"Белое Рождество. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Пембертон Маргарет)

Глава 10

Гэвин во все глаза смотрел в лучащееся радостью лицо Габриэль.

– Ребенок? – произнес он после долгого молчания в отчаянной попытке выиграть время. О Господи! Что он ей скажет? Что ему делать, черт побери?

– Да, любовь моя. – Рука Габриэль скользнула ему в ладонь, крепко сжимая его пальцы. – Я подозревала это уже несколько недель, но у меня такие нерегулярные месячные, вдобавок я так хорошо себя чувствовала, и все же... – Она пожала плечами, застенчиво улыбаясь. – Сегодня я узнала наверняка.

– И нет никаких сомнений?

– Ни малейших. – Габриэль чуть отпрянула и внимательно посмотрела на него, только сейчас сообразив, что Гэвин ведет себя не совсем так, как она ожидала. – Что случилось, Гэвин? Ты расстроен? – Счастливый блеск в ее глазах угас, на прелестном лице внезапно появилась тревога. – Ты ведь не хочешь, чтобы я избавилась от ребенка, любовь моя? – Она наклонила голову, и на ее непокорных кудрях заиграли лучи октябрьского солнца.

– Нет! – с таким пылом отозвался Гэвин, что в глазах Габриэль снова заплясал смех.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Потому что я не сделала бы этого, даже если бы ты попросил. В таком случае... если ты не возражаешь против ребенка, отчего выглядишь таким несчастным? Я надеялась, моя новость тебя обрадует.

– Я рад, – ответил Гэвин, сдерживая желание подхватить ее на руки и усадить себе на колени. – Вот только... – Он нерешительно запнулся. – Беда лишь в том, что у меня тоже есть, что сказать тебе.

– Ага! – Габриэль посмотрела ему в глаза и неторопливо откинулась на спинку плетеного кресла. – Jе comprends. Я понимаю. Ты собираешься ехать в Сайгон?

Гэвин кивнул:

– Да, и очень скоро. – Он налег на металлическую столешницу и взял руки Габриэль в свои. – Габи, я...

Гэвин хотел сказать, что теперь все изменилось, что он никуда не поедет. Но у него не поворачивался язык. Командировка во Вьетнам была слишком важна для него. Ему, как профессиональному журналисту, было невмоготу читать репортажи о боях, написанные людьми, ни разу в жизни не покидавшими относительно безопасный Сайгон и пересказывавшими слово в слово то, о чем им поведали сотрудники американского пресс-бюро.

Сам он намеревался добиться большего. Он хотел отправиться в глубь страны и писать только о том, что увидит собственными глазами. Он хотел излагать военные события как с американской, так и с вьетнамской точки зрения. Он был исполнен решимости выяснить, насколько оправданна позиция Соединенных Штатов, утверждающих, будто вьетнамская война по сути своей есть гражданский конфликт и что американцы лишь помогают демократическим властям сдерживать напор коммунистов. Письма Нху, которые показывала Гэвину мать Габриэль, заставляли его усомниться в этом.

– Габи, я... – вновь заговорил он. В его глазах застыло отчаяние.

Габриэль потянулась к Гэвину и поцелуем заставила его умолкнуть.

– Я знаю, любовь моя, – мягко произнесла она, оторвавшись от его губ. – Ты должен ехать. – Ее глаза сверкнули ярким блеском. – Я хочу, чтобы ты поехал. Последние месяцы мы так часто говорили о Вьетнаме, что я почувствовала себя настоящей вьетнамкой. Когда я думаю о доме, я представляю себе не Монмартр, а Сайгон. Когда я думаю о родственниках, я вспоминаю о Нху, Дине и своих вьетнамских братьях и сестрах, но не о членах семьи отца, которые не бывают у нас и не приглашают к себе. – Внезапно, тон ее стал жестким: – Ты поедешь во Вьетнам ради меня, Гэвин. Навести Нху. Выясни, правда ли то, что мы читаем в газетах и смотрим по телевизору, или это пропагандистские трюки. Напиши обо всем так, как есть на самом деле, а не как нас пытаются уверить американцы.

– Прежде чем я отправлюсь в путь, мы должны кое-что уладить, – заговорил Гэвин, понимая, что его поездка – дело решенное. Габриэль вопросительно посмотрела на него, и Гэвин удивился тому, что эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. – Нам нужно пожениться, – сказал он, с удовольствием вглядываясь в ее изумленное лицо.

– Но в этом нет нужды, любовь моя, – возразила она. – У меня будет ребенок, но это еще не значит...

– Есть, и еще какая, – твердо сказал Гэвин, вставая с кресла и поднимая. Габриэль. – И не только из-за ребенка. – Он обнял девушку, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих и официанта, который подошел к столу, чтобы убрать тарелки. – Мы должны пожениться, потому что я люблю тебя, – дрогнувшим голосом сказал он. – Потому что, кроме тебя, мне никто не нужен. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Габриэль рассмеялась, глядя на него снизу вверх.

– Я не представляю себя в качестве супруги, – с лукавством, но искренне отозвалась она. – Но если ты думаешь, что я буду хорошей женой...

– Ты будешь прекрасной женой, – хрипловато произнес Гэвин и наклонился, с пылкой страстью целуя ее.

Для венчания времени не оставалось. Гэвин должен был ехать в ближайшую пятницу, и лишь ценой неимоверных усилий им удалось зарегистрировать брак. Гостей не пригласили; свидетелями были родители Габриэль, и после церемонии маленькая свадебная процессия отправилась в «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас, чтобы отметить событие праздничным обедом с шампанским.

Беда подстерегла его на выходе из ресторана. Охмелевший от вина и счастья, Гэвин обернулся, собираясь что-то сказать тестю, шедшему позади в двух-трех шагах, но потерял равновесие и неловко повалился на короткую лестницу, ведущую на улицу.

В первое мгновение Габриэль хотела рассмеяться, но тут же увидела, как побледнело и напряглось от боли лицо Гэвина, а его нога неестественно вывернулась.

– Гэвин! Что с тобой? – Она сбежала по лестнице и опустилась рядом с мужем на колени. – О Господи! – пробормотала она, прижав ко рту руку в перчатке. Теперь она совершенно ясно видела, что у Гэвина сломана нога. – Папа! Вызови «скорую помощь»! Быстрее!

Вновь повернувшись к Гэвину, она поняла, что его бледность и напряжение в крепко стиснутых губах вызваны не только болью, но и яростью. Она ласково обняла его, пытаясь успокоить.

– Что за глупый, дурацкий случай, – заговорил Гэвин. – С этим чертовым переломом мне не видать Вьетнама как собственных ушей!

Как бы ни сочувствовала ему Габриэль, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать усмешку – так непривычно было слышать из уст Гэвина ругань. Австралийский акцент, обычно малозаметный, теперь звучал комически.

– Еще увидишь, cheri. – В ее голосе слышалась такая уверенность, что, несмотря на боль и разочарование, на лице Гэвина появился призрак улыбки.

– Будем надеяться, – отозвался он, гадая, кого пошлют вместо него. Сколько времени потребуется, чтобы срослась кость? Сохранит ли за ним агентство статус военного корреспондента, когда он поправится?

Пока водитель прибывшей «скорой помощи» укладывал Гэвина на носилки, он крепко стискивал от боли зубы.

– Позвони в контору, – попросил он. – Пригласи к телефону Марсдена и расскажи ему, какого дурака я свалял.

Габриэль сделала, что было велено, и выслушала в ответ еще более цветистые выражения, за которыми последовали торопливые извинения.

– Сколько он пролежит? – спросил Марсден.

– Не знаю, – откровенно призналась Габриэль. – Пять-шесть недель, может быть, больше.

Чтобы поправиться, Гэвину потребовалось два месяца.

Гэвин убивал время, изучая вьетнамский язык. Он настоял, чтобы теща, навещавшая его в больнице, пользовалась только родной речью. За несколько дней до свадьбы ни ему, ни Габриэль и в голову не приходило подыскивать себе жилье, а теперь в этом и подавно не было смысла – во всяком случае, пока Гэвин не встанет с больничной койки и не выяснит, какое будущее ему уготовано.

В ноябре американская воздушно-десантная дивизия разгромила в долине Ядронг три северовьетнамских полка. Хотя сражение стоило коммунистам жизни двух тысяч бойцов и генерал Уэстморленд объявил его успешным и победоносным, американцы потеряли почти триста человек, большинство из которых погибли в одном-единственном бою, угодив в засаду.

– Значит ли это, что Штаты одерживают верх и что война скоро закончится? – с тревогой расспрашивала Вань.

Гэвин, по-прежнему лежавший в гипсе, покачал головой.

– Нет. Как бы ни трубил Уэстморленд о победе, родители погибших американцев вряд ли с ним согласятся, особенно если учесть, что от парней почти ничего не осталось, – с горьким цинизмом отозвался он. – Может показаться, что соотношение потерь триста к двум тысячам свидетельствует в пользу Штатов, но вряд ли родители согласятся приравнять жизнь своих детей к жизни врагов. До конца еще очень далеко, Вань.

Гэвин был не единственным, кто придерживался этого мнения. В конце месяца министр обороны США Роберт Макнамара, который до сих пор относился к роли Америки во Вьетнаме с непоколебимым оптимизмом, прибыл с визитом в Сайгон и был потрясен тем, что увидел. Северовьетнамские войска продолжали тайно проникать на Юг, и не было ни малейших признаков того, что генералу Уэстморленду удастся прекратить вторжение и вынудить противника к отступлению.

– Война затянется надолго, – удрученно заявил Макнамара журналистам, которые освещали в печати его поездку. – Гарантировать успех нашей миссии во Вьетнаме невозможно. – И, еще помрачнев, признал, что Америка теряет убитыми более тысячи человек в месяц.

В декабре Марсден пообещал Гэвину, что тот сможет отправиться в Сайгон в июне либо в июле, когда оттуда вернется назначенный вместо него журналист.

Обрадованный этой вестью, Гэвин с воодушевлением продолжил изучение языка. В начале декабря его выписали из больницы. Он вернулся в квартиру Меркадоров на костылях, и теперь всякий раз, когда тестя не было дома, они с Габриэль и Вань беседовали только по-вьетнамски. Гэвин говорил с ужасающим акцентом, но Вань заверила его, что это не имеет значения. Главное, Гэвин овладел ее родной речью в достаточной мере, чтобы писать, читать и бегло изъясняться.

– Большинство иностранных репортеров не умеют даже этого, – отмечала Габриэль.

К этому времени ее живот начал округляться, она перестала позировать художникам, но продолжала петь, и Гэвин посещал каждое ее выступление. Он еще не мог ходить без трости; хромота тяготила его. Он знал, что, если к началу лета полностью не поправится, агентство не пошлет его во Вьетнам.

К Рождеству появилась надежда на то, что война может скоро закончиться. Президент Джонсон объявил о прекращении бомбардировок Северного Вьетнама начиная с рождественского утра. Наземные бои продолжались с прежним накалом, но налеты авиации прекратились на тридцать семь суток. Джонсон разослал своих эмиссаров более чем в сорок стран, пытаясь убедить их граждан в том, что он намерен договориться с коммунистами.

Коммунисты продолжали упорствовать. Станция «Радио Ханоя» назвала прекращение бомбардировок «уловкой» и заявила, что ни о каком политическом соглашении не может быть и речи, пока администрация Джонсона не прекратит авианалеты «навсегда и без каких-либо условий». Соединенные Штаты ответили отказом. 31 января бомбардировки Севера возобновились, и надежда на мирные переговоры была потеряна. В Америке и Европе участились антивоенные демонстрации, собиравшие все больше людей.

– Тебе уже сообщили точную дату отправления в Сайгон? – спросила как-то вечером Габриэль, шагая вместе с Гэвином по булыжным улочкам в клуб, где она должна была петь. Редактор агентства говорил об июне либо июле, а сейчас был уже конец марта.

– Нет. – Он покачал головой, обхватил жену за плечи и крепко прижал к себе. Гэвин понимал, о чем она думает.

Ребенок становился все беспокойнее и тревожил по ночам не только Габриэль, но и Гэвина, если они спали обнявшись. Роды теперь не казались чем-то далеким и абстрактным. Ребенок уже превратился в маленького человечка и всеми доступными ему средствами заявлял о себе. Он должен был родиться во вторую – третью неделю июня, и Гэвину очень хотелось быть дома, когда это произойдет.

В апреле Гэвину официально сообщили, что он должен вылететь во Вьетнам 1 июня. Он воспринял эту весть со смешанным чувством облегчения и неудовольствия. Он был рад тому, что, невзирая на заметную хромоту, его не заменили, и огорчен оттого, что не сможет быть рядом с Габриэль, когда родится ребенок. Гэвин знал, что не увидит своего сына или дочь целый год, а то и полтора.

– Не волнуйся, cheri, – сказала Габриэль, старательно скрывая горькое разочарование. – Мы будем ждать твоего возвращения. К тому же младенцы не такие уж интересные создания. Они только едят и спят.

К маю ситуация в Юго-Восточной Азии еще ухудшилась. Непрерывные бомбардировки оказались неспособны подавить сопротивление Северного Вьетнама и усадить его представителей за стол переговоров.

Министр обороны США Роберт Макнамара объявил, что, несмотря на все усилия американских формирований, патрулирующих границу, северовьетнамцы продолжают проникать на Юг по четыре тысячи человек в месяц – втрое активнее, нежели в 1965 году. Из-за тяжелых боев в приграничных районах соседи Вьетнама, Лаос и Камбоджа, все чаще оказывались на линии огня. Еще большие опасения вызывало то обстоятельство, что конфликт начинал затрагивать китайскую границу. Война набирала обороты.

– Очень жаль, что американцы совсем не понимают ни Вьетнам, ни вьетнамцев, – с горечью заметила Габриэль. – Только взгляните на статью в сегодняшней «Монд». Мы для них не вьетнамцы, а грязные подонки. Причем американцы величают так не только жителей Северного, но и Южного Вьетнама. О каких успехах может идти речь, если Америка с неуважением отзывается как о людях, с которыми воюет, так и о тех, кого защищает?

Последнее письмо от Нху принесло еще более печальные вести. «Нынешнее правительство уже не пользуется той поддержкой, на которую рассчитывали Соединенные Штаты, – писала Нху племяннице. – Премьер Ки еще сохраняет популярность, однако его влияние не слишком значительно. Буддисты возненавидели Ки и делают все, что в их силах, чтобы лишить его власти».

Она была права. Французские газеты, пестрели сообщениями о боях при Дананге и Хюэ, в которых столкнулись силы, верные премьеру Ки, и сторонники буддистов.

– Это безумие, – заметила Габриэль. – Юг воюет не только с Севером, но и с врагами на собственной территории!

За день до отправления Гэвин повез ее в Фонтенбло, чтобы в последний раз на прощание пообедать в ресторане отеля.

– Береги себя, Габи, – сказал он, когда официант убрал со стола тарелки из-под десерта и принес кофе.

Габриэль кивнула, но тут же поморщилась, судорожно втянув в себя воздух. Гэвин с тревогой спросил:

– Что случилось, милая? Опять колет сердце?

– Нет, не думаю, cheri.

Гэвин протянул руку над столом, взял ее пальцы и крепко их стиснул:

– Господи, как бы мне хотелось остаться с тобой и быть рядом, когда появится ребенок!

Габриэль еще раз поморщилась и, когда приступ боли утих, бросила Гэвину едва заметную довольную улыбку.

– По-моему, твое желание вот-вот исполнится, любовь моя.

Он смотрел на нее в замешательстве, в его широко распахнутых глазах читались страх и непонимание.

– Этого не может быть... ведь осталось еще две или три недели... а мы в часе езды от Парижа!

– Это не важно, глупый, – ответила Габриэль и с трудом встала. – Дети не рождаются так быстро. Во всяком случае, первый ребенок. У нас много времени.

Гэвин оттолкнул свое кресло от стола и схватил пиджак.

– Едем! Быстрее! Ты сможешь дойти до машины? – Он растерянно взъерошил волосы. Как быть? До самолета осталось лишь семнадцать часов. Успеет ли ребенок к этому времени появиться на свет? Сама мысль о том, чтобы покинуть жену в разгар родов, казалась ему невыносимой.

К ним торопливо приблизился официант, и Гэвин выхватил из кармана пачку банкнот.

– Мы вынуждены уехать, – сказал он и, не считая, сунул официанту деньги. – Моей жене плохо... она вот-вот родит.

Габриэль схватилась за спинку кресла. Костяшки ее пальцев побелели.

– Ты готова, милая? – спросил Гэвин, подхватив ее.

– Да, – ответила Габриэль, но, как только Гэвин повел ее из зала, вдруг замерла, навалилась на него всем весом и добавила: – Нет. – Она глубоко вздохнула, прижимая руки к своему огромному животу, и посмотрела на мужа глазами, в которых читались радость и тревожное ожидание. – Я ошиблась, когда говорила, что первый ребенок не появляется так быстро, cheri. Этот ребенок родится очень быстро. – Ее лицо исказилось такой мучительной болью, что Гэвину не было нужды переспрашивать, уверена ли она в своих словах.

– О Господи! – Он обернулся к официанту. – О черт!

Казалось, официант был испуган не меньше Гэвина.

– Кресло, месье! – крикнул он, вытаскивая из-за стола кресло и придвигая его Гэвину, подразумевая, что им должна воспользоваться Габриэль. – Я позову хозяина!

– Позовите врача, ради Бога! – воскликнул Гэвин, увидев, как тяжело дышит Габриэль и каким серым стало ее лицо.

Официант выбежал из зала, и Габриэль судорожно вздохнула.

– У меня отходят воды, – сказала она. – Я вся промокла. Ты не мог бы отвести меня наверх? В тот номер, где мы всегда останавливались?

Гэвин кивнул, вознося небесам молитву, чтобы номер оказался свободен, чтобы вовремя нашелся врач, чтобы ребенок появился на свет здоровым и чтобы роды не повредили Габриэль.

Они уже почти поднялись по лестнице, когда из-за двери выбежал хозяин отеля. Ему хватило одного взгляда на живот Габриэль, на ее лицо, и он, протиснувшись мимо, ринулся вперед и распахнул перед супругами дверь номера, в котором они провели так много ночей.

– Доктора уже вызвали! Чем еще я могу помочь? Принести горячей воды? Полотенец?

Гэвин беспомощно смотрел на него. Ему доводилось слышать, что, когда дело доходит до родов, как правило, требуется много полотенец и горячей воды, но он не имел ни малейшего представления, зачем они нужны. К тому же в номере была ванная, а на аккуратно застеленной кровати лежала целая стопка полотенец.

– Да... нет... не знаю, – ответил он, а Габриэль тем временем вцепилась в дверной косяк и тяжело налегла на него, хватая ртом воздух короткими отрывистыми глотками. – Давай я поддержу тебя и помогу добраться до кровати.

Она присела на краешек постели и вновь глубоко вздохнула. Как только боль утихла, Гэвин уложил ее ноги на кровать, и Габриэль лукаво произнесла:

– Надеюсь, ты не забыл, что это та самая кровать, на которой мы впервые занимались любовью? Может, именно здесь был зачат наш ребенок. По-моему, будет только справедливо, если он здесь же и родится. – Она опять умолкла, закрыла глаза и стиснула пальцы в кулаки.

– Скажи, что я должен делать? – взмолился Гэвин, гадая, куда исчез хозяин и почему до сих пор не пришел врач.

– Ох! – Габриэль издала короткий грудной стон и резко повернула голову набок. Когда она вновь обрела дар речи, то заговорила с большим трудом: – Сними с меня белье, cheri. Расстели на кровати полотенце. Ребенок начал двигаться. Я это чувствую!

Гэвин с ужасом смотрел на нее.

– Не может быть! Врач еще не пришел!

Габриэль глухо, мучительно застонала. Ошибки быть не могло; до сих пор Гэвину ни разу не доводилось слышать подобный звук.

– О Господи, – прошептал он, понимая, что его ребенок вот-вот родится. Страх исчез. Внезапно Гэвин почувствовал себя совершенно уверенно. Дети, которые появляются на свет с такой скоростью, как правило, не доставляют особых хлопот. Все будет хорошо. И даже лучше, чем хорошо. Все будет просто прекрасно.

– Дыши глубже, Габи, – велел он, стягивая с нее трусики, чулки и пояс. – Дыши глубже. Ребенок уже движется. Я его вижу!

Габриэль широко раскинула ноги, высоко подняв колени. На ее взмокшем от пота лице появилось выражение полной сосредоточенности.

– Прекрати тужиться! – скомандовал Гэвин, как только из ее тела показалась головка ребенка. – Не тужься! Дыши глубже!

Гэвину было невдомек, откуда он это знает. Но сейчас это было не важно. Главное, что он все делает правильно.

– Постарайся расслабиться, Габи! – велел он, опускаясь на край постели. В этот миг для него не существовало ничего, кроме волшебного, внушающего трепет зрелища – между ног Габриэль показалось темя младенца, покрытое темно-золотистым пухом.

Габриэль издала громкий, животный крик боли. Ей казалось, что ребенок разрывает ее пополам.

– Нет! – всхлипнула Габриэль и, как только головка младенца вышла наружу, закричала.

Гэвин не слышал ее. Он не замечал ничего, кроме ребенка, появлявшегося из материнского чрева. Головка младенца, теплая и влажная, лежала в его руках. Вдруг движение остановилось, возникла пауза. Габриэль молча хватала ртом воздух.

– Кажется, настало время тужиться снова, – сказал Гэвин, не отрывая взгляда от головки ребенка, которую держал в ладонях с бесконечной нежностью. – Напрягись, чтобы вышли плечики, Габи. Но не переусердствуй. Мягче. Осторожнее.

Тело женщины напряглось, и теперь уже ничто не могло остановить потуг. Габриэль взмокла от пота, едва живая от боли, но, невзирая ни на что, ее охватило бурное ликование. Ребенок почти родился. Скоро все кончится. Казалось, все ее силы сосредоточились в нижней части живота. Оттуда хлынула жидкость, и Габриэль почувствовала скользящее движение, которое внезапно сменилось ощущением полной пустоты. Твердая, словно камень, масса, разрывавшая ее тело пополам, куда-то исчезла. Боль отступила. Ребенок, которого она вынашивала долгие девять месяцев, покинул ее тело.

– О Господи! – всхлипнула она, пытаясь приподняться на подушках, чтобы посмотреть на младенца. – Все хорошо? Почему он не кричит, Гэвин? Почему он не кричит?

Гэвин не слушал. Он мягко и осторожно удалил слизь с носа и губ ребенка. Пуповина была синяя, толстая и скручивалась. Гэвин перерезал ее и перевязал. Ребенок продолжал молчать, и он ласково дунул ему в лицо. Скользкое влажное тельце чуть дрогнуло в его ладонях, и послышался слабый плач.

– О Господи, – вновь всхлипнула Габриэль, на сей раз с облегчением. – Все в порядке? Кто у нас родился? Мальчик? Девочка? Гэвин, прошу тебя, дай мне его подержать!

Только сейчас, впервые с того мгновения, когда появилась головка младенца, Гэвин посмотрел на жену.

– Мальчик, – ответил он, широко улыбаясь. – Ты родила мальчика, Габи, и он – само совершенство!

Обернуть младенца было нечем, и Гэвин вложил его в нетерпеливо протянутые руки Габриэль. Сморщенное красное тельце все еще было покрыто кровью и слизью, глаза закрыты, крохотные ручонки сжаты в кулачки. Ребенок громко кричал.

– Что теперь? – спросил Гэвин, глядя на мать и младенца. Он чувствовал, как по его щекам катятся слезы радости и облегчения. – Могу я еще что-нибудь сделать?

– Нет! – уверенно отозвалась Габриэль. – Ты был просто великолепен, любовь моя, но тебе больше ничего не надо делать. Скоро приедет врач. Мне нужно лишь укутать чем-нибудь ребенка, чтобы он не простудился.

Гэвин протянул ей полотенце, и они вдвоем запеленали сына. Тот сразу перестал плакать, засопел и надул губки с видом проголодавшегося человека.

– Вот чего он хочет, – с удовлетворением произнесла Габриэль, обнажая грудь и поднося к ней ребенка. Она провела соском по его жадно ищущему ротику, и мальчик немедленно зачмокал.

– Такой маленький – и уже такой умный, – изумленно промолвил Гэвин.

Габриэль рассмеялась и посмотрела на него сияющими от радости глазами.

– Кажется, начинает отходить плацента, – сказала она. – Приготовь еще одно полотенце. Где же врач? У меня такое чувство, будто ему позвонили несколько часов назад.

Гэвин отправился в ванную за полотенцем и бросил взгляд на наручные часы.

– Вовсе нет, – сказал он таким тоном, словно не верил собственным глазам. – Прошло всего двадцать минут.

Габриэль с любовью смотрела на чмокающего сына.

– Как мы его назовем?

Они уже перебрали множество имен – французских, австралийских и даже вьетнамских, – но не остановились ни на одном из них.

– Как ты решишь, так и будет, – ответил Гэвин, вернувшись из ванной и расстелив на кровати полотенце.

– В таком случае я дам ему твое имя, имя моего отца и, если ты не против, имя, которое носили брат и отец моей матери.

– Я не возражаю, – искренне отозвался Гэвин. – Но Гэвин Этьен Динь, пожалуй, длинновато. Каким именем мы будем его величать в повседневной жизни?

– Гэвин, – без колебаний ответила Габриэль. – Моп petitГэвин.

На лестнице послышались торопливые шаги.

– А вот и врач, – с облегчением сказал Гэвин и опять посмотрел на запястье. – Мне придется покинуть вас в ближайшие часы, – упавшим голосом добавил он.

– Я знаю, – ответила Габриэль. Ее ярко-рыжие кудри спутались и намокли от пота, на лице не осталось и следа косметики, если не считать потеков туши под глазами, но в целом мире не нашлось бы женщины прекраснее ее.

– Я люблю тебя, Габи, – сказал Гэвин. Он до конца жизни будет помнить, как она выглядела в эту минуту, баюкая новорожденного. Он никогда этого не забудет.

Шестнадцать часов спустя, когда Габриэль лежала в залитой солнцем спальне в Фонтенбло, а рядом в наспех приобретенной кроватке посапывал ребенок, Гэвин поднялся на борт «Боинга-707», и тот взмыл в небо над Парижем, взяв курс на Сайгон.