московского перебазируется в Москву штаб Православной Церкви, тянутся туда профессионалы русского рукопашного боя из мест ближних и облаченные в рыцарские доспехи наемники из дальнего зарубежья, в первую голову из Западной Европы. Русские летописи фиксируют в 1312 году один из случаев массового прибытия в столицу княжества отряда из тысячи семисот иноземных воинов в рыцарских доспехах во главе с неким Родионом Батриным, привезшим с собой и передавшим князю бесчисленное множество золота.

- Кто такой Батрин? Что о нем известно?

- Да практически ничего. Имя и фамилия, скорее всего, придуманы. Спросишь, почему именно в Москву устремляются вместе со своей казной загадочные рыцари и воины-банкиры?

- Действительно, почему?

- Для них это единственное надежное убежище, ибо там можно укрыться от кары Папы Римского, в чью вотчину православное государство не входит, а самого первосвященника католического в грош не ставит. Профинансировав возвышение Московского княжества, большая часть тамплиеров там и оседает, постепенно ассимилируясь с русскими. На их золото, в частности, князь Дмитрий Донской (возможно, один из них) собирает хорошо вооруженную дружину для решающей битвы на Куликовом поле с ратью хана Мамая. Тут невольно задумаешься: не из символики ли тамплиеров заимствован Георгий Победоносец для герба Москвы?

- Дерзкое предположение, ничего не скажешь.

- И несть числа таким белым пятнам в истории моего отечества. Помнишь, мы стояли с тобой в Москве у собора Василия Блаженного рядом с памятником двум национальным героям-освободителям от польского нашествия? Один из них призывал своих сограждан закладывать все их движимое и недвижимое имущество вместе с живыми душами своих родственников, а вырученные средства передавать на дело спасения родины. Люди стали закладывать и передавать. Только вот любопытно, кто имел средства, чтобы купить это их имущество? Не само ли государство в лице монарха и высших правителей? Из стыдливости, наверное, историки хранят молчание.

- Еще одна дерзкая версия!

- Или взять хотя бы последнего российского монарха. Сколько слез умиления пролито по Николаю Второму. Но это же он поклялся отцу и матери отречься от престола немедленно, как только младшему брату Михаилу исполнится двадцать один од. Родители Николая считали, что на троне самодержца Всея Руси он приведет империю к гибели. Так и произошло обладая кругозором поручика кавалерии, император оказался полностью беспомощным в делах государственного правления. Не пожелав отдавать корону своему брату, он отрекся от престола в его пользу, когда уже все развалилось. Вот и верь на слово коронованным особам! За два века до этого царевич Алексей поверил клятвенному, именем Бога обещанию своего отца Петра Первого не наказывать его, если тот добровольно вернется в Россию. Когда же тот, поверив, вернулся, царь не стал наказывать сына судом Божиим, а покарал судом собственным.

- Итальянских кумиров тоже есть в чем упрекнуть. Моего божественного Леонардо, к примеру. Сколько ума своего он вкладывает в создание новых типов пушек, катапульт, осадных таранов, метательных машин и прочих "изумительных средств" массового уничтожения: видимо, не меньше, чем ваш академик Сахаров в создание водородной бомбы. Художник числится главным конструктором при верховном главнокомандующем папского войска, герцоге Чезаре Борджиа, известного среди врачей своими попытками избавиться от сифилиса путем ртутного лечения. Величайший в истории человечества творческий ум, Леонардо да Винчи любит сопровождать преступников на казнь, чтобы запечатлеть на их лицах крайний ужас. Но ещё сильнее пленяет его лицо Джаконды, чьей моделью в реальной жизни служит скромная, благочестивая, верная жена, оказавшаяся замужем по воле отца за одним разорившимся дворянином. Ведет она себя настолько просто, что многие считают её неумной. Казалось, что еще, помимо равнодушия и бессмыслицы, может скрываться в её улыбке, но Леонардо усматривает в ней тайну вечной женственности и того всеведения, с которым мертвые глядят на живых.

- Теперь уже с твоей стороны, Джулия, выходит, хоть и непатриотично, но безжалостно объективно. Кстати, в свое время, когда я работал в Нью-Йорке, что меня поражало в тамошних выходцах из Италии, так это неуемная страстность их натуры под покровом внешнего спокойствия и даже безразличия ко всему на свете. Они мне нравились своей уверенностью в себе, широкой эрудицией, непосредственностью, юмором, чувством собственного достоинства. Синьорины казались неунывающими фаталистками, даже более уверенными в себе, чем их соотечественники-мужчины. Они знали себе цену, но на нежность у них не хватало времени. У итальянцев в Америке я чувствовал какой-то свой особый нервный настрой, который под влиянием янки делал их речь несколько язвительной. На мой взгляд, это лишь маска. Под нею скрывается добродушие. Или я ошибся?

- Нет, почему, ты прав. У нас хватает своих изъянов, только мании величия чуть поменьше, чем у французов или англичан. Характерная наша особенность - склонность к разнообразию интересов и взглядов. Однако разнообразие это может быстро надоесть и нам самим и окружающим. Нас также укоряют чрезмерной жестокостью к животным. Так оно, по всей видимости, и есть. Своей заботой о Крусе я как бы бросаю вызов этому изъяну. А теперь скажи мне, чем вы, русские, отличаетесь от других?

- Если и отличаемся, то в оттенках. Например, загнанным в печенку убеждением, будто спешить нам некуда, времени у нас навалом. Что там минуты, дни не считаем! Живем в полной уверенности: всегда можем зачерпнуть из бездонной бочки столько времени, сколько захочется. Аналогичное происходит у нас и с деньгами, вот только бочка часто оказывается не своей, а чужой.

- Много говорят и пишут о загадочной русской душе. Что это за феномен такой, если без хвастовства и мистики?

- Вся загадка происходит от беспорядочно понабросанных в этой душе веры и неверия, раболепства и бунтарства, щедрости и скопидомства, бесшабашности и расчетливости, пуританства и распутства, мужества и трусости, ума и блажи.

- И никакой мистики?

- По существу никакой, а загадок не больше, чем у других наций. Как всех на земле созданий, обуревает нас тяга проехаться при случае за чужой счет, раздирают все известные на сегодня нестыковки между плотью и духом. В государстве нашем невиновны разве лишь грудные младенцы.

- А взрослые?

- Эти живут в состоянии хорошо или плохо скрываемого соперничества между собой, борются за свое место под солнцем и, если побеждают, то исключительно с целью вести этот вечный бой до последнего вздоха. По ходу же дела невольно превращают цель в средство, средство в цель.

- В России мне приходилось слышать, будто русские, по природе своей, способны глубже других народов воспринять заповеди Христовы, лучше понять значение и смысл жизни. Скажи мне, Алексей, неужели природа не наделила вас порождениями невежества?

- С избытком, как и всего остального. Моим соотечественникам желательно было бы избавиться от чрезмерного возвеличивания себя и склонности к скороспелым заключениям, сущую же правду научиться говорить не только тогда, когда их уж больно рассердили.

- Признаюсь, в прошлом у меня складывались свои впечатления, преимущественно не очень благоприятные. Вот, скажем, такие. Больше они прозорливы, чем рассудительны. В массе своей работают не столько ради достижения конечного результата, сколько ради вознаграждения в самых разных формах. Без личной заинтересованности или страха наказания у них вообще нет стимула что-либо делать. Крестное знамение - чаще всего лишь формальное выражение их благочестия. Милосердие хоть ими и почитается, но считается слабостью.

- И что, впечатления эти так и не изменились?

- Я пришла к выводу, что вопреки всем предубеждениям у нас в Европе против русских, своим обаянием они относительно легко завладевают чужим сердцем. Обаяние это особенно неотразимо действует на иностранца, который убежден, что русские вообще мало чем отличаются от него. Их желание понравиться иностранцам мне показалось не искусственным. Если они играют, то играют вдохновенно, ибо актерский дар у них от природы. К продолжительной же дружбе или интимной любовной связи они не очень стремятся, будто опасаются какого-то подвоха или чего-то еще. Вот я и хотела бы знать, если они боятся, то чего именно?

- Действительно, чего же мы боимся? Наверное, как бы ненароком не выплыла наружу лень нашего ума и непоследовательность, когда живется днем сегодняшним и легко выветривается из памяти день вчерашний, когда слишком часто заносишься, хвалишь себя и завидуешь более удачливым. Стоит ли удивляться после этого нашей забывчивости вовремя заплатить долги. Скажи мне, живут ли где-нибудь так не по средствам, как у нас? В каком другом государстве расходы настолько превышают официальные доходы? Где ещё столь наплевательски подходят к своему здоровью, искренность ценят больше в других, чем в себе, а маститые прохвосты от политики и бизнеса пользуются такой широкой популярностью?

- Будто не знаешь! В моей родной Италии среди самого одаренного эстетическим чувством народа! Мы с русскими можем потягаться не только в плутовстве, но и во многих других пороках. И все же, Алексей, страшно хочется знать, в чем именно ваша русская тайна?

- Русская тайна? Надо крепко подумать прежде, чем меня куда-то понесет.

- Ну вот, всю жизнь раскапывал чужие тайны, а о своей не задумывался.

- Просто времени не хватало. Тут я должен ещё раз с тобой выпить. И, конечно, за тебя.

- Нет, давай лучше за нас.

- Давай.

В комнате раздался звон хрустальных бокалов. Воцарилась тишина, но не надолго.

- А черт её знает! - продолжил Алексей. - Видно, у каждого своя, хотя и есть нечто общее. Скажем, в семье растет ребенок, он всегда прекрасен, может нравиться и сам влюбляться. Однако любить глубоко и надолго, а одновременно усердно воспитывать себя желания испытывает уже поменьше. Это ещё и оттого, что с детства мы приучены жить больше в мире не реальных вещей, а их толкований. Не любим мы вялые слова, нам подавай забористые, ради которых иногда и отца родного не жалеем. Вразумительному объяснению предпочитаем этакое чувственное умиление, наполненное страстями в ущерб благоразумию. Что ещё у нас получается как бы само собой, так это говорить одно, подразумевать другое, делать третье, прикрывая каким-нибудь авторитетом слабость собственных нравственных и умственных усилий. Восторгаемся о своем национальном величии, забывая о личном достоинстве. Если и готовим себя для Царствия Божия, то опять-таки не делами обычно, но больше благими пожеланиями, чтобы потом придти к финальному заключению как ни молись, всё черту достанется.

- То есть у каждого своя неврастения, так получается?

- Однако, Джулия, соблазн нас мучает общий.

- Какой же именно? Ты меня заинтриговал не на шутку, поверь.

- Пусть даже это наш собственный, но приписываем мы его Сатане. Решительно хотим покончить с отжившим свой век и начать все сызнова, будто до нас никого не было, да и нас самих, пожалуй, тоже не было. Сила нашего негодования перевешивает обычно силу благословения, потому и страдаем вечно под ярмом проклятия надуманного. И когда все свои грехи и пороки перекладываем на дьявола рогатого, тяжело нам благоразумием рассудка сдерживать неодолимые влечения страсти. Пусто, муторно на душе у нас, соскучившейся, исстрадавшейся по правде и справедливости. Жить ради только материального благополучия нам быстро наскучивает. Да, мы готовы служить демократии и свободе, но не лишь бы, а когда все делаются равными перед законом. Впрочем, каждый понимает свободу и демократию по-своему. Или как мудро замечали наши предки, "что ни мужик, то вера, что ни баба, то толк".

- О, это очень верно сказано.

- Черто, как говорят у тебя на родине.

- А у нас с тобою от чего всё зависит?

- Вот чего не знаю, того не знаю. Но, видимо, в известной мере от нашей генетической памяти. Государственные границы ведь делят всех смертных на племена лишь вследствие расхождений в нашем сознании, однако есть сходства, благодаря которым возникает общность взглядов на сие загадочное действо, называемое нами жизнью. Волей-неволей мы все взаимно уподобляемся неотвратимо, даже если каждый ходит по своему замкнутому кругу и далеко не всегда отличает подлинное от придуманного. Как и ты, я очень хочу знать, куда мы с тобой идем и что нас ожидает в этом походе. Чем больше об этом задумываюсь, тем меньше сознаю происходящее. Или нам только кажется, что мы куда-то идем?

- Хорошо, пусть кажется. Главное, Алексей, не останавливаться. Движемся значит живем, или кажется, будто живем, какая разница.

- Ты мне, кстати, подсказала одно из направлений поиска для моего бюро расследований. Почему бы мне не отправится в экспедицию в свое подсознание и генетическую память в поисках загадочной русской души и..., - сказал Алексей и опять задумался.

- И чего еще? - переспросила Джулия.

- И черта в ней. Если что-нибудь будет получаться, переведу на английский и пришлю тебе.

- Только не забудь, я буду ждать. Ну а на днях заеду к Отто. Он уже выписался из больницы и после нашего последнего визита к нему чувствует себя значительно лучше. По его словам, им все уже подготовлено.

- Поедем вместе?

- Боюсь, лучше мне это сделать одной. Не потому что ожидаю от него подвоха, а просто там, где мне приходится ходить, черту делать нечего. Хотя мне и нравится роль легкокрылой феи, я вроде доброй ведьмы, что прилетает к порогу дома и оставляет там свои подарки. А потом, чувствую, ты уже потихоньку начинаешь скучать по родным местам. Вот так и я, будучи в сказочно красивом Петербурге, невольно сравнивала его с Венецией и находила её ближе моему сердцу. Или я ошибаюсь на этот раз?

- Нет, ты абсолютно права.

Он поднялся из-за стола, опустился перед ней на колени и стал целовать её руки.

Доселе тихо спавший Крус встал, потянулся и побрел куда-то к себе.

*

Накануне дня Богоявления Джулия вышла к порогу своего дома и оставила там миску с молоком, что, по христианскому поверью, предназначается верблюдам, на которых из южных стран прибывают волхвы.

Алексей этого уже не застал. Прильнув к иллюминатору, он всматривался в старушку Европу, пытаясь разглядеть где-то внизу всякую живность, что стоит на своих двоих или четырех сразу, ползет, скользит, плавает, взмывает в небо и падает вниз, увлеченное силой земного притяжения. С высоты, куда не залетают птицы, не видно было "жизни мышью беготню" и оставалось только гадать, существует ли она вообще. Тишь, гладь, сплошная благодать. И никаких тебе грехов или пороков.

"Ну и плутяга ж ты, полковник, сущий пройда! - подтрунивал Алексей над собой. - А ведь недавно на государственной службе напевал мотивы совсем других песен.

Спору нет, расказенился, ведешь себя пораскованней, чем во времена приснопамятные. Вот только теснят тебя все ещё подозрения, будто призрачна эта твоя свобода. С чего вдруг? Просто на глазах у тебя в твоей родной стране продолжается очередной, ещё один исторической по своей дерзости эксперимент над людьми, под шумок же власть подгребают под себя алчные бестии от политики и бизнеса, которым черти деньги куют.

Да, Россия для тебя - твой дом родной, там ты прожил большую часть своей жизни, однако ближе к концу её обнаружил, что новые хозяева приватизируют это домище, главным образом на себя. И вознамерился ты, без всякой личной выгоды, накрыть медным тазиком их неправедно нажитую богатель. Коли хватит времени, потревожить хочется и "публичных девок" из новоявленного агитпропа, что в ожидании обольстительных льгот мелким бесом перед сильными мира сего рассыпаются или загоняют себя в сети сомнительных сделок, пуская свои душонки по холеным рукам олигархов. Словом, сильно уж захватило тебя желание презирать тех, кто всех презирает.

Мудрецы на Руси неспроста подмечали: "Было бы болото, а черт найдется." Они и сейчас словно напоминают тебе о твоем собственном иезуитстве на поприще проповедничества во времена, когда шеф-поваром пропагандистской кухни подвизался яростный фанатик антиамериканизма (ныне крупнейший реформатор-западник), с бесовской одержимостью стряпавший подслащенную возвышающим идеологическим трепом кормежку. Правда, иногда ты спрашивал себя, стоит ли верить этим лукавым "анчуткам беспятым", что любуются чужой бедой, пасуют перед силой, облапошивают всех кого не лень и с упоением наблюдают за кровавыми разборками, в которых жертвы не они, а кто-то другой. Все было у тебя офицера "теневых войск". Самого же себя, шельму, ты считал, хоть и не очень благочестивым, но всегда готовым признать этическую неприглядность своих средств. Точнее говоря, не столь уж отпетым негодяем по сравнению со многими, кто торговал собою на всех видимых и невидимых панелях мира.

Даже если нужно было забраться на рога к самому дьяволу, ты все равно участвовал и в яростной охоте за чужими государственными секретами. Тут, утешал себя, главное не робей, и греха не будет. Для такой охоты одного животного чутья мало - для неё надо иметь ум дерзкий, проницательный, веселый, как у маститого укротителя диких зверей, который перед выходом на арену пичкает их мясом с транквилизаторами. Желательно также ставить перед собой высокие цели, пусть даже по мере приобретения опыта благие намерения уступают накапливаемым знаниям того, как лучше чувствовать правду и разучиться надеяться на её полную победу над ложью.

Подстать многоопытным страховщикам, познавшим людей всякого рода и звания, разведчики с длительным стажем работы без провала могут посмотреть на кого-то и сразу безошибочно определить, способен ли черт трясти этим человеком как веником. Завзятые ловцы человеческих душ прекрасно знают, что на такой охоте верх одерживает тот, кто "сваливает" вовремя, а уж если остается, то не спешит радоваться или огорчаться сразу, почтительно обходится с разумной необходимостью и умеет использовать её в своих интересах. В результате такого познания на практике законов древней тайной науки, начинаешь все меньше сомневаться, кто есть твой главный противник, и ещё больше веришь в жизнь похожую на маскарад, где святые угодники тихо бродят в толпе стяжателей, прелюбодеев и юродивых, среди которых затерялся и твой коварнейший недруг - ты сам.

Когда-то взят тобою на вооружение и с тех пор находит широкое применение "метод безжалостной объективности". Ты и сейчас признаешь раскрытие чужих государственных тайн явлением закономерным, естественным, неизбежным и даже весьма необходимым. Тем не менее, охотясь с азартом за ними, все больше утверждался в тщетности своих надежд обнаружить в этих секретах разгадку всех загадок. Как там у твоих товарищей, ты не знаешь и знать не должен, однако у тебя складывалось так, что, становясь твоим достоянием, чужие тайны обычно теряли в глазах твоих былую привлекательность, как женщина красивая, но без изюминки.

В чем же тогда ценность этих проклятых секретов? Зачем гробить на них столько сил и средств? На сей резонный вопрос у тебя есть вполне резонный ответ: чтобы видеть, как страну твою пытаются, мягко говоря, обставить, исходя из презумпции, что такие попытки взаимны, а также чтобы подкрепить свои сомнения в честности государственных лидеров, подверженных коррупции, умственному оскудению и моральной неразборчивости в средствах. Так и хочется нарушить все правила конспирации и крикнуть во все горло: "Соотечественники! Будьте бдительны! Не уступайте своего конституционного права отстранять главу государства от должности и, в случае нарушения им присяги, отправляйте его под суд, к чертовой матери! Иначе правители будут каждый раз подкидывать нам в лучшем случае либо старый вздор, либо вздорную новинку, а то и просто блажь свою несусветную."

Снять с души своей мундир и с лица маску благочиния тебе в общем-то удалось. Только не удается внушить себе, что в другой стране с более устроенным бытом заживешь ты свободно и счастливо. Да и брат твой тоже: с дюжиной иностранных фирм поддерживает переписку, получает иногда от них привлекательные предложения по трудоустройству, но на каждое отвечает с достоинством, что Москву на Сан-Франциско не меняет. Ну а ты? Видно, переживаешь ту самую пору, когда с повышенной тревогой предощущаешь опасность новой эпидемии массового восторга и наслаждения безумием на Западе, на Востоке и где-то между. Твой жизненный опыт заставляет тебя всерьез сомневаться, есть ли у руководителей любого государства искренняя убежденность в правоте своих дел, способны ли они возвыситься на интересами личными и своего клана, схватить неприятный для них факт голыми руками и не побрезговать при этом. Тебе приходилось общаться и с теми устроителями общества, кто не оправдывал гнусных средств высокими целями, но, к горькому сожалению, не попадались тебе на пути среди них личности яркие, проницательные, нравственные и терпимые к чужому мнению, если оно идет вразрез с их собственным. Как говорится, охота есть, да мало мозга.

Тридцать лет назад, когда тебя забросили на закордонный остров Манхэттен глядеть в оба, так получилось, что первой приобретенной тобою книгой оказался роман Томаса Вулфа "Домой возврата нет". Один кусочек из него ты даже выучил наизусть и повторял про себя как литанию.

Вот что есть человек: он сочиняет книги, расставляет слова, пишет картины, создает десятки тысяч философских учений. Он возбуждается отвлеченными идеями, презрением и насмешкой обливает чужую работу, находит для себя один-единственный верный путь, а все прочие объявляет ложными. Однако, среди миллиардов стоящих на полке книг нет ни одной, которая подсказала бы ему, как прожить хоть единую минуту в мире и покое. Он делает всемирную историю, управляет судьбами народов, но не знает собственной истории, не умеет управлять собственной судьбой достойно и мудро хотя бы десять минут подряд.

Вот что есть человек: по больше части грязное, жалкое, мерзкое существо, кучка гнили, комок вырождающихся тканей, существо, которое стареет, лысеет, обдает зловонным дыханием, ненавидит себе подобных, обманывает, презирает, насмехается, оскорбляет, убивает ненароком и умышленно, заодно с озверевшей толпой или под покровом темноты, в своей компании горлопан и хвастун, а в одиночестве трусливей крысы Он на все готов за подачку и злобно скалится, едва дающий отвернулся; за два гроша он обманет, за сорок долларов убьет и готов рыдать в три ручья в суде, лишь бы не засадили в тюрьму ещё одного негодяя.

Вот что есть человек: он крадет любимую у друга; сидя в гостях, щупает под столом жену хозяина; проматывает состояние на шлюх, преклоняется перед шарлатанами и палец о палец не ударит, чтобы не дать умереть поэту. Вот, человек, - клянется, что жив единственно красотой, искусством, духом, а на самом деле живет одной лишь модой и вместе с вечно меняющейся модой молниеносно меняет веру и убеждения. Вот он, человек, - великий воитель с обвислым брюхом, великий романтик с бесплодными чреслами, извечный подлец, пожирающий извечного болвана, великолепнейшее из животных, которое тратит свой разум главным образом на то, чтобы источать зловоние, которым вынуждены дышать Бык, Лиса, Собака, Тигр и Коза.

Да, это и есть человек: как худо о нем ни скажи, все мало, ибо непотребство его, низость, похоть, жестокость и предательство не имеет границ. Жизнь его к тому же исполнена тяжкого труда, передряг и страданий. Дни его почти сплошь состоят из бесконечных дурацких повторений: он уходит и возвращается по опасным улицам, потеет и мерзнет, бессмысленно перегружая себя никчемными хлопотами, весь разваливается, и его кое-как латают, изничтожает себя, чтоб было на что купить дрянную пищу, поглощает эту пищу, чтобы и дальше тянуть лямку, и в этом - его горькое очищение. Он обитает в разоренном жилище и едва ли от вздоха до вздоха успевает забыть беспокойный и тяжкий груз своей плоти, тысячи недугов и немощей, нарастающий ужас разложения и гибели. Вот он, человек, и если за всю жизнь у него наберется десяток золотых мгновений радости и счастья, десяток мгновений не отмеченных заботой, не прошитых болью или зудом, у него хватает сил перед последним вздохом с гордостью вымолвить: "Я жил на этой земле и знавал блаженство!"

В то же время Томас Вулф считал, что презирать человека невозможно, что из своей нерушимой веры в жизнь это тщедушное существо творит любовь, наделяет смыслом бессмысленные звезды и, хоть живет в тяжких муках и нескончаемой суете, все равно жизнь будет ему милей, чем конец всех мучений...

Ну а ты, отставник воинства странствующих в тени, вроде бы познавший многие превратности предательства и определил истинную цену своим заблуждениям? На чем остановился? К чему пришел?

Сейчас даже самые мудрые отцы духовные бессильны оставить глубокий след в твоем сознании, о подсознании, правда, говорить труднее. Хорошо это или плохо, теперь ты сам себе митрополит. И это ещё не самое большое твое достижение. У государственных лидеров, призванных на роль пастырей, тебе стали отчетливо видеться затмения благочестия и скудость их умственных сил, с чьей помощью они вроде бы предназначены решать судьбы человеческие. Ты видишь, что и сам не уберегся от засевшего в извилинах твоего мозга вируса неразумия, хотя и стараешься оставаться верным своему методу и считаешь отступничество от себя худшей напастью.

Отбиваясь от земных сует, отряхиваясь от доверчивости ко всему таинственному и мистическому, ты все же стараешься не "оттягиваться" самообманом и помнишь про гадальные карты таро, из коих твоему знаку зодиака соответствует та, что называется "Дьявол". Не забыл ты и о тринадцатом зодиакальном созвездии Змееносец, которого в Древнем Иране связывали с легендарным царем, на чьих плечах выросли две змеи, требовавшие кормить их человеческим мозгом. Мистика, конечно, но не исключено, в ней что-то есть. Тут надо ждать, пока черт сам не умрет, а он даже не хворал.

Увы, времени ждать у тебя становится все меньше и меньше. Но прежде чем превращаться в сутулого старика с увядшими глазами навыкате и безвольно обмякшим ртом, прежде чем истерзает дьявол своим трезубцем душу твою грешную, вынет и заберет с собой туда, где для чертей найдется работенка, ты не должен забыть, что истина тебе важна, но ещё важнее правда, правда голая, беспримесная, что лежит глубоко в душе твоей, куда страшно спускаться.

Подобно любому смертному с умеренной паранойей, есть и у тебя своя идефикс по решению извечной дилеммы: жить с правдой или с иллюзией. Чувствуя в себе силы выбрать правду, ты даже перестаешь опасаться визита в твое лежбище костлявой старухи, что заявится как-нибудь, жалостливо на тебя взглянет из-под густых черных бровей, скрипнет позвоночником и попросит на выход. Только бы успеть заранее признать убийственные улики против себя и найти железные аргументы в свое оправдание! Тогда уж точно не понадобится отходная молитва. Пока же ещё не слетел с катушек твой головной компьютер, продолжай внушать себе время от времени: "Кого только черт рогами под бок ни пырял, Лешку он не обманет. Лешка про него молитву знает."

У тебя, бывшего фанатика мировой революции, нет сил сожалеть, что вот, мол, мог стать таким-то, но выбрал себе другое поприще. И не хочешь ты накапливать в себе безнадежную горечь обид из-за вековечной борьбы с несправедливостью, которая происходит без громких побед. И не до того тебе, чтобы впадать в тоску или отчаяние. Ты, как крестьянин, у которого засуха истребила весь урожай, но ему некогда горевать, ибо он слишком привязан к земле и не придуманной жизни. К тому же какой прок в самоистязании, если испытываешь истинное удовлетворение от своего нынешнего занятия независимого следака. Тебя уже не тревожат многие прежние напасти, не выводит из себя даже сама порочность натуры человеческой. Черта лысого у кого-нибудь получится и заслать "казачка" в крепость души твоей, а к упрятанным в её подвалах бестиям сатанинским ты даже на выстрел никого не подпустишь.

Как ни мудрствуй, Леша, у жизни своя логика, свои не зависящие от тебя аргументы. Не потому ли заставляешь ты себя признавать лишь доказуемое, проверенное на деле? Не потому ли привык уделять больше внимания неортодоксальным идеям, охотно расстаешься с претензиями на абсолютную правоту своих мнений и принимаешь истину в любом виде, даже вроде бы простенькую, непритязательную? Да и что есть истина, если не наложница Времени?

В поисках наиболее толкового ответа ты собираешь отовсюду свидетельские показания и мнения экспертов, наблюдаешь за происходящим с отрешенностью буддиста, научившегося видеть "третьим глазом". Тебе жаль, конечно, что не накопил ты под старость деньжат приобрести какую-нибудь важную запчасть для своего органона на случай выхода чего-то из строя, но даже ради этого себя в аренду больше не сдашь. После стольких лет проделок на иезуитский манер пора и о душе позаботиться, не томя никого прописною моралью.

Благодарение небу, тебя тоже осенило насчет великолепнейшего занятия гонять шарики по извилинам своего мозга. Энергия там исходит из наиценнейшего источника мощностью всего в десять ватт, но неровен час, может вылиться в блаженство таинственной скорби, почему и принялся ты для начала пресекать любое духовное покушение на твою самость, назначил сам себя главным резидентом, порвав всякую связь с Центром. Точнее, захотел удостовериться, есть ли в тебе безотказный генератор самостийности или тебе ничего не стоит поменять его на сладкие, заманчивые привилегии престижного статуса. Кажется, в этом отношении все нормально и остается только увертываться от маразма, постоянно помня, что старый дурак глупее молодого - от него молодым житья нет.

Исповедуясь сейчас на высоте десять тысяч метров самому себе, ты снова и снова ловишь себя на мысли, что нет ничего ценнее переживаний "золотых мгновений счастья". Как говорят испанцы, да вентура а ту ихо и эчало эн эль мар - дай твоему сыну счастье и брось его в море. Подлинные ключи от счастья таятся, наверное, ещё и в осознании своих истинных достоинств и недостатков, в наличии у человека чувства юмора, силы воли, уверенности в себе. Чего от него ждать, кроме тоски, если всем своим существованием он утверждает, что рожден для страданий? Просить утешений, жаловаться на горькую судьбину, уповать на чью-то помощь больше чем на себя - жалкий удел неудачников. Воспринимать все только в розовом свете - стезя блаженных или беснующихся безумцев. Жертвовать же своим последним здоровьем ради какой угодно цели, когда на тобой промчалась шестидесятая осень. - это уже маразм в натуре, если только не ставится цель побыстрее отойти в мир иной, отдав черту свою молитву.

Вот, допустим, кто-то из уважаемых тобою людей высказывает благоприятное о тебе мнение. Естественно, такая моральная поддержка приятна и настраивает на хороший лад. Но хватит ли её для полного счастья? Любой хвалебный отзыв может оказаться ненадежным, как и чужое благоусмотрение. Заодно и житейский опыт подсказывает стремиться больше не к удовольствиям, а к отсутствию страданий и скуки. С тех пор как предал Иуда и отступился от Иисуса Петр так оно, вероятно, и было, хотя искуситель от этого не в восторге, мороча всем голову миражами счастья в море наслаждений. Невольно ты тоже подстраивался, но набирался все же ума-разума, желал себе лишь реально достижимого. Даже пришел к выводу: как ни обогащай свои знания и опыт, единственная стоящая выручка от этих усилий - твоя готовность в любой момент трезво увидеть себя со стороны. Попутно научился забывать собственные переживания, вызванные заблуждением, будто жизнь есть только присваивание себе чужого и нанесение вреда ближнему. То есть придерживался строго своего "метода безжалостной объективности".

В былые времена журналистской работы в Америке и дипломатической в Мексике, немало превратностей ты испытал в общении с людьми, которые ценили предоставленные им привилегии превыше всякого счастья. Нет, это не в претензии к ним. Это к тому, что при каждом удобном и неудобном случае они старались произвести на тебя сильное впечатление атрибутикой своего престижного статуса, причем их поступки напоминали фигурки калейдоскопа, когда при новом повороте видно нечто иное, но в сущности все те же тщеславие и манию величия. Кажется, эка невидаль! И действительно все было бы нормально, если бы их неизменно повышенная озабоченность внешними признаками статуса "очень важной персоны" не балансировала на грани с вяло текущей шизофренией, а то и далеко за гранью.

В самом деле, никто не обладает иммунитетом надежным от приятных душевных недугов: у одних хворь мало заметна, у других с возрастом прогрессирует, причем им даже бессильно помочь чувство юмора, собственного достоинства и национальной гордости. Тут остается только признать, что все хотят иметь право на стремление к счастью, но не все умеют избавляться от навязчивых состояний и делать это вдохновенно, да так чтобы даже забыть передать свой геном потомкам в качестве эстафеты. Ты же, дабы научиться "думать счастливо", словно назло своей исконной натуре решил не юродствовать, скинуть поношенный пиджак космогонической белиберды и стать духовником самого себя. По мере самопознания росло в тебе и убеждение, что никакой вожделенный пропуск с правом прохода всюду в Кремле или в Белом доме благоденствия не даст. У тебя была реальная возможность стать его обладателем, но ты все же предпочел остаться хозяином самого себя и послал к чертям собачьим престижный статус со всеми его сладкими привилегиями.

За границей и у себя дома ты часто присматривался к той редкой породе баловней судьбы, что считают себя счастливыми, довольными своей жизнью. Их интересы обычно выходили за пределы чего-то одного и с первого взгляда казались экстравагантными. Театр их действия был огромен, но с тщательно обозначенными границами, дабы не переходить их и не терять время попусту. Жили они в расслабке, без нужды в наркотиках и заполняли свое сознание преимущественно тем, что исключает глубокое разочарование. Упрямы же они были как черти карамышевские. И тактично мне давали понять, что для полного счастья мало иметь русскую жену, не помешает ещё китайский повар с японской прислугой.

Где только и у кого не искал ты безотказных рецептов счастья! В результате, все реже стал заглядывать далеко в будущее, слишком доверяться надежде, до умопомрачения тосковать о минувшем. Настраивался и в конце концов настроился на безусловную однозначность того, что твое ощущение "сам себе хозяин, никому не слуга" есть величайшее благо на правах подлинного счастья.

Стараясь извлекать больше проку из своей борьбы с унынием, скукой и собственной блажью, сравнивая старые и новые замыслы с ценой достигнутого, ты невольно приходил ещё к одному заключению: подлинная сладость и гармония душевного покоя у тебя более всего возможны с самим собой и твоими душевными способностями преодолевать одиночество без помощи молитв и вина. Выбирая гордое уединение меньшим из зол, Петрарка воскликнул: "Серкато э сэмпрэ солитарья вита!" ( Всегда ищу одинокой жизни!) По похожему случаю французы полагают, что у каждого безумца своя фантазия. У тебя же, как бы ни складывалось, сочинял ли ты в одиночестве книгу или красил черным по белому дом, всегда было ощущение, будто действительно творишь эпопею. И, абер натюрлих, в голову твою никогда не приходила мысль укрыться от жизни светской в унылой монашеской келье, где любят проказничать черти.

Сызмальства тяжело и болезненно переносил ты грубость и хамство тех, кто испытывал на прочность твое достоинство. Позднее ты уже начал пресекать такие попытки, что вызывало явное неудовольствие у некоторых твоих наставников или "доброжелателей". Еще позднее, когда уже самому приходилось наставлять других, то и в себе стал обнаруживать такие же гнусные поползновения. Крайне чувствительный к чужой грубости, ты нередко оказывался менее чувствительным к своей.

Оберегал ты и свои дружеские связи, тем не менее глубокая эмоциональная привязанность к кому-то в тебе не задерживалась. Почему? Дабы спокойно перенести потерю дружбы в том случае, если кто-нибудь из друзей решал вдруг использовать эти отношения в своих корыстных целях. Как и повсюду, товарищеская взаимовыручка в разведывательной службе только приветствуется, однако попробуй только переступить порог умеренности - тут же возникает повод для подозрений, обид и разочарований. Терпимость к отдельным шалостям товарища - это ещё куда ни шло, но в один прекрасный день он просит тебя оказать некую маленькую услугу, требующую с твоей стороны изворотливости, если не обмана. Что делать? Под коркой свербит: на сей раз либо ты сам стал объектом оперативной разработки, либо тебя проверяет служба собственной безопасности. Иначе говоря, с другом дружись, а сам не плошись.

Как бы тебя ни соблазняли, ты остался верен братству людей, делавших тихо и незаметно нужное стране твоей дело. За границей же, если и отличался от иностранцев в лучшую сторону, то разве лишь в собственном воображении, ибо добродетели твои могли иногда зависеть от настроения, стечения обстоятельств и массы других стимуляторов нравственности или безнравственности. Не только дома, но и за кордоном общение с людьми одинакового склада ума и души было для тебя все равно что завод для часов: взаимопонимание устанавливалось почти мгновенно и без лишних слов. К сожалению однородные натуры тоже не застрахованы от злосчастья! Кто-нибудь возьми да напусти на себя важность от того, что ты первым открыл ему душу, да поведи с тобой так, словно ему жалко отвечать взаимностью. И что самое интересное, закономерность "чем меньше мы, тем больше нас" складывается в отношениях не только между людьми, но и между государствами, а серьезная ошибка одного из них в ущерб только себе исключается.

На чужбине тебе пришлось окончательно убедиться в правоте многих вещей, ранее казавшихся спорными. К примеру, как ни парадоксально звучит, особенности любой личности сложнее особенностей любой нации, ибо каждый человек вмещает в себя внутренний мир не одного, а сразу нескольких народов сразу. Быть может, оттого и нет ничего сверхвыдающегося в какой-то отдельной нации, знака бесспорного её превосходства над другими, а по числу идиотов, фанатиков и сумасбродов на тысячу жителей все народы одинаковы. Все люди как люди, один черт в колпаке!

Равным образом, складывается некая круговая порука по всему миру между пуританами, криминалами и никчемушниками, и в этом смысле Россия ничем не отличается от Европы. Чем же действительно отличается, так это тем, что её северные моря и реки почти на треть года покрываются льдом.

В Западной Европе ворчат: россияне продвигаются уж больно тяжело, неровно, словно медведи по лесу, ломая все на пути. Тогда позвольте привести контраргумент. Не там ли зародились смерчи двух мировых войн, унесшие десятки миллионов жизней? В Западной Европе черти тоже яблоки делят! Весь её быт построен на племенной исключительности и не без натяжек может быть признан верхней ступенью человеческой цивилизации. Во всех западноевропейских странах власть тоже утверждалась путем обмана, а порядок, только в этом веке, неоднократно оказывался горьким плодом насилия. Так что, Россия в своем оправдании человеческих мук высокой целью мало чем отличается от других. Повсюду чертям вольно в своем болоте орать...

Эх, старина, забывать ты стал помаленьку тревоги прежних лет и глас клеветы тебя уж больше не обидит. Европа-то сама о себе позаботится, но вот лично тебе в чем видится оплот твоего счастья? В благоразумии собственного рассудка? В любовных усладах и плотских наслаждениях, защищенных от отравленных стрел из колчана слепого Амура? Или в удовольствии чрева, которое Эпикур считал корнем всякого блага и мудрости? Что тут скрывать, во всем этом тоже видишь ты сейчас свою отдушину.

Но вот хотел ли ты славы и популярности? Было ли это предметом твоей заботы? Нет, а если и было, то заботы небольшой - иначе профессию выбрал бы совершенно иную.

Тогда скажи-ка любезный, какую роль предназначал ты деньгам для приобретения тобою счастья? Весьма и весьма важную. Потому, получая меньше желаемого, старался жить по средствам, в долги не залезать, тратить меньше возможного и руководствоваться принципом "за удовольствие надо платить".

Твой личный опыт подсказывал тебе искать счастья не в подарках судьбы, а полагаться больше на себя самого, желать чего-то, удовлетворяющего даже тогда, когда всё опостылевает. Сколько вложишь, столько получишь! Потому судьба бросала тебя в разные переплеты, но ты снова и снова возвращался на круги своя, каждый раз подтверждая: главное не те вещи, что ты нажил, а то, что есть в тебе. Потому, испытав себя одиночеством, ты уже скучаешь значительно меньше, в добровольном отшельничестве находить стал нечто полезное, особенно когда занимаешься любимым делом, командуешь самим собой и делаешь все выбранным тобою чередом...

Нормально! Вроде, о чем ещё мечтать. И все же, какая-то мистическая сила хватает тебя за руки, подталкивает в спину, бесцеремонно пытается увлечь за собой.

Увы, твое стремление к счастью тоже бессильно, если идет против течения безбрежной Реки Времени. Нет такой шкалы расчета, чтобы определить мощность её потока. Даже ученые с мировым именем гадают, равноправны ли противоположные направления течения этой Реки, ибо все фундаментальные взаимодействия последовательно проходят по обратному потоку Времени те же состояния, что и по прямому. Это для нашего удобства принято считать Время текущим только в одну сторону - от прошлого к будущему. А в общем-то, какая к черту разница, куда именно оно течет-переливается, Ну течет и течет. Ты же предполагай все возможные его колебания и мотай на ус, что в микромире частицы не стареют, они натурально не меняются. По сути, любая возможность остается открытой, вплоть до существования тахионов, перемещающихся в пространстве со сверхсветовой скоростью по обратному течению Времени. Откуда взялось, что оно одномерно? Многомерное просто не укладывается в наше представление о причинно-следственных связях, допуская, в отличие от одномерного, существование на равных двух противоположных утверждений. Оно не укладывается в умы пленников Земли и своей эпохи, что вольны думать, будто узнают все больше и больше, а на самом деле понимать им приходится все меньше, хотя сие не очень заметно в виду их все большего умения играть словами...

Без малого шесть тысяч раз пришлось тебе встречать утро не у себя на родине. Вот это уже поважнее - чуть ли не четвертинка всей жизни. И невольно подмечал ты, что в дальних странствиях новизна впечатлений оттачивает мысль, зорче делает глаз, как бы подталкивает Время бежать быстрее. Видя же в пережитом свои выгоды и потери, неизбежно признаешь сейчас самым ценным в этом опыте розыск тобою правды, скрытой под толстым слоем иллюзий, вымысла и обмана. Вот и сейчас тебе интересно знать, почему за последние месяцы ни "Хэппи Хакер", ни таинственная "Санта Фе" так и не появились ни разу. Что, может быть, Время пока на твоей стороне?

Да нет, не надо сеять иллюзий. Для Времени ты совершенно безразличен, хоть и способно оно все перемалывать в пыль. К тому же, Время ничего не меняет в мире людей, Оно обновляет лишь декорации, состав действующих лиц-исполнителей и на веки вечные оставляет немеркнущей довольно хитрую добродетель по формуле "покаяние и грех неразделимы, потому и грех угоден Всевышнему". Здесь уж поистине черт чертом мажется и помогает людям передать по наследству тонкую игру в покаяние с последующим забвением вины.

Тебя же, кавалера "ордена странствующих в тени", с пути не собьешь, хоть сотню храмовников посылай во главе с поднаторевшим в полемике отцом-иезуитом. Ты окружил себя мощной крепостной стеной с бойницами, дабы сохранились накопленные запасы драгоценного Времени и любое мгновение дня принадлежало тебе, ночи - тем более. Полностью защититься от передряг, конечно, вряд ли удастся, но это тебя не пугает. Решил ты следовать совету Николая Васильевича Гоголя и бить по морде всякое бесовское отродье, не смущаясь. Только стушуйся, так те сразу пойдут храбриться, наступи на них хвост подожмут. Недаром и пословица "Хвалился черт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти".

Хорохорься сколько влезет, но все настойчивее жужжит в голове муха-мыслишка: не пора ли приглядываться повнимательнее к качанию своего маятника, смотреть не теряется ли сила замаха. Пока вроде бы качается, однако как нежданно-негаданно приходит злополучный момент, когда начинаешь катастрофически терять иммунитет от паранойи, впадать в детство, переходить на пищу святого Антония и безудержно подползать к "без пяти минут вечность". Следи-ка лучше за собой, как в свое время отслеживал признаки подготовки внезапного ракетно-ядерного нападения. Встряхивай себя время от времени и командуй зычным голосом фельдфебеля: "Под-бор-родок вперед! Ядрена вошь."

Далек ли, близок день, когда тебе уже не надо будет топтать ботинок? Знать ужасно хочется, да кто скажет. Что наверняка, так это пройдут твои тревоги, как все в жизни проходит, но останутся звезды на небе, соленое дыхание моря и солнце...

Во как ты, Леша, пробурил себя насквозь! Не хочешь утихомириваться, хоть и не старообрядец из секты бегунов. Ну раз так, представь себе, на часах твоих "без пяти минут вечность". О чем бы думал ты? Во что верил?

Наверное, почувствовал бы уже не раз испытанное спокойствие, какое находило на тебя за границей за несколько минут до встречи с ценным агентам по условиям явки. Только на сей раз не исключено, предстоит тебе встречаться с кем-то из начальства в небесных чертогах. Момент, прямо скажем, волнительный. Даже трудно подобрать родное словечко выразить состояние.

Наверное, вспомнил бы, что лет тридцать назад, пробираясь сквозь каменные дебри Манхэттена, фантазировал ты, как бы пройти путь в несколько веков по обратному течению Леты и выйти к римскому Колизею. Пусть и нет перед Богом праведника, для ориентации должны были служить тебе символы твоей веры. В ту пору со стороны она могла показаться воплощением холодного неверия, но очень хотелось тебе найти в ней достоверное, значимое, в чем бился бы пульс взятой прямо с улицы жизни. И вот, после стольких лет упорного розыска отбросил ты, наконец, одетые в идеологические хламиды мечтания, выбрал свою личную веру. Веру в Правду-матку. В ту самую, что выражается в благом согласии слова и дела, без которой жить легко, да помирать трудно. Всё минует, Она одна останется. Суда эта Правда не боится. Затопчи Её в грязь - все равно наружу выйдет. Над Нею не мудруй и помни, что со дна моря Она вынесет. И не русская Она, не французская, не американская и не китайская. Если и есть Бог, то не в силе должен быть, а в этой самой Правде.

Вот о чем будешь ты думать.

Ну а сейчас ты склоняешь голову перед Её алтарем и делаешь это более уважительно ко всем религиям, верованиям, философским учениям и уголовным кодексам мира. Ты веришь в себя и тебе совсем не страшно думать о своих последних мгновениях жизни земной. Ты даже допускаешь, что возьмет и сверкнет у тебя в лобном месте, отчего ты мысленно скажешь: "Не много ли я брал на себя, предписывая Царю Небесному, как следует управлять человеком? Не правы ли те, кто говорит, что у всякого своя дурь в голове, а под старость и черт в монахи подался?"

В итоге итогов, уж больно замысловатая получается у тебя картинка, полковник. Чтобы самому себе на радость жить, надобно уединиться, однако одиночество не гарантирует благополучия. Хочешь быть оставленным в покое, но кое-кому обещаешь небо в алмазах. Видишь во Всевышнем безразличие к человеку, но одновременно оставляешь надежду на Его милосердие... Сплошные неувязки!

И знаешь, отчего? От твоей многослойной натуры, где переплелись сознание, подсознание и генетическая память, что способна ещё чувствовать за других, влезать в их шкуру, оберегая при этом свое и чужое человеческое достоинство.

Что есть, то есть, не проявлял ты бросающегося в глаза сочувствия к бедам других, но и циничного равнодушия к ним тоже никогда не испытывал. Вот только выворачивая себя наизнанку, все так же занимаешься традиционным доморощенным резонерством. Кидаешь иной раз какой-нибудь неортодоксальной идейкой, но при этом словно остерегаешься возвести свои слова в твердое убеждение, неотступно влекущее к практическому делу. Бывает, со всем пылом нахлынувших страстей вылетят из тебя разумно сочетаемые звуки твоей приверженности Правде и заявишь ты решительно свой протест против лжи. А что дальше? На словах так и сяк, а на деле никак. Правильно учили пращуры: на правду слов не много надобно, да брюхо глухо - словом не уймешь. Короче, делать дело надо, а не сказки сказывать. Иначе так и будем странствовать по миру, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. И мямлить на все лады одно и то же - Господи, помилуй, отыми и отдай!"

Выпустив подкрылки, самолет начал заходить в посадочный корридор. Просьба стюардессы застегнуть ремни вызвала легкое оживление среди пассажиров, но вскоре в салоне воцарилась мертвая тишина. Перед посадкой все, видимо, погрузились в себя.

Приземлились по всем канонам пилотажного мастерства. Когда уже подрулили к "грибу", Алексей увидел на поле пограничников. Вот и дома этих парней ни с кем не спутаешь.

В ногах у него стоял вишневого цвета кожи с золотыми номерными замочками атташе-кейс. Имел он довольно потертый вид, как у пилотов, что ценят свои саквояжи не по виду, а по налету часов в воздухе. Этот был ещё и подарком одного иностранного друга-борца за мировую справедливость, или знаком удачи, проверенным на деле в траншеях закордонного поля.

Алексей отстегнул ремень безопасности, посмотрел на кейс, нежно погладил его по бокам и, взявшись за ручку, чуть приподнял.

"Дипломат" показался тяжелым, будто в нем не чужие секреты, а слитки золота.

В М Е С Т О Э П И Л О Г А

После возвращения Алексея мне не раз приходилось встречаться и беседовать с ним по душам да на разные жгучие темы. За границу он больше не ездил, работал в своем бюро независимых расследований, давал интервью, консультировал журналистскую братию, выступал на телевидении. Всегда был бодр, заражая своей неудержимостью всех, кто к нему за советом обращался.

Однажды, в погожий зимний денек, уже после выборов в Государственную Думу, мы гуляли с ним по дорожкам Филевского парка, неподалеку от моего дома. Рассказывал он о всяких курьезных случаях из его жизни в Америке, а я возьми да спроси, как это он ухитрился за столько лет избежать, если не провала, то какого-нибудь раздутого прессой скандала. И, что греха таить, каким путем бесовские соблазны обошли все же его стороной.

- Видно, мой небесный знак помогал, - усмехнулся Алексей, продолжая идти уверенной походкой по скользкой дорожке. - Ну, а если поконкретнее, я просто нутром старался чувствовать людей, с которыми работал. Человек-то, он завсегда невольно излучает электромагнитные сигналы в миллиметровом диапазоне волн. Среди них есть и такие, что говорят об уме его, честности, чувстве собственного достоинства. Надо лишь свое приемно-передающее устройство уметь настраивать на эти волны. Вот и старался я не попадать впросак, рисковое дело зачинал только с людьми надежными во всех отношениях. Конечно, многое зависело от морально-психологического, человеческого, как угодно его называй, фактора. С него все начиналось, на нем держалось, а потом могло и закончиться. Я имею в виду на умении разбираться в людях, ставить себя на их место, видеть окружающее и себя чужими глазами, в том числе глазами контрразведки. Мне ничего не оставалось, как балансировать на канате между доверием и сомнением. Без доверия ничего бы не получилось, без сомнения мозги свои мог растерять. Но доверие и сомнение здесь особого рода: акт воли, рассудка, развитой опытом интуиции. Найдешь силы взять всю ответственность за последствия на себя, тогда и приступаешь к своему, казалось, безнадежному делу...

Алексей вдруг остановился, почему-то грустно посмотрел на меня и сказал:

- К чему тебе опять вникать в ремесло наше хитрющее. На своей шкуре его надо испытать, иначе ничего не поймешь. Хотел бы тебе, старина, сказать совсем другое. Суетимся мы, разоблачительные статьи пишем, даже книжки всякие печатаем, с хапуг сановных, как с гуся вода. Все надеемся, Бог их накажет и бесы вздрючат. Они же в парламент пролезают, людям головы морочат. И сколько же у нас народу доверчивого: раньше царям ошалело верили, потом Сталину, теперь царькам помельче. Признаюсь тебе, как на духу, понимать я начал тех, кто уезжает счастье за морем искать. Не оправдывать, но понимать. Где им жить, в конце концов, это их личное и полное римское право.

Он попросил сигарету, жадно, глубоко затянулся.

- Сомнения, уезжать не уезжать, меня лично не мучают. Только иногда уж больно хочется с балкона вниз на мостовую брякнуть одичалой головой.

Смачно выругался, рассмеялся и добавил:

- Не дождутся, черти лысые! Я ещё на их могилах танец справлю. Хоть и не к добру это будь сказано. Ох, не к добру...

Вена, Мадрид, Мехико, Нью-Йорк, Москва, Вена и снова Москва.

Где-то на близких подступах

к третьему тысячелетию от Рождества Христова.