"Пандем" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина Юрьевна, Дяченко Сергей...)ГЛАВА 7Первыми пришли родители Кима, чинно уселись рядышком на диван, и Арина повела с ними светскую беседу, в то время как Ким нарезал скальпелем колбасу, ветчину и желтоватый плотный сыр. Светлое лезвие отхватывало ровнехонькие, прозрачные, идеально правильные ломтики: Ким пребывал в состоянии свирепого сосредоточенного куража. В какой-то момент подумалось с грустью: как перед операцией… Гости не знали, зачем он их собирает. Никогда прежде маленькая квартира не вмещала всего разнообразия Кимовых и Арининых родственников. Родители, получив приглашение, слегка встревожились; Александра удивилась, Лера насторожилась, а Даша и вовсе норовила отказаться, твердила, что ребенок будет нервничать, что ему будет неудобно и что они еще никогда не ходили с Иванкой в гости. Когда заявилась Александра с семейством, в маленькой квартире стало тесно. Шурку усадили рисовать на кухне, на свободном от приготовлений уголке стола. Алекс отправился курить на балкон, и Киму было бы спокойнее, если бы он оттуда не возвращался. Александра под видом хозяйственной помощи попыталась выведать у брата, какой праздник сегодня справляется; Ким честно пообещал рассказать все, как только большая семья соберется за столом. Слегка разочаровавшись, Александра потеряла всякий интерес к нарезанию фруктов, вернулась в комнату и — Ким слышал через неплотно закрытую дверь — принялась рассказывать подробности очередного бульварного скандала. Мама успела дважды сказать «Ну надо же!», а Арина один раз: «Ну и ну!», когда в дверь снова позвонили, и оказалось, что это Аринин брат Костя с женой Дашей, а также хнычущим младенцем в рюкзачке. — Здесь столько народу, — обреченно сказала Даша уже в прихожей. — Я говорила. Иванка не заснет. — Уложим ее на кухне, — предложил беззаботный Костя. — И пусть дрыхнет. Иванка очень кстати разревелась; Даша судорожно принялась высвобождать ее из Костиного рюкзачка, но запуталась в ремешках и сломала ноготь о защелку. Костя добродушно потряхивал дочкой, и с каждым потряхиванием та ревела все пронзительнее; Ким отодвинул Дашу, которая сама готовилась заплакать, взял племянницу на руки и показал ей подвеску на люстре — красного с золотом танцора, которого Арина вылепила в позапрошлом году. В руках у танцора позванивали медные колокольчики; Иванка успокоилась и пожелала схватить игрушку. Люстра закачалась, Кимова мама испуганно вскрикнула, дверь балкона открылась, пропуская пропахшего дымом Алекса, и Даша что есть сил закричала из прихожей: — Закройте балкон! Ребенок недавно болел! Последней пришла Лерка — с работы, с занятий, и сразу попросила дать чего-нибудь погрызть, хотя бы яблоко. Разумеется, было тесно. Разумеется, пришлось принести табуретки из кухни; рассаживая гостей, Ким прислушивался к тишине внутри себя, к странной тишине, которую не могли нарушить ни шум отодвигаемых стульев, ни голоса, ни смех, ни звон посуды — весь этот привычный каждодневный фон, милый и скучный, обыкновенный до последней нотки, голос жизни, которая, возможно, существует последние секунды перед тем, как навсегда измениться. Почти все они что-то предчувствовали. Мама беспокоилась о Киме: ей справедливо казалось, что собрание родственников под одной небольшой крышей может означать не только радость, но и Большое Решение, а все крупные и неожиданные решения редко бывают такими уж веселыми. Папа относился к делу проще: по его намекам Ким понял, что тот ждет известия о двойне (а если повезет, и тройне), которую обнаружили в Аринином животе при помощи ультразвука. Александра в отличие от прочих была прекрасно осведомлена о странных событиях, заполонивших новостные ленты, о расцвете науки шарлатании, об увольнениях врачей, о провидцах, которые, конечно же, предсказали нынешнюю волну исцелений еще позапрошлой осенью (а кое-кто и десять лет назад); зная все это, Александра напряженно ждала, когда Ким объяснится. И Лерка тоже нервничала — судя по ее лицу, она ожидала услышать от Кима, что его призывают в армию, или что он уезжает на край света, или что он неизлечимо болен. Даша занималась только ребенком и больше ничем; Алекс, обладавший феноменальным нюхом, поглядывал на Кима недоверчиво и мрачно, вряд ли его так уж заботила Кимова судьба, однако он полагал, и небезосновательно, что припасенная Кимом новость может коснуться и его. Костя был голоден и желал поскорее выпить, Арина, несколько растерявшаяся от такого нашествия родственников, разыскивала штопор, лежавший прямо перед ней на скатерти, а Шурка болтал ногами и складывал кораблики из салфеток. После обычной в таких случаях толкотни и обустройства все наконец уселись за стол, плечом к плечу и колено к колену. Арина помещалась во главе стола, по правую руку от нее сидели Александра, Шурка и родители Кима, по левую — Лерка, Алекс, Костя и Даша (Иванку посадили напротив Арины в высоком детском стульчике, вот уже несколько месяцев хранившемся у Кима в кладовке). Ким оказался сидящим почти в дверном проеме. — За что мы будем пить, Кимка? — небрежно спросила Арина. Ему хотелось ее успокоить, но он не мог. — Всему свое время… Давай поедим, отдохнем… расслабимся… Лерка помрачнела. В словах Кима она увидела скрытое подтверждение наихудших своих ожиданий. Желая подбодрить жену и сестру, Ким встал, держа перед собой наполненный бокал: — Давайте выпьем… за нас, за всех, за детей… в том числе будущих… потому что с нами, и с детьми, все будет очень хорошо. Гораздо лучше, чем было. Его тост повлек за собой полное молчание. Даже Костя, успевший уже набить рот колбасой, даже Даша, самозабвенно кормившая Иванку морковным пюре, не могли пропустить подтекста, прозвучавшего в Кимовых словах помимо воли оратора. Даже Шурка перестал хлюпать соленым помидором и удивленно воззрился на дядюшку. — Кимка, — сказала мама, разрушая наконец вязкую тишину. — Что-то случилось? Ты бы сказал сразу, все-таки… Он засмеялся: — Что ты, все в порядке… То, что случилось, — оно… это скорее замечательно, чем плохо… — Правда? — прищурившись, поинтересовалась Александра. — Тогда введи нас в курс, а мы уж сами оценим, насколько это, гм, замечательно. — Ты здоров? — отрывисто спросила Лерка. Ким допил свой бокал. Поставил его на стол: — Я здоров. И все мои пациенты выздоровели. И никто из вас не болел в последнюю неделю… Даже Иванка, — он поглядел на племянницу, чьи щеки округлились, подпираемые изнутри морковным пюре, — выздоровела моментально, и никто не понял почему… — А у меня зуб перестал болеть, — радостно сказал Шурка. — Я все боялся к врачу идти. А он сам перестал. Во как! — Это какие такие целители нас пожалели? — негромко спросила Александра, аккуратно поддевая вилкой упругий огурец цвета хаки. — И при чем здесь ты, Кимыч, ты ведь врач у нас, в чудеса не веришь? — Я больше не врач, — сказал Ким, снова наливая себе вина. Папа едва не поперхнулся бутербродом. Мама всплеснула руками, и на лице у нее было написано; ну, что я говорила?! — В мире больше нет врачей, — сказал Ким в новой тишине, на этот раз не вязкой, но звонкой, как стекло. — Потому что нет больных. Некого лечить. Все выздоровели… А кроме того, если вы заметили, во всем мире приостановилась война. За последний месяц не было ничего… такого… никто не взрывал, ничто не обрушивалось, ни терактов, ни наводнений… — Класс, — сказал восхищенный Шурка. — Та-ак, — протянула Александра. — Я что-то такое слышал по ящику, — важно сообщил Костя. Иванке наконец-то надоело пюре, и она заголосила, отворачивая перемазанную мордочку от неумолимой мельхиоровой ложки. — Где соска? — засуетилась Даша. — Тут же только что на чистом блюдечке лежала пустышка… Где? — Я не сумасшедший и не истерик, — Ким улыбнулся Арине. — Собственно, я хотел, чтобы мы собрались сегодня все вместе… И давайте выпьем за будущее, которое обязательно наступит, но вовсе необязательно будет таким, как нам сейчас представляется. Гораздо скорее, чем мы думаем… И совсем по-другому… Он выпил в одиночестве. Сейчас все смотрели на него (кроме разве что Иванки, которая колотила по столу резиновым зайцем, и Даши, пытающейся этого зайца угомонить). Но только Шурка смотрел с безусловной радостью. — Мне кажется, ты драматизируешь, Кимка, — рассудительно сказала мама. — То, что случилось в вашей клинике… Это, конечно, феноменально и все такое, но у любого феномена есть разумное объяснение. Оно есть, просто его не всегда видно. Например… — и мама запнулась. «Ну что ты хочешь, чтобы я еще говорил?» «Ничего. Сядь и поешь спокойно». — А сейчас давайте поедим, — сказал Ким, опускаясь на свой табурет. — Сядем и поедим спокойно, ведь мы так редко собираемся вместе… Очень жаль, что только за столом, ведь мы могли бы, наверное, пойти поиграть в футбол… погулять в лесу, детям было бы полезно… в театр там или в музей… а мы только за столом, — он махнул рукой и подцепил вилкой маринованный гриб на тарелке, вернее, попытался подцепить, потому что гриб, конечно же, вывернулся. — Говорят, после тридцати в жизни человека наступает очередной кризис, — сообщил Алекс под звон вилок и недовольное бормотание Иванки. — Ладно тебе, — буркнула Александра. Иванка вдруг перестала возмущаться. Подняла голову, обвела присутствующих ясным удивленным взглядом — и рассмеялась, как будто ее легонько щекотали. — Ах ты лапушка, — растрогалась мама. — Большинство людей подсознательно хотят соответствовать чьим-то ожиданиям, — продолжал, как бы между прочим, Алекс. — Человек — это то, чего от него ждут… Ждут успехов — значит, надо кровь из носу делать успехи. Лезешь на гору, сдираешь локти, почти добрался до вершины, а гора вдруг исчезает… Алекс хотел что-то еще сказать — но вдруг осекся. В насмешливых глазах его, устремленных на Кима, обнаружились замешательство и страх. Ким наконец-то наколол гриб на вилку. Проглотил, не ощутив вкуса. Мама пыталась разбить тишину, громко и заботливо пополняя тарелки. «А и в самом деле, почему мы видимся только за столом, — подумал Ким. — Почему еда так важна для нас?» Иванка теперь тихонько играла своим зайцем, водила пальцем по столу, мурлыкала под нос, будто пела; вот уже несколько минут она вела себя так образцово-показательно, что Дашина болезненная опека слегка ослабла, как провисший канат. Даша наконец-то оторвала взгляд от щекастого личика дочки, наконец-то заметила необычную тишину за столом — и вполголоса спросила Костю: — А что случилось? — Ничего, — отозвался Ким с набитым ртом. — Мы просто едим. Угощайся и ты. Алекс уже не смотрел на хозяина. Ким видел, куда направлен его взгляд: внутрь головы. Ким видел, как ползут книзу уголки Алексова рта, как сжимается рука, лежащая на краю стола. «Пандем?» «Все хорошо, Ким, ешь». — Сашка, — начала мама, обращаясь к Александре. — Ты что-то рассказывала про этого парня, который погоду ведет… Что вечерняя газета ему иск предъявила. Так, может быть, ты дорасскажешь, потому что интересно же… Маму вовсе не интересовали подробности того, что случилось с погодным ведущим. Александра глубоко вздохнула: — Ну, в общем, так. Шурка… Может быть, ты пока порисуешь на кухне? Или набрать тебе воды в тазик и ты кораблики попускаешь? Шурка медленно перевел взгляд с матери на бабушку и обратно. Оглянулся на Кима; в глазах его нарастало смятение. — Ма… — сказал он слабо, касаясь пальцами затылка. — Тут… ты что-то слышишь? — Нет, — удивленно отозвалась Александра. — Что? Шурка вдруг улыбнулся: — Ой… Слушай, как интересно… Я сейчас… — он привычно нырнул под стол, протопотал на четвереньках к выходу, выбрался из-под скатерти рядом с Кимовым коленом и ушлепал на кухню — в одном Аринином тапочке. — Что это с ним? — спросил папа. — Балуется, — с досадой предположила Александра. (Будто кто-то другой, не очень знакомый, взялся за сложную операцию, уготовив Киму роль наблюдателя; Ким ненавидел подобные роли, как в начале своего водительского стажа ненавидел такси за то, что там нельзя порулить.) Александра вдруг нахмурилась. Резко сжала губы и в точности повторила Шуркин жест — коснулась пальцами затылка. — Что с тобой? Голова болит? — обеспокоилась мама. — Н-нет, — пробормотала Александра. Взяла свой бокал и сделала глубокий глоток. Ким подумал: «Как она сейчас похожа на Лерку». За годы, миновавшие после детства близнецов, он привык, что они разные, но теперь Александра, бездумно глотающая вино, сделалась зеркальным отражением сидящей напротив сестры — настороженной, переводящей вопросительный взгляд с Александры на Кима и обратно. Иванка распевала без слов, самозабвенно и счастливо. Прочие молчали. — Гости! — Ким поднялся. — Я собрал вас, чтобы представить… И замолчал. Фраза получилась самонадеянная и пафосная: как будто это он привел Пандема, как будто Пандем — его вина либо его заслуга… — Представить? — осторожно переспросила мама. — Представить, как печален был бы мир, если бы в нем не было нашей семьи, — торопливо пошутил папа. Александра поставила пустой бокал к себе в тарелку, между двумя ломтями рыбы. Помотала головой, будто пытаясь вытряхнуть незваного собеседника вместе с новым мироустройством; мама встревожилась и захотела снова о чем-то спросить — но замерла с открытым ртом, и Ким, смотревший ей в глаза, увидел, как улетучиваются мысли об Александре и о Шурке, как опускается рука, механически потянувшаяся было, чтобы взяться за сердце. — Погоди, — сказала мама, когда папа положил ей руку на плечо. Папа — не затронутый еще Пандемом — оглянулся на Кима, будто ожидая объяснений; Ким развел руками, но сказать опять-таки ничего не успел: папа подпрыгнул на стуле, как человек, под которым обнаружилась оса. Взгляд его обернулся внутрь, и Ким понял, что в этом разговоре он третий — лишний. — Ма-ня! — провозгласила Иванка. — Па-ня! — Умница! — обрадовалась Даша. Алекс сидел, выпучив глаза. Лерка косилась на него со все возрастающим страхом: — Кимка, тебе не кажется… — Почему никто не ест? — нервно поинтересовалась Арина и была не права: один человек все-таки ел, и это был Костя. Не избалованный домашней кухней, бывший инженер наворачивал мясной рулет с черносливом, и все, что происходило вне круга его тарелки — за золотистым ободком, как за границей, — не привлекало Костиного внимания. — Так что же случилось с тем парнем, который вел погоду? — снова заговорила Арина, и голос ее звучал жалобно. — Папа, — позвала Лерка. — Ты о чем… Послушай, ма… В эту минуту волна преобразований, затопившая уже большую часть комнаты, накрыла и Лерку. По привычке спрятавшись в себя, она успела выбросить, как аварийный буек, механическую улыбку на лицо: защитную улыбку, которая должна была доказать всему миру, что у Лерки все хорошо и она не нуждается в помощи… — Передай мне салат, — велела Даша Косте. Ким поймал Аринин взгляд. Пожалел, что стол разделяет их, что он не может быть рядом; впрочем, почему не может. Сбросив туфли, Ким прошелся по дивану за спинами Даши, Кости, Алекса и Лерки; Даша, кажется, была шокирована: в ее добропорядочном семействе хозяева не ходили по диванам за спинами гостей. Косте было все равно — он ел. Алекс пребывал в некой разновидности транса; Лерка улыбалась. Ким спрыгнул с дивана и обнял Арину за плечи, и в этот момент — в этот самый момент — она содрогнулась, впервые после двадцать девятого февраля услышав внутренний голос. — Ничего страшного, — сказал Ким, слово в слово повторяя увещевания мальчика на трассе возле горящей машины. — Ничего страшного не случилось. Позавчера вечером… Арина уже спала. Ким вышел во двор. Пахло весной. Ким ушел за гаражи — туда, где была спортивная площадка, где когда-то — кажется, сто лет назад — они с Пандемом играли в футбол. Ким нашел в темноте мокрую скамейку, подстелил газету (откуда в руках у него взялась эта никчемная рекламная газетенка? Кажется, из почтового ящика) и сел. Нет, они ни о чем таком не договаривались с Пандемом. Просто Кима тянуло на свежий воздух — пусть даже на холод. Просто Арина спала, и он не решался включать телевизор, а читать, пусть даже и газету, не мог тоже — расплывались перед глазами буквы. Прохожий появился беззвучно. Подходя к скамейке, кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Он был высокий — ростом с Кима. В куртке-ветровке и больших кроссовках из светоотталкивающей ткани; отсвет далеких фар заставлял их мерцать в темноте. — Ну, — сказал Ким, когда прохожий остановился в пяти шагах. — Я присяду, — хрипловато сказал прохожий. — Можно? У Кима мурашки побежали по телу. — Да так вот, — сказал прохожий, будто извиняясь. — Я расту… Это начальный толчок. Поначалу я расту очень быстро. Потом с каждым десятилетием мое «взросление» будет замедляться… — Тебе ведь все равно, как выглядеть, — сказал Ким сухим ртом. — Нет, — серьезно ответил его собеседник. — Мне хотелось бы… Чтобы снаружи по возможности было то же, что и внутри. — Тогда ты внутри — человек? — Я сказал «по возможности»… Ким, я сяду? — Да что ж ты спрашиваешь? В темноте Ким не видел лица собеседника. Тот покачал головой — как показалось Киму, печально: — Ты ведь не хочешь, чтобы я сейчас здесь сидел? С тобой разговаривал? Ким спросил себя: в самом деле, хочет он этого соседства? И еще спросил себя: а зачем прохладной апрельской ночью его понесло за гаражи, в пустынное место, где прежде чего только не случалось? Ким молча поднялся, разорвал свою газету пополам, половину оставил себе, а половину расстелил рядом. Пандем уселся — тоже молча. Сунул руку в карман ветровки; вытащил зажигалку и пачку сигарет. Закурил; в свете желтого огонька Ким увидел его исхудавшее, рывком повзрослевшее лицо. Теперь ему было лет восемнадцать с виду. Он походил на старшего брата того подростка, с которым Ким вот здесь же играл в футбол. — Коньяк ты тоже пьешь? — спросил Ким. — Пью, — сказал Пандем и еще раз затянулся. Ким вытащил из-за пазухи плоскую фляжку, которую Арина подарила ему в прошлом году. Отвинтил колпачок. Протянул Пандему; тот отхлебнул из горлышка, глубоко вздохнул и запрокинул голову. Тучи над головами потихоньку рассеивались, выпуская звезды. Ким налил себе коньяка в крышечку-наперсток; покосился на сидевшего рядом. Если бы этот парень не был Пандемом, можно было бы подумать, что он обеспокоен. Или смертельно устал. Или огорчен и не знает, как сказать плохую новость. — Что-то случилось? — спросил Ким. — Нет, — Пандем затянулся снова. — Ничего особенного… Мир накануне больших перемен. Все это чувствуют, но почти никто не отдает себе отчета. А я ощущаю это, как зарождение ветра… в пустыне… И он замолчал. — Ты передумал? — медленно спросил Ким. В темноте не было видно, как Пандем улыбается. — Нет, Ким… Дай мне еще выпить? И он снова отхлебнул из горлышка. Начался моросящий дождь; они сидели молча, плечом к плечу, посреди сырого апреля, и Ким не знал, где еще — в каких странах, в скольких измерениях — находится существо, сидящее рядом с ним, но чуял профессиональной своей интуицией — бывшей профессиональной, — что Пандему нужно сейчас вот так сидеть, пить Кимов коньяк из фляжки, курить и молчать. И это было всего два дня назад. — …Собраться всем вместе. Потому что встречать Пандема в одиночку — значит считать себя сумасшедшим, маяться, бояться, ныть… Блюда на столе оставались почти нетронутыми. Иван-ка безмятежно спала на кухне. Шурка болтал ногами и улыбался себе под нос — беседовал, надо полагать, с Пандемом. — Я не понимаю, зачем я все это говорю, — сказал Ким устало. — Я так понимаю, ты сам скажешь лучше… «Я-то скажу. Но меня они знают без малого час, а тебя как-никак несколько дольше…» — Если бы не ты, — Александра хмыкнула, — я бы плакала о поехавшей крыше. Я и сейчас не уверена: может быть… И замолчала, прислушиваясь к голосу внутри. — Мне кажется, Ким — последний из нас человек, который сойдет с ума, — тихо сказала Лерка. — Именно поэтому этот… Пандем начал с него. — Не понимаю, чего вы все такие стремные, — сказал Шурка. — Перепуганные… Так, я завтра в школу не пойду, завтра у меня адаптационный день… — Какой-какой день? — обернулась к нему Александра. — Адаптационный! — Шурка сиял. — Я пойду в лес, Пандем мне расскажет… Потом я порисую… Потом порешаю задачки… Чего вы боитесь все? — Александр, — медленно сказала Александра. — Пока еще я решаю, какой день у тебя адаптационный, а какой учебный… И чем ты будешь заниматься… У тебя есть, во-первых, мать, и только во-вторых… — Отец у него тоже есть, — хмуро отозвался Алекс. — И прекратите истерику, вы все. Это коллективное помутнение сознания… Помните двадцать девятое февраля? Тогда тоже же самое было и быстро прошло. Я думаю… Он замолчал, слушая Пандема. — Хорошо, — сказал Шурка неизвестно кому, но вряд ли матери. — Ну ладно. Александра молча поднялась и вышла — выбралась — на кухню. За ней последовал Алекс — прошелся, по примеру Кима, по дивану вдоль стены, взял телефонную трубку, набрал две коротких цифры. — Алекс, ты пожарников вызываешь? – «Скорую», — сообщил Алекс сквозь зубы. — Ч-черт… У тебя что, телефон… Ты что его, специально отрубил?! — Это у тебя истерика, Алик, — совершенно Александриным голосом сказала Лерка. — Возьми мобилку и позвони в «Скорую»… Если хочешь. Алекс снова ругнулся и вытащил телефон из внутреннего кармана. Набрал «ноль два», долго слушал ответ, запустил трубкой в угол: — Сговорились все?! Ч-черт… И вышел в прихожую, и оттуда послышался попеременно его взвинченные вопросы — и негромкие ответы Александры. Арина сидела, полузакрыв глаза, положив руки на живот. Улыбалась, но не так, как Лерка; Аринина улыбка была спокойная, умиротворенная, счастливая. — Ариша? — Все в порядке, мне хорошо… Даша стояла в углу, уткнувшись лбом в стену, и быстро бормотала себе под нос: — Хорошо, хорошо, да, конечно… Конечно… Да, конечно… Костя сидел на прежнем месте, глядел в пустую тарелку, недоверчиво хмурился, чесал бровь, строил гримасы и жил такой богатой внутренней жизнью, что, попади эта картинка на экран, Костя прославился бы как непревзойденный комический актер. К несчастью, все в комнате были так заняты собой, что молчаливая Костина реприза пропадала втуне. Мама и папа сидели плечом к плечу, иногда молча переглядывались, иногда неуверенно усмехались; папа схватился было за голову, но застеснялся и руки опустил. Мама облизывала губы, время от времени принималась щупать шею и затылок, локти, колени, щиколотки, живот. Потом сказала вдруг тихо-тихо: — Кимка… измерь мне давление. Манжета лежала в ящике комода за папиной спиной. Папа (который никак не мог этого знать) безо всякой просьбы повернулся на стуле и с некоторым трудом вытащил коробочку с измерительным хозяйством: — Я сам… — Сто двадцать на восемьдесят, — сказал Ким. Минуту все слушали шипение воздуха, нагнетаемого в манжету. Писк автоматического манометра, потом снова писк; мама недоверчиво смотрела на монитор. — Сто двадцать на восемьдесят, — сказал папа. — Пульс шестьдесят пять. — Что, теперь всегда так будет? — недоверчиво спросила мама. — Ким! — Костя встал ни с того ни с сего. — Возьми любую книжку с полки, любую… Нет, не эту! Ту, которая правее! Читай страницу восемьдесят два сверху… – «…вот я и спрошу сейчас у него, за сколько он подарил…» — начал читать Ким. — Стоп! — закричал Костя, и керамический клоун на люстре качнулся от его крика. — Ты как… Это не может быть галлюцинация! — Может, — холодно сообщил Алекс, снова возникая в дверном проеме. — Ким, зачем ты нас пригласил? Тесная комната казалась еще теснее оттого, что все хотели куда-то идти и что-то менять. Включили телевизор. Там шел какой-то фильм, и еще фильм, и спортивная программа, и мультик, и реклама — все как обычно. — Я пойду погулять, — сказал Шурка, глядя в окно. — Там пацаны с мотоциклом! С настоящим! — Ну и что? — хмыкнула Александра. — Они мне… — Шурка был уже в прихожей, — они мне дадут покататься, потому что у них уже тоже Пандем. — Что?! — Кто тебе разрешал… — Алекс повысил было голос, но как-то сразу осекся. Поморщился. Пожал плечами: — Ну, иди… Зазвонил телефон. Ближе всех к нему оказалась Лерка. — Алло? Да это я… Погоди, откуда ты узнала, что я здесь? Это квартира брата… Молчание. — Да, — сказала Лерка еле слышно. — Да, и у нас тоже… Да, конечно. Ну, пока. Арина тихо рассмеялась. — Тебе не страшно? — спросила бледная Даша. Арина улыбалась, и непонятно было, к чему она прислушивается — к голосу внутри головы или к движению внутри живота. Александра смотрела в окно. Ким не мог понять, что означает странное выражение на ее лице. — Катается? — спросила мама. — Гоняет, — сказала Александра. — Тем пацанам лет по двенадцать… И они его сразу усадили, — она отвернулась от окна. — Эй, Пандем… Он хоть не свалится? Беззвучное мельтешение кадров на экране невыключенного телевизора сменилось яркой вспышкой — все вздрогнули и повернули головы; там, где только что рекламировали жвачку, было теперь лицо молодого человека лет двадцати. — Не свалится, — сказал человек на экране. — Не волнуйся. Молчание длилось с минуту — так показалось Киму. Все смотрели на экран. Друг на друга — и снова на экран. — Все хуже, чем я думал, — пробормотал Алекс. Пандем на экране улыбнулся и развел руками. — …Мы дожили до этого дня — ты, я… мы все… На кухонном столе башнями громоздились немытые тарелки. Горела свеча, и вокруг нее носились три ночные бабочки — будто танцуя, безопасно, не касаясь крылышками пламени. Арина сидела на табурете, Ким стоял рядом на коленях, гладил плечи, расстегивал блузку, сам не понимая, что делает. По Арининому лицу размазывались большие прозрачные слезы; она отвечала на Кимов поцелуй так раскованно и беззаботно, что он едва узнавал ее. Вся гора страхов, волнений, переживаний, все дурные сны, депрессии и неврозы только теперь свалились с ее плеч, и Ким только теперь полностью осознал, насколько тяжелой была эта ноша. — …Спокойна. Я знаю, что у нас будет мальчик… Виталик… Он будет здоров, будет жить долго, и жизнь его будет… Господи, да о чем они думают! Чего они боятся! Рано или поздно это должно было… Кимка, спасибо тебе. Ты нас всех вывел… Помог… Кимка, ты особенный, ты один на миллион… Я так тебя люблю. Ничто никогда нам не помешает. Ни война… Послушай, мы теперь свободны! От болезней, от страхов, от нищеты… — Ты совсем-совсем не боишься? — спросил Ким, проводя ладонью по длинным Арининым волосам. — Наоборот, — она голым локтем вытерла слезы. — Я чувствую, что этот мир — наконец-то мой. |
||
|