"Тварец культуры" - читать интересную книгу автора (Марчик Георгий)

Георгий Марчик Тварец культуры

Утром секретаря — Раечку вызвал директор Дворца культуры Григорий Тихонович Лысый. Он внимательно посмотрел на нее и приказал: «Закрой дверь!» Она, улыбнувшись про себя, закрыла дверь на ключ. «А теперь представь! — предложил директор. — Что-то давление у меня упало. Надо поднять».

— Григорий Тихонович! Среди бела дня…

— Не тяни, не то накажу, — улыбаясь, пригрозил он.

— Пожалуйста! — с вызовом сказала она, задрав вверх тугую кожаную юбчонку и рывком стягивая белые шелковые трусики. — На вашу ответственность.

— А теперь покажись, — нетерпеливо попросил директор. Раечка грациозно, как манекенщица, обернулась вокруг своей оси, демонстрируя кругленькие, пухлые, похожие на две сдобные розовые булочки половинки своего зада.

— Все, можешь идти! — умиротворенно сказал директор, словно убедившись, что весь вверенный ему инвентарь на месте и беспокоиться ему не о чем. — Хотя нет, постой. Вечером у нас собираются эти, как их там? Футуристы? Эйфуисты? Сходи, послушай, чего они там болтают. Того и гляди вляпаемся с ними в неприятность. Все глупости запиши. Поняла?

— Слушаюсь! — почтительно насмешливо отозвалась Раечка.

— А я пошел на панихиду, — строго, соответственно случаю, сказал директор. — Умер один замечательный человек. Солист Большого театра. Речи, наверное, будут говорить — закачаешься…

«Эйфуисты», как сострил директор, собрались в маленьком полутемном зальце на первом этаже, рядом с баром. Шумливый, кудрявый, с сильными стеклами очков на мясистом лице, Авдотьин — староста литературного объединения любителей эвфемистики сделал перекличку. Присутствовало двадцать два человека, включая руководителя кружка почтенного профессора-филолога и нашего давнего знакомого — писателя, которого зазвал на занятие Авдотьин.

— Можем начинать! — бодро заявил староста, обратившись к профессору. — Все, кто пришел, в сборе. Остальные блистательно отсутствуют.

Члены клуба стали по очереди читать свои фразы. Присутствующие с бесстрастными лицами внимали. Время от времени звучала чья-либо реплика: «Старо!», «Было!», «Украдено у Фюнфтенберга!», «Чушь собачья!», или «Прекрасно!», «Гениально!».

Писатель, не написавший за всю свою тридцатилетнюю литературную жизнь ни одного афоризма, с открытым ртом слушал обмен репликами, подобный молниеносным ударам рапир. Частенько он еще думал над смыслом какого-нибудь ловко закрученного эвфемизма, а выступающий уже успевал прочитать целую серию, от которой в его ушах оставался гул, как от кавалькады бешено промчавшихся лошадей. Остальные, судя по всему, лучше ориентировались в услышанном. Особенное удовольствие у них, как заметил писатель по оживляющимся лицам, вызывали фразы с крамольным смыслом, спрятанным в подтекст.

Профессор время от времени одобрительно кивал полуседой, похожей на веник бородой. Вдруг все дружно заржали. Рая не поняла, с чего это они. Фраза, вызвавшая смех, пролетела мимо ее ушей. «Что он сказал?» — тихонько спросила она у соседа — рыжеватого, крепкого телосложения мужчину с круглым добродушным лицом, не без лоска одетого в отличие от большинства присутствующих.

«Эрогенная зона свободного предпринимательства», — хохотнул тот в ушко молодой женщины. И, не упуская случая, представился: «Сергей Валентинович». Раечка с улыбкой кивнула и назвала себя. Знакомство состоялось. Сергей Белых был одним из лучших эвфемистов, но хотел быть самым лучшим, в том числе и по части успехов у прекрасного пола.

Своей плотской интуицией Рая сразу почувствовала, что он к ней неравнодушен. Его колено и плечо касались ее колена и плеча, она не отодвигалась. Ей самой был приятен идущий от него ток волнения и половой истомы. «Зона, зона… — подумала Рая. — А нет ли здесь подвоха? Ох, хитрецы. Какая зона? Свободного предпринимательства… Запищим на всякий случай. Словцо „эрогенная“ здесь может быть и маскировкой». — И она занесла подозрительную фразу аккуратными буковками в блокнотик. Рае не терпелось отличиться.

А Сергея Белых снедало честолюбие. Он слушал выступающих с гримасой брезгливости и с трудом удерживал себя от того, чтобы немедленно не взять слова и не затмить всех. Особенно раздражали его двое. Некто худой и высокий в дворницкой шапке, которую он не снимал даже летом в жару, вечно небритый, похожий на огородное пугало. Он сидел, развалясь на стуле, раздвинув ноги далеко в стороны и с обвисшими вдоль безвольного тела руками и после каждого выступления подавал безапелляционным тоном свои хамские реплики. Типа: «Это, голубчик, вы свистнули у Ларошфуко!» Или: "У Кальдерона сказано лучше: «Женщина — яство, приготовленное богом, но приправленное чертом!» У него были поразительные память и эрудиция. Самое обидное, что он всегда был прав. Не раз таким образом он подрезал и самого Сергея Валентиновича.

Вторым был молодой типус без царя в голове. Этот вообще мог своим писклявым голосом ляпнуть все, что угодно. Любимая его фраза: «Это уже было. Вы не оригинальны». Можно не спрашивать, у кого. Ответ: «Я не помню — но совершенно точно знаю, что у кого-то уже было». Болван. Все уже когда-то у кого-то было. По его узкой морденке видно, что ему просто нравится по-петушиному наскакивать на всех.

Был еще один — старый, как птеродактиль, герой гражданской войны, немощной грудью встающий на защиту завоеваний великого Октября. Он, правда, скрашивал заседания анекдотами, которые мог по любому поводу вытряхивать из своего все еще крепкого мешка с памятью.

— Минутку, — сказал птеродактиль, поднимаясь на свои явственно заскрипевшие ноги. — Вы сказали «эрогенная»? Это мне кое-что. напоминает. Не смейтесь. Я серьезно. Позвольте предложить анекдотец. Некий пожилой господин, прогуливаясь по Невскому проспекту, познакомился и разговорился с юной особой. Она спрашивает: «А сколько вам лет?». Он: «Семьдесят». Она, игриво: «Я бы вам не дала…» Он: «А я бы и не смог».

Рая расс м ея л ась. Высокая грудь ее зазывающе колыхалась. Красная кофточка чуть сдвинулась и Сергей Валентинович смог увидеть краешек аппетитной выпуклости, дразнящей воображение.

Между тем выступления продолжались. «У любвеобильной женщины страстное сердце бьется в каждой груди», — сказал очередной оратор, выразительно глянув на Раю. Она со смущенным видом кивнула, словно это был адресованный лично ей комплимент.

— Вам нравится у нас? — спросил Раечку Сергей Валентинович, пощекотав ей ушко шепчущими губами.

— Очень! — совершенно искренне ответила она. Ей действительно было интересно. Такие милые, смешные чудаки. И к тому же остроумные.

— Настоящий джентльмен не сделает замечание женщине, несущей шпалу, — заметил очередной оратор.

— У вас всегда так весело? — спросила Раечка у соседа.

— Бывает еще хуже, — ответил Сергей Валентинович. — Послушайте, у меня есть предложение. Вместе поужинать.

— Я не против. А где? — сразу же согласилась Рая. Как упустить такой удобный случай провести агентурную работу. Белых понял ее поспешное согласие по-своему.

— Знаю я одно прелестное местечко, — игриво пропел он, — под горой, где течет маленькая речка…

— А на чем поедем? — игриво спросила она.

— На тойоте, — с важностью крупного собственника сказал Белых. «Ну, тойота, подумаешь тойота!» — пробормотал Белых пренебрежительно, словно бы у него в гараже стояла дюжина «Мерседесов», готовых по первому знаку рвануть с места.

Ужинали они в роскошной квартире Сергея Валентиновича — преуспевающего фотомастера. Он был церемонно вежлив и сдержан, хотя Раечка ждала, что он набросится на нее как голодный безработный на тарелку горохового супа, как только они войдут в прихожую. «А куда спешить? — решил фотограф. — Если уж птичка здесь — мы будем лакомиться ею с чувством, с толком, с расстановкой».

Что было дальше — скучно писать. Ничего нового. Раз уж молодая женщина пришла в дом молодого мужчины… Ну, пили шампанское под зажженные свечи. Была хорошая закуска, негромкая музыка, возвышенные разговоры. Сергей Валентинович читал свои произведения, а Раечка искренне восхищалась ими — так она была настроена, что восхищалась бы сейчас чем угодно. Кроме того, ей нужно было завоевать доверие Сергея Валентиновича, расположить его к себе. Она делала большие глаза, ахала: «Неужели это вы сами написали?» «Сам-сам, — похохатывал Белых, — а то кто же?» И думал: «Ну, сейчас мы тебя уконтрапупим, или лучше сказать — прижучим, ишь, раскраснелась…». Он то и дело подливал в бокал гостье шампанское — не жмотничал.

Оба держали в уме одно и то же и потихоньку распалялись. Особенно после порнофильма по видику. Право же, скучно писать о том, что последовало дальше, потому как любовь поистине дело сугубо индивидуальное. И то, что одному одурманенному страстью болвану кажется божественным и чудным, остальным может представиться самым настоящим паскудством.

После того, как событие доставившее, будем справедливы, обоим удовольствие и радость состоялось, Рая положив свою головку на крепкое плечо фотомастера, гладила своими пухлыми пальчиками его уставшее, наработавшееся тело, вдруг спросила:

— Сережа, а что такое эвфемизм?

— Это когда одно понятие можно выразить другим.

— То есть — это все равно, что синоним? — сказала Раечка, обнаружив кое-какие познания в лингвистике.

— Нет, это не одно и то же.

— Тогда, что же? Приведи пример, а то я не могу понять.

— О'кей, — сказал Белых, довольный тем, что может продемонстрировать не только свою мужскую силу, но и эрудицию. — Допустим, я могу сказать: «Мой начальник — сволочь», но скажу по-другому: «Мой начальник не очень хороший человек». Или возьмем слово «любить». Оно означает пылкое, глубокое чувство. Это его прямой смысл. Но оно может быть эвфемизмом слов, ммм, скажем так — трахать, трахаться. Поняла? Послушай анекдот и все поймешь до конца. Школьник приходит домой, его дед на печке стонет: «Ооо…оооо…». Мальчик испугался: «Дедушка, что с тобой?!» — Дед отвечает: «Ооо, ооо! …буся, будь оно проклято!» Так вот, вместо слова «…буся» можно сказать — занимаюсь любовью и так далее. Это и будет эвфемизмом.

— Милый, какой ты умный, — нежно сказала Раечка, целуя Сергея Валентиновича в щеку и продолжая поглаживать своими крепкими пальчиками его тело, которое вдруг стало проявлять беспокойство и стремление выпрямиться. Где здесь эвфемизм и что было дальше, читатель догадается сам, а мы на этом умолкаем.


Так вот и случилось, что Белых глубоко внедрился в Раю, а она в свою очередь внедрилась в литературный кружок эвфемистов. О своей встрече с фотографом на его квартире Рая без утайки доложила директору. Кроме, разумеется, пикантного факта

— Приставал? — напрямик спросил строгий, но любознательный начальник. Однако, как ни странно, без тени ревности, которая на Раю, как на предмет общественного пользования не распространялась.

— Приставал, — честно призналась Рая.

— Дала ему?

— Как только, так и сразу, — с наигранным протестом воскликнула Рая.

— Молодец! — похвалил Григорий Тихонович. — Это ты здорово придумала. Настоящий Штирлиц. Продолжай его разрабатывать. А что до того, если придется в интересах дела с ним, эээ, ммм, переспать, то тебя не убудет и мне останется. Ну, давай, покажи свое богатство…

— Да, кстати, — заметил он в то время как Раечка стаскивала трусики, — если начнешь с ним спать, не будь дурой и назначь таксу. Ну, скажем, две сотни в месяц.

— А если у нас любовь, — кокетливо сказала Раечка, натягивая на себя трусики и вертя при этом своим круглым задиком.

— За любовь тоже надо платить, — философски заметил Григорий Тихонович, хмуря свои густые, а ля Брежнев, брови. Я ухожу на похороны заслуженного мастера спорта. Бели кто будет спрашивать — скажи, что я в горкоме. Если будут звонить из горкома — не поднимай трубку; Гм, гм, что это я? Скажешь я в местной командировке.

Много лет Лысый трудился секретарем парткома НИИ, потом недолго — инструктором райкома. А два месяца назад был направлен главой Дворца культуры. На укрепление. Сомнений в том — справится ли — ни у кого не возникало. В том числе и у него самого. Главное держать четкую идейную линию, — считал он. — Остальное пустяки".

— Что это за эйферисты? — спросил он в один из первых дней на новом посту у впорхнувшей в его кабинет Раечки (она все время вертелась перед глазами), просматривая планы кружковой работы.

— Идиотики какие-то, — пренебрежительно отозвалась она. — Я однажды посидела — несут черти что…

Это сразу же насторожило Лысого. Он так и впился в нее глазами.

— В том-то и дело, что они болтают, а отвечать придется нам.

Рая, грациозно виляя бедрами, подошла к окну директорского кабинета и бережно поправила ровно висящую штору, как наши вожди поправляют траурные ленты на венках, которые они не покупали и не несли, а покупали и несли другие. И тут только этот толстолобый, с пуленепробиваемым бронежилетом на мозгах директор наконец-то заметил, какое сокровище вертится перед его носом.

— Эээ, — сказал он, вперив загоревшийся взгляд в ее круглый задик. — Ведь у тебя, моя дорогая, роскошная фигура. Как у элитной кобылки. Знаешь это?

— Не знаю, — улыбнувшись пухлыми невинными губками, Рая замерла с округлившимися глазками. Готово, этот на крючке. Рая вынашивала мечту стать инструктором-консультантом.

— Не знаешь?

— Не знаю.

— А ну, поди сюда. — Она подошла.

— Не знаешь? — повторил директор.

— Не знаю, — уверенно ответила Рая. — Откуда мне знать? Лысый отечески обнял рукой за талию молодую женщину.

— Да, — продолжал он, поглаживая бочек Раи и опуская руку все ниже и ниже. Фигурка у тебя что надо. Отличная фигурка. Редкая фигурка.

И тут вдруг Рая, немного напугав директора, как-то сексуально задрожала, задвигала вперед-назад задом, одновременно прижимаясь к нему низом живота. Директор однако быстро опомнился.

— Ну, ну, — пробормотал он. — Поосторожнее. Могут войти. Закрой-ка дверь.

Вот так у них началась эта «игра». Но вернемся к их последней беседе. Григорий Тихонович был настроен решительно. Невысокий, с набрякшей с похмелья рожей, похожей на морду старого бульдога он был преисполнен важности, надут важностью. Он сразу понял, что эти самые пресловутые «эйфемисты» не иначе как враждебно настроенная группировка, свившая свое гнездышко под крышей вверенного ему Дворца культуры.

Нет, не зря, напутствуя его, секретарь райкома по идеологии Олег Максимович призывал к бдительности: «За сорванный сеанс фильма мы с тебя не спросим, а за фильм, пропитанный ядом буржуазной идеологии, будешь отвечать по всей форме». Борьба с ядом буржуазной идеологии, психологии и морали была коньком секретаря. Где только он не находил этот зловреднейший из ядов, который, как утверждал он, содержится в той или иной дозе в каждой книге, каждом фильме, каждом спектакле. «Поэтому запомни — твоя первейшая сверхзадача бдеть. Эти сволочи так ловко маскируются, что кого хочешь проведут».

— Уж будьте уверенны, — твердо сказал Лысый. — При мне мышь не проскочит. Буду бдеть, сколько хватит сил, — закончил он, преданно глядя на секретаря райкома.

Отныне Рая не пропускала ни одного заседания «эйфемистов». Веселый и общительный нрав молодой женщины, как раньше написали бы в газетах, пришелся по душе кружковцам.

Она заразительно смеялась каждой удачной шутке, остроте, каламбуру или афоризму. С ее появлением занятия заметно оживились. Каждый член кружка из кожи вон лез, чтобы заслужить ее одобрительную улыбку. Раечке все нравилось, все вызывало ее восторг. Она старательно все записывала, а затем столь же старательно докладывала обо всем директору:

— Хорошо идут дела у колхозного села, Я молоденька была, потому и родила, — читала она. — Как? Насмешка над колхозами…

— Не годится, — качал головой директор. — Ведь хорошо идут дела. Какая же здесь крамола?

— Миф о непорочном зачатии придумали импотенты. Тоже не годится? Идем дальше. Говорит француз: самая прекрасная женщина не может дать больше, чем она имеет. Говорит русский: зато она может дать два раза. Тоже не годится? Я подумала — нет ли здесь ущемления национализма.

— Какое ущемление? — возразил директор. — Русский француза осадил. Давай дальше.

— Правительство имеет право совершать ошибки, равно как и принимать правильные решения…

— Постой-ка. Кажется здесь что-то не то, хотя на первый взгляд безобидно, но я чувствую какой-то подвох. Они просто так ничего не говорят. У них особый язык, понятный только им самим. Ладно, подумаем.

— Когда демократию втаптывают в землю, она прорастает колючей проволокой, — торжественно, как диктор, выступающий с важным правительственным сообщением, прочитала Рая.

— Вот сволочи, — то ли восхитился, то ли возмутился директор, — так формулируют. Внешне все правильно — не придерешься, а если вдуматься — опять подрыв авторитета советской власти.

— Как прекрасен этот мир — посмотри! А теперь отойди от щели в заборе, — продолжала читать Рая. — Можно и лапу сосать, если есть, во что обмакнуть. Все. Больше ничего подозрительного в этот раз не было. Да, вот еще. Люди стали лучше одеваться, потому и очереди стали привлекательнее.

У Раи было еще несколько записей, но она их не прочитала. Они принадлежали Сергею Валентиновичу Белых.

— Прошлый раз улов был не ахти какой, — сказал директор. — На этот раз лучше. Надо все собрать, систематизировать, а потом доложим, куда следует. Рано или поздно они себя разоблачат. Согласно учения марксизма-ленинизма количество рано или поздно перейдет в качество. Тут мы их и прихлопнем. Кстати, как ты думаешь, правильно ли называть покойника «товарищем»? Я обратил внимание — на панихидах обычно говорят: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Какой же он товарищ, если он уже покойник. И гражданином называть неловко. Идеологически ошибочно. Как ты считаешь?

— Я в этом не разбираюсь, Григорий Тихонович!

— То-то же. Вчера я был на похоронах, один человек прочитал свои замечательные стихи, посвященные покойнику. Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом и так далее. Жаль, не все успел записать…

— Это стихи Максима Горького, Григорий Тихонович.

— Да что ты говоришь. Вот не знал. Хорошо, ты подсказала, а то бы включил в диссертацию. Ладненько. А теперь покажись. Так сказать, на десерт.


Чего греха таить, пытался приударить за жизнерадостной девицей, прямо-таки излучающей чувственность и наш старый знакомый — писатель. По чистой случайности, разумеется, он оказался на очередном заседании кружка рядом с Раечкой и скромно поинтересовался — не хочет ли она посетить Дом литераторов.

— Сегодня не могу, а завтра с удовольствием, — пообещала Рая.

Но напрасно на следующий день писатель целый час томился у массивной дубовой двери с бронзовыми ручками писательского дома. Она не пришла. Тогда он позвонил ей домой. Раечка весело засмеялась и честно призналась, что начисто забыла о своем обещании. «Простите, больше не буду», — покаялась она. Писатель растаял и простил. На самом же деле накануне Рая провела ночь у фотографа и ей было просто лень куда-то ехать.

— Хотите — приезжайте ко мне, — предложила она томным голосом.

Писатель — человек сговорчивый немедленно принял приглашение.

— Через пару минут я буду у вас, — пылко воскликнул он.

— Попробуйте, — рассмеялась Рая, — кстати, я живу у черта на куличках. Запишите адрес…

Вооружившись цветами, бутылкой вина и коробкой конфет, писатель помчался на такси в дальний конец Москвы. Раечка встретила его в желтом шелковом халатике, из под которого то и дело выглядывали обольстительно аккуратные ножки.

«Вот уж не думал, не гадал, — радостно думал писатель, — что победа будет столь быстрой и легкой. Впрочем, ничего удивительного. Я еще не настолько стар и уродлив, чтобы женщины ценили во мне только интеллект, а иногда и щедрость».

Раечка оказалась очень забавным существом. Она напропалую кокетничала, мило дурачилась — выставляла напоказ то одну, то другую ножку, на которые писатель посматривал с плохо скрываемым интересом. Чем-то он был похож сейчас на кота, который в предвкушении сытной еды терпеливо сидит у куска мяса или рыбы.

После того, как бутылка вина была выпита, писатель предложил потанцевать — не раз испытанный им прием, чтобы начать атаку. Но Раечка, легко оттолкнув его, стала танцевать одна. Она изгибалась, откидывалась назад, покачивала бедрами, оглаживала бока руками и делала множество других грациозных движений. В один из моментов, когда она делала что-то похожее на мостик, писатель, не выдержав, подхватил ее, прижал к себе и потащил было к тахте, но Раечка огорошила его хладнокровно заданным вопросом:

— Зачем вам это надо?

— Как зачем? — смутился писатель, — вы мне нравитесь.

— Ну, этого мало, — рассудительно заметила Рая, высвобождаясь из ослабевших рук писателя. — Давайте лучше поболтаем… — Она плюхнулась в большое мягкое кресло и закинула обе ноги на боковой валик. — А как отнесется к вашей измене жена? Кстати, как вы считаете — можно ли квалифицировать сделку с совестью как преступное мероприятие. — Раечка мастерски использовала чужой афоризм.

— Я не женат, — скромно улыбнувшись, сказал писатель. — Ваш выстрел, как когда-то любил говорить товарищ Сталин, бьет мимо цели.

Он был слегка обижен, но не подал виду. Первая атака отбита, но надежда не погибла. Между тем Раечка сварила кофе.

— Вы любили когда-нибудь? — спросила она, закуривая сигарету.

— О, да! Конечно! И не раз!

— Расскажите какую-нибудь свою любовную историю, — Раечка томно потянулась, отчего все ее выпуклости стали еще выпуклее и призывнее.

— Всякая любовь похожа на костер, — сказал писатель. — Вот он загорелся, жарко заполыхал, разбрасывая снопы искр, потом погас, превратившись в кучу серого пепла. И только от двоих зависит, как долго и как сильно он будет гореть.

— Вы когда-нибудь были жестоки по отношению к женщине? — спросила Рая. Этот немного странный человек был чем-то симпатичен ей.

— Увы, — вздохнул писатель. — Многое я бы дал, чтобы вернуться в прошлое и не повторить старых ошибок, или, по крайней мере, иметь возможность искупить свои грехи. А сейчас, когда женщина сурово обходится со мной, я воспринимаю это как справедливое возмездие.

— Если бы вы могли обратиться к одной из этих женщин, что бы вы ей сказали?

— О! — воскликнул писатель. — Я сказал бы: «Прости меня, если можешь». Я был большим дураком, я ничего не понимал ни в жизни, ни в женщинах. Столько раз настоящая красивая любовь проходила мимо меня, а я как слепой ничего не замечал. Я делал больно другим и не чувствовал боли, как не чувствует ее тот, кто ставит опыты на животных. Я считаю, что не заслуживаю их прощения и не могу понять, почему бог не наказал меня до сих пор за все мои прегрешения.

— Неужели вы были настолько жестоки, что не надеетесь на прощение, хотя прошло уже столько лет? — Рая искренне удивлялась. Обычно мужчины всеми правдами и неправдами стремятся выгородить себя. — Давайте представим на минуту, что я ваша прошлая жертва. Попробуйте оправдаться. Другой возможности не будет.

Писатель надолго задумался, затем с улыбкой покачал головой:

— Нет, это свыше моих сил. Я не знаю таких слов. Может быть вам самой хочется исповедаться? — шутливо спросил он. — Я охотно отпущу все прошлые, настоящие и будущие грехи. — «Пожалуй мы слишком далеко зашли, — решил он. — Пора переменить пластинку». — Уверен, что и Вам есть в чем покаяться.

— Мне?! — Рая весело рассмеялась. — Мне решительно не в чем каяться. Да, я иногда обманываю мужчин, но сам бог велел их обманывать. Не зря же нас зовут слабым полом. Без хитрости нам не победить в этой войне.

— Надеюсь, я не буду в числе обманутых? — напрямик спросил писатель, с надеждой глядя на молодую женщину. Она рассмеялась. Глаза ее лукаво блеснули. «Надейтесь!» И затем как-то очень мягко поинтересовалась, нравятся ли ему занятия кружка и кого он считает наиболее талантливым. Писатель с удовольствием отвечал на вопросы. О Сергее Валентиновиче он отозвался с большой похвалой. Рая польщено улыбалась, словно это ее одарили комплиментом.

— А вот скажите, можно ли на занятиях говорить все, что думаешь? — весело, словно бы в шутку спросила она.

— Решительно все, — убежденно ответил писатель. — Если вы правильно мыслите, вы никогда не сделаете ошибки.

— А если все-таки кто-нибудь прочитает что-то антисоветское? Разве такого не бывает?

— На моей памяти никогда не было. У нас зрелая публика. Но если, не дай бог, случится, то подобная вылазка встретит дружный отпор. — Писатель про себя усмехнулся. Уж он-то знал, что подобные вылазки встречают не столько дружный отпор, сколько дружное одобрение, хотя и не в открытой форме. Члены кружка словно бы не замечали ничего подозрительного или крамольного в острой фразе.

— Скажите, пожалуйста, а нельзя ли придраться к фразе: «От великого до смешного один съезд»? — продолжала допытываться Рая.

— Ни в коем разе, — успокоил ее писатель. — Ведь съезды бывают самыми разными. В том числе и дурацкими. Например, фокусников, астрологов, колдунов. — Тут он вспомнил, что фразу эту на последнем занятии кружка выдал Белых. Ему стало все ясно — а то он никак не мог взять в толк, чем вызваны наводящие на подозрение вопросы Раи. И он словно ученый сделавший важное открытие воскликнул: «Ооо!», затем: «Ааа! Мне все ясно!» — и понимающе улыбнулся: «У меня грозный соперник».

Рая слегка смутилась, но не стала возражать. Некоторое время они еще поболтали о разных пустяках. Прощаясь, писатель галантно поцеловал Раечке руку и сказал: «Было очень приятно». «Да, было, конечно, очень приятно, — разочарованно размышлял он по пути домой (в метро), но было бы еще приятней, если бы она уступила (эвфемизм) мне. Как пить дать кто-то у этой красотки (эвфемизм) есть, иначе зачем она целый вечер пудрила мне мозги, а я как шут развлекал ее».

Директор Лысый сердился — ему не терпелось принять крутые меры и доложить о них. Он дотошно выпытывал у Раечки, как проходила очередная встреча «эйфуистов» и что на ней говорили. Ему казалось, что она по своей глупости или невнимательности чего-то не записала, что-то важное пропустила мимо ушей. Тем более он уже проинформировал о своих подозрениях симпатичного улыбчивого молодого человека спортивного вида из некоего серьезного учреждения, курирующего их Дворец. У того сразу ушки торчком стали на макушке. Уже и секретарю райкома он предварительно, пока неофициально доложил, что обнаружил очаг антисоветской заразы и готовится его ликвидировать. — Действуй! — ободряюще сказал тот. — Мы поддержим.

Так что отступать было некуда, позади (если все сорвется) — конфуз. По его указанию Рая стала записывать все подряд, а потом вслух зачитывать ему. Директор внимательно слушал, напрягши в морщинах лоб, временами крякал, просил повторить, сердито ругался. Пока скандал никак не вытанцовывался. Рая читала по блокноту:

— Уроки демократии кончаются переменами… Торжество правды — не всегда победа истины… Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать…

Крамола пряталась в этих словах и нахально строила рожицы, но когда он готов был вот-вот схватить ее за хвостик, чтобы вытащить на свет божий, она как верткая скользкая змейка выскальзывала из пальцев.

— Постой-ка, — приказал Григорий Тихонович. — Повтори. Ага. Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать. Кого это он, подлец, имеет в виду? Советский народ? Партийного работника? Вот нахал. Намек ясен, а за руку не поймаешь. Продолжай.

— Единомыслие уменьшает число извилин. У кукловода паралич, а марионетки все дергаются…

— Стой! — хмурясь, сказал Лысый. — В чей это огород камушек? Уж не в адрес ли политбюро и самого, упаси бог, Леонида Ильича?

— Что вы, Григорий Тихонович! Скажете такое. Смотрите — а то вас самого притянут к ответу за клевету.

— Ну-ну, ври да не завирайся. Читай дальше. — Он с укором посмотрел на секретаршу, как женщина на обманувшего ее ожидания любовника.

— Когда молчат свидетели, создаются мифы. Джунгли вырубили, а законы джунглей остались. Львиная доля достается шакалам. Безвременье апеллирует к эпохе. Количество маразма иногда зависит от размера шляпы. И на маленьких должностях встречаются крупные самодуры. — Рая сделала очень короткую, но выразительную паузу и нахально посмотрела на директора — На сегодня все. — Вроде бы бесстрастно сказала она, но он ее, шельму, понял, поморщился, словно съел кислого.

— Для скандала этого мало. Нужен более веский повод. Как искра для пожара. Ну, вспомни, что они еще говорили, о чем спорили. Что ты такая бестолковая?

Рая пошарила глазами по потолку, вспоминая.

— Ну, говорили еще о тайне творчества.

Директор неожиданно обрадовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку: — Я так и знал, что они маскируются. Что говорили? Да понимаешь ли ты, как это важно?!

— Не понимаю, — Рая обиделась, надула губки. — Я ведь по вашему дура, а себя вы, наверное, считаете умней всех. Вот и ходите на эти заседания сами.

— Ну, ладно, извини, — директору хотелось встать, подойти к ней и дать хорошую плюху, но он сдержался. — Так что они об этом говорили?

— Ну, говорили о тайне творчества, как это все возникает, как рождается произведение, об их секретах. Почему у одних получается, а у других нет.

— Ничего ты не поняла. Они имели в виду совсем другое. А именно — как им обманывать партию. Как прятать за двойным дном антисоветчину. Вот что они имели в виду. Короче, напиши мне докладную записку. Пусть лежит до поры.

— Я могу написать то, что я слышала, — заупрямилась Рая. — А придумывать ничего не буду. Кому они мешают эти фразы? Лично мне от них ни холодно, ни жарко. А вы не хотите, Григорий Тихонович, вызвать к себе руководителя кружка, по-хорошему поговорить с ним, предупредить. Они будут осторожнее и никакого скандала не понадобится.

— Так не пойдет, — с досадой сказал директор. — Если мы их предупредим — мы загоним болезнь внутрь, они затаятся, уйдут в подполье. А если разоблачим — всем урок, а нам честь и хвала. Глядишь, и двинут куда повыше. И тебе лучше будет. — Он говорил ласково, искательно глядя на секретаршу. Хочешь не хочешь — судьба задуманного в ее руках. — Ну, предупредим мы их, нарыв будет постепенно расти, а его яд отравлять весь государственный организм. Кто выиграет?

Рая уже вошла в роль разведчицы, к тому же эта роль кое-что сулила ей, и она пообещала выполнить поручение директора. Он рассказал, что был вчера на похоронах одного вохровца, начальник которого произнес замечательную речь о красном знамени, под которым, начиная с революции, мы смело шли в бой и побеждали. Правда, он немного запутался и никак не мог закончить свою речь.

«Под этим победоносным красным знаменем мужественно, до последней капли крови сражался и побеждал наш друг и товарищ, сгоревший на боевом посту». «Правда, здорово?!».

Рая фыркнула: 'Пил бы меньше, так и не сгорел бы".

С особым удовольствием она продолжала разрабатывать Сергея Валентиновича. Он, правда, обычно уклонялся от разговоров на скользкие темы.

— Какого ты мнения о Брежневе? — спросила она при очередной встрече у него на квартире.

— Странно, почему тебя это интересует? — хохотнув, сказал он.

— Хочу рассказать о нем анекдот.

— Тогда ясно. Очень хорошего. При таком руководителе этот бардак долго не протянется.

— Неужели ты боишься меня? — спросила Рая, когда он не отреагировал на анекдот.

— Тебя не боюсь, а вот этих боюсь, — он кивнул в сторону телефонного аппарата. В ресторане гостиницы «Украина» два дурака рассказывали политические анекдоты. Их записали на пленку, а потом лишили московской прописки и в два счета выселили. С нашим братом и того проще. Одно неосторожное слово на эстраде и прощай выступления, а вместе с ними и заработки. Ведь кроме основной профессии многие из нашего кружка еще и выступают. Недавно в Геленджике я расхрабрился и выступил чуть острее, чем обычно. Возмутилась какая-то старая большевичка, устроила скандал. В результате общество «Знание», приглашавшее меня, отказалось от моих услуг. Спасибо еще, что не стукнули в Москву;

— Впредь будь осторожнее, — посочувствовала Рая, — нежно погладив своими мягкими пальчиками щеку Сергея.

— Куда уж больше, — сердито сказал он. — Наша сатира похожа на старую беззубую и безрогую корову — жует одну и ту же жвачку. Люди ждут от тебя смелого словца, а ты как собака, над которой занесли палку, хвост поджимаешь.

— Почему такие строгости, не понимаю, — сказала Рая. — Ну, пусть бы не касались верхушки, они там как боги на небе. А обо всех остальных, я считаю, можно говорить.

— Власть — это вертикаль, — хохотнув, сказал Белых. — Начни ковырять снизу — она без опоры тут рухнет. Они это понимают.

После приятного ужина с шампанским Рая помыла и убрала посуду. Сергей Валентинович с благодушным вожделением наблюдал за ней. Красивая фигурка под легким летним платьицем, исполненные природной грации движения, гибкие руки куда там до нее механическим куклам балеринам. А бедра под облегающей тканью — словно сами живые существа — сколько в них пластики, животного, беспорочного эротизма — глаз не оторвешь… Рая закончила уборку, с размаху села на стул, сцепленные руки положила между широко расставленных колен, кокетливо улыбаясь:

— Что будем делать, Сергей Валентинович?

Он нетерпеливо поднялся на ноги, кивнул в сторону тахты: «Пойдем!» Она осталась сидеть на месте, только улыбнулась своей детской, немного смущенной и наивной улыбкой. Он подошел к ней, ласково обнял за плечи, повторил с нежностью:

— Я очень соскучился по одной славной, красивой девочке, — он попытался сдвинуть ее с места, но тщетно. — Ну, не упрямься, — ласково уговаривал он, — кроватка ждет нас.

Она подняла к нему свою смеющуюся рожицу:

— Угадай, о чем я мечтаю.

— Ну вот, начинается, — недовольно протянул он. — Об этом поговорим потом.

— Нет, сейчас, — она потерлась щекой о его руку. — Моей подруге муж купил песцовую шубу, а я согласна и на полушубок…

— Намек понял, надо подумать, — бодро сказал Сергей Валентинович вслух, а про себя ругнулся: «Черт дернул меня за язык похвастать гонораром».

— Думай сейчас, — твердо сказала Рая, не переставая улыбаться.

Отступать было некуда. Фотограф понял, что попал в ловушку, а коли так лучше не показать своей досады. Он поцеловал Раю в мягкие, теплые, ждущие губы и этаким молодым гусаром сказал:

— Считай, тебе осталось решить, какого фасона будет полушубок. А теперь пойдем, наконец. Я как конь застоялся…


Параллельно у Раечки развивался платонический роман с писателем. Время от времени он приглашал ее в один из творческих домов на просмотр нового фильма, или концерт. Потом они сидели кафе. Рае нравилось общество писателя, его внимание, вежливость и то, что он не «нахал», хотя в его глазах она не раз замечала, когда он смотрит на ее грудь или ноги, «бесовские» огоньки. Она частенько задавала писателю неожиданные вопросы, а он охотно просвещал ее. Вот и на этот раз она спросила, в чем заключается тайна творчества. Писатель понимающе улыбнулся в усы.

— Это так же трудно объяснить, как объяснить, что такое любовь. Но попробую. Это тот момент, когда мысль, иногда неясная, обретает форму художественного образа, и ты воплощаешь ее в конкретный материал. В стихи, рассказ, картину, музыку. Художник творит образами. В этом суть, тайна искусства. Ясно?

Раечка кивнула, она была понятливой ученицей, но мысль ее легкой козочкой прыгала с одного на другое. Следующим был вопрос, почему в молодости стремятся модно одеваться, а с возрастом у большинства это проходит.

— Может быть, потому, что в молодости все кажется романтичным, прекрасным, а потом иллюзии улетучиваются.

— Расскажите о своем самом лучшем, самом светлом воспоминании, связанном с любовью, — попросила она, раздумывая — уж не пригласить ли к себе писателя — сегодня он был особенно мил — скромный, внимательный, душевный. Да и Сергей Валентинович, нахал, обещал днем пойти с ней в магазин за полушубком, но позвонил, отговорился занятостью.

— Мое самое светлое, самое лучшее воспоминание, — сказал писатель, пряча улыбку в усы, — это розовый зад одной моей приятельницы в лучах заходящего солнца. Было это уже давненько на даче, расположенной на живописном берегу Июни. Мы искупались, нарвали лилий, жарили шашлыки, пили вино. Потом ее сморило, и она ушла в дом — там я и застал ее спящей на тахте. Ей, ей, это было незабываемое зрелище. Поистине человек как часть природы бывает прекрасен.

— Вы любили ее?

— Если считать сексуальное увлечение любовью, то да. В моей памяти она соединилась с этим прекрасным летним днем — высоким голубым небом, тихой рекой с синей хрустальной водой и с белыми лилиями и желтыми кувшинками, лесом с одной стороны и бескрайним зеленым выгнутым к небу полем — с другой. Ее обнаженное розовое тело в золотых лучах заходящего солнца было как часть картины великого живописца.

— Вы порядочный плут, — смеясь, сказала Раечка. — На ее матовых щечках появились ямочки, которые так нравились писателю. — А на вид такой тихоня. Я хочу знать, как вы относитесь ко мне. За откровенный ответ обещаю награду. Я хочу посмотреть на себя глазами зрелого мужчины, который бы объективно оценил меня. Говорите правду. Если будете лукавить, я это сразу почувствую.

— Если бы я был женщиной, — сказал писатель, — я бы спросил — зачем вам это? Но вы хотите — значит это вам нужно. Что ж, не так уж часто меня просят быть объективным. Итак, если ты личность, то должна быть хотя бы одна определяющая черта. Доминанта. Ваша доминанта — сильно развитое животное, чувственное начало, острое ощущение существования. Когда самец, оказавшись с вами, притягивается словно магнитом, хочет вас, он безотчетно чувствует, что вы именно та единственная самка, что нужна ему для продолжения рода.

— Продолжайте, — светясь искренней радостью, сказала Раечка.

— Кроме животного, — продолжал писатель, — у вас есть еще одно чисто человеческое качество — вы умеете нравиться. И у вас есть чем нравиться.

— Цвету и пахну, — сказала Рая. — Я, конечно, подозревала, что все это у меня есть, но не такого высокого класса. А что вам больше всего нравится в женщине, когда она с вами?

— Когда она, как птица, бьется в моих руках, — усмехаясь, сказал писатель. — Я не сомневаюсь, что у вас это получается превосходно. Тому, кому достается это лакомое блюдо, можно позавидовать. Вы часто по прихоти меняете мужчин?

— Я любопытна… — честно призналась Рая.

— Но не гнушаетесь связью и с целью выгоды?

— Что делать — жизнь суровая штука, — сказала Рая. — Я действительно иногда использую мужчин, хотя они думают, что используют меня.

— Кстати, — вкрадчиво сказал писатель, — а сейчас есть у вас друг?

— Я похожа на одинокую несчастную женщину? — с вызовом спросила Рая, вздернув головку. — Есть такой анекдот. Если вы видите женщину, которая идет высоко подняв голову, это значит у нее есть любовник. Если она держит голову прямо — у нее тоже есть любовник. Если смотрит вниз — и у нее есть любовник. Если у женщины есть голова на плечах — у нее обязательно должен быть любовник. — Рая вспомнила о Сергее Валентиновиче и безо всякого перехода спросила писателя, какого он мнения о Брежневе. Тот слегка опешил:

— Я стараюсь о нем не думать. — И, улыбнувшись ей как сообщнице, добавил: — Чтобы не волноваться. У меня и так хватает неприятностей.

Когда они вышли на улицу, писатель не очень решительно спросил; — «Я поеду с вами?». Он смотрел на Раю жалостливо, как голодная собака. Рая с сочувственной улыбкой покачала головой: «Сегодня еще рано». «А завтра будет поздно, как однажды выразился вождь мирового пролетариата». «Не будет», — уверенно сказала Рая и соблазнительно покачивая бедрышками, направилась к такси.


На следующий день утром директор вызвал Раю и, торопливо складывая бумаги в кожаную папку, тоном не терпящим возражений, предложил: «Покажись!».

— Вы куда? — спросила Рая, закрыв дверь и шустренько стягивая с себя трусики.

— На партактив. Надо подзарядиться. Могут дать слово, — отрывисто говорил он, не отрывая от нее глаз и в то же время наощупь перебирая какие-то бумажки. — Ну, все, теперь порядок. Я пошел…

Вернулся он с партактива озабоченный, хмурился, жевал губами. Сразу же созвал сотрудников. Значительно помолчал, откашлялся, давая понять, насколько важные вещи он сейчас обнародует.

— Райком дал установку всемерно усилить идеологическую борьбу. Как только мы ослабляем ее, враг сразу же активизируется, лезет изо всех щелей, расшатывает у людей веру в торжество окончательной победы коммунизма. Всякие отщепенцы, вроде Сахарова и Солженицына мутят воду. В каждом зарубежном фильме, в каждой книге содержится в той или иной дозе буржуазная пропаганда. Даже в выступлениях на гражданских панихидах несут все, что бог на душу положит. Я был на днях на панихиде. Вот что там говорил один выступающий: «Жестокие удары судьбы преждевременно оборвали жизнь нашего дорогого друга». Чьи, спрашивается, удары? Намек ясен. Или такое: «Из-за трагических обстоятельств покойник не мог в полной мере раскрыть свои способности». Что это за трагические обстоятельства? Нет, это не безобидные фразы. Они тоже по-своему подрывают наши устои, потому что подавленные горем люди очень восприимчивы ко всякой заразе. Пора вам кончать с благодушием. Надо проявлять бдительность. Бдеть! Не ждать, пока петух клюнет в одно место. Лично мне не дают спокойно спать наши, как их там, эйфористы. Они умело маскируют свои мысли. У них чуть не каждая фраза с двойным дном. А мы создаем все условия, чтобы они могли обделывать свои темные делишки… Пора кончать с этим, товарищи!

После совещания все еще возбужденный директор задержал Раю, спросил, как прошла последняя встреча «афегастов».

— Как обычно, — сказала Рая. Она была не в духе. Белых с ней вежливо раскланялся и только. Не подошел, не сел рядом. — Шумели, спорили, читали свои идиотизмы. Если интересно — я все записала.

— И чего они носятся с этими дурацкими мыслями, как племенной жеребец со своими яйцами, — возмущенно сказал директор. — Да я сам, если захочу, могу выдавать хоть по десятку каждый день.

— Ну, хоть одну выдайте, — насмешливо предложила Рая. Директор замялся: — Минутку. Ну, пожалуйста. Женщина без зада, что петух без хвоста.

Рая рассмеялась: «У вас одно на уме». Ее ирония задела за живое Лысого.

— Интересно, что это за одно у меня на уме? — сердито спросил он, хмуря свои густые брови.

— Извините, — спохватилась Рая. — Я ничего не имела в виду. Просто неудачно пошутила.

К счастью, директор ценил себя значительно выше, чем окружающие и чтобы кто-то посчитал его пошляком или дураком — такое просто не могло прийти его светлую голову.

После того, как состоялась церемония демонстрации обнаженного зада, Рая нахально спросила директора Дворца культуры, почему он всегда только смотрит на нее и ничего другого себе не позволяет.

— Потому и не позволяю, что это против моих нравственных принципов, — веско сказал Лысый. — Как член партии, я обязан соблюдать Устав, блюсти десять заповедей коммунистической морали. А посмотреть не грех, не разврат. У тебя хорошее телосложение. Я смотрю на тебя как на произведение искусства. — Он надел очки и уткнулся носом в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

Этим же вечером произошло одно незначительное происшествие, резко ускорившее развитие событий. Белых пригласил Раю на вечер в дом работников искусств. «Будет хороший концерт, — сказал он по телефону, — потом поужинаем в ресторане». Концерт, ресторан — это тебе не просто нырнуть в постель, это уже на пути к более серьезным отношениям. До сих пор вместе они не показывались на людях. Рая пораньше ушла с работы, съездила домой, принарядилась. В назначенный час Сергей Валентинович — одетый как всегда с небрежным тиком — встретил ее у ЦДРИ с букетом цветов.

«Ооо!» — Раечка рассмеялась тихим воркующим смехом и поцеловала кавалера в губы. Они чинно под руку проследовали через вестибюль — ни дать ни взять счастливая пара молодоженов. В одном из залов была выставка фотографий и Сергей Валентинович предложил осмотреть ее.

Они переходили от одной фотографии к другой, как вдруг Белых дернулся, будто его перетянули хлыстом. К ним подошла худощавая, улыбающаяся блондинка с короткой стрижкой, одетая в строгий, хорошо сшитый костюм. Она, улыбаясь, поздоровалась с Сергеем Валентиновичем и окинула Раю быстрым оценивающим взглядом. «Твоя новая подруга?» — чуть насмешливо спросила она. Белых смутился, хохотнул и отрекся от Раи: «Нет, просто знакомая, вместе работаем». И вежливо предложил Рае: «Идите в зал, я сейчас приду». Рая даже опомнится не успела.

Напрасно она ждала фотографа. Он так и не появился. Попросту сбежал, вернее, ушел с женой. Рая вспомнила, что видела ее фотографии у Сергея Валентиновича. Он говорил, что они вот уже больше года не живут вместе, хотя пока еще не разведены. Почему же он так испугался и сбежал, как мальчишка?

Поздно вечером Белых позвонил Рае, начал было извиняться, что-то путано объяснять, но она бросила трубку. Он позвонил еще раз. «Ну?» — сказала она. «Я сейчас приеду! — взмолился Сергей Валентинович. — Выслушай хотя бы».

— Поговорим завтра, — жестко сказала Рая, — я сейчас занята. Если приедешь — не открою. А будешь нахальничать — вызову милицию. — И отключила аппарат. Рая умела быть жестокой. К тому же в ее уютной комнате в мягком кресле сидел и радостно улыбался писатель. Сегодня был день его торжества. Когда Рая поняла в ЦДРИ, что ждать Сергея Валентиновича нет больше смысла — она сразу же позвонила писателю: «Приезжайте ко мне!».

Тот, чуткий ко всякому знаку внимания, не заставил просить себя дважды. Рая стоила того, чтобы, не раздумывая, броситься по первому ее зову.

— Значит, пригласил и испарился? — спросил он, пригубив из бокала глоток виски, разбавленного за неимением содовой нарзаном. — Ну, это еще полбеды. Бывает, пригласит, выпьет, закусит и будь здоров. Рассчитываться предоставляет своей даме. Хотя на Сергея Валентиновича это не похоже.

Писатель к этому времени одержавший полную и безоговорочную победу над прекрасным, змеиногибкнм раечкиным телом был великодушен по отношению к сопернику.

— Он симпатичный и, безусловно, очень одаренный человек. Возможно, сейчас он хотел извиниться и объяснить причину своего, ммм, отсутствия.

— Плевать я хотела на его извинения и объяснения, — вспылила Рая. Хотя она уже успела отомстить Сергею Валентиновичу на упруго-пружинистой тахте (орудием мести, как мы уже знаем, стал писатель, блестяще справившийся с этой ролью и получивший от нее море удовольствия), но еще не успокоилась. — Я его покрывала, — с горечью сетовала она, — оберегала от неприятностей. И вот благодарность. Струсил, сбежал, лох несчастный. Плюнул мне в душу. Подарочками заманивал, а отделывался пустяками. Нет, я этого так не оставлю…

— Не стоит расстраиваться, — посочувствовал писатель, прикидывая в уме, нет ли в ее словах намека на то, что расплачиваться за долги Белых придется ему. Логично — уж если орудием мести был выбран он, то, естественно, что и компенсировать, так сказать, убытки от разрыва отношений с отвергнутым любовником, то есть возместить потери от неполученных подарков тоже должен он. А кому охота расплачиваться за чужие грехи?

— Не понимаю, зачем обещать, если не можешь выполнить свое обещание? — продолжал рассуждать писатель, стараясь завоевать расположение хозяйки и при этом не давая определенных авансов (в отличие от состоятельного фотографа писатель не мог позволить себе широких жестов, будучи постоянно в стесненных финансовых обстоятельствах).

Раечка подошла к писателю и уютно устроилась у него на коленях, обняла за шею и поцеловала в губы, улыбаясь своей счастливой, подкупающей искренностью улыбкой.

— Наверное, лаская женщину, — сказала она, — вы думаете, как будете описывать это в своей книге.

— Смею тебя уверить, — начал было оправдываться писатель, но Рая долгим поцелуем заставила его замолчать. Писатель ощутил как сильно и часто забилось его сердце и понял, что наступает время второго раунда мести. Рая, соскочив с его колен, артистическим жестом сбросила с себя халатик и предстала перед писателем как прародительница Ева перед Адамом. Она приняла несколько театральных поз, которые настолько восхитили писателя, что он, не мешкая, бросился к ней, заключил в свои объятия и вместе с ней низвергнулся в сладкую бездну…

Потом они пили чай с тортом и мирно беседовали.

— Как ты относишься к партии? — спросился Рая. Она, как видим, продолжала свою контрразведывательную деятельность даже, если так можно выразиться, на ложе любви.

— Я отношусь к ней, как и каждый честный и порядочный человек. — Уж кто-кто, а писатель умел говорить обиняками.

— Мне предлагают подать заявление, — любовно оглаживая свою грудь и бедра, сказала с гордостью Рая. — Что ты посоветуешь?

— Поступай так, как велит тебе твоя совесть, — сказал писатель. — Впрочем, это тебе красоты не прибавит, ты и так хороша…

— Почему в вашем кружке много евреев? — спросила Рая, подкрашивая перед зеркальцем губки. — Разве это выгодно?

— Это выгодно всем, — с усмешкой сказал писатель, — кто хочет пообщаться с умными людьми. Других выгод нет.

— Так считает наш директор, — поспешно пояснила Рая. — Я лично ничего против евреев не имею. Среди них тоже попадаются приличные люди. У меня был один приятель с хорошей балдой. Очень даже ничего себе человек. Любил меня.

— У евреев не только балда, но и все остальное не хуже, чем у других, — сказал писатель. — Кстати, и твоему директору не мешало бы походить на занятия кружка — вдруг тоже немного поумнеет.

— На днях он получил письмо, — сказала Рая, — нашел в нем какую-то ошибку и страшно возмутился. Написал ответ: 'Постыдитесь, вы не умеете грамотно писать и хотите работать во Дварце культуры…" Так и написал «Дварец». Представляешь? Кроме этой я исправила еще 12 ошибок.

Писатель засмеялся: «Дварец культуры… Вот такие тварцы учат нас писать…»

— Почитай какой-нибудь свой рассказ, — попросила Рая. — Только короткий. У тебя есть короткие рассказы?

— Охотно, — сказал писатель. — Вот самый короткий. Всего одна строчка. Называется «Нетерпение». Цитирую: «Он едва успел добежать до сортира». Все, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Раечки. Рая недоверчиво улыбнулась:

— Сколько тебе за него заплатили? На туалетную бумагу хватило?

Писатель проснулся рано утром, тихонько поднялся, стараясь не разбудить Раю. Умылся, сварил кофе, подошел к балконной двери. Занимался серый день. По дорожке через скверик напротив дома шли ранние прохожие.

Заспанная Раечка включила видик. Дама в спортивном костюме командовала: «Втянем внутрь половые органы. — Она прижала ладонь к соответствующему месту. — Затем подтянем половые органы вверх, к желудку. Чем подтянем? — спросил писатель. — Веревкой, что ли…»

Белых больше не звонил Рае, но за четверть часа до начала заседания кружка зашел в приемную директора. Рая встретила его настороженно-отчужденно, хотя и окинула быстрым цепким взглядом. В руках Сергея Валентиновича ничего не было.

— Что тебе нужно? — холодно спросила она. Фотографа смутил такой прием. Он попробовал пошутить:

— Почему такой мрачный тон? В ответ прозвучало ледяное:

— Извини, мне некогда…

— Да, но… — сказал Сергей Валентинович. — Я хотел объяснить…

Рая подняла на него взгляд, улыбнулась своей прежней светлой детской улыбкой — на мгновение ему показалось, что все обошлось — сказала мягко и доверительно, как самому задушевному другу:

— У меня есть другой, и я его люблю.

— Так быстро? — только и нашелся что сказать фотограф.

— Да. Как умею.

Говорить больше было не о чем. Сергей Валентинович круто повернулся и вышел из приемной. Однако же на заседание кружка Рая пришла, дружески как свой человек поздоровалась со всеми. Она внимательно слушала выступающих, что-то записывала в блокнот. Все было, как обычно. Шумно, подчас с горячностью обсуждали каждую фразу, руководитель литобъединения степенно подводил итоги вспыхивающих дискуссий, мягко останавливал тех, кто, увлекшись, переходил на крик. Рая тихо, как мышка, сидела в своем уголке и писала. Среди прочих выступал и Белых. У него было затвердевшее лицо, отрешенный, неподвижный взгляд.

Утром следующего дня, едва директор появился, Рая скользнула к нему в кабинет. Тихим голосом, с кротким выражением своего овального ангельского личика она читала:

— Эволюция. Сначала делают ручными, потом подручными. Добро должно быть с кулаками, на худой конец с середняками.

Лысый после каждой фразы ерзал, едва не подскакивал на стуле. Лицо его налилось кровью, глаза округлились.

— Степень свободы зависит от размера клетки. Руки вверх! Единогласно! От смешного до великого один съезд.

— Скандал! — завопил директор, вскакивая на ноги. — Как они смеют?! У нас под носом настоящее антисоветское гнездо. Немедленно пишу докладную записку в горком. Не дай бог кто-то упредит и доложит раньше. Главное успеть, самим дать оценку… Запиши мне все эти идиотизмы. Да поживей. Наконец-то мы разоблачим эту банду!

Через два часа с докладной в коричневой кожаной папке директор мчался в горком. Как потом оказалось, самые злые фразы принадлежали Сергею Валентиновичу. Рая не докладывала о них раньше.


Членов кружка по одному вызывали в горком на допросы, то бишь на беседы. Очередное заседание кружка было очень похоже на панихиду, когда один выступает, а остальные утирают слезы,

За столом лицом к «аферистам» сидели члены трибунала, то есть комиссии по расследованию, в числе которых был и директор клуба. Рая, как ни в чем не бывало, устроилась в зале. Рядом с ней был давешний молодой мужчина спортивного вида в сером костюме. Это по его просьбе она задавала вопросы о Брежневе. Докладывал Лысый.

— В то время как советский народ тесно сплоченный вокруг родной Коммунистической партии с невиданной энергией и энтузиазмом строит светлое будущее, борется с происками империалистической идеологии, рядом с нами совершается гнусная идеологическая диверсия… — И далее в том же духе. Гневный голос директора заполнял все пространство маленького зала. Потом выступили другие члены комиссии.

Дали слово и кружковцам. Они пытались спорить, протестовать, но, их не стали слушать. Все было решено заранее. Один Сергей Валентинович не проронил ни слова. Он сидел бледный, стиснув зубы. Он все понял. Растерянный, огорченный писатель с изумлением посмотрел на Раю. Она отвернулась.

Да, еще оргвыводы. Освободили от руководства лабораторией и исключили из партии по месту работы профессора, исключили из партии Белых. Переизбрали старосту. За некоторыми членами кружка установили негласную слежку. Рая стала референтом, директор повысил ей оклад на 50 рублей. На вопрос писателя: «Как ты могла это сделать?!» — она дерзко ответила: «В гробу я видела всех вас. В белых тапочках…».